Страница:
— Если бы я была истая сочинительница романов, — сказала мисс Гуильт, складывая письмо, — я и тогда не смогла бы написать естественнее от имени служанки.
Она начеркала адрес майора Мильроя, с восторгом посмотрела в последний раз на кривые и неуклюжие буквы, написанные её нежной рукой, и встала, чтобы самой отнести письмо на почту, прежде чем приступить к следующему серьёзному делу — укладыванию своих вещей.
«Странно! — подумала она, когда письмо было сдано на почту и она вернулась готовиться к отъезду в свою комнату. — Я отправляюсь на страшный риск и тем не менее никогда не находилась в лучшем расположении духа».
Чемоданы были готовы, когда приехала карета и мисс Гуильт оделась (с большим вкусом, по обыкновению) в свой дорожный костюм. Густая вуаль, которую она привыкла носить в Лондоне, появилась в первый раз на её провинциальной соломенной шляпке.
— На железной дороге иногда встречаешь таких грубых мужчин, — сказала она хозяйке. — И хотя я скромно одеваюсь, мои волосы так заметны.
Она была немного бледнее обыкновенного, но никогда не казалась такой привлекательной, такой любезной, как в минуту отъезда. Простодушные хозяева дома растрогались, прощаясь с нею. Она непременно хотела пожать руку хозяину, говорила с ним самым милым тоном и улыбалась самой любезной улыбкой.
— Вы были так добры ко мне, вы относились ко мне как родная мать, — сказала она хозяйке, — и вы непременно должны поцеловать меня на прощанье.
Она расцеловала детей весело и нежно, на что приятно было смотреть, и подарила им шиллинг на кэк.
— Если бы я была так богата, что вместо шиллинга могла дать соверен, — шепнула она матери, — как была бы я рада!
Угловатый мальчик, бывший на побегушках, стоял у дверей кареты; он был худ, курнос, с огромным ртом, но свойственная мисс Гуильт привычка очаровывать всех коснулась и его, видимо, за неимением лучшего.
— Милый, чумазенький Джон, — сказала она ласково у дверец кареты, — я так бедна, что могу подарить тебе только пять пенсов и пожелать всего лучшего. Послушайся моего совета, Джон: вырасти красавцем и найди себе миленькую невесту. Спасибо тебе тысячу раз!
Она дружески потрепала его по щеке двумя пальцами, обтянутыми перчаткой, улыбнулась, кивнула головой и села в карету.
«Теперь за Армадэля!» — сказала она себе, когда карета отъехала.
Опасение Аллэна не опоздать к поезду привело его на станцию ранее обыкновенного. Взяв билет и отдав чемодан носильщику, он стал ходить по платформе и думать о Нили, когда услышал шелест дамского платья позади себя и, обернувшись, очутился лицом к лицу с мисс Гуильт.
На этот раз убежать было нельзя. По правую руку Аллэна была стена, по левую — рельсы, позади — туннель, а впереди — мисс Гуильт, спрашивавшая тихим голосом, не в Лондон ли едет мистер Армадэль. Аллэн вспыхнул от досады и удивления. Он, по всему видно, ждал поезда, чемодан его стоял поблизости, а на чемодане приклеен билет: «В Лондон». Какой ответ, кроме правды, мог он дать в этой ситуации? Мог ли он позволить поезду уехать без него и потерять драгоценные часы, столь важные для Нили и для него? Невозможно! Аллэн с отчаянием подтвердил цель своей поездки, указанную на чемодане, и мысленно пожелал очутиться на другом конце света, когда произнёс эти слова.
— Как это приятно! — отвечала мисс Гуильт. — Я тоже еду в Лондон. Могу я просить вас, мистер Армадэль, так как вы, кажется, один, быть моим провожатым в этом путешествии?
Аллэн посмотрел на небольшое собрание отъезжающих и провожающих их, собравшихся на платформе: это все были торп-эмброзцы. Он, вероятно, был знаком, как и мисс Гуильт, каждому из них. С отчаяния, волнуясь ещё больше прежнего, он вынул сигару.
— Я очень буду рад, — сказал он со смущением, которое было почти оскорбительно в теперешнем положении, — но я тот, кого люди называют рабом курения.
— Я ужасно люблю сигары! — ответила мисс Гуильт с невозмутимой живостью и весёлостью. — Это одна из привилегий мужчин, которой я всегда завидовала. Я боюсь, мистер Армадэль, что вы подумаете, будто я вам навязываюсь. Оно, конечно, похоже. Но дело в том, что мне нужно сказать вам несколько слов по секрету о мистере Мидуинтере.
В эту минуту подъехал поезд. Оставив в стороне мысль о Мидуинтере, Аллэн не мог из долга самой обыкновенной вежливости не покориться необходимости. После того как он стал причиной того, что она оставила место у майора Мильроя, после того как он намеренно уклонился от встречи с ней на большой дороге, отказаться ехать в Лондон в одном вагоне с мисс Гуильт значило поступить явно грубо, что сделать для Армадэля решительно было невозможно.
«Черт её побери!» — про себя говорил Аллэн, сажая свою спутницу в пустой вагон, любезно предоставленный в его распоряжение кондуктором на глазах всех присутствующих на станции.
— Вас не будут беспокоить, сэр, — шепнул Аллэну кондуктор с улыбкой, поднося руку к фуражке.
Аллэн с величайшим удовольствием поколотил бы его за это.
— Постойте! — закричал он из окна. — Мне не нужно отдельного вагона.
Но всё было уже бесполезно; кондуктор не слышал, паровоз засвистел, и состав помчался в Лондон.
Избранное общество торп-эмброзцев, провожавших уехавших, задержалось на платформе и тотчас же собралось в кружок со станционным смотрителем в центре.
Станционный смотритель, мистер Мак, был человеком популярным в окрестностях города; он имел два больших достоинства, неизменно положительно действующих на большинство англичан: он был старый военный и не употреблял в разговоре много слов. Конклав на платформе непременно захотел знать его мнение, прежде чем поделиться своим собственным. Разумеется, само собой, что со всех сторон посыпались замечания, однако окончательное мнение каждого об этом событии не высказывалось, все споры кончались вопросом к станционному смотрителю:
— Она его поймала, ведь поймала?
— Она вернётся «миссис Армадэль», ведь вернётся?
— Он лучше выбрал бы мисс Мильрой, ведь лучше?
— Мисс Мильрой выбрала его. Она была у него в большом доме, ведь была?
