Комарницкий Павел. День ангела

   – До свидания!
   – Теперь уже да. Куда деваться?
   Я ныряю в люк, привычно стукаюсь макушкой. Шиплю от боли.
   «Ты всё понял, что я тебе показала?»
   «Всё. Правда всё. Только не обижайтесь – ничего нового для себя я не узнал. Она моя. Я её. Остальное мелкие детали»
   «Ну-ну»

* * *

   – А, Рома! Гляди-ка, живой! Неужто сумел отбиться?
   Дед Иваныч сладко потягивается. Выходит из машины, пересаживается на кресло справа.
   – Уступаю, значит, место законному владельцу. Поехали.
   Понимание приходит в виде сложного образа – я должен сам научиться управлять ловушкой и шлагбаумом.
   – Точно, Рома. Теперь, похоже, ты сюда зачастишь, так что давай без провожатых обходись отныне.
   Я долго вожусь с разломанным замком, никак не могу завести мотор. Ну, дед…
   Наконец мотор завёлся, и мы тронулись со двора. Ворота бесшумно и плавно распахнулись перед нами, пропустили и тут же сошлись снова.
   Дорога-газон сменяется обычной лесной дорогой, и вот уже впереди блестит вода.
   «Так, Рома, напрягись» – улавливаю я бесплотную мысль деда. Интересно, как это я понимаю, чья мысль?
   «Не отвлекайся. Представляй мокрый асфальт»
   Я представил, что мы едем по мокрому, после летнего ливня, асфальту. Машина въехала на асфальт, разбрызгивая воду. Здорово! А где же густая, липкая грязь?
   Машина тут же рывком осела, будто проломив тонкую корку льда, заюлила и снова выскочила на твёрдый асфальт.
   – Олух и есть. Не думай ни о чём, только об мокром асфальте!
   Лужа наконец кончилась, машина выскочила на лесную дорогу.
   – Стоп, парень! Давай задний ход. Учись, покуда со мной, а то в другой раз завязнешь насмерть. Будем, значит, кататься, покуда не освоишь.

* * *

   «Шестёрка» резво бежит по асфальту, подпрыгивая на колдобинах, и мне кажется, она разделяет мою радость. Мотор пел, ветер пел, и сердце моё пело.
   Солнце неудержимо заваливалось на запад, длинные тени пересекали дорогу. Надо же, уже вечер. Нет, наконец-то вечер. Какой день! Как год. И я с утра не видел Ирочки.
   Мне вдруг страшно захотелось увидеть мою Ирочку. Или хотя бы услышать.
   Да, я же теперь полноценный телепат? Проверим!
   «Ира, Ир…»
   «Ау! Что случилось, любимый? Второй башмак потерял?»
   «Проверка связи. Ты далеко?»
   Бесплотный смешок.
   «Служебная тайна»
   «Представь чего-нибудь»
   В мозгу немедленно всплывает образ кота, жмурящегося от удовольствия.
   «Не отвлекай по пустякам, я работаю. Кстати, проверяют не так. Работай с посторонними»
   С какими посторонними? Кто посторонний? Дед Иваныч посторонний? Или, может, доктор – нет, нет, мама Маша посторонняя? Ау, мама Маша, где вы?
   «Здесь мама Маша, если так угодно» – всплывает в голове бесплотный, безликий голос. – «Что-нибудь умное скажешь?»
   Я слегка опешил.
   «Простите… вырвалось…Всё в порядке, проверка связи»
   Шелестящий смешок.
   «В следующий раз, когда будешь баловаться, называй меня на «ты», обращение во множественном числе дезориентирует. И представляйся сам. Ладно, пусть для тебя я буду мама Маша. Отбой связи»
   Та-ак. Это что же, телепатия навроде сотового телефона работает? А ну-ка!
   «Дед, а дед…»
   «Здесь Дымов. Ты, что ли, Рома? Представляться надо»
   «Я же неучёный. Просвети, Пётр Иваныч»
   «То-то. Ладно, делаешь так – когда вызываешь, представь лицо, значит, и позови, тогда будет вызов. А поодинке эти вещи не действуют, и слава богу, а то такой олух, как ты, и спать бы не дал никому. И Ирке в первую голову. Да, и представляйся всегда, значит, голос-то бесплотный трудно понять, чей. Ещё вопросы есть?»
   «Есть, Иваныч. Как мыслеобразы эти передавать?»
   Передо мной немедленно возник мыслеобраз: чья-то голая задница с прилипшим банным листом. Понятней некуда.
   «Вот так, представляешь явственно во время разговора, и всё. Рома, навыки надо набирать на посторонних, тех, значит, кто телепатией не владеет. Приедешь домой, и айда, в Москве народу много, читай мысли направо-налево. Всё у тебя?»
   «Спасибо тебе, Иваныч, выручил»
   «Бывай здоров. Ночами только без дела не буди, я засыпаю трудно»
   Вот оно что. Вот, значит, каких посторонних имела в виду Ирочка. Понятно.

