– Да никакая, говорю, это не рыба, а из ржаной муки заваруха…
А тут из-за спины этого господина вынырнул официант с подносом во все руки:
– Достали, наконец, вам кулагу, под белым польским соусом, – и ставит поднос на середину стола.
– Так что будешь, сын, заказывать?
– Как – что? Рыбу кулагу, – засмеялся Гриша. – Если не найдется кулага, давай сухарей…
Утром поднялись с рассветом, позавтракали оставшейся от ужина рыбой, за инструмент – и к зимовью, Гриша бегом к мху – мох уже взялся сверху ледяной корочкой, но внутри было тепло и сыро. Мох спрессовался. Гриша теребил его из кучи, носил и ровным слоем стелил на бревно, а сверху они накатывали другое бревно с пазом, придавливали мох, подбивали его конопатками и так ряд за рядом выводили под матицу. Когда укладывали последние венцы, бревна не поддавались, не шли в стенку.
– Ах ты, маленько не хватает силенок, – напрягая жилы и краснея от натуги, сетовал Анисим.
Гриша уже не мог руками дотянуться до бревна и тянул, сколько было мочи, за веревку.
– Подожди, Григорий, не тяни, порвешь последнюю добрую вещь, – опустил Анисим бревно. – Давай-ка прицепим к составу «толкач».
Анисим прикатил от костра увесистую чурку, закатил чурку на стенку и привязал ее за конец веревки, который тянул Гриша.
– Теперь вы в одной упряжке, – похлопал Анисим по чурбаку, словно по крупу лошади. – Ну, милые, – взялся он за бревно. – Р-раз, – и Гриша поднаваливается на веревку. – Еще р-разок! – командует Анисим, и бревно послушно, рывками ползет на стенку. – Оппа!.. – И бревно ложится, как надо, в стенку.
– Та-ак, – одобряет Анисим подгонку и берется за мешок. Теперь Гриша мох подает мешком. Анисим соорудил строительные леса из жердей, туда Гриша и ставит его. Пока мох не остыл, они его вынимают, разбирают и укладывают, потом снова накатывают приготовленное бревно.
– Папань, – спохватывается Гриша, – забыли окно и дверь…
– Не забыли, выпилим…
– А разве нельзя сразу, по размеру, тогда и бревна поднимать было бы легче.
– Можно было, – соглашается Анисим. – Только стенка была бы неустойчива.
– А ты замечаешь, папань, как хлестко на закат день идет, я так по солнцу вижу.
– А я по тени. У меня свои часы, – показал Анисим на елочку-подростка.
Сиреневая тень от елочки стрелкой лежала на ярко-белом снегу и доставала валежину.
– Ну и как ты, папаня, по ней видишь?
– Вижу. Третьего дня вот здесь тень была, – подошел Анисим и показал на черточку. – А теперь? Вон на сколько подросла, значит, на столько и убыл день. И градусник у меня есть, – похвастал Анисим.
– Покажи?
Анисим приподнял коринку:
– Смотри.
– Гвоздь?!
– Он и есть градусник. Видишь черточки на затеске, как гвоздь удлинится за черточку – оттепель, сожмется – на мороз.
– А ты чо мне сразу не показал?
– Показываю.
– Можешь сказать про градусы? – с лукавым прищуром спросил Гриша.
Анисим шумно потянул носом воздух:
– Около двадцати… а то и все двадцать пять…
– Аршин больше, аршин меньше… – засек Гриша.
– Не велика косина, – рассмеялся и Анисим. – В окопах так я по котелку узнавал: крышка туго закрывается – к теплу, проваливается – на мороз… Небольшая грамота, но все ж…
И дверь, и окно прорубили, и зимовье сразу ожило. А сделали окосячку – и вовсе радостно прозрело. Гриша отбежал к реке.
– Смотрится, папань! Иди погляди отсюда.
– Придется, – выбрался Анисим из зимовья и сошел на берег. – Смотрится! Но чего-то не хватает. Прически нет. Крыша ведь, как дорогой гребень. Хоть на один скат, да надо ставить.
– Ну какой же терем с плоской крышей, – заспорил Гриша. – Смотреться не будет…
– Ну что ж, глаза боятся, а руки делают, – сдался Анисим. – До крыши дело еще дойдет, главная забота, как тепло в зимовье загнать. Где на печку камень взять – вот вопрос.
– В скалы сходим, – подсказывает Гриша.
– А много ли принесешь на горбу?.. Опять же лыжи надо. Прорва этого камня пойдет…
– Можно заездок разобрать, который начали из камня, – рассуждает Гриша. – Он же без надобности.
– Есть там подходящий камень, – хватается Анисим за мысль Гриши, – а на трубу донесем плитняка… Хорошая мысля приходит не опосля, – срифмовал Анисим. – Однако заговорились, паря, побежали-ка матицу поднимать.
На матицу выбрали бревно под силу, острогали, огладили с особым уважением и вниманием, как не говори, а событие в строительном деле не рядовое. Испокон века – праздник. Считай, дом возведен. Матицу уложили, настелили потолок из колотых строганых плах, укрыли потолок мхом.
– Теплее, папань, стало в зимовье, – определил Гриша, потоптавшись внутри.
– Жить можно, – поддержал Анисим. – Вот чем стеклить? Не присоветуешь, Григорий? – подгоняя тесовую дверь, спросил Анисим.
– А раньше чем стеклили? – поинтересовался Гриша.
– Кто чем. Кто бычьим пузырем, кто натягивал холстину…
– Ну, а мы речкой застеклим…
– Льдиной? Однако дело говоришь, Григорий.
Гриша сказал первое, что подвернулось на язык, а отец принял всерьез.
– А не растает? – засомневался Гриша. – Раз печь ставить собираемся.
– Не должно бы. Зимой не растает. Летом стеклину принесем.
Льдину на окно вырубали на плесе: светлую, хрустальную. Принесли, обрезали по размеру пилой.
– Как алмазом! – сказал Гриша. – И такая же, как алмаз, янтарная.
– А ты видел алмаз? А янтарь?
Гриша отрицательно помотал головой.
– А говоришь…
– Хоть кого спроси, как алмаз чистой воды.
– Понятно-о, читал, – протянул Анисим, вставляя «стеклину» в проем окна. – Как тут и была!..
Они вошли в зимовье. Гриша закрыл дверь.
– Ну, Григорий, хорошее электричество ты зажег.
Свет от окна струился мягкий, с зайчиком внутри и невесомо ложился на строганые медовые стены.
– Жаль коптить, – повздыхал Анисим. – Надо искать глину на печку.
– Давай, папань, сегодня тут ночевать.
– Посмотрим, – неопределенно ответил Анисим.
Через минуту Гриша уже топтался у порога.
– Пошли к костру…
– У костра время проводят. А у нас два способа греться. Таскать камень с реки и колоть чурбаки на доски, строгать стол, нары. Выбирай, Григорий, какой способ тебе подходит.
– Запруду разбирать, – сразу выбрал Гриша.
Анисим вышел из зимовья и, хотя было видно, сумерки топили речку, посмотрел на свои часы.
