– Нет, не так!
   Карие, с золотой искрой омуты глаз. Водопад каштановых волос, словно Ниагара. Губы, от которых невозможно оторваться…
   – Уф… – она облизнула губы, прервав бесконечный поцелуй, грудь высоко вздымалась. – Ну что, пойдем баиньки?
   – Беспременно баиньки! Архиобязательно…
   И вновь долгий, бесконечный поцелуй, прервать который физически невозможно…
   – Ну все уже, все… – она выскользнула из объятий. – Я в ванную.
   – А я? Как же я?
   – А ты сегодня отдельно. Я так хочу. Займись пока оборудованием алькова. Да не вздумай вытащить на свет божий то ужасное байковое одеяло!
   – Да, мэм! Будет исполнено, мэм!
   Развернув диван-«книжку», щедро возведенный женой в ранг алькова, Чекалов все же не утерпел – взял в руки рацию.
   – Вовк, ты где?
   Пара секунд, и ответный голос, перемежаемый шелестом помех.
   – Подъезжаю. Дома уже почти. Чего тебе не спится?
   – Да спится, спится. Спок ночи!
   Положив коробку «Имулы» на изголовье ночного столика, Алексей улыбнулся. Ну вот… Пустые страхи пугают ночью детишек. Все будет хорошо.
   Хлопнула дверь ванной, и в комнате появилась она… И все мысли разом вон из головы, остался только тонкий звон на грани слышимости, будто где-то в углу зудел комар.
   – У вас есть пять минут, милорд. Пока я сушу волосы, – Юля, не стесняясь, сбросила обширное махровое полотенце, в которое была замотана, накинув вместо него халат прямо на голое тело. – После чего дама утратит всю накопленную за день страсть и будет сопеть в две дырки. Правда, устала я чего-то, – улыбка слабая, чуть виноватая.
   – Я сейчас… Я мигом!
   Ночной напор воды был силен, и душ вместо обычного вяло моросящего дождичка колол кожу упругими струями. Чекалов торопливо тер себя жесткой мочалкой, смывая следы нахальной ящерки, вознамерившейся бегать по его спине. Все будет хорошо. Они таки сделали это… Сегодня сделали. И дальше пойдут… Все будет хорошо. Все. Будет. Хорошо.
   Юля уже лежала в постели, укрывшись одеялом до подбородка. И коробка «Имулы» лежала рядом, прямо у изголовья. Не так, как ее оставил Алексей.
   – Не утерпела… – виновато улыбнулась жена, поймав невысказанный вопрос взглядом. – Дома он уже. Не злись на дуру-бабу.
   – Это кто здесь дура? – возмутился Чекалов. – Это кто здесь баба? Нервишки у нас с тобой расшатались, вот что я скажу… ну-ка, подвинься…
   И все в мире стало призрачным, ненастоящим. Все, кроме нее…
   Потом, когда все кончилось, и она уже лежала на его плече, расслабленная и умиротворенная, прижавшись всем телом – белья в постели дома Юля обычно не надевала, называя это «обидеть мужа комбинацией» – он внезапно признался:
   – Юля, Юль… Сегодня, как Вовке уезжать, мне так паршиво сделалось чего-то. Знаешь, такое ощущение, будто ящерка холодная вдоль позвоночника бегает. Туда-сюда, туда-сюда…
   – Хм? – она открыла глаза. – Похоже. Очень даже похоже…
   Ящерка, изгнанная было контрастным душем, немедленно объявилась вновь.
   – Ты о чем?
   – О том же, о чем и ты. У меня были сходные ощущения. Только еще вдобавок… впрочем, это детали.
   Ночник-бра, собственноручно сработанный Чекаловым из телефонной коммутаторной лампочки (Юля не любила темноты в доме) давал слишком мало света, и глаза жены казались сейчас бездонными.
   – Вы оба гении, Лешик. И ты, и Володька. Я не для комплимента это говорю, констатирую факт. Вот только, как всякие гении, вы высокомерно игнорируете то, чего не понимаете.
