Страница:
Сигнал тревоги был передан в сеть, специально созданную для этой цели и охватывающую весь мир.
Веннерстрем стал одним из узелков этой сети. Но для него не требовался сигнал тревоги. За его спиной остались годы вживания в обстановку в Москве, и считалось, что этому агенту по силам самому оценить положение.
Находясь довольно далеко от зоны военных действий, Стиг тем не менее взялся за одну из наиболее трудных задач – добыть сведения о военных и военно-политических планах США еще до того, как американцы приступят к их осуществлению. В то время, к концу жизни в Вашингтоне, его связи на различных уровнях были исключительно ценными. Короче говоря, ему удалось добыть именно то, чего требовала обстановка. Речь шла о планах США на Ближнем Востоке. Но как показало развитие событий, эти усилия не получили особого значения.
Произошли ошеломляющие события: обе сверхдержавы изъявили готовность следовать одинаковым политическим путем – обе считали, что начавшаяся оккупация зоны канала должна быть приостановлена ценой вмешательства ООН. Ради разнообразия, США и СССР заняли единую точку зрения в Совете Безопасности, и в результате британское и французское правительства были вынуждены испытать горечь поражения. Акция в зоне Суэцкого канала окончилась внушительной потерей престижа Великобритании.
Донесение Веннерстрема поступило в распоряжение Центра за три дня до кризиса. Очевидно, оно имело второстепенное значение из-за неожиданного развития событий, но тем не менее заслужило положительный отзыв Петра Павловича. Об этом обстоятельстве, возможно, не стоило и упоминать, если бы оно не явилось причиной откровенно странных умозаключений в США после того, как наш агент был разоблачен.
Американцы имели доступ к протоколам допросов в Стокгольме, причем не только открытым, но также и секретным, доказательства чего были получены впоследствии. В одном из них упоминалось «одобрение» Центром донесения Веннерстрема. Почему и в какой связи упоминалось – непонятно, возможно, чтобы продемонстрировать, «куда это может завести». Протоколы допросов изучались специально созданной комиссией в Вашингтоне, но, как все знают, большая часть их содержания просочилась в вездесущую американскую прессу.
Домыслы основывались на том, что Веннерстрем якобы все время подвергался обману со стороны Центра и Петра Павловича, сознательно преувеличивавшего ценность его информации. Он должен был поддерживать агента в хорошей форме, используя лесть и завышенные оценки – одобрение донесения о начальной стадии Суэцкого кризиса как раз якобы и стало примером того. Забавно, но это звучит как своеобразная защита действий Стига.
Что касается мнения самого Веннерстрема, то он считал, что в действительности все было наоборот. Петр Павлович слишком часто подчеркивал, что суть заключается именно в сопоставлении донесений, поступающих от многих агентов. Следовательно, у Стига было мало оснований считать себя избранным. Он был лишь одним из длинного списка номеров. И если принадлежал к небольшому числу способных заранее отделить «зерна от плевел», то это было естественным при его образовании, а также опыте, который он имел за плечами.
Разумеется, агента ставили в известность, какие из его сообщений особенно ценны. Однако это не было лестью. Скорее, ориентиром для будущей работы. Но ему также сообщали и о более ценных и подробных докладах, полученных от других источников. Это также ориентировало: не следовало тратить время на освещение уже выясненных вопросов.
Донесение с опережением, примером которого был рапорт о Суэцких событиях, считалось наиважнейшим и самым трудным. Поэтому Центр одобрял любые подробные сообщения, вне зависимости от их значимости, ведь это был успех сам по себе, что всегда подчеркивалось.
В дни Суэцкого кризиса Веннерстрем получил письмо от стокгольмского начальника штаба ВВС. Оно содержало сообщение, что служебная командировка военно-воздушного атташе в Вашингтоне оканчивается 1 июня 1957 года. Из него следовало также, что деятельность Стига в США оценена по достоинству и ему предназначается новый пост военно-воздушного атташе. На сей раз в Лондоне, где условия работы более сложные.
Эта должность предназначалась полковнику Веннерстрему на весь четырехлетний период, оставшийся до пенсии.
Но имелась и альтернатива: если он изъявит желание, то сможет получить место в министерстве обороны. В отделе, который, помимо прочего, занимается поддержанием связей с иностранными военными атташе. Это была единственно возможная должность в Стокгольме. Другого применения ему не находилось.
У Стига эта альтернатива породила мучительные раздумья. Если выбрать Англию, то какой замечательный получится треугольник! Москва – Вашингтон – Лондон! Но кто может гарантировать, что Лондон – лучший выбор? Как много разных соображений еще нужно было учесть!
Потом, по прошествии долгого времени, Веннерстрем думал об этом письме с сильным чувством неприязни: вместе с клочком бумаги он держал в руках свою судьбу, хотя и не подозревал об этом. Почему не выбрал Лондон – без колебаний и размышлений? Почему не сознавал, насколько нелепо, если не сказать, дико – возвращаться в Швецию? Конечно, все мы крепки задним умом…
Прошло четырнадцать дней, прежде чем родилось решение ответить на письмо. До этого Стиг часами, словно заблудший призрак, слонялся по офису и посольству. Он не знал, чего хотел.
На первый взгляд, Лондон несравнимо заманчивей. Но этот выбор означал бы, что в обозримом будущем вообще не удастся попасть в Швецию. Просто новое место пребывания за границей – снова под управлением Центра. Кроме того, довольно серьезные семейные обстоятельства настраивали против такого решения.
Если же выбрать Стокгольм, то ближайших четыре года пройдут в Швеции, что вполне устраивало и Стига, и его семью. А главное – разве не интересно попробовать себя на посту «управляющего» делами иностранных военных атташе? Ради разнообразия – поменяться ролями?
И еще одно, так сказать, общее соображение. Как будет выглядеть мир через четыре года? Останется ли «холодная война» по-прежнему холодной? Веннерстрем опасался реальности третьей мировой войны, его беспокоило растущее политическое влияние американских военных, их все более агрессивная позиция. Будет ли большая часть мира лежать в развалинах к тому времени? В таком случае, где искать пепел контракта с Центром? Стиг не был пессимистом в прямом смысле слова, но имел резонные сомнения: будет ли мир во всем мире?
