Копперсвейт был не из тех людей, которым слежка за ними может отбить аппетит к завтраку. Но не успели он и Доббинс положить салфетки, как им была подана визитная карточка.
– Aгa, – воскликнул Билли, – это мой друг барон! Доббинс разбил ложечкой яйцо.
– Рановато для визита. Вероятно, он пришел договориться о моем официальном представлении королю. Или, что еще более вероятно, пришел жаловаться на тебя.
Слуга, принесший карточку, все еще стоял в комнате.
– Простите, сэр, – сказал он. – Барон спрашивал вашего секретаря.
Копперсвейт несколько неуверенно рассмеялся и встал.
– Оставьте нас вдвоем на пять минут, – сказал он своему начальнику. – После этого мы будем рады видеть американского представителя.
Он прошел в чопорную приемную, где ряды стульев с поблекшей позолотой казались мечтателями, застигнутыми врасплох дневным светом.
– Доброе утро, – сказал Билли.
Толстый премьер, по-видимому, тоже провел плохую ночь. Мешки под его хитрыми глазками стали еще темнее, чем несколько часов назад, а щетинистые усы торчали во все стороны. Тем не менее, улыбка появилась на лице Раслова, как только он и Копперсвейт обменялись рукопожатием.
– Я очень рад! – пробормотал он.
– Я также очень рад. Сначала я думал, что вы хотите видеть самого представителя, – сказал Билли.
Улыбка на лице колибрийца стала шире.
– Милый юноша, – любезно произнес барон Раслов, – не разрешите ли вы человеку, который значительно старше вас и немного опытнее, сделать одну чисто техническую поправку к вашим словам?
– Валяйте! – согласился Копперсвейт; он уже начал чувствовать себя свободнее.
– Она сводится вот к чему, – начал премьер. – Никакое лицо, кем бы оно ни было послано, не является «представителем» до тех пор, пока монарх, ко двору которого оно прибыло, не пригласил его и не принял от него его верительных грамот и полномочий. – Глаза барона сузились. – Я говорю, что это чисто техническая поправка, и в отношении дорогого мистера Доббинса мы надеемся быстро все уладить. Тем не менее, выражаясь точно, до тех пор…
– До тех пор, – подхватил Билли, – вы предпочитаете иметь дело со мной. – Он больше не беспокоился за себя, но чувствовал, что находится лицом к лицу с одним из врагов принцессы, а когда он бывал настороже, то всегда принимал беспечный тон. – Не угодно ли вам присесть?
Барон сел. Хрупкий золоченый стул тревожно заскрипел под ним.
– Прекрасно, – сказал Копперсвейт. – Итак, чем же я могу быть вам полезен?
Барон Раслов заморгал. Но у колибрийцев есть одно свойство, общее с американцами: они не любят долго ходить вокруг да около. Все еще улыбаясь, премьер приступил к делу:
– Мистер Копперсвейт, если ваш шеф пока еще не американский представитель, то вы не можете его заменять; между тем, я – премьер-министр этой страны. Я требую у вас выдачи одного пакета.
Билли ответил улыбкой на улыбку.
– Я рад служить вам, но… о каком пакете вы говорите?
– О документе, если вы хотите, об определенной бумаге.
– Право, наша миссия полна бумаг, барон. – Мне кажется, для этого миссии и существуют. Но у меня еще не было времени просмотреть весь наш хлам… то есть документы нашей миссии. Я сегодня же приступлю к делу при содействии клерков, оставленных здесь предшественником мистера Доббинса. Только мне кажется, что все документы в этом доме представляют собственность американского правительства.
Как будто дождавшись условной реплики, премьер встал. Очевидно, первый акт маленькой комедии был окончен. Но очевидно было также, что второй акт начнется немедленно: барон потер свои жирные руки.
– Мистер Копперсвейт, – сказал он, причем, даже стоя перед все еще сидящим Билли, старавшимся сохранять беспечный вид, колибриец был немногим выше американского атташе. – Мистер Копперсвейт, я поздравляю вас с таким талантом к казуистике. Нисколько не умаляя этого искусства, смею сказать, что оно является необходимой принадлежностью карьеры дипломата. Но я предлагаю вам изучить еще другое искусство: вы должны научиться скромности. Без нее ваша карьера может не пойти дальше начала. – Его улыбка не изменила ему. – Есть у вас та бумага, о которой я говорю?
По-видимому, сидеть дольше было бесполезно. Копперсвейт встал.
– Барон, – сказал он, – с моей стороны было бы нескромностью, если бы я вам ответил.
– Это ваше последнее слово? – спросил премьер.
– Совершенно верно, – сказал Билли. Барон поклонился. Билли ответил поклоном.
– А теперь, – осведомился барон Раслов, – могу ли я сказать два слова вашему шефу?
На стене болтался шнурок старомодной сонетки. Копперсвейт дернул его.
Пока слуга ходил звать Доббинса, в комнате царило молчание. Но когда появился несколько растерянный мистер Доббинс, Раслов, не переставая улыбаться, тотчас заговорил:
– Мистер Доббинс, я счастлив видеть вас, но должен отложить изъявление своего удовольствия до более благоприятного случая, который, я надеюсь, скоро представится. Вы, конечно, знаете, что правительство той страны, куда назначается представитель, может протестовать против кого-либо из сопровождающих его лиц, и притом без указания причин. Такие протесты не считаются оскорбительными и их принято уважать.
– Да… гм… да, конечно, – пробормотал Доббинс, он нервно теребил свои тщательно нафабренные усы.
Тут наконец улыбка Раслова иссякла.
– Сэр, если вы немедленно не отошлете вашего предприимчивого молодого атташе назад в Америку, мое правительство протелеграфирует колибрийскому представителю в Вашингтоне, чтобы он обратился в ваш департамент иностранных дел с просьбой об его отозвании.
Глава XI. Блеск золота
Глава XII. Сердце принцессы
– Aгa, – воскликнул Билли, – это мой друг барон! Доббинс разбил ложечкой яйцо.
– Рановато для визита. Вероятно, он пришел договориться о моем официальном представлении королю. Или, что еще более вероятно, пришел жаловаться на тебя.
Слуга, принесший карточку, все еще стоял в комнате.
– Простите, сэр, – сказал он. – Барон спрашивал вашего секретаря.
Копперсвейт несколько неуверенно рассмеялся и встал.