* * *

   Ну наконец-то я добрался до своего логова. Сейчас в душ – и спать! И есть не буду – во-первых, некогда, во-вторых, нечего – уезжая, я почистил и отключил холодильник. И спать хочется зверски.
   Ключ проворачивается в замке, дверь с лёгким скрипом открывается. В квартире темно, я не включаю света в прихожей, скидываю дарёные дедовы штиблеты и прохожу в комнату. Щёлкает выключатель.
   – Ау! Привет, любимый!
   Я ошалело таращусь на Ирочку, сидящую на краю дивана. Нет, не может быть!
   Меня охватывает буйная радость. Значит, она в Москве. Ну конечно! Она прилетела раньше меня, проникла в квартиру и ждёт меня. Неужели наврала про задание?
   Она огорчённо качает головой:
   – Как всё-таки ты безобразен. Нет, не внешне. Ты почему так плохо подумал обо мне? Я никогда ещё не лгала родным и близким, да у нас это и невозможно. Сейчас же обними меня, пока я не обиделась!
   Я широко шагаю к ней и крепко, порывисто обнимаю. Мои руки захватывают пустоту, и я валюсь сквозь неё на диван. Вскакиваю.
   Она смеётся. В моём мозгу возникает образ кота, разочарованно шарящего лапой в пустом горшке.
   – А меня, значит, обманывать можно? Я, значит, не родной?
   – Ты самый родной, и я больше не буду. Да тебя скоро и невозможно будет обмануть, ты уже улавливаешь эмоции. А это связь, Рома, и я сейчас на базе. Вернулась с задания. Поговорим?
   Я смотрел на неё, любуясь. Золотистые кудряшки растрепались. Обросла, и от этого стала ещё красивее. Сидит, склонив голову чуть набок, ноги сложены по-турецки, локти упёрты в колени, и маленький острый подбородок утонул в сплетении тонких пальцев. Крылья сложены за спиной, и она даже не пробует прикрыться. Зачем? Я знаю её тысячу лет. Моя, моя!
   – Я удрала утром, вовремя подвернулось одно дело. Мама должна была перекипеть. Очень удачно, что папы нет. Мне было бы много труднее.
   Я вдруг ощутил настоящий страх. Запоздалый, как эхо взрыва. Папа вернётся и скажет твёрдое «нет». Не отдаст. Не отпустит. Не позволит Ирочке связать свою судьбу с дикарём, нет, хуже – хищным зверем. Примет меры. Да плевать, в конце концов, что будет со мной – что будет с ней?
   «Успокойся. Мама перевела тебе наш разговор, я знаю. Чтобы ты понял – сломать мою судьбу можешь только ты»
   Меня охватывает такой прилив нежности, что я перестаю дышать.
   – А хищничать ты будешь только в моё отсутствие, – она смеётся, – я тебя буду кормить молоком, сыром и яичницей. Знаю, знаю, ты мечтаешь сейчас о расчленённых трупах животных.
   – Я всеядный, правда. Согласен на сыр и яичницу. И на молоко. Я голодный, и дома шаром покати.
   Она вдруг настораживается, протягивает руку в пустоту перед собой. Рука почти по локоть исчезает, словно обрезанная невидимым кругом. Наверное, перед ней какой-то пульт, не входящий в объём передаваемого изображения.
   – Извини, Рома, потороплюсь. Хорошо, что ты знаешь наш с мамой разговор. Я приду к тебе, приду, но не так скоро. Месяц, два, может, три – мне надо закончить работу, и потом ещё больше месяца из меня будут делать… твою женщину.
   Она вдруг отчаянно посмотрела на меня, и в глазах её стояли слёзы. Я перепугался.
   – Что, что? Неужели это так опасно? Родная моя, не пугай!
   – Нет, Рома, ты не понимаешь. Стать бескрылой, навсегда. Ну почти навсегда.
   – Маленькая моя!!!
   Чем, ну чем я мог её утешить? Я готов был вырвать из груди сердце, только бы ей стало чуть легче.
   Она рассмеялась, смахнула слёзы.
   – Вот мне и легче, правда. Нет, Рома, мне мало сердца. Мне нужен ты целиком.
   В её глазах опять прыгали искорки смеха.
   – Ты купишь мне дельтаплан?
   – Маленькая моя… Бедная…
   И даже обнять её я не могу.
   – Ладно. Без крыльев я смогу, Рома, а вот без тебя – нет.
   Мы молчим, и меня душит нежность.
   Она вдруг фыркает, смеётся в голос.
   – Ничего, скоро я стану большой. Ты хочешь большую и мягкую женщину, Рома?
   Я молчу.
   «Неужели ты не понимаешь? Я хочу тебя, саму тебя, как бы ты не выглядела. Правда»
   Она смотрит мягко, нежно, как тогда, утром.
   «Я знаю. И всё-таки, имея возможность выбрать, глупо отказываться»
   «Я приму тебя любой»
   Она в раздумье. Закусила нижнюю губку, тряхнула кудряшками.
   – Ладно. Беру командование на себя.