В любом случае, не следовало полагаться на русский контракт. Приходилось искать другую возможность, чтобы обеспечить безбедную старость. И легче всего, конечно, сделать это в Стокгольме. Короче, решение, какие соображения перевешивали, никак не определялось. Очевидно, чаша весов неприметно, но упорно склонялась к тому, чтобы принять в расчет все же семейные обстоятельства. Веннерстрем колебался до самого конца, но бесконечно откладывать ответ на письмо было невозможно. Когда он, наконец, пригласил секретаря, чтобы продиктовать ответ, решение было принято. Однако и тогда сомнения оставались. Впоследствии Веннерстрем никак не мог вспомнить, дрожал ли его голос во время диктовки, но полагал, что должен был дрожать, ибо именно тогда была совершена самая большая – роковая ошибка. Веннерстрем отказался от Лондона и предпочел Стокгольм.
Глава 25
Глава 26
Веннерстрем стал одним из узелков этой сети. Но для него не требовался сигнал тревоги. За его спиной остались годы вживания в обстановку в Москве, и считалось, что этому агенту по силам самому оценить положение.
Находясь довольно далеко от зоны военных действий, Стиг тем не менее взялся за одну из наиболее трудных задач – добыть сведения о военных и военно-политических планах США еще до того, как американцы приступят к их осуществлению. В то время, к концу жизни в Вашингтоне, его связи на различных уровнях были исключительно ценными. Короче говоря, ему удалось добыть именно то, чего требовала обстановка. Речь шла о планах США на Ближнем Востоке. Но как показало развитие событий, эти усилия не получили особого значения.
Произошли ошеломляющие события: обе сверхдержавы изъявили готовность следовать одинаковым политическим путем – обе считали, что начавшаяся оккупация зоны канала должна быть приостановлена ценой вмешательства ООН. Ради разнообразия, США и СССР заняли единую точку зрения в Совете Безопасности, и в результате британское и французское правительства были вынуждены испытать горечь поражения. Акция в зоне Суэцкого канала окончилась внушительной потерей престижа Великобритании.
Донесение Веннерстрема поступило в распоряжение Центра за три дня до кризиса. Очевидно, оно имело второстепенное значение из-за неожиданного развития событий, но тем не менее заслужило положительный отзыв Петра Павловича. Об этом обстоятельстве, возможно, не стоило и упоминать, если бы оно не явилось причиной откровенно странных умозаключений в США после того, как наш агент был разоблачен.
Американцы имели доступ к протоколам допросов в Стокгольме, причем не только открытым, но также и секретным, доказательства чего были получены впоследствии. В одном из них упоминалось «одобрение» Центром донесения Веннерстрема. Почему и в какой связи упоминалось – непонятно, возможно, чтобы продемонстрировать, «куда это может завести». Протоколы допросов изучались специально созданной комиссией в Вашингтоне, но, как все знают, большая часть их содержания просочилась в вездесущую американскую прессу.
Домыслы основывались на том, что Веннерстрем якобы все время подвергался обману со стороны Центра и Петра Павловича, сознательно преувеличивавшего ценность его информации. Он должен был поддерживать агента в хорошей форме, используя лесть и завышенные оценки – одобрение донесения о начальной стадии Суэцкого кризиса как раз якобы и стало примером того. Забавно, но это звучит как своеобразная защита действий Стига.
Что касается мнения самого Веннерстрема, то он считал, что в действительности все было наоборот. Петр Павлович слишком часто подчеркивал, что суть заключается именно в сопоставлении донесений, поступающих от многих агентов. Следовательно, у Стига было мало оснований считать себя избранным. Он был лишь одним из длинного списка номеров. И если принадлежал к небольшому числу способных заранее отделить «зерна от плевел», то это было естественным при его образовании, а также опыте, который он имел за плечами.
Разумеется, агента ставили в известность, какие из его сообщений особенно ценны. Однако это не было лестью. Скорее, ориентиром для будущей работы. Но ему также сообщали и о более ценных и подробных докладах, полученных от других источников. Это также ориентировало: не следовало тратить время на освещение уже выясненных вопросов.
Донесение с опережением, примером которого был рапорт о Суэцких событиях, считалось наиважнейшим и самым трудным. Поэтому Центр одобрял любые подробные сообщения, вне зависимости от их значимости, ведь это был успех сам по себе, что всегда подчеркивалось.
В дни Суэцкого кризиса Веннерстрем получил письмо от стокгольмского начальника штаба ВВС. Оно содержало сообщение, что служебная командировка военно-воздушного атташе в Вашингтоне оканчивается 1 июня 1957 года. Из него следовало также, что деятельность Стига в США оценена по достоинству и ему предназначается новый пост военно-воздушного атташе. На сей раз в Лондоне, где условия работы более сложные.
Эта должность предназначалась полковнику Веннерстрему на весь четырехлетний период, оставшийся до пенсии.
Но имелась и альтернатива: если он изъявит желание, то сможет получить место в министерстве обороны. В отделе, который, помимо прочего, занимается поддержанием связей с иностранными военными атташе. Это была единственно возможная должность в Стокгольме. Другого применения ему не находилось.
У Стига эта альтернатива породила мучительные раздумья. Если выбрать Англию, то какой замечательный получится треугольник! Москва – Вашингтон – Лондон! Но кто может гарантировать, что Лондон – лучший выбор? Как много разных соображений еще нужно было учесть!
Потом, по прошествии долгого времени, Веннерстрем думал об этом письме с сильным чувством неприязни: вместе с клочком бумаги он держал в руках свою судьбу, хотя и не подозревал об этом. Почему не выбрал Лондон – без колебаний и размышлений? Почему не сознавал, насколько нелепо, если не сказать, дико – возвращаться в Швецию? Конечно, все мы крепки задним умом…
Прошло четырнадцать дней, прежде чем родилось решение ответить на письмо. До этого Стиг часами, словно заблудший призрак, слонялся по офису и посольству. Он не знал, чего хотел.