– Оставьте нас вдвоем на пять минут, – сказал он своему начальнику. – После этого мы будем рады видеть американского представителя.
Он прошел в чопорную приемную, где ряды стульев с поблекшей позолотой казались мечтателями, застигнутыми врасплох дневным светом.
– Доброе утро, – сказал Билли.
Толстый премьер, по-видимому, тоже провел плохую ночь. Мешки под его хитрыми глазками стали еще темнее, чем несколько часов назад, а щетинистые усы торчали во все стороны. Тем не менее, улыбка появилась на лице Раслова, как только он и Копперсвейт обменялись рукопожатием.
– Я очень рад! – пробормотал он.
– Я также очень рад. Сначала я думал, что вы хотите видеть самого представителя, – сказал Билли.
Улыбка на лице колибрийца стала шире.
– Милый юноша, – любезно произнес барон Раслов, – не разрешите ли вы человеку, который значительно старше вас и немного опытнее, сделать одну чисто техническую поправку к вашим словам?
– Валяйте! – согласился Копперсвейт; он уже начал чувствовать себя свободнее.
– Она сводится вот к чему, – начал премьер. – Никакое лицо, кем бы оно ни было послано, не является «представителем» до тех пор, пока монарх, ко двору которого оно прибыло, не пригласил его и не принял от него его верительных грамот и полномочий. – Глаза барона сузились. – Я говорю, что это чисто техническая поправка, и в отношении дорогого мистера Доббинса мы надеемся быстро все уладить. Тем не менее, выражаясь точно, до тех пор…
– До тех пор, – подхватил Билли, – вы предпочитаете иметь дело со мной. – Он больше не беспокоился за себя, но чувствовал, что находится лицом к лицу с одним из врагов принцессы, а когда он бывал настороже, то всегда принимал беспечный тон. – Не угодно ли вам присесть?
Барон сел. Хрупкий золоченый стул тревожно заскрипел под ним.
– Прекрасно, – сказал Копперсвейт. – Итак, чем же я могу быть вам полезен?
Барон Раслов заморгал. Но у колибрийцев есть одно свойство, общее с американцами: они не любят долго ходить вокруг да около. Все еще улыбаясь, премьер приступил к делу:
– Мистер Копперсвейт, если ваш шеф пока еще не американский представитель, то вы не можете его заменять; между тем, я – премьер-министр этой страны. Я требую у вас выдачи одного пакета.
Билли ответил улыбкой на улыбку.
– Я рад служить вам, но… о каком пакете вы говорите?
– О документе, если вы хотите, об определенной бумаге.
– Право, наша миссия полна бумаг, барон. – Мне кажется, для этого миссии и существуют. Но у меня еще не было времени просмотреть весь наш хлам… то есть документы нашей миссии. Я сегодня же приступлю к делу при содействии клерков, оставленных здесь предшественником мистера Доббинса. Только мне кажется, что все документы в этом доме представляют собственность американского правительства.
Как будто дождавшись условной реплики, премьер встал. Очевидно, первый акт маленькой комедии был окончен. Но очевидно было также, что второй акт начнется немедленно: барон потер свои жирные руки.
– Мистер Копперсвейт, – сказал он, причем, даже стоя перед все еще сидящим Билли, старавшимся сохранять беспечный вид, колибриец был немногим выше американского атташе. – Мистер Копперсвейт, я поздравляю вас с таким талантом к казуистике. Нисколько не умаляя этого искусства, смею сказать, что оно является необходимой принадлежностью карьеры дипломата. Но я предлагаю вам изучить еще другое искусство: вы должны научиться скромности. Без нее ваша карьера может не пойти дальше начала. – Его улыбка не изменила ему. – Есть у вас та бумага, о которой я говорю?
По-видимому, сидеть дольше было бесполезно. Копперсвейт встал.
– Барон, – сказал он, – с моей стороны было бы нескромностью, если бы я вам ответил.
– Это ваше последнее слово? – спросил премьер.
– Совершенно верно, – сказал Билли. Барон поклонился. Билли ответил поклоном.
– А теперь, – осведомился барон Раслов, – могу ли я сказать два слова вашему шефу?
На стене болтался шнурок старомодной сонетки. Копперсвейт дернул его.
Пока слуга ходил звать Доббинса, в комнате царило молчание. Но когда появился несколько растерянный мистер Доббинс, Раслов, не переставая улыбаться, тотчас заговорил:
– Мистер Доббинс, я счастлив видеть вас, но должен отложить изъявление своего удовольствия до более благоприятного случая, который, я надеюсь, скоро представится. Вы, конечно, знаете, что правительство той страны, куда назначается представитель, может протестовать против кого-либо из сопровождающих его лиц, и притом без указания причин. Такие протесты не считаются оскорбительными и их принято уважать.
– Да… гм… да, конечно, – пробормотал Доббинс, он нервно теребил свои тщательно нафабренные усы.
Тут наконец улыбка Раслова иссякла.
– Сэр, если вы немедленно не отошлете вашего предприимчивого молодого атташе назад в Америку, мое правительство протелеграфирует колибрийскому представителю в Вашингтоне, чтобы он обратился в ваш департамент иностранных дел с просьбой об его отозвании.
Глава XI. Блеск золота
Растерянный взгляд Доббинса сказал Билли: «Говорил я тебе!» Самому же Доббинсу его сердце шептало: «За этим безусловно кроются серьезные неприятности. Публичная сцена с принцессой, потом этот пакет и то, как он его получил!… Это опасно. Совершенно непредвиденное осложнение и – по его вине, по вине этого мальчишки… Это освобождает меня от всяких данных ему обещаний. Для его же пользы надо отослать его домой: там по крайней мере он будет в безопасности… Мой долг… Да, это опасная история: человек с такой носовой перегородкой, как у барона, не может быть честен».
Поэтому вслух Доббинс объявил:
– Премьер имеет право этого требовать, Копперсвейт. Значит…
Билли с небрежным видом закурил папиросу, но он был более взволнован, чем показывал. Он ожидал от барона только жалобы на свое поведение.
– Дядя Фред, вы знаете, почему этот человек…
– Пожалуй, мне лучше… гм… не знать официально. Дело обстоит просто: если колибрийское правительство по какой бы то ни было причине протестует против тебя, ты должен уехать. (Насколько отличался этот разговор от нью-йоркской беседы с графом Ласковацем!) Боюсь, что из этого затруднения нет другого выхода.