— Совсем нет. Стыдно портить репутацию девушки. Её застала гроза поблизости; он был принуждён предложить ей убежище, и с тех пор она не подходила к дому. Мисс Гуильт была там без всякой грозы, и мисс Гуильт уехала с ним в Лондон в отдельном вагоне, что вы скажете, мистер Мак?
— Глуп же этот Армадэль со всеми своими деньгами. Влюбился в рыжую, лет на девять старше его! Ей целых тридцать. Вот что я говорю, мистер Мак. А вы что скажете?
— Старше или моложе, а она будет хозяйкой в Торп-Эмброзе, и я скажу, надо смириться с этим приличия ради. Мистер Мак, как человек светский, видит это в таком же свете, как и я, не так ли, сэр?
— Господа! — сказал станционный смотритель своим резким командирским голосом и со своим непроницаемым выражением лица. — Она чертовски красивая женщина. А я, если бы был в летах мистера Армадэля, я такого мнения, что если бы я ей понравился, она могла бы выйти за меня.
Выразив своё мнение, станционный смотритель круто повернул направо и сейчас же заперся, как в крепости, в своей конторе.
Торп-эмброзские граждане посмотрели на запертую дверь и глубокомысленно покачали головами. Мистер Мак обманул их ожидания. Мнение, открыто признающее слабость человеческой натуры, никогда не бывает популярно.
— Это всё равно что сказать: мол, каждый из нас мог бы на ней жениться, если бы мы были в летах мистера Армадэля!
Таково было общее впечатление на «конклаве», когда митинг был отложен до другого раза и члены начали расходиться.
Последним ушёл старый джентльмен очень медленной походкой, к тому же, видимо, имевший привычку оглядываться вокруг. Остановившись в дверях, этот наблюдательный человек окинул глазами всю платформу и увидел за углом стены пожилого человека, которого до сих пор никто не заметил.
— Господи помилуй! — вскричал старый джентльмен, медленно продвигаясь шаг за шагом вперёд. — Неужели это мистер Бэшуд?
Это был Бэшуд. Бэшуд, любопытство которого разгадать тайну внезапного отъезда Аллэна в Лондон привело на станцию. Бэшуд, видевший и слышавший из-за угла стены то, что все видели и слышали, и на которого, вероятно, это произвело необыкновенное впечатление. Он стоял, прислонившись к стене, как окаменелый, прижав одну руку к обнажённой голове, а в другой держа шляпу, стоял со слабым румянцем на лице, тусклый взгляд его глаз был обращён в чёрную глубину туннеля, как будто лондонский поезд исчез в нём только сию минуту.
— У вас голова болит? — спросил старый джентльмен. — Послушайтесь моего совета: ступайте домой и прилягте.
Бэшуд слушал машинально внешне с обычным вниманием и отвечал машинально со своей обычной вежливостью тихим голосом, словно в полудрёме:
— Да, сэр, я пойду домой и лягу.
— Вот это хорошо! — заметил старый джентльмен, направляясь к двери. — И примите пилюлю, мистер Бэшуд, примите пилюлю.
Через пять минут сторож, запирая станцию, нашёл Бэшуда все ещё стоящим с обнажённой головой у стены и все ещё смотревшим в чёрную глубину туннеля, как будто лондонский поезд исчез в нём только сию минуту.
— Ступайте, сэр, домой, — сказал сторож, — я должен запереть станцию. Вы нездоровы? Вам дурно? Выпейте дома немного водки.
Бэшуд отвечал сторожу точно так, как и старому джентльмену:
— Да, я выпью немного водки.
Сторож взял Бэшуда за руку и вывел со станции.
— Найдёте здесь, сэр, — сказал он, указывая на кабак, — и очень хорошую водку.
— Я найду здесь, — машинально повторил Бэшуд, — и очень хорошую водку.
Его воля, казалось, была парализована, его действия зависели решительно от того, что другие говорили ему. Он сделал несколько шагов по направлению к питейному дому, пошатнулся и ухватился за фонарный столб. Сторож, последовавший за ним, опять схватил его за руку.
— Вы уже пили! — воскликнул он, с внезапно пробудившимся участием. — Чего? Пиво?
Бэшуд своим тихим голосом повторил последнее слово. Время подходило к обеду сторожа. Но когда простолюдин-англичанин приметит пьяного, его сочувствие к нему делается безграничным. Сторож перестал думать о своём обеде и заботливо помог Бэшуду дойти до питейного дома.
— Крепкая водка снова поставит вас на ноги, — шепнул сострадательный помощник упившегося человеческого рода.
Если бы Бэшуд действительно был пьян, действие средства, предложенного сторожем, было бы чудесным. Но как только рюмка была осушена, крепкий напиток сделал своё дело: ослабленная нервная система Бэшуда, ошеломлённая ударом, обрушившимся на неё, взбудоражилась, как лошадь от удара шпорами; слабый румянец на щеках, тусклый взгляд глаз исчезли. Сделав над собой усилие, Бэшуд вернулся к действительности настолько, что даже поблагодарил сторожа и спросил, не хочет ли он сам чего-нибудь выпить. Этот достойный человек с удовольствием принял дозу горького лекарства — в виде предохранительного средства от простуды — и пошёл домой обедать, как только могут ходить люди, которые физически разгорячены стаканчиком водки, а нравственно возвышены исполнением доброго дела.
Все ещё необычно расстроенный, но осознавший теперь, куда он должен направиться, Бэшуд в свою очередь через несколько минут вышел из питейного дома. Он шёл машинально и в своей поношенной чёрной одежде казался пятном на белой поверхности, освещённой солнцем дороги. Именно таким Мидуинтер увидел его в тот день, когда они встретились в первый раз. Дойдя до того места, где нужно было выбирать между дорогой, которая вела в город, и той, которая вела в большой дом, он остановился, будучи не в состоянии решить, куда идти, и даже не думая об этом.
— Я отомщу ей! — прошептал он, все ещё предаваясь своему ревнивому бешенству от поступка женщины, обманувшей его. — Я отомщу ей, — повторил он громче, — даже если бы мне пришлось истратить мои последние деньги!
Несколько развратных женщин проходили по дороге в город и услышали его слова.
— Ах ты старый негодяй! — закричали они с чрезмерной вольностью своей профессии. — Что бы ни сделала она, тебе поделом!
Резкость их голосов испугала его, понял ли он слова или нет. Он ушёл от дальнейших оскорблений на более уединённую дорогу, которая вела к большому дому. В тихом месте близ дороги он остановился и сел. Бэшуд снял шляпу и приподнял молодящий его парик со своей плешивой головы, стараясь в отчаянии разрушить твёрдое убеждение, страшно тяготившее его душу, — убеждение, что мисс Гуильт с умыслом обманывала его с начала до конца. Но всё было бесполезно. Никакие усилия не могли переубедить его, не могли освободить и от одной созревшей идеи, вызванной этим убеждением, — идеи мщения. Он встал, надел шляпу и быстро пошёл вперёд, потом повернулся, не зная почему, и медленно пошёл назад.
