Иными были судьбы русского либерализма.
Сделавшись мощным течением русской политической мысли в то же самое время, что и славянофильство, он объединил под именем "западников" всех тех, кто "не ждал света с Востока или из недр рабской России". В то время как славянофилы, по их же собственным признаниям, внушали к себе симпатии лишь в такой среде, в которой "душно" ("архиереев, монахов, св. Синода"), вокруг виднейших "западников" группировались все жаждавшие "свежего воздуха" и реального блага для родной страны. В то время как лекции славянофила Шевырева87 проходили без всякого успеха, лекции западника Грановского88 собирали полную аудиторию восторженных слушателей, ознаменовав собой целую эпоху в истории русской мысли и русской общественности.
Что же ценила молодая Россия в этих западниках, в пламенном Белинском89, в тихом Грановском?
Прежде всего - честное признание несовершенств русской жизни и отсталости русской цивилизации. Затем - глубокое убеждение, что Россия может и должна выйти на путь прогресса. Затем - обращение к лучшим чувствам человека с призывом служить всеобщему социальному благу. Всем было отлично известно, насколько правительство и полиция враждебны подобного рода мыслям и настроениям, и каким опасностям подвергались обычно их носители. Их судьба была судьбою малочисленных, но непоколебимых борцов за право против страшных сил несправедливости и тьмы. "Борцы за право" - постепенно сделалось для них почти официальным определением. Запад служил для них примером и путеводной нитью, потому что - в их представлении - там уже осуществлен идеал жизни в духе права. Конституционный режим служил для них заветною мечтой. Свобода высшая категория всякого правового миросозерцания - была их идеалом.
Знаменитый Герцен вынужден был покинуть ряды западников и резко порвать с лучшими своими друзьями в тот момент, как он разочаровался в совершенствах западного конституционализма. Это интересно отметить, чтобы уяснить себе, насколько неразрывно идея права сочеталась в представлении русских либералов 40-х и 50-х годов прошлого века с идеей Запада. Пожалуй, не было бы ошибкой утверждать, что они любили Запад за осуществление им идеала жизни в праве; и обратно: - они любили право, потому что это был для них Запад.
С их точки зрения, главнейшая задача для России состояла в том, чтобы как можно скорее сделаться государством точь-в-точь таким же, как все наиболее передовые европейские государства. Тот же Герцен, не переставший быть либералом даже после того, как стал социалистом, писал в 1858 году: "Европа нам нужна как идеал, как упрек, как благой пример; если она не такая, ее надо выдумать".
Таким образом, кардинальная проблема во взаимоотношении России и "Европы" разрешалась русскими западниками в смысле переделки России на западный манер, в смысле растворения России в Западе. В этом только, стало быть, и могла выражаться историческая миссия России, поскольку о ней могли думать русские западники.
Но было бы большой ошибкой предполагать, что они стремились подавить в своих соотечественниках национальное самосознание: никакой либерализм никогда не проявляет себя прямым противником национализма. Просто, в принципе, человечество стояло для них впереди каждой отдельной национальности. Станкевич90 - глава того кружка, из которого вышло западничество, так выразился (1837 г.) по поводу проблемы национализма или "народности": - "Чего хлопочут люди о народности. Надобно стремиться к человечеству, свое будет поневоле.
На всяком искреннем и непроизвольном акте духа невольно отпечатывается свое, и чем ближе это свое к общему, тем лучше. Кто имеет свой характер, тот отпечатывает его на всех своих действиях; создать характер, воспитать себя можно только человеческими началами. Выдумывать или сочинять характер народа из его старых обычаев, старых действий, значит, хотеть продлить для него время детства. Давайте ему общее, человеческое и смотрите, что он способен принять..."
Иначе говоря, национальные характеры должны оставаться, но при этом не мешать народам объединиться в единое человечество (на началах права). Не правда ли, пред нами та самая идеология, с помощью которой легче всего создавать Лиги Наций в духе либерального Вильсона?
Однако, дальше:
- Наши западники не были, несомненно, консерваторами, но ни в какой мере они не были и революционерами. Они восставали против современной им действительности, но они не отрешались от нее целиком, не порывали с нею. Они действовали в ней, приспособляясь к ней, уживались с нею. При первом же известии (очень скоро оказавшемся ложным) о том, что император Николай I хочет освободить крестьян от крепостной зависимости, Белинский решил, что нельзя дразнить правительство слишком большими требованиями. В более позднюю эпоху Герцен, обращаясь к Александру II, писал: - "Нам стыдно, сколь малым мы готовы довольствоваться".
Еще менее революционными были личные характеры "властителей дум" из западнического лагеря. Станкевич жаловался, что он не сильный человек, что действительность не его поприще и что он живет лишь неопределенным стремлением. Белинский никак не мог уверовать в себя и часто впадал в отчаяние. Грановский чувствовал себя "изорванным и измученным внутренне". "Если бы не было на свете истории, моей жены, всех вас и вина, - признавался он в письме к Огареву91 - я, право, не дал бы копейки за жизнь".
В одной из лучших своих статей Герцен так характеризует в 1859 году создателей нашего западничества:
- "Печальны, но изящны были люди, вышедшие тогда на сцену, с сознанием правоты и бессилия, с сознанием разрыва с народом и обществом, без верной почвы под ногами... Они по духу, по общему образованию принадлежали к Западу, их идеалы были в нем... русская жизнь их оскорбляла на каждом шагу, и между тем, с какой святой непоследовательностью они любили Россию и как безумно надеялись на ее будущее". Да и сам Герцен, наиболее сильный и революционный из всех, лишь с завистью мог думать о твердости характера таких людей, как Робеспьер92 ("Много надо иметь силы, чтобы плакать и все-таки подписать приговор Камилю Демулену93"). - "Мой враг - упрекал он себя - не прошедшее и не будущее, а настоящее, в котором я не умею решаться".
