Страница:
Лили не понимала, какое вообще беспокойство может быть с такой дорогой машиной, вокруг которой к тому же в течение нескольких недель трудилась команда из шестнадцати механиков, устраняя малейшую неисправность. Она не любила задавать лишних вопросов Греггу, боясь показаться смешной, но с этим великаном-викингом не чувствовала смущения. И поэтому спросила:
– А почему с этими машинами так часто что-то случается?
Джон постарался облечь объяснение в слова, доступные даже женщине:
– Гоночная машина – чрезвычайно сложный, прихотливый механизм. Она всегда действует на абсолютном пределе своих возможностей. Проблемы возникают чаще всего из-за перегрева, нарушения микропроцессов подачи топлива. Тут «выстреливает» любая оплошность. – На минуту он замолчал, глядя, как «ланча», исторгая клубы дыма, пронеслась мимо. – Эта машина, – кивнул он в ее сторону, – пришла на старт в идеальной готовности. Но, как лошадь на ипподроме, она предназначена прежде всего для состязаний. Из нее выжимают максимальную скорость, все, на что она способна! И тут возникают проблемы.
Когда мимо них пролетел лидирующий автомобиль, Лили задала наконец вопрос, который не решалась задать все предыдущие недели:
– Что означает быть хорошим гонщиком, Джон?
– Молниеносная, как у тигра, реакция, концентрация и способность стопроцентно контролировать ситуацию. Конечно, эта игра для юных. К тридцати вести ее становится все труднее. Хотя тут необходимы и трезвый расчет, и железные нервы зрелого человека. Когда эти ребята несутся по треку, голова их работает, как компьютер, а тело ощущает малейшее изменение скорости. Ну и конечно, они пытаются перекрыть своей амплитудой поле, не пропустить никого вперед к финишной черте.
– И выигрывает самый рисковый?
– Хороший водитель никогда не пойдет на неоправданный риск. Они же не мальчишки, а хладнокровные профессионалы, умеющие отнестись к опасности со всем пиететом. Нет, они не глупят.
Он протянул Лили два черных наушника, защищающих от шума, и они вернулись на место, где Лили провела еще два с половиной часа среди запаха гари и выхлопных газов. Слова комментатора заглушались ревом мчащихся мимо трибуны машин. Казалось, от шума негде укрыться, вакханалия звуков проникала во все щели – так, как если бы на дискотеке вдруг начали стрельбу из автомата.
– Грегг только что побил рекорд скорости для машин, впервые участвующих в гонках! – прокричал Джон на ухо Лили. Она почувствовала, как головная боль стала потихоньку отпускать. Оставались последние полчаса гонок.
Неожиданно команда механиков «спеар», подхватив инструменты, начала напряженно вглядываться влево. Через несколько мгновений оттуда показалась машина Грегга и, вплотную подъехав к линии, отделявшей трибуны, остановилась.
Механики сгрудились возле кузова автомобиля, дверь кабины водителя распахнулась, и оттуда показался Грегг. На лице его было написано отчаяние. Десятью минутами позже он заметил Лили и, попытавшись скрыть напряжение, махнул ей рукой.
– Чертова коробка передач взорвалась, – промычал он. Но тут же между ним и Лили вырос телерепортер с микрофоном в руке.
– Итак, следующий этап в Ле-Ман, Грегг?
– Да, это моя мечта.
– А что вы делаете сегодня вечером? Говорят, Лили готовит для вашей команды банкет, и это будет ее сюрпризом?
– Если так, то ты испортил сюрприз, приятель.
– Не понимаю, зачем мы пришли, Энджелфейс, тем более что нас никто не звал! – Мэгги оглядела шумное сборище. Вся команда, умытая, чисто выбритая, была одета в джинсы от Армани и голубые шелковые рубашки от Черутти. «Тут нам нечего делать», – решила Мэгги, бегло оглядывая диспозицию и бросив торжествующий взгляд на свой белый атласный комбинезон, с обеих сторон которого шел широкий, обнажающий плоть и скрепленный шнуровкой разрез.
Мэгги притопнула серебряным каблучком ковбойских туфель.
– Я не знаю никого из этих ребят, Энджелфейс, и ты тоже. Пошли отсюда, я чувствую себя неуютно. Ты же не собираешься здесь петь.
Она начала уже было протискиваться к выходу, но Энджелфейс Харрис схватил ее за плечо.
– Нет уж, постой. Я хочу, чтобы моя старушка торчала рядом со мной, даже если я незваный гость на этом празднике жизни.
Мэгги внимательно посмотрела на мужа. Его подтянутое, с высокими скулами лицо было точно таким, каким должно быть лицо рокера шестидесятых. Энджелфейс был жесток, как мог быть жесток только рокер, десятилетиями колесивший по стране. Все это вихрем пронеслось в голове у Мэгги, пока знаменитые голубые глаза сверлили ее насквозь. Его голос – притворно мягкий, она знала это – произнес:
– Заткнись, дорогая, и развлекайся.
– Убери руки! – Мэгги окинула взглядом комнату и решила все-таки не устраивать сцены: слишком рано и слишком людно. К тому же, хоть он и ублюдок, и явно перебирает, но все же Энджелфейс Харрис – самый красивый мужчина в этой комнате. Черный кожаный костюм Энджелфейса сидел на нем как влитой, чуть-чуть наподобие кожи игуаны, собираясь в складки у локтей и коленей.
– Оставайся здесь и веди себя прилично! – приказал Энджелфейс. – А я сейчас принесу нам выпить.
Он подошел к толпе возле бара, где Лили приветствовала своих гостей. Пробившись через кольцо собравшихся, он остановился прямо напротив нее в своей излюбленной позе – ноги расставлены, голова чуть склонена набок, пальцы теребят расстегнутую до пояса молнию на куртке. Лили смотрела на него все с тем же удивленным видом, не оставлявшим ее весь вечер: она не узнавала в своих чисто выбритых, нарядных гостях команду Грегга.
– А, привет! – неуверенно произнесла она.
Энджелфейс продолжал смотреть на нее со своей коронной кривой усмешечкой, которая украшала конверты всех его сорока альбомов.
– Почему вы так уставились на меня? – Лили чуть отступила назад, и ее розовое платье из тафты зашуршало. – У меня что, зубы вывалились или что-нибудь не так с лицом?
– Со-вер-шен-но ни-че-го, – теперь Энджелфейс пустил в ход все свое молодцеватое обаяние шестидесятника. – Ты, наверное, была прелестным ребенком, – мягко произнес он.