– О, мил чиловек, приспела пора варить суп из топора…
– По мне так рыбу с крупой тушить, а перед тем сухарика погрызть, – высказал свое желание Гриша.
– Чему быть, того не миновать, – взялся за котелок Анисим.
Отужинали. Гриша загреб котелок, прокипятил его, сполоснул, засыпал толченый орех, помешал, собрал ложкой скорлупу.
– Папань, тебе подогреть молока?
– А чего греть, – отозвался Анисим, – давай парное… – Гриша налил полную кружку и подал отцу. Анисим прихлебнул один, другой глоточек из кружки… – Сладкое. На хорошем выгоне корова паслась…
– Не зря говорят, у коровы молоко на языке, – поддержал отца Гриша.
– А ты откуда знаешь? – поднял от кружки глаза Анисим.
– Знаю. Я же крестьянский сын… И дед мой Федор, и прадед Аверьян…
Анисим свободной рукой притянул к себе Гришу, сплеснув из кружки.
– А знаешь, – застеснялся нежности Анисим, – отчего солдат гладок? Наелся – и на бок… – Анисим одним духом допил молоко, утер усы тыльной стороной руки и в шалаш.
Гриша помыл ложки, кружки, накрыл коринкой котелок – и тоже спать.
С рассветом, пока Анисим готовил на завтрак уху и подвяливал над дымком малосольного хариуса, Гриша торил тропу к запруде. И позавтракали наспех, будто на поезд опаздывали.
Анисим в зимовье пристроился у окна с верстаком – строгать. А Гриша добывал и носил камень. В очередной раз принес, бухнул через порог, закрыл дверь, постоял немного и вдруг спросил:
– Папань, если бы сейчас пошла гражданская война, ты бы за кого пошел?..
Анисим отложил рубанок, дунул на верстак.
– Ты что имеешь в виду?
– Ну, за красных или за белых?
– За народ, за кого же еще.
– Но ведь ты, папаня, сам же говорил: и в красных и в белых был народ.
– Был, – с тяжелым вздохом согласился Анисим. – Народ на народ и шел. Раззудили народ… Бросил плуг, что под руку попало, с тем и пошел. Ружье – так с ружьем, топор, вилы – все было в ходу… Ополоумели, Бог от людей отступился. По мне так вовсе бы не допускать братоубийства. Кому это надо? Не сознавали, что творили. – Анисим снова было взялся за рубанок, но строгать не стал. – Я вот, Григорий, сколько раз задумывался, откуда такая сила берется у народа? Не пойму, что это: отчаяние или уж такое предназначение Господне? Каждый в отдельности человек может обмануться, но приходит такой момент – народ не может обмануться. Вот и рассуди тут, за красных или за белых… Я о том, кто же объединяет народ в обстоятельствах чрезвычайных: инстинкт самосохранения? Нет, Гриша – Бог! Он вдыхает веру, а стало быть, и силу. И тогда человек может все. Был со мной случай, – отложил рубанок Анисим, – с товарищем у нас сошла с рельсов дрезина, а за нами погоня. У меня в штаб секретное донесение. Так что ты думаешь, Григорий, мы эту дрезину с песком и пулеметом на руках подняли и поставили на рельсы. Потом мы ее всем отделением едва сняли с пути. Скажи бы мне, я бы ни за что не поверил. А ведь мы ее час тому назад ставили. Ставили же, – кому-то доказывал Анисим. – Что это?
Анисим взялся за рубанок. Стружки ложились ровными кольцами, но Гриша почувствовал, что отец расстроен.
– Не знаю, Григорий, понял ли ты меня, – не отрываясь от работы, сказал Анисим. – Если ждешь ответа на свой вопрос, за белых я или за красных, так знай: ни за тех ни за других. – Анисим с силой протянул рубанок, стружка змейкой выстрельнула и, свиваясь, спрыгнула с верстака. – Ну чего не бывает, скажем, в семье, – повернулся Анисим к Грише лицом. – И поругаются, и подерутся – все бывает, жизнь прожить, не мной сказано, – не поле перейти. Но ведь не лишают друг друга жизни, не чинят раззор. А ведь государство – это тоже семья.
– А как тогда враги народа? – робко спросил Гриша.
– Да какие враги? Ну вот я, – перенес на себя Анисим, – ну, какой я враг? Какого народа?
– Ну ты не враг, а другие враги?
– И другие. Вы же с Сашкой поцапаетесь – разве вы враги друг другу?..
– Нет. Люблю я Сашку и Машку, хоть и деремся, – признался Гриша.
– Ну, а я о чем…
Гриша присел на корточки у порога.
– Я не о том, папаня, а помещики, капиталисты, угнетатели, с ними как? Враги они и есть враги!
– Вот чего, сын, не ведаю, не знаю и говорить не берусь. Неприятель он всегда неприятель. Возьми германца, не добили в тот раз, еще придется…
– Ну, а что, в нашей деревне так и не было угнетателей? – дотошничал Гриша. – В школе говорили – они везде были.
– У нас не было. Каждый жил своим хозяйством. Я уж тебе рассказывал, своим умом, своим трудом.
– Ни богатых, ни бедных, – вставил Гриша.
Анисим понял, что парню надо объяснить, как было именно у них в деревне.
– Богатых особо не было, но жили одни зажиточно, другие справно и бедных не было. На всю деревню в шестьдесят дворов был один, нет, вру, – одернул себя Анисим, – два двора, можно сказать, безлошадных. Ведь раньше Как жили: приступкой выше крыльцо, значит, и в квашне поболе замес. К кому уважение питали? Кто справно жил, умел хозяйство вести и хорошо Отечеству служил. А кто справно жил? Да тот, кто петуха будил, того и навеличивали, с тем первым и здоровались. А вот Пронька Кабанов – это один из бедняков. На вид поглядеть – мужик как мужик: красивый, но опустился – лень. На сенокос выйдет, в копну голову воткнет, пока солнце не обойдет. А хоть и встанет, то какую траву собьет литовкой, так вовремя не уберет – сгноит ее в валках. Потом бегает с вязанкой по деревне, сшибает навильники… А когда власть переменилась, в председателях ходил. Я уже этого не застал, и к лучшему. Глаза бы мои не смотрели, как он, сказывали, в хромовых сапогах с чужой ноги куражился по деревне. Ну это я забежал вперед. Про второй двор, что сказать, был у нас такой Дрозд, то ли фамилия, то ли прозвище. Все так и звали Дроздом. Так вот, как ни посмотришь, не толкет мужик – так мелет, не стучит – так прядет, и напряденного не видать. Углы у своего домишка поотпиливал на разжигу печки. Люди в праздник приодетые, словно река, текут в церковь, в соседнее село за три версты, а Дрозд все долбит. И баба ему под стать – зимой и летом одним цветом. Другой раз кто-нибудь скажет: «Ты бы, Варвара, умылась, престольный праздник». Ответ один: «Пусть богатые умываются»… Не знаю, где как, сын, а в Сибири бедняк – лодырь или недотепа. По-разному люди жили, это я тебе рассказал про нашу деревню. Но одно бесспорно было – вера была. Надежда была. Стремление.