На первый взгляд, Лондон несравнимо заманчивей. Но этот выбор означал бы, что в обозримом будущем вообще не удастся попасть в Швецию. Просто новое место пребывания за границей – снова под управлением Центра. Кроме того, довольно серьезные семейные обстоятельства настраивали против такого решения.
Если же выбрать Стокгольм, то ближайших четыре года пройдут в Швеции, что вполне устраивало и Стига, и его семью. А главное – разве не интересно попробовать себя на посту «управляющего» делами иностранных военных атташе? Ради разнообразия – поменяться ролями?
И еще одно, так сказать, общее соображение. Как будет выглядеть мир через четыре года? Останется ли «холодная война» по-прежнему холодной? Веннерстрем опасался реальности третьей мировой войны, его беспокоило растущее политическое влияние американских военных, их все более агрессивная позиция. Будет ли большая часть мира лежать в развалинах к тому времени? В таком случае, где искать пепел контракта с Центром? Стиг не был пессимистом в прямом смысле слова, но имел резонные сомнения: будет ли мир во всем мире?
В любом случае, не следовало полагаться на русский контракт. Приходилось искать другую возможность, чтобы обеспечить безбедную старость. И легче всего, конечно, сделать это в Стокгольме. Короче, решение, какие соображения перевешивали, никак не определялось. Очевидно, чаша весов неприметно, но упорно склонялась к тому, чтобы принять в расчет все же семейные обстоятельства. Веннерстрем колебался до самого конца, но бесконечно откладывать ответ на письмо было невозможно. Когда он, наконец, пригласил секретаря, чтобы продиктовать ответ, решение было принято. Однако и тогда сомнения оставались. Впоследствии Веннерстрем никак не мог вспомнить, дрожал ли его голос во время диктовки, но полагал, что должен был дрожать, ибо именно тогда была совершена самая большая – роковая ошибка. Веннерстрем отказался от Лондона и предпочел Стокгольм.
Глава 25
В июне 1957 года Стиг вновь вернулся в Швецию, где спокойно и безмятежно провел длинное приятное лето. Служба в министерстве обороны должна была начаться не раньше октября, а встреча с Петром Павловичем намечалась значительно позднее. Теперь же прежде всего привлекал отпуск: море, солнце, фиорды, хождение под парусом, и никакой заграницы.
За восемь лет многое изменилось. Веннерстрему требовалась тщательная подготовка к работе в новой должности. Командную экспедицию можно вкратце охарактеризовать как военный штаб министерства обороны. Главной задачей Стига было осуществление связи между ВВС и министерством. Другим – второстепенным, но гораздо более привлекательным делом было общение с иностранными военными атташе.
Он почувствовал привычную и приятную возбужденность, когда дипломатическая жизнь снова захватила его. Повезло с самого начала: в дипкорпусе Стига быстро приняли в круг любителей бриджа, и это членство представляло для него бесспорную ценность. Необычным было и то, что жизнь на полной скорости катилась по знакомым рельсам, но без Центра на горизонте. Все ощущалось странным образом: как будто половина существа вдруг исчезла. Раздвоение, со временем разросшееся, казалось, начало теперь уменьшаться и исчезать. От июня до декабря – довольно долгий срок. Центр стал восприниматься, как что-то далекое и нереальное…
Однако Веннерстрем чувствовал бы себя менее спокойным и безмятежным, если бы знал тогда, что существует некто по имени Отто Даниэльссон – криминальный комиссар СЭПО (шведская полиция безопасности, или контрразведка). Деликатный и молчаливый человек, скрытно и тщательно действовавший в наиболее тайных делах полиции. Очень интеллектуальный, очень знающий, очень одаренный. Разумеется, тогда Стиг не ведал обо всех этих «очень», но, познакомившись позднее, воспринял и запомнил комиссара именно таким. Хотя слово «опасный» гораздо больше подошло бы ему в свете последующих, пагубных для агента событий…
Итак, Веннерстрем был занесен в списки СЭПО. Не исключено, что Даниэльссон помнил эти списки наизусть – он был вполне способен на это! Но может, просто извлек карточку из ЭВМ, когда Стиг уже начал работу в командной экспедиции.
Любопытно, как выглядели эти сведения, если комиссар начал подозревать общительного военного дипломата уже на самой ранней стадии? И вообще, когда Стиг попал в пресловутые списки? Если судить по заметкам в американской прессе, это произошло в 1941 году, после возвращения молодого офицера из первой, московской командировки. Тогда Стиг был аккредитован в качестве военно-воздушного атташе, но вскоре отозван домой из-за военного положения. Это ввело его в дипломатические круги Стокгольма, где появилась возможность общаться со многими русскими и немцами. Дипломатические представители обеих наций находились под наблюдением СЭПО, поэтому, скорее всего, Веннерстрем и оказался в списках. Так сказать, за компанию. Вряд ли не заматеревший еще военный дипломат задумывался, что уже в то время накапливались секретные сведения в двух диаметрально противоположных службах: в Стокгольме и в Москве. И обе они по-своему должны были определить его судьбу.
В 1943 году телефонные разговоры Стига уже прослушивались, а переписка контролировалась. Это началось, скорее всего, после злополучного инцидента с немецкой телеграммой, в которой упоминалось его имя. Расследование, правда, оказалось безрезультатным. Но сведения в карточке фиксировались еще долгих четырнадцать лет.
Позже выяснилось, что в этом реестре имелась даже запись об одном докладе, который Веннерстрем написал в 1947 году во время службы в Стокгольме. Доклад был посвящен советской разведке. Впоследствии ему инкриминировали, что он приготовил его «не по приказу». Стиг опроверг это, заявив, что писать такую вещь по собственной инициативе он бы не стал. Доклад был составлен на основе наблюдений в Стокгольме и прежнего опыта в Москве. С чисто военной точки зрения он не был особенно примечательным, но в глазах СЭПО выглядел как написанный человеком слишком хорошо осведомленным. «Что-то за этим должно скрываться», – так предположила контрразведка. Кроме того, имелись записи наблюдений за встречами с полковником Рубаченковым в течение 1947–1948 годов. Но Стиг не думал, что записи были такими уж тщательными, а наблюдения – глубокими.