— Если бы я одевался щеголеватее, — говорил с отчаянием бедняга, — если бы я был несколько смелее с нею, она, может быть, не посмотрела бы на то, что я стар!
Припадок гнева вновь охватил его. Он сжал кулак и свирепо погрозил им в воздухе.
— Я отомщу ей, — повторил он, — я отомщу ей, если бы даже мне пришлось истратить мои последние деньги.
То влияние, которое она приобрела над ним, странно выражалось в том, что его мстительное чувство за нанесённую обиду не могло перенестись от неё на человека, которого он считал своим соперником. И в бешенстве, как в любви, его душа и тело принадлежали мисс Гуильт.
Через минуту стук колёс, приближавшихся сзади, испугал его. Он обернулся. К нему быстро подъезжал Педгифт-старший, точно так, как это было ранее, в тот раз, когда он подслушивал под окном большого дома и когда стряпчий прямо обвинил его в любопытстве насчёт мисс Гуильт!
В одно мгновение это воспоминание ворвалось в его душу. Мнение о мисс Гуильт, высказанное стряпчим мистеру Аллэну при расставании с ним, которое он услышал, пришло ему на память вместе с саркастическим одобрением Педгифта насчёт розысков, на которые его собственное любопытство может решиться.
«Я могу ещё быть с нею, — подумал он, — если мистер Педгифт поможет мне!»
— Постойте, сэр! — закричал он, когда гиг поравнялся с ним. — Если вы позволите, сэр, я хотел бы поговорить с вами.
Педгифт-старший замедлил бег своей прыткой лошади и сказал не останавливаясь:
— Приходите в контору через полчаса. Сейчас я занят.
Не ожидая ответа, не замечая поклона Бэшуда, он погнал лошадь и через минуту исчез из глаз.
Бэшуд опять присел в тенистом местечке у дороги. Он, по-видимому, был не способен чувствовать никакой другой обиды, кроме той, которую ему нанесла мисс Гуильт. Он не только не сердился, он даже был рад бесцеремонному обращению Педгифта с ним.
— Через полчаса, — сказал он безропотно. — Довольно времени, чтоб успокоиться, а мне это нужно. Мистер Педгифт поступил с большой добротой, хотя, может быть, без намерения.
Тяжесть в голове опять заставила его снять шляпу, он положил её на колени, погрузившись в глубокое раздумье; голова его была склонена, а дрожащие пальцы левой руки рассеянно барабанили по тулье шляпы. Если бы Педгифт-старший, увидев его сидящим тут, мог заглянуть в будущее, это однообразное постукиванье по шляпе имело бы силу, но очень было оно слабо, чтобы остановить стряпчего на дороге. Это была слабая, морщинистая рука исхудалого, жалкого старика, но, употребляя собственное выражение Педгифта при его прощальном предсказании Аллэну, этой руке было предназначено «бросить свет на мисс Гуильт».
Глава ХIII
Она начеркала адрес майора Мильроя, с восторгом посмотрела в последний раз на кривые и неуклюжие буквы, написанные её нежной рукой, и встала, чтобы самой отнести письмо на почту, прежде чем приступить к следующему серьёзному делу — укладыванию своих вещей.
«Странно! — подумала она, когда письмо было сдано на почту и она вернулась готовиться к отъезду в свою комнату. — Я отправляюсь на страшный риск и тем не менее никогда не находилась в лучшем расположении духа».
Чемоданы были готовы, когда приехала карета и мисс Гуильт оделась (с большим вкусом, по обыкновению) в свой дорожный костюм. Густая вуаль, которую она привыкла носить в Лондоне, появилась в первый раз на её провинциальной соломенной шляпке.
— На железной дороге иногда встречаешь таких грубых мужчин, — сказала она хозяйке. — И хотя я скромно одеваюсь, мои волосы так заметны.
Она была немного бледнее обыкновенного, но никогда не казалась такой привлекательной, такой любезной, как в минуту отъезда. Простодушные хозяева дома растрогались, прощаясь с нею. Она непременно хотела пожать руку хозяину, говорила с ним самым милым тоном и улыбалась самой любезной улыбкой.
— Вы были так добры ко мне, вы относились ко мне как родная мать, — сказала она хозяйке, — и вы непременно должны поцеловать меня на прощанье.
Она расцеловала детей весело и нежно, на что приятно было смотреть, и подарила им шиллинг на кэк.
— Если бы я была так богата, что вместо шиллинга могла дать соверен, — шепнула она матери, — как была бы я рада!
Угловатый мальчик, бывший на побегушках, стоял у дверей кареты; он был худ, курнос, с огромным ртом, но свойственная мисс Гуильт привычка очаровывать всех коснулась и его, видимо, за неимением лучшего.
— Милый, чумазенький Джон, — сказала она ласково у дверец кареты, — я так бедна, что могу подарить тебе только пять пенсов и пожелать всего лучшего. Послушайся моего совета, Джон: вырасти красавцем и найди себе миленькую невесту. Спасибо тебе тысячу раз!
Она дружески потрепала его по щеке двумя пальцами, обтянутыми перчаткой, улыбнулась, кивнула головой и села в карету.
«Теперь за Армадэля!» — сказала она себе, когда карета отъехала.
Опасение Аллэна не опоздать к поезду привело его на станцию ранее обыкновенного. Взяв билет и отдав чемодан носильщику, он стал ходить по платформе и думать о Нили, когда услышал шелест дамского платья позади себя и, обернувшись, очутился лицом к лицу с мисс Гуильт.
На этот раз убежать было нельзя. По правую руку Аллэна была стена, по левую — рельсы, позади — туннель, а впереди — мисс Гуильт, спрашивавшая тихим голосом, не в Лондон ли едет мистер Армадэль. Аллэн вспыхнул от досады и удивления. Он, по всему видно, ждал поезда, чемодан его стоял поблизости, а на чемодане приклеен билет: «В Лондон». Какой ответ, кроме правды, мог он дать в этой ситуации? Мог ли он позволить поезду уехать без него и потерять драгоценные часы, столь важные для Нили и для него? Невозможно! Аллэн с отчаянием подтвердил цель своей поездки, указанную на чемодане, и мысленно пожелал очутиться на другом конце света, когда произнёс эти слова.
