Страница:
Рационалистические доводы приведены Мартанфаррухом и при критике сказаний о грехопадении и предшествовавшем ему эпизоде с Адамом, которому бог "по причине дружбы и уважения заставил поклониться величайших ангелов и многих служителей своих". Затем бог послал этого мужа "в райский сад, дабы он занимался там садоводством и питался всеми плодами, кроме плодов того дерева, о котором он (бог. - Л.К.) сказал: "Не ешь!" И приготовил он для того мужа искусителя и соблазнителя и впустил его в сад...".
Зачем, спрашивал Мартанфаррух, бог позволил первым людям, соблазненным обманщиком, поесть запретных плодов в райском саду, а потом за это их наказал? "А затем, почему же он не сделал этот сад столь хорошо и прочно огражденным, чтобы тот обманщик (змей, дьявол. Л.К.) не мог туда пробраться? И еще. Если он все это знал и хотел, чтобы это случилось, то недостойно это его, чтобы при своей мудрости и воле он сотворил нечто, о чем потом пожалел, и чтобы воле и приказу его сопротивлялись и враждовали с его пророками и исполнителями его приказов..."
Именно в этих простых, логичных доводах, берущих начало в суровой действительности феодального общества, следует искать и корни тех сомнений, которые столь строго возводил к "первопроклятому", Иблису, аш-Шахрастани. На наш взгляд, критика Мартанфарруха весьма точно и проникновенно охарактеризована известным востоковедом Е.Э. Бертельсом (1890-1957): "Здесь ни разу не назван ни ислам, ни Коран, но вместе с тем очевидно, что для подрыва авторитета коранического предания автор умышленно не ссылается на какие-либо священные книги, не опирается на древние учения, а критикует его с точки зрения здравого смысла, рационалистически, методами, показывающими знакомство с классической диалектикой"[Бертельс Е.Э. Избранные труды. История персидско-таджикской литературы. М., 1960, с. 123.].
В XII веке, когда писал аш-Шахрастани, критика идеи первородного греха, за который Адам и его жена были изгнаны из рая, обосновывалась уже и социальными мотивами. К этому времени и жена Адама, ни разу не названная по имени в Коране, стала именоваться Хавой (Хавва), а плоды с коранического райского "дерева" определены как колосья пшеницы, пшеничное зерно. И вот замечательный поэт из Ширвана Афзальаддин Хакани (1121-1199), немало видевший человеческого горя в родном Азербайджане и за его пределами, с горечью отметил, что грехопадение и понесенное за него от Аллаха наказание ничего не изменили, - люди и в годы жизни поэта, как и он сам, страдали из-за хлеба, вернее, из-за того, что его не хватало.
Был изгнан Адам из Эдема за зернышко райской пшеницы.
Достоинство вынужден был я свое потерять из-за хлеба.
О боже! Ты знаешь о муках моих и муках Адама!
Ты сам прогневись на пшеницу, чтоб нам не страдать
из-за хлеба.
(Перевод В. Державина)
Эта мысль и через века волновала тех, кому, подобно Хакани, было мучительно унижаться ради "белого хлеба властителей с черной душою". И вновь они не могли не вспомнить, что изгнание Адама, вопреки благочестивым проповедям и сказаниям, не принесло людям пользы. Живший в Индии выдающийся поэт и мыслитель Мирза Абдулкадир Бедиль (1644-1721), придерживаясь традиции, восходящей к Хакани, рассказал в четверостишии о нищете и бедствиях, царивших в его время:
Бедный Адам - он страдать на земле обречен.
Чем, кроме смерти, он будет от смерти спасен?
Райской пшеницы поел он вчера - пострадал,
Есть ему нечего ныне - страдает от этого он.
(Перевод Л. Пеньковского)
Да, сказание Корана об Адаме и его жене, не знавших в раю голода, не замечавших наготы, не страдавших от зноя и жажды (20: 116-117), обращает взгляд человека не вперед, в будущее, а назад, в прошлое. Будто счастливый период истории человечества, его "золотой век" остался позади.
Этот рассказ, имеющий сходство с библейским, дает искаженное, идеализированное представление о первобытном обществе. "Что первобытный человек получал необходимое, как свободный подарок природы, - писал В. И. Ленин, - это глупая побасенка... Никакого золотого века позади нас не было, и первобытный человек был совершенно подавлен трудностью существования, трудностью борьбы с природой"[Ленин В.И. Полн. собр. соч., т: 5, с. 103.].
Позднейшее предание ислама развило учение об оставшемся позади "золотом веке". Так, слова Корана о том, что Адам и его жена до грехопадения не замечали наготы, послужили поводом для рассказа, будто Адам был введен в рай в одежде. Аллах-де после сотворения и одушевления Адама обрядил его в райские одежды, а ангелы, усадив на трон, сто лет носили Адама на своих плечах по небесам. Затем Аллах сотворил для Адама крылатую лошадь из белого мускуса, названную Маймуна (счастливая); одно крыло у нее было из жемчуга, другое - из коралла. Ангелы Джибриль, Микаиль и Исрафиль, усадив на Маймуну Адама, вновь катали его по всем небесам. Нетрудно заметить, что в этом предании, изложенном, например, в не раз издававшейся на арабском языке книге "Дакакиль-ахбар ва хакаик аль-игтибар" кадия Аби Абдуллы Кулаги, миф переплетен с элементами сказки, в жизни создателей которой - кочевников лошадь имела большое значение. Свое желание возможно скорее преодолевать пространство они выразили в красочном образе крылатого коня (вспомним "тулпар" в сказках народов Средней Азии и Казахстана).
Однако, если в народном творчестве этот сюжет, как правило, возвеличивает творческие силы человека, его разум, благородство, стремление к взаимной выручке, гуманность, то в Коране эти светлые чувства затенены, принижены мыслью о том, что, сколько бы человек ни старался, ничего хорошего он не создаст. Ибо, как гласит "слово Аллаха", "знайте, что жизнь в здешнем мире есть обманчивая утеха, обольщение, суетный наряд, тщеславие между вами, желание отличиться множеством имущества и детей: она подобна тем произрастаниям при дожде, которые собой пленяют земледельца, потом увядают, после того видишь их пожелтевшими, напоследок делаются сухими стеблями... Жизнь в здешнем мире есть только обманчивое наслаждение" (57:19-20).
Эти мотивы Корана отражают настроения людей, видевших, что народ томится в нищете и голоде, тогда как захватившая власть знать чинит насилие и самоуправство, поддерживает рабовладельцев и ростовщиков, продажность и корыстолюбие. Но эти люди не находили выхода из тяжелого положения. Такое случалось в истории разных стран и народов.
