Страница:
Значит, до субботы она, скорее всего, с Макиавелли не встречалась. Почему же она позволила ему увести себя? Опять впала в прострацию при виде мертвого тела? Не стала поднимать шум, чтобы дать мне уйти? Возможно. Видит бог, у нее были основания подозревать меня в убийстве Романа. Ну, а когда Макиавелли привез ее в свое логово, у него наверняка нашлись доводы, почему она должна притаиться. Судя по всему, он парень изобретательный.
Итак, это возражение мы сняли. Что у нас на Романа в графе «Нейтральное»? Коммерческий вуз, нетрудовые доходы, связь с бизнес-леди моей версии не противоречат. Танцы со стриптизершами в ночном клубе — лишнее очко в мою пользу. Помнится, Тамара объясняла нервозность Цыганкова страхом перед публичным выступлением. Но если человек не стесняется скакать перед публикой в компании с голыми девицами, с чего бы ему нервничать по поводу участия во вполне пристойном спектакле, представленном на суд аудитории в три человека?
Нет, все-таки я права, а Марк ошибается. На этот раз чутье его подвело. Не может быть, чтобы версия, увязывающая все факты, оказалась неверной.
Я собрала бумажки и вышла в коридор, где стоял телефонный аппарат. Нужно позвонить Полевичеку. Пусть он и его коллеги с Петровки активизируют поиски цыганковского сообщника.
Я потянулась к трубке, но заколебалась. Может, подождать со звонком до возвращения Леши и Марка? Пока я раздумывала, из кухни вышел Генрих.
— Ты не Полевичеку собираешься звонить? Я как раз хотел предложить, чтобы ты попросила его проверить счет Вероники — не снимал ли кто-нибудь деньги после субботы?
— Вряд ли. — Я покачала головой. — У нее же нет при себе сберкнижки.
— Откуда ты знаешь?
У меня пересохло в горле.
— Ты хочешь сказать, что Роман позаботился об этом? Что он сунул ей не только паспорт, но и сберкнижку? Боже! Тогда, возможно, ее уже убили! — Я прислонилась к стене. — Заставили получить деньги и убили… Триста тысяч баксов — достаточно крупный куш, чтобы махнуть рукой на мифические миллионы в заморском сейфе.
— Погоди, Варька, не нагнетай жути. Во-первых, сберкнижка, скорее всего, преспокойно лежит в Вероникиной квартире. Во-вторых, даже если и не лежит, это еще не означает, что по ней получили деньги. И в-третьих, почему преступник должен отказываться от швейцарских миллионов, получив жалкие триста тысяч, если он может заграбастать и то, и другое? Пока милиция не вышла на его след, он чувствует себя относительно спокойно. А новое убийство — это новый риск, сейчас оно может перечеркнуть все его планы.
Не могу сказать, чтобы доводы Генриха очень меня обнадежили. Я не сомневалась, что Макиавелли собирается рано или поздно избавиться от Вероники. Но, возможно, ее сберкнижка действительно осталась в квартире, и тогда у нас еще есть шанс. Не имея доступа к здешним сотням тысяч, Макиавелли непременно попытается добраться до швейцарских миллионов. Не для того же он затеял свою опасную игру, чтобы остаться на бобах! А добраться до миллионов без ключа и без Вероники невозможно.
Немного воспрянув духом, я снова потянулась к аппарату. Выслушав мой вопрос, Полевичек попросил подождать у телефона и побежал куда-то выяснять: а была ли книжка?
— Нет, — сообщил он минут десять спустя. — Сберкнижку мы не находили.
На меня снова напал мандраж. Не знаю, много ли понял Полевичек из моих сбивчивых объяснений, но к проблеме отнесся серьезно.
— Вы не знаете, в каком банке у нее счет?
«Вот черт! А я-то у Вероники даже не спросила!»
— Понятия не имею! А вы не можете проверить все?
— Это сложно. Да не волнуйтесь так, Варвара Андреевна. Возможно, книжку пропустили при осмотре — ведь ее не искали специально. Я сейчас отправлю на квартиру Шеповаловой нашу бригаду, и они поищут еще раз.
— А можно, я тоже туда подъеду? С друзьями. Бездеятельное ожидание невыносимо.
— Гм! Помнится, не далее как два часа назад вы наотрез отказались встречаться с моими коллегами.
— То было два часа назад.
— Что ж, приезжайте, — разрешил Полевичек. — Попроситесь в понятые.
Минут десять мы с Генрихом безуспешно пытались растолкать Прошку.
— Ладно, пусть его! — сдалась я наконец. — Вернутся Леша с Марком, уж они ему выдадут за то, что отпустил нас одних!
Угроза подействовала мгновенно. Прошка скатился с дивана как ошпаренный.
Когда мы поднялись в квартиру Вероники, трое коротко стриженных молодцев уже шуровали там вовсю, прекрасно обходясь без понятых. Наше появление их нисколько не обрадовало. Один хмуро оглядел нас с ног до головы, попросил вывернуть карманы и усадил в холле на диване, строго предупредив, чтобы там и оставались. Верный себе Прошка попытался развлечь троицу веселым трепом, но несколько неодобрительных взглядов охладили его энтузиазм. Нам оставалось лишь сидеть и наблюдать, как суровая троица с ловкостью фокусников перебирает предмет за предметом, тут же возвращая их на места. Один из них перетряс все книги в гостиной и скрылся в темной комнате, которая служила Веронике гардеробной.
«Жаль, этот не треснется, — лениво подумала я и потерла лоб, вспомнив набитую в субботу шишку. — Может, маленькая житейская неприятность добавила бы полицейскому роботу человечности. Кстати, куда они ее, такую здоровущую, подевали? Не иначе, предыдущая бригада прихватила с собой в качестве стройматериала. Оперативно работает наша милиция, ничего не скажешь!»
Тем временем второй «фокусник» закончил осмотр гостевой комнаты и перешел на кухню, а третий занялся холлом. Через несколько минут он предложил нам встать, пошарил в складках кожаного дивана, одним мощным рывком отодвинул пухлого гиганта от стены, проверил, не отстает ли плинтус, пошарил рукой по обоям и громко объявил:
— Я закончил!
— Я тоже, — откликнулся его товарищ и вышел из темной комнаты. — Пойду, посмотрю, что там у Серого.
«Подходящее имечко для бойца незримого фронта!» — одобрила я мысленно. Богатое воображение тут же нарисовало мне картину, которую я когда-нибудь, возможно, запечатлею на полотне: хмурое туманное утро, а может, вечер, и над серым городом строгими рядами и шеренгами парят безликие серые ангелы, и у каждого над головой серый нимб с козырьком от форменной фуражки.