   Вопрос «чего именно мы не понимаем?» уже готов был сорваться с языка, но Алексей вовремя его прикусил. Чтобы не спугнуть. Когда Юля начинала говорить вот таким ровным, размеренным, слегка сонным голосом… Уж кто-кто, а Чекалов хорошо знал, что такое озарение.
   – Ваш проект «Лазарус» покуда ущербен. В нем не хватает вот этого… Человек – не биомашина, Лешик, состоящая из деталей-белков. Это верно для вирусов там, бактерий разных… Очевидно, верно и для мух. И даже для рыб и лягушек, вероятно… Но с какого-то момента, по мере усложнения организма – хлоп! – количество переходит в новое качество. Мы говорим – «человек существо духовное», мы упоминаем душу… но понимаем ли мы, что именно стоит за этим?
   Ее глаза чуть мерцали в полумраке.
   – Что такое любовь, Лешик? Этот мир материален, значит, и все в нем имеет материальную основу. И любовь, да… Только не надо приплетать гормоны и прочее. Это все бормоталово для дебилов, как ты говоришь. Вот я спрошу тебя, только не обижайся… Ведь до меня ты же знавал девушек? Не надо, не отвечай, это пока вопрос риторический. А вот вопрос по сути. Ты имел тогда те же ощущения… ну… что и сейчас, со мной?
   – Ничего похожего, – совершенно искренне ответил Алексей.
   – Верю. Даже не верю – знаю. Потому что и у меня… ничего похожего. Потому что это не просто секс, Лешик. Это любовь. А ведь с точки зрения биомеханики все то же самое – и гормоны, и отросток, и дырка…
   Ее глаза бездонны, как сама Вселенная.
   – Не все так просто в этом мире. Задумывался ли ты, Лешик, отчего нам бывает грустно, когда грустит кто-то другой, и весело, когда кругом веселятся? Ведь, казалось бы, никаких объективных причин для этого нет. Не нашел ты кошелек, набитый купюрами, не повысили тебя по службе… А вот просто смеется незнакомый ребенок, и ты улыбаешься. Отчего? Вопрос…
   Пауза.
   – Наверное, есть в людях что-то… какой-то приемник, позволяющий чувствовать чужую радость и боль…
   – Не у всех, – не удержался от реплики Алексей. – Мы с тобой знаем массу примеров людей, абсолютно глухих и к чужой радости, и к чужой боли.
   – Верно, Лешик, есть такие примеры. Только это означает всего лишь, что тот приемник у данного гражданина либо неисправен от рождения, либо сломан, скажем так, в процессе эксплуатации. Либо выключен волевым усилием. Ну отключил человек свою совесть, чтобы не мешала ему по жизни идти широким шагом…
   Пауза.
   – А бывает еще хуже. Когда приемник настроен неправильно, и выдает сигналы обратной полярности, скажем так. То есть чужая боль вызывает чувство удовольствия. Такие дефектные особи называются садисты.
   Долгая пауза.
   – И если бы это было все… Есть вещи, и вовсе нам непонятные, Леша… Ощущение неясной опасности – ладно, это еще можно списать на «обработку отрывочной информации подсознанием, когда нет явных доказательств, достаточных для осознания». Но ведь бывает и так, что нет ее вовсе, никакой явной информации, а холодок по спине… Ощущения чужого взгляда, со спины – какие такие органы чувств улавливают это? То же озарение. Вот откуда сейчас у простой русской бабы, только что мужем взятой, такая россыпь перлов? М? И я не знаю… откуда-то оно приходит, и все. Думаю, и у вас с Володькой примерно так же, только вы, как мужчины, самоуверенно относите это к продукции собственных мозгов. Типа как компьютер вычислил… Верно, мозги тут имеют значение, и даже очень большое, но только ли они?
   Теперь Чекалов боялся даже громко дышать. Не спугнуть, только не спугнуть… Вот-вот, сейчас треснет хрупкая невидимая грань, рассыплется с неслышимым стеклянным звоном, и откроется… Озарение – не пустой звук.
   – Вот когда вы с Володькой учтете все это, поймете суть и переведете в компьютерные символы, это и будет Формула Настоящего Человека. А не того биоробота, коим вы его сейчас представить тщитесь…
   Ее глаза блеснули в полумраке неожиданно ярко.