Однажды в командной экспедиции один из курсантов спросил Веннерстрема, уместно ли будет обратиться с просьбой о стипендии, чтобы учиться в университете, или тем самым можно подвергнуться риску попасть в «файлы» контрразведки? Тогда его вопрос показался Стигу глупым, но если бы он знал, какими записями сопровождался его собственный путь, то сомнения юноши воспринял бы как вполне разумные. В 1957 году, общаясь в Стокгольме с дипломатами, Веннерстрем в основном интересовался «западниками», а СЭПО по-прежнему вело наблюдение за сотрудниками восточных посольств. Однако Даниэльссон и тогда требовал постоянно докладывать об активности подозреваемого. Он был настойчив и не отступал – видимо, верил собственной интуиции.
В безмятежные месяцы того года Стиг часто размышлял, пытаясь найти альтернативу тому, что предлагал Центр. Позаботиться о своем будущем, о спокойной старости можно было, конечно, и дома, используя влияние и положение в министерстве обороны. Кроме того, оставались еще солидные связи с промышленниками, и он продолжал делать все, что в его силах, чтобы укрепить старые знакомства и установить новые. Короче, свои возможности он оценивал весьма оптимистично.
Но неожиданно происшедшая в декабре встреча лишила его всякого интереса к обустройству старости на родине…
Хмурым зимним утром они встретились с Петром Павловичем в Хельсинки. Для беседы отправились в тот же загородный дом, что и раньше. Они были друзьями, встретившимися после долгой разлуки, – так, по крайней мере, чувствовал себя Стиг. Оказалось, что радость встречи приправлена новым штрихом щедрости: посреди стола рядом с привычной бутылкой минеральной воды красовалась ваза с фруктами! Это было что-то новенькое, да к тому же и вопреки времени года – в общем, швед даже засомневался, не стал ли Петр вегетарианцем. Слава Богу, такого не произошло, поскольку позже последовало приглашение на говяжью отбивную.
Когда молча уселись за стол, впервые после долгих лет совместной работы Веннерстрема охватило беспокойство. Какие требования выдвинет теперь Центр? Неужели предложит работать против Швеции? В Вашингтоне он об этом не размышлял, такой поворот событий даже не приходил в голову. В своих шпионских поисках Стиг целиком и полностью погрузился в международные проблемы, то есть – в «чужое». Но сейчас, глядя на портфели – черный Петра и коричневый свой, – он так разволновался, что почувствовал на лбу холодный пот.
Петр, однако, начал беседу с предложения, которого швед меньше всего ожидал:
– Я тут немного поразмышлял над будущими формами твоего сотрудничества с нами. Конечно, пока рано определять конкретные детали и задачи, но в принципе хотелось бы, чтоб ты избрал зоной деятельности Средиземноморье.
Внутренняя дрожь мгновенно отпустила. По существу, это было все, что хотелось услышать человеку, озабоченному надвигающейся старостью. И сразу же мысли потекли в привычном русле. Самодовольство это или нет, но Стигу нравилось смотреть на себя как на высококвалифицированного международного шпиона-профессионала. Где-то он читал, что психологи называют подобную жажду признания «тоской по оценке». Что ж, решил он, возможно, что они правы.
– При таком раскладе ты получаешь то, к чему стремился, – продолжил Петр. – Прекрасное место, чтобы поселиться там после пенсии. Кажется, ты именно этого хотел, когда подписывал контракт в Москве?
Предыдущие варианты, которые приходилось обдумывать как альтернативу, теперь казались уже совершенно неинтересными. Без всякого сожаления и с большим удовольствием Веннерстрем забыл о них, едва услышал упоминание о Средиземном море.
А Петр заговорил снова:
– Тебе необходимо проштудировать все, что имеет отношение к району Средиземноморья. География, политика, экономика, военное положение и прочее. Думаю, это приятно займет твое свободное время.
Он оказался прав: последующий процесс познания действительно был приятным и интересным.
Затем перешли к специальным вопросам, думая о которых, Стиг испытывал особое беспокойство.
– Нашей постоянной и главной задачей в Стокгольме должно стать освещение военно-политических проблем. Будешь составлять самостоятельные повседневные донесения, так же как в Вашингтоне. Как у тебя на этот счет с целенаправленными контактами?
Разумеется, с контактами все было в порядке. Положение в экспедиции как нельзя лучше соответствовало заданной цели. Веннерстрем объяснил, как обстоят дела. Петр задумался: по его мнению, один очень важный источник информации отсутствовал. Он поинтересовался, можно ли завести знакомства в дипломатическом корпусе на уровне послов.
Стиг тут же прикинул, что это вполне возможно, но перед Петром предпочел усомниться.
– Не могу сказать заранее, – ответил он. – Но попытаюсь сделать все, что в моих силах.
На практике задание оказалось достаточно легким: игра в бридж открыла агенту многие двери. Впоследствии Петр Павлович узнал обо всех этих «контактах на уровне послов». Согласно принятой Центром системе, каждый из них обозначался точно, с указанием имени, места и времени. А чтобы упростить составление донесений, Стиг употреблял обычный метод Центра: часто используемые источники информации обозначались номерами или буквами.
Петр Павлович сообщил также, что задачи по технической разведке, столь актуальные в течение всего вашингтонского периода, по-прежнему остаются в силе. Предполагалось, что договор о закупке военной техники мог принести пользу даже на территории Швеции. Но задание распространялось еще и на английские новинки.
В действительности возможности Веннерстрема были значительно большими, чем поначалу предполагал Петр. При распределении обязанностей в командной экспедиции на долю Стига выпало постоянно быть в курсе любых достижений и изменений в развитии ракетостроения – области, без всякого сомнения, наиболее приоритетной в технике. Но он не упомянул об этом, поскольку не хотел, чтобы Центр возлагал на своего агента слишком большие надежды.