Окружающие делали вид, что не замечают этой сцены, но вся аудитория обратилась в слух. И вновь Харрис одарил Лили своей кривой улыбочкой.
Мэгги тем временем проталкивалась к месту событий.
– Так вот почему мы здесь, – бормотала она про себя, – из-за этой шлюхи!
Она протиснулась к мужу как раз в тот момент, когда он уже кончил петь и раскланивался. Вкрадчивым тоном, в котором Мэгги четко ощутила угрозу, он представил ее Лили.
– Очень рада познакомиться с вами, – приветливо улыбнулась миссис Харрис, а потом, обернувшись к мужу, прошептала: – А теперь пошли отсюда, быстро! Я не шучу.
Поцеловав на прощание Лили, Энджелфейс начал спускаться с лестницы. Крошечная белая фигурка жены словно прилипла сзади к его черному кожаному костюму.
– Будь это моя половина, я бы отправил ее на исправительные работы. Если бы взглядом можно было убить, ты бы уже находилась футов на шесть под землей, – улыбнулся Грегг Лили. Пожав своими золотистыми плечами, та вернулась к гостям.
– Судя по всему, дела твои идут отлично, Тереза, – чуть наклонившись вперед, Лили притронулась к шифоновому воротнику роскошного платья своей визави. Они сидели за столиком одного из парижских кафе.
– Да, неплохо, – вежливо согласилась Тереза. – И работа не такая изматывающая, как съемка в порнофильмах. Ты помнишь, какой был холод в студии у Сержа, Лили?
– Он специально нас морозил, чтобы соски были тверже.
– Тсс!
Подошел официант и поставил на стол серебряное блюдо с омарами.
Лили заговорщицки подалась вперед.
– А как на самом деле работается с мадам Джордж? Ты видишься со своими старыми парнями? – Лили умирала от желания узнать все о жизни единственной приятельницы, оставшейся у нее с юности. Тереза всегда была добра к ней. Это она обучила Лили грубоватым премудростям проститутки высокого класса. – Как жаль, что ты не можешь остаться на ночь и сама посмотреть, как мы живем. Tres chic, alors [5]прилететь в Париж только на ужин. – Она положила в рот кусочек омара. – Работать у мадам Джордж – все равно что в отлично отлаженном агентстве фотомоделей. У нас каждый день дежурят шесть секретарш, которые отвечают на телефонные звонки и принимают заказы. Мы тем временем сидим в розовой гостиной – болтаем, играем в триктрак, в общем, ждем, пока нас не вызовут. – Еще один кусочек омара исчез за ее блестящими губами. – Водители в агентстве здоровые, как танки, и с ними чувствуешь себя как за каменной стеной. Все заказы попадают в компьютерный банк данных, и платят нам исправно каждое семнадцатое число. Существуют фиксированные ставки, но все девушки разбиты на несколько категорий, в соответствии с которыми и оплачиваются. Даже после той истории с министром я очень котируюсь и прохожу по категории А – личный шофер, своя квартира, прислуга и кредитная карточка Сен-Лоран.
– А как ваши клиенты? – не унималась Лили.
Тереза отправила в рот последний кусочек омара и подкрасила губы.
– Мадам Джордж – это французская достопримечательность, подобная Лувру. Каждый цивилизованный человек знает о существовании мадам Джордж – будь то кинозвезда, политический деятель, генерал или физик-ядерщик. Мы принимаем их всех.
– И они чем-то отличаются от остальных?
– Мужик есть мужик. Они бывают чистюлями, бывают неряхами, проворными и медлительными, с некоторыми возникают проблемы, с другими – нет. – Тереза пренебрежительно пожала плечами. – Но пока они платят, их ждет у мадам Джордж отличное обслуживание – лучшее из всего, что можно себе представить. К тому же мы всегда аккуратны, благоразумны, достаточно сдержанны.
– Представляю, как ты была сдержанна, когда министр откинул копыта. Что ты сделала с ним, бестия?
– Бедный Морис обычно нуждался в некоторой… помощи. – Тереза сделала объясняющий жест рукой, и Лили с трудом подавила смех. – Мадам Джордж говорит, что он получил поделом, потому что всегда задерживал с оплатой. Если бы мы все не оказались в отеле, ей вообще удалось бы это скрыть. Но правильно говорят, в каждой гадости есть и своя хорошая сторона. Ты видела мой снимок в «Фигаро»?
– Да, – ответила Лили и, понизив голос, добавила: – Именно поэтому я и хотела с тобой поговорить.
Лили уже не могла понять, отчего она однажды так испугалась на маленьком тренировочном треке Иглтона. Теперь она совершенно спокойно сидела рядом с Греггом, пока он делал круг за кругом, беспрерывно что-то бормоча себе под нос. «Здесь чуть-чуть тяжеловесно… Не нравится мне, как стучит третий двигатель» и т. д. Шум мотора резал Лили уши, ее волосы и костюм пропитались запахом бензина, и ее то и дело сильно потряхивало. Лили так и не заразилась бациллой гонок, а потому не могла понять, зачем Грегг как заведенный колесит по этому треку, вместо того чтобы лежать с ней в постели. Причем он с маниакальным упорством находил предлоги для своих отказов побыть с ней. То он не мог, вернее, не имел права заниматься сексом за два дня до гонок, потом, после Сильверстоуна, он слишком вымотался… К тому же почти каждую ночь он проводил в мастерской, с головой погружаясь в эту грязь, вонь и бесконечные технические неполадки.
– А почему бы мне не повести? – неожиданно предложила Лили.
Он рассмеялся.
– Да нет, Грегг, я серьезно. Я же умею водить спортивные машины. У меня в Париже есть «порше». – Наклонившись вперед, она слегка провела ногтями по его бедру: – Я защекочу тебя досмерти, если не разрешишь.
Грегг медлил с ответом.
– В конце концов, – привела свой последний аргумент Лили, – эта модель рассчитана на обычных водителей, как я!
– Ну, хорошо, – согласился наконец он, – только не жми особо на газ, эта машина очень приемистая. – Он показал Лили систему управления, после чего они поменялись местами. Лили включила первую скорость, и машина рванулась вперед, как раненый леопард. Поначалу автомобиль показался ей диким зверем, несущим разрушение и гибель, но постепенно она почувствовала, что ощущение опасности действует как приятное возбуждение. Они стремительно неслись вдоль дороги, идущей чуть под уклон.
– Аккуратней, тут слепой поворот! – прокричал Грегг, но, прежде чем смолк звук его голоса, Лили уже повернула за угол, и они увидели, что вся дорога заполнена стадом черных и белых коров.