Кухонный Серый ничего не нашел.
— Не расстраивайся, — прошептал мне на ухо Генрих. — Это еще ничего не значит. Может быть, Вероника хранит книжку на работе.
Я прикусила губу и кивнула. Раскисать нельзя — душевными терзаниями Веронике не поможешь.
Серая троица вышла в холл, еще раз смерила нас с ног до головы недружелюбным взглядом, но, поскольку скудость нашей одежды не оставляла сомнений, что мы не прячем под нею базуку или хотя бы пистолет, нас отпустили с миром.
— Это не по правилам! — возмущался Прошка, когда мы возвращались домой. — Они должны были составить протокол и дать нам подписать!
— Скажи спасибо, что тебе не дали пинка, — философски заметил Генрих и рассказал эпизод, на этот раз о приятеле, которого однажды пригласили присутствовать при досмотре мертвецки пьяного гражданина. Когда приятель, невзирая на выразительные подмигивания служителей закона, отказался подписывать протокол, где утверждалось, что, когда гражданина привели в участок, он был гол как сокол, у строптивого понятого мигом обнаружили в кармане ручку-пистолет. Как она туда попала, неизвестно, но в итоге приятель Генриха заплатил за свою принципиальность около тысячи долларов. Таким оказался суммарный гонорар адвоката, который год спустя добился прекращения дела «за недоказанностью».
Леша и Марк уже ждали нас дома. К счастью, недолго, потому что задержались, врезая мне новый замок. Они подтвердили, что из квартиры ничего не пропало, даже старинная золотая брошь с сапфиром, которую покойная бабушка подарила мне на шестнадцатилетие.
— Но половину посуды тебе придется заменить, — предупредил Марк. Взломщик не утруждал себя, доставая из буфета по тарелочке, просто вынул полки вместе со всем содержимым, и посуда, естественно, попадала на пол.
— Ты должна позвонить маме, — сказал Леша. — Она оставила на автоответчике аж три сообщения и в последний раз говорила очень сердито.
Я с сомнением посмотрела на часы, прикидывая, сколько времени сейчас в Торонто.
— Давай-давай звони, не раздумывай! — насел Прошка, немного знавший мою маму и потому представлявший, чем может обернуться ее сердитость.
Я послушно побрела к телефонному аппарату.
Первую половину нашего разговора я опущу. Скажу только, что при первых раскатах маминого голоса мысль о счете, который телефонисты предъявят Марку за этот международный разговор, мгновенно вылетела у меня из головы. Вторая половина была более содержательной.
— Папа сказал мне, что ты разыскиваешь Вероникину тетю, — сообщила мама, слегка отдышавшись. — Он, как всегда, все перепутал. Валерия Пищик — вдова его коллеги с другой кафедры, и папа относил ей деньги, собранные сотрудниками института на похороны мужа. А сестру Ларисы зовут Валентиной. Валентина Максимовна Пустельга. Тоже птичья фамилия. Адреса у меня нет, но есть телефон. Хотя его, наверное, уже сто раз поменяли… Но на всякий случай запиши. Если что, на телефонной станции подскажут новый номер.
— Какая у тебя прекрасная память, мамочка! — льстиво сказала я.
— Память! — фыркнула мама. — Неужели ты думаешь, что я столько лет держу в голове всякий хлам! Просто у меня сохранилась старая записная книжка.
Да, в голове у моей мамы царит образцовый порядок. Старый хлам она держит в других местах. Я вот уже пять лет безуспешно пытаюсь от него избавиться. Но это еще пустяки. Видели бы вы глаза моего папы, когда он обозревал багаж, предназначенный для отправки в Канаду!
Я пожелала маме доброй ночи и тут же набрала номер Полевичека, желая передать ему свежие новости о тетушке Вероники. Михаила Ильича на месте не оказалось, я продиктовала для него сообщение и вернулась к друзьям.
— Марк, ты все-таки не прав насчет моей версии, — сказала я, протягивая ему бумажки. — Посмотри, в нее укладываются все известные нам факты!
Марк взял листочки и погрузился в их изучение. Воспользовавшись его сосредоточенностью, Прошка улизнул на кухню.
— Нет, не все, — заговорил Марк спустя пять минут, откладывая бумажки. Во-первых, остается пресловутая трусость Романа. Во-вторых, ты не потрудилась объяснить, каким образом Цыганков узнал о швейцарских миллионах Вероники. Насколько я помню, ты специально предупредила сестрицу, чтобы она не светилась.
— Да, но я опоздала. Она уже успела позвонить из Цюриха Людмиле.
— Правильно. — Марк кивнул. — Но, заметь, Людмила в то время с Цыганковым не контактировала. Она у него не преподавала, а в труппу Романа взяли только после возвращения Вероники из Цюриха, это ясно из рассказа Тамары. Короче, если Людмила и была знакома с Цыганковым, то не настолько близко, чтобы лететь к нему с радостной вестью сразу после Вероникиного звонка. А по возвращении Вероника поехала к тебе, и ты от души постаралась напугать ее страшными сказками об участи беззаботных миллионеров. Надо думать, твоя впечатлительная сестрица немедленно снеслась с подругой и запретила ей упоминать о швейцарских деньгах даже на исповеди.
— Да, это похоже на правду, — согласился Леша. — У меня сложилось впечатление, что Тамара, например, не знает о миллионах, а ведь Людмила была ее близкой подругой.
— А откуда Роман вообще узнал о Веронике? — вдруг спросил Генрих, тоже перебирая записи.
— Как — откуда? — опешила я. — Познакомился с ней на курсах.
Марк и Генрих переглянулись и посмотрели на меня.
— По-твоему, в высшем учебном заведении, готовящем директоров отелей, не преподают английский язык? — спросил Марк.
— Ну… Наверное… Может, Цыганков хотел подтянуть хвосты перед экзаменом, — промямлила я.
— Мы, конечно, уточним, был ли у него в этом семестре экзамен по английскому. Но не кажется ли тебе, что для человека, полностью лишенного честолюбивых устремлений, — так охарактеризовала Цыганкова бывшая любовница? это несколько необычный поступок? Я имею в виду — записаться на платные курсы за три месяца до возможного экзамена. Много ты знала сокурсников, в том числе и честолюбивых, которые так поступали?
— Есть еще один непонятный момент, — сказал Генрих. — По твоей версии, сообщник Цыганкова — Макиавелли — ждал на лестнице, пока Роман выведет к нему Веронику. Но они должны были как-то объяснить ей его присутствие. Иначе получается какой-то рояль в кустах! Даже если в ту минуту Вероника ничего не соображала, то потом она не могла не задуматься над его странным появлением… — Не говоря уже о том, что болтаться под дверью квартиры, где должно произойти убийство, рискованно, — подхватил Марк. — Если твой Макиавелли такой комбинатор, как ты описываешь, он не мог допустить такого прокола.
