Страница:
Я закрыл за собой дверь и для чего-то навалился на нее телом, словно надеялся таким образом помешать артефакту проникнуть в рубку. Артефакт не стал затруднять себя выламыванием двери, а просочился сквозь стену. Сначала появилась рука, затем ноги, часть туловища, голова, и наконец артефакт предстал перед изумленными взорами дежурной смены целиком. Меж астронавтов началась легкая паника. Кое-кто схватились за излучатели, но стрелять не спешили, то ли ожидая моего приказа, то ли сомневаясь в том, что смогут поразить чудовище. Другие прилагали усилия, чтоб оказаться подальше от невиданного существа. Я продолжал отступать, помахивая кауром. Я был готов пустить в ход свое смертоносное оружие, но что-то удерживало меня от этого шага. Какое-то подспудное чувство подсказывало, что следует выждать еще немного. Я пятился до тех пор, пока не ткнулся спиной в приборную панель.
— Я люблю тебя! — в очередной раз сообщил артефакт Ариадны и протянул руки, намереваясь заключить меня в объятия.
И в этот миг произошло то, что я, возможно, ожидал. Воздух пронизали три раскаленные невидимые полосы. Они вонзились в артефакта, и тот начал таять. Осев подобно рыхлой снежной бабе, он растекся в лужу жидкости, от которой через мгновение не осталось и следа.
Это был финал.
— Спасибо, Ттерр, — шепнул я.
— Мой долг помогать Большому Капитану.
Тумаиты зашевелились, вылезая из своих укрытий. Уперев кулаки в бока, я бодро провозгласил:
— Вы все были свидетелями того, как ваш капитан уничтожил литиня! Слава капитану!
Одни отреагировали сразу, другие немного замешкались. В результате мне ответил нестройный хор голосов.
— Слава!
Мне оставалось лишь растянуть бескровные губы в улыбке триумфатора…
По-видимому, это был день смерти артефактов. Сначала она пришла к Ариадне, а потом настигла и Гумия. Он ощутил ее приближение и пытался бежать. Он искал спасения в моих покоях, как будто они даровали право Эдема. Ничто не обладает правом вечной жизни. Лишь сама Вечность. И потому ей так больно, как больно нам в мгновение смерти. Сладкая боль, но от этого не перестающая быть болью. Вечность испытывает эту боль перманентно. В своем постоянстве она достойна пера Мазоха, облекшего аморальное в красный плащ естественности.
Гумий не хотел умирать, несмотря на то, что был лишь артефактом. Оставив рубку, он бежал в мои покои и спрятался там, укрывшись за портьерой. Смешно, он рассчитывал обмануть смерть, отделившись от нее расшитой тряпкой; ее, которую не могла остановить даже золотая броня саркофагов.
Когда я вернулся, смерть уже пришла. Она была где-то рядом, я ощущал ее незримое присутствие, выдаваемое тяжелым горячим дыханием, от которого исходил запах жаркой крови. Гумий чувствовал его тоже. Выбравшись из своего укрытия, он улыбнулся жалкой гримасой протрезвевшего сатира. Я видел, как на его глаза навертывается паволока слез. Он не хотел умирать, он испытывал ужас от осознания смерти. Это был самый серьезный его недостаток, о котором я знал. Однажды на Земле он признался:
— Я дрожу от одной мысли, что когда-нибудь мне придется умереть.
Помню, я был слегка удивлен подобным признанием. Смерть, сама по себе, никогда не страшила меня. Я мог бояться боли, предшествующей ей, позора проигравшего, торжества недруга, ставящего на грудь ногу победителя, абсолютного чувства утраты — мир без меня и я без мира. Но бояться смерти как таковой? Старушки с тифозным выражением лица? Дюреровского старика с косой? Все это представляется мне глупым, более того — пошлым. Неприлично бояться того, что неотвратимо. Да и что есть смерть? Переход из одного бытия в другое. Пусть даже это другое — небытие. Из дерьма в дерьмо — как выразился б философствующий могильный червь, питающийся дерьмом. Нет более здравого цинизма, чем этот. Как приятно, должно быть, размышлять о жизни, выглядывая из пустой глазницы обглоданного черепа. Мой дорогой, я вижу мир твоими глазами, pardon, глазом. Жизнь потому и не очень скучна, поскольку за ней есть смерть. Жизнь лишь потому чего-то стоит. Убери смерть — и что останется от жизни? Ровным счетом — ничто. Райские кущи, полные пресыщающих плодов, облезло-ласковых кошек и пресных женщин. Стоило откусить от яблока, чтобы понять — что есть вкус. Стоило вкусить смерти, чтобы понять, — что есть жизнь. Увы, порой понимание этого приходит слишком поздно.
Мне просто рассуждать об этом. Ведь я даже не уверен, что смогу умереть. Умрет одна суть, две, три, все пять. Но что-то останется, непременно останется. Когда я размышляю над этим, мне становится скучно, я с тоской ощущаю на плечах плащ Иеговы. Право, в такие мгновения мне хочется променять его на пурпурную тогу Цезаря. Или Цезарь, или ничто. Мне не хотелось, да и не хочется быть ничем. Nihil — пустота из пяти букв. Почему-то их всегда ровно пять. Пять — знак пустоты, шесть — знак смерти, которая наполняет пустоту жизнью.
Смерть мерно колебала тяжелые портьеры. Горло Гумия раздиралось прерывистым дыханием.
— Она здесь, Русий, — прохрипел он. — Я чувствую ее.
— Я тоже, — сказал я, кивнув. — И что же?
— Я боюсь умирать.
— Это не больно. Я видел смерть тысячи раз. Она живет миг, прибавляя к жизни последний знак.
— Она с к-косой, — заикнувшись, произнес Гумий.
— Стыдись, ты же воин! — сказал я, и тут же ощутил, насколько фальшиво прозвучали мои слова.
Но Гумий, казалось, не заметил этого. Ухватившись рукой за край туго облегающей шею туники, он с силой рванул его, раздирая материю на две полосы. Они упали вниз вдоль трепещущего тела двумя багровыми языками подобно кровавым струям. Смерть восприняла это как приглашение и начала приближаться. Я лишь чувствовал ее, а Гумий мог видеть. Застонав, он широко раскрытыми глазами следил за крадущимися движениями смерти. Внезапно он ухватился за мое плечо, мне показалось, что в его глазах мелькнула сумасшедшая надежда на спасение.