Обилие в "слове Аллаха" подобных настроений, связанных с обещаниями близких перемен в жизни арабов и наступлением "конца мира", светопреставления, привело отдельных исследователей к выводу о том, что Коран (за исключением тех его мест, которые имеют законодательный характер и по времени своего происхождения являются более поздними) есть новый "Апокалипсис", "откровение о конце мира". Этот взгляд развит французским исламоведом Полем Казанова в его книге "Mohammed et la fin du monde" (Paris, 1911) и затем нашел отражение в некоторых работах упоминавшегося выше египетского ученого и писателя Таха Хусейна. Любопытно в этом смысле и "важное примечание" А. Массэ, сделанное им при анализе Корана периода "до хиджры" в книге "L'lslam" (Paris, 1930, р. 82; ср. 2-е изд. русского перевода с 6-го французского издания: Массэ А. Ислам. Очерк истории. М., 1963, с. 78): "...прежде всего, главная идея Магомета была не провозглашением единобожия, но объявлением приближения последнего часа..." На наш взгляд, едва ли правильно отделять проповедь о "приближении последнего часа", имевшую место в период возникновения ислама, от провозглашения единобожия. К тому же мессианские и эсхатологические места Корана, часть которых, безусловно, древнего происхождения, могли быть затем усилены при его редактировании, расстановке в нем диактрических знаков, оформлении как книги. Нужно иметь в виду, что ожидания наступления "последнего часа" и связанных с ним крутых перемен не раз были и позднее, например, вера в то, что Халифату арабов суждено просуществовать лишь сто лет. Известно, что подобный "религиозный психоз" наблюдался и в католических странах Западной Европы накануне 1000 года.
Как мы знаем, в Коране действительно говорится о "часе" и о том, что он близок. "Я (Аллах. - Л.К.) готов его открыть, чтобы всякая душа получила воздаяние за то, о чем старается!" (К., 20:15-16). Однако история подтвердила, что не мотивы, связанные с ожиданием светопреставления, содержавшиеся в проповедях пророков раннего ислама, сплачивали и поднимали народ на борьбу против угрозы чужеземного ига, за объединение арабских родов и племен, не они отражали процесс "пробуждающегося арабского национального чувства"[Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 28, с. 222.], которое подогревалось вторжениями иноземцев на земли арабов.
Безнадежность, отчаяние, мысли о том, что спасение и воздаяние придут после смерти, никогда не поднимали на борьбу, не служили надежной поддержкой людям. Если считать, что "жизнь ближайшая", то есть единственная земная действительность, "только пользование обманчивое", как написано в Коране (К., 57:19-20), то стоит ли за обман бороться? Коран же эту мысль еще подогревает домыслом о том, что, "кто желает посева для ближней (иначе говоря, земной жизни. Л.К.)... нет ему в последней (посмертной. - Л.К.) никакого удела!" (К., 42:19). "О люди! - предостерегает Коран. - Бойтесь господа вашего и страшитесь дня, когда родитель не возместит за ребенка и рожденный (от него. - Л.К.) не возместит ничем за своего родителя! Поистине, обетование Аллаха - истина; пусть же тебя не обольщает жизнь ближайшая..." (К" 31:32-33), - эта единственная земная жизнь.
По Корану получается, что призвание человека не в труде, который был бы полезен ему, его семье, роду, племени, нации, всему обществу, не в совместной борьбе людей разных народов и стран за лучшую жизнь, а в том, чтобы, безропотно перенося любые невзгоды, беспощадный гнет эксплуататоров, обратить свои помыслы на личное "спасение" в загробной жизни, которая якобы наступит после смерти. Не к такому ли идеалу зовут те, кто, подобно, например, Абу-ль-Караму аль-Андарасбани, богослову и мистику, составившему на арабском языке биографический словарь аскетов и подвижников, которые "словом и делом выражали полное равнодушие к земным благам... старались меньше и реже есть, пить, спать, улыбаться и даже разговаривать, больше молиться, плакать и уединяться"? Один из них даже "по 10 лет не улыбался, другой проводил все ночи в молитвенных бдениях, третий роздал все деньги и отпустил на волю рабов (выходит, был рабовладельцем! - Л.К.), четвертый упорно отказывался от должности судьи, пятый не обратил внимания на землетрясение во время молитвы и т. п."[Халидов А.Б. Биографический словарь ал-Андарасбани. - Письменные памятники Востока. 1971. М., 1974, с. 147.].
Аль-Андарасбани жил в Хорезме в XII веке. Однако факты, подобные описанным им, встречались и значительно позднее. Даже и пишущий эти строки помнит описанный в газете случай, как в Казани в 1926 году обворовали квартиру в присутствии хозяйки-мусульманки, воспользовавшись тем, что она в силу своей религиозности, стараясь не нарушить предписаний шариата, не прекратила исполнявшегося ею намаза, молитвы[См.: Климович Л. Классовая сущность ислама. - Антирелигиозник, 1927, э11, с. 23.].
Отпускали рабов, крепостных перед смертью порой и люди, не отличавшиеся религиозностью, по своему великодушию, из гуманных соображений. У Андарасбани же восхваляется случай, вызванный эгоистическими мотивами, ожиданием посмертного воздаяния, то есть та сторона религии, которая с позиций человеколюбия неизменно осуждалась. Вот что писал основоположник турецкой революционной поэзии Назым Хикмет (1902-1963) в автобиографическом романе "Романтика", поясняя, почему его главный герой Ахмед порвал с исламом.
"После окончания школы-интерната - там молитвы и соблюдение поста были обязательными - я бросил и намаз и пост. Да и Коран-то никогда толком не мог прочесть... Но я был набожным. Говоря точнее, я даже и не думал о том, что бог может и не существовать. Потом однажды я подумал, что верующие совершают благие дела лишь в надежде на награду от господа бога, в надежде на то, что они попадут в рай, обретут бессмертие. А грехов они избегают потому, что боятся наказания, боятся угодить в ад. Меня, словно сам я никогда не был верующим, поразила эта неволя, на которую обрекает себя каждый верующий, поразил их эгоизм.
С тех пор по сей день Ахмед старался делать все свои дела, не заботясь о награде и не опасаясь наказания"[Хикмет Н. Романтика. М., 1964, с. 11.].
Мотивы принижения земной жизни, обещаниями сладостной посмертной пронизывают весь Коран. "Здешняя жизнь - только игра и забава; будущее жилье лучше для тех, которые богобоязненны" (К., 6:32); "О народ мой! Ведь эта ближняя жизнь - только пользоваиие, а ведь будущая - дом пребывания" (К., 40:42): "...они радуются ближней жизни, но жизнь ближайшая в отношении к будущей - только временное пользование!" (К., 13:26).