Я не думаю, чтобы подобного рода душевное настроение целого поколения людей можно было объяснять простой случайностью. Нет, оно носит на себе яркую печать исторической и социологической закономерности.
Никакой либерал не может чувствовать душевного равновесия там, где не только отсутствует всякое право, но где нельзя даже лояльно работать ради его воцарения. Характеры более сильные и умы более свободные, чем те, которыми может обладать человек либеральной складки, покидают в подобных условиях почву либерализма и устремляются навстречу революционным идеалам, в область революционной борьбы. Характеры еще менее сильные и независимые, чем у наших западников первого призыва, были бы вообще неспособны для какого бы то ни было протеста или противодействия власти. Вот почему быть либералом-западником в 40-50-х годах прошлого века мог в России только тот, чья душа была созвучна душе Станкевича, Грановского, Белинского.
Напротив, как только в стране создалась для права вполне благоприятная почва, так люди либерального политического темперамента получают в ней полную возможность жить и действовать, не будучи ни пессимистами, ни неврастениками и не находясь в постоянном душевном разладе с самими собой и с окружающими. Именно в таком положении оказался русский либерализм начиная с 1905 года, открывавшего для России памятным манифестом 17-го октября эру относительной конституционности и относительных свобод. С этого момента русский либерализм сделался у нас политическим движением, сильным, здоровым, доминирующим над всеми другими политическими движениями эпохи. - Лучшие представители русской интеллигенции, университетские профессора, адвокаты, доктора, журналисты, студенты широкими массами начали входить во вновь образовавшуюся тогда русскую конституционно-демократическую партию, иначе "партию Народной Свободы" (партия К. Д.; - "кадеты")94; или же, и не входя в нее, близко примыкали к ней по воззрениям и настроениям. Для очень и очень многих представителей русской интеллигенции программа этой партии представлялась одинаково удачно отражающею, как основные требования всеобщего прогресса, так и специальные требования русской интеллигентской мысли. Вместе с тем, с полной исторической закономерностью партия Народной Свободы стала почти исключительно лишь партией интеллигентов, горожан, людей среднего состояния, имевшей весьма мало точек соприкосновения с крестьянами и рабочими, или, - по все не изжитому противопоставлению - с "народом". "Народ" этот был мало удовлетворен конституцией и Думой, не понимал их, и его политическая мысль стремилась куда-то в сторону от них. Во всяком случае, ему были нужны совсем другие политические и социальные программы, нежели программа "Союза 17 октября" или "кадетская" программа. А это уже само по себе объясняет успех революционных партий в России вплоть до революции 1917 года и особенно в течение этой революции.
Но здесь мы уже в самом сердце проблемы русского революционного темперамента.
Как всякий вообще революционный темперамент, он должен был быть очень энергичным, очень активным, заключать в себе дар умелого выбора нужных средств и путей, исключать препятствия, заставлять точно определять свои цели. Но он имел не только это: он обладал исключительными способностями организации и осуществления. Он отличался также глубиной своих идей и-в особенности, быть может - стремлением объединить их в законченную систему, столько же теоретическую и "научную", сколько и практическую. Говоря о русских революционерах, можно не один раз применить к ним эпитет "политического гения".
Скажем по несколько слов лишь о трех главнейших.
Вот Павел Пестель, крупнейший из революционеров первой четверти XIX-го века. Чрезвычайно образованный, исключительно трудолюбивый, Пестель десять лет своей жизни отдает писанию "Русской Правды", в которой излагает все основные принципы политического устройства России после революции, которую предстоит сделать. К своей задаче он подходит в одно и то же время как смелый революционер, и как осторожный вдумчивый политик, и как ученый. Убежденный, что без революции России не сбросить ига абсолютизма, он принимается внимательно изучать историю западных революций. Ход событий во время и после революций французской, португальской, испанской и неаполитанской создает в нем уверенность, что ужасы революций, а также неуспех некоторых из них большею частью проистекают из отсутствия точно определенной и для всех обязательной программы революционных достижений. "Русская Правда" и решила быть как раз такой программой в применении к чаемой русской революции. Разумеется, всякая подобная программа с самого начала оказалась бы обреченной на полный неуспех, если бы она не опиралась на вполне достаточное знакомство с особыми условиями жизни страны. "Русская Правда" с очевидностью обнаруживает, что ее автор изучил русскую жизнь основательно и в деталях и был как у себя дома во всех вопросах ее политического, социального и экономического быта. С другой стороны, ни одна революционная программа не в состоянии осуществиться в жизни, если ее обещания не находят в стране достаточной поддержки, т.е. если в конечном итоге она не удовлетворяет всего народа в его целом. В виду этого обстоятельства, кодекс методов и принципов грядущей русской революции казался Пестелю особенно необходимым. Без него никто не знал бы, как вести себя во время переходного периода по совершении революции; без него у населения не было бы достаточного доверия к Временному Правительству и оно мешало бы ему в его планомерной созидательной работе. Напротив, имея перед глазами "Русскую Правду", предусматривающую и объясняющую все, что Временному Правительству надлежит делать в течение 15 лет по низвержении старого режима, всякий остался бы спокоен, повинуясь революционерам и сохраняя свои симпатии к ним. Пятнадцатилетнему переходному периоду от старого режима к новому Пестель придавал весьма важное значение. Это должен был быть период абсолютной диктатуры небольшой кучки революционеров, генерального штаба революции. Пестель совершенно ясно сознавал, что это есть именно диктатура, принудительная и насильственная, но он считал ее совершенно неизбежной и необходимой для перевода страны без излишних потрясений в русла нового политического режима, и для закрепления в ней на вечные времена благодетельных завоеваний революции. В течение этого переходного периода диктаторы должны были беспощадно подавлять всякие попытки неповиновения Временному Правительству или восстания против него. Мало этого, Пестель предполагал не допускать в России частного преподавания и совершенно запретить всякие политические объединения. По его мнению, воспитание и образование суть слишком важное для государства орудие, чтобы оно могло уступать его частным лицам. Что же касается политических союзов, то если они хотят достичь того же, чего хочет и правительство, они бесполезны (правительство сумеет само сделать все нужное для счастья страны); если же они намерены действовать в противовес правительству - они преступны. Отмечаю эту деталь, как весьма характерную для всякой резко выраженной революционной идеологии и психологии. Таких деталей - кстати сказать - не мало в истории послеоктябрьского периода русской революции 1917 года; и кому непонятен смысл таких деталей, тот не в состоянии понять и смысла всей Великой Русской Революции.