— Я знаю, зачем пришел сюда!
— Зачем? — спросил я.
— Я пришел, чтобы сказать тебе, что я умер!
— Кто? Кто тебя послал?! — торопливо закричал я. Гумий открыл было рот, но вопрос остался без ответа.
Смерть исчерпала отведенный ею лимит времени и обрезала нить жизни косой, аккуратно проведя ею по горлу от уха до уха. Захрипев, Гумий рухнул на пол. Его губы так и остались открытыми, но они не могли произнести более ни единого слова. Через мгновение от Гумия не осталось и следа.
Я в который раз остался без ответа.
Впрочем, один ответ я все же получил. Я знал, что далеко-далеко на крохотной голубой планете в этот миг остановилось сердце человека, одного из многих тысяч, умерших в этот миг; человека, который смертельно боялся смерти и мечтал о том, чтобы жить вечно. Глупец, он так и не понял, что миг не вправе претендовать на Вечность.
Теперь он умер. Я не знал, рад этому или нет. Я должен был быть очень рад.
Глава седьмая
— Я люблю тебя! — в очередной раз сообщил артефакт Ариадны и протянул руки, намереваясь заключить меня в объятия.
И в этот миг произошло то, что я, возможно, ожидал. Воздух пронизали три раскаленные невидимые полосы. Они вонзились в артефакта, и тот начал таять. Осев подобно рыхлой снежной бабе, он растекся в лужу жидкости, от которой через мгновение не осталось и следа.
Это был финал.
— Спасибо, Ттерр, — шепнул я.
— Мой долг помогать Большому Капитану.
Тумаиты зашевелились, вылезая из своих укрытий. Уперев кулаки в бока, я бодро провозгласил:
— Вы все были свидетелями того, как ваш капитан уничтожил литиня! Слава капитану!
Одни отреагировали сразу, другие немного замешкались. В результате мне ответил нестройный хор голосов.
— Слава!
Мне оставалось лишь растянуть бескровные губы в улыбке триумфатора…
По-видимому, это был день смерти артефактов. Сначала она пришла к Ариадне, а потом настигла и Гумия. Он ощутил ее приближение и пытался бежать. Он искал спасения в моих покоях, как будто они даровали право Эдема. Ничто не обладает правом вечной жизни. Лишь сама Вечность. И потому ей так больно, как больно нам в мгновение смерти. Сладкая боль, но от этого не перестающая быть болью. Вечность испытывает эту боль перманентно. В своем постоянстве она достойна пера Мазоха, облекшего аморальное в красный плащ естественности.
Гумий не хотел умирать, несмотря на то, что был лишь артефактом. Оставив рубку, он бежал в мои покои и спрятался там, укрывшись за портьерой. Смешно, он рассчитывал обмануть смерть, отделившись от нее расшитой тряпкой; ее, которую не могла остановить даже золотая броня саркофагов.
Когда я вернулся, смерть уже пришла. Она была где-то рядом, я ощущал ее незримое присутствие, выдаваемое тяжелым горячим дыханием, от которого исходил запах жаркой крови. Гумий чувствовал его тоже. Выбравшись из своего укрытия, он улыбнулся жалкой гримасой протрезвевшего сатира. Я видел, как на его глаза навертывается паволока слез. Он не хотел умирать, он испытывал ужас от осознания смерти. Это был самый серьезный его недостаток, о котором я знал. Однажды на Земле он признался:
— Я дрожу от одной мысли, что когда-нибудь мне придется умереть.
Помню, я был слегка удивлен подобным признанием. Смерть, сама по себе, никогда не страшила меня. Я мог бояться боли, предшествующей ей, позора проигравшего, торжества недруга, ставящего на грудь ногу победителя, абсолютного чувства утраты — мир без меня и я без мира. Но бояться смерти как таковой? Старушки с тифозным выражением лица? Дюреровского старика с косой? Все это представляется мне глупым, более того — пошлым. Неприлично бояться того, что неотвратимо. Да и что есть смерть? Переход из одного бытия в другое. Пусть даже это другое — небытие. Из дерьма в дерьмо — как выразился б философствующий могильный червь, питающийся дерьмом. Нет более здравого цинизма, чем этот. Как приятно, должно быть, размышлять о жизни, выглядывая из пустой глазницы обглоданного черепа. Мой дорогой, я вижу мир твоими глазами, pardon, глазом. Жизнь потому и не очень скучна, поскольку за ней есть смерть. Жизнь лишь потому чего-то стоит. Убери смерть — и что останется от жизни? Ровным счетом — ничто. Райские кущи, полные пресыщающих плодов, облезло-ласковых кошек и пресных женщин. Стоило откусить от яблока, чтобы понять — что есть вкус. Стоило вкусить смерти, чтобы понять, — что есть жизнь. Увы, порой понимание этого приходит слишком поздно.
Мне просто рассуждать об этом. Ведь я даже не уверен, что смогу умереть. Умрет одна суть, две, три, все пять. Но что-то останется, непременно останется. Когда я размышляю над этим, мне становится скучно, я с тоской ощущаю на плечах плащ Иеговы. Право, в такие мгновения мне хочется променять его на пурпурную тогу Цезаря. Или Цезарь, или ничто. Мне не хотелось, да и не хочется быть ничем. Nihil — пустота из пяти букв. Почему-то их всегда ровно пять. Пять — знак пустоты, шесть — знак смерти, которая наполняет пустоту жизнью.
Смерть мерно колебала тяжелые портьеры. Горло Гумия раздиралось прерывистым дыханием.
— Она здесь, Русий, — прохрипел он. — Я чувствую ее.
— Я тоже, — сказал я, кивнув. — И что же?
— Я боюсь умирать.
— Это не больно. Я видел смерть тысячи раз. Она живет миг, прибавляя к жизни последний знак.
— Она с к-косой, — заикнувшись, произнес Гумий.
— Стыдись, ты же воин! — сказал я, и тут же ощутил, насколько фальшиво прозвучали мои слова.
Но Гумий, казалось, не заметил этого. Ухватившись рукой за край туго облегающей шею туники, он с силой рванул его, раздирая материю на две полосы. Они упали вниз вдоль трепещущего тела двумя багровыми языками подобно кровавым струям. Смерть восприняла это как приглашение и начала приближаться. Я лишь чувствовал ее, а Гумий мог видеть. Застонав, он широко раскрытыми глазами следил за крадущимися движениями смерти. Внезапно он ухватился за мое плечо, мне показалось, что в его глазах мелькнула сумасшедшая надежда на спасение.