Барон с улыбкой поддакивал этим словам.
– Я полагаю, – с внезапной решимостью воскликнул Билли, – что другой выход есть!
– Что-о? – выразил свое недоумение мистер Доббинс.
Барон только поднял брови.
– Что такое? – вторично спросил Доббинс.
В простенке между окнами приемной стоял старенький письменный столик.
– Выход в этом направлении, – сказал Билли и подошел к столику.
В стареньком столике неожиданно нашлось все нужное – перья, чернила и бумага. Стройная фигура Копперсвейта склонилась над бюваром. Его широкие плечи загородили бумагу, на которой он черкнул несколько строк и поставил свою подпись.
– Барон! – сказал он, возвращаясь. – Вы понимаете в дипломатии гораздо больше меня или мистера Доббинса: вы вполне уверены, что я должен покинуть службу?
Барон с чрезвычайно довольным видом ответил:
– Вы должны или отказаться от занимаемой вами должности в американской дипломатической службе, или же – мне очень неприятно это сказать – вас к этому принудят.
– Выставят, – поправил Билли. – По-американски это называется «выставить», хотя впервые это слово в таком смысле использовал еще Шекспир. Итак, как лицо, принадлежащее к персоналу мистера Доббинса, я должен подать в отставку и уехать, или же меня выставят и я уеду. Ну, а что если бы я не принадлежал к его персоналу? Что если бы я был просто обыкновенным американским гражданином? Мистер Доббинс, дядя Фред, вот моя отставка: я ухожу с должности и… остаюсь!
– Как? Что?! – Доббинс подскочил на стуле. – Что ты еще выдумаешь?
Барон Раслов тоже был явно озадачен. Но, покачав головой, он сохранил свой неизменный сладкий вид.
– Мистер Копперсвейт, я преклоняюсь перед вашей изобретательностью. Но, право, климат Колибрии, как помнится, было сказано не то мистеру Доббинсу, не то вам, крайне вреден для людей определенного типа. Вы принадлежите к этому типу.
– Я принадлежу к неиммунизированным людям? – усмехнулся Билли.
– Дипломатическая служба, – вздохнул барон, – является единственной известной профилактикой. – Он направился к двери. – Мистер Доббинс, я искренне советую вам употребить все ваше влияние на вашего храброго соотечественника.
Он вышел. Билли первый спохватился позвонить слуге, чтобы проводить его.
Затем оба американца – они уже не были начальником и его секретарем – остались в приемной одни. Доббинс, казалось, старался вырвать с корнями свои усы.
– А ты, – крикнул он своему бывшему подчиненному, – ты еще уверял, что все неприятности кончились!
– Не унывайте, – сказал Билли и похлопал своего старшего друга по плечу. – Они и кончились – в отношении вас.
– Кончились? – чуть не плача, повторил Доббинс. – Кончились, когда ты добровольно отказался от неприкосновенности, которую тебе давала принадлежность к миссии?
– Дипломатическая неприкосновенность не много значит в Колибрии, – возразил Копперсвейт. – А кроме того, – добавил он, – вы сами видели, что мне ничего не оставалось, как добровольная или принудительная отставка.
Большинство людей, когда чувствуют, что их побили в споре, возвращаются к своей исходной предпосылке и начинают все сначала. Это кажется им более достойным, чем сдача позиций. Так поступил и Доббинс.
– Кончились! – иронически воскликнул он. – Если кончилась моя ответственность за тебя перед департаментом иностранных дел, то ты лишь удвоил мою ответственность перед твоей семьей.
– Вы считаете меня несовершеннолетним?
– Я не считаю тебя достигшим того возраста, когда люди становятся благоразумными, и сомневаюсь, чтобы ты когда-либо его достиг. – Затем Доббинс оттаял. – Послушай, Билли, тебе необходимо уехать!
Память Копперсвейта перенесла его в кафе «Колибрия» на Ректор-стрит, а оттуда перепрыгнула в литерную ложу Национального оперного театра во Влофе.
– Я должен остаться, – упрямо, но более мягким тоном произнес он.
– Это опасно.
– Я так не думаю.
– А я это ясно вижу.
– Ну что ж, я не боюсь.
– Но я не могу отступать от правил. Этот чертов барон прав. А поскольку он опирается на право, я не могу защищать тебя. Понимаешь, не могу!
– А вы и не беспокойтесь, – сказал Билли.
– Но послушай минутку, Билли. Придется, пожалуй, сказать тебе… Видишь ли, твои родные… Ты помнишь, какой они подняли шум, когда узнали – когда я нечаянно проговорился им – об этой девушке из кафе?
– Еще бы! Вся эта кутерьма поднялась при мне. Это все обрушилось на мою голову.
– Хорошо. А знаешь ли ты, почему они в конце концов согласились на твой отъезд со мной? Только потому, что они не верили, что «девушка с тамбурином», вскружившая тебе голову, действительно покинула Нью-Йорк. Они думали, что если ты поедешь сюда искать ее, ты ее не найдешь и мысль о ней постепенно выветрится из твоей головы. Поэтому они и вверили тебя моему попечению. А теперь, оставаясь здесь, ты подвергаешься опасности худшей, чем… гм… опрометчивая женитьба. Я повторяю, что я отвечаю за тебя перед твоим отцом и матерью. Ты должен это понять и уехать. Да, да, барон не шутит!
– Я должен остаться в Колибрии, – вторично заявил Билли. – Обо всем этом я догадывался, и все-таки я должен остаться.
Мистер Доббинс схватил его за обе руки.
– Но почему? Скажи, почему? – Копперсвейт только покачал головой. – Ты что – с ума сошел?
Досада пробила стену нежности Доббинса.
В ответ на это Билли положил руки на плечи своему крестному и долгим взглядом посмотрел ему в глаза – таким долгим и пристальным, что Доббинс начал понимать.
– Да, я сошел с ума, – сказал Копперсвейт.
– Неужели ты хочешь сказать… только этого не хватало! Ты хочешь сказать, ты нашел эту… «девушку с тамбурином»?
– Подумайте немного. Вспомните вчерашний вечер – только не женщину, на которую напали на улице…
Билли остановился. Доббинс взволнованно прошептал:
– Так… значит… ты имеешь в виду… Копперсвейт кивнул.