Методически подготовляя революцию, Пестель должен был одновременно подготовлять кадры революционеров. В современных ему условиях это не было делом легким.
Пришлось воспользоваться существованием в России секретных обществ масонского характера и постараться постепенно привить им политические цели. К тому же, организация этих обществ с их различными степенями посвящения членов в тайны Общества позволяли Пестелю скрывать от своих будущих помощников свои истинные революционные цели и лишь отчасти и с большей осторожностью раскрывать их перед теми, кто заслуживал наибольшего доверия. Таким образом, все силы, полезные для революционной цели, могли и должны были быть планомерно использованы под общим безусловным руководством из центра.
Когда все оказалось бы готово для осуществления успешной революции, оставалось убить царя, и переход к новой государственности совершился бы без малейших затруднений. Были бы избегнуты и ошибки французской революции с ее ужасающими потрясениями, и ошибки революции испанской, "единственная вина" которой заключалась в том, что она оставила в живых испанского короля.
События конца 1825 года, смерть или исчезновение императора Александра I и отказ от престола Константина95 спутали планы Пестеля и не позволили ждать с революцией до следующего года. Она вспыхнула в декабре, хотя руководители ее и не питали особых надежд на успех. Но, ведь, революционеры по самой натуре своей не склонны действовать наверняка. Не менее, чем стремление достичь желанной цели, ими движет обычно стремление использовать момент, попробовать, дерзнуть, "дать бой".
Поколением позже Пестеля и "декабристов" на русской исторической арене появляется Михаил Бакунин.
Этому последнему уже представляется недостаточным добиваться падения русского абсолютизма. Даже централистическая республика с его точки зрения бессильна вернуть народам свободу и обеспечить им мир и справедливость. Спасение лишь в ослаблении всемогущества Государства и в далеко идущем федерализме. Поэтому он пламенно мечтает о крушении "ужасной Всероссийской Империи". На славянском конгрессе в Праге в 1848 г. он говорит о распаде царской России, как о необходимом условии и для освобождения народов России, задыхающихся под тяжестью русского политического режима, как в страшной тюрьме, и для освобождения славянства, и для освобождения всей Европы. Таким образом, Бакунин одновременно имеет в виду как русскую революцию, так в особенности революцию всеобщую, мировую. Социалист в такой же степени, что и анархист, Бакунин - против всякой вообще власти. Власть церкви для него также ненавистна, как и власть ее "младшего брата" государства. Он считает вредным всякий патриотизм и без колебаний отказывается от своего собственного отечества. Но, сделавшись космополитом, он не перестает любить Россию и верить в ту великую мировую роль, которую ей предстоит сыграть в будущем. - "Я больше не имею отечества - пишет он однажды - с тех пор, как я отказался от своего прежнего... Невозможно создать себе новое отечество... Тем более, что я убежден, что Россия призвана сделать великое дело на священном поприще демократии. Только при этом условии я и люблю ее"...
Но в чем же, однако, должна заключаться для Бакунина историческая роль России? В том, чтобы быть революционной страной, быть очагом мировой революции. Бакунин усматривал в русских крестьянах главную силу, которая должна сокрушить русское самодержавие. Вместе с тем, они же наиболее пригодны для того, чтобы зажечь факел всеобщей революции. В этом вопросе Бакунин стоял на диаметрально противоположной позиции по сравнению с Карлом Марксом96. Обладая чрезвычайно углубленным пониманием социальной природы революции, он - в отличие от этого последнего - был убежден, что нации наиболее передовые в культурном и экономическом отношении, наименее способны к совершению настоящей революции. Всякая революция рождается из беспорядка, недовольства, несовершенства существующего режима, из бессилия произвести необходимые улучшения в каком-либо легальном порядке. А если это так, то естественно, что во главе всемирного революционного движения должен стоять великий народ, наиболее отсталый и наиболее страдающий от несовершенств своего политического строя.
Для того, чтобы подготовить и поднять мировую революцию, по мнению Бакунина, можно и следует пользоваться весьма разнообразными средствами, даже наименее революционными. Но лично он стоял за действия немедленные и решительные. Всякий беспорядок, всякая разруха, всякая порча государственного механизма, где бы они ни произошли, на пользу революции. И потому сам он ведет революционную работу всюду и всегда, когда только может: в России и заграницей; тогда, когда есть надежды на успех и тогда, когда они более чем сомнительны. Биография его заполнена сведениями о том, как он дирижировал революционным восстанием в Дрездене, подготовлял "социальную революцию" в Италии при помощи весьма фантастического подкопа из виллы, находящейся в южной части Италии, сидел в тюрьмах российских и заграничных.
Приведенных беглых заметок о Пестеле и Бакунине достаточно, чтобы понять - что происходит сейчас в России и каким образом эта громадная страна может в течение целого ряда лет управляться революционерами типа В.И. Ленина.