   – Впрочем, в том виде, как сейчас, ваш «Лазарус» тоже можно использовать. Еще как можно… И лечение фенилкетонурии этой тут совершенно побочный продукт. До сих пор необходимых боевых биороботов, киллеров и прочих катов изготавливали кустарно, притом зачастую из дефектного человеческого материала – поскольку не дефектный труднее в обработке… А тут, пожалуйста – такие перспективы… Не страшно, Леша?
   – Страшно, – снова совершенно искренне признался Алексей. Потому что врать Юльке глупо.
   – Вот и мне страшно… Помнишь, как вы спорили с Володькой тогда, на Новый Год? «Человек – переходная ступень от обезьяны к Богу» А всегда ли к Богу? А если к дьяволу?
   Долгая, долгая пауза.
   – Так что глупости это все, что тут Володька говорил. Насчет домика в Калифорнии и прочее… И придется вам… нам… идти до конца. Завершить тот самый процесс перехода от обезьяны к Богу.
   Алексей испытующе смотрел на жену, словно видя впервые. Понимает ли она, что сейчас сказала?
   – И не смотри на меня такими страшными глазами, – чуть улыбнулась Юля. – Кто-то же должен был открыть Америку, рано или поздно. И на Луну полететь. Тут то же самое… И отчего бы этим великим человеком не стать моему мужу?
   – Я знал, что моя жена невероятно умна, – задумчиво произнес Алексей, – но чтобы настолько? Лао Цзы отдыхает…
   Она тихонько засмеялась.
   – Не думаю, что твой хваленый Лао Цзы получил бы на нашем курсе «отлично» по философии, не говоря уже о красном дипломе, а вот твоя жена сумела, поди ж ты… Так что все верно.
   Она подняла голову.
   – Я мало что понимаю в этом вашем аденине-гуанине, зато в людях и душах человечьих кое-что смыслю. Специалист я, Лешик, профессионал.
   Взгляд ее упал на настенные часы, здоровенную пластмассовую сову, в одном стеклянном глазу которой горели цифры, означающие часы, в другом – минуты.
   – Ой, уже полтретьего ночи! Давай спать, мне завтра к десяти на работу. Буду выглядеть как лахудра синюшная…
   – Ты спи, спи… – Алексей заботливо прикрыл жену, поцеловал, как ребенка. – Я сейчас…
   – Хм… Опять в тетрадку мудрые мысли?
   – Ну а как иначе? Ты тут такого наговорила… Такие мудрые мысли заспать, история же потом не простит ни за что!
* * *
   Тьма колыхалась вокруг, распадаясь на неясные образы, чем-то неуловимо похожие на летучих мышей. Тьма бормотала пьяными голосами, хихикала мерзко и злорадно. В этом бормотании нельзя было разобрать ни единого членораздельного слова, и тем не менее смысл угадывался четко и однозначно – все равно победа будет за ней, за мерзкой реальностью, и всякое сопротивление доморощенных гениев глупо и бесполезно…
   Телефон грянул, точно пулемет, сухими трескучими очередями, разом вырывая из объятий зыбкого тревожного сна. Чекалов зашарил рукой по столику, стоявшему у изголовья, рука натыкалась на разнообразные ненужные предметы – кувшинчик с водой и стакан, книжку, очевидно, ту самую, что читала с вечера Юля, какой-то толстый журнал, шелковистый предмет дамского туалета… коробку «Имулы»… рация… значит, это звонит не Володька…
   – Слушаю, – хриплым со сна голосом произнес Алексей в трубку.
   – Квартира Чекаловых? – голос в трубке мужской, молодой и напористый. – Мне нужен Чекалов Алексей Борисович.
   – Да, это я, – Алексей подобрался. Юля, проснувшись, хлопала глазами, в которых сонную поволоку стремительно сменяла тревога.
   – Вам знаком Белоглазов Владимир Сергеевич?
   – Естественно. Что произошло? – Чекалов сел на диване, чувствуя, что нахальная ящерка, вчера вечером резвившаяся на спине, теперь добралась до сердца.
   – Произошло убийство, – голос в трубке профессионально-ровен. – Гражданин Белоглазов убит. Я попрошу вас подъехать по адресу… адрес вам известен? Хорошо… Желательно прямо сейчас.