– Чего ж, папань, если было, как ты говоришь, крепко сшито и сбито, так чего ж развалилось, рассыпалось все?
– Законный вопрос, сын. Об этом и я бы хотел знать. Сдается мне, обманулся народ, кто-то его предал, и долго мы еще будем мыкаться и носить в себе боль эту. Но это я по-крестьянски так кумекаю. А ты сам думай.
День догорал. Распластанно лежало затухающее плесо реки. Гора торопливо поворачивалась к закатному солнцу, и оно нетерпеливо дожевывало остатки дневных красок.
Грише нравилось строить – видишь, как на глазах поднимается зимовье. Ничего не было, стоял лес дремучий, а терем вдруг вырос. Хоть от дороги посмотри, хоть зайди с реки глянь – белоликий домик. Строганые стены светятся и спорят белизной со снегом. Сработаны мастерской рукой и с прилежным старанием, они придают зимовью стройность. Выделяется неожиданная вязь углов.
– Воду держать в такой посудине – высший класс подгонки бревен, – определяет Анисим.
– Можно я учительницу приглашу посмотреть, – тихо, чтобы не спугнуть волшебную красоту, спрашивает Гриша.
– Веди хоть весь класс и Наташу свою тоже, – не возражает Анисим. – Мать, сестра и брат придут…
– Тогда и карниз придется резной с напуском ставить, – мечтательно говорит Гриша.
И Анисим уже и петушка видит на резном коньке крыши. Но вот сморгнул видение и к реальной жизни вернулся.
– Н-да, все есть: и стол, и нары, и лавочка сидеть, а печки нет. Значит, считай, бросовая работа. А камня-то всего жалкая кучка.
– Там еще есть, – виновато сказал Гриша.
– Пошли принесем. Над многим еще придется нам поломать голову, Григорий.
– Думай не думай, – подражая материнскому голосу, сказал Гриша, – сто рублей не деньги, если бы они были…
– Ну ты, Григорий, – засмеялся Анисим, – первый раз слышу в таком виде поговорку, сам придумал? А главное, в жилу… Посмотри-ка, Гриша, на наш численник, – попросил Анисим.
Гриша посчитал зарубки.
– Семь, папань.
– Неделя, значит, как мы тут, – уточнил Анисим, – а кажется, вчера только зашли…
– А мне не кажется.
– Чего так? Надоело?
– Сколько мы уже тут, сам говоришь, а капкан без надобности лежит.
– Во-она, в чем дело, – протянул Анисим. – Сработаем печь, и до капкана очередь дойдет…
– А стоял бы? Каши ведь не попросит.
– По-хозяйски мыслишь, сын, – серьезно сказал Анисим. – И все-таки пойдем вначале добывать камень.
Вскрыли лед, разобрали запруду, перенесли камень в зимовье, но на печь его явно было мало.
– Придется нырять за плитами. – Гриша сбегал к зимовью, принес деревянные лопаты. Они почистили лед от снега, поискали плиточник, а нашли налима. Первым увидел рыбину Гриша. Оглушили налима обухом топора, вырубили майну, достали, выволокли и камень, за которым он стоял.
Анисим с одного плеча и фуфайку снял, закатав рукав рубашки, ощупывал дно. В полынью лез и Гриша.
– Да не мокни ты, Григорий, посмотри, на кого ты похож.
– На нерпу, а сам-то, – стучит Гриша ледяным панцирем.
Больших трудов стоило подобраться и выворотить со дна реки камень. Когда смотрели и ощупывали, виделась плита, а подняли на лед – оказался отшлифованный с одного боку булыжник, и бросать жалко, и в дело без глины не пустишь. Накланялась реке, нахлюпались, зуб на зуб не попадает. Стуча одеждой, наперегонки побежали к костру. Негнувшимися пальцами оживили костер и были сами готовы лечь на огонь. Оттаяли, бродни стянули друг с друга и давай портянки сушить. Разогрелись, тогда уже и штаны сняли. У костра голыми только и крутись.
– А ты, Григорий, поднаел шею, – треплет Анисим тонкую, в гусиных пупырышках шею сына.
– Ты тоже, папань, ладный стал, в иголку продернуть можно.
– А ты надлезь к огню, сало вытопится – вспыхнешь… Между прочим, Григорий, была у меня одышка, а сейчас и нету. – В доказательство Анисим раз-другой присел.
Гриша покатился со смеху.
– Ты чо?
– Да так. Присядь-ка еще… чисто лягушка.
– Да ты и посвежел, Григорий.
– Я и был свежий. На, смотри. – Гриша намерился сделать стойку на руках.
– Не надо. Упадешь в костер, прижаришь петуха. Как я потом перед Наташей отчитаюсь? – Анисим осекся. Через край хватил. Сын ему доверил сердечное… Анисим уж так и эдак замять старается свою вольность.
– Не надо, папань, я же не маленький.
Печь сложить оказалось нелегким делом. Сколько Анисим ни подбирал камень к камню, не клеилось дело. Рассыпалась каменка.
– Дай, папаня, я попробую.
– Пробуй, – уступил сыну место Анисим около развалившейся каменки, а сам взялся за топор. Гриша на два ряда пересортировал камень. Стенки еще кое-как вывел, а как начал свод выводить, он обрушился, и стенки упали.
– Без глины, папань, не удержать, – сдался Гриша.
– И я про то, – отозвался от верстака Анисим, – или плитку надо…
– Где ее взять? – вздохнул Гриша, как о самом тяжелом случае в своей жизни.
– Помнишь, на волчьих скалах были… так там я осыпь видел – можно сходить посмотреть.
– А много ли на горбу принесешь…
– Это верно, – согласился Анисим. – Нарты делать – время потеряем, и лыжи надо.
Анисим присел на верстак в раздумье.
– А чего киснуть, сходим посмотрим… Капкан можно взять, – рассудил Гриша. – Так брать капкан?
– Лопату, котомку бери, – спустился Анисим с верстака.
По дороге вспомнили и деда Витоху, и мать, которая предсказала: «Утонете мужики в снегу». Пока еще не утонули. И все удивлялся Анисим: когда успел подвалить снежок? Как только завернули за излучину, Анисим сразу увидел напротив отстоя распаханный снег.
– Орудует волк.
– Говорил, капкан взять…
– Говорил, – согласился Анисим, – мы еще им займемся. – И он свернул к скалам, буровя ногами снег.
Осыпь оказалась открытой, словно ее разработали ненароком к их приходу. Анисим схватил щепоть земли, поплевал, растер в пальцах и просиял:
– То что надо, Григорий, считай, открыли прииск.
– Золото?!
– Дороже. Суглинок!.. – снял с плеч Анисим котомку. Тут же на осыпи валялись плитки от скалы. Гриша сразу взял, попробовал на палец – и в карман плитку.
– Топоры точить… брусок…
– Хозяйственный мужик, – Анисим просеивал суглинок, отметая мелкие камушки. – За плиткой мы еще придем – держи мешок.
