Страница:
— Надо-бы-побольше-двухкопеечных-монеток-принести-тут-нет-ни-у-кого-или-жадничают!
Ну да, конечно… Еще один мотив был — с одеждой. Его высказывание насчет моей куртки модной и сапог; «Одеты вы очень модно». — «А надо как?» — «А надо — никак. Чтобы не быть иллюстрацией места и времени… это привязывает и лишает свободы». Похоже, это урок первый: дескать, и Вы тоже, молодой человек, не только в настоящем времени живали! Были, дескать, и другие времена. Что ж, может быть, и были… Подождем пока с этим. И вспомним еще что-нибудь. Например, вот что…
— Тут-в-травме-все-долго-лежат-одни-переломы-почти-что-и-с-первого-раза-редко-удачно-срастается-потом-ногу-или-руку-опять-ломают-и-снова-гипс.
Например, вот что: «…фокус-другой я бы мог Вам показать — дело, как говорится, нехитрое. Но это, видите ли, слишком уж немудрящий путь, мне стыдно таким путем идти к сердцу Вашему». Понятно, о каких фокусах идет речь: впечатляющие, между прочим, были бы фокусы… но Вы, Станислав Леопольдович, предпочли долгий путь. Какой же? А вот какой: бросить в сердце одну-две фразы, которые на всю жизнь в памяти застрянут… Застряло же следующее: «Нам, конечно, будут даны и другие жизни… много других жизней, поскольку с первого раза трудно все рассмотреть и расслышать, но ведь каждая ситуация уникальна и не обязательно повторится из жизни в жизнь. Схема повторится — детали не те, детали повторятся… даже одна деталь, глядь — схема другая. Так что очень желательно осмотреться, помедлить… вкус, я бы сказал, ощутить». Между прочим, ни чая, ни ликера вы не пили тогда, Станислав Леопольдович, — и теперь, после рассказа Эвридики о Лже-Эмме-Ивановне, ясно почему: тени не пьют и не едят. А насчет того, что «схема повторится», — так это вы, конечно, правы.
— Мы-вот-с-товарищами-уже-ходячие-а-молодой-человек-который-спит-ему-еще-гипс-не-снимали-говорят-завтра-так-он-лежачий-пока.
Схема повторилась: ученик ваш, помнится, покончил с собой — и я, стало быть, пытался… а детали другие. Из этого следует, между прочим, что очень может быть… очень даже может быть… почему бы, в самом деле, не быть такому: ученик Ваш и я — одно и то же, в разных витальных циклах, а? Значит, и вправду были у меня и другие времена… Дерзко, конечно, предполагать, однако случайность есть случайность — не так ли, Станислав Леопольдович? М-да… опять вы правы: «Лучше все делать очень медленно. Очень и очень медленно». А я сейчас так и делаю. Медленно-медленно иду по нашей с Вами беседе… раньше бы пройтись по ней! Иду, значит, и натыкаюсь еще на одну интересную подробность: «…я жил с одной прекрасной дамой. Я очень любил ее. Мы прожили… дай бог памяти, лет десять. Двести с лишним лет назад». Не Эмма Ивановна ли это, Станислав Леопольдович?
— Он-странный-молодой-наш-человек-молчаливый-все-думает-о-чем-то-а-невеста-у-него-ну-такой-красоты!
Значит, Вы с ней все-таки встретились снова… Непонятно, правда, что из этого получилось, если Вы тень. Впрочем, дело не мое… А тогда я сказал: «Мне не хочется уходить от Вас», — и Вы ответили: «Очень рад. Да и ситуация еще не исчерпана… Если бы Вы знали, насколько не исчерпана…» Так все-таки, насколько, Станислав Леопольдович? Чего теперь ждать, когда Вы в летаргическом сне? Встречи в Элизиуме? Там, где рассредоточивают… или, по крайней мере, грозят рассредоточить тени? «Во-о-от насколько!» — и вы широко развели руки. Действительно настолько? «Знаки, знаки…»
— Она-ему-ворона-приносила-говорящего-только-он-мало-поговорил-а-вообще-то-умора!..
Как это там было: «Подлинные знаки — вот чего мы напрочь не умеем воспринимать. Казалось бы, все уже яснее ясного и сердце знает: подан знак, ан нет! Не верит, соглашаться не хочет, сопротивляется». Не сопротивляется больше, верит напропалую сердце мое: такие уже допущений делает — в животе холодно. И привкус мяты во рту. Впервые за последние — сколько? — почти два месяца: значит, близко… Правильно иду, значит! Привкус мяты — это оттуда: Элизиум. Их пища — время, медуница, мята… И плевать «на цыганок, на гадалок, на фокусников, на заклинателей змей… ручное все это. Hand made, не по-русски говоря». Теперь понятна и данная фраза… понятно даже, кому она адресована! Другая тоже понятна и туда же адресована: «В том-то и есть чертовщина жизни, что в течение получаса все может измениться на полную свою противоположность…» Теперь действительно понятно, Станислав Леопольдович. Так оно и было. Что ж, почти все… И блистательная кода…
— А-чего-я-нормально-хожу-уже-с-костылями-провожу-значит-потом-в-холле-с-соседями-посижу-пусть-поспит-паренек…
И блистательная кода: «Вы знайте, что Ваша душа бессмертна!». Стало быть, что же… тень и есть душа?
Когда, держа высоко над головой сверток, в палату, как птица, влетела Эвридика, она прямо-таки замерла у постели Петра. Петр смотрел на нее древними совсем глазами — и во всей фигуре его был покой, огромный нездешний покой.
— Я украла книгу, — тихо, словно боясь спугнуть ангела, сказала она, — возьми.
— Спасибо, — улыбнулся Петр. — Теперь как раз она мне очень нужна — узнать, что же дальше. Я, пожалуй, успею к утру: завтра можно будет вернуть ее, если сегодня ночью тебя не арестуют. Придешь завтра?
— Ну и вопросы у тебя! — Она поцеловала его и вышла: фея-авантюристка, исполняющая желания и тут же исчезающая-из-поля-зрения… Так и надо, Эвридика. Молодец.
…исчезающая-из-поля-зрения, чтобы опять быть рядом когда нужно.
— Привет. — Невозможно прекрасная утренняя-Эвридика.
— Привет. — Бессонный Петр закрыл книгу. — Тебя не арестовали?
— Нет еще. Часа через полтора арестуют… когда книгу привезу. Сегодня мама работает, я ей не сказала ничего. Она, наверное, и арестует. — И присела на кровать: невозможно-прекрасная-утренняя-Эвридика… Соседи-на-костылях любезно оставили их вдвоем.
— Никто тебя не арестует. Книгу вообще никуда отвозить не надо.
— Ну уж нет! — замотала головой Эвридика. — Пусть меня казнят честной.
— Книгу отвозить не надо, — повторил Петр. — Дело в том, что ее никто не хватится: этой книги никогда там не было.