Судя по Корану, большое внимание этим мотивам уделялось потому, что такие утверждения проповедников ислама встречали резкие возражения со стороны слушавших их в Мекке и Медине не только многобожников, но и людей, которых именовали дахритами (дахрийа). Это были люди, отрицавшие загробную жизнь, считавшие, что есть только одна земная жизнь, ограниченная для каждого человека определенным периодом: "губит нас только время" (К., 45:23). В 17-й суре Корана, относимой к объявленным пророком Мухаммедом в Мекке, читаем и о том, что "большинство людей не хотят принимать, единственно из-за неверия", "различные примеры", которые приводятся им проповедником. Они говорят: "Никогда мы тебе не поверим, до тех пор, пока ты не изведешь из земли источника, или не будет у тебя сада из пальм и виноградных лоз, и посреди него не велишь течь ручьям, или не извергнешь на нас неба, как ты утверждаешь, кусками[Имеются в виду метеориты, или болиды, появление которых, как следует из Корана, считалось проявлением гнева бога, его кары (см. 34:9 и др.).], или не приведешь Аллаха с ангелами, или не будет у тебя дома из золота, или не поднимешься на небо. И мы не поверим до тех пор твоему восхождению, пока не ниспошлешь к нам оттуда книгу, которую мы сможем прочитать" (17:91-95).
Эти настойчивые возражения проповедникам новой веры перекликались с вольнодумными традициями, возникшими задолго до ислама и отраженными в ряде памятников Древнего Востока, таких, как клинописные таблички Ниневийского архива, "Песнь арфиста" из Древнего Египта, многочисленные философские сочинения Древней Индии и т. д.
Так, в Древнем Египте написаны произведения, в которых высказано неверие в существование загробного царства и вечной жизни, люди призываются к наслаждению всеми радостями здесь, на Земле. Умерев, говорит поэт, "никуда ты не выйдешь, чтобы увидеть солнце". Подобная, в основе своей вольнодумная, атеистическая мысль выражена в стихотворении, созданном в Древней Индии:
Пока живем, да будем счастливы!
Того тут нет, кто не помрет.
Когда же он помрет
И в пепел обратится,
Откуда вновь ему явиться?
Академик Ф.И. Щербатской (1866-1942) писал о философах Древней Индии: "Нигде, пожалуй, дух отрицания и возмущения против оков традиционной морали и связанной с ними религии не выразился так ярко, как среди индийских материалистов"[Щербатской Ф.И. К истории материализма в Индии. - Восточные записки. Л., 1927, т. 1, с. 1.]. В подтверждение своей мысли он приводит красноречивые "стихотворные тезисы индийского материализма". Например:
Три автора составили священное писание,
Их имена суть шут, обманщик, вор.
"Большинство индийских философов... были убеждены, что никакого бога вообще не существует, и активно стремились доказать это", - пишет видный современный философ-марксист Индии Д. Чаттопадхьяя. Мыслители Индии, продолжает он, создали произведения, которые "без преувеличения можно назвать самой богатой атеистической литературой древнего и средневекового мира"[Чаттопадхьяя Д. Индийский атеизм. Марксистский анализ. М., 1973 с. 23.]. Те же тенденции можно наблюдать и во многих произведениях, созданных в странах распространения ислама. Тем более что и здесь они опирались на опыт народа, на его повседневные наблюдения, расширявшие кругозор, повышавшие и углублявшие аргументацию авторов этих произведений.
Возражения в Коране могли исходить от людей, знавших легенды проповедников зороастрийской религии, которые утверждали, будто в числе их жрецов уже был такой, "душа" которого побывала в загробном мире, повидала рай и ад. "Сообщение" об этом "путешествии" содержалось в "саримешхедской" надписи, сделанной в III веке на языке пехлеви близ города Казеруна в Иране, где зороастризм тогда был государственным культом. Значительная часть этой надписи теперь прочитана, найден и наскальный рельеф, изображающий верховного зороастрийского жреца и политического деятеля Ирана Кирдера, якобы совершившего это "странствие"[Gignoux Р. L'inscription de Kartir a Sar Mashad. Journal Asiatique. P., 1968, t. 256, fasc. 3-4. p. 368-418. Имя Картир исправлено на Кирдер в связи с его новым прочтением. См.: Народы Азии и Африки, 1981, э3, с. 225.]. А в VI-VII веках в Иране же появилось сочинение о другом подобном "путешественнике" - Арда-Виразе, продиктовавшем писцу свои впечатления о загробном пребывании его "души". Еще в прошлом и начале нашего века, когда появились первые переводы этой "книги" ("Ардай-Вираз-намак") на европейские языки, ее начали истолковывать как один из источников "Божественной комедии" Данте. Современный чешский исследователь пехлевийской литературы Отакар Клима, впрочем, оговаривает, что "Книгу об Арда-Виразе" если и допустимо сближать с "Божественной комедией", то исключительно по сходству мотивов[Klima О. Awesta. - Rypka J. Iranische Literaturgeschichte. Leipzig, 1959, S. 36.].
Сочинения с описанием путешествий в "потусторонний" мир и даже принесенного из рая яблока, съев кусочек которого сорок монахов во главе со своим настоятелем, а за ними и жители целого селения перешли из христианства в ислам, появились еще в средневековье. Некоторые из таких рассказов или притч затем включались даже в столь популярные сказочные сборники, как "Книга тысячи и одной ночи" ("Китаб альф лайла ва лайла"). Таков, например, рассказ о мусульманине и христианке, занимающий в русском переводе, сделанном с арабского оригинала, ночи с 412 по 416[См.: Книга тысячи и одной ночи. В 8-ми т. М., 1959, т. 4.]. Современная голландская исследовательница этот рассказ относит к религиозным притчам суфийско-мистического характера. Позднее в странах распространения ислама появились аргументированные и художественно ценные произведения, разоблачавшие подобные "благочестивые" рассказы мусульманских миссионеров. В числе их популярные и в наше время сочинения разных жанров, написанные иносказательно или вполне откровенно, в просветительских, вольнодумных и атеистических целях. Из них назовем "Письма Хортдана из ада" ("Хортданын джаханнам мектублары") азербайджанского прозаика и драматурга Абдуррагима Ахвердова (1870-1933) и сатирический рассказ "День страшного суда" ("Киямат") узбекского писателя Абдуррауфа Фитрата (1886-1939)[Оба произведения изданы и в русском переводе: Ахвердов А. Письма из ада. Избранные произведения. М., 1960; Фитрат А. День страшного суда. М., 1965.].