Гриша подставил горло мешка. Анисим пригоршнями сгребал и накидывал просеянный суглинок.
– Ничего себе, столько набуровил, – попытался поднять мешок Гриша.
– Ого, – взялся Анисим, – коню впору везти. Куда жадничаю…
– Отсыпь.
– А добру пропадать, – пусть живот лопнет, – завязал Анисим мешок и отставил в сторонку.
– Добро бы каша с маслом, – подставил Гриша свой кошель.
Анисим бросил ему пригоршню и стряхнул с ладоней прилипшие комочки.
– Ты чего, папань?..
– А все равно всю гору не заберем.
– Так у нас не делают, давай поровну.
– Бери мой мешок…
– Взваливай, – подставил Гриша спину.
– Молодец, не растерялся, – одобрил отец и еще насыпал земли в мешок Грише.
Навьючились – и в обратную дорогу. И лопаты не понадобились, да жалко их было бросать.
– Вместо лыжной палки – посох, – взял свою лопату Анисим.
С верховья реки натягивало и низко над лесом скатывало комкастые темно-синие облака. По распадку, где стоял в куржаке лес, от живых ручьев тек розовый студенистый туман, заволакивало распадок на спуске к реке, подтапливало и насупленные, обдутые, лобастые скалы над самой рекой.
В проране туман настаивался, густел и полноводной белесой рекой тек над заснеженным плесом. И все кругом цепенело и казалось сказочным.
С каждым шагом и котомка тяжелела. Гриша и шапку под лямку подсунул, завитушки на его голове сразу побелели. Гриша смотрит на отца, тот вот-вот носом снег достанет, а тянет воз. Гриша высматривает, может, где на берегу взбугрилась валежина – посидеть бы.
Анисим обернулся. Хоть и отстал, но, кажется, ровно идет сын. И так же как дед Федор, руками размахивает. «Вот ведь чертова натура, – ругает себя Анисим, – чтобы еще сходить или отсыпать сразу, так нет – гора горой, а вот в мешке твоя земля, твой огород, твоя пашня, твоя родина – жалко бросить. Во как!..» «Были бы лыжи, – мечтает Гриша. – На будущий год, даст Бог, как говорит папаня, живы-здоровы будем и собаку заведем, и лыжи», – и сразу легче шагается. Гриша давно заметил, что когда о чем-нибудь хорошем мечтаешь, дорога всегда короче…
Анисим поднялся от реки к зимовью, опустился на порог и тогда высвободил из лямок руки, но сразу подняться не смог…
Вечер синил небо. Снег притух, вобрав в себя дневную искрометность, обесцветив лес и прибавив гущины воздуху. Белый тонкий месяц корабликом плыл при свете дня по распадку рожками кверху. «На мороз», – определил Анисим.
Он кряхтя поднялся и пошел на берег встречать Гришу.
Ужинали холодной отварной рыбой с горячим душистым кедровым молоком. Кругом стояла тугая непроницаемая тишина. Даже костер притих, словно все враз снялись и откочевали в неизвестном направлении – так бывает перед бурей. Поели, посидели и снова как будто на свет народились. Анисим встал от костра.
– День да ночь сутки прочь, – тюкнул он топором на своем численнике.
– А чего, папаня, печь ковать – не в иголку вдевать… – перемывая посуду, срифмовал Гриша.
– Не терпится? – было взялся за орехи Анисим.
– А чего тянуть, раз глину добыли.
– Не возражаю, Григорий, – сразу согласился Анисим. – Знаю способ, как сбить в зимовье стынь.
– Ну вот и давай, – поддержал Гриша.
Анисим с Гришей принесли камни, нагрели их на костре и на лопате, как хлеб сажают в печь, сложили под нары и дверь закрыли. Камни в темноте малиново светились и тихонько потрескивали, словно жаловались.
– Как у кита в брюхе, но ты у нас по электрической части, Григорий, знаток, – из темноты сказал Анисим, – включай свет…
– Счас, побудь маленько. – Гриша хлопнул дверью. Через несколько минут он явился.
– Чиркай спичку, папань.
Анисим зажег. Гриша подставил коптилку, из кружки выглядывал смоченный рыбьим жиром фитиль.
– Мы всегда рыбий жир жгли, – пояснил Гриша и поставил свой светильник на стол.
– Можно жить, – сказал Анисим, – а я, признаться, маялся, а, оказывается, проще пареной репы. Тогда я пошел разводить глину.
Анисим принес котелок горячей воды. Они выкопали на полу приямок и, подливая из котелка Воды, в этом приямке замесили глину.
Маленькая и большая тени метались по стенам. Гриша подавал глину, а Анисим клал камни. Примерит камень, мазнет глиной и тогда уж в стенку кладет, да еще обстучит, послушает, как тот камень отзовется. Если бухтит, то ищет ему другое место.
Печь подрастала, а в коптилку приходилось подливать и подливать жир.
– Была бы чугунная плита, накрыли бы – и свод готов, – вывел Анисим стенки и задумался…
– А глина на что?.. – торопит Гриша.
– Глина для печника, что для плотника мох… ни клин, ни мох – плотник бы сдох… Вот я тебе что скажу, Григорий. Надо из дерева сделать свод и обложить камнем…
– Ну и что, ты, папаня, говоришь – сгорит твое дерево и обвалится печка…
– Вот тут-то ты и не угадал… Глина как раз и выручит нас. Свод обгорит, а глина превратится в кирпич…
– Давай попробуем, – неуверенно согласился Гриша.
Отпилили по размеру каменки чурку. Анисим расколол ее на две половинки, обтесал и накрыл топку печки половинкой, горбом кверху.
– Была бы труба, хоть сейчас затопляй.
– Не радуйся, папань, еще неизвестно…
– Известно, известно, – подгоняет камень в свод Анисим. И словно поросенка оглаживает. Обмакнет руку в глину и опять оглаживает свод.
Гриша видит – печь на загляденье получается, такую хоть в горницу поставь… А вот как топиться будет – это еще посмотреть надо.
– Ах ты, жаль, плитки нету на трубу, – сокрушается Анисим, – а то бы затопили.
И все равно Грише хорошо, что отец в настроении, и ему уже не так важно, как будет топиться печь, вернее, нет сомнения, что будет хорошо. Зимовье стало выстывать. Гриша поднырнул под нары, пощупал камни – остыли: рука терпит.
– Был бы месяц поболе да поярче светил, сбегали бы за плиткой, – серьезно говорит Анисим, споласкивая из котелка руки. – Посидим маленько у костра, да спать. – Анисим задул коптилку, и сразу в зимовье – хоть глаза выколи. Немного постояли, окно проглянуло, остро запахло рыбьим жиром.
Анисим с протяжным скрипом открыл дверь, и в лицо пахнуло морозной свежестью. Он завернул за угол зимовья, а Гриша побежал к костру. Костер прогорел, тлели остатки лиственничных комлей. Гриша выбрал потоньше на растопку полешки, повертел головой, нигде нет месяца. Положил на угли поленья, они стрельчато затрещали, будто их раздирали, едко задымили и пыхнули огнем, не пугая темноту.