   И все, и короткие гудки. Алексей опустил трубку, беспомощно оглянулся на жену, судорожно прижимавшую одеяло к груди.
   – Володька… убит, – он все-таки смог произнести это слово чужим, деревянным голосом. Юля молча зажала ладошкой рот, глядя на мужа огромными, отчаянными глазами. – Я поеду, Юль.
   Пластмассовая сова на стене таращилась стеклянными глазами, в глубине которых горели зеленые цифры – 07-13. Семь часов тринадцать минут, восьмой час утра… В памяти немедленно всплыло вчерашнее Юлькино: «час, когда Зло властвует над землей безраздельно»… Теперь, похоже, Зло не намерено ограничивать себя определенными часами.
   – Я с тобой, – Юля принялась решительно одеваться.
   – Тебе на работу…
   – Там видно будет. Леша, я с тобой.
   – Юль…
   – Все, я сказала!
   Таким тоном Юля говорила крайне редко. Как опытный психолог-профессионал, она твердо знала: если не хочешь превратить родного мужа в домашнего кота, день-деньской валяющегося на диване, мужчина в доме должен быть голова. Ее вполне устраивала скромная роль шеи, умело направляющей ту самую голову.
   На улице дул неровный, порывистый ветер, свистевший в голых ветвях тополей и кленов. Февральский рассвет занимался неохотно, окрашивая небо в грязно-серый цвет, с серых фасадов домов таращились квадратные желтые глаза окон. И снова где-то на грани ощутимости послышался Чекалову мерзкий шипящий смех злобной реальности. «Сдавайся, человечек. Сопротивление бесполезно».
   Юля, плотно сжав губы, уцепилась за его рукав, точно утопающий за спасательный круг. Ни единой слезинки не было в сухих, огромных глазах – только огонь и боль. Алексей попробовал изобразить на лице некое подобие ободряющей улыбки, но рот предательски задергался, и Юля чуть качнула головой – не надо, не сейчас…
   Извозчика удалось поймать почти сразу – какой-то частник-«бомбила», активно работающий в утренние часы, распахнул дверцу «копейки».
   – Вам куда?
   – Поехали, – Чекалов ввалился на заднее сиденье, втащив за собой жену. – Поехали… Я плачу, – ему все-таки удалось правильно поставить ударение на последнем слове.
   Возле крайнего подъезда дома, где обитал в последнее время Володька, стоял милицейский УАЗик, водитель-сержант лениво курил, опустив боковое стекло. Он проводил супружескую чету взглядом, ничего не сказав.
   На лестнице пахло мочой и еще чем-то непередаваемо мерзким. Алексей толкнул ногой ободранную дверь, ведущую в недра коммунальной квартиры, и очутился в мрачном коридоре, загроможденном какой-то рухлядью – от велосипедной рамы до оцинкованного корыта с изрядной пробоиной в днище. И встал как вкопанный. На полу, залитому чем-то темным, неровной меловой чертой был обведен контур лежащего человека. Юля издала сдавленный горловой звук.
   – Чекалов Алексей Борисович, насколько я понимаю? – следователь, молодой лобастый лейтенант сидел на колченогом стуле, держа на коленях раскрытый планшет. – А вы?.. Представьтесь, пожалуйста.
   – Чекалова Юлия Семеновна, – ровным деревянным голосом произнесла молодая женщина, остановившимся взглядом разглядывая страшную лужу и меловой контур.
   – А… Ага, – милиционер принялся записывать в блокнот. – Я следователь райотдела МВД Сазонов, Николай Михайлович. Очень хорошо, что вы подъехали. Давайте будем разбираться.
   Следователь принялся задавать какие-то вопросы, Алексей механически отвечал. На какие-то вопросы отвечала Юля… он не вникал. Перед глазами стояла темная, полузасохшая уже лужа и меловой контур.
   – Простите, что? – очнулся Алексей.
   – Я спрашиваю, сколько примерно выпил покойный?
   – Четыре рюмки. Белого десертного вина. Не примерно, а точно… Простите, какое это имеет значение?
   – Прямое. Четыре… а в граммах?