— Не было? — просто и доверчиво спросила фея-авантюристка.
— Не было, — подтвердил Петр.
— Что ж… пусть тогда и не будет, — Эвридика облегченно вздохнула: проблема исчерпала себя сама. — Ты мне что-нибудь расскажешь?
— А нечего почти рассказывать. Тут все то же самое. Ты это уже знаешь.
— От Эммы Ивановны?
— И от нее тоже. От нее в первую очередь.
— Но ты все время улыбаешься, Петр… так, как будто знаешь, что делать.
— А я знаю, что делать, — весело ответил тот. Он взял Эвридику за руку. — Надо просто жить. Жить — и этого будет вполне достаточно. — Петр смеялся и просто-таки невозможно походил на Станислава Леопольдовича, когда старик разгуливал по телеэкрану с «долзеленый-йо-хо!» на губах.
— И все же, Петр?
— Для начала свяжись с кем-нибудь из ансамбля — у тебя ведь есть телефоны? Надо попросить от моего имени и от имени… Станислава Леопольдовича снять блокаду с дома восьмерок.
— Почему? — испугалась Эвридика.
— У него и так ничего не выйдет. Или выйдет все. — Это был более чем туманный ответ — впрочем, Эвридика и не ожидала другого.
Она только спросила:
— Сейчас позвонить?
— Сейчас. — И Петр взял с тумбочки конверт. С восьмерками. Развел руками и порвал его на глазах Эвридики. — Кажется, мое письмо дошло уже по адресу. К сожалению.
— Я ничего не понимаю, — сокрушилась Эвридика.
— А не все нужно понимать, — с готовностью сказал Петр. — Есть и непонятные вещи. Много непонятных вещей.
— Для тебя — тоже?
— Конечно. Для всех. Я вот не понимаю, например, как это — телефон? Или, допустим, — телевизор!
— Да ну тебя! — махнула рукой Эвридика и в первый раз за утро улыбнулась.
Так, с улыбкой, и отправилась к двери, на пороге которой столкнулась с Аидом Александровичем.
— Здравствуйте, царь-Аид. Я сию секунду вернусь.
— Vale, — ответил тот и вошел к Петру. — Нуте-с, как наше настроение? Завтра, говорят, гипс снимают? — Он достал из кармана два апельсина-невероятных-размеров. — Это я Вам был должен. — И протянул апельсины Петру.
— Спасибо. А настроение-наше прекрасно. У Вас какие-то неприятности?
— Никаких неприятностей, с чего Вы взяли?
— Очень уж Вы бодры, — нейтрально заметил Петр. — А что… письма все еще приходят?
— Какие письма? — Аид невинен-как-дитя.
— По поводу телепередачи с Рекрутовым. — Петр тоже невинен-как-дитя.
— Что это Вы вспомнили такую седую старину?
— И сам не знаю, — ускользнул Петр.
— Нет уж, — Аид мгновенно повзрослел. — Выкладывайте, что у Вас, да поскорее!
— Ничего особенного, — нарочно не взрослел Петр. — Пустяки всякие: витальные циклы. Элизиум, Атлантида… Контактная метаморфоза, если хотите.
— Эвридика? — взревел Аид. — Ну, она у меня узнает!.. С ней же, оказывается, нельзя иметь дела!
— Да помилуйте, Аид Александрович! Вот тут у меня книга, где все написано. Дарю. Я уже знаю ее наизусть. Теперь Ваша очередь.
Аид вертел в руках, ворча: «Очень мило с вашей стороны дарить библиотечные книги… да еще из Ленинской библиотеки! Я же вижу… штамп стоит, Вы вор, что ли?»
— Штамп — это камуфляж, — бесстрастно пояснил Петр. — На ней не должно быть никакого штампа, это анахронизм.
— Правда подарок? — начинал верить Аид и влезал уже в книгу по островерхим гребням готических литер.
— Правда, дорогой Вы наш Аид Александрович! — Вид у Петра был предпраздничный. — Тут Вам предложат объяснения тому, над чем вы бьетесь всю жизнь. Если, конечно, Вы захотите их принять. — Аид спрятал книгу в портфель. — Спасибо, Петр, Вы сделали для меня больше, чем могли.
— Это все-таки она, — кивнул Петр на входящую Эвридику.
— Проходите, преступница, — растроганно сказал Анд.
— Удалось? — спросил Петр.
— Будем считать, что да. Дежурным сейчас же все передадут. Павел поедет вместе с Бес.
— Павел… вместе с Бес? — Аид Александрович заинтересовался. — А что — там новости какие-нибудь?
— Новости здесь, — уточнила Эвридика. — Петр распорядился снять блокаду с дома восьмерок.
— Петр? Распорядился?.. С чего? На каком основании? — с-четверть-оборота завелся Аид. — У меня же Станислав Леопольдович в институте на искусственном питании… Вы отдаете себе отчет!
— Случится то, что случится, — спокойно сказал Петр. — Рано или поздно, так или иначе, но в любом случае все кончается. Нам ведь будут даны и другие жизни… много других жизней, поскольку с первого раза трудно все рассмотреть и расслышать…
— Вы говорите, как тень! — ужаснулся Аид Александрович. — Голосом тени… и с интонациями тени!
— Это он книгу одну прочел, — вступилась за Петра Эвридика, — немецкую книгу, она здесь. — Петр, покажи книгу, Аид Александрович знает ведь немецкий. — Эвридика поискала книгу глазами, вопросительно взглянула на Петра.
— Ты забыла, Эвридика, — напомнил Петр, — не было никакой книги.
— Но я же… ах ну да! Простите, Аид Александрович, не было никакой книги, я что-то путаю.
В дверь постучали.
— Это соседи! — спохватилась Эвридика. — Они вынуждены все время уходить из-за меня…
Стук повторился.
— Да-да, — крикнула Эвридика, пожалуйста!
И возник у порога незнакомый человек непримечательной наружности — в халате поверх синего костюма с синим же галстуком более темного тона, светловолосый, полноватый.
— Вам кого позвать? — поднялась Эвридика, которая знала уже всех соседей Петра.
— Вас, — сказал человек очень низким голосом.
— Меня? — остановилась идти Эвридика.
— Нет. Вас троих. — И едва заметный акцент: легкий, прибалтийский какой-то…
— Вы пройдите, пожалуйста, — приветливо произнес Петр. — Садитесь, вот стул.
— Петр… Вы знакомы? — Эвридике сразу и явно не понравился вошедший. Она переглянулась с Аидом Александровичем.
— Отчасти, — ответил Петр.
— Вот как? — удивился посетитель. — Вы проницательны, Петр.
— Да нет, другое, — поспешил поскромничать тот. — Но это к делу совсем не относится, мы слушаем Вас.
— Хорошо. Потому что я-то как раз и пришел говорить. Я, видите ли, знаком со всеми вами, хоть вы никогда меня и не встречали — во всяком случае — в этой жизни.