— Я знаю, зачем пришел сюда!
— Зачем? — спросил я.
— Я пришел, чтобы сказать тебе, что я умер!
— Кто? Кто тебя послал?! — торопливо закричал я. Гумий открыл было рот, но вопрос остался без ответа.
Смерть исчерпала отведенный ею лимит времени и обрезала нить жизни косой, аккуратно проведя ею по горлу от уха до уха. Захрипев, Гумий рухнул на пол. Его губы так и остались открытыми, но они не могли произнести более ни единого слова. Через мгновение от Гумия не осталось и следа.
Я в который раз остался без ответа.
Впрочем, один ответ я все же получил. Я знал, что далеко-далеко на крохотной голубой планете в этот миг остановилось сердце человека, одного из многих тысяч, умерших в этот миг; человека, который смертельно боялся смерти и мечтал о том, чтобы жить вечно. Глупец, он так и не понял, что миг не вправе претендовать на Вечность.
Теперь он умер. Я не знал, рад этому или нет. Я должен был быть очень рад.
Глава седьмая
Разгромив флот, «Утренний свет» вышел на орбиту Марагаса. Он планировал на ней до тех пор, пока население планеты не выразило изъявления покорности и сообщило координаты точки, пригодной для приземления. Я позволил себе усомниться в искренности намерений побежденных. По моему приказу истребители обстреляли указанное место, взрастив на коже планеты веер громадных ядерных грибов. Бесхитростные марагасцы намеревались поджарить агрессоров в огненном котле. Так и должно было быть. Нормальная логика, чья слабость в предсказуемости. Выслушав доводы Ттерра, я принял его предложение и велел посадить корабль прямо на один из городов, сотни которых покрывали поверхность Марагаса. «Утренний свет» опустился на центр города, впрессовав каменные побеги строений в серую землю.
Этим самым я продемонстрировал марагасцам, что пришельцы настроены решительно.
Сразу по приземлении вокруг корабля были раскиданы боновые заграждения. И очень кстати, потому что вскоре последовало несколько мощных взрывов. Нацеленные в корабль ядерные заряды взорвались, не достигнув цели. Ттерр засек координаты объектов, с которых были выпущены ракеты, и корабль немедленно нанес ответный удар, стерев в пыль два десятка городов и военных баз. Лишь после этого Консилиум народов Марагаса наконец-то соизволил принять решение выслушать пришельцев. К кораблю прибыла делегация. Облачившись в скафандр, я вышел наружу и беседовал с посланцами лично. Это были милые существа, весьма похожие на людей, и мыслили они очень по-человечески. Я уклонился от ответа о цели нашего визита, мягко пожурил марагасцев за неразумное поведение, повлекшее смерть двух членов моего экипажа, и потребовал оградить корабль от новых посягательств.
Сообщение о столь ничтожных потерях привело делегацию в уныние. За двух погибших пришельцев обитатели Марагаса расплатились десятками тысяч жизней. Кроме того, они лишились большей части флота и трех процентов промышленного потенциала. Значительные районы были умерщвлены радиацией. Изобразив сожаление, я констатировал, что причина всех этих бед кроется в неразумном поведении обитателей планеты, и сказал, что в случае, если подобное повторится, я готов возобновить войну. После этого сообщения послы стали послушны и предупредительны.
Нет, — ответили мне, мы не хотим войны, мы желаем мира. Я тоже сообщил о стремлении к миру. Тогда послы вновь вежливо поинтересовались об условиях, на которых пришельцы согласятся заключить мир. Я столь же вежливо уклонился от ответа, сказав, что сообщу о них позднее, и потребовал дать гарантии безопасности. Марагасцы заверили, что ни один из пришельцев не подвергнется нападению. Высказав свое удовлетворение беседой, я позволил послам удалиться, сообщив, что намереваюсь продолжить переговоры в самом крупном из городов. Едва послы отбыли прочь, я приказал уничтожить еще оставшиеся в распоряжении марагасцев военные объекты. Дезинтегрирующие волны сделали свое дело, и в небо взвились еще около сотни раскаленных грибов. Расставшись с черными ножками, они оторвались от планеты и исчезли в космосе. Это было красивое зрелище. Я наслаждался им с орбиты, куда поднял корабль, дабы уберечь экипаж от чрезмерного облучения. Когда наступило утро, я вызвал к себе сержанта Уртуса.
— Приземлимся здесь, около этого города. — Я указал на карту, зафиксированную на дисплее компьютера. — Я хочу осмотреть его. Обеспечь транспорт и охрану.
Сделав паузу, я дождался, когда во взгляде сержанта появится безмолвный вопрос.
— Полагаю, твое время пришло. — Уртус молча кивнул. — Командовать отрядом будет старший офицер Ге. Ты назначаешься его заместителем. — Сержант вновь кивнул и едва заметно усмехнулся. — А теперь убирайся.
Смачно шлепнув ладонью по бедру, Уртус развернулся и вышел. Я ощущал его удовольствие — почти плотское чувство. Избавившись от Уртуса, я вызвал Ге и объявил ему о предстоящей экспедиции. Узнав, что его заместителем будет сержант Уртус, старший офицер скривился так, будто разжевал целый лимон, однако промолчал. Он не сомневался, что Уртус — мой любимчик. Корабль начал снижение, заходя на посадку, а я отправился к доктору Олему.
Последние два дня я не баловал его посещениями, и потому мой приход вызвал неподдельную радость.
— Какие новости? — немедленно поинтересовался доктор, вставая мне навстречу. Я позаботился о том, чтобы улучшить его быт. В модуле были установлены два кресла и низенький столик — Нас здорово тряхнули. Были проблемы?
— Никаких, — сказал я, усаживаясь в кресло. — На нас напали. А потом напали мы. Неприятельский флот уничтожен.
— Вот как! — Доктор оживился. — Хотел бы я видеть это.
Я презрительно махнул рукой.
— Там не на что было смотреть. Силы были слишком неравны. Все закончилось в несколько мгновений. А теперь, док, у нас есть возможность размять ноги. Мы высаживаемся на планету.
— Это здорово! — обрадовался Олем. — Что это за планета?