– Да, она и есть «девушка с тамбурином».
– Бедный мой мальчик! – Доббинс дрожащими руками снова взял Билли за руки. – Но неужели ты не понимаешь? Ведь она не… ведь принцесса Ариадна не из итальянских принцесс, на которых женятся американцы. Она принцесса королевской крови. Колибрия маленькое королевство, но правящий дом в ней так стар, как… как немногие из уцелевших коронованных семей. Если бы даже она хотела, она не могла бы… да и ты не мог бы…
– Я же сказал, что я сошел с ума.
– Что же, ради небес, ты можешь сделать?
– Остаться.
Битых полчаса Доббинс расспрашивал, грозил, умолял. Это ни к чему не приводило, но он все не унимался. Вначале он думал, что Билли поддался какому-то обману зрения, что его ввело в заблуждение случайное сходство. Билли отверг это предположение, а также и то, что принцесса Ариадна не могла быть в Америке.
– Видите ли, дядя Фред, она сама признала, что была там и даже на Ректор-стрит.
– Тайна?
Копперсвейт пожал своими широкими плечами; он начал приобретать европейские манеры.
– Тогда тут заварилось что-то отчаянное! Билли, ради любви к…
И история началась сначала. Только прибытие нового посетителя положило этому конец. На этот раз гостем был предводитель радикальной партии Тонжеров. Он был введен во вторую приемную и выразил желание переговорить с мистером Копперсвейтом.
Билли встрепенулся.
– Сегодня у меня как будто журфикс [1], – сказал он и усмехнулся. – Дядя Фред, мой зрелый друг, я советую вам сойтись с влофским обществом. Если вы хотите, чтобы я вас представил, я буду очень рад это сделать, но только – как простой американский гражданин!
– Я пойду вместе с тобой разговаривать с Тонжеровым, – отечески заявил Доббинс.
– Вы? В вашем положении? И когда спрашивали не вас? Прошу вас этого не делать. Кроме того, эти переговоры только волнуют вас.
Билли был непреклонен. Через минуту он остался наедине с предводителем крайней левой колибрийского парламента и пожимал холодную костлявую руку этой персоны.
– Я чрезвычайно рад познакомиться с вами, мистер Тонжеров. Конечно, я много слышал о вас и буду счастлив услышать еще больше от вас лично. Меня всегда интересовало, чем может заниматься в монархическом государстве республиканская партия.
Улыбка мистера Тонжерова отличалась от улыбки барона Раслова: у мистера Тонжерова улыбка была кислая. Он был похож на человека, недавно поборовшего привычку к пьянству, например, колибрийскую привычку к абсенту, и горячо жалеющего об утраченных удовольствиях. Но в действительности он был просто человеком, которому не удавалось побороть несварение желудка.
– Вы очень любезны, – сказал Тонжеров.
На этот раз Билли первый перешел к делу и спросил, что угодно знаменитому политику.
И что же? Порядочно помямлив и побормотав, он тоже потребовал пресловутый пакет!
– Какой пакет?
Это стало похоже на игру в прятки.
– Тот самый, – сказал Тонжеров с выражением лица человека, отведавшего по ошибке вместо апельсина лимон, – тот самый пакет, который первоначально находился у дамы, сидевшей вчера рядом с вами на представлении «Тоски».
Вторая приемная была маленькая и выдержанная в красных тонах; то же можно было сказать о мистере Тонжерове. Красные драпировки комнаты нужно было встряхнуть и проветрить, мистера Тонжерова – тоже.
– Гм, – произнес Билли, подражая официальной манере своего бывшего шефа.
– Вот именно, – сказал республиканец. Копперсвейту больше нравился метод Раслова, но
он решил не оказывать предпочтения ни той ни другой стороне. По-видимому, он оказался обладателем чего-то весьма ценного: две соперничающие партии спорили об этом пакете. И пусть спорят! Больше того: Билли решил скрывать подлинное местонахождение пакета, пока сам не узнает о нем подробнее.
– Что было в нем? – спросил он.
– А вы его не читали? – вопросом ответил Тонжеров.
– Я не могу его прочесть
– В таком случае, я не собираюсь помогать вам в этом.
Весьма вероятно, что барон сказал бы то же самое, хотя и в более любезных выражениях. У Билли мелькнула мысль, что если ни та, ни другая сторона не упоминает о содержании документа, то скорее всего они и сами не вполне осведомлены о нем.
– Почему вы думаете, мистер Тонжеров, что он у меня? – тоном легкого удивления спросил он.
Республиканец почесал пальцем свою бородку, по которой еще лучше было бы пройтись гребешком.
– Я уверен, что он у вас.
– Но предположим, что я не признаю этого? Политический деятель нагнулся вперед и сделал
кислую просительную гримасу:
– Я не думаю, а знаю, что он у вас. Мой друг видел, как он был вам передан.
– Вчера вечером?
Тонжеров поднял свои худые плечи.
«По-видимому, – подумал Копперсвейт, – одно из дел республиканца в монархии, это развивать в себе острое зрение».
– Гм! Вы не единственное заинтересованное лицо, – сказал Билли.
Как только эти слова слетели с его губ, он понял сделанную им ошибку. Темные глаза его посетителя блеснули; рука, теребившая бородку, опустилась к карману, в котором обычно носят бумажник.
– Мистер Копперсвейт! – Он говорил сухим деловым тоном, удваивавшим оскорбительность его слов. – Наконец-то мы поняли друг друга! Я сейчас же уплачу вам за этот документ десять тысяч хрузо.
Билли сам был виноват в случившемся и знал это. Его невинные, но необдуманные слова навлекли на него это оскорбление, хотя было очевидно, что Тонжеров явился в миссию, заранее приготовившись сделать такое предложение. Тем не менее Копперсвейт поступил приблизительно так же, как Фредерик Доббинс при подобном же случае с графом Ласковацем в нью-йоркском клубе. «Пусть спорят между собой, – подумал он. – А кстати, этот джентльмен едва ли знает, что я уже больше не состою на службе у правительства Соединенных Штатов». Билли встал.
– Я сегодня не продаюсь!
Тонжеров растерялся. Его лицо отразило полное недоумение.
– Будьте здоровы, – сказал Копперсвейт.
Он сказал это так, чтобы сделать излишним всякое продолжение разговора. Политический деятель встал и покинул миссию.