Характерной чертой многочисленных призывов Корана к вере в посмертную участь, которая бывает двух родов - доброй и злой, прекрасной и отвратительной, является то, что она мыслится как воздаяние за земные дела людей; какова она будет - зависит от поведения, поступков, убеждений, действий человека. В доисламских культах арабов подобной веры в сколько-нибудь разработанном виде не было. Из чужеземных религий это находим в той или иной мере в христианстве и иудаизме и более четко - в зороастризме, которому близки и некоторые картины потусторонней "жизни", нарисованные в Коране. Для того чтобы арабы поверили в эти обещания, как видно из Корана, проповедники его "истин" должны были приложить немало энергии. Им прежде всего было необходимо убедить людей в том, что их постоянные жизненные наблюдения, их опыт, свидетельствующие о том, что распавшееся после смерти тело, смешавшееся с землей, рассеянное, распыленное по песку и т. п., невозможно восстановить, неправильны.
Вот эти возражения, отраженные в Коране: "И говорят те, которые не уверовали: "Не указать ли вам на человека, который возвещает вам, что, когда вы разложитесь на куски, вы окажетесь в новом творении? Измыслил он на Аллаха ложь, или в нем одержимость?" (или: "в нем джинны", бесы, демоны. К., 34:7-8). Не случайно к таким сомнениям, даже спустя многие столетия, вынуждены возвращаться подновители, или, как их теперь принято называть, "реформаторы" или "модернизаторы" ислама.
Уже шейх Мухаммед Абдо (1849-1905), бывший главным муфтием Египта, утверждал в основанном им журнале "Аль-Манар" ("Маяк"), выходившем в Каире с 1898 года на арабском языке, что "бог не для того создал свою книгу (Коран), чтобы в ней научным образом объяснять факты и явления природы"[Аль-Манар. Каир, т. XII, с. 486.]. По Абдо, если в Коране и говорится о явлениях природы, то лишь с целью указать людям на совершенство и чудеса ее создания и на мудрость творца[Там же, с. 815.]. Поэтому, как верно отметил венгерский исламовед И. Гольдциер, согласно шейху Абдо, "не нужно создавать себе какого-либо соблазна, если то или иное выражение, где Коран говорит о явлениях природы, не соответствует научным воззрениям (например, синева небес) "[Goldziher I. Die Richtungen der islamischen Koranauslegung. Leiden, 1920, S. 351.].
Подобным образом другой мусульманский реформатор - Мухаммед Рашид Рида (1865-1935) в том же журнале "Аль-Манар" писал, что из Корана надо извлекать моральные и политические уроки, а не исторические факты. Ту же мысль он повторил и в своей сводной работе двенадцатитомном "Толковании" Корана "Тафсир аль-Куръан аль-карим".
Если, например, в Коране сказано, что некто, "кто проходил мимо селения", разрушенного "до основания" (2:261), высказал сомнения в возможности воскрешения мертвого, воссоздания того, что уничтожено, стерто с лица земли, то, по Рашиду Риде, напрасно искать, где это произошло - в Иерусалиме, Иерихоне или где-либо еще[Cм.: Рашид Рида M. Тафсир аль-Куръан аль-карим. Каир, т. III, с. 49.]. Важно лишь принять как истину смысл заключенного тут поучения Корана.
Таким заявлениям авторов нового толкования Корана нельзя отказать в известной логичности. Но они вызваны тем, что текст Корана, в течение веков выдававшийся за непререкаемый источник сведений о природе и обществе, не выдерживает научной критики.
Интересно вместе с тем, что новый истолкователь Корана, книги которого и в наши дни широко используются модернистами ислама, взял в пример стих, уже в средние века вызывавший сомнения. Еще в "Толковании" ("Тафсир аль-Куръан") историка ат-Табари (838-923) указывалось на бесполезность попыток установить, кого имеет в виду Коран в 261-м аяте 2-й суры. Но ат-Табари действительно не мог пренебречь исламской традицией, по которой, как писал Бируни, некоторые события из истории Халифата якобы ожидались с завершением столетия, "к концу которого Аллах оживил "обладателя осла", упоминаемого в конце суры "Корова"[Бируни Абу Рейхам. Избранные произведения, т.1, с. 142], то есть 2-й суры Корана.
Говорится же здесь о том, как некто "препирался с Ибрахимом" - с мусульманским пророком, которого принято соотносить с библейским патриархом Авраамом. Желая одержать верх в споре, Ибрахим прибег к доказательству от противного, то есть к приведению к нелепости допускаемого возражения противника. "Сказал Ибрахим, - читаем в Коране: - "Вот Аллах выводит Солнце с востока, выведи же его с запада". И смущен был тот, который не верил..."
Как видим, чтобы возвысить Аллаха и его пророка, Коран требует от своего неназванного противника невозможного - нарушения непреложного закона природы, по которому Солнце восходит с востока, - закона, произвольно приписываемого тому же Аллаху!
Подобный характер носят в Коране и возражения усомнившемуся в том, сможет ли Аллах оживить то, что давно умерло. Тогда, согласно Корану, милосердный Аллах умертвил самого сомневавшегося "на сто лет, потом воскресил. Он сказал: "Сколько ты пробыл?" Тот сказал: "Пробыл я день и часть дня". Он сказал: "Нет, ты пробыл сто лет! И посмотри на твою пищу и питье, оно не испортилось. И посмотри на своего осла... посмотри на (оставшиеся от него. - Л.К.) кости, как мы их поднимаем, а потом одеваем мясом...".
Таким образом, истолкование реформаторами этого места Корана не задевает существа изложенного в нем фантастического сказания. Напротив, под прикрытием рассуждений о том, что Коран не источник для извлечения сведений по истории и географии, оно выводит из числа объектов, подлежащих научной критике, именно те места в Коране, которые прямо или косвенно не раз подвергались критическому рассмотрению в трудах выдающихся представителей науки, в том числе в странах распространения ислама. Еще философ и ученый-энциклопедист Абу Наср ибн Мухаммед аль-Фараби (870-950), известный под прозвищем Второй учитель (после Аристотеля), приведя в качестве примера рассуждения Лукреция Кара (I век до н. э.): "Смерть не есть что-нибудь соответствующее тому, что у нас имеется"[В тексте оригинала выражение "то, что у нас имеется" - чрезвычайно содержательно. Оно означает: "то, о чем мы думаем", "то, что мы представляем", "то, что мы чувствуем".], писал: "Этот вывод не вытекает только из этого высказывания. В действительности это выводится из следующего: "То, что разлагается, не соответствует тому, что у нас имеется". И не только из него. Если это высказывание правильно, то его изменяют так: "Если это так, тогда то, что разлагается, не соответствует тому, что у нас имеется, так как то, что разлагается, не ощущает. Если это так, тогда то, что разлагается, не чувствует. А смерть это то, что разлагается. Значит, смерть не чувствует"[Аль-Фараби. Логические трактаты. Алма-Ата, 1975, с. 426.]. Так и в этом вопросе еще в средние века ученые Востока и Запада дополняли друг друга, служили прогрессу.