— Как это приятно! — отвечала мисс Гуильт. — Я тоже еду в Лондон. Могу я просить вас, мистер Армадэль, так как вы, кажется, один, быть моим провожатым в этом путешествии?
Аллэн посмотрел на небольшое собрание отъезжающих и провожающих их, собравшихся на платформе: это все были торп-эмброзцы. Он, вероятно, был знаком, как и мисс Гуильт, каждому из них. С отчаяния, волнуясь ещё больше прежнего, он вынул сигару.
— Я очень буду рад, — сказал он со смущением, которое было почти оскорбительно в теперешнем положении, — но я тот, кого люди называют рабом курения.
— Я ужасно люблю сигары! — ответила мисс Гуильт с невозмутимой живостью и весёлостью. — Это одна из привилегий мужчин, которой я всегда завидовала. Я боюсь, мистер Армадэль, что вы подумаете, будто я вам навязываюсь. Оно, конечно, похоже. Но дело в том, что мне нужно сказать вам несколько слов по секрету о мистере Мидуинтере.
В эту минуту подъехал поезд. Оставив в стороне мысль о Мидуинтере, Аллэн не мог из долга самой обыкновенной вежливости не покориться необходимости. После того как он стал причиной того, что она оставила место у майора Мильроя, после того как он намеренно уклонился от встречи с ней на большой дороге, отказаться ехать в Лондон в одном вагоне с мисс Гуильт значило поступить явно грубо, что сделать для Армадэля решительно было невозможно.
«Черт её побери!» — про себя говорил Аллэн, сажая свою спутницу в пустой вагон, любезно предоставленный в его распоряжение кондуктором на глазах всех присутствующих на станции.
— Вас не будут беспокоить, сэр, — шепнул Аллэну кондуктор с улыбкой, поднося руку к фуражке.
Аллэн с величайшим удовольствием поколотил бы его за это.
— Постойте! — закричал он из окна. — Мне не нужно отдельного вагона.
Но всё было уже бесполезно; кондуктор не слышал, паровоз засвистел, и состав помчался в Лондон.
Избранное общество торп-эмброзцев, провожавших уехавших, задержалось на платформе и тотчас же собралось в кружок со станционным смотрителем в центре.
Станционный смотритель, мистер Мак, был человеком популярным в окрестностях города; он имел два больших достоинства, неизменно положительно действующих на большинство англичан: он был старый военный и не употреблял в разговоре много слов. Конклав на платформе непременно захотел знать его мнение, прежде чем поделиться своим собственным. Разумеется, само собой, что со всех сторон посыпались замечания, однако окончательное мнение каждого об этом событии не высказывалось, все споры кончались вопросом к станционному смотрителю:
— Она его поймала, ведь поймала?
— Она вернётся «миссис Армадэль», ведь вернётся?
— Он лучше выбрал бы мисс Мильрой, ведь лучше?
— Мисс Мильрой выбрала его. Она была у него в большом доме, ведь была?
— Совсем нет. Стыдно портить репутацию девушки. Её застала гроза поблизости; он был принуждён предложить ей убежище, и с тех пор она не подходила к дому. Мисс Гуильт была там без всякой грозы, и мисс Гуильт уехала с ним в Лондон в отдельном вагоне, что вы скажете, мистер Мак?
— Глуп же этот Армадэль со всеми своими деньгами. Влюбился в рыжую, лет на девять старше его! Ей целых тридцать. Вот что я говорю, мистер Мак. А вы что скажете?
— Старше или моложе, а она будет хозяйкой в Торп-Эмброзе, и я скажу, надо смириться с этим приличия ради. Мистер Мак, как человек светский, видит это в таком же свете, как и я, не так ли, сэр?
— Господа! — сказал станционный смотритель своим резким командирским голосом и со своим непроницаемым выражением лица. — Она чертовски красивая женщина. А я, если бы был в летах мистера Армадэля, я такого мнения, что если бы я ей понравился, она могла бы выйти за меня.
Выразив своё мнение, станционный смотритель круто повернул направо и сейчас же заперся, как в крепости, в своей конторе.
Торп-эмброзские граждане посмотрели на запертую дверь и глубокомысленно покачали головами. Мистер Мак обманул их ожидания. Мнение, открыто признающее слабость человеческой натуры, никогда не бывает популярно.
— Это всё равно что сказать: мол, каждый из нас мог бы на ней жениться, если бы мы были в летах мистера Армадэля!
Таково было общее впечатление на «конклаве», когда митинг был отложен до другого раза и члены начали расходиться.
Последним ушёл старый джентльмен очень медленной походкой, к тому же, видимо, имевший привычку оглядываться вокруг. Остановившись в дверях, этот наблюдательный человек окинул глазами всю платформу и увидел за углом стены пожилого человека, которого до сих пор никто не заметил.
— Господи помилуй! — вскричал старый джентльмен, медленно продвигаясь шаг за шагом вперёд. — Неужели это мистер Бэшуд?
Это был Бэшуд. Бэшуд, любопытство которого разгадать тайну внезапного отъезда Аллэна в Лондон привело на станцию. Бэшуд, видевший и слышавший из-за угла стены то, что все видели и слышали, и на которого, вероятно, это произвело необыкновенное впечатление. Он стоял, прислонившись к стене, как окаменелый, прижав одну руку к обнажённой голове, а в другой держа шляпу, стоял со слабым румянцем на лице, тусклый взгляд его глаз был обращён в чёрную глубину туннеля, как будто лондонский поезд исчез в нём только сию минуту.
— У вас голова болит? — спросил старый джентльмен. — Послушайтесь моего совета: ступайте домой и прилягте.
Бэшуд слушал машинально внешне с обычным вниманием и отвечал машинально со своей обычной вежливостью тихим голосом, словно в полудрёме:
— Да, сэр, я пойду домой и лягу.
— Вот это хорошо! — заметил старый джентльмен, направляясь к двери. — И примите пилюлю, мистер Бэшуд, примите пилюлю.
Через пять минут сторож, запирая станцию, нашёл Бэшуда все ещё стоящим с обнажённой головой у стены и все ещё смотревшим в чёрную глубину туннеля, как будто лондонский поезд исчез в нём только сию минуту.
— Ступайте, сэр, домой, — сказал сторож, — я должен запереть станцию. Вы нездоровы? Вам дурно? Выпейте дома немного водки.
Бэшуд отвечал сторожу точно так, как и старому джентльмену:
— Да, я выпью немного водки.
Сторож взял Бэшуда за руку и вывел со станции.
— Найдёте здесь, сэр, — сказал он, указывая на кабак, — и очень хорошую водку.
— Я найду здесь, — машинально повторил Бэшуд, — и очень хорошую водку.