— Нет уж, давайте-ка по порядку, — перебил Аид Александрович и поочередно представил каждого из них посетителю, причем Петр усмехнулся — немножко в сторону.
— Спасибо, я знаю, — поморщился посетитель, — не надо формальностей… Люди вы все подготовленные — и вас, наверное, не удивит, если я скажу, что у меня нет имени, потому что я тень.
— О Господи… — вздохнула Эвридика.
— Я давно уже слежу за всеми вами… к сожалению; и теперь многие знают об этом, но пока вмешивался в ход событий лишь в самых крайних случаях — и в основном играя против.
«Да уж!» — чуть ли не вслух сказал Аид Александрович, но все же не вслух. Тень опять поморщилась и продолжала:
— Тем не менее, сегодня я нахожусь здесь в качестве вашего союзника, однако позволю себе не ставить вас в известность о причинах такой переориентации. У меня есть для вас некоторые сведения. Разбор дела Станислава Леопольдовича САТ назначил на одиннадцатое июня, ранним утром. Исход суда предрешен: Тень Ученого подвергнут рассредоточению.
— Подвергнут рассредоточению или приговорят к рассредоточению? — почти бесстрастно уточнил Петр.
— Конечно, приговорят… простите меня, Петр, это действительно недопустимая неточность. Итак, я хорошо осведомлен о том, что происходит на Атлантиде, и в состоянии ответить на любой ваш вопрос в этой связи. К тому же, я знаю историю Атлантиды — можете воспользоваться моими знаниями, как вам угодно, я к вашим услугам. Только с самого начала должен предупредить вас: я не способен придумать ничего, чтобы спасти Станислава Леопольдовича. На данный момент я владею всеми возможными формами контактов теней с живыми людьми, но среди них нет ни одной, которая была бы пригодна для этой цели.
— О чем же тогда спрашивать Вас? — с усмешкой сказала Эвридика.
— Я полагаю, что информация об Атлантиде, исходящая из первых рук, может помочь вам самостоятельно сориентироваться в этой сложной ситуации. Конечно, многое известно вам от Тени Ученого… от Станислава Леопольдовича, но Станислав Леопольдович — человек, что называется, внутренний и плохо разбирается в политике. Поэтому сведения, полученные от него, трудно считать исчерпывающими: он до сих пор остался ученым. Вам же нужен политик.
— Вы Тень Политика? — спросил Аид Александрович.
— Неважно. Допустим, да.
— Нас не интересует политика, — заявила Эвридика.
— Может быть, тогда вас интересует история? Это не так уж далеко от политики… Например, ваша история, Эвридика Александровна Эристави?
— Нет. — Эвридика вздрогнула. — Начните лучше с Аида Александровича, если он не возражает.
— Он не возражает, — буркнул Аид, совсем сбитый с толку.
— С Аида Александровича? — переспросила тень. — Это значит, с самого начала. Ну что ж… Вы, Аид Александрович, конечно, задавали своим родителям вопрос о том, почему Вам дали такое странное… такое редкое имя? Помните, что отвечали Вам?
— Я должен помнить?
— Как Вам угодно. В крайнем случае, это могу вспомнить я.
— Но я и вообще плохо помню своих родителей. Они умерли, когда мне было около двух лет, и меня воспитывал дядя. Он и говорил, что имя дали мне в честь мамы, ее звали Ада. Родители очень хотели девочку — тем более, что имя было уже готово. Но они чего-то там не рассчитали — и по оплошности на свет появился я.
— Восхищаюсь Вашим чувством юмора, — улыбнулся гость, — но должен уверить Вас, что оплошность эта была подготовлена всем ходом истории. Тени Вашей, Аид Александрович, надо бы отдавать в Элизиуме королевские почести: ведь это Тень Первого Царя Элизиума, царя Аида.
— А почестей, стало быть, не отдают? — равнодушно поинтересовался Аид. И добавил: — Сволочи!
— Еще раз восхищаюсь Вашим чувством юмора, а заодно и вашей демократичностью. Однако тема все-таки исключительно серьезна, Ваше Величество.
Аид не удержался и величественно кивнул.
— Сейчас, конечно, Вам трудно понять это, но если я назову то имя, которое носили Вы во времена последнего витального цикла, тут, мне кажется, Вам будет не до смеха.
— А ну-ка, — все еще шутя поощрил Аид Александрович.
— Фридрих II, Великий, — просто сказал гость, между тем как догадался уже Аид Александрович Медынский, что за имя прозвучит сейчас, и с ужасом, надо сказать, его дожидался.
— А Наполеоном тоже я был? — из последних сил сострил он.
— Не много ли, Аид Александрович? — в тон ответила тень. — Нет, Наполеоном были не Вы.
— Слава богу! — искренне обрадовался тот.
— Рад, что угодил Вам. Должен заметить, что именно последний Ваш витальный цикл совпал с витальными циклами Станислава Леопольдовича, Эммы Ивановны, Эвридики, Петра, ребят из ансамбля «Зеленый дол»…
— Няньки Персефоны! — воскликнул Аид Александрович.
— Нет, нянька Персефона — раньше… в мифологические, так сказать, времена.
— Жаль… И что же — мы все были знакомы друг с другом?
— Отнюдь. Вы не были знакомы ни с кем из упомянутых людей. Разные круги, понимаете ли… Правда, кое с кем Вы даже водили дружбу. Марк Теренций Варрон — знаете такого? Вот-вот…
— Он говорил мне! — взбудоражился Аид. — Но я, конечно, не мог вспомнить…
— Еще бы! Иначе Вы не были бы здесь.
— Как прикажете понимать вас?
— Да, в общем, просто… Тень умершего, возвращаясь в Элизиум, забывает все. Сначала Вы будете тенью Аида Александровича Медынского, а потом — Тенью Врача… и так далее, по пути обобщения, покуда, окончательно изжив в себе малейшие признаки индивидуальности, не превратитесь просто в тень: она-то и отправится в мир для новой жизни — неизвестно при ком… при каком то есть носителе. Между тем, дорогой Аид Александрович, если бы Вы только могли себе представить, какие красивые легенды ходят о временах, когда во главе Элизиума стояла Тень Царя Аида… золотой, знаете ли, век. С тех пор там многое изменилось — и далеко не к лучшему. А у Вас ведь есть все основания претендовать на верховную власть!
— Я не рвусь к власти, — признался Аид Александрович.
— Даже к такой, которая облегчила бы существование душам мертвых людей?
— Ну хорошо… — сдался Аид. — Но меня же никто не помнит в Элизиуме как Аида! Если каждая тень изживает в себе индивидуальность…
— Скажем осторожнее, каждая тень должна изживать в себе индивидуальность. Но, увы, не каждая изживает. Поэтому и существует в веках одно и то же Верховное Руководство Элизиума. Оно-то помнит, что за тень вернется на Елисейские поля после вашей, пардон, смерти.