Беспокойство Веннерстрема окончательно исчезло, когда начали обсуждать шведские дела. К большому его облегчению, требования оказались очень скромными. В Швеции полным ходом шли открытые дебаты о внутреннем развитии малого тактического атомного оружия, и пока не было ясно, к какому результату они приведут. По этому пункту Центр интересовало не то, что происходило открыто, а то, что назревало за кулисами кризиса. Это задание не относилось к числу трудных. Уже тогда швед располагал достаточной внутренней информацией об отрицательной позиции правительства. Но снова расценил, что не стоило сразу выкладывать все сведения и тем самым дезавуировать в глазах Центра важность поручения.
Следующим пунктом повестки дня была шведская политика неприсоединения к союзам. С точки зрения Веннерстрема, подозрительность Центра в этом вопросе просто не знала границ. В настоящее время, утверждали русские, имеются сомнения в прочности шведского нейтралитета. Причиной этого стал главнокомандующий генерал Нильс Сведлунд. В 1956 году он совершил поездку в США, которая не была официальной: генерал ездил как частное лицо, чтобы избежать внимания к своей персоне. Но на русских это оказало как раз противоположное воздействие. Именно то обстоятельство, что он не поехал официально, возбудило внимание и последующие подозрения.
Петр Павлович выразил неудовольствие, что Стиг ничего не сообщил Москве об этой поездке, ведь в то время он как раз находился в Вашингтоне. Веннерстрему не удалось скрыть удивления, что Центр тем не менее знал о ней. Причину же своего молчания он объяснил просто: визит генерала не имел никакого политического значения. Сведлунд, используя свои связи на самом высоком уровне, просто пытался снять часть ограничений и грифов «секретно» с некоторых современных образцов, закупить которые Швеция вскоре намеревалась. И это увенчалось успехом.
Но разъяснения агента эффекта не произвели. Ему было предложено регулярно сообщать о состоянии шведского нейтралитета, независимо от того, есть какие-либо позитивные признаки или нет. Стигу это казалось странным. Что за необходимость регулярно докладывать, и почему это так крайне важно? Лишь позже, возвращаясь в самолете домой, он припомнил Москву 1949 года и все разговоры о новом военном планировании после создания НАТО. Вспомнил, насколько важно было тогда получить доказательства того, что Швеция стремится к политике неприсоединения. Возможно, и теперь военное распределение сил по-прежнему строилось так, что Швеция должна оставаться нейтральной в случае, если «холодная война» перейдет в открытый конфликт?
А пока недоверие внесло в разговор некоторую напряженность. И гибкий, не терпящий осложнений агент решил разрядить долгие и серьезные рассуждения чем-то забавным. Поэтому рассказал о том, как главнокомандующий Сведлунд добирался до Соединенных Штатов. Генерал прибыл в Лос-Анджелес самолетом авиакомпании «САС» через Гренландию и Канаду, то есть предпочел «окольный путь». Как уже упоминалось, он не хотел привлекать к себе внимания. Поэтому легко вообразить его физиономию, когда через иллюминатор самолета он увидел внизу огромную толпу журналистов, фоторепортеров и телекамеры. Каким образом, черт возьми, кто-то мог узнать о его прибытии?
Но дальше последовало самое интересное: генерал спускается по трапу… и никто не обращает на него ни малейшего внимания! Впрочем, к другим пассажирам пресса также совершенно равнодушна. Но вдруг поднимается небывалый переполох – по трапу ведут огромного орангутанга! Для всех, в том числе и бывших на борту, это стало сюрпризом, поскольку весь перелет его содержали в нижних этажах самолета. Орангутанг путешествовал из Гамбурга в зоопарк Лос-Анджелеса. Был ли генерал удивлен или раздосадован – остается только гадать.
Петр смеялся от души и по старой привычке хлопал себя по коленям. Он всегда легко переходил на язык веселья и шуток. И Веннерстрем весьма ценил это качество своего куратора, поскольку и сам был тонким ценителем юмора.
Однако по возвращении в Стокгольм, будучи приглашенным на следующее утро к американскому послу для награждения орденом, он так и не сумел усмотреть хоть что-нибудь смешное в том, что происходит. Ему хорошо запомнился торжественный вечер, проведенный в приятном обществе на вилле посла: одновременно орденом награждался и командующий ВВС генерал Аксель Льюнгдаль.
Тем не менее юмора в этой ситуации было предостаточно. Ну разве не ирония судьбы, что награда американцев пришла именно по возвращении из Хельсинки?.. Только-только отработав с Петром, Стиг стоял теперь посреди большого приемного зала резиденции, а посол собственноручно прикреплял к его груди американский орден. И от усердия даже высунул кончик языка, потому что никак не мог проткнуть толстое сукно униформы… Все это было настолько несообразным, что невольная шальная мысль мелькнула в голове Веннерстрема: «И орден – не тот, и человеку – не тому».
В награждении не было ничего необычного. Традиционно все атташе посольств удостаивались такой чести по окончании срока командировки. Но Стигу все же виделось в этом нечто примечательное. Глядя на собравшихся, он ощущал себя в острой изоляции: он не был одним из них, он был «лазутчиком», и знал так много, как никто другой…
За восемь лет многое изменилось. Веннерстрему требовалась тщательная подготовка к работе в новой должности. Командную экспедицию можно вкратце охарактеризовать как военный штаб министерства обороны. Главной задачей Стига было осуществление связи между ВВС и министерством. Другим – второстепенным, но гораздо более привлекательным делом было общение с иностранными военными атташе.
Он почувствовал привычную и приятную возбужденность, когда дипломатическая жизнь снова захватила его. Повезло с самого начала: в дипкорпусе Стига быстро приняли в круг любителей бриджа, и это членство представляло для него бесспорную ценность. Необычным было и то, что жизнь на полной скорости катилась по знакомым рельсам, но без Центра на горизонте. Все ощущалось странным образом: как будто половина существа вдруг исчезла. Раздвоение, со временем разросшееся, казалось, начало теперь уменьшаться и исчезать. От июня до декабря – довольно долгий срок. Центр стал восприниматься, как что-то далекое и нереальное…
Однако Веннерстрем чувствовал бы себя менее спокойным и безмятежным, если бы знал тогда, что существует некто по имени Отто Даниэльссон – криминальный комиссар СЭПО (шведская полиция безопасности, или контрразведка). Деликатный и молчаливый человек, скрытно и тщательно действовавший в наиболее тайных делах полиции. Очень интеллектуальный, очень знающий, очень одаренный. Разумеется, тогда Стиг не ведал обо всех этих «очень», но, познакомившись позднее, воспринял и запомнил комиссара именно таким. Хотя слово «опасный» гораздо больше подошло бы ему в свете последующих, пагубных для агента событий…
Итак, Веннерстрем был занесен в списки СЭПО. Не исключено, что Даниэльссон помнил эти списки наизусть – он был вполне способен на это! Но может, просто извлек карточку из ЭВМ, когда Стиг уже начал работу в командной экспедиции.