Его воля, казалось, была парализована, его действия зависели решительно от того, что другие говорили ему. Он сделал несколько шагов по направлению к питейному дому, пошатнулся и ухватился за фонарный столб. Сторож, последовавший за ним, опять схватил его за руку.
— Вы уже пили! — воскликнул он, с внезапно пробудившимся участием. — Чего? Пиво?
Бэшуд своим тихим голосом повторил последнее слово. Время подходило к обеду сторожа. Но когда простолюдин-англичанин приметит пьяного, его сочувствие к нему делается безграничным. Сторож перестал думать о своём обеде и заботливо помог Бэшуду дойти до питейного дома.
— Крепкая водка снова поставит вас на ноги, — шепнул сострадательный помощник упившегося человеческого рода.
Если бы Бэшуд действительно был пьян, действие средства, предложенного сторожем, было бы чудесным. Но как только рюмка была осушена, крепкий напиток сделал своё дело: ослабленная нервная система Бэшуда, ошеломлённая ударом, обрушившимся на неё, взбудоражилась, как лошадь от удара шпорами; слабый румянец на щеках, тусклый взгляд глаз исчезли. Сделав над собой усилие, Бэшуд вернулся к действительности настолько, что даже поблагодарил сторожа и спросил, не хочет ли он сам чего-нибудь выпить. Этот достойный человек с удовольствием принял дозу горького лекарства — в виде предохранительного средства от простуды — и пошёл домой обедать, как только могут ходить люди, которые физически разгорячены стаканчиком водки, а нравственно возвышены исполнением доброго дела.
Все ещё необычно расстроенный, но осознавший теперь, куда он должен направиться, Бэшуд в свою очередь через несколько минут вышел из питейного дома. Он шёл машинально и в своей поношенной чёрной одежде казался пятном на белой поверхности, освещённой солнцем дороги. Именно таким Мидуинтер увидел его в тот день, когда они встретились в первый раз. Дойдя до того места, где нужно было выбирать между дорогой, которая вела в город, и той, которая вела в большой дом, он остановился, будучи не в состоянии решить, куда идти, и даже не думая об этом.
— Я отомщу ей! — прошептал он, все ещё предаваясь своему ревнивому бешенству от поступка женщины, обманувшей его. — Я отомщу ей, — повторил он громче, — даже если бы мне пришлось истратить мои последние деньги!
Несколько развратных женщин проходили по дороге в город и услышали его слова.
— Ах ты старый негодяй! — закричали они с чрезмерной вольностью своей профессии. — Что бы ни сделала она, тебе поделом!
Резкость их голосов испугала его, понял ли он слова или нет. Он ушёл от дальнейших оскорблений на более уединённую дорогу, которая вела к большому дому. В тихом месте близ дороги он остановился и сел. Бэшуд снял шляпу и приподнял молодящий его парик со своей плешивой головы, стараясь в отчаянии разрушить твёрдое убеждение, страшно тяготившее его душу, — убеждение, что мисс Гуильт с умыслом обманывала его с начала до конца. Но всё было бесполезно. Никакие усилия не могли переубедить его, не могли освободить и от одной созревшей идеи, вызванной этим убеждением, — идеи мщения. Он встал, надел шляпу и быстро пошёл вперёд, потом повернулся, не зная почему, и медленно пошёл назад.
— Если бы я одевался щеголеватее, — говорил с отчаянием бедняга, — если бы я был несколько смелее с нею, она, может быть, не посмотрела бы на то, что я стар!
Припадок гнева вновь охватил его. Он сжал кулак и свирепо погрозил им в воздухе.
— Я отомщу ей, — повторил он, — я отомщу ей, если бы даже мне пришлось истратить мои последние деньги.
То влияние, которое она приобрела над ним, странно выражалось в том, что его мстительное чувство за нанесённую обиду не могло перенестись от неё на человека, которого он считал своим соперником. И в бешенстве, как в любви, его душа и тело принадлежали мисс Гуильт.
Через минуту стук колёс, приближавшихся сзади, испугал его. Он обернулся. К нему быстро подъезжал Педгифт-старший, точно так, как это было ранее, в тот раз, когда он подслушивал под окном большого дома и когда стряпчий прямо обвинил его в любопытстве насчёт мисс Гуильт!
В одно мгновение это воспоминание ворвалось в его душу. Мнение о мисс Гуильт, высказанное стряпчим мистеру Аллэну при расставании с ним, которое он услышал, пришло ему на память вместе с саркастическим одобрением Педгифта насчёт розысков, на которые его собственное любопытство может решиться.
«Я могу ещё быть с нею, — подумал он, — если мистер Педгифт поможет мне!»
— Постойте, сэр! — закричал он, когда гиг поравнялся с ним. — Если вы позволите, сэр, я хотел бы поговорить с вами.
Педгифт-старший замедлил бег своей прыткой лошади и сказал не останавливаясь:
— Приходите в контору через полчаса. Сейчас я занят.
Не ожидая ответа, не замечая поклона Бэшуда, он погнал лошадь и через минуту исчез из глаз.
Бэшуд опять присел в тенистом местечке у дороги. Он, по-видимому, был не способен чувствовать никакой другой обиды, кроме той, которую ему нанесла мисс Гуильт. Он не только не сердился, он даже был рад бесцеремонному обращению Педгифта с ним.
— Через полчаса, — сказал он безропотно. — Довольно времени, чтоб успокоиться, а мне это нужно. Мистер Педгифт поступил с большой добротой, хотя, может быть, без намерения.
Тяжесть в голове опять заставила его снять шляпу, он положил её на колени, погрузившись в глубокое раздумье; голова его была склонена, а дрожащие пальцы левой руки рассеянно барабанили по тулье шляпы. Если бы Педгифт-старший, увидев его сидящим тут, мог заглянуть в будущее, это однообразное постукиванье по шляпе имело бы силу, но очень было оно слабо, чтобы остановить стряпчего на дороге. Это была слабая, морщинистая рука исхудалого, жалкого старика, но, употребляя собственное выражение Педгифта при его прощальном предсказании Аллэну, этой руке было предназначено «бросить свет на мисс Гуильт».
Глава ХIII
СЕРДЦЕ СТАРИКА
Аккуратно в назначенное время, по истечении получаса, о Бэшуде доложили в конторе, как о человеке, желающем видеть мистера Педгифта по его собственному назначению.
Стряпчий с досадой поднял глаза от бумаг: он совершенно забыл встречу на дороге.
— Узнай, что ему нужно, — сказал Педгифт-старший Педгифту-младшему, работавшему в одной комнате с ним, — и, если нет ничего важного, вели ему прийти в другое время.
