Коновалов Григорий Иванович. Истоки (Книга 1)

   Он стебанул плетью по голенищу сапога, отчаянно взглянул на Лену.
   - Вы сильно красивая.
   - Этого никто мне не говорил.
   - Эх ты! Неужели? - татарин сокрушенно покачал головой. - Хотя вы и очень интересная, врать не годится, - строго сказал он.
   Казах помахал плетью, подзывая к себе Лену.
   - Гляди, чудо!
   Серые грибы взломали асфальт на дорожке. Лене казалось это невероятным, но это было так: асфальт потрескался и сломался, а нежные водянистые шляпки грибов жили. Некоторые из них сломались, искривились, но большинство вылезло к свету и воздуху. Политые ночным дождем, они масляно блестели победоносными овальными головками.
   - Да, это чудо! - сказала Лена.
   Табунщики увезли Женю в степь. Сидел он на лошади позади казаха, держась за его пояс.
   Лена вышла на равнину провожать.
   - Привет передайте Марфе.
   Молодой кинул на нее быстрый искрящийся взгляд. Сдерживая коня, свесившись с седла, сказал:
   - А что привет? Сами приезжайте.
   Долго глядела Лена на всадников, пока не скрыла их синяя завеса тучи.
   Лена вернулась домой повеселевшая. Из-за бани взмывал и, взблеснув, падал топор. Лена поняла, что это Саня колет дрова. Как она помнит, братья всегда в это время заготавливали дрова. Подкралась к Александру, когда он, расколов бревно, нагнулся собирать поленья, повисла на его спине, сомкнув на горле руки. Рывком он сбросил сестру со своей спины.
   - Саня, что пишет тебе Марфа?
   - Подлизывается: мол, присылайте Женю, я, мол, за ним пригляжу.
   - Ну, как ты грубо...
   - Можно мягче: ластится.
   Они кололи дрова до полудня. Потом Саша лег отдыхать за баней в затишке, а Лена пошла в дом.
   Мать, не домыв полы, присела на пороге перед лоханью, рассматривая что-то на своей руке.
   - Опять ты, маманя, взялась за полы!
   - Вот что осталось от Кости. - Мать развернула красный футлярчик. Лежал в нем обгоревший, расплавившийся иностранный орден. - Летчик, Костин товарищ, принес. Сбили Костю немцы около Мадрида. Сгорел сынок...
   Любовь Андриановна умолкла. Слезы катились по морщинам щек. Это были первые слезы после получения известия о смерти Кости. Лена села рядом с ней на пол, прижала к груди ее седую голову. Она не мешала матери выплакаться и сама плакала. Это было окончательное примирение с несчастьем перед тем, как начинать новую жизнь.
   - Напишу дяде Матвею в Берлин: мол, немцы сожгли Костю. Пусть дядя глянет в их глаза вот так! - Лена нахмурилась, и мать впервые почувствовала, что взгляд у нее крупновский - беспощадный, приземляющий.
   Любовь Андриановна выпрямилась, твердо сказала Лене:
   - Снохе помоги. Заперлась в комнате, как медведица раненая в берлоге, то воет, то кричит на ребенка.
   XXV
   Светлана редко выходила из своей комнаты, днем занавешивала окно, потому что солнце раздражало ее. Новорожденный кричал часами, и она, чтобы утешить его, кормила часто и бессистемно, а он кричал еще сильнее, как будто бы вместе с молоком вливалась в него тоска и тревога матери.
   - Такая анархия погубит мальчишку, - сказал как-то Александр. - То у него запор, то свищет, как из гуся. Непорядки!
   Женщина метнула на него насмешливый взгляд.
   - Учитель! Женись, тогда узнаешь, как их воспитывать!
   Но, увидев, с какой лаской смотрит деверь на ее сына, улыбнулась, и веснушчатое лицо ее вспыхнуло материнской радостью.
   - Эх, парень ты парень! Легко и светло у тебя на душе. Завидую. А вот женишься, привяжешься к человеку, а его...
   Александр, стиснув зубы, молча ждал, когда она справится со слезами. Потом уверенно, как о деле, давно решенном, сказал:
   - Костю возьму в светелку. Сегодня начинается у меня отпуск, вот мы с Костей и подружим.