— И Вы помните?
— Такая уж у меня специальность: все помнить.
— Значит, Тени Верховного Руководства Элизиума и Вы вместе с ними каким-то образом сохранили в себе индивидуальность?
— Скажем, да. И тем самым обеспечили себе прочное положение в Элизиуме. Мы, видите ли, с давних пор отказались от возврата сюда — во имя власти там. И там мы знаем все обо всех — в то время как о нас никто ничего не знает: этим-то и сильны. Хотите понять, в чем истинная причина травли Тени Ученого? В том, что она — вопреки елисейским «Уложениям» — сохраняла в себе индивидуальность. Зачем ей это было нужно? А затем, чтобы помочь осознать живым то, что давно уже носится в воздухе: не один только раз живем на свете, а жили и будем жить дальше. И потому ответственны за то, правильно ли живем. А настанет время — встретимся: и как тогда посмотрим в глаза друг другу?.. Деятельность, направленная в эту сторону, запрещена в Элизиуме. Ибо никто не должен помнить ни о чем. Ибо все подлежит забвению. И надо уметь забывать о том, что век назад, и два века, и тысячу лет, и более, более, более у власти стоят одни и те же, все время одни и те же: Тени Верховного Руководства Элизиума… А по какому, собственно, праву? Да ни по какому! Ловкачи, осознавшие, что минимум постоянной индивидуальности надежней, чем максимум индивидуальности временной!.. Что минимум постоянной индивидуальности дает власть, максимум временной индивидуальности создает гениев. У власти не могут стоять гении… Вот какую опасность в деятельности Тени Ученого усмотрели для себя Тени Верховного Руководства Элизиума. Знай они заранее, что Тень Ученого окажется такою, они живо отправили бы ее в область вечной тьмы: так всегда поступают в Элизиуме с теми, чья индивидуальность в принципе не может быть изжита, поскольку слишком значительна. Это враки, что по Элизиуму веками летают Тень Рафаэля, Тень Дарвина, Тень Ньютона: все они давно уже сосланы в область вечной тьмы, где и самоуничтожились… А поди проверь: есть эти тени в Элизиуме или улетели уже на Землю и существуют теперь при ком-нибудь другом! Но в Тени Ученого такой масштабной индивидуальности не предполагали: подумаешь, какой-то ученый средней руки в одной из германских провинций!.. Некто магистр Себастьян!
— Остановитесь, — сказала Эвридика. — Вы говорите слишком страшные вещи… Вы не оставляете надежд!
— Подожди, Эвридика, послушай, — попросил Петр. — Это надо знать — на потом.
— Страшные вещи еще впереди! — усмехнулся гость. — Задайтесь вопросом, на кого ориентировались Тени Верховного Руководства Элизиума, когда отказывались от повторных витальных циклов! Я отвечу вам: на атлантические тени. На эту елисейскую элиту, даже упоминание о которой карается в Элизиуме законом. А закон придумали те, кто сам живет по-атлантически! Что за ужасное противоречие, скажете вы, как это возможно? Возможно, дорогие мои, только так и возможно. На Атлантиде высочайший уровень цивилизации, Атлантида -технократическое государство, но атлантические тени вконец обленились: они даже не заглядывают на Землю и знать ничего не хотят о тех исследованиях в области новых форм контактов с живыми, которые столь успешно разрабатывает горстка их же ученых, на их же острове -фактически под носом у них! Но САТ вручает Тени Ученого тень-ордена за еще один щадящий контакт, за ненарушение своего покоя. А когда выясняется, что щадящий контакт на самом деле оказывается контактом беспощадным, — тут уже САТ предпринимает все возможное, чтобы рассредоточить Тень Ученого! Ибо не дай бог другим теням Атлантиды попробовать исполнить контактную метаморфозу — вдруг появится у них вкус к жизни, и тогда — прости-прощай-покой! Тогда высокоразвитая инфраструктура Атлантиды полетит ко всем чертям — и воспарят над миром души атлантов, и просветят людей: не один только раз живем, а жили и будем жить дальше!.. И не забудем о том, кто мы сегодня, чтобы вспомнить об этом завтра! Так-то, Аид Александрович.
— Но моя роль… — начал было Аид Александрович и пресекся.
— Ваша роль? Довожу до Вашего сведения, что Тени Верховного Руководства Элизиума и САТ уже осведомлены о том, что Вы в своем институте почти разгадали загадку жизни и смерти, загадку универсума. И о том осведомлены, что окончательно разгадать эту загадку Вам помог Станислав Леопольдович. Правда, они не уверены, что Вы доберетесь в себе до Аида, — потому-то, отчасти, тень Станислава Леопольдовича и выдворили отсюда: а ну как он подскажет вам, кто Вы такой? И тогда им придется пасть ниц перед Тенью Царя Аида; Вы станете распоряжаться царством мертвых — и придет золотой век Элизиума. Здесь, на Земле, Вы сделали все, чтобы там иметь право властвовать.
— Я готов, — тихо сказал Аид Александрович Медынский, завотделением соматической психиатрии, и высоко поднял голову. Как царь.
— Теперь с вами, Эвридика? — спросил гость.
— Да, — смело ответила она.
— Вы, конечно, понимаете после всего сказанного, что не случайно и Ваше имя? Имена ведь не бывают случайны.
— Значит, миф об Орфее? — поспешила навстречу Эвридика.
— Миф об Орфее, — подтвердила тень. — Вы были женой Орфея, танцевали на зеленом лугу, Вас укусила змея, и Вы умерли.
— Змейка на сапожке, — пробормотала Эвридика. Нет-нет, это я так…
— И кем бы Вы ни были, Вы никогда не умирали естественной смертью… смешно говорить так — «естественная смерть»…
— Variola, — сказала Эвридика, не понимая себя.
— Variola, черная оспа… красный автомобильчик… всегда что-нибудь случалось эдакое.
— Значит, и на сей раз…
— На сей раз все уже обошлось, красный автомобильчик уехал в Мытищи, Аид Александрович отпустил вас из Тартара, а нянька Персефона, соответственно, проглядела. Тема утонула в вариациях, так сказать. В первый раз за всю свою историю, Эвридика, Вы не стояли в оцепенении, гадая: обернется — не обернется, Вы сами бросились за Орфеем, хотя были уже почти тенью… по снегу бросились, босиком…
— Вариации победили тему, — сказал Петр.