   – Ну… там по пятьдесят грамм, или шестьдесят…
   Следователь, склонив голову набок, внимательно рассматривал Чекалова. Как экспонат краеведческого музея. Очевидно, сам факт, что здоровые молодые мужики за ужином вместо стакана питательной и вкусной водки употребляют по каплям десертное вино, рекомендованное для детских дошкольных учреждений, был для лейтенанта чем-то сродни явлению снежного человека… или марсиан.
   – Юлия Семеновна, вы подтверждаете показания вашего супруга?
   – Да. Подтверждаю.
   – Ладно… – следователь, вздохнув, заканчивал строчить в бумагах. – Давайте будем подписывать протокол. Прочтите и вот тут, на каждом листе…
   Почерк у лейтенанта оказался что надо – ровные, четкие, почти печатные буквы. «Около 5-00 утра гр. Чушмо А. В., находясь в нетрезвом состоянии, затеял бытовую ссору с гр. Белоглазовым В. С., также находившимся под воздействием спиртного. В ходе конфликта гр. Чушмо А. В. нанес гр. Белоглазову В. С. ножевое ранение в область живота, от которого гр. Белоглазов В. С. скончался спустя примерно 10 мин. Бригада «скорой помощи», прибывшая на место происшествия одновременно с оперативным нарядом, зафиксировала смерть пострадавшего… Показания гражданина Чекалова А. Б…»
   – Простите, вы уверены, что формулировка верна? – Алексею теперь казалось, что вместо него говорит кто-то, имеющий к гражданину Чекалову А. Б. весьма косвенное отношение. – Я имею в виду воздействие спиртных напитков…
   – Разве я неверно отразил ваши показания? – лейтенант удивленно поднял бровь.
   – Двести грамм белого десертного…
   – Ну то есть вино не является спиртным напитком, вы хотите сказать?
   – Является.
   – Тогда в чем дело? Заметьте, я не употребил выражение «в нетрезвом состоянии».
   Больше не споря, Алексей подписал протокол. Возразить лейтенанту было нечем. Все правильно, все верно… Для него это самоочевидная бытовуха, пьяная драка между соседями по коммуналке. Один, находящийся под воздействием спиртного несколько более, зарезал другого… Эка невидаль…
   – Какой светильник Разума угас… – медленно, будто в трансе, произнесла Юля. – Родителям его надо сообщить…
   – Так кто будет забирать тело? – милиционер застегивал свой планшет. – Родители? Или бывшая жена его? Ваше мнение…
   – Жена… – Алексей криво усмехнулся. – Вот это вряд ли. Она его сюда, собственно, и определила. Квартиру оттяпав.
   – Ясно… – впервые в глазах следователя протаяло нормальное человеческое сочувствие. – Родители, значит… Далековато старикам ехать.
   – Похоронами займемся мы, – твердо сказал Алексей. – Это возможно?
   – Возможно, если будет письменное согласие родителей его… раз он в разводе и все такое…
   – Одна просьба, лейтенант, – медленно, ровно произнес Алексей. – Могу я увидеть этого подонка? Мне ничего не надо, просто взглянуть в глаза…
   – В глаза, говорите… – следователь потер лицо рукой. – Я бы и сам не прочь, чтобы не тянуть с этим делом… Только, боюсь, раньше обеда он не прочухается. Буен оказался гражданин Чушмо, оказал активное вооруженное сопротивление работникам правоохранительных органов… Так что слегка наваляли ему ребята. Ну и принял он внутрь, я так полагаю, не меньше литра… гм… белого пшеничного вина. Так что увидеть его вы сможете разве что на суде.
   На улице по-прежнему дул резкий, порывистый ветер. Хмурый февральский рассвет все-таки одолел тьму, но окружающий мир от этого так и не стал цветным. Серый, грязный асфальт, серый, грязный снег… Вот только желтые немигающие глаза окон погасли, и теперь фасады домов пялились на мужчину и женщину, стоявших на обочине, темными пустыми провалами.
   – Мне заехать надо бы на работу, Леша… – жена, казалось, намертво приросла к его руке, вцепившись в локоть словно сведенными судорогой пальцами. – Клиентов обижать нельзя, не виноватые они ни в чем.