Зачем, спрашивал Мартанфаррух, бог позволил первым людям, соблазненным обманщиком, поесть запретных плодов в райском саду, а потом за это их наказал? "А затем, почему же он не сделал этот сад столь хорошо и прочно огражденным, чтобы тот обманщик (змей, дьявол. Л.К.) не мог туда пробраться? И еще. Если он все это знал и хотел, чтобы это случилось, то недостойно это его, чтобы при своей мудрости и воле он сотворил нечто, о чем потом пожалел, и чтобы воле и приказу его сопротивлялись и враждовали с его пророками и исполнителями его приказов..."
Именно в этих простых, логичных доводах, берущих начало в суровой действительности феодального общества, следует искать и корни тех сомнений, которые столь строго возводил к "первопроклятому", Иблису, аш-Шахрастани. На наш взгляд, критика Мартанфарруха весьма точно и проникновенно охарактеризована известным востоковедом Е.Э. Бертельсом (1890-1957): "Здесь ни разу не назван ни ислам, ни Коран, но вместе с тем очевидно, что для подрыва авторитета коранического предания автор умышленно не ссылается на какие-либо священные книги, не опирается на древние учения, а критикует его с точки зрения здравого смысла, рационалистически, методами, показывающими знакомство с классической диалектикой"[Бертельс Е.Э. Избранные труды. История персидско-таджикской литературы. М., 1960, с. 123.].
В XII веке, когда писал аш-Шахрастани, критика идеи первородного греха, за который Адам и его жена были изгнаны из рая, обосновывалась уже и социальными мотивами. К этому времени и жена Адама, ни разу не названная по имени в Коране, стала именоваться Хавой (Хавва), а плоды с коранического райского "дерева" определены как колосья пшеницы, пшеничное зерно. И вот замечательный поэт из Ширвана Афзальаддин Хакани (1121-1199), немало видевший человеческого горя в родном Азербайджане и за его пределами, с горечью отметил, что грехопадение и понесенное за него от Аллаха наказание ничего не изменили, - люди и в годы жизни поэта, как и он сам, страдали из-за хлеба, вернее, из-за того, что его не хватало.
Был изгнан Адам из Эдема за зернышко райской пшеницы.
Достоинство вынужден был я свое потерять из-за хлеба.
О боже! Ты знаешь о муках моих и муках Адама!
Ты сам прогневись на пшеницу, чтоб нам не страдать
из-за хлеба.
(Перевод В. Державина)
Эта мысль и через века волновала тех, кому, подобно Хакани, было мучительно унижаться ради "белого хлеба властителей с черной душою". И вновь они не могли не вспомнить, что изгнание Адама, вопреки благочестивым проповедям и сказаниям, не принесло людям пользы. Живший в Индии выдающийся поэт и мыслитель Мирза Абдулкадир Бедиль (1644-1721), придерживаясь традиции, восходящей к Хакани, рассказал в четверостишии о нищете и бедствиях, царивших в его время:
Бедный Адам - он страдать на земле обречен.
Чем, кроме смерти, он будет от смерти спасен?
Райской пшеницы поел он вчера - пострадал,
Есть ему нечего ныне - страдает от этого он.
(Перевод Л. Пеньковского)
Да, сказание Корана об Адаме и его жене, не знавших в раю голода, не замечавших наготы, не страдавших от зноя и жажды (20: 116-117), обращает взгляд человека не вперед, в будущее, а назад, в прошлое. Будто счастливый период истории человечества, его "золотой век" остался позади.
Этот рассказ, имеющий сходство с библейским, дает искаженное, идеализированное представление о первобытном обществе. "Что первобытный человек получал необходимое, как свободный подарок природы, - писал В. И. Ленин, - это глупая побасенка... Никакого золотого века позади нас не было, и первобытный человек был совершенно подавлен трудностью существования, трудностью борьбы с природой"[Ленин В.И. Полн. собр. соч., т: 5, с. 103.].
Позднейшее предание ислама развило учение об оставшемся позади "золотом веке". Так, слова Корана о том, что Адам и его жена до грехопадения не замечали наготы, послужили поводом для рассказа, будто Адам был введен в рай в одежде. Аллах-де после сотворения и одушевления Адама обрядил его в райские одежды, а ангелы, усадив на трон, сто лет носили Адама на своих плечах по небесам. Затем Аллах сотворил для Адама крылатую лошадь из белого мускуса, названную Маймуна (счастливая); одно крыло у нее было из жемчуга, другое - из коралла. Ангелы Джибриль, Микаиль и Исрафиль, усадив на Маймуну Адама, вновь катали его по всем небесам. Нетрудно заметить, что в этом предании, изложенном, например, в не раз издававшейся на арабском языке книге "Дакакиль-ахбар ва хакаик аль-игтибар" кадия Аби Абдуллы Кулаги, миф переплетен с элементами сказки, в жизни создателей которой - кочевников лошадь имела большое значение. Свое желание возможно скорее преодолевать пространство они выразили в красочном образе крылатого коня (вспомним "тулпар" в сказках народов Средней Азии и Казахстана).
Однако, если в народном творчестве этот сюжет, как правило, возвеличивает творческие силы человека, его разум, благородство, стремление к взаимной выручке, гуманность, то в Коране эти светлые чувства затенены, принижены мыслью о том, что, сколько бы человек ни старался, ничего хорошего он не создаст. Ибо, как гласит "слово Аллаха", "знайте, что жизнь в здешнем мире есть обманчивая утеха, обольщение, суетный наряд, тщеславие между вами, желание отличиться множеством имущества и детей: она подобна тем произрастаниям при дожде, которые собой пленяют земледельца, потом увядают, после того видишь их пожелтевшими, напоследок делаются сухими стеблями... Жизнь в здешнем мире есть только обманчивое наслаждение" (57:19-20).
Эти мотивы Корана отражают настроения людей, видевших, что народ томится в нищете и голоде, тогда как захватившая власть знать чинит насилие и самоуправство, поддерживает рабовладельцев и ростовщиков, продажность и корыстолюбие. Но эти люди не находили выхода из тяжелого положения. Такое случалось в истории разных стран и народов.