Поэтому вслух Доббинс объявил:
– Премьер имеет право этого требовать, Копперсвейт. Значит…
Билли с небрежным видом закурил папиросу, но он был более взволнован, чем показывал. Он ожидал от барона только жалобы на свое поведение.
– Дядя Фред, вы знаете, почему этот человек…
– Пожалуй, мне лучше… гм… не знать официально. Дело обстоит просто: если колибрийское правительство по какой бы то ни было причине протестует против тебя, ты должен уехать. (Насколько отличался этот разговор от нью-йоркской беседы с графом Ласковацем!) Боюсь, что из этого затруднения нет другого выхода.
Барон с улыбкой поддакивал этим словам.
– Я полагаю, – с внезапной решимостью воскликнул Билли, – что другой выход есть!
– Что-о? – выразил свое недоумение мистер Доббинс.
Барон только поднял брови.
– Что такое? – вторично спросил Доббинс.
В простенке между окнами приемной стоял старенький письменный столик.
– Выход в этом направлении, – сказал Билли и подошел к столику.
В стареньком столике неожиданно нашлось все нужное – перья, чернила и бумага. Стройная фигура Копперсвейта склонилась над бюваром. Его широкие плечи загородили бумагу, на которой он черкнул несколько строк и поставил свою подпись.
– Барон! – сказал он, возвращаясь. – Вы понимаете в дипломатии гораздо больше меня или мистера Доббинса: вы вполне уверены, что я должен покинуть службу?
Барон с чрезвычайно довольным видом ответил:
– Вы должны или отказаться от занимаемой вами должности в американской дипломатической службе, или же – мне очень неприятно это сказать – вас к этому принудят.
– Выставят, – поправил Билли. – По-американски это называется «выставить», хотя впервые это слово в таком смысле использовал еще Шекспир. Итак, как лицо, принадлежащее к персоналу мистера Доббинса, я должен подать в отставку и уехать, или же меня выставят и я уеду. Ну, а что если бы я не принадлежал к его персоналу? Что если бы я был просто обыкновенным американским гражданином? Мистер Доббинс, дядя Фред, вот моя отставка: я ухожу с должности и… остаюсь!
– Как? Что?! – Доббинс подскочил на стуле. – Что ты еще выдумаешь?
Барон Раслов тоже был явно озадачен. Но, покачав головой, он сохранил свой неизменный сладкий вид.
– Мистер Копперсвейт, я преклоняюсь перед вашей изобретательностью. Но, право, климат Колибрии, как помнится, было сказано не то мистеру Доббинсу, не то вам, крайне вреден для людей определенного типа. Вы принадлежите к этому типу.
– Я принадлежу к неиммунизированным людям? – усмехнулся Билли.
– Дипломатическая служба, – вздохнул барон, – является единственной известной профилактикой. – Он направился к двери. – Мистер Доббинс, я искренне советую вам употребить все ваше влияние на вашего храброго соотечественника.
Он вышел. Билли первый спохватился позвонить слуге, чтобы проводить его.
Затем оба американца – они уже не были начальником и его секретарем – остались в приемной одни. Доббинс, казалось, старался вырвать с корнями свои усы.
– А ты, – крикнул он своему бывшему подчиненному, – ты еще уверял, что все неприятности кончились!
– Не унывайте, – сказал Билли и похлопал своего старшего друга по плечу. – Они и кончились – в отношении вас.
– Кончились? – чуть не плача, повторил Доббинс. – Кончились, когда ты добровольно отказался от неприкосновенности, которую тебе давала принадлежность к миссии?
– Дипломатическая неприкосновенность не много значит в Колибрии, – возразил Копперсвейт. – А кроме того, – добавил он, – вы сами видели, что мне ничего не оставалось, как добровольная или принудительная отставка.
Большинство людей, когда чувствуют, что их побили в споре, возвращаются к своей исходной предпосылке и начинают все сначала. Это кажется им более достойным, чем сдача позиций. Так поступил и Доббинс.
– Кончились! – иронически воскликнул он. – Если кончилась моя ответственность за тебя перед департаментом иностранных дел, то ты лишь удвоил мою ответственность перед твоей семьей.
– Вы считаете меня несовершеннолетним?
– Я не считаю тебя достигшим того возраста, когда люди становятся благоразумными, и сомневаюсь, чтобы ты когда-либо его достиг. – Затем Доббинс оттаял. – Послушай, Билли, тебе необходимо уехать!
Память Копперсвейта перенесла его в кафе «Колибрия» на Ректор-стрит, а оттуда перепрыгнула в литерную ложу Национального оперного театра во Влофе.
– Я должен остаться, – упрямо, но более мягким тоном произнес он.
– Это опасно.
– Я так не думаю.
– А я это ясно вижу.
– Ну что ж, я не боюсь.
– Но я не могу отступать от правил. Этот чертов барон прав. А поскольку он опирается на право, я не могу защищать тебя. Понимаешь, не могу!
– А вы и не беспокойтесь, – сказал Билли.
– Но послушай минутку, Билли. Придется, пожалуй, сказать тебе… Видишь ли, твои родные… Ты помнишь, какой они подняли шум, когда узнали – когда я нечаянно проговорился им – об этой девушке из кафе?
– Еще бы! Вся эта кутерьма поднялась при мне. Это все обрушилось на мою голову.
– Хорошо. А знаешь ли ты, почему они в конце концов согласились на твой отъезд со мной? Только потому, что они не верили, что «девушка с тамбурином», вскружившая тебе голову, действительно покинула Нью-Йорк. Они думали, что если ты поедешь сюда искать ее, ты ее не найдешь и мысль о ней постепенно выветрится из твоей головы. Поэтому они и вверили тебя моему попечению. А теперь, оставаясь здесь, ты подвергаешься опасности худшей, чем… гм… опрометчивая женитьба. Я повторяю, что я отвечаю за тебя перед твоим отцом и матерью. Ты должен это понять и уехать. Да, да, барон не шутит!
– Я должен остаться в Колибрии, – вторично заявил Билли. – Обо всем этом я догадывался, и все-таки я должен остаться.
Мистер Доббинс схватил его за обе руки.
– Но почему? Скажи, почему? – Копперсвейт только покачал головой. – Ты что – с ума сошел?
Досада пробила стену нежности Доббинса.