Лили отчаянно крутанула руль, и «спеар» нырнула в широко открытые ворота, откуда только что вышло стадо. Но она слишком сильно нажала на тормоза. Машина заскользила по глинистой поверхности двора, перевернулась и на глазах перепуганного стада еще часть пути проделала колесами вверх, как на полозьях, скользя на собственной крыше.
– С тобой все в порядке, Лили? – только и спросил Грегг, после того как, отстегнув страховочные ремни, они вылезли из машины.
– Лили? Что же это такое? Мой дворецкий сказал, что ты просила приготовить для вас с Греггом раздельные спальни. Означает ли это, что ты… Что вы с ним…
– Мы не можем позволить себе это за два дня до гонок, – взяв с туалетного столика серебряный гребень, Лили повернулась к зеркалу. – А уж коли речь идет о Ле-Ман, мне придется прожить монахиней всю неделю. Я обещала не соблазнять его, иначе он поклялся, что уйдет ночевать вместе со своей командой в трейлер. Грегг был страстен, нежен, неутомим, но… почти все время он проводил в этом чертовом гараже, среди этих чертовых автомобилей.
«Ох, мужчины, – подумала Максина, с удовольствием разглядывая спокойное и красивое лицо Лили. – И Чарльз тоже хорош! Недели прошли с тех пор, как эта скотина убралась из их дома, а он все еще спит у себя в кабинете». Максина все переделала в спальне, теперь постель была оформлена в ярких тонах, а вдоль стены были развешаны соблазнительные красавицы Фрагонара. Но Чарльз даже не видел их, и Максина растерялась: она не знала, что делать дальше. Они с мужем держались друг с другом более чем корректно, но ветерок враждебности витал в воздухе.
– Я познакомилась с ним благодаря «спеар», и «спеар» же нас совсем разлучила, – печально улыбнулась Лили. – Видимо, наша встреча произошла в неудачный момент: именно сейчас вся его сила и энергия уходит на мою соперницу – эту машину. Но, кроме того, у него есть и еще одно оправдание. – Расческа застыла в руке Лили. – Он все еще не оправился после нашей с ним катастрофы. А поскольку в том целиком моя вина, мне, конечно, грех предъявлять претензии. Особенно перед этими гонками, от которых зависит вся его судьба.
За окном раздался скрип тормозов и шелест шин по гравию. Лили вскочила:
– Это, должно быть, Грегг!
– Ну и каков был вердикт насчет горючего, Джек? – встревоженно спросил Грегг.
Главный механик команды с покрасневшими от бессонных ночей глазами только что вернулся из Ле-Ман, где проводился технический осмотр допущенных к гонкам машин. Он провел там восемь часов.
– Горючее их волновало меньше всего. Зато они совершенно озверели с проверкой ножного управления. Осмотрели каждый миллиметр, все измерили.
– Это их конек. Ты презентовал «Джонни Уокер»? – У команды было припасено несколько ящиков шотландского виски, которое они пускали в ход, когда надо было кого-нибудь подмазать.
– Конечно! Только это и помогло.
– Ну, все равно, не стоит рисковать перед гонками, – заключил Грегг. – Лучше сегодня ночью привести все в соответствие с их стандартами.
В результате Лили одна вернулась в шато де Шазаллей, а Грегг скрылся в ночи вместе со своими механиками.
На следующий день после ленча началась паника: обнаружили, что сцепление сдвинулось на миллиметр, а этого достаточно, чтобы заблокировать всю систему. Люди работали быстро, но все равно не так быстро, как было необходимо. В сумерках они выкатили машину из гаража.
– Ничего не поделаешь, – заявил Грегг, – придется представить ее на комиссию так, как есть, а ночью продолжить работу.
Лили удалось убедить Грегга, что еще одна бессонная ночь не пойдет на пользу «спеар» во время гонок, и он, правда неохотно, уже за полночь вернулся в замок Шазаллей.
– Свершилось! – крикнул он Лили прямо с порога комнаты. – Мы прошли все осмотры и получили сертификат! «Спеар» допущена к гонкам. А это главное.
– А что вы сделали со сцеплением? – спросила Лили чуть позже, когда они сидели за столом в маленькой гостиной и Грегг с аппетитом отхлебывал из дымящегося горшочка суп, заедая его хрустящими хлебцами.
– Джек все отрегулировал, – пробурчал он сквозь набитый рот, быстро отправляя в него очередную ложку. – Джек редкая птица, он ведь работает из чистой любви к своему ремеслу. Сейчас те, кто трудятся в гаражах, по большей части сборщики, а не механики. Они могут что угодно собрать и разобрать, но ничего не в силах смастерить. Если с машиной что-то неладно, они просто берут одну деталь и заменяют ее другой. Но в «спеар» каждый винт и каждый болт должен быть подогнан точно к месту с почти ювелирным искусством. И ты знаешь, я могу снять руки с руля даже на самой оживленной улице, когда машина идет со скоростью двести миль в час, и почти не почувствовать этого.
Лили поднесла к губам его большую, перепачканную в машинном масле руку и поцеловала.
– Но зачем же убирать руки с руля, когда машина идет со скоростью двести миль в час?
Луна отбрасывала темные спокойные тени на серебристый песок. За языками пламени огромного походного костра король Абдулла видел стройные силуэты верблюдов, проступающие на фоне темного неба. Их стреножили на ночь, чтобы они не разбредались. Несмотря на внушительную армию джипов, вертолетов и легких самолетов, верблюды все еще оставались в пустыне основным транспортом. Они ведь были неприхотливы, мало ели, пили на каждый пятый день, но в случае необходимости могли прожить двадцать дней без воды и способны были перетаскивать на себе шестисотфунтовый груз.
Хакемское племя много времени проводило в гонках на верблюдах, и Абдулла становился победителем большей части забегов. Королевские победы были воспеты местным поэтом – седобородым человеком в черном, который теперь, сидя напротив костра, нараспев декламировал четверостишья. И каждый раз, когда произносилось вслух королевское имя, окружающие палили из ружей.
Отблески костра освещали и возбужденное лицо сидящего напротив Абдуллы двенадцатилетнего принца Хасана – племянника и единственного наследника короля. Абдулла привез мальчика сюда, чтобы представить его племени, которым рано или поздно Хасану придется управлять. Это было уже четырнадцатое племя, которое Абдулла посетил в течение одного месяца. Причем он приезжал с визитом только в самые значительные племена своей страны, откуда набирались солдаты в королевскую армию и чья лояльность была особо важна. Ведь свобода его государства сейчас зависела от позиции армии. К сожалению, небольшой, но сказочно богатой нефтью стране, столь важной со стратегической точки зрения для Запада, приходилось давно уже жить в состоянии постоянной непрекращающейся войны.