   – Работать будешь сегодня?
   – Я же психолог… – Юля улыбнулась одним уголком рта. – Похожа я сейчас на психолога? Так что какая работа… Нет, просто надо все делать по-человечьи, не по телефону…
   – Ну, тогда я с тобой, – вздохнул Чекалов, прижимая ладонью к рукаву узкую кисть жены. – Мне на пост к восьми вечера только…
   – Спасибо, Лешик… – она вновь чуть улыбнулась, одним уголком рта. – Ты прав. Не надо нам сейчас расставаться. Нехорошо, неправильно…
   Обратно они возвращались на общественном транспорте, поскольку спешить было некуда, да и расходы на такси не были предусмотрены в негустом бюджете семьи Чекаловых. Алексей вспомнил милицейский УАЗ, дежуривший возле володькиного дома… бывшего… Вообще-то мог бы товарищ лейтенант и любезность оказать, доставить свидетелей туда и обратно на служебном транспорте, поскольку, не явись они пред очи, пришлось бы ему самому кататься для съема показаний… Не доставил. Бензин экономят, не иначе – потому и оперативная машина на месте стоит, не отъезжает…
   Автобус трясся, неохотно отползая от остановки, и вообще всем своим видом давал знать, насколько опротивела ему эта работа и вообще реальность. Или это настроение водителя передавалось машине?
   – Ящерка, Лешик… – Юля смотрела в грязное стекло. – Не зря бегала, выходит…
   – Замолчи, – коротко бросил Чекалов, чувствуя, как все переворачивается внутри от холодной справедливости этих слов. Надо было колом встать, в дверях растопыриться, но оставить Володьку ночевать… Убедить, уговорить, не так уж это и трудно… не знаю, ноги ему переломать… да хоть бы и с Юлькой положить, один раз бы стерпел, но был бы жив, ведь был бы он сейчас жив!!!
   Дома было тихо, только чуть слышно бормотало настенное радио. Жена взялась перемывать посуду, и он знал, отчего – Алексея тоже успокаивало это занятие. Взгляд блуждал по кухне и вдруг наткнулся на полупустую бутыль с яркой наклейкой. Рядом стояла недопитая рюмка на длинной ножке.
   Юля расплакалась сразу, будто прорвало плотину. Чекалов обхватил ее, прижал к груди, и она охотно приняла его сочувствие, прижавшись, словно котенок.
   – Ну все, ну все… Ну все уже, ну… – бормотал он, гладя жену по голове и плечам, целуя куда попало, и рыдания стихали, сменяясь короткими всхлипами.
   – Ладно, Лешик… Давай завтракать… – успокоившись, вздохнула Юля. – Пора…
   – Я не хочу, – Алексей даже удивился. Как в такой момент вообще можно думать о еде?
   – Хочешь, не хочешь, а надо, – ее глаза мудры и печальны. – Поминки придуманы не зря, Лешик. Уж ты мне поверь, как профессионалу.
   Еда, судя по первым глоткам, казалась картонной, но уже спустя пару минут, равномерно и монотонно жуя, Чекалов обнаружил, что острая, неизбывная тоска вроде как немного слабеет. Притупляется, что ли… Выходит, права Юлька. Профессионал… И хотя случай для научных изысканий вроде как был вовсе неподходящий, внутри заворочался ученый-исследователь. Отчего так?..
   – Отчего так? – Алексей даже не заметил, что говорит вслух.
   – В смысле? Легче? – проницательно спросила супруга, глядя из-под мохнатых ресниц.
   – Ну… да, в общем. Отчего?
   Юля вздохнула, переправила в мойку опустевшую тарелку.
   – Я бы могла тебе рассказать… Но сейчас?..
   – В том числе и сейчас, – неожиданно жестко сказал Чекалов. – Смотреть пустым взглядом в стену и страдать… Володька бы не одобрил. Ученый должен мыслить. Теперь мне придется делать это за двоих.
   Пауза.