— Именно так. Все свои витальные циклы вы знаете, Эвридика, из снов. У Вас, девочка, точные сны — это большая редкость. Но одного Вы даже не можете предположить: объем информации, заложенный в тень Эвридики, был настолько велик, что в восемнадцатом веке тень Ваша распалась надвое: одна половинка пошла по канату — за черными розами под черную скрипку, в сторону Петра, в сторону смерти; другая — кинулась к долу зеленому, в сторону Станислава Леопольдовича, в сторону жизни. Так иногда случается с тенями — правда, не часто. Фредерика и…
Ну да, конечно… Еще один мотив был — с одеждой. Его высказывание насчет моей куртки модной и сапог; «Одеты вы очень модно». — «А надо как?» — «А надо — никак. Чтобы не быть иллюстрацией места и времени… это привязывает и лишает свободы». Похоже, это урок первый: дескать, и Вы тоже, молодой человек, не только в настоящем времени живали! Были, дескать, и другие времена. Что ж, может быть, и были… Подождем пока с этим. И вспомним еще что-нибудь. Например, вот что…
— Тут-в-травме-все-долго-лежат-одни-переломы-почти-что-и-с-первого-раза-редко-удачно-срастается-потом-ногу-или-руку-опять-ломают-и-снова-гипс.
Например, вот что: «…фокус-другой я бы мог Вам показать — дело, как говорится, нехитрое. Но это, видите ли, слишком уж немудрящий путь, мне стыдно таким путем идти к сердцу Вашему». Понятно, о каких фокусах идет речь: впечатляющие, между прочим, были бы фокусы… но Вы, Станислав Леопольдович, предпочли долгий путь. Какой же? А вот какой: бросить в сердце одну-две фразы, которые на всю жизнь в памяти застрянут… Застряло же следующее: «Нам, конечно, будут даны и другие жизни… много других жизней, поскольку с первого раза трудно все рассмотреть и расслышать, но ведь каждая ситуация уникальна и не обязательно повторится из жизни в жизнь. Схема повторится — детали не те, детали повторятся… даже одна деталь, глядь — схема другая. Так что очень желательно осмотреться, помедлить… вкус, я бы сказал, ощутить». Между прочим, ни чая, ни ликера вы не пили тогда, Станислав Леопольдович, — и теперь, после рассказа Эвридики о Лже-Эмме-Ивановне, ясно почему: тени не пьют и не едят. А насчет того, что «схема повторится», — так это вы, конечно, правы.
— Мы-вот-с-товарищами-уже-ходячие-а-молодой-человек-который-спит-ему-еще-гипс-не-снимали-говорят-завтра-так-он-лежачий-пока.
Схема повторилась: ученик ваш, помнится, покончил с собой — и я, стало быть, пытался… а детали другие. Из этого следует, между прочим, что очень может быть… очень даже может быть… почему бы, в самом деле, не быть такому: ученик Ваш и я — одно и то же, в разных витальных циклах, а? Значит, и вправду были у меня и другие времена… Дерзко, конечно, предполагать, однако случайность есть случайность — не так ли, Станислав Леопольдович? М-да… опять вы правы: «Лучше все делать очень медленно. Очень и очень медленно». А я сейчас так и делаю. Медленно-медленно иду по нашей с Вами беседе… раньше бы пройтись по ней! Иду, значит, и натыкаюсь еще на одну интересную подробность: «…я жил с одной прекрасной дамой. Я очень любил ее. Мы прожили… дай бог памяти, лет десять. Двести с лишним лет назад». Не Эмма Ивановна ли это, Станислав Леопольдович?
— Он-странный-молодой-наш-человек-молчаливый-все-думает-о-чем-то-а-невеста-у-него-ну-такой-красоты!
Значит, Вы с ней все-таки встретились снова… Непонятно, правда, что из этого получилось, если Вы тень. Впрочем, дело не мое… А тогда я сказал: «Мне не хочется уходить от Вас», — и Вы ответили: «Очень рад. Да и ситуация еще не исчерпана… Если бы Вы знали, насколько не исчерпана…» Так все-таки, насколько, Станислав Леопольдович? Чего теперь ждать, когда Вы в летаргическом сне? Встречи в Элизиуме? Там, где рассредоточивают… или, по крайней мере, грозят рассредоточить тени? «Во-о-от насколько!» — и вы широко развели руки. Действительно настолько? «Знаки, знаки…»
— Она-ему-ворона-приносила-говорящего-только-он-мало-поговорил-а-вообще-то-умора!..
Как это там было: «Подлинные знаки — вот чего мы напрочь не умеем воспринимать. Казалось бы, все уже яснее ясного и сердце знает: подан знак, ан нет! Не верит, соглашаться не хочет, сопротивляется». Не сопротивляется больше, верит напропалую сердце мое: такие уже допущений делает — в животе холодно. И привкус мяты во рту. Впервые за последние — сколько? — почти два месяца: значит, близко… Правильно иду, значит! Привкус мяты — это оттуда: Элизиум. Их пища — время, медуница, мята… И плевать «на цыганок, на гадалок, на фокусников, на заклинателей змей… ручное все это. Hand made, не по-русски говоря». Теперь понятна и данная фраза… понятно даже, кому она адресована! Другая тоже понятна и туда же адресована: «В том-то и есть чертовщина жизни, что в течение получаса все может измениться на полную свою противоположность…» Теперь действительно понятно, Станислав Леопольдович. Так оно и было. Что ж, почти все… И блистательная кода…
— А-чего-я-нормально-хожу-уже-с-костылями-провожу-значит-потом-в-холле-с-соседями-посижу-пусть-поспит-паренек…
И блистательная кода: «Вы знайте, что Ваша душа бессмертна!». Стало быть, что же… тень и есть душа?
Когда, держа высоко над головой сверток, в палату, как птица, влетела Эвридика, она прямо-таки замерла у постели Петра. Петр смотрел на нее древними совсем глазами — и во всей фигуре его был покой, огромный нездешний покой.
— Я украла книгу, — тихо, словно боясь спугнуть ангела, сказала она, — возьми.
— Спасибо, — улыбнулся Петр. — Теперь как раз она мне очень нужна — узнать, что же дальше. Я, пожалуй, успею к утру: завтра можно будет вернуть ее, если сегодня ночью тебя не арестуют. Придешь завтра?
— Ну и вопросы у тебя! — Она поцеловала его и вышла: фея-авантюристка, исполняющая желания и тут же исчезающая-из-поля-зрения… Так и надо, Эвридика. Молодец.
…исчезающая-из-поля-зрения, чтобы опять быть рядом когда нужно.
— Привет. — Невозможно прекрасная утренняя-Эвридика.
— Привет. — Бессонный Петр закрыл книгу. — Тебя не арестовали?
— Нет еще. Часа через полтора арестуют… когда книгу привезу. Сегодня мама работает, я ей не сказала ничего. Она, наверное, и арестует. — И присела на кровать: невозможно-прекрасная-утренняя-Эвридика… Соседи-на-костылях любезно оставили их вдвоем.
— Никто тебя не арестует. Книгу вообще никуда отвозить не надо.
— Ну уж нет! — замотала головой Эвридика. — Пусть меня казнят честной.
— Книгу отвозить не надо, — повторил Петр. — Дело в том, что ее никто не хватится: этой книги никогда там не было.
— Не было? — просто и доверчиво спросила фея-авантюристка.