— Тебе понравится. Двадцать три доли кислорода, вредных примесей нет. Ты почувствуешь себя почти как дома.
— А ты?
Состроив грустную мину, я покачал головой.
— Мне нельзя. Я должен играть свою роль. Сейчас корабль приземлится, и мы отправимся в путь. Давай-ка, я помогу надеть тебе скафандр.
Пока я возился с вакуумными застежками на шее, доктор заглядывал в мои глаза. Не думаю, что он сумел рассмотреть в них грусть, глаза тумаитов маловыразительны, однако перед тем, как надеть шлем, Олем проникновенно сказал:
— Я так сочувствую тебе, Русий!
Я ничего не ответил, но внутренне расхохотался. Оказывается, я нуждался в сочувствии!
Уртус организовал выход на поверхность планеты, отдав должное как торжественности, так и соображениям безопасности. Нас должна была сопровождать колонна из шести тур-пиль-сф-тешг-…, сокращенно турпилей — так назывались бронированные гусеницеподобные механизмы, которые столь славно полыхали в лесу, подожженные огненными зарядами. Грохоча металлом, турпили съехали по пандусу вниз, образовав защитный полукруг, после чего на поверхность планеты стали спускаться астронавты.
Если Кутгар до того, как я навел на нем порядок, был самой отвратительной кислородной планетой во Вселенной, то Марагас, напротив, представлял идеальное место для жизни. Теплый, умеренно влажный климат, обилие кислорода, благоприятные космологические условия создавали великолепные условия для всего живого. Лучи спокойной желтой звезды ровно обогревали землю, одаряя марагасцев вечным летом. Обилие растительности поражало фактом полного отсутствия ядовитых видов. Плотоядные животные, рептилии и иные хищные существа на Марагасе не обитали. Залежи минералов располагались у самой поверхности планеты. Если Бог и впрямь сотворил Эдем, то он нарек его Марагасом.
Пока доктор Олем, скинув шлем, упивался насыщенным кислородом воздухом, чем вызвал непримиримую ненависть охранников-гвардейцев, дозорные осмотрели окрестности. Ничего подозрительного обнаружено не было, но на всякий случай в небо поднялись истребители, готовые, если возникнет опасность, прикрыть нас с воздуха.
Мы находились в непосредственной близости от цели. Корабль занимал покрытый сочной зеленью холм, с которого открывался великолепный вид на город. В более воинственном обществе город был бы заложен именно на этом холме — высокобашенная крепость, постепенно обрастающая предместьями, — но история Марагаса знавала мало войн, и места для поселений выбирались, исходя не из военных, а из иных соображений. В низине было прохладней, а кроме того, она изобиловала ручьями. Эти аргументы оказались достаточными, чтобы основать город здесь.
Теперь он лежал у моих ног. Меня никогда не вдохновляли ценности побежденных, но я не мог не отдать дани уважения этому архитектурному чуду. Город походил на каменный сад, заполненный тысячами разнообразных форм. Он был необычайно красив, возрождая своим обликом волшебные восточные сказки о призрачных городах, исчезнувших в небытии веков. Тысячи, десятки тысяч строений, ни одно из которых не было похоже на другое. Ажурные линии, сплетения куполов и легких арочных конструкций, стройные башенки и крутые эстакады, хрупкие матовые колонны и пирамиды, ярусы которых были раскрашены в разные цвета, строения, похожие на ионические храмы, и домики, плавными изгибами напоминавшие раковины морских моллюсков. Это была невиданная красота, оценить которую дано не каждому. Тумаиты остались равнодушны к ней, зато доктор буквально упивался, правда, я так и не понял, чем — восторгом или переизбытком кислорода. Он то и дело бросал взгляды в мою сторону, словно приглашая разделить его чувства. Но я оставался холоден. Спору нет, город был прекрасен, однако он проиграл. А я предпочитал дворцам побежденных убогие шатры победителей.
Подавляя зевок, я повернулся к люку, из которого вереницей выходили гвардейцы. Некоторые из них занимали места на броне турпилей, другие выстраивались в цепи, образуя правильный четырехугольник. Помимо обычных плазменных ружей и пистолетов гвардейцы были вооружены переносными лазерными излучателями. Я не предполагал встретить сопротивления, но осторожный Уртус предпринял максимальные меры безопасности.
Последними появились сержант Уртус и Ге. Глядя на эту парочку, я не мог удержаться от улыбки. Старший офицер вооружился так, словно собирался в одиночку воевать с целой планетой, сержант, напротив, имел при себе лишь пистолет и бездну напускного дружелюбия. Уртус что-то говорил своему тайному врагу, тот рассеянно кивал в ответ. Следуя рука об руку, словно связанные невидимой нитью, оба подошли ко мне.
— Все готово, капитан! — отрапортовал Ге.
— Превосходно. В таком случае, отправляемся.
— А этот? — вмешался сержант, указывая на Олема.
— Кислородный литинь может нам пригодиться. Возможно, он знает местный язык.
Вряд ли этот довод показался Уртусу убедительным, но он кивнул, сделав вид, что отдает должное моей предусмотрительности. Последовало короткое приказание, и первый турпиль двинулся вперед. Второй и третий последовали за ним, образовав подобие клина. Следом шло подразделение гвардейцев и лишь потом основная группа, в которую входили я, доктор Олем, Ге и еще несколько офицеров. С обеих сторон нас прикрывали шеренги держащих наперевес ружья гвардейцев. Замыкали шествие три турпиля, готовые отразить нападение, в случае, если оно последует сзади.
Колонна начала медленно спускаться по склону. Турпили, рыча, уродовали нежный травяной покров, окончательно погибающий под ногами гвардейцев, ступавших по ярким цветам с почти садистским сладострастием. Я искоса поглядывал на доктора, которому было слегка не по себе от происходящего. Сам он старательно обходил неповрежденные растения и, если это было возможно, старался идти по колее, выбитой гусеницами. Он не подозревал, что все это — и цветущий луг, и город, как и сотни других городов, и синеватый лес, и прозрачные реки с пологими песчаными берегами — обречено на смерть. Внезапно доктор повернул голову и поймал мой взгляд. Через миг я уловил безмолвный вопрос.
— Зачем все это?
Я не стал вдаваться в подробности, выясняя, что доктор подразумевает под это, я лишь сухо ответил:
— Так полагается.
Доктор замолчал. Его разум переполняла причудливая мешанина из обрывков возмущенных чувств и мыслей.