В ответ на это Билли положил руки на плечи своему крестному и долгим взглядом посмотрел ему в глаза – таким долгим и пристальным, что Доббинс начал понимать.
– Да, я сошел с ума, – сказал Копперсвейт.
– Неужели ты хочешь сказать… только этого не хватало! Ты хочешь сказать, ты нашел эту… «девушку с тамбурином»?
– Подумайте немного. Вспомните вчерашний вечер – только не женщину, на которую напали на улице…
Билли остановился. Доббинс взволнованно прошептал:
– Так… значит… ты имеешь в виду… Копперсвейт кивнул.
– Да, она и есть «девушка с тамбурином».
– Бедный мой мальчик! – Доббинс дрожащими руками снова взял Билли за руки. – Но неужели ты не понимаешь? Ведь она не… ведь принцесса Ариадна не из итальянских принцесс, на которых женятся американцы. Она принцесса королевской крови. Колибрия маленькое королевство, но правящий дом в ней так стар, как… как немногие из уцелевших коронованных семей. Если бы даже она хотела, она не могла бы… да и ты не мог бы…
– Я же сказал, что я сошел с ума.
– Что же, ради небес, ты можешь сделать?
– Остаться.
Битых полчаса Доббинс расспрашивал, грозил, умолял. Это ни к чему не приводило, но он все не унимался. Вначале он думал, что Билли поддался какому-то обману зрения, что его ввело в заблуждение случайное сходство. Билли отверг это предположение, а также и то, что принцесса Ариадна не могла быть в Америке.
– Видите ли, дядя Фред, она сама признала, что была там и даже на Ректор-стрит.
– Тайна?
Копперсвейт пожал своими широкими плечами; он начал приобретать европейские манеры.
– Тогда тут заварилось что-то отчаянное! Билли, ради любви к…
И история началась сначала. Только прибытие нового посетителя положило этому конец. На этот раз гостем был предводитель радикальной партии Тонжеров. Он был введен во вторую приемную и выразил желание переговорить с мистером Копперсвейтом.
Билли встрепенулся.
– Сегодня у меня как будто журфикс [1], – сказал он и усмехнулся. – Дядя Фред, мой зрелый друг, я советую вам сойтись с влофским обществом. Если вы хотите, чтобы я вас представил, я буду очень рад это сделать, но только – как простой американский гражданин!
– Я пойду вместе с тобой разговаривать с Тонжеровым, – отечески заявил Доббинс.
– Вы? В вашем положении? И когда спрашивали не вас? Прошу вас этого не делать. Кроме того, эти переговоры только волнуют вас.
Билли был непреклонен. Через минуту он остался наедине с предводителем крайней левой колибрийского парламента и пожимал холодную костлявую руку этой персоны.
– Я чрезвычайно рад познакомиться с вами, мистер Тонжеров. Конечно, я много слышал о вас и буду счастлив услышать еще больше от вас лично. Меня всегда интересовало, чем может заниматься в монархическом государстве республиканская партия.
Улыбка мистера Тонжерова отличалась от улыбки барона Раслова: у мистера Тонжерова улыбка была кислая. Он был похож на человека, недавно поборовшего привычку к пьянству, например, колибрийскую привычку к абсенту, и горячо жалеющего об утраченных удовольствиях. Но в действительности он был просто человеком, которому не удавалось побороть несварение желудка.
– Вы очень любезны, – сказал Тонжеров.
На этот раз Билли первый перешел к делу и спросил, что угодно знаменитому политику.
И что же? Порядочно помямлив и побормотав, он тоже потребовал пресловутый пакет!
– Какой пакет?
Это стало похоже на игру в прятки.
– Тот самый, – сказал Тонжеров с выражением лица человека, отведавшего по ошибке вместо апельсина лимон, – тот самый пакет, который первоначально находился у дамы, сидевшей вчера рядом с вами на представлении «Тоски».
Вторая приемная была маленькая и выдержанная в красных тонах; то же можно было сказать о мистере Тонжерове. Красные драпировки комнаты нужно было встряхнуть и проветрить, мистера Тонжерова – тоже.
– Гм, – произнес Билли, подражая официальной манере своего бывшего шефа.
– Вот именно, – сказал республиканец. Копперсвейту больше нравился метод Раслова, но
он решил не оказывать предпочтения ни той ни другой стороне. По-видимому, он оказался обладателем чего-то весьма ценного: две соперничающие партии спорили об этом пакете. И пусть спорят! Больше того: Билли решил скрывать подлинное местонахождение пакета, пока сам не узнает о нем подробнее.
– Что было в нем? – спросил он.
– А вы его не читали? – вопросом ответил Тонжеров.
– Я не могу его прочесть
– В таком случае, я не собираюсь помогать вам в этом.
Весьма вероятно, что барон сказал бы то же самое, хотя и в более любезных выражениях. У Билли мелькнула мысль, что если ни та, ни другая сторона не упоминает о содержании документа, то скорее всего они и сами не вполне осведомлены о нем.
– Почему вы думаете, мистер Тонжеров, что он у меня? – тоном легкого удивления спросил он.
Республиканец почесал пальцем свою бородку, по которой еще лучше было бы пройтись гребешком.
– Я уверен, что он у вас.
– Но предположим, что я не признаю этого? Политический деятель нагнулся вперед и сделал
кислую просительную гримасу:
– Я не думаю, а знаю, что он у вас. Мой друг видел, как он был вам передан.
– Вчера вечером?
Тонжеров поднял свои худые плечи.
«По-видимому, – подумал Копперсвейт, – одно из дел республиканца в монархии, это развивать в себе острое зрение».
– Гм! Вы не единственное заинтересованное лицо, – сказал Билли.
Как только эти слова слетели с его губ, он понял сделанную им ошибку. Темные глаза его посетителя блеснули; рука, теребившая бородку, опустилась к карману, в котором обычно носят бумажник.
– Мистер Копперсвейт! – Он говорил сухим деловым тоном, удваивавшим оскорбительность его слов. – Наконец-то мы поняли друг друга! Я сейчас же уплачу вам за этот документ десять тысяч хрузо.
Билли сам был виноват в случившемся и знал это. Его невинные, но необдуманные слова навлекли на него это оскорбление, хотя было очевидно, что Тонжеров явился в миссию, заранее приготовившись сделать такое предложение. Тем не менее Копперсвейт поступил приблизительно так же, как Фредерик Доббинс при подобном же случае с графом Ласковацем в нью-йоркском клубе. «Пусть спорят между собой, – подумал он. – А кстати, этот джентльмен едва ли знает, что я уже больше не состою на службе у правительства Соединенных Штатов». Билли встал.