— Не было, — подтвердил Петр.
— Что ж… пусть тогда и не будет, — Эвридика облегченно вздохнула: проблема исчерпала себя сама. — Ты мне что-нибудь расскажешь?
— А нечего почти рассказывать. Тут все то же самое. Ты это уже знаешь.
— От Эммы Ивановны?
— И от нее тоже. От нее в первую очередь.
— Но ты все время улыбаешься, Петр… так, как будто знаешь, что делать.
— А я знаю, что делать, — весело ответил тот. Он взял Эвридику за руку. — Надо просто жить. Жить — и этого будет вполне достаточно. — Петр смеялся и просто-таки невозможно походил на Станислава Леопольдовича, когда старик разгуливал по телеэкрану с «долзеленый-йо-хо!» на губах.
— И все же, Петр?
— Для начала свяжись с кем-нибудь из ансамбля — у тебя ведь есть телефоны? Надо попросить от моего имени и от имени… Станислава Леопольдовича снять блокаду с дома восьмерок.
— Почему? — испугалась Эвридика.
— У него и так ничего не выйдет. Или выйдет все. — Это был более чем туманный ответ — впрочем, Эвридика и не ожидала другого.
Она только спросила:
— Сейчас позвонить?
— Сейчас. — И Петр взял с тумбочки конверт. С восьмерками. Развел руками и порвал его на глазах Эвридики. — Кажется, мое письмо дошло уже по адресу. К сожалению.
— Я ничего не понимаю, — сокрушилась Эвридика.
— А не все нужно понимать, — с готовностью сказал Петр. — Есть и непонятные вещи. Много непонятных вещей.
— Для тебя — тоже?
— Конечно. Для всех. Я вот не понимаю, например, как это — телефон? Или, допустим, — телевизор!
— Да ну тебя! — махнула рукой Эвридика и в первый раз за утро улыбнулась.
Так, с улыбкой, и отправилась к двери, на пороге которой столкнулась с Аидом Александровичем.
— Здравствуйте, царь-Аид. Я сию секунду вернусь.
— Vale, — ответил тот и вошел к Петру. — Нуте-с, как наше настроение? Завтра, говорят, гипс снимают? — Он достал из кармана два апельсина-невероятных-размеров. — Это я Вам был должен. — И протянул апельсины Петру.
— Спасибо. А настроение-наше прекрасно. У Вас какие-то неприятности?
— Никаких неприятностей, с чего Вы взяли?
— Очень уж Вы бодры, — нейтрально заметил Петр. — А что… письма все еще приходят?
— Какие письма? — Аид невинен-как-дитя.
— По поводу телепередачи с Рекрутовым. — Петр тоже невинен-как-дитя.
— Что это Вы вспомнили такую седую старину?
— И сам не знаю, — ускользнул Петр.
— Нет уж, — Аид мгновенно повзрослел. — Выкладывайте, что у Вас, да поскорее!
— Ничего особенного, — нарочно не взрослел Петр. — Пустяки всякие: витальные циклы. Элизиум, Атлантида… Контактная метаморфоза, если хотите.
— Эвридика? — взревел Аид. — Ну, она у меня узнает!.. С ней же, оказывается, нельзя иметь дела!
— Да помилуйте, Аид Александрович! Вот тут у меня книга, где все написано. Дарю. Я уже знаю ее наизусть. Теперь Ваша очередь.
Аид вертел в руках, ворча: «Очень мило с вашей стороны дарить библиотечные книги… да еще из Ленинской библиотеки! Я же вижу… штамп стоит, Вы вор, что ли?»
— Штамп — это камуфляж, — бесстрастно пояснил Петр. — На ней не должно быть никакого штампа, это анахронизм.
— Правда подарок? — начинал верить Аид и влезал уже в книгу по островерхим гребням готических литер.
— Правда, дорогой Вы наш Аид Александрович! — Вид у Петра был предпраздничный. — Тут Вам предложат объяснения тому, над чем вы бьетесь всю жизнь. Если, конечно, Вы захотите их принять. — Аид спрятал книгу в портфель. — Спасибо, Петр, Вы сделали для меня больше, чем могли.
— Это все-таки она, — кивнул Петр на входящую Эвридику.
— Проходите, преступница, — растроганно сказал Анд.
— Удалось? — спросил Петр.
— Будем считать, что да. Дежурным сейчас же все передадут. Павел поедет вместе с Бес.
— Павел… вместе с Бес? — Аид Александрович заинтересовался. — А что — там новости какие-нибудь?
— Новости здесь, — уточнила Эвридика. — Петр распорядился снять блокаду с дома восьмерок.
— Петр? Распорядился?.. С чего? На каком основании? — с-четверть-оборота завелся Аид. — У меня же Станислав Леопольдович в институте на искусственном питании… Вы отдаете себе отчет!
— Случится то, что случится, — спокойно сказал Петр. — Рано или поздно, так или иначе, но в любом случае все кончается. Нам ведь будут даны и другие жизни… много других жизней, поскольку с первого раза трудно все рассмотреть и расслышать…
— Вы говорите, как тень! — ужаснулся Аид Александрович. — Голосом тени… и с интонациями тени!
— Это он книгу одну прочел, — вступилась за Петра Эвридика, — немецкую книгу, она здесь. — Петр, покажи книгу, Аид Александрович знает ведь немецкий. — Эвридика поискала книгу глазами, вопросительно взглянула на Петра.
— Ты забыла, Эвридика, — напомнил Петр, — не было никакой книги.
— Но я же… ах ну да! Простите, Аид Александрович, не было никакой книги, я что-то путаю.
В дверь постучали.
— Это соседи! — спохватилась Эвридика. — Они вынуждены все время уходить из-за меня…
Стук повторился.
— Да-да, — крикнула Эвридика, пожалуйста!
И возник у порога незнакомый человек непримечательной наружности — в халате поверх синего костюма с синим же галстуком более темного тона, светловолосый, полноватый.
— Вам кого позвать? — поднялась Эвридика, которая знала уже всех соседей Петра.
— Вас, — сказал человек очень низким голосом.
— Меня? — остановилась идти Эвридика.
— Нет. Вас троих. — И едва заметный акцент: легкий, прибалтийский какой-то…
— Вы пройдите, пожалуйста, — приветливо произнес Петр. — Садитесь, вот стул.
— Петр… Вы знакомы? — Эвридике сразу и явно не понравился вошедший. Она переглянулась с Аидом Александровичем.
— Отчасти, — ответил Петр.
— Вот как? — удивился посетитель. — Вы проницательны, Петр.
— Да нет, другое, — поспешил поскромничать тот. — Но это к делу совсем не относится, мы слушаем Вас.
— Хорошо. Потому что я-то как раз и пришел говорить. Я, видите ли, знаком со всеми вами, хоть вы никогда меня и не встречали — во всяком случае — в этой жизни.