Любопытно, как выглядели эти сведения, если комиссар начал подозревать общительного военного дипломата уже на самой ранней стадии? И вообще, когда Стиг попал в пресловутые списки? Если судить по заметкам в американской прессе, это произошло в 1941 году, после возвращения молодого офицера из первой, московской командировки. Тогда Стиг был аккредитован в качестве военно-воздушного атташе, но вскоре отозван домой из-за военного положения. Это ввело его в дипломатические круги Стокгольма, где появилась возможность общаться со многими русскими и немцами. Дипломатические представители обеих наций находились под наблюдением СЭПО, поэтому, скорее всего, Веннерстрем и оказался в списках. Так сказать, за компанию. Вряд ли не заматеревший еще военный дипломат задумывался, что уже в то время накапливались секретные сведения в двух диаметрально противоположных службах: в Стокгольме и в Москве. И обе они по-своему должны были определить его судьбу.
В 1943 году телефонные разговоры Стига уже прослушивались, а переписка контролировалась. Это началось, скорее всего, после злополучного инцидента с немецкой телеграммой, в которой упоминалось его имя. Расследование, правда, оказалось безрезультатным. Но сведения в карточке фиксировались еще долгих четырнадцать лет.
Позже выяснилось, что в этом реестре имелась даже запись об одном докладе, который Веннерстрем написал в 1947 году во время службы в Стокгольме. Доклад был посвящен советской разведке. Впоследствии ему инкриминировали, что он приготовил его «не по приказу». Стиг опроверг это, заявив, что писать такую вещь по собственной инициативе он бы не стал. Доклад был составлен на основе наблюдений в Стокгольме и прежнего опыта в Москве. С чисто военной точки зрения он не был особенно примечательным, но в глазах СЭПО выглядел как написанный человеком слишком хорошо осведомленным. «Что-то за этим должно скрываться», – так предположила контрразведка. Кроме того, имелись записи наблюдений за встречами с полковником Рубаченковым в течение 1947–1948 годов. Но Стиг не думал, что записи были такими уж тщательными, а наблюдения – глубокими.
Однажды в командной экспедиции один из курсантов спросил Веннерстрема, уместно ли будет обратиться с просьбой о стипендии, чтобы учиться в университете, или тем самым можно подвергнуться риску попасть в «файлы» контрразведки? Тогда его вопрос показался Стигу глупым, но если бы он знал, какими записями сопровождался его собственный путь, то сомнения юноши воспринял бы как вполне разумные. В 1957 году, общаясь в Стокгольме с дипломатами, Веннерстрем в основном интересовался «западниками», а СЭПО по-прежнему вело наблюдение за сотрудниками восточных посольств. Однако Даниэльссон и тогда требовал постоянно докладывать об активности подозреваемого. Он был настойчив и не отступал – видимо, верил собственной интуиции.
В безмятежные месяцы того года Стиг часто размышлял, пытаясь найти альтернативу тому, что предлагал Центр. Позаботиться о своем будущем, о спокойной старости можно было, конечно, и дома, используя влияние и положение в министерстве обороны. Кроме того, оставались еще солидные связи с промышленниками, и он продолжал делать все, что в его силах, чтобы укрепить старые знакомства и установить новые. Короче, свои возможности он оценивал весьма оптимистично.
Но неожиданно происшедшая в декабре встреча лишила его всякого интереса к обустройству старости на родине…
Хмурым зимним утром они встретились с Петром Павловичем в Хельсинки. Для беседы отправились в тот же загородный дом, что и раньше. Они были друзьями, встретившимися после долгой разлуки, – так, по крайней мере, чувствовал себя Стиг. Оказалось, что радость встречи приправлена новым штрихом щедрости: посреди стола рядом с привычной бутылкой минеральной воды красовалась ваза с фруктами! Это было что-то новенькое, да к тому же и вопреки времени года – в общем, швед даже засомневался, не стал ли Петр вегетарианцем. Слава Богу, такого не произошло, поскольку позже последовало приглашение на говяжью отбивную.
Когда молча уселись за стол, впервые после долгих лет совместной работы Веннерстрема охватило беспокойство. Какие требования выдвинет теперь Центр? Неужели предложит работать против Швеции? В Вашингтоне он об этом не размышлял, такой поворот событий даже не приходил в голову. В своих шпионских поисках Стиг целиком и полностью погрузился в международные проблемы, то есть – в «чужое». Но сейчас, глядя на портфели – черный Петра и коричневый свой, – он так разволновался, что почувствовал на лбу холодный пот.
Петр, однако, начал беседу с предложения, которого швед меньше всего ожидал:
– Я тут немного поразмышлял над будущими формами твоего сотрудничества с нами. Конечно, пока рано определять конкретные детали и задачи, но в принципе хотелось бы, чтоб ты избрал зоной деятельности Средиземноморье.
Внутренняя дрожь мгновенно отпустила. По существу, это было все, что хотелось услышать человеку, озабоченному надвигающейся старостью. И сразу же мысли потекли в привычном русле. Самодовольство это или нет, но Стигу нравилось смотреть на себя как на высококвалифицированного международного шпиона-профессионала. Где-то он читал, что психологи называют подобную жажду признания «тоской по оценке». Что ж, решил он, возможно, что они правы.
– При таком раскладе ты получаешь то, к чему стремился, – продолжил Петр. – Прекрасное место, чтобы поселиться там после пенсии. Кажется, ты именно этого хотел, когда подписывал контракт в Москве?