Ленин столько же характерен для революционной большевистской России, как Вильгельм II для дореволюционной консервативной Германии или Вильсон для либеральной и демократической Америки; однако, не потому, что он точно отображает облик новой России, как отображали облик своей страны в Германии и Америке Вильгельм и Вильсон. Он характерен для России тем, что в качестве революционера исключительной творческой энергии он сам почти целиком создал эту большевистскую и революционную Россию.
Ленин не унаследовал никаких традиций и не имел никаких прямых непосредственных предшественников. Но он и не нуждался в них. Он должен был и хотел разрушать и создавать все сам.
В молодые годы исключенный за "преступную политическую пропаганду" из Казанского университета, Ленин уезжает в Петербург. Приверженец идей Карла Маркса, он старательно ищет единомышленников марксистов. Не находит. И тем не менее через год или два ему удается организовать в Петербурге первые рабочие группы и объединить вокруг себя небольшое количество интернационалистов-марксистов. Вслед за образованием "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", в котором он принимает участие, Ленин приступает к устройству первых рабочих забастовок, усиленно пишет прокламации, день и ночь проводит в рабочих кварталах.
Арестованный и сосланный в конце девяностых годов, он основывает в Швейцарии вместе со своими двумя товарищами газету "Искра", много способствовавшую развитию революционного движения в России. Когда русская социал-демократическая партия разделилась на большевиков и меньшевиков, Ленин стал во главе первых и сделался теоретиком большевизма. Именно ему обязан своим существованием первый большевистский орган "Вперед". Это он направляет и вдохновляет в 1905 г. социал-демократический съезд, на котором положено начало русской коммунистической партии.
Во время русской революции 1905 года Ленин высказывается за бойкот Думы, за борьбу против "контрреволюционных либералов", за организацию военного восстания с целью установления революционной диктатуры. Он возвращается в Россию и сильно влияет на ход событий. Зиновьев97, наиболее преданный из его сотрудников и друзей, предполагает, что идея Советской власти уже тогда зародилась в мозгу Ленина, присутствовавшего в качестве зрителя на заседаниях созванного меньшевиками Совета рабочих депутатов в Петербурге. Наступает реакция, и - Ленин снова за границей. На этот раз для его кипучей неисчерпаемой энергии не находится никакого применения и вот, по словам того же Зиновьева, он "проводит по 15 часов в библиотеке".
Во время Великой войны, Ленин ведет чрезвычайно активную пропаганду против войны. На международных социалистических конгрессах в Циммервальде и Кинтале98 он занимает место на крайней левой, предлагает саботаж и вооруженное восстание в качестве средства превращения войны между народами в междуклассовую войну. Едва началась русская революция, он устремляется в Петроград через Германию в знаменитом пломбированном вагоне, тем самым обратив на себя всесветное внимание гораздо больше, чем всей своей предыдущей революционной деятельностью. Первое его выступление в Совете Рабочих и Солдатских Депутатов с изложением большевистской программы не имеет никакого успеха. Для него это безразлично. Вместе с небольшой кучкой приверженцев он насильственно занимает дворец балерины Кшесинской99 и отчаянно сопротивляется всем попыткам изгнать его оттуда. Балконом своей новой квартиры он пользуется как трибуной для пропаганды, а дворец им превращается в штаб-квартиру партии большевиков, откуда по Петрограду и России распространяется газета "Правда". Главари русского социалистического движения по-прежнему остаются враждебными Ленину. Но в солдатских и рабочих массах его влияние возрастает с каждым днем. Прошло едва три месяца со дня его появления в Петрограде, как в столице вспыхнул подготовленный им большевистский переворот. Временному Правительству удается на этот раз подавить его. Ленин скрывается в Финляндии, Однако, еще через 4 месяца, в начале ноября 1917 года, он уже празднует полную и окончательную победу над Керенским100 и утверждается в Смольном Институте в роли главы первого большевистского правительства Народных Комиссаров, Понемногу большая часть Российской территории переходит под власть нового правительства. Образуется сеть комиссариатов, советов. Однако, параллельно с этим утверждением Советской власти возникает и быстро расширяется сильное антибольшевистское, антисоветское движение. Там и тут образуются и, благодаря моральной и материальной поддержке иностранцев, постепенно усиливаются белые "армии" и "правительства". Положение в Красной России, дезорганизованной, обнищавшей, блокированной и изолированной становится критическим. Кажется, что падение ее совершенно неизбежно, наступит вот-вот - с минуты на минуту. Особенно критическим становится это положение в июне 1919 г., когда адм. Колчак101 с востока, ген. Деникин102 с юга, ген. Миллер103 с севера и ген. Юденич104 с запада давят на большевиков и оставляют в их распоряжении лишь центральную Россию. Ленин предусматривает уже день, когда его повесят, но и это мало смущает его. Он пойдет до конца, а после его смерти "весь мир увидит, что он был прав".
Такова энергия Ленина - быть может, квинтэссенция всей русской революционной энергии. - Она восторжествовала над всеми препятствиями, осуществила неосуществимое. Во всяком случае это она создала в лице Ленина законченный тип русского революционера.
Но личность Ленина не характеризуется одной только его энергией. У него много других качеств, необходимых для крупного революционера. Их признают за ним даже те лица, которым он не внушает ничего, кроме антипатии. Одни отмечают в нем "исключительную силу логики". Другие высоко расценивают его как "большого знатока толпы и несравненного демагога". Третьи отдают ему справедливость как сильному, талантливому организатору. Выдающийся русский экономист, публицист и политик Петр Струве105 видит в Ленине человека, для которого не существует моральных критериев, и в духовном облике которого злобность, злость представляются самыми отличительными из всех черт. Он называет Ленина палачом, для которого все средства хороши при достижении поставленных целей. И вместе с тем Ленин для Струве это "такой искусный политик и такой замечательный тактик". - "Само собою разумеется, продолжает Струве - он является теоретиком и идеалистом чистейшей воды; и больше:
Сделавшись мощным течением русской политической мысли в то же самое время, что и славянофильство, он объединил под именем "западников" всех тех, кто "не ждал света с Востока или из недр рабской России". В то время как славянофилы, по их же собственным признаниям, внушали к себе симпатии лишь в такой среде, в которой "душно" ("архиереев, монахов, св. Синода"), вокруг виднейших "западников" группировались все жаждавшие "свежего воздуха" и реального блага для родной страны. В то время как лекции славянофила Шевырева87 проходили без всякого успеха, лекции западника Грановского88 собирали полную аудиторию восторженных слушателей, ознаменовав собой целую эпоху в истории русской мысли и русской общественности.