Поэт окончил свою декламацию, и тут все почти разом заговорили: вспоминали прошлые бои, охоты, верблюжьи бега. Желтый огонь костра высвечивал длинные худые лица, обрамленные черными волосами, со сверкающими, подобно освещавшим их звездам, темными глазами. Сегодня они будут спать вокруг походного костра, защищенные от мороза лишь своими черными одеждами. Бедуинские племена, такие, как Хакемское, презирали комфорт.
После бесконечной бумажной работы, встреч с послами, переговоров с министрами и военачальниками, Абдулла отдыхал душой среди этих простых, мужественных людей, живущих в пустыне, где каждый следующий день как две капли воды похож на предыдущий и где человек не подвластен течению времени.
Было объявлено начало празднества, и воины последовали за своим правителем в тридцатиметровый шатер, обтянутый козлиной кожей. При входе принц Хасан оступился и едва не упал. Абдулла смотрел, как одетый во все белое телохранитель помог уставшему ребенку удержать равновесие. Внутри роскошно убранного коврами шатра мальчики подавали угощение из фиников и инжира. Горький черный кофе разливали по миниатюрным чашкам без ручек из причудливого кувшина. Как положено было по обычаю, чашку короля наполняли трижды, а потом ему поднесли ритуальный сосуд с верблюжьим молоком – еще теплым и слегка отдающим солью. Когда Абдулла опустошил сосуд, поднялся на ноги шейх Хакемского племени и начал свою приветственную речь, перенасыщенную восхвалениями, неуемной лестью и прилагательными в превосходной степени. Он возблагодарил Аллаха за могущество Раба Божьего – так переводилось с арабского имя Абдуллы, восславил королевские деяния и пожелал ему долгих лет жизни. И все это продолжалось достаточно долго.
Абдулла поискал глазами принца Хасана. Мальчик никогда не жаловался и покорно исполнял необходимые ритуалы, но покорность, с точки зрения Абдуллы, не входила в число королевских добродетелей. И хватит ли у Хасана воли заставить подчиниться себе людей, таких, как те, с кем он сидел сейчас рядом?
Абдулла не любил племянника. После смерти своего обожаемого сына он вообще никого не любил и никому не верил. Он целиком посвятил себя стране, проблемам своего народа, своей армии. Его мать умерла во время родов, и всю жизнь в сердце Абдуллы ныла рана этой утраты. Убийство отца вызвало в нем лишь холодную ярость. Осознание постоянной опасности, грозящей ему самому, привело его к мысли, что ему не стоит связывать себя крепкими узами ни с кем.
Абдулла торжественно восседал на одном из ковров, которыми был устлан шатер, и, хотя голова его держалась абсолютно прямо и неподвижно, глаза бегали по сторонам.
Мальчики в белых халатах внесли серебряные подносы с рисом и кусками баранины, зажаренными здесь же, на костре, перед входом в шатер. Восемь человек скрестив ноги сидели возле каждого подноса, брали с блюда кусочки баранины и макали их в чашу с йогуртом, отправляя в рот вслед за тем шарики риса.
За ними последовали подносы с канафой – сладкими пирожками с белым козьим сыром и горячим сиропом. Потом раздались звуки кларнета, флейты и барабанная дробь – прелюдия к танцам и национальным песням с их неизменным, не подлежащим никаким веяниям ритмом.
Генерал Сулейман Хакем перехватил взгляд Абдуллы и чуть заметно ему кивнул. Он был готов начать церемонию представления племени принца Хасана. Глядя на этого человека с худым жестким лицом, Абдулла думал о том, как странно, что они вместе с Сулейманом проходили курс в военной академии в Сандхерсте. Вместе сидели за длинными, отполированными до блеска столами под светом хрустально-серебряных канделябров, вместе переезжали на велосипедах из одного учебного корпуса в другой и вместе в тяжелых кованых сапогах маршировали на бесконечных парадах. Вместе они познавали премудрость командования пехотным батальоном, вместе, одетые в камуфляжную форму, бросались в реки и прыгали с парашютом. Оба они были признаны лучшими наездниками и лучшими стрелками, в чем не было ничего неожиданного: ведь у себя в пустыне они только и делали, что скакали верхом и стреляли. Оба могли на полном скаку попасть в крыло куропатки, как, впрочем, мог это сделать и любой мужчина, сидящий рядом с ними в шатре. И неожиданно Абдулла остро ощутил, что его жизнь на Западе и на родине – это два совершенно разных, почти несопоставимых друг с другом этапа.
Когда Абдулла поднялся, музыка смолкла, и он начал произносить свою ритуальную речь, прося у Хакемского племени поддержки для себя, наследника и всей правящей династии. Потом он попросил подняться Хасана. Мальчик встал, но тут же глаза его замутились, и он как подкошенный упал на ковер.
Голоса присутствующих слились в одном тревожном крике. Генерал Сулейман поднял мальчика на ноги, но тот бессильно повис на нем. Принц был без сознания, его лицо стало белее полотна. Абдулла внешне оставался совершенно спокойным. Он невозмутимо попросил Сулеймана отвести мальчика в женский шатер.
В течение десяти минут все присутствующие в шатре оставались неподвижными, пока наконец не вернулся генерал Сулейман и не сообщил королю, что принц потерял сознание, по всей видимости, из-за усталости от бесконечных переездов и торжественных церемоний последнего месяца.
Последовал всеобщий вздох облегчения.
Абдулла омыл руки над специальной серебряной чашей, лицо его по-прежнему выражало полнейшее спокойствие, и никто из бывших рядом с ним не мог догадаться, как глубоко он был на самом деле взволнован. Принц Хасан бесконечно болел в Порт Регисе, английской школе, где он учился. Либо ребенок пал жертвой медленно действующей отравы, либо он изначально, по природе своей, не годился для трона.
Стоял жаркий июньский день. Солнце нещадно палило, почти расплавляя асфальт. Вдоль трека прогуливались жандармы, отгоняя самых усердных болельщиков от гоночной полосы. Крики людей, сигналы автомобилей раздавались по всей округе, пока участники гонок подруливали к старту. Расположившаяся на одной из трибун возбужденная группа болельщиков радостно размахивала черным флагом «Игл моторз».