Предыдущие варианты, которые приходилось обдумывать как альтернативу, теперь казались уже совершенно неинтересными. Без всякого сожаления и с большим удовольствием Веннерстрем забыл о них, едва услышал упоминание о Средиземном море.
А Петр заговорил снова:
– Тебе необходимо проштудировать все, что имеет отношение к району Средиземноморья. География, политика, экономика, военное положение и прочее. Думаю, это приятно займет твое свободное время.
Он оказался прав: последующий процесс познания действительно был приятным и интересным.
Затем перешли к специальным вопросам, думая о которых, Стиг испытывал особое беспокойство.
– Нашей постоянной и главной задачей в Стокгольме должно стать освещение военно-политических проблем. Будешь составлять самостоятельные повседневные донесения, так же как в Вашингтоне. Как у тебя на этот счет с целенаправленными контактами?
Разумеется, с контактами все было в порядке. Положение в экспедиции как нельзя лучше соответствовало заданной цели. Веннерстрем объяснил, как обстоят дела. Петр задумался: по его мнению, один очень важный источник информации отсутствовал. Он поинтересовался, можно ли завести знакомства в дипломатическом корпусе на уровне послов.
Стиг тут же прикинул, что это вполне возможно, но перед Петром предпочел усомниться.
– Не могу сказать заранее, – ответил он. – Но попытаюсь сделать все, что в моих силах.
На практике задание оказалось достаточно легким: игра в бридж открыла агенту многие двери. Впоследствии Петр Павлович узнал обо всех этих «контактах на уровне послов». Согласно принятой Центром системе, каждый из них обозначался точно, с указанием имени, места и времени. А чтобы упростить составление донесений, Стиг употреблял обычный метод Центра: часто используемые источники информации обозначались номерами или буквами.
Петр Павлович сообщил также, что задачи по технической разведке, столь актуальные в течение всего вашингтонского периода, по-прежнему остаются в силе. Предполагалось, что договор о закупке военной техники мог принести пользу даже на территории Швеции. Но задание распространялось еще и на английские новинки.
В действительности возможности Веннерстрема были значительно большими, чем поначалу предполагал Петр. При распределении обязанностей в командной экспедиции на долю Стига выпало постоянно быть в курсе любых достижений и изменений в развитии ракетостроения – области, без всякого сомнения, наиболее приоритетной в технике. Но он не упомянул об этом, поскольку не хотел, чтобы Центр возлагал на своего агента слишком большие надежды.
Беспокойство Веннерстрема окончательно исчезло, когда начали обсуждать шведские дела. К большому его облегчению, требования оказались очень скромными. В Швеции полным ходом шли открытые дебаты о внутреннем развитии малого тактического атомного оружия, и пока не было ясно, к какому результату они приведут. По этому пункту Центр интересовало не то, что происходило открыто, а то, что назревало за кулисами кризиса. Это задание не относилось к числу трудных. Уже тогда швед располагал достаточной внутренней информацией об отрицательной позиции правительства. Но снова расценил, что не стоило сразу выкладывать все сведения и тем самым дезавуировать в глазах Центра важность поручения.
Следующим пунктом повестки дня была шведская политика неприсоединения к союзам. С точки зрения Веннерстрема, подозрительность Центра в этом вопросе просто не знала границ. В настоящее время, утверждали русские, имеются сомнения в прочности шведского нейтралитета. Причиной этого стал главнокомандующий генерал Нильс Сведлунд. В 1956 году он совершил поездку в США, которая не была официальной: генерал ездил как частное лицо, чтобы избежать внимания к своей персоне. Но на русских это оказало как раз противоположное воздействие. Именно то обстоятельство, что он не поехал официально, возбудило внимание и последующие подозрения.
Петр Павлович выразил неудовольствие, что Стиг ничего не сообщил Москве об этой поездке, ведь в то время он как раз находился в Вашингтоне. Веннерстрему не удалось скрыть удивления, что Центр тем не менее знал о ней. Причину же своего молчания он объяснил просто: визит генерала не имел никакого политического значения. Сведлунд, используя свои связи на самом высоком уровне, просто пытался снять часть ограничений и грифов «секретно» с некоторых современных образцов, закупить которые Швеция вскоре намеревалась. И это увенчалось успехом.
Но разъяснения агента эффекта не произвели. Ему было предложено регулярно сообщать о состоянии шведского нейтралитета, независимо от того, есть какие-либо позитивные признаки или нет. Стигу это казалось странным. Что за необходимость регулярно докладывать, и почему это так крайне важно? Лишь позже, возвращаясь в самолете домой, он припомнил Москву 1949 года и все разговоры о новом военном планировании после создания НАТО. Вспомнил, насколько важно было тогда получить доказательства того, что Швеция стремится к политике неприсоединения. Возможно, и теперь военное распределение сил по-прежнему строилось так, что Швеция должна оставаться нейтральной в случае, если «холодная война» перейдет в открытый конфликт?
А пока недоверие внесло в разговор некоторую напряженность. И гибкий, не терпящий осложнений агент решил разрядить долгие и серьезные рассуждения чем-то забавным. Поэтому рассказал о том, как главнокомандующий Сведлунд добирался до Соединенных Штатов. Генерал прибыл в Лос-Анджелес самолетом авиакомпании «САС» через Гренландию и Канаду, то есть предпочел «окольный путь». Как уже упоминалось, он не хотел привлекать к себе внимания. Поэтому легко вообразить его физиономию, когда через иллюминатор самолета он увидел внизу огромную толпу журналистов, фоторепортеров и телекамеры. Каким образом, черт возьми, кто-то мог узнать о его прибытии?
Но дальше последовало самое интересное: генерал спускается по трапу… и никто не обращает на него ни малейшего внимания! Впрочем, к другим пассажирам пресса также совершенно равнодушна. Но вдруг поднимается небывалый переполох – по трапу ведут огромного орангутанга! Для всех, в том числе и бывших на борту, это стало сюрпризом, поскольку весь перелет его содержали в нижних этажах самолета. Орангутанг путешествовал из Гамбурга в зоопарк Лос-Анджелеса. Был ли генерал удивлен или раздосадован – остается только гадать.