Что же ценила молодая Россия в этих западниках, в пламенном Белинском89, в тихом Грановском?
Прежде всего - честное признание несовершенств русской жизни и отсталости русской цивилизации. Затем - глубокое убеждение, что Россия может и должна выйти на путь прогресса. Затем - обращение к лучшим чувствам человека с призывом служить всеобщему социальному благу. Всем было отлично известно, насколько правительство и полиция враждебны подобного рода мыслям и настроениям, и каким опасностям подвергались обычно их носители. Их судьба была судьбою малочисленных, но непоколебимых борцов за право против страшных сил несправедливости и тьмы. "Борцы за право" - постепенно сделалось для них почти официальным определением. Запад служил для них примером и путеводной нитью, потому что - в их представлении - там уже осуществлен идеал жизни в духе права. Конституционный режим служил для них заветною мечтой. Свобода высшая категория всякого правового миросозерцания - была их идеалом.
Знаменитый Герцен вынужден был покинуть ряды западников и резко порвать с лучшими своими друзьями в тот момент, как он разочаровался в совершенствах западного конституционализма. Это интересно отметить, чтобы уяснить себе, насколько неразрывно идея права сочеталась в представлении русских либералов 40-х и 50-х годов прошлого века с идеей Запада. Пожалуй, не было бы ошибкой утверждать, что они любили Запад за осуществление им идеала жизни в праве; и обратно: - они любили право, потому что это был для них Запад.
С их точки зрения, главнейшая задача для России состояла в том, чтобы как можно скорее сделаться государством точь-в-точь таким же, как все наиболее передовые европейские государства. Тот же Герцен, не переставший быть либералом даже после того, как стал социалистом, писал в 1858 году: "Европа нам нужна как идеал, как упрек, как благой пример; если она не такая, ее надо выдумать".
Таким образом, кардинальная проблема во взаимоотношении России и "Европы" разрешалась русскими западниками в смысле переделки России на западный манер, в смысле растворения России в Западе. В этом только, стало быть, и могла выражаться историческая миссия России, поскольку о ней могли думать русские западники.
Но было бы большой ошибкой предполагать, что они стремились подавить в своих соотечественниках национальное самосознание: никакой либерализм никогда не проявляет себя прямым противником национализма. Просто, в принципе, человечество стояло для них впереди каждой отдельной национальности. Станкевич90 - глава того кружка, из которого вышло западничество, так выразился (1837 г.) по поводу проблемы национализма или "народности": - "Чего хлопочут люди о народности. Надобно стремиться к человечеству, свое будет поневоле.
На всяком искреннем и непроизвольном акте духа невольно отпечатывается свое, и чем ближе это свое к общему, тем лучше. Кто имеет свой характер, тот отпечатывает его на всех своих действиях; создать характер, воспитать себя можно только человеческими началами. Выдумывать или сочинять характер народа из его старых обычаев, старых действий, значит, хотеть продлить для него время детства. Давайте ему общее, человеческое и смотрите, что он способен принять..."
Иначе говоря, национальные характеры должны оставаться, но при этом не мешать народам объединиться в единое человечество (на началах права). Не правда ли, пред нами та самая идеология, с помощью которой легче всего создавать Лиги Наций в духе либерального Вильсона?
Однако, дальше:
- Наши западники не были, несомненно, консерваторами, но ни в какой мере они не были и революционерами. Они восставали против современной им действительности, но они не отрешались от нее целиком, не порывали с нею. Они действовали в ней, приспособляясь к ней, уживались с нею. При первом же известии (очень скоро оказавшемся ложным) о том, что император Николай I хочет освободить крестьян от крепостной зависимости, Белинский решил, что нельзя дразнить правительство слишком большими требованиями. В более позднюю эпоху Герцен, обращаясь к Александру II, писал: - "Нам стыдно, сколь малым мы готовы довольствоваться".
Еще менее революционными были личные характеры "властителей дум" из западнического лагеря. Станкевич жаловался, что он не сильный человек, что действительность не его поприще и что он живет лишь неопределенным стремлением. Белинский никак не мог уверовать в себя и часто впадал в отчаяние. Грановский чувствовал себя "изорванным и измученным внутренне". "Если бы не было на свете истории, моей жены, всех вас и вина, - признавался он в письме к Огареву91 - я, право, не дал бы копейки за жизнь".
В одной из лучших своих статей Герцен так характеризует в 1859 году создателей нашего западничества:
- "Печальны, но изящны были люди, вышедшие тогда на сцену, с сознанием правоты и бессилия, с сознанием разрыва с народом и обществом, без верной почвы под ногами... Они по духу, по общему образованию принадлежали к Западу, их идеалы были в нем... русская жизнь их оскорбляла на каждом шагу, и между тем, с какой святой непоследовательностью они любили Россию и как безумно надеялись на ее будущее". Да и сам Герцен, наиболее сильный и революционный из всех, лишь с завистью мог думать о твердости характера таких людей, как Робеспьер92 ("Много надо иметь силы, чтобы плакать и все-таки подписать приговор Камилю Демулену93"). - "Мой враг - упрекал он себя - не прошедшее и не будущее, а настоящее, в котором я не умею решаться".