Мы сошли с холма и теперь двигались по ровной, чуть топкой низине. Турпили чавкали, выплевывая из-под гусениц комки грязи. Чтобы не запачкать белоснежные скафандры, шедшие впереди гвардейцы замедлили шаг. Нам пришлось сделать то же самое, колонна растянулась. Вскоре турпили выехали на дорогу и двинулись по ней, вдребезги разбивая блестящее зеленоватое покрытие. Город подступал все ближе. Он выглядел странно неподвижным, почти мертвым. Нельзя было заметить ни единого движения, если не считать таковым причудливую архитектуру, казалось, застывшую в стремительном прыжке.
Это заметил не только я. Из переговорного устройства донесся голос Уртуса.
— Капитан, похоже, жители оставили город.
— Не думаю, — ответил я. — Скорей всего они затаились.
— Капитан прав, — не утерпев, вмешался в разговор старший офицер Ге. — Эти твари попрятались.
Связавшись с истребителями, я велел им пройти над городом. Воздушные разведчики тут же рванулись вперед и растаяли вдали. Мы одолели две трети отделявшего нас от города расстояния, прежде чем истребители вернулись. Они подтвердили правоту моего предположения. Население не оставило город. Просто оно переместилось с окраины в центр, собравшись на большой площади.
— Может быть, бросить туда парочку плазменных бомб? — смеясь, предложил Уртус. Я не ответил.
Сопровождаемые грохотом и лязгом металла, мы вошли в город. Нас встретило холодное молчание. Тумаиты, чьи скафандры препятствовали проникновению внешних звуков, отнеслись к происходящему спокойно, а вот доктору было не по себе. Он не переставая вертел головой, пытаясь понять, что происходит.
Эхо гулко металось меж витиеватых изгибов строений. Вблизи город не производил прежнего чарующего впечатления. Теперь, когда можно было рассмотреть все до мельчайших деталей, вылезли наружу прорехи, тщательно скрывавшиеся за фоном мишурного великолепия. Обнаружилось, что многие строения обветшали, причем некоторые настолько сильно, что были готовы развалиться. Другие находились на полпути к этому состоянию, улыбаясь разводами облетевшей краски. Действительность, спрятавшаяся за яркой оберткой, оказалась не столь радужной. Город походил на перезрелое яблоко, столь лакомое на вид, но уже основательно подпорченное прожорливым червем. Время поработало над ним.
Он был стар, очень стар. Я попытался определить число пережитых им эпох, основываясь на своеобразии стилей строений. Мне удалось насчитать тринадцать различных ордеров, но я не был уверен, что видел все. Тринадцать эпох, ни одна из которых не нанесла городу ощутимого урона. Марагас был на редкость мирной планетой.
Едва я успел подумать об этом, как прозвучал выстрел и огненная вспышка поглотила одно из окон. Гвардейцы немедленно вскинули ружья, взяв на прицел близлежащие строения. Один из офицеров поспешил узнать, в чем дело. Выяснилось, что воину, не в меру впечатлительному, почудилось, что некто целится в него из окна. Не тратя время на раздумия, воин выстрелил. Некто оказался маленьким существом, ребенком по здешним понятиям. Неизвестно, что он делал у окна, но покушаться на жизни пришельцев он явно не собирался. Я наказал воина, понизив его в чине., и велел ему сесть в один из замыкающих турпилей. Олем был возмущен.
— И это все? — прошипел он.
Я не собирался разбрасываться своими воинами и потому ответил:
— А ничего не произошло. Мы имеем дело с несчастным случаем.
Олем задохнулся от негодования.
Спереди донесся негромкий гул. По приказу старшего офицера Ге несколько гвардейцев отделились от общей колонны и исчезли за поворотом. Вскоре от них появилось донесение, что все нормально, и колонна продолжала путь. По мере того, как мы продвигались вперед, шум усиливался, а затем резко, словно его обрубило, исчез. Мы вышли на площадь, запруженную толпою. Здесь были многие тысячи марагасцев, что-то горячо обсуждавших. При появлении турпилей гул затих, поглощенный гробовой тишиной. Толпа всколыхнулась и начала распадаться на две части, образуя проход к возвышению, на котором виднелись несколько фигур. Я осмелился предположить, что это представители Консилиума народов Марагаса. Подозвав Ге, я велел ему разместить турпили и гвардейцев таким образом, чтобы они образовали коридор. Заревели моторы, заставив толпу испуганно попятиться назад, воины рассыпались в цепь и навели на безоружных марагасцев свои плазмометы. Все выглядело чрезвычайно эффектно, хотя и отдавало наигранным фарсом. Про последнее подумал доктор. Мне не было дела до его мнения. Доктор был такой же ничего не значащей марионеткой, как и собравшиеся здесь существа. Парад побежденных. Последний парад!
Небрежно помахивая кауром, я двинулся вперед. За мной последовали лишь доктор и два офицера, настороженные и готовые в любой миг схватиться за рукоять плазменного пистолета. Было до жути тихо. Тишина была тяжелой и жесткой, ее не могли разорвать даже моторы турпилей. Тишина исходила от толпы. Тишина и еще что-то… Через мгновение я понял, что. Это была привычная смесь ненависти и страха, ощущение столь родное, что я едва различил его, запутавшись в клейстере тишины.
Тишина густела, мои ноги начали завязать в ней. В мозгу возникали неприятные ассоциации. Тогда я принялся разрывать тишину, смачно впечатывая подкованные металлом ступни в зеленоватую мостовую. Подражая своему капитану, затопали и офицеры. Лишь Олем шагал едва слышно. Я ощущал, как в нем растет несогласие с тем, что я делаю. Он не принадлежал к числу привыкших побеждать.
Марагасцы любили яркие цвета, предпочитая их крикливые созвучия. Трибуну, на которой стояли хозяева города, покрывало ярко-красное. Впитав в себя полуденные лучи, покрытие нагрелось и сверкало так, что было больно глазам. Я увеличил затемнение маски до максимальной величины. То же сделали и офицеры. Снявший шлем Олем был лишен подобной возможности. Он недовольно кривился и в конце концов, не выдержав, защитил глаза ладонью.
Как выяснилось, этот жест означал многое. Толпа охнула и дружно зашумела. По площади прокатился гул, подобный грохоту стартующей ракеты. Систему связи заполнили встревоженные выкрики тумаитов, заставившие меня обернуться. В толпе происходило неясное движение. Гвардейцы, подавленные необъятностью этого разбуженного монстра, занервничали и были готовы пустить в ход оружие.