Педгифт-младший быстро вышел и также быстро вернулся.
— Ну что? — спросил отец.
— Он непонятнее обыкновенного, — отвечал сын, — я ничего не мог от него добиться, кроме того, что он непременно хочет видеть вас. Моё мнение, — продолжал Педгифт-младший со своей обычной насмешливой серьёзностью, — что с ним сейчас случится припадок и что он пожелает вас отблагодарить за постоянную доброту к нему, соизволив сообщить вам свои собственные воззрения на этот счёт.
Педгифт-старший обыкновенно отплачивал всем, включая и своего сына, их же собственным оружием.
— Потрудись вспомнить, Аугустус, — возразил он, — что мой кабинет не зал суда. За плохой шуткой не всегда здесь следует взрыв хохота. Проси сюда мистера Бэшуда.
Мистер Бэшуд вошёл, а Педгифт-младший вышел.
— Вам не надо пускать ему кровь, сэр, — шепнул неисправимый шутник, проходя за спинкой отцовского кресла. — Бутылки с горячей водой к подошвам, горчичник на живот — вот современное лечение.
— Садитесь, Бэшуд, — сказал Педгифт-старший, когда они остались одни, — и не забывайте, что время — деньги. Расскажите всё, что бы это там ни было, как можно скорее, как можно короче.
Эти предварительные наставления, резко, но не грубо сказанные, скорее увеличили, чем уменьшили мучительное волнение, которое испытывал Бэшуд. Он пролепетал какие-то непонятные слова, задрожал ещё более обыкновенного, поблагодарив Педгифта и прибавил извинение, что беспокоит своего патрона в деловые часы.
— Всем здесь известно, мистер Педгифт, что время ваше драгоценно. О, да! О, да! Чрезвычайно драгоценно! Чрезвычайно драгоценно! Извините меня, сэр, я сейчас расскажу. Ваша доброта, или, лучше сказать, ваши дела… нет, ваша доброта позволила мне подождать с полчаса, и я подумал о том, что я хочу рассказать, приготовился и расскажу вкратце.
Сказав это, он замолчал с мучительным, растерянным выражением на лице. Он все продумал мысленно, но когда настало время, смущение не позволяло ему говорить. А Педгифт молча ждал; его лицо и обращение с клиентом ясно выражали ту безмерную цену времени, которую каждый клиент, посещавший знаменитого доктора, каждый клиент, советовавшийся со стряпчим, имеющим большую практику, знает так хорошо.
— Вы слышали новость, сэр? — пролепетал Бэшуд, в отчаяние высказав главную мысль, доминировавшую в голове его, просто потому, что у него не было никакой другой мысли.
— Это касается меня? — спросил Педгифт-старший, безжалостно, без предисловий приступая к самому делу.
— Это касается одной дамы, сэр… одного молодого человека, должен бы я сказать, в котором вы принимаете участие. Что вы думаете, мистер Педгифт? Мистер Армадэль и мисс Гуильт поехали вместе сегодня в Лондон — одни, сэр, одни в отдельном вагоне. Как вы думаете: он женится на ней? И вы тоже думаете, как всё, что он женится на ней?
Он задал этот вопрос, и румянец внезапно выступил у него на лице и так же внезапно появилась энергия в обращении. Его понимание ценности времени стряпчего, его убеждение в снисхождении к нему стряпчего, его природная застенчивость и робость — все вместе уступило одному всепоглощающему интересу — услышать ответ Педгифта. Он первый раз в жизни задал этот вопрос твёрдым, громким голосом.
— Насколько я знаю мистера Армадэля, — сказал стряпчий (при этом выражение его лица стало суровым, а голос глухим), — я думаю, что он способен жениться на мисс Гуильт десять раз, если мисс Гуильт заблагорассудится сделать ему предложение. Ваше известие нисколько меня не удивляет, мистер Бэшуд. Мне жаль его. Я могу сказать это по совести, хотя он пренебрёг моим советом. Мне ещё больше жаль, — продолжал он, смягчившись в душе при воспоминании о своём свидании с Нили в парке под деревьями, — мне ещё больше жаль одну особу, которую я не назову. Но какое мне дело до этого? И скажите ради Бога, что такое с вами? — продолжал он, заметив в первый раз страдания Бэшуда, отчаяние на лице Бэшуда, вызванное его ответом. — Вы нездоровы, или что-нибудь скрывается за всем этим, что вы боитесь высказать? Я не понимаю. Вы пришли сюда, в мой собственный кабинет, в деловые часы, только затем, чтобы сказать мне, что мистер Армадэль имел глупость испортить навсегда свою будущность? Я предвидел это давно, мало того, я даже сказал ему об этом в последнем разговоре, который имел с ним в большом доме. При этих последних словах Бэшуд вдруг приободрился. Замечание стряпчего о разговоре в большом доме возвратило его в одно мгновение к той цели, которую он имел в виду.
— Вот о чём, — сказал он с жаром, — вот о чём я желал говорить с вами, вот к чему я приготовлялся в мыслях. Мистер Педгифт, сэр, в последний раз, когда вы были в большом доме, когда вы уезжали в вашем гиге, вы нагнали меня на дороге.
— Кажется, моя лошадь быстрее на ходу, чем вы, Бэшуд. Продолжайте, продолжайте! Я полагаю, что мы дойдём наконец до того, к чему вы ведёте.
— Вы остановились и заговорили со мной, сэр, — продолжал Бэшуд, все с большей твёрдостью приближаясь к цели. — Вы сказали, что подозреваете меня в любопытстве насчёт мисс Гуильт, и прибавили (я помню ваши собственные слова, сэр), и прибавили, что я могу удовлетворить своё любопытство, что вы этому не препятствуете.
Педгифту-старшему в первый раз показалось это так интересно, что захотелось послушать дальше.
— Я помню что-то в этом роде, — отвечал он, — помню также, что мне показалось странным, как вы оказались (мы не употребим более оскорбительного выражения) как раз под окном мистера Армадэля, когда я говорил с ним. Разумеется, это могло быть случайностью, но больше походило на любопытство. Я могу судить только по наружности, — заключил Педгифт, дополняя свой рассказ щепоткой табака, — а ваша наружность, Бэшуд, была решительно против вас.
— Не опровергаю этого, сэр. Я только упомянул об этом обстоятельстве потому, что желал признаться вам, что я точно любопытен насчёт мисс Гуильт.
— Почему? — спросил Педгифт-старший, видя нечто непонятное на лице и в обращении Бэшуда, но нисколько не догадываясь, что это могло бы быть.