– А почему с этими машинами так часто что-то случается?
Джон постарался облечь объяснение в слова, доступные даже женщине:
– Гоночная машина – чрезвычайно сложный, прихотливый механизм. Она всегда действует на абсолютном пределе своих возможностей. Проблемы возникают чаще всего из-за перегрева, нарушения микропроцессов подачи топлива. Тут «выстреливает» любая оплошность. – На минуту он замолчал, глядя, как «ланча», исторгая клубы дыма, пронеслась мимо. – Эта машина, – кивнул он в ее сторону, – пришла на старт в идеальной готовности. Но, как лошадь на ипподроме, она предназначена прежде всего для состязаний. Из нее выжимают максимальную скорость, все, на что она способна! И тут возникают проблемы.
Когда мимо них пролетел лидирующий автомобиль, Лили задала наконец вопрос, который не решалась задать все предыдущие недели:
– Что означает быть хорошим гонщиком, Джон?
– Молниеносная, как у тигра, реакция, концентрация и способность стопроцентно контролировать ситуацию. Конечно, эта игра для юных. К тридцати вести ее становится все труднее. Хотя тут необходимы и трезвый расчет, и железные нервы зрелого человека. Когда эти ребята несутся по треку, голова их работает, как компьютер, а тело ощущает малейшее изменение скорости. Ну и конечно, они пытаются перекрыть своей амплитудой поле, не пропустить никого вперед к финишной черте.
– И выигрывает самый рисковый?
– Хороший водитель никогда не пойдет на неоправданный риск. Они же не мальчишки, а хладнокровные профессионалы, умеющие отнестись к опасности со всем пиететом. Нет, они не глупят.
Он протянул Лили два черных наушника, защищающих от шума, и они вернулись на место, где Лили провела еще два с половиной часа среди запаха гари и выхлопных газов. Слова комментатора заглушались ревом мчащихся мимо трибуны машин. Казалось, от шума негде укрыться, вакханалия звуков проникала во все щели – так, как если бы на дискотеке вдруг начали стрельбу из автомата.
– Грегг только что побил рекорд скорости для машин, впервые участвующих в гонках! – прокричал Джон на ухо Лили. Она почувствовала, как головная боль стала потихоньку отпускать. Оставались последние полчаса гонок.
Неожиданно команда механиков «спеар», подхватив инструменты, начала напряженно вглядываться влево. Через несколько мгновений оттуда показалась машина Грегга и, вплотную подъехав к линии, отделявшей трибуны, остановилась.
Механики сгрудились возле кузова автомобиля, дверь кабины водителя распахнулась, и оттуда показался Грегг. На лице его было написано отчаяние. Десятью минутами позже он заметил Лили и, попытавшись скрыть напряжение, махнул ей рукой.
– Чертова коробка передач взорвалась, – промычал он. Но тут же между ним и Лили вырос телерепортер с микрофоном в руке.
– Итак, следующий этап в Ле-Ман, Грегг?
– Да, это моя мечта.
– А что вы делаете сегодня вечером? Говорят, Лили готовит для вашей команды банкет, и это будет ее сюрпризом?
– Если так, то ты испортил сюрприз, приятель.
– Не понимаю, зачем мы пришли, Энджелфейс, тем более что нас никто не звал! – Мэгги оглядела шумное сборище. Вся команда, умытая, чисто выбритая, была одета в джинсы от Армани и голубые шелковые рубашки от Черутти. «Тут нам нечего делать», – решила Мэгги, бегло оглядывая диспозицию и бросив торжествующий взгляд на свой белый атласный комбинезон, с обеих сторон которого шел широкий, обнажающий плоть и скрепленный шнуровкой разрез.
Мэгги притопнула серебряным каблучком ковбойских туфель.
– Я не знаю никого из этих ребят, Энджелфейс, и ты тоже. Пошли отсюда, я чувствую себя неуютно. Ты же не собираешься здесь петь.
Она начала уже было протискиваться к выходу, но Энджелфейс Харрис схватил ее за плечо.
– Нет уж, постой. Я хочу, чтобы моя старушка торчала рядом со мной, даже если я незваный гость на этом празднике жизни.
Мэгги внимательно посмотрела на мужа. Его подтянутое, с высокими скулами лицо было точно таким, каким должно быть лицо рокера шестидесятых. Энджелфейс был жесток, как мог быть жесток только рокер, десятилетиями колесивший по стране. Все это вихрем пронеслось в голове у Мэгги, пока знаменитые голубые глаза сверлили ее насквозь. Его голос – притворно мягкий, она знала это – произнес:
– Заткнись, дорогая, и развлекайся.
– Убери руки! – Мэгги окинула взглядом комнату и решила все-таки не устраивать сцены: слишком рано и слишком людно. К тому же, хоть он и ублюдок, и явно перебирает, но все же Энджелфейс Харрис – самый красивый мужчина в этой комнате. Черный кожаный костюм Энджелфейса сидел на нем как влитой, чуть-чуть наподобие кожи игуаны, собираясь в складки у локтей и коленей.
– Оставайся здесь и веди себя прилично! – приказал Энджелфейс. – А я сейчас принесу нам выпить.
Он подошел к толпе возле бара, где Лили приветствовала своих гостей. Пробившись через кольцо собравшихся, он остановился прямо напротив нее в своей излюбленной позе – ноги расставлены, голова чуть склонена набок, пальцы теребят расстегнутую до пояса молнию на куртке. Лили смотрела на него все с тем же удивленным видом, не оставлявшим ее весь вечер: она не узнавала в своих чисто выбритых, нарядных гостях команду Грегга.
– А, привет! – неуверенно произнесла она.
Энджелфейс продолжал смотреть на нее со своей коронной кривой усмешечкой, которая украшала конверты всех его сорока альбомов.
– Почему вы так уставились на меня? – Лили чуть отступила назад, и ее розовое платье из тафты зашуршало. – У меня что, зубы вывалились или что-нибудь не так с лицом?
– Со-вер-шен-но ни-че-го, – теперь Энджелфейс пустил в ход все свое молодцеватое обаяние шестидесятника. – Ты, наверное, была прелестным ребенком, – мягко произнес он.
Окружающие делали вид, что не замечают этой сцены, но вся аудитория обратилась в слух. И вновь Харрис одарил Лили своей кривой улыбочкой.
Легко взяв Лили за плечи, он повернул ее лицом к залу, и они оба начали легко двигаться в ритме песни. Лили уже улыбалась, хотя все еще была удивлена – она никак не ожидала, что Грегг знаком с этой рок-звездой.
Когда ты была малышкой
И еще ходила в детсадик,
Клянусь, мальчишки сходили уже от тебя с ума.
Мэгги тем временем проталкивалась к месту событий.
– Так вот почему мы здесь, – бормотала она про себя, – из-за этой шлюхи!
Она протиснулась к мужу как раз в тот момент, когда он уже кончил петь и раскланивался. Вкрадчивым тоном, в котором Мэгги четко ощутила угрозу, он представил ее Лили.
– Очень рада познакомиться с вами, – приветливо улыбнулась миссис Харрис, а потом, обернувшись к мужу, прошептала: – А теперь пошли отсюда, быстро! Я не шучу.
Поцеловав на прощание Лили, Энджелфейс начал спускаться с лестницы. Крошечная белая фигурка жены словно прилипла сзади к его черному кожаному костюму.
– Будь это моя половина, я бы отправил ее на исправительные работы. Если бы взглядом можно было убить, ты бы уже находилась футов на шесть под землей, – улыбнулся Грегг Лили. Пожав своими золотистыми плечами, та вернулась к гостям.
– Судя по всему, дела твои идут отлично, Тереза, – чуть наклонившись вперед, Лили притронулась к шифоновому воротнику роскошного платья своей визави. Они сидели за столиком одного из парижских кафе.
– Да, неплохо, – вежливо согласилась Тереза. – И работа не такая изматывающая, как съемка в порнофильмах. Ты помнишь, какой был холод в студии у Сержа, Лили?
– Он специально нас морозил, чтобы соски были тверже.
– Тсс!
Подошел официант и поставил на стол серебряное блюдо с омарами.
Лили заговорщицки подалась вперед.
– А как на самом деле работается с мадам Джордж? Ты видишься со своими старыми парнями? – Лили умирала от желания узнать все о жизни единственной приятельницы, оставшейся у нее с юности. Тереза всегда была добра к ней. Это она обучила Лили грубоватым премудростям проститутки высокого класса. – Как жаль, что ты не можешь остаться на ночь и сама посмотреть, как мы живем. Tres chic, alors [5]прилететь в Париж только на ужин. – Она положила в рот кусочек омара. – Работать у мадам Джордж – все равно что в отлично отлаженном агентстве фотомоделей. У нас каждый день дежурят шесть секретарш, которые отвечают на телефонные звонки и принимают заказы. Мы тем временем сидим в розовой гостиной – болтаем, играем в триктрак, в общем, ждем, пока нас не вызовут. – Еще один кусочек омара исчез за ее блестящими губами. – Водители в агентстве здоровые, как танки, и с ними чувствуешь себя как за каменной стеной. Все заказы попадают в компьютерный банк данных, и платят нам исправно каждое семнадцатое число. Существуют фиксированные ставки, но все девушки разбиты на несколько категорий, в соответствии с которыми и оплачиваются. Даже после той истории с министром я очень котируюсь и прохожу по категории А – личный шофер, своя квартира, прислуга и кредитная карточка Сен-Лоран.
– А как ваши клиенты? – не унималась Лили.
Тереза отправила в рот последний кусочек омара и подкрасила губы.
– Мадам Джордж – это французская достопримечательность, подобная Лувру. Каждый цивилизованный человек знает о существовании мадам Джордж – будь то кинозвезда, политический деятель, генерал или физик-ядерщик. Мы принимаем их всех.
– И они чем-то отличаются от остальных?
– Мужик есть мужик. Они бывают чистюлями, бывают неряхами, проворными и медлительными, с некоторыми возникают проблемы, с другими – нет. – Тереза пренебрежительно пожала плечами. – Но пока они платят, их ждет у мадам Джордж отличное обслуживание – лучшее из всего, что можно себе представить. К тому же мы всегда аккуратны, благоразумны, достаточно сдержанны.
– Представляю, как ты была сдержанна, когда министр откинул копыта. Что ты сделала с ним, бестия?
– Бедный Морис обычно нуждался в некоторой… помощи. – Тереза сделала объясняющий жест рукой, и Лили с трудом подавила смех. – Мадам Джордж говорит, что он получил поделом, потому что всегда задерживал с оплатой. Если бы мы все не оказались в отеле, ей вообще удалось бы это скрыть. Но правильно говорят, в каждой гадости есть и своя хорошая сторона. Ты видела мой снимок в «Фигаро»?
– Да, – ответила Лили и, понизив голос, добавила: – Именно поэтому я и хотела с тобой поговорить.
Лили уже не могла понять, отчего она однажды так испугалась на маленьком тренировочном треке Иглтона. Теперь она совершенно спокойно сидела рядом с Греггом, пока он делал круг за кругом, беспрерывно что-то бормоча себе под нос. «Здесь чуть-чуть тяжеловесно… Не нравится мне, как стучит третий двигатель» и т. д. Шум мотора резал Лили уши, ее волосы и костюм пропитались запахом бензина, и ее то и дело сильно потряхивало. Лили так и не заразилась бациллой гонок, а потому не могла понять, зачем Грегг как заведенный колесит по этому треку, вместо того чтобы лежать с ней в постели. Причем он с маниакальным упорством находил предлоги для своих отказов побыть с ней. То он не мог, вернее, не имел права заниматься сексом за два дня до гонок, потом, после Сильверстоуна, он слишком вымотался… К тому же почти каждую ночь он проводил в мастерской, с головой погружаясь в эту грязь, вонь и бесконечные технические неполадки.
– А почему бы мне не повести? – неожиданно предложила Лили.
Он рассмеялся.
– Да нет, Грегг, я серьезно. Я же умею водить спортивные машины. У меня в Париже есть «порше». – Наклонившись вперед, она слегка провела ногтями по его бедру: – Я защекочу тебя досмерти, если не разрешишь.
Грегг медлил с ответом.
– В конце концов, – привела свой последний аргумент Лили, – эта модель рассчитана на обычных водителей, как я!
– Ну, хорошо, – согласился наконец он, – только не жми особо на газ, эта машина очень приемистая. – Он показал Лили систему управления, после чего они поменялись местами. Лили включила первую скорость, и машина рванулась вперед, как раненый леопард. Поначалу автомобиль показался ей диким зверем, несущим разрушение и гибель, но постепенно она почувствовала, что ощущение опасности действует как приятное возбуждение. Они стремительно неслись вдоль дороги, идущей чуть под уклон.
– Аккуратней, тут слепой поворот! – прокричал Грегг, но, прежде чем смолк звук его голоса, Лили уже повернула за угол, и они увидели, что вся дорога заполнена стадом черных и белых коров.