— Нет уж, давайте-ка по порядку, — перебил Аид Александрович и поочередно представил каждого из них посетителю, причем Петр усмехнулся — немножко в сторону.
— Спасибо, я знаю, — поморщился посетитель, — не надо формальностей… Люди вы все подготовленные — и вас, наверное, не удивит, если я скажу, что у меня нет имени, потому что я тень.
— О Господи… — вздохнула Эвридика.
— Я давно уже слежу за всеми вами… к сожалению; и теперь многие знают об этом, но пока вмешивался в ход событий лишь в самых крайних случаях — и в основном играя против.
«Да уж!» — чуть ли не вслух сказал Аид Александрович, но все же не вслух. Тень опять поморщилась и продолжала:
— Тем не менее, сегодня я нахожусь здесь в качестве вашего союзника, однако позволю себе не ставить вас в известность о причинах такой переориентации. У меня есть для вас некоторые сведения. Разбор дела Станислава Леопольдовича САТ назначил на одиннадцатое июня, ранним утром. Исход суда предрешен: Тень Ученого подвергнут рассредоточению.
— Подвергнут рассредоточению или приговорят к рассредоточению? — почти бесстрастно уточнил Петр.
— Конечно, приговорят… простите меня, Петр, это действительно недопустимая неточность. Итак, я хорошо осведомлен о том, что происходит на Атлантиде, и в состоянии ответить на любой ваш вопрос в этой связи. К тому же, я знаю историю Атлантиды — можете воспользоваться моими знаниями, как вам угодно, я к вашим услугам. Только с самого начала должен предупредить вас: я не способен придумать ничего, чтобы спасти Станислава Леопольдовича. На данный момент я владею всеми возможными формами контактов теней с живыми людьми, но среди них нет ни одной, которая была бы пригодна для этой цели.
— О чем же тогда спрашивать Вас? — с усмешкой сказала Эвридика.
— Я полагаю, что информация об Атлантиде, исходящая из первых рук, может помочь вам самостоятельно сориентироваться в этой сложной ситуации. Конечно, многое известно вам от Тени Ученого… от Станислава Леопольдовича, но Станислав Леопольдович — человек, что называется, внутренний и плохо разбирается в политике. Поэтому сведения, полученные от него, трудно считать исчерпывающими: он до сих пор остался ученым. Вам же нужен политик.
— Вы Тень Политика? — спросил Аид Александрович.
— Неважно. Допустим, да.
— Нас не интересует политика, — заявила Эвридика.
— Может быть, тогда вас интересует история? Это не так уж далеко от политики… Например, ваша история, Эвридика Александровна Эристави?
— Нет. — Эвридика вздрогнула. — Начните лучше с Аида Александровича, если он не возражает.
— Он не возражает, — буркнул Аид, совсем сбитый с толку.
— С Аида Александровича? — переспросила тень. — Это значит, с самого начала. Ну что ж… Вы, Аид Александрович, конечно, задавали своим родителям вопрос о том, почему Вам дали такое странное… такое редкое имя? Помните, что отвечали Вам?
— Я должен помнить?
— Как Вам угодно. В крайнем случае, это могу вспомнить я.
— Но я и вообще плохо помню своих родителей. Они умерли, когда мне было около двух лет, и меня воспитывал дядя. Он и говорил, что имя дали мне в честь мамы, ее звали Ада. Родители очень хотели девочку — тем более, что имя было уже готово. Но они чего-то там не рассчитали — и по оплошности на свет появился я.
— Восхищаюсь Вашим чувством юмора, — улыбнулся гость, — но должен уверить Вас, что оплошность эта была подготовлена всем ходом истории. Тени Вашей, Аид Александрович, надо бы отдавать в Элизиуме королевские почести: ведь это Тень Первого Царя Элизиума, царя Аида.
— А почестей, стало быть, не отдают? — равнодушно поинтересовался Аид. И добавил: — Сволочи!
— Еще раз восхищаюсь Вашим чувством юмора, а заодно и вашей демократичностью. Однако тема все-таки исключительно серьезна, Ваше Величество.
Аид не удержался и величественно кивнул.
— Сейчас, конечно, Вам трудно понять это, но если я назову то имя, которое носили Вы во времена последнего витального цикла, тут, мне кажется, Вам будет не до смеха.
— А ну-ка, — все еще шутя поощрил Аид Александрович.
— Фридрих II, Великий, — просто сказал гость, между тем как догадался уже Аид Александрович Медынский, что за имя прозвучит сейчас, и с ужасом, надо сказать, его дожидался.
— А Наполеоном тоже я был? — из последних сил сострил он.
— Не много ли, Аид Александрович? — в тон ответила тень. — Нет, Наполеоном были не Вы.
— Слава богу! — искренне обрадовался тот.
— Рад, что угодил Вам. Должен заметить, что именно последний Ваш витальный цикл совпал с витальными циклами Станислава Леопольдовича, Эммы Ивановны, Эвридики, Петра, ребят из ансамбля «Зеленый дол»…
— Няньки Персефоны! — воскликнул Аид Александрович.
— Нет, нянька Персефона — раньше… в мифологические, так сказать, времена.
— Жаль… И что же — мы все были знакомы друг с другом?
— Отнюдь. Вы не были знакомы ни с кем из упомянутых людей. Разные круги, понимаете ли… Правда, кое с кем Вы даже водили дружбу. Марк Теренций Варрон — знаете такого? Вот-вот…
— Он говорил мне! — взбудоражился Аид. — Но я, конечно, не мог вспомнить…
— Еще бы! Иначе Вы не были бы здесь.
— Как прикажете понимать вас?
— Да, в общем, просто… Тень умершего, возвращаясь в Элизиум, забывает все. Сначала Вы будете тенью Аида Александровича Медынского, а потом — Тенью Врача… и так далее, по пути обобщения, покуда, окончательно изжив в себе малейшие признаки индивидуальности, не превратитесь просто в тень: она-то и отправится в мир для новой жизни — неизвестно при ком… при каком то есть носителе. Между тем, дорогой Аид Александрович, если бы Вы только могли себе представить, какие красивые легенды ходят о временах, когда во главе Элизиума стояла Тень Царя Аида… золотой, знаете ли, век. С тех пор там многое изменилось — и далеко не к лучшему. А у Вас ведь есть все основания претендовать на верховную власть!
— Я не рвусь к власти, — признался Аид Александрович.
— Даже к такой, которая облегчила бы существование душам мертвых людей?
— Ну хорошо… — сдался Аид. — Но меня же никто не помнит в Элизиуме как Аида! Если каждая тень изживает в себе индивидуальность…
— Скажем осторожнее, каждая тень должна изживать в себе индивидуальность. Но, увы, не каждая изживает. Поэтому и существует в веках одно и то же Верховное Руководство Элизиума. Оно-то помнит, что за тень вернется на Елисейские поля после вашей, пардон, смерти.
— И Вы помните?