Наступило минутное молчание. Минута прошла, Бэшуд прибегнул к средству, к которому обыкновенно прибегают робкие и ненаходчивые люди, поставленные в такое же положение, когда не могут найти ответа. Он просто повторил только что сказанное.
— Я чувствую, сэр, — сказал он со смесью угрюмости и робости, — некоторое любопытство к мисс Гуильт.
Снова наступило неловкое молчание. Несмотря на свою большую проницательность и знание людей, стряпчий пришёл ещё в большее недоумение. Дело Бэшуда представляло единственную человеческую загадку, которую он пока не способен был решить. Хотя год за годом мы бываем свидетелями в тысяче случаев незаконного лишения наследства ближайших родственников, бессовестного нарушения самых священных уз, печального разрыва старой и твёрдой дружбы единственно по милости того могучего эгоизма, который может возродить в сердце старика половая страсть, соединение любви с дряхлостью и седыми волосами всё-таки не возбуждает во всех другой мысли, кроме сумасбродной невероятности или сумасбродной нелепости. Если бы встреча, происходившая в кабинете Педгифта, происходила за его обеденным столом, когда вино расположило бы его разум к более юмористическому восприятию, может быть, он догадался бы в чём дело, но в свои рабочие часы Педгифт-старший имел привычку смотреть на проблемы людские серьёзно, с деловой точки зрения, и по этой самой причине он просто был неспособен понять такой забавный курьёз, такую нелепость, что Бэшуд был влюблён.
Некоторые люди на месте стряпчего постарались бы прояснить дело, упорно повторяя свой вопрос. Педгифт-старший благоразумно отложил вопрос до тех пор, пока не подвинул разговора ещё на шаг.
— Ну, хорошо, — сказал он, — вы испытываете любопытство к мисс Гуильт, далее что?
Ладони Бэшуда начали увлажняться под влиянием такого же волнения, как в то время, когда он рассказывал историю о своих домашних горестях Мидуинтеру в большом доме. Опять он скомкал носовой платок и беспокойно перекладывал его из одной руки в другую.
— Могу я спросить, сэр, — начал он, — предполагая, что вы имеете очень неблагоприятное мнение о мисс Гуильт, вы, кажется, совершенно убеждены…
— Милый мой, — перебил Педгифт-старший, — зачем вам сомневаться в этом? Вы стояли под открытым окном мистера Армадэля всё время, пока я с ним говорил, и я полагаю, что ваши уши были не совсем закрыты.
Бэшуд не прерывал стряпчего. Жало сарказма стряпчего было притуплено более благородной болью, возбуждённой в нём раной, нанесённой мисс Гуильт.
— Вы, кажется, совершенно убеждены, сэр, — продолжал он, — что в прошлой жизни этой дамы есть обстоятельства, которые опозорили бы её, если бы были обнаружены в настоящее время?
— Окно было отперто в большом доме, Бэшуд, и ваши уши были, я полагаю, не совсем закрыты.
Все ещё не чувствуя жала, Бэшуд настаивал больше прежнего.
— Или я очень ошибаюсь, — сказал он, — или ваша большая опытность в подобных вещах подсказала вам, сэр, что, может быть, мисс Гуильт даже известна полиции?
Стряпчий с досадой поднял глаза от бумаг: он совершенно забыл встречу на дороге.
— Узнай, что ему нужно, — сказал Педгифт-старший Педгифту-младшему, работавшему в одной комнате с ним, — и, если нет ничего важного, вели ему прийти в другое время.
Педгифт-младший быстро вышел и также быстро вернулся.
— Ну что? — спросил отец.
— Он непонятнее обыкновенного, — отвечал сын, — я ничего не мог от него добиться, кроме того, что он непременно хочет видеть вас. Моё мнение, — продолжал Педгифт-младший со своей обычной насмешливой серьёзностью, — что с ним сейчас случится припадок и что он пожелает вас отблагодарить за постоянную доброту к нему, соизволив сообщить вам свои собственные воззрения на этот счёт.
Педгифт-старший обыкновенно отплачивал всем, включая и своего сына, их же собственным оружием.
— Потрудись вспомнить, Аугустус, — возразил он, — что мой кабинет не зал суда. За плохой шуткой не всегда здесь следует взрыв хохота. Проси сюда мистера Бэшуда.
Мистер Бэшуд вошёл, а Педгифт-младший вышел.
— Вам не надо пускать ему кровь, сэр, — шепнул неисправимый шутник, проходя за спинкой отцовского кресла. — Бутылки с горячей водой к подошвам, горчичник на живот — вот современное лечение.
— Садитесь, Бэшуд, — сказал Педгифт-старший, когда они остались одни, — и не забывайте, что время — деньги. Расскажите всё, что бы это там ни было, как можно скорее, как можно короче.
Эти предварительные наставления, резко, но не грубо сказанные, скорее увеличили, чем уменьшили мучительное волнение, которое испытывал Бэшуд. Он пролепетал какие-то непонятные слова, задрожал ещё более обыкновенного, поблагодарив Педгифта и прибавил извинение, что беспокоит своего патрона в деловые часы.
— Всем здесь известно, мистер Педгифт, что время ваше драгоценно. О, да! О, да! Чрезвычайно драгоценно! Чрезвычайно драгоценно! Извините меня, сэр, я сейчас расскажу. Ваша доброта, или, лучше сказать, ваши дела… нет, ваша доброта позволила мне подождать с полчаса, и я подумал о том, что я хочу рассказать, приготовился и расскажу вкратце.
Сказав это, он замолчал с мучительным, растерянным выражением на лице. Он все продумал мысленно, но когда настало время, смущение не позволяло ему говорить. А Педгифт молча ждал; его лицо и обращение с клиентом ясно выражали ту безмерную цену времени, которую каждый клиент, посещавший знаменитого доктора, каждый клиент, советовавшийся со стряпчим, имеющим большую практику, знает так хорошо.
— Вы слышали новость, сэр? — пролепетал Бэшуд, в отчаяние высказав главную мысль, доминировавшую в голове его, просто потому, что у него не было никакой другой мысли.
— Это касается меня? — спросил Педгифт-старший, безжалостно, без предисловий приступая к самому делу.
— Это касается одной дамы, сэр… одного молодого человека, должен бы я сказать, в котором вы принимаете участие. Что вы думаете, мистер Педгифт? Мистер Армадэль и мисс Гуильт поехали вместе сегодня в Лондон — одни, сэр, одни в отдельном вагоне. Как вы думаете: он женится на ней? И вы тоже думаете, как всё, что он женится на ней?