Я не думаю, чтобы подобного рода душевное настроение целого поколения людей можно было объяснять простой случайностью. Нет, оно носит на себе яркую печать исторической и социологической закономерности.
Никакой либерал не может чувствовать душевного равновесия там, где не только отсутствует всякое право, но где нельзя даже лояльно работать ради его воцарения. Характеры более сильные и умы более свободные, чем те, которыми может обладать человек либеральной складки, покидают в подобных условиях почву либерализма и устремляются навстречу революционным идеалам, в область революционной борьбы. Характеры еще менее сильные и независимые, чем у наших западников первого призыва, были бы вообще неспособны для какого бы то ни было протеста или противодействия власти. Вот почему быть либералом-западником в 40-50-х годах прошлого века мог в России только тот, чья душа была созвучна душе Станкевича, Грановского, Белинского.
Напротив, как только в стране создалась для права вполне благоприятная почва, так люди либерального политического темперамента получают в ней полную возможность жить и действовать, не будучи ни пессимистами, ни неврастениками и не находясь в постоянном душевном разладе с самими собой и с окружающими. Именно в таком положении оказался русский либерализм начиная с 1905 года, открывавшего для России памятным манифестом 17-го октября эру относительной конституционности и относительных свобод. С этого момента русский либерализм сделался у нас политическим движением, сильным, здоровым, доминирующим над всеми другими политическими движениями эпохи. - Лучшие представители русской интеллигенции, университетские профессора, адвокаты, доктора, журналисты, студенты широкими массами начали входить во вновь образовавшуюся тогда русскую конституционно-демократическую партию, иначе "партию Народной Свободы" (партия К. Д.; - "кадеты")94; или же, и не входя в нее, близко примыкали к ней по воззрениям и настроениям. Для очень и очень многих представителей русской интеллигенции программа этой партии представлялась одинаково удачно отражающею, как основные требования всеобщего прогресса, так и специальные требования русской интеллигентской мысли. Вместе с тем, с полной исторической закономерностью партия Народной Свободы стала почти исключительно лишь партией интеллигентов, горожан, людей среднего состояния, имевшей весьма мало точек соприкосновения с крестьянами и рабочими, или, - по все не изжитому противопоставлению - с "народом". "Народ" этот был мало удовлетворен конституцией и Думой, не понимал их, и его политическая мысль стремилась куда-то в сторону от них. Во всяком случае, ему были нужны совсем другие политические и социальные программы, нежели программа "Союза 17 октября" или "кадетская" программа. А это уже само по себе объясняет успех революционных партий в России вплоть до революции 1917 года и особенно в течение этой революции.
Но здесь мы уже в самом сердце проблемы русского революционного темперамента.
Как всякий вообще революционный темперамент, он должен был быть очень энергичным, очень активным, заключать в себе дар умелого выбора нужных средств и путей, исключать препятствия, заставлять точно определять свои цели. Но он имел не только это: он обладал исключительными способностями организации и осуществления. Он отличался также глубиной своих идей и-в особенности, быть может - стремлением объединить их в законченную систему, столько же теоретическую и "научную", сколько и практическую. Говоря о русских революционерах, можно не один раз применить к ним эпитет "политического гения".
Скажем по несколько слов лишь о трех главнейших.
Вот Павел Пестель, крупнейший из революционеров первой четверти XIX-го века. Чрезвычайно образованный, исключительно трудолюбивый, Пестель десять лет своей жизни отдает писанию "Русской Правды", в которой излагает все основные принципы политического устройства России после революции, которую предстоит сделать. К своей задаче он подходит в одно и то же время как смелый революционер, и как осторожный вдумчивый политик, и как ученый. Убежденный, что без революции России не сбросить ига абсолютизма, он принимается внимательно изучать историю западных революций. Ход событий во время и после революций французской, португальской, испанской и неаполитанской создает в нем уверенность, что ужасы революций, а также неуспех некоторых из них большею частью проистекают из отсутствия точно определенной и для всех обязательной программы революционных достижений. "Русская Правда" и решила быть как раз такой программой в применении к чаемой русской революции. Разумеется, всякая подобная программа с самого начала оказалась бы обреченной на полный неуспех, если бы она не опиралась на вполне достаточное знакомство с особыми условиями жизни страны. "Русская Правда" с очевидностью обнаруживает, что ее автор изучил русскую жизнь основательно и в деталях и был как у себя дома во всех вопросах ее политического, социального и экономического быта. С другой стороны, ни одна революционная программа не в состоянии осуществиться в жизни, если ее обещания не находят в стране достаточной поддержки, т.е. если в конечном итоге она не удовлетворяет всего народа в его целом. В виду этого обстоятельства, кодекс методов и принципов грядущей русской революции казался Пестелю особенно необходимым. Без него никто не знал бы, как вести себя во время переходного периода по совершении революции; без него у населения не было бы достаточного доверия к Временному Правительству и оно мешало бы ему в его планомерной созидательной работе. Напротив, имея перед глазами "Русскую Правду", предусматривающую и объясняющую все, что Временному Правительству надлежит делать в течение 15 лет по низвержении старого режима, всякий остался бы спокоен, повинуясь революционерам и сохраняя свои симпатии к ним. Пятнадцатилетнему переходному периоду от старого режима к новому Пестель придавал весьма важное значение. Это должен был быть период абсолютной диктатуры небольшой кучки революционеров, генерального штаба революции. Пестель совершенно ясно сознавал, что это есть именно диктатура, принудительная и насильственная, но он считал ее совершенно неизбежной и необходимой для перевода страны без излишних потрясений в русла нового политического режима, и для закрепления в ней на вечные времена благодетельных завоеваний революции. В течение этого переходного периода диктаторы должны были беспощадно подавлять всякие попытки неповиновения Временному Правительству или восстания против него. Мало этого, Пестель предполагал не допускать в России частного преподавания и совершенно запретить всякие политические объединения. По его мнению, воспитание и образование суть слишком важное для государства орудие, чтобы оно могло уступать его частным лицам. Что же касается политических союзов, то если они хотят достичь того же, чего хочет и правительство, они бесполезны (правительство сумеет само сделать все нужное для счастья страны); если же они намерены действовать в противовес правительству - они преступны. Отмечаю эту деталь, как весьма характерную для всякой резко выраженной революционной идеологии и психологии. Таких деталей - кстати сказать - не мало в истории послеоктябрьского периода русской революции 1917 года; и кому непонятен смысл таких деталей, тот не в состоянии понять и смысла всей Великой Русской Революции.