— Спокойно! — крикнул я. — Оставайтесь спокойными! Они желают нам мира!
Гвардейцы послушались, стволы огнеметов медленно опустились вниз. Убедившись, что мои слова возымели воздействие, я обернулся к трибуне. Стоявшие на ней марагасцы дружно держали поднятой правую руку, прислоня ее ладонью ко лбу. Доктор Олем, невольный виновник происходящего, никак не мог понять, что так возбудило обитателей города.
— Что случилось? — спросил он, и я к своему удивлению заметил, что щеки доктора розовеют от смущения, вызванного тем восторженным вниманием, которое вдруг стали проявлять марагасцы к его особе.
— Ничего особенного. Ты случайно продемонстрировал жест, означающий у этих существ миролюбие. Они восприняли его как подтверждение того, что мы пришли с миром.
Этим самым я продемонстрировал марагасцам, что пришельцы настроены решительно.
Сразу по приземлении вокруг корабля были раскиданы боновые заграждения. И очень кстати, потому что вскоре последовало несколько мощных взрывов. Нацеленные в корабль ядерные заряды взорвались, не достигнув цели. Ттерр засек координаты объектов, с которых были выпущены ракеты, и корабль немедленно нанес ответный удар, стерев в пыль два десятка городов и военных баз. Лишь после этого Консилиум народов Марагаса наконец-то соизволил принять решение выслушать пришельцев. К кораблю прибыла делегация. Облачившись в скафандр, я вышел наружу и беседовал с посланцами лично. Это были милые существа, весьма похожие на людей, и мыслили они очень по-человечески. Я уклонился от ответа о цели нашего визита, мягко пожурил марагасцев за неразумное поведение, повлекшее смерть двух членов моего экипажа, и потребовал оградить корабль от новых посягательств.
Сообщение о столь ничтожных потерях привело делегацию в уныние. За двух погибших пришельцев обитатели Марагаса расплатились десятками тысяч жизней. Кроме того, они лишились большей части флота и трех процентов промышленного потенциала. Значительные районы были умерщвлены радиацией. Изобразив сожаление, я констатировал, что причина всех этих бед кроется в неразумном поведении обитателей планеты, и сказал, что в случае, если подобное повторится, я готов возобновить войну. После этого сообщения послы стали послушны и предупредительны.
Нет, — ответили мне, мы не хотим войны, мы желаем мира. Я тоже сообщил о стремлении к миру. Тогда послы вновь вежливо поинтересовались об условиях, на которых пришельцы согласятся заключить мир. Я столь же вежливо уклонился от ответа, сказав, что сообщу о них позднее, и потребовал дать гарантии безопасности. Марагасцы заверили, что ни один из пришельцев не подвергнется нападению. Высказав свое удовлетворение беседой, я позволил послам удалиться, сообщив, что намереваюсь продолжить переговоры в самом крупном из городов. Едва послы отбыли прочь, я приказал уничтожить еще оставшиеся в распоряжении марагасцев военные объекты. Дезинтегрирующие волны сделали свое дело, и в небо взвились еще около сотни раскаленных грибов. Расставшись с черными ножками, они оторвались от планеты и исчезли в космосе. Это было красивое зрелище. Я наслаждался им с орбиты, куда поднял корабль, дабы уберечь экипаж от чрезмерного облучения. Когда наступило утро, я вызвал к себе сержанта Уртуса.
— Приземлимся здесь, около этого города. — Я указал на карту, зафиксированную на дисплее компьютера. — Я хочу осмотреть его. Обеспечь транспорт и охрану.
Сделав паузу, я дождался, когда во взгляде сержанта появится безмолвный вопрос.
— Полагаю, твое время пришло. — Уртус молча кивнул. — Командовать отрядом будет старший офицер Ге. Ты назначаешься его заместителем. — Сержант вновь кивнул и едва заметно усмехнулся. — А теперь убирайся.
Смачно шлепнув ладонью по бедру, Уртус развернулся и вышел. Я ощущал его удовольствие — почти плотское чувство. Избавившись от Уртуса, я вызвал Ге и объявил ему о предстоящей экспедиции. Узнав, что его заместителем будет сержант Уртус, старший офицер скривился так, будто разжевал целый лимон, однако промолчал. Он не сомневался, что Уртус — мой любимчик. Корабль начал снижение, заходя на посадку, а я отправился к доктору Олему.
Последние два дня я не баловал его посещениями, и потому мой приход вызвал неподдельную радость.
— Какие новости? — немедленно поинтересовался доктор, вставая мне навстречу. Я позаботился о том, чтобы улучшить его быт. В модуле были установлены два кресла и низенький столик — Нас здорово тряхнули. Были проблемы?
— Никаких, — сказал я, усаживаясь в кресло. — На нас напали. А потом напали мы. Неприятельский флот уничтожен.
— Вот как! — Доктор оживился. — Хотел бы я видеть это.
Я презрительно махнул рукой.
— Там не на что было смотреть. Силы были слишком неравны. Все закончилось в несколько мгновений. А теперь, док, у нас есть возможность размять ноги. Мы высаживаемся на планету.
— Это здорово! — обрадовался Олем. — Что это за планета?
— Тебе понравится. Двадцать три доли кислорода, вредных примесей нет. Ты почувствуешь себя почти как дома.
— А ты?
Состроив грустную мину, я покачал головой.
— Мне нельзя. Я должен играть свою роль. Сейчас корабль приземлится, и мы отправимся в путь. Давай-ка, я помогу надеть тебе скафандр.
Пока я возился с вакуумными застежками на шее, доктор заглядывал в мои глаза. Не думаю, что он сумел рассмотреть в них грусть, глаза тумаитов маловыразительны, однако перед тем, как надеть шлем, Олем проникновенно сказал:
— Я так сочувствую тебе, Русий!
Я ничего не ответил, но внутренне расхохотался. Оказывается, я нуждался в сочувствии!
Уртус организовал выход на поверхность планеты, отдав должное как торжественности, так и соображениям безопасности. Нас должна была сопровождать колонна из шести тур-пиль-сф-тешг-…, сокращенно турпилей — так назывались бронированные гусеницеподобные механизмы, которые столь славно полыхали в лесу, подожженные огненными зарядами. Грохоча металлом, турпили съехали по пандусу вниз, образовав защитный полукруг, после чего на поверхность планеты стали спускаться астронавты.