Лили отчаянно крутанула руль, и «спеар» нырнула в широко открытые ворота, откуда только что вышло стадо. Но она слишком сильно нажала на тормоза. Машина заскользила по глинистой поверхности двора, перевернулась и на глазах перепуганного стада еще часть пути проделала колесами вверх, как на полозьях, скользя на собственной крыше.
– С тобой все в порядке, Лили? – только и спросил Грегг, после того как, отстегнув страховочные ремни, они вылезли из машины.
– Лили? Что же это такое? Мой дворецкий сказал, что ты просила приготовить для вас с Греггом раздельные спальни. Означает ли это, что ты… Что вы с ним…
– Мы не можем позволить себе это за два дня до гонок, – взяв с туалетного столика серебряный гребень, Лили повернулась к зеркалу. – А уж коли речь идет о Ле-Ман, мне придется прожить монахиней всю неделю. Я обещала не соблазнять его, иначе он поклялся, что уйдет ночевать вместе со своей командой в трейлер. Грегг был страстен, нежен, неутомим, но… почти все время он проводил в этом чертовом гараже, среди этих чертовых автомобилей.
«Ох, мужчины, – подумала Максина, с удовольствием разглядывая спокойное и красивое лицо Лили. – И Чарльз тоже хорош! Недели прошли с тех пор, как эта скотина убралась из их дома, а он все еще спит у себя в кабинете». Максина все переделала в спальне, теперь постель была оформлена в ярких тонах, а вдоль стены были развешаны соблазнительные красавицы Фрагонара. Но Чарльз даже не видел их, и Максина растерялась: она не знала, что делать дальше. Они с мужем держались друг с другом более чем корректно, но ветерок враждебности витал в воздухе.
– Я познакомилась с ним благодаря «спеар», и «спеар» же нас совсем разлучила, – печально улыбнулась Лили. – Видимо, наша встреча произошла в неудачный момент: именно сейчас вся его сила и энергия уходит на мою соперницу – эту машину. Но, кроме того, у него есть и еще одно оправдание. – Расческа застыла в руке Лили. – Он все еще не оправился после нашей с ним катастрофы. А поскольку в том целиком моя вина, мне, конечно, грех предъявлять претензии. Особенно перед этими гонками, от которых зависит вся его судьба.
За окном раздался скрип тормозов и шелест шин по гравию. Лили вскочила:
– Это, должно быть, Грегг!
– Ну и каков был вердикт насчет горючего, Джек? – встревоженно спросил Грегг.
Главный механик команды с покрасневшими от бессонных ночей глазами только что вернулся из Ле-Ман, где проводился технический осмотр допущенных к гонкам машин. Он провел там восемь часов.
– Горючее их волновало меньше всего. Зато они совершенно озверели с проверкой ножного управления. Осмотрели каждый миллиметр, все измерили.
– Это их конек. Ты презентовал «Джонни Уокер»? – У команды было припасено несколько ящиков шотландского виски, которое они пускали в ход, когда надо было кого-нибудь подмазать.
– Конечно! Только это и помогло.
– Ну, все равно, не стоит рисковать перед гонками, – заключил Грегг. – Лучше сегодня ночью привести все в соответствие с их стандартами.
В результате Лили одна вернулась в шато де Шазаллей, а Грегг скрылся в ночи вместе со своими механиками.
На следующий день после ленча началась паника: обнаружили, что сцепление сдвинулось на миллиметр, а этого достаточно, чтобы заблокировать всю систему. Люди работали быстро, но все равно не так быстро, как было необходимо. В сумерках они выкатили машину из гаража.
– Ничего не поделаешь, – заявил Грегг, – придется представить ее на комиссию так, как есть, а ночью продолжить работу.
Лили удалось убедить Грегга, что еще одна бессонная ночь не пойдет на пользу «спеар» во время гонок, и он, правда неохотно, уже за полночь вернулся в замок Шазаллей.
– Свершилось! – крикнул он Лили прямо с порога комнаты. – Мы прошли все осмотры и получили сертификат! «Спеар» допущена к гонкам. А это главное.
– А что вы сделали со сцеплением? – спросила Лили чуть позже, когда они сидели за столом в маленькой гостиной и Грегг с аппетитом отхлебывал из дымящегося горшочка суп, заедая его хрустящими хлебцами.
– Джек все отрегулировал, – пробурчал он сквозь набитый рот, быстро отправляя в него очередную ложку. – Джек редкая птица, он ведь работает из чистой любви к своему ремеслу. Сейчас те, кто трудятся в гаражах, по большей части сборщики, а не механики. Они могут что угодно собрать и разобрать, но ничего не в силах смастерить. Если с машиной что-то неладно, они просто берут одну деталь и заменяют ее другой. Но в «спеар» каждый винт и каждый болт должен быть подогнан точно к месту с почти ювелирным искусством. И ты знаешь, я могу снять руки с руля даже на самой оживленной улице, когда машина идет со скоростью двести миль в час, и почти не почувствовать этого.
Лили поднесла к губам его большую, перепачканную в машинном масле руку и поцеловала.
– Но зачем же убирать руки с руля, когда машина идет со скоростью двести миль в час?
Луна отбрасывала темные спокойные тени на серебристый песок. За языками пламени огромного походного костра король Абдулла видел стройные силуэты верблюдов, проступающие на фоне темного неба. Их стреножили на ночь, чтобы они не разбредались. Несмотря на внушительную армию джипов, вертолетов и легких самолетов, верблюды все еще оставались в пустыне основным транспортом. Они ведь были неприхотливы, мало ели, пили на каждый пятый день, но в случае необходимости могли прожить двадцать дней без воды и способны были перетаскивать на себе шестисотфунтовый груз.
Хакемское племя много времени проводило в гонках на верблюдах, и Абдулла становился победителем большей части забегов. Королевские победы были воспеты местным поэтом – седобородым человеком в черном, который теперь, сидя напротив костра, нараспев декламировал четверостишья. И каждый раз, когда произносилось вслух королевское имя, окружающие палили из ружей.
Отблески костра освещали и возбужденное лицо сидящего напротив Абдуллы двенадцатилетнего принца Хасана – племянника и единственного наследника короля. Абдулла привез мальчика сюда, чтобы представить его племени, которым рано или поздно Хасану придется управлять. Это было уже четырнадцатое племя, которое Абдулла посетил в течение одного месяца. Причем он приезжал с визитом только в самые значительные племена своей страны, откуда набирались солдаты в королевскую армию и чья лояльность была особо важна. Ведь свобода его государства сейчас зависела от позиции армии. К сожалению, небольшой, но сказочно богатой нефтью стране, столь важной со стратегической точки зрения для Запада, приходилось давно уже жить в состоянии постоянной непрекращающейся войны.