– Я сегодня не продаюсь!
Тонжеров растерялся. Его лицо отразило полное недоумение.
– Будьте здоровы, – сказал Копперсвейт.
Он сказал это так, чтобы сделать излишним всякое продолжение разговора. Политический деятель встал и покинул миссию.
Глава XII. Сердце принцессы
Несколько минут Билли стоял в ущерб своему достоинству на ступенях миссии и смотрел, ничего особенного не обнаруживая, в оба конца Рыцарской улицы. Посещения барона и республиканца были довольно забавны, но… принцесса, принцесса!…
Однако список утренних посетителей мистера Копперсвейта вовсе не оказался исчерпанным. Почти в ту же секунду, когда незаметная и даже невзрачная карета Тонжерова свернула за угол, с противоположной стороны показался новый посетитель, тоже стремившийся видеть Билли, который, очевидно, сразу стал важной персоной во Влофе.
Лейтенант Кароль Загос, в лазурной пелерине, в форменном платье, облегавшем его, как новая перчатка, приближался быстрой, чтобы не сказать нервной, походкой. Он взбежал по ступенькам шагами, в которых с утренней свежестью молодости явно сочеталось беспокойство.
Он щелкнул каблуками. Потом отдал честь. Потом протянул Билли руку.
Билли – он недаром обучался военному строю! – с серьезным лицом повторил эту церемонию и сказал:
– Вы читаете мысли, Загос! Ведь вы нужны мне до зарезу, и вас-то я сейчас и высматривал.
Загос отнюдь не был глуп. Он был только добродушен и обладал даже известным чувством юмора. Вытерев свой влажный лоб, он вежливо сказал:
– В таком случае, я жалею, что пришел так поздно. Мы здесь во Влофе не привыкли рано расставаться с постелью.
– Ну, не знаю! – сказал Билли, подумав о двух посетителях, опередивших лейтенанта в это утро.
– Да, мы поздно встаем, – повторил Загос. – Но я не хотел бы, чтобы вы думали, что я пренебрег вчера вечером своим долгом.
Голубые глаза Копперсвейта проявили ровно столько любопытства, сколько он считал необходимым после слов лейтенанта.
– Принцесса, – сказал офицер, понизив голос и приложив руку к фуражке, – принцесса, как вы помните, приказала мне охранять вас. Так куда же, скажите на милость, вы вчера ушли?
– Домой, – сказал Билли, – сюда.
– Да, конечно. Я понимаю. Но куда сначала? Я потерял вас в толпе при выходе из театра.
– Совершенно верно, – согласился Билли, – это вполне понятно. Там была давка.
Загос обладал скромностью. Он не стал больше выспрашивать и только заметил:
– Но вы добрались домой благополучно?
– Взгляните на меня и убедитесь, – ответил Вильям.
– Я очень рад. Приблизительно через час после театра, нигде не найдя вас, я прошел по Рыцарской улице и видел вас у окна. Полагаю, что это было окно вашей спальни. Тогда я решил, что вы дошли домой целы и невредимы…
– У вас большие способности к логическим выводам, лейтенант.
– Благодарю вас. Удостоверившись, что с вами не случилось ничего плохого, я пошел домой и лег спать.
– Гм! – Билли все еще не мог вполне отделаться от дипломатического тона. – Так вы видели меня в окне. Скажите, это все, что вы видели?
Кароль Загос был озадачен:
– Д-да, кажется, больше ничего.
– Очевидно, ложе веселого молодого офицера не было сделано из роз, по крайней мере – не из одних их лепестков. Взвод его полка был назначен королем нести личную охрану при принцессе Ариадне^ но лейтенант был искренне предан принцессе, а она приказала ему охранять этого, в общем симпатичного, но слишком предприимчивого и, в сущности, совершенно неизвестного американца.
Билли догадался о затруднении своего друга.
– Гм, – произнес он еще раз.
– Разве… Вы хотите сказать, что я мог видеть еще что-нибудь?
Копперсвейт увильнул от ответа. Он счел, что так будет надежнее. Тут на каждом шагу ему угрожали бездонные омуты, а он признавался себе, что не имеет понятия о том, что таится даже на самой их поверхности.
– Ничего интересного, – произнес он самым беззаботным тоном. – Прошу вас, войдем!
Он ввел офицера в комнату, которой недавно оказал честь своим присутствием барон. Доббинс еще раньше в отчаянии покинул ее. Билли предложил гостю папиросу, каковая была благосклонно принята.
– А теперь, – сказал он, – разрешите спросить вас, не можете ли вы взять меня с собой к принцессе. Я очень хотел бы… то есть мне необходимо кое-что… Вообще, я хочу ее видеть.
Лейтенант Загос снова отдал честь. Эта манера порядком раздражала Билли.
– Она прислала меня за вами.
– Что-о?!
– Я говорю, что принцесса послала меня привести вас.
Копперсвейт выпрямился и постарался принять вид человека, привыкшего, чтобы за ним посылали принцессы королевской крови.
– Ну что же, пойдем, – сказал он. Они пошли.
Столица Колибрии, да и вся эта маленькая страна никогда не пропускают праздников. Государственная церковь следит за соблюдением православного календаря и за празднованием дней различных общих и местных святых. Не могло поэтому остаться без внимания и такое национального значения событие, как объявленное прошлым вечером обручение короля. Проходя по вымощенным булыжником улицам Влофа, Билли и его спутник могли видеть, что город живо отозвался на это известие.
Всюду пестрели флаги национальных цветов – синего с зеленым. Они были протянуты поперек улиц, они свешивались из множества окон, они украшали петлички гуляющих лавочников с оливковой кожей и загорелых зевак. Ими щеголяли франты, и девушки, и матроны – чудо, но в нем нельзя было сомневаться! – затянутые в корсет. Только отдельные дома не были украшены.
– Дома республиканцев, – пояснил Загос, когда они проходили мимо одного из них.
– У вас их много? – осведомился Копперсвейт.
– Меньшинство. Но, как всякое хорошо организованное меньшинство, они производят много шума.