Методически подготовляя революцию, Пестель должен был одновременно подготовлять кадры революционеров. В современных ему условиях это не было делом легким.
Пришлось воспользоваться существованием в России секретных обществ масонского характера и постараться постепенно привить им политические цели. К тому же, организация этих обществ с их различными степенями посвящения членов в тайны Общества позволяли Пестелю скрывать от своих будущих помощников свои истинные революционные цели и лишь отчасти и с большей осторожностью раскрывать их перед теми, кто заслуживал наибольшего доверия. Таким образом, все силы, полезные для революционной цели, могли и должны были быть планомерно использованы под общим безусловным руководством из центра.
Когда все оказалось бы готово для осуществления успешной революции, оставалось убить царя, и переход к новой государственности совершился бы без малейших затруднений. Были бы избегнуты и ошибки французской революции с ее ужасающими потрясениями, и ошибки революции испанской, "единственная вина" которой заключалась в том, что она оставила в живых испанского короля.
События конца 1825 года, смерть или исчезновение императора Александра I и отказ от престола Константина95 спутали планы Пестеля и не позволили ждать с революцией до следующего года. Она вспыхнула в декабре, хотя руководители ее и не питали особых надежд на успех. Но, ведь, революционеры по самой натуре своей не склонны действовать наверняка. Не менее, чем стремление достичь желанной цели, ими движет обычно стремление использовать момент, попробовать, дерзнуть, "дать бой".
Поколением позже Пестеля и "декабристов" на русской исторической арене появляется Михаил Бакунин.
Этому последнему уже представляется недостаточным добиваться падения русского абсолютизма. Даже централистическая республика с его точки зрения бессильна вернуть народам свободу и обеспечить им мир и справедливость. Спасение лишь в ослаблении всемогущества Государства и в далеко идущем федерализме. Поэтому он пламенно мечтает о крушении "ужасной Всероссийской Империи". На славянском конгрессе в Праге в 1848 г. он говорит о распаде царской России, как о необходимом условии и для освобождения народов России, задыхающихся под тяжестью русского политического режима, как в страшной тюрьме, и для освобождения славянства, и для освобождения всей Европы. Таким образом, Бакунин одновременно имеет в виду как русскую революцию, так в особенности революцию всеобщую, мировую. Социалист в такой же степени, что и анархист, Бакунин - против всякой вообще власти. Власть церкви для него также ненавистна, как и власть ее "младшего брата" государства. Он считает вредным всякий патриотизм и без колебаний отказывается от своего собственного отечества. Но, сделавшись космополитом, он не перестает любить Россию и верить в ту великую мировую роль, которую ей предстоит сыграть в будущем. - "Я больше не имею отечества - пишет он однажды - с тех пор, как я отказался от своего прежнего... Невозможно создать себе новое отечество... Тем более, что я убежден, что Россия призвана сделать великое дело на священном поприще демократии. Только при этом условии я и люблю ее"...
Но в чем же, однако, должна заключаться для Бакунина историческая роль России? В том, чтобы быть революционной страной, быть очагом мировой революции. Бакунин усматривал в русских крестьянах главную силу, которая должна сокрушить русское самодержавие. Вместе с тем, они же наиболее пригодны для того, чтобы зажечь факел всеобщей революции. В этом вопросе Бакунин стоял на диаметрально противоположной позиции по сравнению с Карлом Марксом96. Обладая чрезвычайно углубленным пониманием социальной природы революции, он - в отличие от этого последнего - был убежден, что нации наиболее передовые в культурном и экономическом отношении, наименее способны к совершению настоящей революции. Всякая революция рождается из беспорядка, недовольства, несовершенства существующего режима, из бессилия произвести необходимые улучшения в каком-либо легальном порядке. А если это так, то естественно, что во главе всемирного революционного движения должен стоять великий народ, наиболее отсталый и наиболее страдающий от несовершенств своего политического строя.
Для того, чтобы подготовить и поднять мировую революцию, по мнению Бакунина, можно и следует пользоваться весьма разнообразными средствами, даже наименее революционными. Но лично он стоял за действия немедленные и решительные. Всякий беспорядок, всякая разруха, всякая порча государственного механизма, где бы они ни произошли, на пользу революции. И потому сам он ведет революционную работу всюду и всегда, когда только может: в России и заграницей; тогда, когда есть надежды на успех и тогда, когда они более чем сомнительны. Биография его заполнена сведениями о том, как он дирижировал революционным восстанием в Дрездене, подготовлял "социальную революцию" в Италии при помощи весьма фантастического подкопа из виллы, находящейся в южной части Италии, сидел в тюрьмах российских и заграничных.
Приведенных беглых заметок о Пестеле и Бакунине достаточно, чтобы понять - что происходит сейчас в России и каким образом эта громадная страна может в течение целого ряда лет управляться революционерами типа В.И. Ленина.