А тут из-за спины этого господина вынырнул официант с подносом во все руки:
– Достали, наконец, вам кулагу, под белым польским соусом, – и ставит поднос на середину стола.
– Так что будешь, сын, заказывать?
– Как – что? Рыбу кулагу, – засмеялся Гриша. – Если не найдется кулага, давай сухарей…
Утром поднялись с рассветом, позавтракали оставшейся от ужина рыбой, за инструмент – и к зимовью, Гриша бегом к мху – мох уже взялся сверху ледяной корочкой, но внутри было тепло и сыро. Мох спрессовался. Гриша теребил его из кучи, носил и ровным слоем стелил на бревно, а сверху они накатывали другое бревно с пазом, придавливали мох, подбивали его конопатками и так ряд за рядом выводили под матицу. Когда укладывали последние венцы, бревна не поддавались, не шли в стенку.
– Ах ты, маленько не хватает силенок, – напрягая жилы и краснея от натуги, сетовал Анисим.
Гриша уже не мог руками дотянуться до бревна и тянул, сколько было мочи, за веревку.
– Подожди, Григорий, не тяни, порвешь последнюю добрую вещь, – опустил Анисим бревно. – Давай-ка прицепим к составу «толкач».
Анисим прикатил от костра увесистую чурку, закатил чурку на стенку и привязал ее за конец веревки, который тянул Гриша.
– Теперь вы в одной упряжке, – похлопал Анисим по чурбаку, словно по крупу лошади. – Ну, милые, – взялся он за бревно. – Р-раз, – и Гриша поднаваливается на веревку. – Еще р-разок! – командует Анисим, и бревно послушно, рывками ползет на стенку. – Оппа!.. – И бревно ложится, как надо, в стенку.
– Та-ак, – одобряет Анисим подгонку и берется за мешок. Теперь Гриша мох подает мешком. Анисим соорудил строительные леса из жердей, туда Гриша и ставит его. Пока мох не остыл, они его вынимают, разбирают и укладывают, потом снова накатывают приготовленное бревно.
– Папань, – спохватывается Гриша, – забыли окно и дверь…
– Не забыли, выпилим…
– А разве нельзя сразу, по размеру, тогда и бревна поднимать было бы легче.
– Можно было, – соглашается Анисим. – Только стенка была бы неустойчива.
– А ты замечаешь, папань, как хлестко на закат день идет, я так по солнцу вижу.
– А я по тени. У меня свои часы, – показал Анисим на елочку-подростка.
Сиреневая тень от елочки стрелкой лежала на ярко-белом снегу и доставала валежину.
– Ну и как ты, папаня, по ней видишь?
– Вижу. Третьего дня вот здесь тень была, – подошел Анисим и показал на черточку. – А теперь? Вон на сколько подросла, значит, на столько и убыл день. И градусник у меня есть, – похвастал Анисим.
– Покажи?
Анисим приподнял коринку:
– Смотри.
– Гвоздь?!
– Он и есть градусник. Видишь черточки на затеске, как гвоздь удлинится за черточку – оттепель, сожмется – на мороз.
– А ты чо мне сразу не показал?
– Показываю.
– Можешь сказать про градусы? – с лукавым прищуром спросил Гриша.
Анисим шумно потянул носом воздух:
– Около двадцати… а то и все двадцать пять…
– Аршин больше, аршин меньше… – засек Гриша.
– Не велика косина, – рассмеялся и Анисим. – В окопах так я по котелку узнавал: крышка туго закрывается – к теплу, проваливается – на мороз… Небольшая грамота, но все ж…
И дверь, и окно прорубили, и зимовье сразу ожило. А сделали окосячку – и вовсе радостно прозрело. Гриша отбежал к реке.
– Смотрится, папань! Иди погляди отсюда.
– Придется, – выбрался Анисим из зимовья и сошел на берег. – Смотрится! Но чего-то не хватает. Прически нет. Крыша ведь, как дорогой гребень. Хоть на один скат, да надо ставить.
– Ну какой же терем с плоской крышей, – заспорил Гриша. – Смотреться не будет…
– Ну что ж, глаза боятся, а руки делают, – сдался Анисим. – До крыши дело еще дойдет, главная забота, как тепло в зимовье загнать. Где на печку камень взять – вот вопрос.
– В скалы сходим, – подсказывает Гриша.
– А много ли принесешь на горбу?.. Опять же лыжи надо. Прорва этого камня пойдет…
– Можно заездок разобрать, который начали из камня, – рассуждает Гриша. – Он же без надобности.
– Есть там подходящий камень, – хватается Анисим за мысль Гриши, – а на трубу донесем плитняка… Хорошая мысля приходит не опосля, – срифмовал Анисим. – Однако заговорились, паря, побежали-ка матицу поднимать.
На матицу выбрали бревно под силу, острогали, огладили с особым уважением и вниманием, как не говори, а событие в строительном деле не рядовое. Испокон века – праздник. Считай, дом возведен. Матицу уложили, настелили потолок из колотых строганых плах, укрыли потолок мхом.
– Теплее, папань, стало в зимовье, – определил Гриша, потоптавшись внутри.
– Жить можно, – поддержал Анисим. – Вот чем стеклить? Не присоветуешь, Григорий? – подгоняя тесовую дверь, спросил Анисим.
– А раньше чем стеклили? – поинтересовался Гриша.
– Кто чем. Кто бычьим пузырем, кто натягивал холстину…
– Ну, а мы речкой застеклим…
– Льдиной? Однако дело говоришь, Григорий.
Гриша сказал первое, что подвернулось на язык, а отец принял всерьез.
– А не растает? – засомневался Гриша. – Раз печь ставить собираемся.
– Не должно бы. Зимой не растает. Летом стеклину принесем.
Льдину на окно вырубали на плесе: светлую, хрустальную. Принесли, обрезали по размеру пилой.
– Как алмазом! – сказал Гриша. – И такая же, как алмаз, янтарная.
– А ты видел алмаз? А янтарь?
Гриша отрицательно помотал головой.
– А говоришь…
– Хоть кого спроси, как алмаз чистой воды.
– Понятно-о, читал, – протянул Анисим, вставляя «стеклину» в проем окна. – Как тут и была!..
Они вошли в зимовье. Гриша закрыл дверь.
– Ну, Григорий, хорошее электричество ты зажег.
Свет от окна струился мягкий, с зайчиком внутри и невесомо ложился на строганые медовые стены.
– Жаль коптить, – повздыхал Анисим. – Надо искать глину на печку.
– Давай, папань, сегодня тут ночевать.
– Посмотрим, – неопределенно ответил Анисим.
Через минуту Гриша уже топтался у порога.
– Пошли к костру…
– У костра время проводят. А у нас два способа греться. Таскать камень с реки и колоть чурбаки на доски, строгать стол, нары. Выбирай, Григорий, какой способ тебе подходит.
– Запруду разбирать, – сразу выбрал Гриша.
Анисим вышел из зимовья и, хотя было видно, сумерки топили речку, посмотрел на свои часы.