— Такая уж у меня специальность: все помнить.
— Значит, Тени Верховного Руководства Элизиума и Вы вместе с ними каким-то образом сохранили в себе индивидуальность?
— Скажем, да. И тем самым обеспечили себе прочное положение в Элизиуме. Мы, видите ли, с давних пор отказались от возврата сюда — во имя власти там. И там мы знаем все обо всех — в то время как о нас никто ничего не знает: этим-то и сильны. Хотите понять, в чем истинная причина травли Тени Ученого? В том, что она — вопреки елисейским «Уложениям» — сохраняла в себе индивидуальность. Зачем ей это было нужно? А затем, чтобы помочь осознать живым то, что давно уже носится в воздухе: не один только раз живем на свете, а жили и будем жить дальше. И потому ответственны за то, правильно ли живем. А настанет время — встретимся: и как тогда посмотрим в глаза друг другу?.. Деятельность, направленная в эту сторону, запрещена в Элизиуме. Ибо никто не должен помнить ни о чем. Ибо все подлежит забвению. И надо уметь забывать о том, что век назад, и два века, и тысячу лет, и более, более, более у власти стоят одни и те же, все время одни и те же: Тени Верховного Руководства Элизиума… А по какому, собственно, праву? Да ни по какому! Ловкачи, осознавшие, что минимум постоянной индивидуальности надежней, чем максимум индивидуальности временной!.. Что минимум постоянной индивидуальности дает власть, максимум временной индивидуальности создает гениев. У власти не могут стоять гении… Вот какую опасность в деятельности Тени Ученого усмотрели для себя Тени Верховного Руководства Элизиума. Знай они заранее, что Тень Ученого окажется такою, они живо отправили бы ее в область вечной тьмы: так всегда поступают в Элизиуме с теми, чья индивидуальность в принципе не может быть изжита, поскольку слишком значительна. Это враки, что по Элизиуму веками летают Тень Рафаэля, Тень Дарвина, Тень Ньютона: все они давно уже сосланы в область вечной тьмы, где и самоуничтожились… А поди проверь: есть эти тени в Элизиуме или улетели уже на Землю и существуют теперь при ком-нибудь другом! Но в Тени Ученого такой масштабной индивидуальности не предполагали: подумаешь, какой-то ученый средней руки в одной из германских провинций!.. Некто магистр Себастьян!
— Остановитесь, — сказала Эвридика. — Вы говорите слишком страшные вещи… Вы не оставляете надежд!
— Подожди, Эвридика, послушай, — попросил Петр. — Это надо знать — на потом.
— Страшные вещи еще впереди! — усмехнулся гость. — Задайтесь вопросом, на кого ориентировались Тени Верховного Руководства Элизиума, когда отказывались от повторных витальных циклов! Я отвечу вам: на атлантические тени. На эту елисейскую элиту, даже упоминание о которой карается в Элизиуме законом. А закон придумали те, кто сам живет по-атлантически! Что за ужасное противоречие, скажете вы, как это возможно? Возможно, дорогие мои, только так и возможно. На Атлантиде высочайший уровень цивилизации, Атлантида -технократическое государство, но атлантические тени вконец обленились: они даже не заглядывают на Землю и знать ничего не хотят о тех исследованиях в области новых форм контактов с живыми, которые столь успешно разрабатывает горстка их же ученых, на их же острове -фактически под носом у них! Но САТ вручает Тени Ученого тень-ордена за еще один щадящий контакт, за ненарушение своего покоя. А когда выясняется, что щадящий контакт на самом деле оказывается контактом беспощадным, — тут уже САТ предпринимает все возможное, чтобы рассредоточить Тень Ученого! Ибо не дай бог другим теням Атлантиды попробовать исполнить контактную метаморфозу — вдруг появится у них вкус к жизни, и тогда — прости-прощай-покой! Тогда высокоразвитая инфраструктура Атлантиды полетит ко всем чертям — и воспарят над миром души атлантов, и просветят людей: не один только раз живем, а жили и будем жить дальше!.. И не забудем о том, кто мы сегодня, чтобы вспомнить об этом завтра! Так-то, Аид Александрович.
— Но моя роль… — начал было Аид Александрович и пресекся.
— Ваша роль? Довожу до Вашего сведения, что Тени Верховного Руководства Элизиума и САТ уже осведомлены о том, что Вы в своем институте почти разгадали загадку жизни и смерти, загадку универсума. И о том осведомлены, что окончательно разгадать эту загадку Вам помог Станислав Леопольдович. Правда, они не уверены, что Вы доберетесь в себе до Аида, — потому-то, отчасти, тень Станислава Леопольдовича и выдворили отсюда: а ну как он подскажет вам, кто Вы такой? И тогда им придется пасть ниц перед Тенью Царя Аида; Вы станете распоряжаться царством мертвых — и придет золотой век Элизиума. Здесь, на Земле, Вы сделали все, чтобы там иметь право властвовать.
— Я готов, — тихо сказал Аид Александрович Медынский, завотделением соматической психиатрии, и высоко поднял голову. Как царь.
— Теперь с вами, Эвридика? — спросил гость.
— Да, — смело ответила она.
— Вы, конечно, понимаете после всего сказанного, что не случайно и Ваше имя? Имена ведь не бывают случайны.
— Значит, миф об Орфее? — поспешила навстречу Эвридика.
— Миф об Орфее, — подтвердила тень. — Вы были женой Орфея, танцевали на зеленом лугу, Вас укусила змея, и Вы умерли.
— Змейка на сапожке, — пробормотала Эвридика. Нет-нет, это я так…
— И кем бы Вы ни были, Вы никогда не умирали естественной смертью… смешно говорить так — «естественная смерть»…
— Variola, — сказала Эвридика, не понимая себя.
— Variola, черная оспа… красный автомобильчик… всегда что-нибудь случалось эдакое.
— Значит, и на сей раз…
— На сей раз все уже обошлось, красный автомобильчик уехал в Мытищи, Аид Александрович отпустил вас из Тартара, а нянька Персефона, соответственно, проглядела. Тема утонула в вариациях, так сказать. В первый раз за всю свою историю, Эвридика, Вы не стояли в оцепенении, гадая: обернется — не обернется, Вы сами бросились за Орфеем, хотя были уже почти тенью… по снегу бросились, босиком…
— Вариации победили тему, — сказал Петр.
— Именно так. Все свои витальные циклы вы знаете, Эвридика, из снов. У Вас, девочка, точные сны — это большая редкость. Но одного Вы даже не можете предположить: объем информации, заложенный в тень Эвридики, был настолько велик, что в восемнадцатом веке тень Ваша распалась надвое: одна половинка пошла по канату — за черными розами под черную скрипку, в сторону Петра, в сторону смерти; другая — кинулась к долу зеленому, в сторону Станислава Леопольдовича, в сторону жизни. Так иногда случается с тенями — правда, не часто. Фредерика и…