Обилие в "слове Аллаха" подобных настроений, связанных с обещаниями близких перемен в жизни арабов и наступлением "конца мира", светопреставления, привело отдельных исследователей к выводу о том, что Коран (за исключением тех его мест, которые имеют законодательный характер и по времени своего происхождения являются более поздними) есть новый "Апокалипсис", "откровение о конце мира". Этот взгляд развит французским исламоведом Полем Казанова в его книге "Mohammed et la fin du monde" (Paris, 1911) и затем нашел отражение в некоторых работах упоминавшегося выше египетского ученого и писателя Таха Хусейна. Любопытно в этом смысле и "важное примечание" А. Массэ, сделанное им при анализе Корана периода "до хиджры" в книге "L'lslam" (Paris, 1930, р. 82; ср. 2-е изд. русского перевода с 6-го французского издания: Массэ А. Ислам. Очерк истории. М., 1963, с. 78): "...прежде всего, главная идея Магомета была не провозглашением единобожия, но объявлением приближения последнего часа..." На наш взгляд, едва ли правильно отделять проповедь о "приближении последнего часа", имевшую место в период возникновения ислама, от провозглашения единобожия. К тому же мессианские и эсхатологические места Корана, часть которых, безусловно, древнего происхождения, могли быть затем усилены при его редактировании, расстановке в нем диактрических знаков, оформлении как книги. Нужно иметь в виду, что ожидания наступления "последнего часа" и связанных с ним крутых перемен не раз были и позднее, например, вера в то, что Халифату арабов суждено просуществовать лишь сто лет. Известно, что подобный "религиозный психоз" наблюдался и в католических странах Западной Европы накануне 1000 года.
Как мы знаем, в Коране действительно говорится о "часе" и о том, что он близок. "Я (Аллах. - Л.К.) готов его открыть, чтобы всякая душа получила воздаяние за то, о чем старается!" (К., 20:15-16). Однако история подтвердила, что не мотивы, связанные с ожиданием светопреставления, содержавшиеся в проповедях пророков раннего ислама, сплачивали и поднимали народ на борьбу против угрозы чужеземного ига, за объединение арабских родов и племен, не они отражали процесс "пробуждающегося арабского национального чувства"[Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 28, с. 222.], которое подогревалось вторжениями иноземцев на земли арабов.
Безнадежность, отчаяние, мысли о том, что спасение и воздаяние придут после смерти, никогда не поднимали на борьбу, не служили надежной поддержкой людям. Если считать, что "жизнь ближайшая", то есть единственная земная действительность, "только пользование обманчивое", как написано в Коране (К., 57:19-20), то стоит ли за обман бороться? Коран же эту мысль еще подогревает домыслом о том, что, "кто желает посева для ближней (иначе говоря, земной жизни. Л.К.)... нет ему в последней (посмертной. - Л.К.) никакого удела!" (К., 42:19). "О люди! - предостерегает Коран. - Бойтесь господа вашего и страшитесь дня, когда родитель не возместит за ребенка и рожденный (от него. - Л.К.) не возместит ничем за своего родителя! Поистине, обетование Аллаха - истина; пусть же тебя не обольщает жизнь ближайшая..." (К" 31:32-33), - эта единственная земная жизнь.
По Корану получается, что призвание человека не в труде, который был бы полезен ему, его семье, роду, племени, нации, всему обществу, не в совместной борьбе людей разных народов и стран за лучшую жизнь, а в том, чтобы, безропотно перенося любые невзгоды, беспощадный гнет эксплуататоров, обратить свои помыслы на личное "спасение" в загробной жизни, которая якобы наступит после смерти. Не к такому ли идеалу зовут те, кто, подобно, например, Абу-ль-Караму аль-Андарасбани, богослову и мистику, составившему на арабском языке биографический словарь аскетов и подвижников, которые "словом и делом выражали полное равнодушие к земным благам... старались меньше и реже есть, пить, спать, улыбаться и даже разговаривать, больше молиться, плакать и уединяться"? Один из них даже "по 10 лет не улыбался, другой проводил все ночи в молитвенных бдениях, третий роздал все деньги и отпустил на волю рабов (выходит, был рабовладельцем! - Л.К.), четвертый упорно отказывался от должности судьи, пятый не обратил внимания на землетрясение во время молитвы и т. п."[Халидов А.Б. Биографический словарь ал-Андарасбани. - Письменные памятники Востока. 1971. М., 1974, с. 147.].
Аль-Андарасбани жил в Хорезме в XII веке. Однако факты, подобные описанным им, встречались и значительно позднее. Даже и пишущий эти строки помнит описанный в газете случай, как в Казани в 1926 году обворовали квартиру в присутствии хозяйки-мусульманки, воспользовавшись тем, что она в силу своей религиозности, стараясь не нарушить предписаний шариата, не прекратила исполнявшегося ею намаза, молитвы[См.: Климович Л. Классовая сущность ислама. - Антирелигиозник, 1927, э11, с. 23.].
Отпускали рабов, крепостных перед смертью порой и люди, не отличавшиеся религиозностью, по своему великодушию, из гуманных соображений. У Андарасбани же восхваляется случай, вызванный эгоистическими мотивами, ожиданием посмертного воздаяния, то есть та сторона религии, которая с позиций человеколюбия неизменно осуждалась. Вот что писал основоположник турецкой революционной поэзии Назым Хикмет (1902-1963) в автобиографическом романе "Романтика", поясняя, почему его главный герой Ахмед порвал с исламом.
"После окончания школы-интерната - там молитвы и соблюдение поста были обязательными - я бросил и намаз и пост. Да и Коран-то никогда толком не мог прочесть... Но я был набожным. Говоря точнее, я даже и не думал о том, что бог может и не существовать. Потом однажды я подумал, что верующие совершают благие дела лишь в надежде на награду от господа бога, в надежде на то, что они попадут в рай, обретут бессмертие. А грехов они избегают потому, что боятся наказания, боятся угодить в ад. Меня, словно сам я никогда не был верующим, поразила эта неволя, на которую обрекает себя каждый верующий, поразил их эгоизм.
С тех пор по сей день Ахмед старался делать все свои дела, не заботясь о награде и не опасаясь наказания"[Хикмет Н. Романтика. М., 1964, с. 11.].
Мотивы принижения земной жизни, обещаниями сладостной посмертной пронизывают весь Коран. "Здешняя жизнь - только игра и забава; будущее жилье лучше для тех, которые богобоязненны" (К., 6:32); "О народ мой! Ведь эта ближняя жизнь - только пользоваиие, а ведь будущая - дом пребывания" (К., 40:42): "...они радуются ближней жизни, но жизнь ближайшая в отношении к будущей - только временное пользование!" (К., 13:26).