– О, мил чиловек, приспела пора варить суп из топора…
– По мне так рыбу с крупой тушить, а перед тем сухарика погрызть, – высказал свое желание Гриша.
– Чему быть, того не миновать, – взялся за котелок Анисим.
Отужинали. Гриша загреб котелок, прокипятил его, сполоснул, засыпал толченый орех, помешал, собрал ложкой скорлупу.
– Папань, тебе подогреть молока?
– А чего греть, – отозвался Анисим, – давай парное… – Гриша налил полную кружку и подал отцу. Анисим прихлебнул один, другой глоточек из кружки… – Сладкое. На хорошем выгоне корова паслась…
– Не зря говорят, у коровы молоко на языке, – поддержал отца Гриша.
– А ты откуда знаешь? – поднял от кружки глаза Анисим.
– Знаю. Я же крестьянский сын… И дед мой Федор, и прадед Аверьян…
Анисим свободной рукой притянул к себе Гришу, сплеснув из кружки.
– А знаешь, – застеснялся нежности Анисим, – отчего солдат гладок? Наелся – и на бок… – Анисим одним духом допил молоко, утер усы тыльной стороной руки и в шалаш.
Гриша помыл ложки, кружки, накрыл коринкой котелок – и тоже спать.
С рассветом, пока Анисим готовил на завтрак уху и подвяливал над дымком малосольного хариуса, Гриша торил тропу к запруде. И позавтракали наспех, будто на поезд опаздывали.
Анисим в зимовье пристроился у окна с верстаком – строгать. А Гриша добывал и носил камень. В очередной раз принес, бухнул через порог, закрыл дверь, постоял немного и вдруг спросил:
– Папань, если бы сейчас пошла гражданская война, ты бы за кого пошел?..
Анисим отложил рубанок, дунул на верстак.
– Ты что имеешь в виду?
– Ну, за красных или за белых?
– За народ, за кого же еще.
– Но ведь ты, папаня, сам же говорил: и в красных и в белых был народ.
– Был, – с тяжелым вздохом согласился Анисим. – Народ на народ и шел. Раззудили народ… Бросил плуг, что под руку попало, с тем и пошел. Ружье – так с ружьем, топор, вилы – все было в ходу… Ополоумели, Бог от людей отступился. По мне так вовсе бы не допускать братоубийства. Кому это надо? Не сознавали, что творили. – Анисим снова было взялся за рубанок, но строгать не стал. – Я вот, Григорий, сколько раз задумывался, откуда такая сила берется у народа? Не пойму, что это: отчаяние или уж такое предназначение Господне? Каждый в отдельности человек может обмануться, но приходит такой момент – народ не может обмануться. Вот и рассуди тут, за красных или за белых… Я о том, кто же объединяет народ в обстоятельствах чрезвычайных: инстинкт самосохранения? Нет, Гриша – Бог! Он вдыхает веру, а стало быть, и силу. И тогда человек может все. Был со мной случай, – отложил рубанок Анисим, – с товарищем у нас сошла с рельсов дрезина, а за нами погоня. У меня в штаб секретное донесение. Так что ты думаешь, Григорий, мы эту дрезину с песком и пулеметом на руках подняли и поставили на рельсы. Потом мы ее всем отделением едва сняли с пути. Скажи бы мне, я бы ни за что не поверил. А ведь мы ее час тому назад ставили. Ставили же, – кому-то доказывал Анисим. – Что это?
Анисим взялся за рубанок. Стружки ложились ровными кольцами, но Гриша почувствовал, что отец расстроен.
– Не знаю, Григорий, понял ли ты меня, – не отрываясь от работы, сказал Анисим. – Если ждешь ответа на свой вопрос, за белых я или за красных, так знай: ни за тех ни за других. – Анисим с силой протянул рубанок, стружка змейкой выстрельнула и, свиваясь, спрыгнула с верстака. – Ну чего не бывает, скажем, в семье, – повернулся Анисим к Грише лицом. – И поругаются, и подерутся – все бывает, жизнь прожить, не мной сказано, – не поле перейти. Но ведь не лишают друг друга жизни, не чинят раззор. А ведь государство – это тоже семья.
– А как тогда враги народа? – робко спросил Гриша.
– Да какие враги? Ну вот я, – перенес на себя Анисим, – ну, какой я враг? Какого народа?
– Ну ты не враг, а другие враги?
– И другие. Вы же с Сашкой поцапаетесь – разве вы враги друг другу?..
– Нет. Люблю я Сашку и Машку, хоть и деремся, – признался Гриша.
– Ну, а я о чем…
Гриша присел на корточки у порога.
– Я не о том, папаня, а помещики, капиталисты, угнетатели, с ними как? Враги они и есть враги!
– Вот чего, сын, не ведаю, не знаю и говорить не берусь. Неприятель он всегда неприятель. Возьми германца, не добили в тот раз, еще придется…
– Ну, а что, в нашей деревне так и не было угнетателей? – дотошничал Гриша. – В школе говорили – они везде были.
– У нас не было. Каждый жил своим хозяйством. Я уж тебе рассказывал, своим умом, своим трудом.
– Ни богатых, ни бедных, – вставил Гриша.
Анисим понял, что парню надо объяснить, как было именно у них в деревне.
– Богатых особо не было, но жили одни зажиточно, другие справно и бедных не было. На всю деревню в шестьдесят дворов был один, нет, вру, – одернул себя Анисим, – два двора, можно сказать, безлошадных. Ведь раньше Как жили: приступкой выше крыльцо, значит, и в квашне поболе замес. К кому уважение питали? Кто справно жил, умел хозяйство вести и хорошо Отечеству служил. А кто справно жил? Да тот, кто петуха будил, того и навеличивали, с тем первым и здоровались. А вот Пронька Кабанов – это один из бедняков. На вид поглядеть – мужик как мужик: красивый, но опустился – лень. На сенокос выйдет, в копну голову воткнет, пока солнце не обойдет. А хоть и встанет, то какую траву собьет литовкой, так вовремя не уберет – сгноит ее в валках. Потом бегает с вязанкой по деревне, сшибает навильники… А когда власть переменилась, в председателях ходил. Я уже этого не застал, и к лучшему. Глаза бы мои не смотрели, как он, сказывали, в хромовых сапогах с чужой ноги куражился по деревне. Ну это я забежал вперед. Про второй двор, что сказать, был у нас такой Дрозд, то ли фамилия, то ли прозвище. Все так и звали Дроздом. Так вот, как ни посмотришь, не толкет мужик – так мелет, не стучит – так прядет, и напряденного не видать. Углы у своего домишка поотпиливал на разжигу печки. Люди в праздник приодетые, словно река, текут в церковь, в соседнее село за три версты, а Дрозд все долбит. И баба ему под стать – зимой и летом одним цветом. Другой раз кто-нибудь скажет: «Ты бы, Варвара, умылась, престольный праздник». Ответ один: «Пусть богатые умываются»… Не знаю, где как, сын, а в Сибири бедняк – лодырь или недотепа. По-разному люди жили, это я тебе рассказал про нашу деревню. Но одно бесспорно было – вера была. Надежда была. Стремление.