Если Кутгар до того, как я навел на нем порядок, был самой отвратительной кислородной планетой во Вселенной, то Марагас, напротив, представлял идеальное место для жизни. Теплый, умеренно влажный климат, обилие кислорода, благоприятные космологические условия создавали великолепные условия для всего живого. Лучи спокойной желтой звезды ровно обогревали землю, одаряя марагасцев вечным летом. Обилие растительности поражало фактом полного отсутствия ядовитых видов. Плотоядные животные, рептилии и иные хищные существа на Марагасе не обитали. Залежи минералов располагались у самой поверхности планеты. Если Бог и впрямь сотворил Эдем, то он нарек его Марагасом.
Пока доктор Олем, скинув шлем, упивался насыщенным кислородом воздухом, чем вызвал непримиримую ненависть охранников-гвардейцев, дозорные осмотрели окрестности. Ничего подозрительного обнаружено не было, но на всякий случай в небо поднялись истребители, готовые, если возникнет опасность, прикрыть нас с воздуха.
Мы находились в непосредственной близости от цели. Корабль занимал покрытый сочной зеленью холм, с которого открывался великолепный вид на город. В более воинственном обществе город был бы заложен именно на этом холме — высокобашенная крепость, постепенно обрастающая предместьями, — но история Марагаса знавала мало войн, и места для поселений выбирались, исходя не из военных, а из иных соображений. В низине было прохладней, а кроме того, она изобиловала ручьями. Эти аргументы оказались достаточными, чтобы основать город здесь.
Теперь он лежал у моих ног. Меня никогда не вдохновляли ценности побежденных, но я не мог не отдать дани уважения этому архитектурному чуду. Город походил на каменный сад, заполненный тысячами разнообразных форм. Он был необычайно красив, возрождая своим обликом волшебные восточные сказки о призрачных городах, исчезнувших в небытии веков. Тысячи, десятки тысяч строений, ни одно из которых не было похоже на другое. Ажурные линии, сплетения куполов и легких арочных конструкций, стройные башенки и крутые эстакады, хрупкие матовые колонны и пирамиды, ярусы которых были раскрашены в разные цвета, строения, похожие на ионические храмы, и домики, плавными изгибами напоминавшие раковины морских моллюсков. Это была невиданная красота, оценить которую дано не каждому. Тумаиты остались равнодушны к ней, зато доктор буквально упивался, правда, я так и не понял, чем — восторгом или переизбытком кислорода. Он то и дело бросал взгляды в мою сторону, словно приглашая разделить его чувства. Но я оставался холоден. Спору нет, город был прекрасен, однако он проиграл. А я предпочитал дворцам побежденных убогие шатры победителей.
Подавляя зевок, я повернулся к люку, из которого вереницей выходили гвардейцы. Некоторые из них занимали места на броне турпилей, другие выстраивались в цепи, образуя правильный четырехугольник. Помимо обычных плазменных ружей и пистолетов гвардейцы были вооружены переносными лазерными излучателями. Я не предполагал встретить сопротивления, но осторожный Уртус предпринял максимальные меры безопасности.
Последними появились сержант Уртус и Ге. Глядя на эту парочку, я не мог удержаться от улыбки. Старший офицер вооружился так, словно собирался в одиночку воевать с целой планетой, сержант, напротив, имел при себе лишь пистолет и бездну напускного дружелюбия. Уртус что-то говорил своему тайному врагу, тот рассеянно кивал в ответ. Следуя рука об руку, словно связанные невидимой нитью, оба подошли ко мне.
— Все готово, капитан! — отрапортовал Ге.
— Превосходно. В таком случае, отправляемся.
— А этот? — вмешался сержант, указывая на Олема.
— Кислородный литинь может нам пригодиться. Возможно, он знает местный язык.
Вряд ли этот довод показался Уртусу убедительным, но он кивнул, сделав вид, что отдает должное моей предусмотрительности. Последовало короткое приказание, и первый турпиль двинулся вперед. Второй и третий последовали за ним, образовав подобие клина. Следом шло подразделение гвардейцев и лишь потом основная группа, в которую входили я, доктор Олем, Ге и еще несколько офицеров. С обеих сторон нас прикрывали шеренги держащих наперевес ружья гвардейцев. Замыкали шествие три турпиля, готовые отразить нападение, в случае, если оно последует сзади.
Колонна начала медленно спускаться по склону. Турпили, рыча, уродовали нежный травяной покров, окончательно погибающий под ногами гвардейцев, ступавших по ярким цветам с почти садистским сладострастием. Я искоса поглядывал на доктора, которому было слегка не по себе от происходящего. Сам он старательно обходил неповрежденные растения и, если это было возможно, старался идти по колее, выбитой гусеницами. Он не подозревал, что все это — и цветущий луг, и город, как и сотни других городов, и синеватый лес, и прозрачные реки с пологими песчаными берегами — обречено на смерть. Внезапно доктор повернул голову и поймал мой взгляд. Через миг я уловил безмолвный вопрос.
— Зачем все это?
Я не стал вдаваться в подробности, выясняя, что доктор подразумевает под это, я лишь сухо ответил:
— Так полагается.
Доктор замолчал. Его разум переполняла причудливая мешанина из обрывков возмущенных чувств и мыслей.
Мы сошли с холма и теперь двигались по ровной, чуть топкой низине. Турпили чавкали, выплевывая из-под гусениц комки грязи. Чтобы не запачкать белоснежные скафандры, шедшие впереди гвардейцы замедлили шаг. Нам пришлось сделать то же самое, колонна растянулась. Вскоре турпили выехали на дорогу и двинулись по ней, вдребезги разбивая блестящее зеленоватое покрытие. Город подступал все ближе. Он выглядел странно неподвижным, почти мертвым. Нельзя было заметить ни единого движения, если не считать таковым причудливую архитектуру, казалось, застывшую в стремительном прыжке.
Это заметил не только я. Из переговорного устройства донесся голос Уртуса.
— Капитан, похоже, жители оставили город.
— Не думаю, — ответил я. — Скорей всего они затаились.
— Капитан прав, — не утерпев, вмешался в разговор старший офицер Ге. — Эти твари попрятались.