— Хватит! Прекратите! — закричала я, затыкая уши. — У меня была такая стройная, изящная версия, а вы превратили ее в какое-то сито! Роман не мог убить, потому что трус, потому что не знал о Вероникиных миллионах, потому что сообщник не мог поджидать его на лестнице, потому что… — Я осеклась и уставилась на Лешу. Он самозабвенно изучал люстру, мерно втягивая и выпуская губы. А когда Леша вот так возводит очи горе и начинает корчить рожи, это значит, что на него снизошла интеллектуальная благодать. Следуя за моим взглядом, Марк и Генрих повернули головы и застыли в почтительном ожидании. В дверях появился Прошка с охапкой бутербродов в руках. Оценив обстановку, он откусил полбутерброда и, погруженный в созерцание, начал рассеянно жевать — ну, вылитая священная корова!
Несколько минут прошли в полной тишине. Потом Леша в последний раз сложил губы трубочкой, поводил ими из стороны в сторону и как ни в чем не бывало обратился ко мне:
— Варька, помнишь, Тамара что-то говорила насчет сестры Евгения? Она, кажется, должна была приехать на спектакль.
— Да, — озадаченно подтвердила я.
— Значит, Веронику не удивило бы, если бы эта девица оказалась на лестничной площадке?
— Наверное, нет… Минуточку! Уж не намекаешь ли ты, что сообщник Цыганкова, этот Макиавелли — сестра Евгения?
— Ну, это многое бы объяснило, разве нет? Людмила не стала бы говорить о Вероникиных миллионах малознакомому ей Роману, зато вполне могла поделиться новостью с человеком, которого любила. С Евгением. А тот — с сестрой. Присутствие никому не известного приятеля Романа под дверью Вероникиной квартиры требовало бы объяснений, а появление там же сестры Евгения, о приходе которой все были предупреждены заранее, не требовало.
— Леша! Ты — гений! — воскликнула я.
И он, скромная душа, даже не сказал: «Я знаю».
— Постойте, постойте! — запротестовал Генрих. — Но, по словам Тамары, никто из их компании не был знаком с сестрой Евгения, даже Людмила. Откуда же ее мог знать Роман?
— А Роман тут и ни при чем, — ответил ему Марк. — Вернее, не то чтобы совсем ни при чем, но Людмилу он не убивал. Ему в этой пьесе досталась маленькая роль — обеспечить алиби Евгению, проводить Веронику к дверям и вверить ее заботам этой сестры… — Стоп! Стоп! Стоп! — закричала я, хватая со стола расписание наших перемещений в роковые минуты субботнего вечера. — Смотри: после ухода Людмилы Роман и Евгений провели вместе четыре минуты. Все это время они стояли на балконе гостиной, куда поминутно заходила Тамара, убиравшая посуду. Более того, в той же гостиной, правда, за занавесом, находились Сурен и Саша. А по истечении этих четырех минут Евгений подсел к Саше на диван и завел с ним светскую беседу. Ты не подозреваешь Сашу в соучастии? Странно! Тогда объясни мне, как удалось Евгению незаметно пройти с балкона через гостиную, через холл, вдоль всего коридора, а потом столь же незаметно вернуться?
— Ну… если он человек решительный и хладнокровный… — Это уже не хладнокровие. Это уже безумие! Нет, попросту глупость! Составить такую сложную комбинацию и положиться на шальное везение при выполнении самой опасной части… — Но доверить исполнение самой опасной части слабаку и трусу — не меньшая глупость!
Мы с Марком разъяренно уставились друг на друга.
— Не ссорьтесь! — вмешался Генрих. — Давайте рассмотрим, годится ли Евгений в убийцы по остальным параметрам.
Мы склонились над листками и через полчаса бурного обсуждения пришли к выводу, что Евгений годится, при условии, что Роман был его сообщником. Решительности и самообладания Лазореву хватило бы; его финансовое положение, некогда прочное, за последний год сильно пошатнулось, а богатые люди, как известно, тяжело переживают разлуку с деньгами. Кроме того, предполагаемое участие Елены (я вспомнила, как звали сестру Лазорева) могло означать, что деньги нужны ей, а не ему. А Евгений, по мнению Сурена и Тамары, ради сестры пойдет на все.
— Допустим, Лазорев и Цыганков были знакомы раньше, — говорил Марк. Когда Людмила рассказала Евгению, что у них на курсах появилась новая преподавательница, богатая американка, тот убедил Романа записаться к Веронике в группу и завязать с ней личные отношения. Потом Людмила проговорилась о швейцарских миллионах Вероники, и Лазорев придумал план, который изложила нам Варька, с той только разницей, что убить Людмилу должен был не Роман, а он сам.
— И он пожертвовал ради денег любимой девушкой? — ужаснулся Генрих.
— Не думаю, чтобы она была такой уж любимой, — сказал Леша. — Тамара говорила, что у них были неровные отношения, и только около трех месяцев назад Евгений вроде бы определился. А три месяца назад Вероника уже преподавала на курсах.
— Да, — сдалась я. — Похоже, в эту схему вписывается все. Кроме собственно убийства Людмилы. Ну не могу я поверить, чтобы Лазорев пошел на такой дурацкий риск!
— А я не могу поверить, чтобы он доверил такое рискованное дело Цыганкову! — немедленно ощетинился Марк.
— Предлагаю разрешить этот спор в честном поединке, — оживился Прошка, углядев возможность устроить балаган. — Драка не пойдет — вы в разных весовых категориях. Перетягивание каната отпадает по той же причине. Можно устроить бег в мешках, но это хлопотно — придется выходить на улицу. Для конкурса едоков маловато съестного… — И я даже знаю, по чьей вине, — грозно сказал Марк. — Еще раз увижу, что ты таскаешь из кухни бутерброды, заставлю отрабатывать.
— Прошку? Отрабатывать? — Генрих покачал головой. — Лучше возьми деньгами. А то он тебе такого наработает!.. Вот, помню… — Не слушайте его! Все это не правда! — заверещал Прошка.
— Я долго молчал, но больше не могу молчать… — Я не виноват, что рухнул твой сортир! Ты сам подсунул мне гнилые доски… — Ничего себе — гнилые! У меня пятеро детей по ним целый месяц прыгали хоть бы одна сломалась!
— Вот и допрыгались.