Поэт окончил свою декламацию, и тут все почти разом заговорили: вспоминали прошлые бои, охоты, верблюжьи бега. Желтый огонь костра высвечивал длинные худые лица, обрамленные черными волосами, со сверкающими, подобно освещавшим их звездам, темными глазами. Сегодня они будут спать вокруг походного костра, защищенные от мороза лишь своими черными одеждами. Бедуинские племена, такие, как Хакемское, презирали комфорт.
После бесконечной бумажной работы, встреч с послами, переговоров с министрами и военачальниками, Абдулла отдыхал душой среди этих простых, мужественных людей, живущих в пустыне, где каждый следующий день как две капли воды похож на предыдущий и где человек не подвластен течению времени.
Было объявлено начало празднества, и воины последовали за своим правителем в тридцатиметровый шатер, обтянутый козлиной кожей. При входе принц Хасан оступился и едва не упал. Абдулла смотрел, как одетый во все белое телохранитель помог уставшему ребенку удержать равновесие. Внутри роскошно убранного коврами шатра мальчики подавали угощение из фиников и инжира. Горький черный кофе разливали по миниатюрным чашкам без ручек из причудливого кувшина. Как положено было по обычаю, чашку короля наполняли трижды, а потом ему поднесли ритуальный сосуд с верблюжьим молоком – еще теплым и слегка отдающим солью. Когда Абдулла опустошил сосуд, поднялся на ноги шейх Хакемского племени и начал свою приветственную речь, перенасыщенную восхвалениями, неуемной лестью и прилагательными в превосходной степени. Он возблагодарил Аллаха за могущество Раба Божьего – так переводилось с арабского имя Абдуллы, восславил королевские деяния и пожелал ему долгих лет жизни. И все это продолжалось достаточно долго.
Абдулла поискал глазами принца Хасана. Мальчик никогда не жаловался и покорно исполнял необходимые ритуалы, но покорность, с точки зрения Абдуллы, не входила в число королевских добродетелей. И хватит ли у Хасана воли заставить подчиниться себе людей, таких, как те, с кем он сидел сейчас рядом?
Абдулла не любил племянника. После смерти своего обожаемого сына он вообще никого не любил и никому не верил. Он целиком посвятил себя стране, проблемам своего народа, своей армии. Его мать умерла во время родов, и всю жизнь в сердце Абдуллы ныла рана этой утраты. Убийство отца вызвало в нем лишь холодную ярость. Осознание постоянной опасности, грозящей ему самому, привело его к мысли, что ему не стоит связывать себя крепкими узами ни с кем.
Абдулла торжественно восседал на одном из ковров, которыми был устлан шатер, и, хотя голова его держалась абсолютно прямо и неподвижно, глаза бегали по сторонам.
Мальчики в белых халатах внесли серебряные подносы с рисом и кусками баранины, зажаренными здесь же, на костре, перед входом в шатер. Восемь человек скрестив ноги сидели возле каждого подноса, брали с блюда кусочки баранины и макали их в чашу с йогуртом, отправляя в рот вслед за тем шарики риса.
За ними последовали подносы с канафой – сладкими пирожками с белым козьим сыром и горячим сиропом. Потом раздались звуки кларнета, флейты и барабанная дробь – прелюдия к танцам и национальным песням с их неизменным, не подлежащим никаким веяниям ритмом.
Генерал Сулейман Хакем перехватил взгляд Абдуллы и чуть заметно ему кивнул. Он был готов начать церемонию представления племени принца Хасана. Глядя на этого человека с худым жестким лицом, Абдулла думал о том, как странно, что они вместе с Сулейманом проходили курс в военной академии в Сандхерсте. Вместе сидели за длинными, отполированными до блеска столами под светом хрустально-серебряных канделябров, вместе переезжали на велосипедах из одного учебного корпуса в другой и вместе в тяжелых кованых сапогах маршировали на бесконечных парадах. Вместе они познавали премудрость командования пехотным батальоном, вместе, одетые в камуфляжную форму, бросались в реки и прыгали с парашютом. Оба они были признаны лучшими наездниками и лучшими стрелками, в чем не было ничего неожиданного: ведь у себя в пустыне они только и делали, что скакали верхом и стреляли. Оба могли на полном скаку попасть в крыло куропатки, как, впрочем, мог это сделать и любой мужчина, сидящий рядом с ними в шатре. И неожиданно Абдулла остро ощутил, что его жизнь на Западе и на родине – это два совершенно разных, почти несопоставимых друг с другом этапа.
Когда Абдулла поднялся, музыка смолкла, и он начал произносить свою ритуальную речь, прося у Хакемского племени поддержки для себя, наследника и всей правящей династии. Потом он попросил подняться Хасана. Мальчик встал, но тут же глаза его замутились, и он как подкошенный упал на ковер.
Голоса присутствующих слились в одном тревожном крике. Генерал Сулейман поднял мальчика на ноги, но тот бессильно повис на нем. Принц был без сознания, его лицо стало белее полотна. Абдулла внешне оставался совершенно спокойным. Он невозмутимо попросил Сулеймана отвести мальчика в женский шатер.
В течение десяти минут все присутствующие в шатре оставались неподвижными, пока наконец не вернулся генерал Сулейман и не сообщил королю, что принц потерял сознание, по всей видимости, из-за усталости от бесконечных переездов и торжественных церемоний последнего месяца.
Последовал всеобщий вздох облегчения.
Абдулла омыл руки над специальной серебряной чашей, лицо его по-прежнему выражало полнейшее спокойствие, и никто из бывших рядом с ним не мог догадаться, как глубоко он был на самом деле взволнован. Принц Хасан бесконечно болел в Порт Регисе, английской школе, где он учился. Либо ребенок пал жертвой медленно действующей отравы, либо он изначально, по природе своей, не годился для трона.
Стоял жаркий июньский день. Солнце нещадно палило, почти расплавляя асфальт. Вдоль трека прогуливались жандармы, отгоняя самых усердных болельщиков от гоночной полосы. Крики людей, сигналы автомобилей раздавались по всей округе, пока участники гонок подруливали к старту. Расположившаяся на одной из трибун возбужденная группа болельщиков радостно размахивала черным флагом «Игл моторз».