   – Как скажешь, муж мой… О чем мы, то бишь? Да… Прием пищи, это одна из важнейших и древнейших функций любого живого организма. Основополагающая, можно сказать. Важнее может быть лишь инстинкт продолжения рода, и то не всегда. Прием пищи влияет на мозговые центры в древней подкорке. Эти сигналы забивают сигналы более высокоорганизованных, молодых отделов больших полушарий, ответственных за тонкую душевную организацию. Если совсем упрощать, глубоко страдать и в то же время жевать невозможно. Вот так примерно. Нужно глубже?
   – Пока достаточно, – вздохнул Алексей. – Спасибо, Юльчик, сыт я. Посуда на мне сегодня. А на тебе разговор… с родителями Володькиными. Сможешь?
   – Придется, – без улыбки ответила Юля.
   Вода из крана с шипением била в тарелку – он нарочно сделал погорячее, чтобы почти ошпаривало руки, отвлекая… В комнате было слышно, как Юля разговаривает с телефонисткой, заказывая разговор с деревней, куда уехали Володькины старики, оставив сыну московскую квартиру… Чекалов скрипнул зубами. Да, и в этом тоже часть его вины. Ведь знал же, видел, что из себя представляет Карина. Высокая, яркая, стройная… тьфу! Такие дамы любят победителей. И, по большому счету, вообще любить не способны, искренне обожая только себя. Мужчинам они предоставляют право… Он криво усмехнулся. Цена-то любой такой красивой-яркой – десять долларов в час, и если дама не согласна, следует просто выбрать другую. Как мог Володька купиться? Вопрос, однако… что есть красота? И почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде? Уж это кому как… Володьке вот достался пустой сосуд, со змеей внутри… Это ему, Чекалову, сказочно повезло…
   В комнате вновь заговорила Юлька – похоже, дали соединение… Надо бы подойти, поговорить с дядей Сережей… нет. Нет. На похоронах встретиться, это ладно еще…
   – Леша, иди сюда! На, поговори с дядей Сережей!
* * *
   Дверь аптеки отворилась со стеклянным, мелодичным перезвоном. Чекалов мельком глянул на настенные часы – шесть минут до закрытия, успел…
   – Доброго окончания рабочего дня, девчата.
   – О, кто к нам пришел!
   – Ох, рано встает охрана!
   В аптеке к концу рабочего дня было малолюдно. Какая-то бабулька, старательно укладывающая в недра клеенчатой хозяйственной сумки времен товарища Сталина многочисленные упаковки лекарств, поджав губы, исподлобья глянула на Чекалова. Очевидно, по мнению старушки, такому парню следовало валить лес в Сибири, а не кормиться возле аптеки… все они тут собрались, паразиты, норовящие урвать кусок от ее, бабулькиной, кровно заработанной пенсии… Следующий за бабулькой клиент, костлявый мужичок с явными признаками алкогольной абстиненции, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, то и дело поглядывая на часы. Более посетителей не имелось.
   – Вам что?
   – Два по сто настойки пустырника! – фраза была сказана таким тоном, что поневоле ожидалось продолжение: «… в один стакан!»
   Дождавшись, пока отоварившийся клиент покинет аптеку, заведующая подошла к двери и вывесила на стекле табличку «Закрыто».
   – Однако, что это инкасса не едет, давно пора… Ага, вот они, легки на помине!
   Алексею с какого-то момента казалось, что он раздвоился. Одна часть, грубо-телесная, разговаривала, отвечала на вопросы и даже сама задавала их… Ехала куда-то на автобусе, считала на калькуляторе расходы на погребение, звонила в похоронную контору… На почту сбегать успела, кстати, чтобы получить телеграмму-подтверждение, дающее гражданину Чекалову А. Б. право организации похорон. За неимением в деревне, где жили родители Володьки, других официальных лиц телеграмма была заверена каким-то председателем сельсовета, удивительным образом сохранившегося со времен СССР, но этого, по идее, должно хватить… И сейчас эта грубо-телесная оболочка продолжала разговаривать, обмениваться приветствиями с прибывшими за выручкой парнями-инкассаторами и репликами с девчатами-аптекаршами… Вторая же часть, невидимая для посторонних, стояла рядом, отстраненно и безучастно наблюдая за происходящим, и страдала от холода… Может ли ощущать холод несуществующая для грубых материалистов душа? Да еще как может…