* * *

   Вот уже вторую неделю я живу странной, двойной жизнью. Днём я слоняюсь по московским улицам, всматриваясь в мысли множества прохожих. Нарабатываю навык.
   Господи, чего только не роится в головах людей! Поначалу я просто оглох и ослеп от наплыва мыслеобразов множества людей, толпы, заполняющей московские улицы. Это выглядело так, будто смотришь кино, где сумасшедший киномеханик запустил сразу десятки киноаппаратов, заряженных кусками лент – сюжетов из разных фильмов. Ничего невозможно разобрать!
   Лишь постепенно я начал выделять из хаоса мыслей отдельные связные отрывки. Вскоре я понял, что надо сосредоточиться на ком-то одном, ведя его глазами и мыслью. Дальше пошло легче. Как езда на велосипеде – стоит только научиться держаться в седле, а дальше мозг сам запомнит, что и как надо делать.
   Хуже было с эмоциями. Эмоции у обитателей нашей славной столицы явно преобладали над связными мыслями, часто просто забивая всякую способность мыслить. Оно понятно – жизнь давит, прессует, и на работе нелады, и дома проблемы, инфляция, мафия, коррупция – да мало ли отмазок у человека, не желающего понять, кто он на белом свете, сесть и подумать – зачем это всё?
   «…Маринка, сука, так и рвёт за карман. Не баба – акула, ей-богу. И развестись сейчас никак нельзя – тесть сидит в кадрах, он и с директором вась-вась, нагадит, вся карьера псу под хвост…»
   «…Да, если Данилов пролезет, всем нам крышка, и тему прикроют. Надо препятствовать, подключить старика, пусть поколышет мозгами…»
   «…Хату брали они, это точно. Васька ещё не опросил жильцов, чего тянет? Ладно, пока этого сучонка от…здим, расколется. А может, и ту хату навесим им же…»
   «…Ладно, Коленька, я это тебе так не оставлю. Нет, и чего он в ней нашёл? Швабра шваброй. Да нет, и шваброй её не возьмут – та хоть прямая, а у неё ноги кривые – смотреть страшно. И очки на пол-морды…»
   На третий день я научился брать мысли людей, не видя их глазами. Это было не труднее, чем езда на велосипеде без рук – привычка брала своё.
   Ещё немного погодя я начал различать ауру людей – размытые, переливающиеся прозрачные коконы. Они были разного цвета, и кроме того, в них вспыхивали сполохи сильных эмоций.
   Дополняли ощущения инфракрасное и ультрафиолетовое зрение, стараниями доктора – нет, мамы Маши – приобретённое мной. Плюс я видел биение сердец, даже спрятанных под одеждой, такие размытые, пульсирующие пятна.
   Я пока не знал, что мне делать с этим внезапно свалившимся на меня богатством ощущений. Да, я видел, но многое понять не мог. Все существа, в сущности, видят не глазами, а мозгом. Вот у совы зрение куда лучше человеческого, а толку? Всё, что может понять сова из бесконечного разнообразия и богатства окружающего мира – определить, где прячется мышь.
   Переполненный впечатлениями, я возвращался домой, падал на диван и какое-то время просто глубоко дышал, ни о чём не думая, пытаясь распрямить деформированные мозги. Чужая злоба давила особенно, и я иной раз даже промывал желудок, чтобы как-то избавиться от горькой кислятины, грозившей перекинуться на душу.
   А потом у меня начиналась другая жизнь. Главная.

* * *

   «Ау, любимый! Как ты?»
   «Плохо. Мне без тебя плохо, понимаешь?»
   Я ощущаю её эмоции – сострадание и нежность. Одновременно в мозгу всплывает образ: кот, уныло сидящий перед пустой миской.
   «Ну потерпи. Я же терплю? Вот и ты терпи»
   «Тебе хорошо, ты тренированный агент. Мясо сырое можешь есть. А я плохо переношу пытки»
   «Я стараюсь, Рома, делаю всё, что могу. Ещё три дела добью – так сказала? – и буду готовиться. Да, папа вернулся, и ты приготовься, будет визит»
   Я чувствую некоторый мандраж, но того страха нет. Я верю моей Ирочке. Она сказала, что сломать нашу любовь можем только мы сами.
   «Успокойся, папа очень умный, он считает на много ходов вперёд. Сказать по-правде, я больше боялась мамы»
   «А как он нанесёт визит?»
   «Я не знаю. Думаю, будет видеосвязь. А может, посетит во плоти – он такой»
   «Мне оставить дверь балкона открытой? Или будет телепортация?»
   Шелестящий, бесплотный смех.
   «Ни о чём не беспокойся, папа сделает всё сам. Больно тебе не будет»

* * *

   Я сидел на кухне, чистил картошку. Отпуск кончался, а я всё ещё не решил, как жить дальше. То есть главное я знал – мы с Ирочкой должны быть вместе, всегда вместе, и мы будем вместе. Но вот детали…
   Я чувствовал, что не могу больше заниматься такой работой. Не буду. Не хочу тратить свою жизнь на обслуживание бездушных механизмов, когда кругом столько боли и зла. Я должен делать что-то для людей, помочь им избавиться от дерьма. Но как? Я не знаю.