– Чего ж, папань, если было, как ты говоришь, крепко сшито и сбито, так чего ж развалилось, рассыпалось все?
– Законный вопрос, сын. Об этом и я бы хотел знать. Сдается мне, обманулся народ, кто-то его предал, и долго мы еще будем мыкаться и носить в себе боль эту. Но это я по-крестьянски так кумекаю. А ты сам думай.
День догорал. Распластанно лежало затухающее плесо реки. Гора торопливо поворачивалась к закатному солнцу, и оно нетерпеливо дожевывало остатки дневных красок.
Грише нравилось строить – видишь, как на глазах поднимается зимовье. Ничего не было, стоял лес дремучий, а терем вдруг вырос. Хоть от дороги посмотри, хоть зайди с реки глянь – белоликий домик. Строганые стены светятся и спорят белизной со снегом. Сработаны мастерской рукой и с прилежным старанием, они придают зимовью стройность. Выделяется неожиданная вязь углов.
– Воду держать в такой посудине – высший класс подгонки бревен, – определяет Анисим.
– Можно я учительницу приглашу посмотреть, – тихо, чтобы не спугнуть волшебную красоту, спрашивает Гриша.
– Веди хоть весь класс и Наташу свою тоже, – не возражает Анисим. – Мать, сестра и брат придут…
– Тогда и карниз придется резной с напуском ставить, – мечтательно говорит Гриша.
И Анисим уже и петушка видит на резном коньке крыши. Но вот сморгнул видение и к реальной жизни вернулся.
– Н-да, все есть: и стол, и нары, и лавочка сидеть, а печки нет. Значит, считай, бросовая работа. А камня-то всего жалкая кучка.
– Там еще есть, – виновато сказал Гриша.
– Пошли принесем. Над многим еще придется нам поломать голову, Григорий.
– Думай не думай, – подражая материнскому голосу, сказал Гриша, – сто рублей не деньги, если бы они были…
– Ну ты, Григорий, – засмеялся Анисим, – первый раз слышу в таком виде поговорку, сам придумал? А главное, в жилу… Посмотри-ка, Гриша, на наш численник, – попросил Анисим.
Гриша посчитал зарубки.
– Семь, папань.
– Неделя, значит, как мы тут, – уточнил Анисим, – а кажется, вчера только зашли…
– А мне не кажется.
– Чего так? Надоело?
– Сколько мы уже тут, сам говоришь, а капкан без надобности лежит.
– Во-она, в чем дело, – протянул Анисим. – Сработаем печь, и до капкана очередь дойдет…
– А стоял бы? Каши ведь не попросит.
– По-хозяйски мыслишь, сын, – серьезно сказал Анисим. – И все-таки пойдем вначале добывать камень.
Вскрыли лед, разобрали запруду, перенесли камень в зимовье, но на печь его явно было мало.
– Придется нырять за плитами. – Гриша сбегал к зимовью, принес деревянные лопаты. Они почистили лед от снега, поискали плиточник, а нашли налима. Первым увидел рыбину Гриша. Оглушили налима обухом топора, вырубили майну, достали, выволокли и камень, за которым он стоял.
Анисим с одного плеча и фуфайку снял, закатав рукав рубашки, ощупывал дно. В полынью лез и Гриша.
– Да не мокни ты, Григорий, посмотри, на кого ты похож.
– На нерпу, а сам-то, – стучит Гриша ледяным панцирем.
Больших трудов стоило подобраться и выворотить со дна реки камень. Когда смотрели и ощупывали, виделась плита, а подняли на лед – оказался отшлифованный с одного боку булыжник, и бросать жалко, и в дело без глины не пустишь. Накланялась реке, нахлюпались, зуб на зуб не попадает. Стуча одеждой, наперегонки побежали к костру. Негнувшимися пальцами оживили костер и были сами готовы лечь на огонь. Оттаяли, бродни стянули друг с друга и давай портянки сушить. Разогрелись, тогда уже и штаны сняли. У костра голыми только и крутись.
– А ты, Григорий, поднаел шею, – треплет Анисим тонкую, в гусиных пупырышках шею сына.
– Ты тоже, папань, ладный стал, в иголку продернуть можно.
– А ты надлезь к огню, сало вытопится – вспыхнешь… Между прочим, Григорий, была у меня одышка, а сейчас и нету. – В доказательство Анисим раз-другой присел.
Гриша покатился со смеху.
– Ты чо?
– Да так. Присядь-ка еще… чисто лягушка.
– Да ты и посвежел, Григорий.
– Я и был свежий. На, смотри. – Гриша намерился сделать стойку на руках.
– Не надо. Упадешь в костер, прижаришь петуха. Как я потом перед Наташей отчитаюсь? – Анисим осекся. Через край хватил. Сын ему доверил сердечное… Анисим уж так и эдак замять старается свою вольность.
– Не надо, папань, я же не маленький.
Печь сложить оказалось нелегким делом. Сколько Анисим ни подбирал камень к камню, не клеилось дело. Рассыпалась каменка.
– Дай, папаня, я попробую.
– Пробуй, – уступил сыну место Анисим около развалившейся каменки, а сам взялся за топор. Гриша на два ряда пересортировал камень. Стенки еще кое-как вывел, а как начал свод выводить, он обрушился, и стенки упали.
– Без глины, папань, не удержать, – сдался Гриша.
– И я про то, – отозвался от верстака Анисим, – или плитку надо…
– Где ее взять? – вздохнул Гриша, как о самом тяжелом случае в своей жизни.
– Помнишь, на волчьих скалах были… так там я осыпь видел – можно сходить посмотреть.
– А много ли на горбу принесешь…
– Это верно, – согласился Анисим. – Нарты делать – время потеряем, и лыжи надо.
Анисим присел на верстак в раздумье.
– А чего киснуть, сходим посмотрим… Капкан можно взять, – рассудил Гриша. – Так брать капкан?
– Лопату, котомку бери, – спустился Анисим с верстака.
По дороге вспомнили и деда Витоху, и мать, которая предсказала: «Утонете мужики в снегу». Пока еще не утонули. И все удивлялся Анисим: когда успел подвалить снежок? Как только завернули за излучину, Анисим сразу увидел напротив отстоя распаханный снег.
– Орудует волк.
– Говорил, капкан взять…
– Говорил, – согласился Анисим, – мы еще им займемся. – И он свернул к скалам, буровя ногами снег.
Осыпь оказалась открытой, словно ее разработали ненароком к их приходу. Анисим схватил щепоть земли, поплевал, растер в пальцах и просиял:
– То что надо, Григорий, считай, открыли прииск.
– Золото?!
– Дороже. Суглинок!.. – снял с плеч Анисим котомку. Тут же на осыпи валялись плитки от скалы. Гриша сразу взял, попробовал на палец – и в карман плитку.
– Топоры точить… брусок…
– Хозяйственный мужик, – Анисим просеивал суглинок, отметая мелкие камушки. – За плиткой мы еще придем – держи мешок.