— Это я допрыгался, — мрачно уточнил Генрих. — Представляете, захожу в будку, закрываю дверь, устраиваюсь со всеми удобствами и вдруг: трах-тара-рах! — получаю по лбу. Открываю глаза, кругом — чистое поле, на мне — какие-то доски, рядом ревут дети. «Испугались, малыши» — расчувствовался я. Прислушиваюсь — и что же я слышу? «Папа! папочка! Что ты сделал с нашим новым туалетом?»
Я повалилась на диван.
А в следующую секунду вскочила и заорала благим матом:
— О Боже! Доска!!!
Глава 18
Итак, это возражение мы сняли. Что у нас на Романа в графе «Нейтральное»? Коммерческий вуз, нетрудовые доходы, связь с бизнес-леди моей версии не противоречат. Танцы со стриптизершами в ночном клубе — лишнее очко в мою пользу. Помнится, Тамара объясняла нервозность Цыганкова страхом перед публичным выступлением. Но если человек не стесняется скакать перед публикой в компании с голыми девицами, с чего бы ему нервничать по поводу участия во вполне пристойном спектакле, представленном на суд аудитории в три человека?
Нет, все-таки я права, а Марк ошибается. На этот раз чутье его подвело. Не может быть, чтобы версия, увязывающая все факты, оказалась неверной.
Я собрала бумажки и вышла в коридор, где стоял телефонный аппарат. Нужно позвонить Полевичеку. Пусть он и его коллеги с Петровки активизируют поиски цыганковского сообщника.
Я потянулась к трубке, но заколебалась. Может, подождать со звонком до возвращения Леши и Марка? Пока я раздумывала, из кухни вышел Генрих.
— Ты не Полевичеку собираешься звонить? Я как раз хотел предложить, чтобы ты попросила его проверить счет Вероники — не снимал ли кто-нибудь деньги после субботы?
— Вряд ли. — Я покачала головой. — У нее же нет при себе сберкнижки.
— Откуда ты знаешь?
У меня пересохло в горле.
— Ты хочешь сказать, что Роман позаботился об этом? Что он сунул ей не только паспорт, но и сберкнижку? Боже! Тогда, возможно, ее уже убили! — Я прислонилась к стене. — Заставили получить деньги и убили… Триста тысяч баксов — достаточно крупный куш, чтобы махнуть рукой на мифические миллионы в заморском сейфе.
— Погоди, Варька, не нагнетай жути. Во-первых, сберкнижка, скорее всего, преспокойно лежит в Вероникиной квартире. Во-вторых, даже если и не лежит, это еще не означает, что по ней получили деньги. И в-третьих, почему преступник должен отказываться от швейцарских миллионов, получив жалкие триста тысяч, если он может заграбастать и то, и другое? Пока милиция не вышла на его след, он чувствует себя относительно спокойно. А новое убийство — это новый риск, сейчас оно может перечеркнуть все его планы.
Не могу сказать, чтобы доводы Генриха очень меня обнадежили. Я не сомневалась, что Макиавелли собирается рано или поздно избавиться от Вероники. Но, возможно, ее сберкнижка действительно осталась в квартире, и тогда у нас еще есть шанс. Не имея доступа к здешним сотням тысяч, Макиавелли непременно попытается добраться до швейцарских миллионов. Не для того же он затеял свою опасную игру, чтобы остаться на бобах! А добраться до миллионов без ключа и без Вероники невозможно.
Немного воспрянув духом, я снова потянулась к аппарату. Выслушав мой вопрос, Полевичек попросил подождать у телефона и побежал куда-то выяснять: а была ли книжка?
— Нет, — сообщил он минут десять спустя. — Сберкнижку мы не находили.
На меня снова напал мандраж. Не знаю, много ли понял Полевичек из моих сбивчивых объяснений, но к проблеме отнесся серьезно.
— Вы не знаете, в каком банке у нее счет?
«Вот черт! А я-то у Вероники даже не спросила!»
— Понятия не имею! А вы не можете проверить все?
— Это сложно. Да не волнуйтесь так, Варвара Андреевна. Возможно, книжку пропустили при осмотре — ведь ее не искали специально. Я сейчас отправлю на квартиру Шеповаловой нашу бригаду, и они поищут еще раз.
— А можно, я тоже туда подъеду? С друзьями. Бездеятельное ожидание невыносимо.
— Гм! Помнится, не далее как два часа назад вы наотрез отказались встречаться с моими коллегами.
— То было два часа назад.
— Что ж, приезжайте, — разрешил Полевичек. — Попроситесь в понятые.
Минут десять мы с Генрихом безуспешно пытались растолкать Прошку.
— Ладно, пусть его! — сдалась я наконец. — Вернутся Леша с Марком, уж они ему выдадут за то, что отпустил нас одних!
Угроза подействовала мгновенно. Прошка скатился с дивана как ошпаренный.
Когда мы поднялись в квартиру Вероники, трое коротко стриженных молодцев уже шуровали там вовсю, прекрасно обходясь без понятых. Наше появление их нисколько не обрадовало. Один хмуро оглядел нас с ног до головы, попросил вывернуть карманы и усадил в холле на диване, строго предупредив, чтобы там и оставались. Верный себе Прошка попытался развлечь троицу веселым трепом, но несколько неодобрительных взглядов охладили его энтузиазм. Нам оставалось лишь сидеть и наблюдать, как суровая троица с ловкостью фокусников перебирает предмет за предметом, тут же возвращая их на места. Один из них перетряс все книги в гостиной и скрылся в темной комнате, которая служила Веронике гардеробной.
«Жаль, этот не треснется, — лениво подумала я и потерла лоб, вспомнив набитую в субботу шишку. — Может, маленькая житейская неприятность добавила бы полицейскому роботу человечности. Кстати, куда они ее, такую здоровущую, подевали? Не иначе, предыдущая бригада прихватила с собой в качестве стройматериала. Оперативно работает наша милиция, ничего не скажешь!»
Тем временем второй «фокусник» закончил осмотр гостевой комнаты и перешел на кухню, а третий занялся холлом. Через несколько минут он предложил нам встать, пошарил в складках кожаного дивана, одним мощным рывком отодвинул пухлого гиганта от стены, проверил, не отстает ли плинтус, пошарил рукой по обоям и громко объявил:
— Я закончил!
— Я тоже, — откликнулся его товарищ и вышел из темной комнаты. — Пойду, посмотрю, что там у Серого.
«Подходящее имечко для бойца незримого фронта!» — одобрила я мысленно. Богатое воображение тут же нарисовало мне картину, которую я когда-нибудь, возможно, запечатлею на полотне: хмурое туманное утро, а может, вечер, и над серым городом строгими рядами и шеренгами парят безликие серые ангелы, и у каждого над головой серый нимб с козырьком от форменной фуражки.