Ленин столько же характерен для революционной большевистской России, как Вильгельм II для дореволюционной консервативной Германии или Вильсон для либеральной и демократической Америки; однако, не потому, что он точно отображает облик новой России, как отображали облик своей страны в Германии и Америке Вильгельм и Вильсон. Он характерен для России тем, что в качестве революционера исключительной творческой энергии он сам почти целиком создал эту большевистскую и революционную Россию.
Ленин не унаследовал никаких традиций и не имел никаких прямых непосредственных предшественников. Но он и не нуждался в них. Он должен был и хотел разрушать и создавать все сам.
В молодые годы исключенный за "преступную политическую пропаганду" из Казанского университета, Ленин уезжает в Петербург. Приверженец идей Карла Маркса, он старательно ищет единомышленников марксистов. Не находит. И тем не менее через год или два ему удается организовать в Петербурге первые рабочие группы и объединить вокруг себя небольшое количество интернационалистов-марксистов. Вслед за образованием "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", в котором он принимает участие, Ленин приступает к устройству первых рабочих забастовок, усиленно пишет прокламации, день и ночь проводит в рабочих кварталах.
Арестованный и сосланный в конце девяностых годов, он основывает в Швейцарии вместе со своими двумя товарищами газету "Искра", много способствовавшую развитию революционного движения в России. Когда русская социал-демократическая партия разделилась на большевиков и меньшевиков, Ленин стал во главе первых и сделался теоретиком большевизма. Именно ему обязан своим существованием первый большевистский орган "Вперед". Это он направляет и вдохновляет в 1905 г. социал-демократический съезд, на котором положено начало русской коммунистической партии.
Во время русской революции 1905 года Ленин высказывается за бойкот Думы, за борьбу против "контрреволюционных либералов", за организацию военного восстания с целью установления революционной диктатуры. Он возвращается в Россию и сильно влияет на ход событий. Зиновьев97, наиболее преданный из его сотрудников и друзей, предполагает, что идея Советской власти уже тогда зародилась в мозгу Ленина, присутствовавшего в качестве зрителя на заседаниях созванного меньшевиками Совета рабочих депутатов в Петербурге. Наступает реакция, и - Ленин снова за границей. На этот раз для его кипучей неисчерпаемой энергии не находится никакого применения и вот, по словам того же Зиновьева, он "проводит по 15 часов в библиотеке".
Во время Великой войны, Ленин ведет чрезвычайно активную пропаганду против войны. На международных социалистических конгрессах в Циммервальде и Кинтале98 он занимает место на крайней левой, предлагает саботаж и вооруженное восстание в качестве средства превращения войны между народами в междуклассовую войну. Едва началась русская революция, он устремляется в Петроград через Германию в знаменитом пломбированном вагоне, тем самым обратив на себя всесветное внимание гораздо больше, чем всей своей предыдущей революционной деятельностью. Первое его выступление в Совете Рабочих и Солдатских Депутатов с изложением большевистской программы не имеет никакого успеха. Для него это безразлично. Вместе с небольшой кучкой приверженцев он насильственно занимает дворец балерины Кшесинской99 и отчаянно сопротивляется всем попыткам изгнать его оттуда. Балконом своей новой квартиры он пользуется как трибуной для пропаганды, а дворец им превращается в штаб-квартиру партии большевиков, откуда по Петрограду и России распространяется газета "Правда". Главари русского социалистического движения по-прежнему остаются враждебными Ленину. Но в солдатских и рабочих массах его влияние возрастает с каждым днем. Прошло едва три месяца со дня его появления в Петрограде, как в столице вспыхнул подготовленный им большевистский переворот. Временному Правительству удается на этот раз подавить его. Ленин скрывается в Финляндии, Однако, еще через 4 месяца, в начале ноября 1917 года, он уже празднует полную и окончательную победу над Керенским100 и утверждается в Смольном Институте в роли главы первого большевистского правительства Народных Комиссаров, Понемногу большая часть Российской территории переходит под власть нового правительства. Образуется сеть комиссариатов, советов. Однако, параллельно с этим утверждением Советской власти возникает и быстро расширяется сильное антибольшевистское, антисоветское движение. Там и тут образуются и, благодаря моральной и материальной поддержке иностранцев, постепенно усиливаются белые "армии" и "правительства". Положение в Красной России, дезорганизованной, обнищавшей, блокированной и изолированной становится критическим. Кажется, что падение ее совершенно неизбежно, наступит вот-вот - с минуты на минуту. Особенно критическим становится это положение в июне 1919 г., когда адм. Колчак101 с востока, ген. Деникин102 с юга, ген. Миллер103 с севера и ген. Юденич104 с запада давят на большевиков и оставляют в их распоряжении лишь центральную Россию. Ленин предусматривает уже день, когда его повесят, но и это мало смущает его. Он пойдет до конца, а после его смерти "весь мир увидит, что он был прав".
Такова энергия Ленина - быть может, квинтэссенция всей русской революционной энергии. - Она восторжествовала над всеми препятствиями, осуществила неосуществимое. Во всяком случае это она создала в лице Ленина законченный тип русского революционера.
Но личность Ленина не характеризуется одной только его энергией. У него много других качеств, необходимых для крупного революционера. Их признают за ним даже те лица, которым он не внушает ничего, кроме антипатии. Одни отмечают в нем "исключительную силу логики". Другие высоко расценивают его как "большого знатока толпы и несравненного демагога". Третьи отдают ему справедливость как сильному, талантливому организатору. Выдающийся русский экономист, публицист и политик Петр Струве105 видит в Ленине человека, для которого не существует моральных критериев, и в духовном облике которого злобность, злость представляются самыми отличительными из всех черт. Он называет Ленина палачом, для которого все средства хороши при достижении поставленных целей. И вместе с тем Ленин для Струве это "такой искусный политик и такой замечательный тактик". - "Само собою разумеется, продолжает Струве - он является теоретиком и идеалистом чистейшей воды; и больше: