Дойл Артур Конан. Сэр Найджел

   - Поступайте, как вам угодно! - крикнул он. - Но запомните одно: я и мои немецкие конники не спешимся, пока наши лошади не падут под нами, ибо в наших землях пешими сражаются только мужики.
   Маршал Клермон гневно наклонился через стол, но тут вмешался король Иоанн.
   - Довольно, довольно! - воскликнул он. - Вам надлежит давать мне советы, а мне - решать, что и как вы будете делать. Клермон и ты, Арнольд, отберете триста самых отважных всадников и постараетесь разметать лучников. А ты со своими немцами, граф Нассауский, будешь биться верхом, раз таково твое желание. Вы последуете за маршалами и окажете им необходимую поддержку. Остальное войско будет наступать пешим порядком, разделившись, как уже было решено, на три отряда: твой, Шарль (он ласково погладил по руке герцога Нормандского), твой, Филипп (он взглянул на герцога Орлеанского), и мой наши главные силы. Тебе, Жоффруа де Шарньи, на этот день я вручаю орифламму... Но кто этот рыцарь и что ему угодно?
   В шатер вбежал рыжебородый молодой человек с красным грифоном на сюрко. Раскрасневшееся лицо и запыленная одежда показывали, как он торопился.
   - Государь, - сказал он, - я Робер де Дюра из свиты кардинала Перигорского. Вчера я доложил тебе обо всем, что мне удалось увидеть в английском лагере. Нынче утром меня опять туда допустили, и я увидел, что их повозки отъезжают в тыл. Государь, они бегут в Бордо!
   - Так я и знал, клянусь Богом! - в ярости крикнул герцог Орлеанский. Пока мы тут болтаем попусту, они проскользнули у нас между пальцами. Или я вас не предупреждал?
   - Замолчи, Филипп, - сердито приказал король. - Но ты, юноша, видел это своими глазами?
   - Да, государь, и прискакал прямо из их лагеря.
   Король Иоанн смерил его мрачным взглядом.
   - Не понимаю, как честь позволила тебе раздобыть такие сведения подобным образом! - сказал он. - Однако не воспользоваться ими мы не можем. Не страшись, Филипп, до вечера, думается мне, ты досыта насмотришься на англичан. Обрушимся на них у брода, это даст нам большое преимущество. А теперь, благородные господа, прошу вас поспешить на свои места и исполнить все, что мы решили. Выступай с орифламмой, Жоффруа, а ты построй отряды, Арнольд. Да будут нам в сей день покровом Бог и святой Денис!
   Принц Уэльский стоял на том пригорке, откуда Найджел накануне оглядывал долину. Вместе с Чандосом и капталем де Бушем он внимательно следил за французским войском вдалеке, а за спиной у него вереница повозок спускалась к броду через Мюиссон.
   Позади принца негромко переговаривались между собой четверо рыцарей на конях и в полном вооружении, но с открытыми забралами. Любому воину было бы достаточно одного взгляда на их щиты, чтобы тут же назвать каждого по имени, ибо все четверо успели снискать славу во многих битвах. Пока они ожидали распоряжений, ведь каждый командовал той или иной частью войска. Худощавый молодой человек слева со смуглым сосредоточенным лицом был Уильям Монтекью, граф Солсбери, в свои двадцать восемь лет уже ветеран Креси. Об уважении, каким он пользовался, свидетельствовало хотя бы то, что принц поручил ему командовать арьергардом - в отступающей армии пост очень почетный. Беседовал он с седым, довольно пожилым человеком, чьи суровые черты напоминали львиные, а молочно-голубые глаза, обращенные на врагов, сверкали яростью. Так выглядел знаменитый Роберт Уффорд, граф Суффолк, который участвовал во всех кампаниях на континенте, начиная с Кадсенда. Рядом с ним высокий рыцарь, на чьем сюрко блестела серебряная звезда, Джон де Вир, граф Оксфордский, молча слушал Томаса Бошана, дюжего, добродушного, румяного вельможу и испытанного воина, который, наклонясь к нему, похлопывал железной рукавицей по его наколеннику. Они были старыми товарищами по оружию, ровесниками во цвете лет, равные и славой и опытом. Вот кто ждал распоряжений принца, сидя на конях позади него.
   - Жаль, что ты не схватил его, - гневно сказал принц, продолжая разговор с Чандосом. - Хотя, пожалуй, разумнее было поступить по-твоему и внушить им мысль, будто мы отступаем.
   - Бесспорно, он успел доставить эту весть, - ответил Чандос с улыбкой. - Едва повозки тронулись с места, как гляжу: он уже скачет вдоль опушки.
   - Нет, ты хорошо придумал, Джон, - промолвил принц. - Что может быть утешительнее, чем использовать против них собственного их лазутчика? Если они не двинутся на нас, не знаю, как мы продержимся еще день, ведь на все войско не отыщется и корки хлеба. А если оставить эту позицию, где мы найдем вторую такую?
   - Они попадутся на нашу наживку, благородный принц! Они проглотят крючок! Ведь в эту самую минуту Робер де Дюра оповещает их, что наш обоз двинулся к броду, и они поторопятся перехватить нас прежде, чем мы переправимся через реку... Но кто это скачет сюда? Что-то случилось?
   Всадник галопом взлетел на пригорок, спрыгнул с седла и упал перед принцем на одно колено.
   - О чем ты просишь, милорд Одли? - сказал Эдуард.
   - Государь, - произнес рыцарь, не вставая и смиренно склонив голову перед своим полководцем. - Я прошу милости.
   - Встань, Джеймс, встань! Так чего же ты хочешь?
   Прославленный странствующий рыцарь, зерцало рыцарской доблести на все времена, встал и обратил на своего господина темные глаза, пылающие на загорелом лице.
   - Государь, - сказал он, - я всегда верно служил моему королю, твоему отцу, и тебе и буду служить, покуда жив. Любимый господин мой, открою тебе, что уже давно я дал обет: если когда-нибудь мне доведется участвовать в битве под твоим началом, я буду впереди всех или погибну. Посему молю, милостиво дозволь мне с честью оставить мое место среди других, дабы я сам решил, как поступить, чтобы достойнее выполнить мой обет.
   Принц улыбнулся, прекрасно понимая, что обет обетом, дозволение дозволением, но лорд Джеймс Одли все равно окажется в первом ряду.
   - Поезжай, Джеймс, - сказал он, пожимая ему руку. - Да ниспошлет Господь, чтобы нынче ты превзошел отвагой самых отважных... Джон, ты слышишь? Что это значит?
   Чандос повел хищным носом, точно орел, издалека почуявший битву.
   - Без сомнения, государь, все обернулось так, как мы надеялись.
   Издали донесся громовой клич. И еще, и еще.
   - Глядите, они двинулись! - вскричал капталь де Буш.
   Они давно уже видели блеск доспехов конницы, выстроенной перед французским лагерем. И теперь, когда до их слуха донеслись звуки множества труб, блеск этот стал меняться, то вспыхивая ярче, то почти угасая.
   - Да, да! Они движутся! - воскликнул принц.
   - Движутся! Они движутся! - пронеслось по рядам.
   И затем, подчиняясь внезапному порыву, лучники за живой изгородью вскочили, а рыцари позади них взмахнули копьями и мечами, и дружный, оглушительный вопль, полный воинственного восторга, донес их вызов приближающимся врагам. И тут же наступила такая тишина, что удар лошадиного копыта или позвякивание сбруи казались неестественно громкими. Затем в этой тишине начал нарастать глухой рев, обретая все большую силу по мере приближения французского войска.
   Глава XXVI
   КАК НАЙДЖЕЛ СОВЕРШИЛ СВОЙ ТРЕТИЙ ПОДВИГ
   Четверо лучников лежали среди кустов перед живой изгородью, укрывавшей их товарищей. Там в длинной линии находился их собственный отряд - почти все те, кто отправился с Ноллесом в Бретань. Четверо в кустах были начальники старый Уот из Карлайла, рыжий йоркширец Нед Уиддингтон, лысый мастер Бартоломью и Сэмкин Эйлуорд, вернувшийся после недельного отсутствия. Все они жевали хлеб и яблоки - Эйлоурд привез их полную сумку и щедро поделился со своими изголодавшимися товарищами. У старого Уота и йоркширца глаза глубоко запали, а щеки ввалились, круглая же физиономия Бартоломью перестала быть круглой, под глазами набрякли мешки, кожа дряблыми складками свисала под подбородком.
   Позади них истощенные, озлобленные люди внимательно смотрели в просветы между ветками в полном молчании, которое нарушил только яростный приветственный крик, когда к ним подскакали Чандос с Найджелом, спрыгнули с коней и заняли позицию за ними. Повсюду за зеленой каймой лучников виднелись закованные в железо фигуры рыцарей и оруженосцев, которые присоединились к ним, чтобы разделить их судьбу.
   - Вот, помнится, как-то состязался я с кентским лесником в Эшфорде... начал мастер Бартоломью.
   - Да слышали мы, слышали, - нетерпеливо перебил старый Уот. - Придержи язык, Бартоломью! Сейчас не время ДЛЯ пустых россказней. Пройдись-ка вдоль линии, погляди, может, где тетива поистерлась, или конец обломился, или еще что починки требует.
   Лысый мастер направился к лучникам под залп грубоватых шуток. Но там и сям к нему сквозь ветки протягивали лук, прося совета.
   - Наконечники навощите! - покрикивал он. - Пустите по рукам горшок с воском и навощите наконечники. Где сухая стрела застрянет, там навощенная пробьет насквозь. Том Беверли, олух ты царя небесного, где твоя рукавица? Тетива же обдерет тебе всю руку, когда ты и половины стрел не расстреляешь. А ты, Уоткин, брось к губам тетиву оттягивать! К плечу тяни! Тетива - это тебе не кружка с вином. Становитесь посвободнее, чтоб было куда правую руку отодвигать, они ведь сейчас сюда явятся!
   Он поспешил назад к трем своим товарищам, которые уже поднялись на ноги. За изгородью позади них растянулся на полмили строй лучников: каждый уже поднял боевой лук - полдесятка стрел за плечом, еще восемнадцать в колчане спереди. Наложив стрелу на тетиву, твердо расставив ноги, они со свирепым возбуждением смотрели в просветы между ветками в ожидании надвигающейся бури.
   Огромная железная волна, медленно катившаяся к ним по равнине, замерла примерно в полумиле от их передовой линии. Большинство всадников спешилось, и конюхи с другими челядинцами повели коней назад. Затем французы построились тремя огромными отрядами, которые блестели на солнце, точно серебряные озера, и, подобно камышам, над ними поднимались знамена и значки. Разделяло их расстояние в несколько сот шагов. Тут же вперед выдвинулись два конных отряда. В первом триста всадников сомкнулись плотными рядами, тысяча во втором развернулась более широким фронтом.
   К лучникам подъехал принц. Он был в черных доспехах, под открытым забралом красивое лицо с орлиными чертами горело воодушевлением и воинственным огнем. Лучники приветствовали его оглушительным криком, и он помахал им в ответ, точно охотник, подбодряющий нетерпеливую свору.
   - Ну, Джон, что ты скажешь теперь? - спросил он. - Чем бы не пожертвовал мой благородный отец, лишь бы стоять с нами здесь теперь! А ты заметил, что они спешились?
   - Да, милорд, они хорошо запомнили преподанный им урок, - промолвил Чандос. - Оттого что при Креси и в иных местах мы побеждали в пешем строю, они решили, будто разгадали наш секрет. Но, сдается мне, одно дело стоять в ожидании атаки и совсем другое - протащить на себе доспехи целую милю и атаковать, порядком приустав.
   - Ты прав, Джон. Но что за всадники перед ними медленно движутся на нас? Как, по-твоему?
   - Несомненно, они намерены подрезать поджилки нашим лучникам и расчистить путь остальным. Но отряд отборнейший! Видишь, милорд, цвета Клермона слева и д'Андрегана справа? Авангард ведут оба маршала.
   - Клянусь душой, Джон, - воскликнул принц, - ты одним глазом различаешь куда больше, чем любой здесь двумя! А кто следует за ними в полумиле?
   - Судя по доспехам, немцы, милорд.
   Конные отряды медленно ехали по равнине, а оказавшись на расстоянии двух полетов стрелы от изгороди, остановились. Противника они не видели только кое-где между листьев поблескивало железо, а чуть дальше над кустами и лозами торчали наконечники жандармских копий. Перед ними расстилался очаровательный, залитый мирным солнцем пейзаж, уже расцвеченный красками осени, и лишь эти вспышки там и сям говорили о безмолвно затаившихся врагах, которые преграждали им путь. Но опасность только еще больше подняла боевой дух французских рыцарей. Воздух загремел от их боевых кличей, и они угрожающе подняли над головой копья со своими значками. Зрелище со стороны английских позиций было великолепным: могучие кони, гордо изгибая шеи, роют копытами землю, всадники в сверкающих доспехах щеголяют яркими многоцветными эмблемами, колышутся перья, развеваются знамена.
   Внезапно запела труба. И каждый всадник с громким криком всадил шпоры в бока коня, каждое копье легло на упор, и доблестный отряд, точно ослепительная молния, устремился на английский центр.
   Сто ярдов остались позади, еще сто... Но перед ними по-прежнему ничто не двигалось, ни единый звук не вплетался в их хриплые крики и громовой топот их скакунов. А рысь уже переходила в галоп. Сквозь ветки видны были приближающиеся кони - белые, гнедые, вороные: шеи вытянуты, ноздри раздуты, брюхо распластано над землей. А всадники укрыты щитами так, что видно лишь забрало и перо над ним да впереди звездой сияет наконечник копья.
   Внезапно принц поднял руку и отдал приказ, Чандос повторил его, он прокатился по линии, тетивы зазвенели все, как одна, засвистели стрелы, и разразилась долго сдерживаемая буря.
   Бедные благородные кони! Бедные доблестные всадники! Когда кровавое упоение битвы угаснет, кто равнодушно вспомнит, как великолепный отряд в мгновение ока превратился в кровавое месиво под градом стрел, впивавшихся в морды и грудь скакунов? Передний ряд рухнул наземь, следующие налетали на него и падали, не в силах сдержать лошадей или свернуть в сторону от страшного вала, который с такой внезапностью вырос перед ними. Пятнадцати футов в высоту достиг этот вал из брызжущих кровью, бьющихся, ржущих лошадей и извивающихся в попытке выбраться из-под них всадников. На флангах некоторым удалось избежать этой участи, и они ринулись вперед к изгороди для того лишь, чтобы слететь со спины коня, пораженного стрелой. Ни один из трехсот отважных всадников не достиг роковой преграды из высоких кустов.
   Но теперь уже с ревом накатывалась длинная железная волна немецких конников. Они разделились в центре, чтобы обогнуть жуткий курган смерти, и стремительно надвигались на лучников. Это были мужественные воины с опытными начальниками, и более свободный строй помог им избежать скученности, сгубившей авангард. Тем не менее они погибали поодиночке, как те - все вместе. Некоторых сразили стрелы, под остальными были убиты кони, и, оглушенные падением, они, обремененные тяжелыми доспехами, не находили сил встать на ноги.
   Трое немцев, держась рядом, промчались через кусты, где укрывались начальники лучников, зарубили йоркширца Уиддингтона, прорвались сквозь изгородь, перемахнули через лучников позади нее и повернули к принцу. Один свалился со стрелой во лбу, второго выбил из седла Чандос, а третий пал от руки принца. Еще несколько всадников проскочили за изгородь у самой реки, но их перехватил Одли со своими оруженосцами, и все они полегли там. Только один всадник, чья лошадь, пораженная стрелами в глаз и в ноздрю, обезумела от боли и птицей перелетела через изгородь, пронесся через весь строй англичан и скрылся в лесу под хохот и улюлюканье. Остальные даже не приблизились к изгороди. Перед позицией англичан повсюду валялись немцы, раненые и убитые, а огромное нагромождение тел в центре указывало место гибели трехсот мужественных французов.
   Пока две волны конницы превращались в эти кровавые остатки, три главных французских отряда остановились и завершили последние приготовления перед боем. Они еще не начали наступать, и ближайший находился в полумиле от изгороди, когда мимо пронеслись немногие уцелевшие - их взбесившиеся кони щетинились стрелами, точно ежи.
   В ту же минуту английские лучники и жандармы пробрались сквозь изгородь и принялись вытаскивать из груды искалеченных лошадей тех всадников, которые подавали признаки жизни. Вылазка была чистым безумием, ибо вскоре сражение должно было разразиться по-настоящему, но ведь счастливчик, которому удалось бы захватить богатого пленника, мог получить немалый выкуп. Благородные духом пренебрегали мыслью о выкупах, пока исход дня оставался нерешенным, но неимущие солдаты - и англичане и гасконцы, - ухватив стонущего человека за ногу или за руку, выволакивали его на траву и с кинжалом у горла требовали, чтобы он назвал свое имя, титул и положение. Тот, кому доставался завидный приз, поспешно уводил пленника за изгородь и отдавал в тылу под охрану слуг; тот же, кто оставался недоволен ответами, не столь уж редко пускал кинжал в ход и снова кидался в толчею у груды трупов. Клермон лежал мертвый шагах в десяти от изгороди - голубая Богоматерь на его сюрко была пронзена стрелой. Бедный оруженосец вытащил д'Андрегана из-под лошадиного трупа и объявил его своим пленником. Граф Зальцбургский и граф Нассауский оба были найдены в столь же беспомощном состоянии и отведены в тыл. Эйлуорд обхватил могучими ручищами графа Отто фон Лангебека и уложил его под своим, кустом, благо у него была сломана нога. Черному Саймону достался граф Бертран де Вентадур, и он увлек его за изгородь. Суматоха, вопли, ссоры, обмен затрещинами, а компании лучников тем временем пополняли запас стрел, выдергивая их из убитых, а иногда и из живых. Затем раздался предостерегающий крик, и все тотчас разбежались по своим местам за живой изгородью.
   Как раз вовремя! Ибо первый французский отряд был уже совсем близко. Если атака конников наводила ужас стремительностью и неистовством, то неторопливое приближение пеших железных рядов внушало даже еще больший страх. Вес доспехов замедлял шаги, но в их размеренности чудилось что-то неумолимое. Плечо к плечу, выставив вперед щиты, сжимая в правой руке пятифутовые копья, с мечами и булавами у пояса, французы двигались вперед широкой и длинной колонной. Вновь град стрел зазвенел и застучал но броне, и наступавшие пригнулись, приподняв щиты. Многие упали, но размеренное движение продолжалось. Развернувшись на полмили, они с оглушительными криками достигли изгороди и попытались проломить ее.
   В течение пяти минут два ряда противостояли друг другу, и яростные удары копий отражались боевыми топорами и булавами. Во многих местах изгородь была проломлена или втоптана, в землю, и французские жандармы набросились на более легко вооруженных лучников, рубя и кроша их. Уже казалось, что исход сражения решен.
   Но Джон де Вир, граф Оксфордский, хладнокровный, находчивый, искушенный в военном деле, увидел возможность изменить положение и не упустил ее. Справа к речке спускался заболоченный луг. Почва там была такой зыбкой, что не могла выдержать веса тяжело вооруженного воина. По приказу графа небольшой отряд лучников зашел французам во фланг со стороны речки и начал осыпать их стрелами. В ту же минуту Чандос, Одли, Найджел, Бартоломью Бургерш, капталь де Буш и еще двадцать рыцарей вскочили в седло, повернули коней на узкую дорогу, разметали французов на своем пути, выехали на равнину и, пришпоривая коней, обрушили их на пеших жандармов справа и слева от дороги.
   Как ужасен был Бурелет, когда, поводя налитыми кровью глазами, раздувая ноздри, встряхивая песочно-желтой гривой, он в ярости рвал зубами и бил тяжелыми копытами всех, кто оказывался перед ним. Страшен был и его всадник - холодно-спокойный, целеустремленный, быстрый, с сердцем, полным огня, и стальными мышцами. Точно дух битвы, бросал он своего рассвирепевшего коня в самую гущу врагов, но, сколько ни прилагал он сил, высокая фигура его господина на угольно-черном жеребце все время оставалась впереди него на полдлины копья.
   Опасные минуты остались позади. Французы отступили. Те, кто прорвался за изгородь, мужественно пали, окруженные врагами. Отряд Уоррика, поспешно покинув виноградники, восполнил потери, понесенные Солсбери, и сверкающая волна покатилась назад, вначале столь же медленно, как накатывалась, а потом все быстрее, потому что наиболее смелые погибли, а те, кто послабее, уже думали только о том, как бы побыстрее оказаться в безопасности. И вновь стремительная вылазка из-за изгороди, вновь густо усеявшие землю зазубренные стрелы собираются, точно колосья, вновь раненых пленников безжалостно уволакивают в тыл. Затем строй восстановился, и англичане, усталые, запыхавшиеся, почти дрогнувшие, приготовились встретить следующую атаку.
   И тут им улыбнулась неслыханная, нежданная удача, столь великая, что они не могли поверить своим глазам. За отрядом дофина, чей натиск они отразили с таким трудом, следовал столь же многочисленный отряд герцога Орлеанского, и вот отступающие, все в крови, в помятых доспехах, ослепленные страхом и потом, заливающим глаза, ворвались в его ряды и увлекли их за собой! Грозный строй рассыпался без единого удара, растаял, точно снег под лучами жаркого солнца. Равнина теперь была вся в сверкающих пятнах - каждый воин думал только о том, как бы добежать до своего коня и убраться подальше от этого проклятого места.
   Однако когда отряд герцога рассеялся, то словно отдернулся занавес, открыв занимающий всю ширину долины великолепный отряд французского короля, непоколебленный, сомкнувший ряды для атаки. Численностью равный всему английскому войску, он был совершенно свежим, а вел его отважный монарх, который с неторопливой уверенностью человека, решившего победить или умереть, построил его для решающего сражения.
   В этот краткий промежуток ликования принца окружили горячие молодые рыцари и оруженосцы и в полной уверенности, что победа уже одержана, умоляли его о разрешении самим перейти в нападение.
   - Только поглядите на этого наглеца с тремя птицами на червленом поле! - вскричал сэр Морис Беркли. - Остановился между нами и французами, точно хочет высказать нам свое пренебрежение!
   - Государь, молю тебя, дозволь мне выехать к нему навстречу, он, верно, ищет поединка! - взывал Найджел.
   - Нет, благородные господа, не подобает нарушать строй, когда нам предстоит еще много дела, - ответил принц. - Да он уже повернул назад, так что и говорить больше не о чем.
   - Нет, пресветлый принц, - возразил молодой рыцарь, первым заметивший француза. - Лебрайт, мой серый скакун, нагонит его прежде, чем он доберется до своих. С тех пор как я покинул берег Северна, мне не доводилось видеть коня быстрее. Вот сами поглядите! - И, пришпорив жеребца, он понесся по равнине.
   Француз Жан де Эленн, оруженосец из Пикардии, вне себя от стыда и гнева из-за бегства своего отряда, остановился между двумя армиями в надежде загладить этот позор каким-нибудь подвигом или найти почетную смерть. Однако никто не отделился от строя англичан, и он повернул коня, чтобы присоединиться к отряду короля, как вдруг услышал за спиной конский топот. Оглянувшись, он увидел, что к нему мчится английский всадник, и поскакал ему навстречу, обнажил меч, как и его противник. Оба войска замерли, следя за поединком. Они съехались, копье вылетело из руки сэра Мориса Беркли, а когда он спрыгнул за ним на землю, француз нанес ему рану в бедро, спешился сам и потребовал, чтобы он сдался. Когда злополучный англичанин заковылял рядом со своим победителем, оба войска разразились хохотом.
   - Клянусь моими десятью пальцами! - посмеиваясь, воскликнул Эйлуорд из-за остатков своего куста. - Орешек нашему рыцарю достался не по зубам. А кто он?
   - Судя по гербу, - ответил старый Уот, - либо Беркли с запада, либо Попем из Кента.
   - Помнится, состязался я как-то с кентским лесником... - начал толстый мастер.
   - Да помолчи ты, Бартоломью! - перебил Уот. - Вон бедняга Нед лежит с раскроенной головой, так ты, чем бахвалиться, прочитал бы молитву за упокой его души. А, Том из Беверли! Что там у вас?
   - В последний раз нам худо пришлось, Уот. Наших сорок полегло, а у Дина справа и того больше.
   - Словами делу не поможешь, Том. А коли все полягут, опричь одного, так и он стоять должен до последнего.
   Пока лучники обменивались такими замечаниями, военачальники позади них держали совет. Два французских отряда были обращены в бегство, но лица рыцарей, умудренных опытом, становились все тревожнее, по мере того как на их позицию медленно надвигался отряд короля. Линия лучников заметно поредела и растянулась. Яростная схватка у изгороди вывела из строя немало рыцарей и оруженосцев. Другие, ослабленные голодом, лежали на земле, стараясь отдышаться. Некоторые переносили раненых в тыл, укладывая их под деревьями, а многие подбирали оружие убитых, чтобы заменить сломанное копье или меч. Капталь де Буш, как ни закален и ни храбр он был, угрюмо хмурясь, шепотом излагал свои опасения Чандосу.
   Однако отвага принца только больше воспламенилась в грозный час, и его темные глаза горели воинственной гордостью, когда он переводил их со своих истомленных товарищей на густые ряды французов, которые под вопли труб медленно двигались по равнине, осененные тысячами развевающихся на ветру значков.
   - Будь что будет, Джон, а переведались мы с ними знатно, - сказал он. В Англии за нас никому стыдно не будет. Ободритесь, друзья мои, ведь если мы победим, то прославимся навеки, если же погибнем, то достойно, а наши братья и родичи, уж конечно, за нас отомстят. Еще одно усилие, последнее, и день будет наш. Уоррик, Оксфорд, Солсбери, Суффолк - все вперед! И мое знамя! На коней, благородные господа! Лучники обессилены, и выиграть сражение должны наши добрые копья. Вперед, Уолтер! Да пребудут с Англией Бог и святой Георгий!
   Сэр Уолтер Вудленд на высоком вороном жеребце занял место рядом с принцем, вставив королевское знамя в особое отверстие седла. К знамени со всех сторон поспешили рыцари и оруженосцы, образовав внушительный отряд - к людям принца присоединились и оставшиеся в живых воины Уоррика и Солсбери. Четыреста жандармов резерва теперь тоже заняли место в строю, но лицо Чандоса, когда он оглядел силы англичан, а потом перевел взгляд на приближающихся бесчисленных французов, стало еще серьезней.