Он задал этот вопрос, и румянец внезапно выступил у него на лице и так же внезапно появилась энергия в обращении. Его понимание ценности времени стряпчего, его убеждение в снисхождении к нему стряпчего, его природная застенчивость и робость — все вместе уступило одному всепоглощающему интересу — услышать ответ Педгифта. Он первый раз в жизни задал этот вопрос твёрдым, громким голосом.
— Насколько я знаю мистера Армадэля, — сказал стряпчий (при этом выражение его лица стало суровым, а голос глухим), — я думаю, что он способен жениться на мисс Гуильт десять раз, если мисс Гуильт заблагорассудится сделать ему предложение. Ваше известие нисколько меня не удивляет, мистер Бэшуд. Мне жаль его. Я могу сказать это по совести, хотя он пренебрёг моим советом. Мне ещё больше жаль, — продолжал он, смягчившись в душе при воспоминании о своём свидании с Нили в парке под деревьями, — мне ещё больше жаль одну особу, которую я не назову. Но какое мне дело до этого? И скажите ради Бога, что такое с вами? — продолжал он, заметив в первый раз страдания Бэшуда, отчаяние на лице Бэшуда, вызванное его ответом. — Вы нездоровы, или что-нибудь скрывается за всем этим, что вы боитесь высказать? Я не понимаю. Вы пришли сюда, в мой собственный кабинет, в деловые часы, только затем, чтобы сказать мне, что мистер Армадэль имел глупость испортить навсегда свою будущность? Я предвидел это давно, мало того, я даже сказал ему об этом в последнем разговоре, который имел с ним в большом доме. При этих последних словах Бэшуд вдруг приободрился. Замечание стряпчего о разговоре в большом доме возвратило его в одно мгновение к той цели, которую он имел в виду.
— Вот о чём, — сказал он с жаром, — вот о чём я желал говорить с вами, вот к чему я приготовлялся в мыслях. Мистер Педгифт, сэр, в последний раз, когда вы были в большом доме, когда вы уезжали в вашем гиге, вы нагнали меня на дороге.
— Кажется, моя лошадь быстрее на ходу, чем вы, Бэшуд. Продолжайте, продолжайте! Я полагаю, что мы дойдём наконец до того, к чему вы ведёте.
— Вы остановились и заговорили со мной, сэр, — продолжал Бэшуд, все с большей твёрдостью приближаясь к цели. — Вы сказали, что подозреваете меня в любопытстве насчёт мисс Гуильт, и прибавили (я помню ваши собственные слова, сэр), и прибавили, что я могу удовлетворить своё любопытство, что вы этому не препятствуете.
Педгифту-старшему в первый раз показалось это так интересно, что захотелось послушать дальше.
— Я помню что-то в этом роде, — отвечал он, — помню также, что мне показалось странным, как вы оказались (мы не употребим более оскорбительного выражения) как раз под окном мистера Армадэля, когда я говорил с ним. Разумеется, это могло быть случайностью, но больше походило на любопытство. Я могу судить только по наружности, — заключил Педгифт, дополняя свой рассказ щепоткой табака, — а ваша наружность, Бэшуд, была решительно против вас.
— Не опровергаю этого, сэр. Я только упомянул об этом обстоятельстве потому, что желал признаться вам, что я точно любопытен насчёт мисс Гуильт.
— Почему? — спросил Педгифт-старший, видя нечто непонятное на лице и в обращении Бэшуда, но нисколько не догадываясь, что это могло бы быть.
Наступило минутное молчание. Минута прошла, Бэшуд прибегнул к средству, к которому обыкновенно прибегают робкие и ненаходчивые люди, поставленные в такое же положение, когда не могут найти ответа. Он просто повторил только что сказанное.
— Я чувствую, сэр, — сказал он со смесью угрюмости и робости, — некоторое любопытство к мисс Гуильт.
Снова наступило неловкое молчание. Несмотря на свою большую проницательность и знание людей, стряпчий пришёл ещё в большее недоумение. Дело Бэшуда представляло единственную человеческую загадку, которую он пока не способен был решить. Хотя год за годом мы бываем свидетелями в тысяче случаев незаконного лишения наследства ближайших родственников, бессовестного нарушения самых священных уз, печального разрыва старой и твёрдой дружбы единственно по милости того могучего эгоизма, который может возродить в сердце старика половая страсть, соединение любви с дряхлостью и седыми волосами всё-таки не возбуждает во всех другой мысли, кроме сумасбродной невероятности или сумасбродной нелепости. Если бы встреча, происходившая в кабинете Педгифта, происходила за его обеденным столом, когда вино расположило бы его разум к более юмористическому восприятию, может быть, он догадался бы в чём дело, но в свои рабочие часы Педгифт-старший имел привычку смотреть на проблемы людские серьёзно, с деловой точки зрения, и по этой самой причине он просто был неспособен понять такой забавный курьёз, такую нелепость, что Бэшуд был влюблён.
Некоторые люди на месте стряпчего постарались бы прояснить дело, упорно повторяя свой вопрос. Педгифт-старший благоразумно отложил вопрос до тех пор, пока не подвинул разговора ещё на шаг.
— Ну, хорошо, — сказал он, — вы испытываете любопытство к мисс Гуильт, далее что?
Ладони Бэшуда начали увлажняться под влиянием такого же волнения, как в то время, когда он рассказывал историю о своих домашних горестях Мидуинтеру в большом доме. Опять он скомкал носовой платок и беспокойно перекладывал его из одной руки в другую.
— Могу я спросить, сэр, — начал он, — предполагая, что вы имеете очень неблагоприятное мнение о мисс Гуильт, вы, кажется, совершенно убеждены…
— Милый мой, — перебил Педгифт-старший, — зачем вам сомневаться в этом? Вы стояли под открытым окном мистера Армадэля всё время, пока я с ним говорил, и я полагаю, что ваши уши были не совсем закрыты.
Бэшуд не прерывал стряпчего. Жало сарказма стряпчего было притуплено более благородной болью, возбуждённой в нём раной, нанесённой мисс Гуильт.
— Вы, кажется, совершенно убеждены, сэр, — продолжал он, — что в прошлой жизни этой дамы есть обстоятельства, которые опозорили бы её, если бы были обнаружены в настоящее время?
— Окно было отперто в большом доме, Бэшуд, и ваши уши были, я полагаю, не совсем закрыты.
Все ещё не чувствуя жала, Бэшуд настаивал больше прежнего.
— Или я очень ошибаюсь, — сказал он, — или ваша большая опытность в подобных вещах подсказала вам, сэр, что, может быть, мисс Гуильт даже известна полиции?