Кухонный Серый ничего не нашел.
— Не расстраивайся, — прошептал мне на ухо Генрих. — Это еще ничего не значит. Может быть, Вероника хранит книжку на работе.
Я прикусила губу и кивнула. Раскисать нельзя — душевными терзаниями Веронике не поможешь.
Серая троица вышла в холл, еще раз смерила нас с ног до головы недружелюбным взглядом, но, поскольку скудость нашей одежды не оставляла сомнений, что мы не прячем под нею базуку или хотя бы пистолет, нас отпустили с миром.
— Это не по правилам! — возмущался Прошка, когда мы возвращались домой. — Они должны были составить протокол и дать нам подписать!
— Скажи спасибо, что тебе не дали пинка, — философски заметил Генрих и рассказал эпизод, на этот раз о приятеле, которого однажды пригласили присутствовать при досмотре мертвецки пьяного гражданина. Когда приятель, невзирая на выразительные подмигивания служителей закона, отказался подписывать протокол, где утверждалось, что, когда гражданина привели в участок, он был гол как сокол, у строптивого понятого мигом обнаружили в кармане ручку-пистолет. Как она туда попала, неизвестно, но в итоге приятель Генриха заплатил за свою принципиальность около тысячи долларов. Таким оказался суммарный гонорар адвоката, который год спустя добился прекращения дела «за недоказанностью».
Леша и Марк уже ждали нас дома. К счастью, недолго, потому что задержались, врезая мне новый замок. Они подтвердили, что из квартиры ничего не пропало, даже старинная золотая брошь с сапфиром, которую покойная бабушка подарила мне на шестнадцатилетие.
— Но половину посуды тебе придется заменить, — предупредил Марк. Взломщик не утруждал себя, доставая из буфета по тарелочке, просто вынул полки вместе со всем содержимым, и посуда, естественно, попадала на пол.
— Ты должна позвонить маме, — сказал Леша. — Она оставила на автоответчике аж три сообщения и в последний раз говорила очень сердито.
Я с сомнением посмотрела на часы, прикидывая, сколько времени сейчас в Торонто.
— Давай-давай звони, не раздумывай! — насел Прошка, немного знавший мою маму и потому представлявший, чем может обернуться ее сердитость.
Я послушно побрела к телефонному аппарату.
Первую половину нашего разговора я опущу. Скажу только, что при первых раскатах маминого голоса мысль о счете, который телефонисты предъявят Марку за этот международный разговор, мгновенно вылетела у меня из головы. Вторая половина была более содержательной.
— Папа сказал мне, что ты разыскиваешь Вероникину тетю, — сообщила мама, слегка отдышавшись. — Он, как всегда, все перепутал. Валерия Пищик — вдова его коллеги с другой кафедры, и папа относил ей деньги, собранные сотрудниками института на похороны мужа. А сестру Ларисы зовут Валентиной. Валентина Максимовна Пустельга. Тоже птичья фамилия. Адреса у меня нет, но есть телефон. Хотя его, наверное, уже сто раз поменяли… Но на всякий случай запиши. Если что, на телефонной станции подскажут новый номер.
— Какая у тебя прекрасная память, мамочка! — льстиво сказала я.
— Память! — фыркнула мама. — Неужели ты думаешь, что я столько лет держу в голове всякий хлам! Просто у меня сохранилась старая записная книжка.
Да, в голове у моей мамы царит образцовый порядок. Старый хлам она держит в других местах. Я вот уже пять лет безуспешно пытаюсь от него избавиться. Но это еще пустяки. Видели бы вы глаза моего папы, когда он обозревал багаж, предназначенный для отправки в Канаду!
Я пожелала маме доброй ночи и тут же набрала номер Полевичека, желая передать ему свежие новости о тетушке Вероники. Михаила Ильича на месте не оказалось, я продиктовала для него сообщение и вернулась к друзьям.
— Марк, ты все-таки не прав насчет моей версии, — сказала я, протягивая ему бумажки. — Посмотри, в нее укладываются все известные нам факты!
Марк взял листочки и погрузился в их изучение. Воспользовавшись его сосредоточенностью, Прошка улизнул на кухню.
— Нет, не все, — заговорил Марк спустя пять минут, откладывая бумажки. Во-первых, остается пресловутая трусость Романа. Во-вторых, ты не потрудилась объяснить, каким образом Цыганков узнал о швейцарских миллионах Вероники. Насколько я помню, ты специально предупредила сестрицу, чтобы она не светилась.
— Да, но я опоздала. Она уже успела позвонить из Цюриха Людмиле.
— Правильно. — Марк кивнул. — Но, заметь, Людмила в то время с Цыганковым не контактировала. Она у него не преподавала, а в труппу Романа взяли только после возвращения Вероники из Цюриха, это ясно из рассказа Тамары. Короче, если Людмила и была знакома с Цыганковым, то не настолько близко, чтобы лететь к нему с радостной вестью сразу после Вероникиного звонка. А по возвращении Вероника поехала к тебе, и ты от души постаралась напугать ее страшными сказками об участи беззаботных миллионеров. Надо думать, твоя впечатлительная сестрица немедленно снеслась с подругой и запретила ей упоминать о швейцарских деньгах даже на исповеди.
— Да, это похоже на правду, — согласился Леша. — У меня сложилось впечатление, что Тамара, например, не знает о миллионах, а ведь Людмила была ее близкой подругой.
— А откуда Роман вообще узнал о Веронике? — вдруг спросил Генрих, тоже перебирая записи.
— Как — откуда? — опешила я. — Познакомился с ней на курсах.
Марк и Генрих переглянулись и посмотрели на меня.
— По-твоему, в высшем учебном заведении, готовящем директоров отелей, не преподают английский язык? — спросил Марк.
— Ну… Наверное… Может, Цыганков хотел подтянуть хвосты перед экзаменом, — промямлила я.
— Мы, конечно, уточним, был ли у него в этом семестре экзамен по английскому. Но не кажется ли тебе, что для человека, полностью лишенного честолюбивых устремлений, — так охарактеризовала Цыганкова бывшая любовница? это несколько необычный поступок? Я имею в виду — записаться на платные курсы за три месяца до возможного экзамена. Много ты знала сокурсников, в том числе и честолюбивых, которые так поступали?
— Есть еще один непонятный момент, — сказал Генрих. — По твоей версии, сообщник Цыганкова — Макиавелли — ждал на лестнице, пока Роман выведет к нему Веронику. Но они должны были как-то объяснить ей его присутствие. Иначе получается какой-то рояль в кустах! Даже если в ту минуту Вероника ничего не соображала, то потом она не могла не задуматься над его странным появлением… — Не говоря уже о том, что болтаться под дверью квартиры, где должно произойти убийство, рискованно, — подхватил Марк. — Если твой Макиавелли такой комбинатор, как ты описываешь, он не мог допустить такого прокола.