   - Чудной ты парень, Саша! Надо бы спорить с тобой, а не могу.
   - А что попусту спорить-то? Чай, мы не полоумные.
   - Я говорю, простой и чистый ты.
   - Часто купаюсь, оттого и чистый, - пошутил Александр.
   Нарядную ветловую качалку, похожую на гнездышко, перенес он к себе. Сам купал маленького Костю, ловко держа скользкое тельце в жестких руках, кормить носил по регламенту, в соблюдении которого проявлял железную стойкость и неумолимость.
   Уравновешенность, неторопливые речи парня, сдержанные движения его крупной и легкой фигуры вселяли в душу Светланы ясность и твердость. Зная, что Саша в доме, она чувствовала себя спокойнее.
   Крик краснолицего малыша не трогал Александра: парень сидел у стола за книгами. Если Светлана или Лена хотели взять Костю на руки, Александр, хмуря брови, говорил:
   - Не балуйте человека! Орет? Это единственная возможность у него заявлять о себе. У кого дети, у того и крик.
   Лена гибкой лозой склонилась над младенцем, нежно воркуя:
   - Миленький мой! Гуленька! - и, выпрямившись так порывисто, что на груди натянулась кофточка, бросила брату вызов: - А все-таки Костя чудесный!
   - Комок мяса и слабых костей. Но мы сделаем из него человека.
   - Ты не любишь этого крошку!
   - Пока не за что. Не заслужил. А ты, Лена, любишь?
   - Да, люблю! - вызывающе ответила сестра, как и многие девушки, считавшая, что способность чувствовать является исключительно способностью женщин. - Он такая крошка, такой маленький человечек, такой топсик!
   Александр взял колыбель и пошел к дверям.
   - Ты куда?
   - К тебе в комнату отнесу.
   - Этого не нужно. Зачем же? Я не умею с ним...
   - Ты же любишь его безумно, у тебя ему будет лучше.
   - Нет, нет! Ты все понимаешь очень упрощенно.
   - Подхалимка, - все так же ровно сказал брат. - Безответственная. Не любишь его, но он ловко играет на твоих нервах, вот ты и подлизываешься к нему. Все женщины артистки, ломаки.
   - Не стригись наголо, пожалей кудри. Без волос уж очень строгий вид у тебя. Недобрый...
   - Хорошо, кудри пожалею, но и лохматым добрее я не буду.
   - Ты подражаешь Юрию.
   - А он мне.
   Лена налетела на брата с кулаками, но вдруг обняла его и попросила:
   - Не сердись на меня, пожалуйста.
   Пристально, с недоверчивым вниманием посмотрел на нее Александр.
   - Не понимаю женщин: добры они и красивы, по зачем же мучают людей? И ты, Ленка, будешь такая же?
   - Сань, ты влюбился, да? - тихо спросила Лена.
   Он ответил тоном обреченного:
   - Как бы мне не жениться.
   Вышел в сад на скамеечку под дубом и начал чертить по песку палочкой замысловатый узор. Подошла Светлана, села рядом.
   - Думай, Саня, пока не поздно. Избегай тихоньких, ласковых, они мох, а не женщины, - сказала она, проводя палочкой по готовым линиям узора. - Не умеют ни любить, ни ненавидеть. Вместо любви - привычка, привязанность, а ненависть не поднимается выше злости.
   Налетел из Заволжья горячий ветер. Над головой зашумел листвою дуб, по дорожке, по плечам Светланы заметались золотистые блики. Александр растер ногой рисунок на песке, вздохнул.
   - Ну, еще, еще говорите, Светлана Макаровна.
   - Мужчины добиваются ласки да нежности, ну вот девки и прячут ум, щебечут и ломаются. С ними нужно как с товарищами спорить, вести себя попроще. Особенно умную не выбирай - умные башкой живут, а души-то в них нет. Баба без души, да с умной головой - страшная. Правда, и такие, как Марфа, тоже не для тебя: темная, глядишь на нее и ждешь всякое. Сама не знает, что сделает через минуту.
   В этот день Александр не принес Светлане Костю на кормление в назначенный час. Она поднялась в светелку. Деверя там не было. Не явился он и к ужину...
   Горячее, беспокойное желание сейчас же повидать Марфу Холодову овладело Александром мгновенно. Правда, и прежде он часто смотрел вечерами на далекие огни кумысолечебницы, где отдыхали Марфа и Рэм Солнцев, но не терял власти над собой. Теперь же, представляя себе ее глаза, блестевшие неверным блеском в сумеречных сенях, улыбающиеся губы, он досадовал на себя за свою обидную, почти собачью покорность перед ней.
   "Надо поговорить с ней обо всем", - думал он сейчас, вкладывая в эту неопределенную фразу все то беспокойство и смутные томления, которые вызывала в нем Марфа. Он не замечал ни Волги, горевшей разноцветными огнями закатного солнца, ни стаи молодых утиных выводков, близко подпускавших лодку к себе. Забыл, что в лодке ружье, греб изо всех сил, откидываясь корпусом назад. Голая спина, искусанная мошкарой, обливалась потом, весла гнулись и скрипели. Дыхание становилось все короче и отрывистее. Сумерками обогнул островок, разжал онемевшие руки, и лодка с опущенными веслами, гонимая косым течением, врезалась в песчаную отмель.
   Александр встал на песок, пошатываясь от усталости. Провел ладонью по груди, удивился, что так много выступило соли на коже. Безлюден был берег в этот вечерний час, только за темнеющей грядой ивняка слышались голоса людей. Одинокая звезда смело и весело горела над ним ясным, чистым светом, чем-то напоминая ему такую же ясную, безоглядную жизнь, которую вел он до сих пор.
   "Может быть, вернуться домой?" - подумал Александр, чувствуя, что не сделает этого, что он уже не тот, каким был до того, как покорился сильному и слепому желанию увидеть Марфу. Спрятал лодку в нависших над водой кустах, примкнул цепь к корням затонувшего вяза и направился к усадьбе совхоза.
   Сначала он не понял, что там происходило. Стайка ребятишек промчалась мимо него с гиканьем и криками:
   - Запирай ворота! Лови их!
   В коровий загон, обнесенный частоколом, забежала лосиха со своим теленком. Громко хохоча и что-то выкрикивая, ворота закрывала расторопная, крупная и, видимо, очень сильная женщина в белой кофте. Подойдя ближе, он узнал Марфу. Глаза ее горели азартом.
   - А, Саня! Помогай нам, милый, помогай! - Марфа сунула ему в руки конец веревки, другой конец зажала в своей руке и бросилась к изгороди. Заходи!
   Бурая, молодая, вероятно первотелок, лосиха, металась по загону, раздувая широкие ноздри. Теленок не отставал от нее.
   Александр подошел к Марфе, положил руку на ее плечо.
   - Выпустим их, а? - упрашивал он женщину. Но она сбросила его руку, презрительно ответила:
   - Да ты вовсе глуп! А еще парнем называется. Помогай, тебе говорят!
   В это время в узком лазе частокола показалась взлохмаченная голова Рэма Солнцева, и вот он сам в два прыжка подскочил к Александру.
   - Где тебе лосих ловить, Сашка! Вот я живо заарканю, не мешай!
   Лосиха играючи перемахнула через натянутую веревку и помчалась к теленку.
   - Марфута, держи крепче! - орал Рэм.
   Заслонив теленка, лосиха терлась боком о частокол, поводя ушами. Несмело подкрадывались к ней ребятишки с хворостинами. Рэм и Марфа, натянув веревку, обходили животных с боков.
   В душе негодуя, но все еще стараясь улыбаться, Александр силой разжал руки Марфы, намотал веревку на свою согнутую в локте руку.
   - Не дам.
   Но Рэм тянул веревку на себя. Марфа и подростки, помогая Рэму, гроздьями прилипли к веревке. Плечо Александра обожгло, и в ту же секунду он опрокинулся навзничь. И он увидел веселые глаза, влажные полные губы Марфы, склонившейся над ним.
   - Ах, Саня, ушибся, милый мальчик! - она схватила его за руки, а когда он вскочил, нечаянно на мгновение прижалась грудью к его плечу, как тогда в сенях во время грозы.
   Лосиха, разбежавшись, взвилась и словно проплыла над частоколом, лишь на одном из кольев остался клочок ее шерсти.
   Попыхивая в лицо Александра дымом папиросы, Рэм сказал:
   - Не переходи дорогу, - повернулся к Марфе, обнял за плечи. - А я вот поймал молодую...
   - Да ну тебя, Рэм. Давай косынку-то.
   Рэм вытащил из кармана розовую с крапинками косынку, встряхнул и накинул на голову Марфы.
   - Поймаем лосенка, - сказала она, сверкая сумасшедше-веселыми глазами.
   Тонкие ноги лосенка дрожали, налитые страхом глаза выкатились из орбит. Он кинулся на изгородь, не одолел высоты и упал спиной на утрамбованную копытами землю. Жалобный рев его больно смял сердце Александра.
   - А ну, расходись! - гневно крикнул Александр и с такой силой рванул веревку, что несколько человек упало на землю.
   Но тут подоспела Марфа и потянула веревку к себе, вызывающе улыбаясь. Лосенок снова бросился к частоколу и, опять ударившись спиной о жесткую землю, присмирел.
   Александр присел на корточки перед ним: теленок еще дышал, по беловатым шелковистым молочным губам стекала изо рта кровь.
   - Эх вы! - Александр резко повернулся и, ссутулившись, вышел из загона.
   У ворот догнала его Марфа.
   - Ты куда же, Саня?
   - Домой.
   - Здорово живешь! Зачем приезжал-то? Ночуй тут, а завтра вместе домой. Отпуск мой кончился.
   Он смотрел в ее наивные с раскосинкой глаза, думал: "От нее всякое можно ждать".
   Застегнув куртку на все пуговицы, вышел за ворота.
   XXVI
   Он спустился к Волге, отвязал свою лодку, оттолкнулся от берега. Но потом снова пристал под темный навес ивняка. То ходил по песчаной, тускло светлевшей в ночи косе, то садился в лодку.
   "Да и не к ней я ехал-то, - утешал себя Александр. - Женьку хотел повидать". Он удивился тому, что так поздно вспомнилось о самом главном о племяннике.
   На рассвете подошел к большому деревянному дому, перед которым стояла мачта с приспущенным флагом. На лавочке дремал сторож. Александр осторожно прокрался по скрипевшим половицам застекленной веранды в дом, отыскал среди спящих ребят Женю, присел на койку...
   - Женяшка-Няшка, вставай.
   Хорошо и радостно стало ему, когда племянник со спутанными на голове кудрями, пахнувший теплом чистой детской постели, обнял его, все еще не совсем проснувшись.
   - Удочки в кустах... - прошептал он, засыпая, тычась головой в грудь Александра, потом встряхнулся, и лицо его осветилось осмысленной улыбкой.
   Домой Александр возвращался ранним утром на местном экскурсионном пароходике, привязав лодку к корме. На палубе к нему подошел Веня - ехал из дома отдыха. Он долго потирал свою бритую голову, мучительно хмурясь.
   - Шура, ты веришь в судьбу?
   - Ладно, верю... А что?
   - Эх, познакомил меня Рэм с такой, понимаешь... Всю жизнь, наверное, тосковать по ней буду. Я сейчас же должен спрыгнуть за борт, если не хочу стать смертельным врагом Рэма, - говорил Ясаков, таща Александра за руку по лестнице наверх. - Сейчас увидишь ее в каюте. Понял меня, Саша?
   - Не понимаю ничего, но чувствую: в каюте сидит необычайно красивая женщина, сводит с ума моего друга Веньку.
   Робость и смущение перед этой таинственной женщиной помешали Александру в первую минуту, как он вошел в каюту с завешенным окном, признать в необыкновенной красавице Марфу Холодову. Облитая снизу до подбородка зеленоватым светом лампы, стояла у столика, лениво перебирая косы на своей пышной груди. На диванчике курил Рэм.
   Когда Марфа под руку с Рэмом ушла в буфет за вином, одарив приятелей сочной розовой улыбкой, Александр сказал себе то же самое, что говорил вчера: "Эта ядреная, напористая женщина, того и гляди, выкинет такое, что и не ждешь".
   - И это все? - спросил он с досадой Вениамина. - Эх ты, Веня, Веня, не много же надо, чтобы сбить тебя с панталыку.
   Весело смеясь, в каюту вошли Марфа и Рэм с вином и закусками. Марфа пытливо взглянула на Вениамина, потом на Александра.
   - Надеюсь, Саня, ты не сплетничал обо мне? - Вдруг в лице ее появилось то решительное и грубое выражение, которое видел Александр, когда она гоняла лосенка.
   - Да и что ты можешь сказать обо мне плохого? Что один раз пытался неудачно поцеловать меня.
   - Охота тебе, Марфута, дразнить мужиков! Ведь этого же не было! отрезал Александр.
   Она разливала вино, угощая парней, Александр вслушивался в ее играющий, певучий голос, дивился приятной округлости плеч и рук. В розовом коротком платье томилось раздобревшее, сильное тело. Было в нем что-то крепкое, ядреное и уютное.
   Подняли жалюзи. Вечерняя заря хлынула из-под туч. Подожгла медную ручку двери.
   - Понимаете, я выпила. Но это не главное. Я сегодня немного неуравновешенна. Так вот, настолько, - и Марфа показала кончик розового, обмытого зарей мизинца.
   Рэм усмехнулся. В лучах солнца и в папиросном дыму как бы плавилась его медно-красная голова. Веня покорными глазами глядел на Марфу. Вино кончилось, она отправила в буфет Веню и Рэма.
   - Саша, а что за парень... этот Вениамин?
   - Не знаю. Кажется, не особенно умен, но добрый.
   - Это честно. Рэма не спрошу - очернит. Жить нелегко, Саня... Поправляя перед зеркалом волосы, она жаловалась: как жить некрасивой, доброй, привязчивой, но никакими талантами не отмеченной - на олимпиадах не блистала ни голосом, ни быстротой движения ног, ни разу не прыгала с парашютом, на бегах и в плаванье никого не обогнала, в шахматы проигрывала школьнику. И вдруг молодость и свежесть пропадут даром, так, ни для кого?.. Ты спрашиваешь, какие у меня планы?
   - Да, - подтвердил Александр, хотя и не спрашивал, а только намеревался спросить.
   - Я не герой, Сашенька. Выйду замуж, буду сады разводить. Ты прав, детей будет много! - (И об этом он не говорил, а только подумал.) Представь меня среди цветущих яблонь, а?
   Он улыбнулся, вообразив себе эту крупную розовую женщину среди цветов яблонь и розовых крепких детей.
   Она прижмурилась и показала в зеркале ему язык.
   - Какого студента ни возьми - переворотчиком себя считает. Если биолог - Дарвин, не меньше. Металлург - Курако. Я робкая, слабая. От героического крика я устаю, глупею, теряюсь. И мужа себе выберу простого, без таланта. За талантами нужен уход, как за капризными детьми. Ты хотел сказать: уже выбрала, Веня?
   - Как это ты угадываешь мои мысли?
   - Страшно? Не бойся, я угадываю только хорошие, на дурные у меня нет нюха. А ведь ты хороший, правда? - Она положила руки на его плечи.
   Александру показалось, что Марфа, опасаясь чего-то, начинает нечестно играть с ним.
   - Не заискивай, Марфа, не бойся. Я плохой, но тебе зла не желаю, сказал он, снимая ее руки со своих плеч. - Ну а за меня пошла бы?
   Она посмотрела на него ласково и благодарно, потом покачала головой.
   - Пойду к Вениамину Макаровичу. Он, кажется, тот самый.
   С пристани Александр шел вместе с Веней, безумолчно восторгавшимся Марфой...
   - Веня, Холодовых зовут моржами.
   - Почему же моржами зовут? Внешние причины или характер такой у них... моржовый? - с испугом спросил Веня.
   - Моржами прозвали их потому, что они круглый год на Волге купаются.
   - И зимой?