Гриша подставил горло мешка. Анисим пригоршнями сгребал и накидывал просеянный суглинок.
– Ничего себе, столько набуровил, – попытался поднять мешок Гриша.
– Ого, – взялся Анисим, – коню впору везти. Куда жадничаю…
– Отсыпь.
– А добру пропадать, – пусть живот лопнет, – завязал Анисим мешок и отставил в сторонку.
– Добро бы каша с маслом, – подставил Гриша свой кошель.
Анисим бросил ему пригоршню и стряхнул с ладоней прилипшие комочки.
– Ты чего, папань?..
– А все равно всю гору не заберем.
– Так у нас не делают, давай поровну.
– Бери мой мешок…
– Взваливай, – подставил Гриша спину.
– Молодец, не растерялся, – одобрил отец и еще насыпал земли в мешок Грише.
Навьючились – и в обратную дорогу. И лопаты не понадобились, да жалко их было бросать.
– Вместо лыжной палки – посох, – взял свою лопату Анисим.
С верховья реки натягивало и низко над лесом скатывало комкастые темно-синие облака. По распадку, где стоял в куржаке лес, от живых ручьев тек розовый студенистый туман, заволакивало распадок на спуске к реке, подтапливало и насупленные, обдутые, лобастые скалы над самой рекой.
В проране туман настаивался, густел и полноводной белесой рекой тек над заснеженным плесом. И все кругом цепенело и казалось сказочным.
С каждым шагом и котомка тяжелела. Гриша и шапку под лямку подсунул, завитушки на его голове сразу побелели. Гриша смотрит на отца, тот вот-вот носом снег достанет, а тянет воз. Гриша высматривает, может, где на берегу взбугрилась валежина – посидеть бы.
Анисим обернулся. Хоть и отстал, но, кажется, ровно идет сын. И так же как дед Федор, руками размахивает. «Вот ведь чертова натура, – ругает себя Анисим, – чтобы еще сходить или отсыпать сразу, так нет – гора горой, а вот в мешке твоя земля, твой огород, твоя пашня, твоя родина – жалко бросить. Во как!..» «Были бы лыжи, – мечтает Гриша. – На будущий год, даст Бог, как говорит папаня, живы-здоровы будем и собаку заведем, и лыжи», – и сразу легче шагается. Гриша давно заметил, что когда о чем-нибудь хорошем мечтаешь, дорога всегда короче…
Анисим поднялся от реки к зимовью, опустился на порог и тогда высвободил из лямок руки, но сразу подняться не смог…
Вечер синил небо. Снег притух, вобрав в себя дневную искрометность, обесцветив лес и прибавив гущины воздуху. Белый тонкий месяц корабликом плыл при свете дня по распадку рожками кверху. «На мороз», – определил Анисим.
Он кряхтя поднялся и пошел на берег встречать Гришу.
Ужинали холодной отварной рыбой с горячим душистым кедровым молоком. Кругом стояла тугая непроницаемая тишина. Даже костер притих, словно все враз снялись и откочевали в неизвестном направлении – так бывает перед бурей. Поели, посидели и снова как будто на свет народились. Анисим встал от костра.
– День да ночь сутки прочь, – тюкнул он топором на своем численнике.
– А чего, папаня, печь ковать – не в иголку вдевать… – перемывая посуду, срифмовал Гриша.
– Не терпится? – было взялся за орехи Анисим.
– А чего тянуть, раз глину добыли.
– Не возражаю, Григорий, – сразу согласился Анисим. – Знаю способ, как сбить в зимовье стынь.
– Ну вот и давай, – поддержал Гриша.
Анисим с Гришей принесли камни, нагрели их на костре и на лопате, как хлеб сажают в печь, сложили под нары и дверь закрыли. Камни в темноте малиново светились и тихонько потрескивали, словно жаловались.
– Как у кита в брюхе, но ты у нас по электрической части, Григорий, знаток, – из темноты сказал Анисим, – включай свет…
– Счас, побудь маленько. – Гриша хлопнул дверью. Через несколько минут он явился.
– Чиркай спичку, папань.
Анисим зажег. Гриша подставил коптилку, из кружки выглядывал смоченный рыбьим жиром фитиль.
– Мы всегда рыбий жир жгли, – пояснил Гриша и поставил свой светильник на стол.
– Можно жить, – сказал Анисим, – а я, признаться, маялся, а, оказывается, проще пареной репы. Тогда я пошел разводить глину.
Анисим принес котелок горячей воды. Они выкопали на полу приямок и, подливая из котелка Воды, в этом приямке замесили глину.
Маленькая и большая тени метались по стенам. Гриша подавал глину, а Анисим клал камни. Примерит камень, мазнет глиной и тогда уж в стенку кладет, да еще обстучит, послушает, как тот камень отзовется. Если бухтит, то ищет ему другое место.
Печь подрастала, а в коптилку приходилось подливать и подливать жир.
– Была бы чугунная плита, накрыли бы – и свод готов, – вывел Анисим стенки и задумался…
– А глина на что?.. – торопит Гриша.
– Глина для печника, что для плотника мох… ни клин, ни мох – плотник бы сдох… Вот я тебе что скажу, Григорий. Надо из дерева сделать свод и обложить камнем…
– Ну и что, ты, папаня, говоришь – сгорит твое дерево и обвалится печка…
– Вот тут-то ты и не угадал… Глина как раз и выручит нас. Свод обгорит, а глина превратится в кирпич…
– Давай попробуем, – неуверенно согласился Гриша.
Отпилили по размеру каменки чурку. Анисим расколол ее на две половинки, обтесал и накрыл топку печки половинкой, горбом кверху.
– Была бы труба, хоть сейчас затопляй.
– Не радуйся, папань, еще неизвестно…
– Известно, известно, – подгоняет камень в свод Анисим. И словно поросенка оглаживает. Обмакнет руку в глину и опять оглаживает свод.
Гриша видит – печь на загляденье получается, такую хоть в горницу поставь… А вот как топиться будет – это еще посмотреть надо.
– Ах ты, жаль, плитки нету на трубу, – сокрушается Анисим, – а то бы затопили.
И все равно Грише хорошо, что отец в настроении, и ему уже не так важно, как будет топиться печь, вернее, нет сомнения, что будет хорошо. Зимовье стало выстывать. Гриша поднырнул под нары, пощупал камни – остыли: рука терпит.
– Был бы месяц поболе да поярче светил, сбегали бы за плиткой, – серьезно говорит Анисим, споласкивая из котелка руки. – Посидим маленько у костра, да спать. – Анисим задул коптилку, и сразу в зимовье – хоть глаза выколи. Немного постояли, окно проглянуло, остро запахло рыбьим жиром.
Анисим с протяжным скрипом открыл дверь, и в лицо пахнуло морозной свежестью. Он завернул за угол зимовья, а Гриша побежал к костру. Костер прогорел, тлели остатки лиственничных комлей. Гриша выбрал потоньше на растопку полешки, повертел головой, нигде нет месяца. Положил на угли поленья, они стрельчато затрещали, будто их раздирали, едко задымили и пыхнули огнем, не пугая темноту.