— Хватит! Прекратите! — закричала я, затыкая уши. — У меня была такая стройная, изящная версия, а вы превратили ее в какое-то сито! Роман не мог убить, потому что трус, потому что не знал о Вероникиных миллионах, потому что сообщник не мог поджидать его на лестнице, потому что… — Я осеклась и уставилась на Лешу. Он самозабвенно изучал люстру, мерно втягивая и выпуская губы. А когда Леша вот так возводит очи горе и начинает корчить рожи, это значит, что на него снизошла интеллектуальная благодать. Следуя за моим взглядом, Марк и Генрих повернули головы и застыли в почтительном ожидании. В дверях появился Прошка с охапкой бутербродов в руках. Оценив обстановку, он откусил полбутерброда и, погруженный в созерцание, начал рассеянно жевать — ну, вылитая священная корова!
Несколько минут прошли в полной тишине. Потом Леша в последний раз сложил губы трубочкой, поводил ими из стороны в сторону и как ни в чем не бывало обратился ко мне:
— Варька, помнишь, Тамара что-то говорила насчет сестры Евгения? Она, кажется, должна была приехать на спектакль.
— Да, — озадаченно подтвердила я.
— Значит, Веронику не удивило бы, если бы эта девица оказалась на лестничной площадке?
— Наверное, нет… Минуточку! Уж не намекаешь ли ты, что сообщник Цыганкова, этот Макиавелли — сестра Евгения?
— Ну, это многое бы объяснило, разве нет? Людмила не стала бы говорить о Вероникиных миллионах малознакомому ей Роману, зато вполне могла поделиться новостью с человеком, которого любила. С Евгением. А тот — с сестрой. Присутствие никому не известного приятеля Романа под дверью Вероникиной квартиры требовало бы объяснений, а появление там же сестры Евгения, о приходе которой все были предупреждены заранее, не требовало.
— Леша! Ты — гений! — воскликнула я.
И он, скромная душа, даже не сказал: «Я знаю».
— Постойте, постойте! — запротестовал Генрих. — Но, по словам Тамары, никто из их компании не был знаком с сестрой Евгения, даже Людмила. Откуда же ее мог знать Роман?
— А Роман тут и ни при чем, — ответил ему Марк. — Вернее, не то чтобы совсем ни при чем, но Людмилу он не убивал. Ему в этой пьесе досталась маленькая роль — обеспечить алиби Евгению, проводить Веронику к дверям и вверить ее заботам этой сестры… — Стоп! Стоп! Стоп! — закричала я, хватая со стола расписание наших перемещений в роковые минуты субботнего вечера. — Смотри: после ухода Людмилы Роман и Евгений провели вместе четыре минуты. Все это время они стояли на балконе гостиной, куда поминутно заходила Тамара, убиравшая посуду. Более того, в той же гостиной, правда, за занавесом, находились Сурен и Саша. А по истечении этих четырех минут Евгений подсел к Саше на диван и завел с ним светскую беседу. Ты не подозреваешь Сашу в соучастии? Странно! Тогда объясни мне, как удалось Евгению незаметно пройти с балкона через гостиную, через холл, вдоль всего коридора, а потом столь же незаметно вернуться?
— Ну… если он человек решительный и хладнокровный… — Это уже не хладнокровие. Это уже безумие! Нет, попросту глупость! Составить такую сложную комбинацию и положиться на шальное везение при выполнении самой опасной части… — Но доверить исполнение самой опасной части слабаку и трусу — не меньшая глупость!
Мы с Марком разъяренно уставились друг на друга.
— Не ссорьтесь! — вмешался Генрих. — Давайте рассмотрим, годится ли Евгений в убийцы по остальным параметрам.
Мы склонились над листками и через полчаса бурного обсуждения пришли к выводу, что Евгений годится, при условии, что Роман был его сообщником. Решительности и самообладания Лазореву хватило бы; его финансовое положение, некогда прочное, за последний год сильно пошатнулось, а богатые люди, как известно, тяжело переживают разлуку с деньгами. Кроме того, предполагаемое участие Елены (я вспомнила, как звали сестру Лазорева) могло означать, что деньги нужны ей, а не ему. А Евгений, по мнению Сурена и Тамары, ради сестры пойдет на все.
— Допустим, Лазорев и Цыганков были знакомы раньше, — говорил Марк. Когда Людмила рассказала Евгению, что у них на курсах появилась новая преподавательница, богатая американка, тот убедил Романа записаться к Веронике в группу и завязать с ней личные отношения. Потом Людмила проговорилась о швейцарских миллионах Вероники, и Лазорев придумал план, который изложила нам Варька, с той только разницей, что убить Людмилу должен был не Роман, а он сам.
— И он пожертвовал ради денег любимой девушкой? — ужаснулся Генрих.
— Не думаю, чтобы она была такой уж любимой, — сказал Леша. — Тамара говорила, что у них были неровные отношения, и только около трех месяцев назад Евгений вроде бы определился. А три месяца назад Вероника уже преподавала на курсах.
— Да, — сдалась я. — Похоже, в эту схему вписывается все. Кроме собственно убийства Людмилы. Ну не могу я поверить, чтобы Лазорев пошел на такой дурацкий риск!
— А я не могу поверить, чтобы он доверил такое рискованное дело Цыганкову! — немедленно ощетинился Марк.
— Предлагаю разрешить этот спор в честном поединке, — оживился Прошка, углядев возможность устроить балаган. — Драка не пойдет — вы в разных весовых категориях. Перетягивание каната отпадает по той же причине. Можно устроить бег в мешках, но это хлопотно — придется выходить на улицу. Для конкурса едоков маловато съестного… — И я даже знаю, по чьей вине, — грозно сказал Марк. — Еще раз увижу, что ты таскаешь из кухни бутерброды, заставлю отрабатывать.
— Прошку? Отрабатывать? — Генрих покачал головой. — Лучше возьми деньгами. А то он тебе такого наработает!.. Вот, помню… — Не слушайте его! Все это не правда! — заверещал Прошка.
— Я долго молчал, но больше не могу молчать… — Я не виноват, что рухнул твой сортир! Ты сам подсунул мне гнилые доски… — Ничего себе — гнилые! У меня пятеро детей по ним целый месяц прыгали хоть бы одна сломалась!
— Вот и допрыгались.