   - В прорубь залезут, а потом в тулупы... Будешь зятем Холодовых - и тебя они потянут в прорубь. Марфа любит на льду загорать. И родили ее, говорят, на льдине. Упрямые! Драчуны! У Марфы брат боксер, дядя - борец, сноха - гиревик, сама она - фехтовальщица. Часто дерутся, аж дом сотрясается. Зять, муж старшей сестры, сбежал. В одном столкновении жена по шее стукнула, с тех пор он и ходит, как верблюд, - уверял Александр, чувствуя, что избавляется от Холодовой, а заодно чем-то задевает Вениамина. - Бывай здоров, сынок Веня. Я исполнил товарищеский долг, предупредил тебя. Делай, как знаешь.
   XXVII
   С этого дня Александр еще глубже ушел в жизнь семьи, незаметно перехватывая у отца и Юрия заботу о доме.
   Однажды вечером, забравшись на дуб, Лена слышала разговор отца с Александром. Сиреневые сумерки скрадывали седину отца, и оба они, старик и юноша, сидевшие на лавке, казались схожими до неразличимости, и голоса у них одинаково спокойные, только у отца баритон чуть погуще, чем у Александра.
   Александр удивил не только Лену, но, видимо, и отца. Он назвал все доходы и расходы семьи, перечислил, кому и что нужно справить из одежды, не пропустив даже чулок и носовых платков.
   - Когда ты сделал все это? - спросил отец. - Тебя бы в Госплан посадить. Но в одном ты промазал: себя забыл.
   - Я парень видный, меня и в рогоже уважут, - отшутился Александр. Ленка без недели взрослая девка, а для девки красивое платье, туфли так же необходимы, как нам с тобой руки для работы. Наряды для них как перья для птицы. Да и Светлана молодая, и ей надо приодеться. А тебе на курорт надо. В общем, сам видишь, нам туговато приходится. Юрий временно помогает; на Мишу надейся, как на ветер в поле. Пять лет не был дома, еще пятьдесят не будет. Федя - племянник, чего с него получишь?
   - Каковы же практические выводы из твоей арифметики?
   - На очное отделение в институт поступить не могу. Буду работать, а вечерами учиться. Я уже обо всем договорился с деканом и на заводе.
   - Тяжело будет, сынок.
   - Ты знаешь, я не умею играть словами. И себя в обиду не даю.
   Вечером впервые за эти горькие месяцы вся семья собралась в столовой, пришли Ясаковы, Александр принес из светелки маленького Костю, положил голенького животиком на диван, на розовую простынку. Костик приподнимал вздрагивающую голову, прогибая спину, таращил глаза на обступивших его людей.
   - Ишь, будто плывет, оголец! - гудел Макар Ясаков.
   - Сильный парень! - похвастался Александр.
   Но Костя вдруг уронил голову, уткнулся пухлым лицом в розовую пену простынки и залился безудержным криком.
   Привычное почмокивание материнских губ - и он, напружинив мускулы спины и шеи, снова поднял голову и, как ни беспомощно дрожало все тело его, улыбнулся. Его напряжение, кажется, чувствовали родные: все словно помогали ему шевелением губ, приподниманием бровей. Дружный возглас "Ого!" - и Костя перевалился на левый бок, подтянул ногу ко рту и стал сосать.
   - Милый, проголодался! - сказала Светлана, прижимая его к груди.
   А через несколько минут, насытившись теплым молоком, Костя лежал в качалке, завернутый в мягкие пеленки. Смотрел на висевшую погремушку, притихшую сейчас, как и он. Медленно поднималась теплая волна от живота к голове, пока не закрыла глаза его... Уже во сне он снова услышал чмоканье материнских губ и улыбнулся.
   Тогда Александр понес его в качалке наверх, напевая:
   Бесштанный рак,
   Не ходи в кабак,
   Там кошек дерут,
   Тебе лапку дадут.
   Сели за ужин. Юрий принес из погреба наливку, приготовленную ко дню рождения отца.
   Подслеповатая мать Светланы, Матрена, выпила два стакана чаю с одним и тем же леденцом, потом насупилась, заворчала:
   - Сват, Денис Степанович, ты, батюшка, видать, поскупился купить хороших леденцов? Сосу целый вечер, а он не убавляется, сладости не оказывает.