Тут до их слуха донеслась музыка. Даже нищие на паперти церкви святого Поликарпа – Билли узнал ее по описанию в справочнике – подхватили эту чарующую песенку о «птичке-колибри», которую Билли впервые слышал в трущобном нью-йоркском кафе на Ректор-стрит.
– Когда, – неутомимо заладил он свой вопрос, – принцесса вернулась из Нью…
– Это песня Стратилатосов, – весело перебил его Загос. – У нас все играют и поют ее.
Однако список утренних посетителей мистера Копперсвейта вовсе не оказался исчерпанным. Почти в ту же секунду, когда незаметная и даже невзрачная карета Тонжерова свернула за угол, с противоположной стороны показался новый посетитель, тоже стремившийся видеть Билли, который, очевидно, сразу стал важной персоной во Влофе.
Лейтенант Кароль Загос, в лазурной пелерине, в форменном платье, облегавшем его, как новая перчатка, приближался быстрой, чтобы не сказать нервной, походкой. Он взбежал по ступенькам шагами, в которых с утренней свежестью молодости явно сочеталось беспокойство.
Он щелкнул каблуками. Потом отдал честь. Потом протянул Билли руку.
Билли – он недаром обучался военному строю! – с серьезным лицом повторил эту церемонию и сказал:
– Вы читаете мысли, Загос! Ведь вы нужны мне до зарезу, и вас-то я сейчас и высматривал.
Загос отнюдь не был глуп. Он был только добродушен и обладал даже известным чувством юмора. Вытерев свой влажный лоб, он вежливо сказал:
– В таком случае, я жалею, что пришел так поздно. Мы здесь во Влофе не привыкли рано расставаться с постелью.
– Ну, не знаю! – сказал Билли, подумав о двух посетителях, опередивших лейтенанта в это утро.
– Да, мы поздно встаем, – повторил Загос. – Но я не хотел бы, чтобы вы думали, что я пренебрег вчера вечером своим долгом.
Голубые глаза Копперсвейта проявили ровно столько любопытства, сколько он считал необходимым после слов лейтенанта.
– Принцесса, – сказал офицер, понизив голос и приложив руку к фуражке, – принцесса, как вы помните, приказала мне охранять вас. Так куда же, скажите на милость, вы вчера ушли?
– Домой, – сказал Билли, – сюда.
– Да, конечно. Я понимаю. Но куда сначала? Я потерял вас в толпе при выходе из театра.
– Совершенно верно, – согласился Билли, – это вполне понятно. Там была давка.
Загос обладал скромностью. Он не стал больше выспрашивать и только заметил:
– Но вы добрались домой благополучно?
– Взгляните на меня и убедитесь, – ответил Вильям.
– Я очень рад. Приблизительно через час после театра, нигде не найдя вас, я прошел по Рыцарской улице и видел вас у окна. Полагаю, что это было окно вашей спальни. Тогда я решил, что вы дошли домой целы и невредимы…
– У вас большие способности к логическим выводам, лейтенант.
– Благодарю вас. Удостоверившись, что с вами не случилось ничего плохого, я пошел домой и лег спать.
– Гм! – Билли все еще не мог вполне отделаться от дипломатического тона. – Так вы видели меня в окне. Скажите, это все, что вы видели?
Кароль Загос был озадачен:
– Д-да, кажется, больше ничего.
– Очевидно, ложе веселого молодого офицера не было сделано из роз, по крайней мере – не из одних их лепестков. Взвод его полка был назначен королем нести личную охрану при принцессе Ариадне^ но лейтенант был искренне предан принцессе, а она приказала ему охранять этого, в общем симпатичного, но слишком предприимчивого и, в сущности, совершенно неизвестного американца.
Билли догадался о затруднении своего друга.
– Гм, – произнес он еще раз.
– Разве… Вы хотите сказать, что я мог видеть еще что-нибудь?
Копперсвейт увильнул от ответа. Он счел, что так будет надежнее. Тут на каждом шагу ему угрожали бездонные омуты, а он признавался себе, что не имеет понятия о том, что таится даже на самой их поверхности.
– Ничего интересного, – произнес он самым беззаботным тоном. – Прошу вас, войдем!
Он ввел офицера в комнату, которой недавно оказал честь своим присутствием барон. Доббинс еще раньше в отчаянии покинул ее. Билли предложил гостю папиросу, каковая была благосклонно принята.
– А теперь, – сказал он, – разрешите спросить вас, не можете ли вы взять меня с собой к принцессе. Я очень хотел бы… то есть мне необходимо кое-что… Вообще, я хочу ее видеть.
Лейтенант Загос снова отдал честь. Эта манера порядком раздражала Билли.
– Она прислала меня за вами.
– Что-о?!
– Я говорю, что принцесса послала меня привести вас.
Копперсвейт выпрямился и постарался принять вид человека, привыкшего, чтобы за ним посылали принцессы королевской крови.
– Ну что же, пойдем, – сказал он. Они пошли.
Столица Колибрии, да и вся эта маленькая страна никогда не пропускают праздников. Государственная церковь следит за соблюдением православного календаря и за празднованием дней различных общих и местных святых. Не могло поэтому остаться без внимания и такое национального значения событие, как объявленное прошлым вечером обручение короля. Проходя по вымощенным булыжником улицам Влофа, Билли и его спутник могли видеть, что город живо отозвался на это известие.
Всюду пестрели флаги национальных цветов – синего с зеленым. Они были протянуты поперек улиц, они свешивались из множества окон, они украшали петлички гуляющих лавочников с оливковой кожей и загорелых зевак. Ими щеголяли франты, и девушки, и матроны – чудо, но в нем нельзя было сомневаться! – затянутые в корсет. Только отдельные дома не были украшены.
– Дома республиканцев, – пояснил Загос, когда они проходили мимо одного из них.
– У вас их много? – осведомился Копперсвейт.
– Меньшинство. Но, как всякое хорошо организованное меньшинство, они производят много шума.
Тут до их слуха донеслась музыка. Даже нищие на паперти церкви святого Поликарпа – Билли узнал ее по описанию в справочнике – подхватили эту чарующую песенку о «птичке-колибри», которую Билли впервые слышал в трущобном нью-йоркском кафе на Ректор-стрит.
– Когда, – неутомимо заладил он свой вопрос, – принцесса вернулась из Нью…
– Это песня Стратилатосов, – весело перебил его Загос. – У нас все играют и поют ее.