Судя по Корану, большое внимание этим мотивам уделялось потому, что такие утверждения проповедников ислама встречали резкие возражения со стороны слушавших их в Мекке и Медине не только многобожников, но и людей, которых именовали дахритами (дахрийа). Это были люди, отрицавшие загробную жизнь, считавшие, что есть только одна земная жизнь, ограниченная для каждого человека определенным периодом: "губит нас только время" (К., 45:23). В 17-й суре Корана, относимой к объявленным пророком Мухаммедом в Мекке, читаем и о том, что "большинство людей не хотят принимать, единственно из-за неверия", "различные примеры", которые приводятся им проповедником. Они говорят: "Никогда мы тебе не поверим, до тех пор, пока ты не изведешь из земли источника, или не будет у тебя сада из пальм и виноградных лоз, и посреди него не велишь течь ручьям, или не извергнешь на нас неба, как ты утверждаешь, кусками[Имеются в виду метеориты, или болиды, появление которых, как следует из Корана, считалось проявлением гнева бога, его кары (см. 34:9 и др.).], или не приведешь Аллаха с ангелами, или не будет у тебя дома из золота, или не поднимешься на небо. И мы не поверим до тех пор твоему восхождению, пока не ниспошлешь к нам оттуда книгу, которую мы сможем прочитать" (17:91-95).
Эти настойчивые возражения проповедникам новой веры перекликались с вольнодумными традициями, возникшими задолго до ислама и отраженными в ряде памятников Древнего Востока, таких, как клинописные таблички Ниневийского архива, "Песнь арфиста" из Древнего Египта, многочисленные философские сочинения Древней Индии и т. д.
Так, в Древнем Египте написаны произведения, в которых высказано неверие в существование загробного царства и вечной жизни, люди призываются к наслаждению всеми радостями здесь, на Земле. Умерев, говорит поэт, "никуда ты не выйдешь, чтобы увидеть солнце". Подобная, в основе своей вольнодумная, атеистическая мысль выражена в стихотворении, созданном в Древней Индии:
Пока живем, да будем счастливы!
Того тут нет, кто не помрет.
Когда же он помрет
И в пепел обратится,
Откуда вновь ему явиться?
Академик Ф.И. Щербатской (1866-1942) писал о философах Древней Индии: "Нигде, пожалуй, дух отрицания и возмущения против оков традиционной морали и связанной с ними религии не выразился так ярко, как среди индийских материалистов"[Щербатской Ф.И. К истории материализма в Индии. - Восточные записки. Л., 1927, т. 1, с. 1.]. В подтверждение своей мысли он приводит красноречивые "стихотворные тезисы индийского материализма". Например:
Три автора составили священное писание,
Их имена суть шут, обманщик, вор.
"Большинство индийских философов... были убеждены, что никакого бога вообще не существует, и активно стремились доказать это", - пишет видный современный философ-марксист Индии Д. Чаттопадхьяя. Мыслители Индии, продолжает он, создали произведения, которые "без преувеличения можно назвать самой богатой атеистической литературой древнего и средневекового мира"[Чаттопадхьяя Д. Индийский атеизм. Марксистский анализ. М., 1973 с. 23.]. Те же тенденции можно наблюдать и во многих произведениях, созданных в странах распространения ислама. Тем более что и здесь они опирались на опыт народа, на его повседневные наблюдения, расширявшие кругозор, повышавшие и углублявшие аргументацию авторов этих произведений.
Возражения в Коране могли исходить от людей, знавших легенды проповедников зороастрийской религии, которые утверждали, будто в числе их жрецов уже был такой, "душа" которого побывала в загробном мире, повидала рай и ад. "Сообщение" об этом "путешествии" содержалось в "саримешхедской" надписи, сделанной в III веке на языке пехлеви близ города Казеруна в Иране, где зороастризм тогда был государственным культом. Значительная часть этой надписи теперь прочитана, найден и наскальный рельеф, изображающий верховного зороастрийского жреца и политического деятеля Ирана Кирдера, якобы совершившего это "странствие"[Gignoux Р. L'inscription de Kartir a Sar Mashad. Journal Asiatique. P., 1968, t. 256, fasc. 3-4. p. 368-418. Имя Картир исправлено на Кирдер в связи с его новым прочтением. См.: Народы Азии и Африки, 1981, э3, с. 225.]. А в VI-VII веках в Иране же появилось сочинение о другом подобном "путешественнике" - Арда-Виразе, продиктовавшем писцу свои впечатления о загробном пребывании его "души". Еще в прошлом и начале нашего века, когда появились первые переводы этой "книги" ("Ардай-Вираз-намак") на европейские языки, ее начали истолковывать как один из источников "Божественной комедии" Данте. Современный чешский исследователь пехлевийской литературы Отакар Клима, впрочем, оговаривает, что "Книгу об Арда-Виразе" если и допустимо сближать с "Божественной комедией", то исключительно по сходству мотивов[Klima О. Awesta. - Rypka J. Iranische Literaturgeschichte. Leipzig, 1959, S. 36.].
Сочинения с описанием путешествий в "потусторонний" мир и даже принесенного из рая яблока, съев кусочек которого сорок монахов во главе со своим настоятелем, а за ними и жители целого селения перешли из христианства в ислам, появились еще в средневековье. Некоторые из таких рассказов или притч затем включались даже в столь популярные сказочные сборники, как "Книга тысячи и одной ночи" ("Китаб альф лайла ва лайла"). Таков, например, рассказ о мусульманине и христианке, занимающий в русском переводе, сделанном с арабского оригинала, ночи с 412 по 416[См.: Книга тысячи и одной ночи. В 8-ми т. М., 1959, т. 4.]. Современная голландская исследовательница этот рассказ относит к религиозным притчам суфийско-мистического характера. Позднее в странах распространения ислама появились аргументированные и художественно ценные произведения, разоблачавшие подобные "благочестивые" рассказы мусульманских миссионеров. В числе их популярные и в наше время сочинения разных жанров, написанные иносказательно или вполне откровенно, в просветительских, вольнодумных и атеистических целях. Из них назовем "Письма Хортдана из ада" ("Хортданын джаханнам мектублары") азербайджанского прозаика и драматурга Абдуррагима Ахвердова (1870-1933) и сатирический рассказ "День страшного суда" ("Киямат") узбекского писателя Абдуррауфа Фитрата (1886-1939)[Оба произведения изданы и в русском переводе: Ахвердов А. Письма из ада. Избранные произведения. М., 1960; Фитрат А. День страшного суда. М., 1965.].