   Выплюнула Матрена леденец на ладонь. Александр первым заметил четыре дырочки на леденце и покатился со смеху. На сморщенной ладони старухи красовалась до блеска обмытая перламутровая пуговица.
   Напрасно Денис цыкал на своих, пугая грозной хмурью густых бровей. Все хохотали, рассматривали пуговицу и снова хохотали. Громче всех Макар. Когда поутихли, он деловито предложил своей старухе:
   - Повесь эту сласть себе на гайтан и при нужде посасывай, ягнячья лапа.
   В этот вечер все почувствовали, что снова восстанавливается в семье привычный строй жизни, который был нарушен смертью Кости.
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   I
   Все сотрудники посольства легли спать по европейскому обычаю в десять вечера, и только Матвей Крупнов не спал... Сегодня при встрече с ним Риббентроп, загадочно улыбаясь, сказал, как бы желая обрадовать его, что наконец-то должно произойти то, чего оба они давно и так сильно хотели: Гитлер приглашает советского дипломата к себе на одиннадцать ночи. И хотя Матвей не помнил, чтобы когда-нибудь томило его желание видеть рейхсканцлера, он поблагодарил министра. Что бы он ни думал об этих людях, он волновался, догадываясь, что необычной будет встреча с главой государства в такое напряженное время. Все лето не ослабевала борьба вокруг одного: как избежать войны? Немцы клялись, что они хотят только мира, и обвиняли своих соседей в жажде войны и крови. Англичане и французы отвечали немцам тем же, то есть что они за вечный мир, а вот немцы всегда были и остаются кровожадными вояками. Человеку, непредвзято наблюдавшему за событиями, оставалось лишь недоуменно разводить руками: если никто не хочет войны, то почему так зверски ожесточаются, так лихорадочно формируют армии, куют оружие? Все шло шиворот-навыворот, вопреки разуму. Иногда Матвею казалось, что подобное нравственное отупение и умственная слепота поражали людей во все времена. Каждую войну считали "последней" (для погибших последняя!), каждый мир устанавливался "навечно", как считали победители. Пускались в ход приемы хитрости, известные с незапамятных времен. И все-таки люди попадались в старые ловушки. Казалось, что человечество, обогащая себя новыми открытиями в науке и технике, в создании произведений искусства, остается крайне неизобретательным в выдумывании поводов для начала войны. Отвращение к войне с такой силой овладевало Матвеем, что он иногда думал, как многие честные, наивные, что если не допустить дипломатических ошибок, то войны не будет, а будет вечный мир и процветание. Он одергивал себя и снова начинал видеть жизнь такой, какова она есть...
   Сторонники создания англо-франко-советского оборонительного союза называли Чемберлена глупцом, потому что он послал в Россию миссию из второстепенных чиновников, и не на самолете, а на товаро-пассажирском пароходе, едва выжимавшем двенадцать узлов в час. Противники этого союза, наоборот, критиковали Чемберлена за то, что он будто всерьез верил в агрессивные намерения Германии и готов оказать давление на Польшу, чтобы она пропустила Красную Армию через свою землю. "Чемберлен стал красным!"
   Немцы уверяли всех в непобедимости вермахта, который вынужден взяться за оружие, чтобы защитить фатерланд от поляков. Газеты тревожно кричали: "Ситуация на польско-германской границе в любой час может превратиться из политической в военную". В Восточной Пруссии были призваны унтер-офицеры, участники мировой войны.
   С каждым днем все яснее становилось, что человечество приближается к еще невиданной военной катастрофе. "Мир в Европе может быть спасен не Германией, а теми, кто повинен в преступлениях Версаля", - заявил Гитлер Гендерсону, вручившему ему письмо Чемберлена. Гендерсон сказал, что он не торопит канцлера с ответом на это письмо. "Но я-то спешу!" - резко бросил Гитлер. Он потребовал Данциг, Польский коридор и Верхнюю Силезию. Английский посол опешил от изумления: еще вчера фюрер домогался лишь Данцига. Гитлер засмеялся и сказал, что после этой операции едва ли будет смысл рассматривать Польшу как самостоятельное государство. "Я всю жизнь стремился к англо-германской дружбе, но натыкался на глухую стену!" пожаловался он Гендерсону.