Петр смеялся от души и по старой привычке хлопал себя по коленям. Он всегда легко переходил на язык веселья и шуток. И Веннерстрем весьма ценил это качество своего куратора, поскольку и сам был тонким ценителем юмора.
Однако по возвращении в Стокгольм, будучи приглашенным на следующее утро к американскому послу для награждения орденом, он так и не сумел усмотреть хоть что-нибудь смешное в том, что происходит. Ему хорошо запомнился торжественный вечер, проведенный в приятном обществе на вилле посла: одновременно орденом награждался и командующий ВВС генерал Аксель Льюнгдаль.
Тем не менее юмора в этой ситуации было предостаточно. Ну разве не ирония судьбы, что награда американцев пришла именно по возвращении из Хельсинки?.. Только-только отработав с Петром, Стиг стоял теперь посреди большого приемного зала резиденции, а посол собственноручно прикреплял к его груди американский орден. И от усердия даже высунул кончик языка, потому что никак не мог проткнуть толстое сукно униформы… Все это было настолько несообразным, что невольная шальная мысль мелькнула в голове Веннерстрема: «И орден – не тот, и человеку – не тому».
В награждении не было ничего необычного. Традиционно все атташе посольств удостаивались такой чести по окончании срока командировки. Но Стигу все же виделось в этом нечто примечательное. Глядя на собравшихся, он ощущал себя в острой изоляции: он не был одним из них, он был «лазутчиком», и знал так много, как никто другой…
Глава 26
Связь с Центром приняла те же формы, что и в Вашингтоне: теперь контакты со шведским агентом поддерживал советский военный атташе Семен Ющенко, а для донесений, как обычно, использовалась фотопленка, которую проявляли в Москве. Отличие было в одном: в Стокгольме Стиг использовал только специальную пленку с засекреченным способом проявления.
Фотографирование не представляло для него большой проблемы. Всю аппаратуру он захватил из Штатов домой, поскольку она была его собственной. В Вашингтоне приходилось заниматься этим на работе, что не вызывало подозрений, так как входило в официальные служебные обязанности. Но в командной экспедиции Стокгольма дело обстояло иначе. Тут Веннерстрем вынужден был уединяться на вилле, где жил. К счастью, она оказалась довольно просторной, и внизу нашлась небольшая комната, чтобы устроить фотолабораторию. Перемешанная с разными инструментами и старьем, аппаратура выглядела кучей хлама, снесенного сюда за ненадобностью.
Это, в числе прочего, дало впоследствии повод окутать его облик всякими «странностями». Причиной, скорее всего, стали хитроумно наводящие вопросы полиции.
Не могу сдержать усмешку, когда восстанавливаю в памяти, что мне приписывали. СЭПО удалось, например, раздобыть двух свидетелей – один из которых ни много ни мало генерал ВВС! Оба дали показания, что видели в моем доме вмурованный в стену сейф, спрятанный якобы за картиной. Несмотря на то, что стены просвечивали рентгеном, полиция не нашла никакого сейфа, ибо его просто никогда не существовало.
Еще кое-кто рассказывал, что у меня, как у Синей бороды, была «тайная комната», всегда закрытая. Да, действительно, в подвале имелось одно закрытое помещение. Можно назвать его и таинственным – из-за массивной железной двери и надежного замка. Такая предосторожность против грабителей была оправданна: там хранились вина, крепкие напитки и столовое серебро. Но назвать этот подвал тайником можно было только основательно в нем «наугощавшись».
«Значит, должна быть другая комната, в которой можно уединяться», – решила полиция. На сей раз «загадочной» стала каморка, где хранилась фотоаппаратура. Но объяснялось все просто: здесь на полу стоял небольшой металлический ящик, в который я складывал семейные счета. Иногда я просматривал их на игровом столике, но расположиться попросторней мешала приоткрытая дверь. После того как столик несколько раз опрокинулся, я стал запираться, не придавая этому никакого значения.
Фотографирование не представляло для него большой проблемы. Всю аппаратуру он захватил из Штатов домой, поскольку она была его собственной. В Вашингтоне приходилось заниматься этим на работе, что не вызывало подозрений, так как входило в официальные служебные обязанности. Но в командной экспедиции Стокгольма дело обстояло иначе. Тут Веннерстрем вынужден был уединяться на вилле, где жил. К счастью, она оказалась довольно просторной, и внизу нашлась небольшая комната, чтобы устроить фотолабораторию. Перемешанная с разными инструментами и старьем, аппаратура выглядела кучей хлама, снесенного сюда за ненадобностью.
Это, в числе прочего, дало впоследствии повод окутать его облик всякими «странностями». Причиной, скорее всего, стали хитроумно наводящие вопросы полиции.
Не могу сдержать усмешку, когда восстанавливаю в памяти, что мне приписывали. СЭПО удалось, например, раздобыть двух свидетелей – один из которых ни много ни мало генерал ВВС! Оба дали показания, что видели в моем доме вмурованный в стену сейф, спрятанный якобы за картиной. Несмотря на то, что стены просвечивали рентгеном, полиция не нашла никакого сейфа, ибо его просто никогда не существовало.
Еще кое-кто рассказывал, что у меня, как у Синей бороды, была «тайная комната», всегда закрытая. Да, действительно, в подвале имелось одно закрытое помещение. Можно назвать его и таинственным – из-за массивной железной двери и надежного замка. Такая предосторожность против грабителей была оправданна: там хранились вина, крепкие напитки и столовое серебро. Но назвать этот подвал тайником можно было только основательно в нем «наугощавшись».
«Значит, должна быть другая комната, в которой можно уединяться», – решила полиция. На сей раз «загадочной» стала каморка, где хранилась фотоаппаратура. Но объяснялось все просто: здесь на полу стоял небольшой металлический ящик, в который я складывал семейные счета. Иногда я просматривал их на игровом столике, но расположиться попросторней мешала приоткрытая дверь. После того как столик несколько раз опрокинулся, я стал запираться, не придавая этому никакого значения.