— Это я допрыгался, — мрачно уточнил Генрих. — Представляете, захожу в будку, закрываю дверь, устраиваюсь со всеми удобствами и вдруг: трах-тара-рах! — получаю по лбу. Открываю глаза, кругом — чистое поле, на мне — какие-то доски, рядом ревут дети. «Испугались, малыши» — расчувствовался я. Прислушиваюсь — и что же я слышу? «Папа! папочка! Что ты сделал с нашим новым туалетом?»
Я повалилась на диван.
А в следующую секунду вскочила и заорала благим матом:
— О Боже! Доска!!!
Глава 18
Все так и подпрыгнули.
— Ты что, совсем спятила?! — возмутился Прошка.
— Нет. Я поняла, каким образом Лазорев проник в спальню. По доске! Главное, я эту доску своими глазами видела! Даже шишку об нее набила.
— Что ж тебя сразу-то не осенило? — недовольно пробурчал Прошка. Вероника давно уже была бы дома, а мы полным ходом укладывали рюкзачки. Столько времени по твоей милости потрачено впустую! А еще говорила: «Удар по голове! Лучший способ пробудить мудрость!»
— Ну-ка, помолчи, — велел Марк. — Где ты видела доску, Варвара? Когда?
— В раздевалке у Вероники. Сразу после того, как обнаружили тело Людмилы. Я хватилась Вероники и начала искать ее по всей квартире. Ни на кухне, ни в комнатах ее не было. Тогда я решила посмотреть там. Влетела и со всего маху ударилась лбом об эту доску. Потом побежала на лестницу. Искала в подъезде, на улице, пока не приехала милиция. Они подхватили меня под белы ручки и повели обратно, в квартиру. Собрали всех в гостиной под присмотром Полевичека и начали вызывать по одному в другую комнату на допрос. Тем временем криминалисты осматривали квартиру. Когда нас всех опросили, Дуболом — начальник Полевичека — пожелал взглянуть на наши личные вещи. Я повела его в темную комнатушку, где висела моя сумка. И доски там уже не было! Тогда я не придала этому значения, не до того было. Подумала: переставили куда-нибудь. А сегодня, когда мы сидели дома у Вероники, у меня мелькнула мысль, что доски нигде не видно. А она здоровая — в полтора моих роста.
— Ну, в полтора твоих роста — это не здоровая, — ввернул Прошка.
— Заткнись! — рявкнул Марк.
— Возможно, конечно, она валяется где-нибудь под диваном, — продолжала я. — Но подумайте: зачем милиционерам переносить ее в другое место? А вот убийце, если он с ее помощью забрался в спальню, был резон. Эта доска, вернее, ее отсутствие, — обеспечивала ему алиби. Мне представляется, что дело было так: Роман, Евгений и Людмила разговаривали на балконе. Роман сказал: «Люся, можно тебя на минутку?» — и увел ее в гостиную. Туда время от времени заходила Тамара, но, даже если бы она увидела Романа, беседующего с Людмилой, никакой опасности для преступников это не представляло. Да, я забыла сказать: перед началом спектакля шторы в гостиной задернули. Поэтому никто не видел, что делал на балконе Евгений. И, пока Роман, к примеру, жаловался Людмиле на свою актерскую бездарность, Евгений перекинул заранее приготовленную доску с парапета балкона на подоконник спальни — все окна из-за жары были открыты.
— Как же они сумели незаметно пронести ее на балкон? — спросил Леша.
— Почему — незаметно? Роман, как и остальные актеры, бывал у Вероники каждый день. Вероника — его девушка, и он вполне мог предложить ей помощь в обустройстве балкона — например, смастерить там какую-нибудь полочку или ящик для цветов — и совершенно открыто принести доску за пару дней до субботы. На чем я остановилась? Ах да! Лазорева на балконе никто не видел, шторы были задернуты, а вход блокировал Роман, одновременно отвлекая Людмилу. Евгений пробрался по доске в спальню и спрятался за шторой. Роман говорит Людмиле: «Слушай, может, пока они тут возятся, мы с тобой повторим такую-то сцену? Иди, переоденься и позови меня, когда будешь готова». Людмила идет в спальню, снимает платье, надевает костюм донны Марии, и в этот момент Лазорев подкрадывается к ней сзади и душит поясом. Потом вылезает через окно, возвращается по доске на балкон и ставит доску на место. А все это время Роман, подпирая спиной балконную дверь, изображает оживленный разговор, обрывки которого слышит Тамара, когда приходит в гостиную за очередной порцией посуды.
— А как они потом убрали доску с балкона? — спросил Леша. — Ведь вскоре после того, как Людмила закрылась в спальне, из-за занавеса вышел Александр, сел на диван и просидел там до конца — до той минуты, когда Вероника подняла крик. Не могли же Цыганков с Лазоревым унести доску у него на глазах! А раньше они бы не успели. Даже если Евгений уже был в спальне, когда туда вошла Людмила, ему еще нужно было дождаться, пока она переоденется, убить ее и перебраться на балкон.
— Да, действительно, — растерялась я. — Может быть, они убрали доску потом, когда Вероника закричала?
— Ты говорила, что все вбежали в спальню сразу вслед за тобой. А когда ты хватилась Вероники, все, кроме Тамары и Александра, еще стояли над телом, напомнил Леша.
Я потерла лоб, потом закрыла глаза и попыталась мысленно вернуться в тот субботний вечер. Вот мы сидим в гостиной, потягиваем кто вино, кто коктейль, едим и обсуждаем пьесу. Вот Сурен просит Сашу помочь ему с аппаратурой, они скрываются за занавесом, и оттуда доносятся звуки органа. Роман встает и предлагает пойти покурить, Людмила и Евгений выходят вслед за ним на балкон. Мы с Тамарой и Вероникой собираем грязные тарелки и уходим на кухню. Вероника достает мусорное ведро и счищает туда объедки. Я открываю холодильник, вижу, что он заполнен, пытаюсь освободить место для салатниц, но понимаю, что места все равно не хватит, и начинаю перекладывать закуски в более компактную тару. Тамара выходит и через минуту возвращается с новыми салатницами. Занимаясь делом, мы болтаем. Вероника выпытывает у меня, понравилась ли мне ее игра, а я виртуозно перевожу разговор на достоинства пьесы. Снова появляется Тамара, перекидывается с нами несколькими фразами и опять уходит. Наконец она ставит передо мной последнее блюдо, берет полотенце и пристраивается рядом с Вероникой. Я убираю бутерброды с блюда в пакет, кладу пакет в холодильник поверх какой-то банки и иду в ванную, потому что чувствую, что у меня потек макияж. Ожесточенно тру мыльной губкой веки и скулы, смотрюсь в зеркало и повторяю процедуру. Проклятая «водостойкая» тушь никак не желает смываться. Отчаявшись, я хватаю Вероникино полотенце, тру лицо и оставляю на белом махровом полотне сероватые разводы. За стенкой раздается шум спускаемой воды, стук защелки, и кто-то дергает дверь ванной.