Характерной чертой многочисленных призывов Корана к вере в посмертную участь, которая бывает двух родов - доброй и злой, прекрасной и отвратительной, является то, что она мыслится как воздаяние за земные дела людей; какова она будет - зависит от поведения, поступков, убеждений, действий человека. В доисламских культах арабов подобной веры в сколько-нибудь разработанном виде не было. Из чужеземных религий это находим в той или иной мере в христианстве и иудаизме и более четко - в зороастризме, которому близки и некоторые картины потусторонней "жизни", нарисованные в Коране. Для того чтобы арабы поверили в эти обещания, как видно из Корана, проповедники его "истин" должны были приложить немало энергии. Им прежде всего было необходимо убедить людей в том, что их постоянные жизненные наблюдения, их опыт, свидетельствующие о том, что распавшееся после смерти тело, смешавшееся с землей, рассеянное, распыленное по песку и т. п., невозможно восстановить, неправильны.
Вот эти возражения, отраженные в Коране: "И говорят те, которые не уверовали: "Не указать ли вам на человека, который возвещает вам, что, когда вы разложитесь на куски, вы окажетесь в новом творении? Измыслил он на Аллаха ложь, или в нем одержимость?" (или: "в нем джинны", бесы, демоны. К., 34:7-8). Не случайно к таким сомнениям, даже спустя многие столетия, вынуждены возвращаться подновители, или, как их теперь принято называть, "реформаторы" или "модернизаторы" ислама.
Уже шейх Мухаммед Абдо (1849-1905), бывший главным муфтием Египта, утверждал в основанном им журнале "Аль-Манар" ("Маяк"), выходившем в Каире с 1898 года на арабском языке, что "бог не для того создал свою книгу (Коран), чтобы в ней научным образом объяснять факты и явления природы"[Аль-Манар. Каир, т. XII, с. 486.]. По Абдо, если в Коране и говорится о явлениях природы, то лишь с целью указать людям на совершенство и чудеса ее создания и на мудрость творца[Там же, с. 815.]. Поэтому, как верно отметил венгерский исламовед И. Гольдциер, согласно шейху Абдо, "не нужно создавать себе какого-либо соблазна, если то или иное выражение, где Коран говорит о явлениях природы, не соответствует научным воззрениям (например, синева небес) "[Goldziher I. Die Richtungen der islamischen Koranauslegung. Leiden, 1920, S. 351.].
Подобным образом другой мусульманский реформатор - Мухаммед Рашид Рида (1865-1935) в том же журнале "Аль-Манар" писал, что из Корана надо извлекать моральные и политические уроки, а не исторические факты. Ту же мысль он повторил и в своей сводной работе двенадцатитомном "Толковании" Корана "Тафсир аль-Куръан аль-карим".
Если, например, в Коране сказано, что некто, "кто проходил мимо селения", разрушенного "до основания" (2:261), высказал сомнения в возможности воскрешения мертвого, воссоздания того, что уничтожено, стерто с лица земли, то, по Рашиду Риде, напрасно искать, где это произошло - в Иерусалиме, Иерихоне или где-либо еще[Cм.: Рашид Рида M. Тафсир аль-Куръан аль-карим. Каир, т. III, с. 49.]. Важно лишь принять как истину смысл заключенного тут поучения Корана.
Таким заявлениям авторов нового толкования Корана нельзя отказать в известной логичности. Но они вызваны тем, что текст Корана, в течение веков выдававшийся за непререкаемый источник сведений о природе и обществе, не выдерживает научной критики.
Интересно вместе с тем, что новый истолкователь Корана, книги которого и в наши дни широко используются модернистами ислама, взял в пример стих, уже в средние века вызывавший сомнения. Еще в "Толковании" ("Тафсир аль-Куръан") историка ат-Табари (838-923) указывалось на бесполезность попыток установить, кого имеет в виду Коран в 261-м аяте 2-й суры. Но ат-Табари действительно не мог пренебречь исламской традицией, по которой, как писал Бируни, некоторые события из истории Халифата якобы ожидались с завершением столетия, "к концу которого Аллах оживил "обладателя осла", упоминаемого в конце суры "Корова"[Бируни Абу Рейхам. Избранные произведения, т.1, с. 142], то есть 2-й суры Корана.
Говорится же здесь о том, как некто "препирался с Ибрахимом" - с мусульманским пророком, которого принято соотносить с библейским патриархом Авраамом. Желая одержать верх в споре, Ибрахим прибег к доказательству от противного, то есть к приведению к нелепости допускаемого возражения противника. "Сказал Ибрахим, - читаем в Коране: - "Вот Аллах выводит Солнце с востока, выведи же его с запада". И смущен был тот, который не верил..."
Как видим, чтобы возвысить Аллаха и его пророка, Коран требует от своего неназванного противника невозможного - нарушения непреложного закона природы, по которому Солнце восходит с востока, - закона, произвольно приписываемого тому же Аллаху!
Подобный характер носят в Коране и возражения усомнившемуся в том, сможет ли Аллах оживить то, что давно умерло. Тогда, согласно Корану, милосердный Аллах умертвил самого сомневавшегося "на сто лет, потом воскресил. Он сказал: "Сколько ты пробыл?" Тот сказал: "Пробыл я день и часть дня". Он сказал: "Нет, ты пробыл сто лет! И посмотри на твою пищу и питье, оно не испортилось. И посмотри на своего осла... посмотри на (оставшиеся от него. - Л.К.) кости, как мы их поднимаем, а потом одеваем мясом...".
Таким образом, истолкование реформаторами этого места Корана не задевает существа изложенного в нем фантастического сказания. Напротив, под прикрытием рассуждений о том, что Коран не источник для извлечения сведений по истории и географии, оно выводит из числа объектов, подлежащих научной критике, именно те места в Коране, которые прямо или косвенно не раз подвергались критическому рассмотрению в трудах выдающихся представителей науки, в том числе в странах распространения ислама. Еще философ и ученый-энциклопедист Абу Наср ибн Мухаммед аль-Фараби (870-950), известный под прозвищем Второй учитель (после Аристотеля), приведя в качестве примера рассуждения Лукреция Кара (I век до н. э.): "Смерть не есть что-нибудь соответствующее тому, что у нас имеется"[В тексте оригинала выражение "то, что у нас имеется" - чрезвычайно содержательно. Оно означает: "то, о чем мы думаем", "то, что мы представляем", "то, что мы чувствуем".], писал: "Этот вывод не вытекает только из этого высказывания. В действительности это выводится из следующего: "То, что разлагается, не соответствует тому, что у нас имеется". И не только из него. Если это высказывание правильно, то его изменяют так: "Если это так, тогда то, что разлагается, не соответствует тому, что у нас имеется, так как то, что разлагается, не ощущает. Если это так, тогда то, что разлагается, не чувствует. А смерть это то, что разлагается. Значит, смерть не чувствует"[Аль-Фараби. Логические трактаты. Алма-Ата, 1975, с. 426.]. Так и в этом вопросе еще в средние века ученые Востока и Запада дополняли друг друга, служили прогрессу.