Связавшись с истребителями, я велел им пройти над городом. Воздушные разведчики тут же рванулись вперед и растаяли вдали. Мы одолели две трети отделявшего нас от города расстояния, прежде чем истребители вернулись. Они подтвердили правоту моего предположения. Население не оставило город. Просто оно переместилось с окраины в центр, собравшись на большой площади.
— Может быть, бросить туда парочку плазменных бомб? — смеясь, предложил Уртус. Я не ответил.
Сопровождаемые грохотом и лязгом металла, мы вошли в город. Нас встретило холодное молчание. Тумаиты, чьи скафандры препятствовали проникновению внешних звуков, отнеслись к происходящему спокойно, а вот доктору было не по себе. Он не переставая вертел головой, пытаясь понять, что происходит.
Эхо гулко металось меж витиеватых изгибов строений. Вблизи город не производил прежнего чарующего впечатления. Теперь, когда можно было рассмотреть все до мельчайших деталей, вылезли наружу прорехи, тщательно скрывавшиеся за фоном мишурного великолепия. Обнаружилось, что многие строения обветшали, причем некоторые настолько сильно, что были готовы развалиться. Другие находились на полпути к этому состоянию, улыбаясь разводами облетевшей краски. Действительность, спрятавшаяся за яркой оберткой, оказалась не столь радужной. Город походил на перезрелое яблоко, столь лакомое на вид, но уже основательно подпорченное прожорливым червем. Время поработало над ним.
Он был стар, очень стар. Я попытался определить число пережитых им эпох, основываясь на своеобразии стилей строений. Мне удалось насчитать тринадцать различных ордеров, но я не был уверен, что видел все. Тринадцать эпох, ни одна из которых не нанесла городу ощутимого урона. Марагас был на редкость мирной планетой.
Едва я успел подумать об этом, как прозвучал выстрел и огненная вспышка поглотила одно из окон. Гвардейцы немедленно вскинули ружья, взяв на прицел близлежащие строения. Один из офицеров поспешил узнать, в чем дело. Выяснилось, что воину, не в меру впечатлительному, почудилось, что некто целится в него из окна. Не тратя время на раздумия, воин выстрелил. Некто оказался маленьким существом, ребенком по здешним понятиям. Неизвестно, что он делал у окна, но покушаться на жизни пришельцев он явно не собирался. Я наказал воина, понизив его в чине., и велел ему сесть в один из замыкающих турпилей. Олем был возмущен.
— И это все? — прошипел он.
Я не собирался разбрасываться своими воинами и потому ответил:
— А ничего не произошло. Мы имеем дело с несчастным случаем.
Олем задохнулся от негодования.
Спереди донесся негромкий гул. По приказу старшего офицера Ге несколько гвардейцев отделились от общей колонны и исчезли за поворотом. Вскоре от них появилось донесение, что все нормально, и колонна продолжала путь. По мере того, как мы продвигались вперед, шум усиливался, а затем резко, словно его обрубило, исчез. Мы вышли на площадь, запруженную толпою. Здесь были многие тысячи марагасцев, что-то горячо обсуждавших. При появлении турпилей гул затих, поглощенный гробовой тишиной. Толпа всколыхнулась и начала распадаться на две части, образуя проход к возвышению, на котором виднелись несколько фигур. Я осмелился предположить, что это представители Консилиума народов Марагаса. Подозвав Ге, я велел ему разместить турпили и гвардейцев таким образом, чтобы они образовали коридор. Заревели моторы, заставив толпу испуганно попятиться назад, воины рассыпались в цепь и навели на безоружных марагасцев свои плазмометы. Все выглядело чрезвычайно эффектно, хотя и отдавало наигранным фарсом. Про последнее подумал доктор. Мне не было дела до его мнения. Доктор был такой же ничего не значащей марионеткой, как и собравшиеся здесь существа. Парад побежденных. Последний парад!
Небрежно помахивая кауром, я двинулся вперед. За мной последовали лишь доктор и два офицера, настороженные и готовые в любой миг схватиться за рукоять плазменного пистолета. Было до жути тихо. Тишина была тяжелой и жесткой, ее не могли разорвать даже моторы турпилей. Тишина исходила от толпы. Тишина и еще что-то… Через мгновение я понял, что. Это была привычная смесь ненависти и страха, ощущение столь родное, что я едва различил его, запутавшись в клейстере тишины.
Тишина густела, мои ноги начали завязать в ней. В мозгу возникали неприятные ассоциации. Тогда я принялся разрывать тишину, смачно впечатывая подкованные металлом ступни в зеленоватую мостовую. Подражая своему капитану, затопали и офицеры. Лишь Олем шагал едва слышно. Я ощущал, как в нем растет несогласие с тем, что я делаю. Он не принадлежал к числу привыкших побеждать.
Марагасцы любили яркие цвета, предпочитая их крикливые созвучия. Трибуну, на которой стояли хозяева города, покрывало ярко-красное. Впитав в себя полуденные лучи, покрытие нагрелось и сверкало так, что было больно глазам. Я увеличил затемнение маски до максимальной величины. То же сделали и офицеры. Снявший шлем Олем был лишен подобной возможности. Он недовольно кривился и в конце концов, не выдержав, защитил глаза ладонью.
Как выяснилось, этот жест означал многое. Толпа охнула и дружно зашумела. По площади прокатился гул, подобный грохоту стартующей ракеты. Систему связи заполнили встревоженные выкрики тумаитов, заставившие меня обернуться. В толпе происходило неясное движение. Гвардейцы, подавленные необъятностью этого разбуженного монстра, занервничали и были готовы пустить в ход оружие.
— Спокойно! — крикнул я. — Оставайтесь спокойными! Они желают нам мира!
Гвардейцы послушались, стволы огнеметов медленно опустились вниз. Убедившись, что мои слова возымели воздействие, я обернулся к трибуне. Стоявшие на ней марагасцы дружно держали поднятой правую руку, прислоня ее ладонью ко лбу. Доктор Олем, невольный виновник происходящего, никак не мог понять, что так возбудило обитателей города.
— Что случилось? — спросил он, и я к своему удивлению заметил, что щеки доктора розовеют от смущения, вызванного тем восторженным вниманием, которое вдруг стали проявлять марагасцы к его особе.
— Ничего особенного. Ты случайно продемонстрировал жест, означающий у этих существ миролюбие. Они восприняли его как подтверждение того, что мы пришли с миром.