— Ты что, совсем спятила?! — возмутился Прошка.
— Нет. Я поняла, каким образом Лазорев проник в спальню. По доске! Главное, я эту доску своими глазами видела! Даже шишку об нее набила.
— Что ж тебя сразу-то не осенило? — недовольно пробурчал Прошка. Вероника давно уже была бы дома, а мы полным ходом укладывали рюкзачки. Столько времени по твоей милости потрачено впустую! А еще говорила: «Удар по голове! Лучший способ пробудить мудрость!»
— Ну-ка, помолчи, — велел Марк. — Где ты видела доску, Варвара? Когда?
— В раздевалке у Вероники. Сразу после того, как обнаружили тело Людмилы. Я хватилась Вероники и начала искать ее по всей квартире. Ни на кухне, ни в комнатах ее не было. Тогда я решила посмотреть там. Влетела и со всего маху ударилась лбом об эту доску. Потом побежала на лестницу. Искала в подъезде, на улице, пока не приехала милиция. Они подхватили меня под белы ручки и повели обратно, в квартиру. Собрали всех в гостиной под присмотром Полевичека и начали вызывать по одному в другую комнату на допрос. Тем временем криминалисты осматривали квартиру. Когда нас всех опросили, Дуболом — начальник Полевичека — пожелал взглянуть на наши личные вещи. Я повела его в темную комнатушку, где висела моя сумка. И доски там уже не было! Тогда я не придала этому значения, не до того было. Подумала: переставили куда-нибудь. А сегодня, когда мы сидели дома у Вероники, у меня мелькнула мысль, что доски нигде не видно. А она здоровая — в полтора моих роста.
— Ну, в полтора твоих роста — это не здоровая, — ввернул Прошка.
— Заткнись! — рявкнул Марк.
— Возможно, конечно, она валяется где-нибудь под диваном, — продолжала я. — Но подумайте: зачем милиционерам переносить ее в другое место? А вот убийце, если он с ее помощью забрался в спальню, был резон. Эта доска, вернее, ее отсутствие, — обеспечивала ему алиби. Мне представляется, что дело было так: Роман, Евгений и Людмила разговаривали на балконе. Роман сказал: «Люся, можно тебя на минутку?» — и увел ее в гостиную. Туда время от времени заходила Тамара, но, даже если бы она увидела Романа, беседующего с Людмилой, никакой опасности для преступников это не представляло. Да, я забыла сказать: перед началом спектакля шторы в гостиной задернули. Поэтому никто не видел, что делал на балконе Евгений. И, пока Роман, к примеру, жаловался Людмиле на свою актерскую бездарность, Евгений перекинул заранее приготовленную доску с парапета балкона на подоконник спальни — все окна из-за жары были открыты.
— Как же они сумели незаметно пронести ее на балкон? — спросил Леша.
— Почему — незаметно? Роман, как и остальные актеры, бывал у Вероники каждый день. Вероника — его девушка, и он вполне мог предложить ей помощь в обустройстве балкона — например, смастерить там какую-нибудь полочку или ящик для цветов — и совершенно открыто принести доску за пару дней до субботы. На чем я остановилась? Ах да! Лазорева на балконе никто не видел, шторы были задернуты, а вход блокировал Роман, одновременно отвлекая Людмилу. Евгений пробрался по доске в спальню и спрятался за шторой. Роман говорит Людмиле: «Слушай, может, пока они тут возятся, мы с тобой повторим такую-то сцену? Иди, переоденься и позови меня, когда будешь готова». Людмила идет в спальню, снимает платье, надевает костюм донны Марии, и в этот момент Лазорев подкрадывается к ней сзади и душит поясом. Потом вылезает через окно, возвращается по доске на балкон и ставит доску на место. А все это время Роман, подпирая спиной балконную дверь, изображает оживленный разговор, обрывки которого слышит Тамара, когда приходит в гостиную за очередной порцией посуды.
— А как они потом убрали доску с балкона? — спросил Леша. — Ведь вскоре после того, как Людмила закрылась в спальне, из-за занавеса вышел Александр, сел на диван и просидел там до конца — до той минуты, когда Вероника подняла крик. Не могли же Цыганков с Лазоревым унести доску у него на глазах! А раньше они бы не успели. Даже если Евгений уже был в спальне, когда туда вошла Людмила, ему еще нужно было дождаться, пока она переоденется, убить ее и перебраться на балкон.
— Да, действительно, — растерялась я. — Может быть, они убрали доску потом, когда Вероника закричала?
— Ты говорила, что все вбежали в спальню сразу вслед за тобой. А когда ты хватилась Вероники, все, кроме Тамары и Александра, еще стояли над телом, напомнил Леша.
Я потерла лоб, потом закрыла глаза и попыталась мысленно вернуться в тот субботний вечер. Вот мы сидим в гостиной, потягиваем кто вино, кто коктейль, едим и обсуждаем пьесу. Вот Сурен просит Сашу помочь ему с аппаратурой, они скрываются за занавесом, и оттуда доносятся звуки органа. Роман встает и предлагает пойти покурить, Людмила и Евгений выходят вслед за ним на балкон. Мы с Тамарой и Вероникой собираем грязные тарелки и уходим на кухню. Вероника достает мусорное ведро и счищает туда объедки. Я открываю холодильник, вижу, что он заполнен, пытаюсь освободить место для салатниц, но понимаю, что места все равно не хватит, и начинаю перекладывать закуски в более компактную тару. Тамара выходит и через минуту возвращается с новыми салатницами. Занимаясь делом, мы болтаем. Вероника выпытывает у меня, понравилась ли мне ее игра, а я виртуозно перевожу разговор на достоинства пьесы. Снова появляется Тамара, перекидывается с нами несколькими фразами и опять уходит. Наконец она ставит передо мной последнее блюдо, берет полотенце и пристраивается рядом с Вероникой. Я убираю бутерброды с блюда в пакет, кладу пакет в холодильник поверх какой-то банки и иду в ванную, потому что чувствую, что у меня потек макияж. Ожесточенно тру мыльной губкой веки и скулы, смотрюсь в зеркало и повторяю процедуру. Проклятая «водостойкая» тушь никак не желает смываться. Отчаявшись, я хватаю Вероникино полотенце, тру лицо и оставляю на белом махровом полотне сероватые разводы. За стенкой раздается шум спускаемой воды, стук защелки, и кто-то дергает дверь ванной.