Константинов Андрей Дмитриевич. Арестант

   Продолжение последовало в тот же день. Весь криминальный Питер уже был наслышан о демонстрации силы, предпринятой Палычем. Реакция братвы отличалась большим разбросом мнений: кто-то считал, что Антибиотик пошел по беспределу. Зря ребят перебил, не стоила того тема. Да и менты после бойни совсем борзые стали — на каждом перекрестке тормозят, тачки досматривают… По сотке ^[12]только так пацанов гребут, в ИВС пачками запихивают.
   Но были и такие, кто решительность Палыча одобрял. Все отстегивают, говорили они. Чем Счетчик лучше других? Не выпендривался бы — делал лавэ, как и раньше… Сам, братаны, виноват.
   Что бы ни говорили, а все ждали продолжения. И оно последовало. Стрелка второму мятежному бригадиру — Колобку — была назначена на девять вечера. Место, где собирались тереть тему, называлось Кричи-не-кричи. Есть такое на Петроградской стороне… Неуютно стало Колобку, когда ему Валера Ледогоров стрелочку в этом глухом месте забил. А еще неуютней стало после известия о том, что случилось со Счетчиком. Толстый и наголо побритый (за что и получил кличку) Колобок метался по кабинету принадлежащего ему ресторанчика на улице Савушкина. В нем боролись жадность и страх. К трем часам дня он велел собрать всех своих бойцов, а ресторан закрыть по техническим причинам.
   Братаны дисциплинированно съехались к назначенному часу, стоянка перед кабаком наполнилась машинами. Не приехал только ближайший соратник Колобка — Кольт. (Позже выяснится, что он попал под ментовскую проверку и был задержан по 218 статье: под передним сиденьем девятки омоновцы нашли пушку. Утренняя стрельба у метро «Девяткино» уже сказывалась…) А пока отсутствие наиболее приближенного, самого надежного человека в команде еще более нервировало Колобка. Остальные члены группировки выглядели не лучше. Бодрились, конечно, шутили. Но нервное напряжение сделало шутки натужными, смех ненатуральным… Один из братков рассказал, что еще вчера вечером видел Илью-Счетчика в казино. Счетчик был весел, выигрывал.
   После этого рассказа стало еще неуютней. Получасовое обсуждение ситуации, отсутствие Кольта, неуверенность братвы убедили Колобка в том, что тягаться с Палычем не стоит. Он позвонил Валере Ледогорову и объяснил: осознал. Готов искупить.
   — О'кей, — ответил Бабуин. — Я тебя, Олег, понимаю. Потолкую со стариком. Но учти, формальность все равно должна быть соблюдена. Раз уж стрелочка назначена — должна состояться.
   — Ну спасибо, Валера. Я в долгу не останусь, — сказал повеселевший Колобок. — Ты меня знаешь.
   — Какие, на хер, счеты, Олег? — почти обиделся Бабуин. — Ты думаешь, мне вся эта хулевина нравится?
   Колобок хлопнул сто граммов коньяку, вышел из кабинета в зал, где сидели напряженные братки, и бодро объяснил, что решил вопрос. Прозвучало не очень убедительно, но все равно вызвало заметное оживление… А Бабуин в это время докладывал Палычу о покаянном звонке Колобка. Вот только излагал он эту тему по-своему. Хоть и заявил, что ему мочилово не нравится, но сам-то он был больше всех заинтересован в кровопролитии. Понимал: либо братва Палычу предъяву сделает за беспредел, либо менты начнут землю рыть. В любом случае, рассудил интриган Ледогоров, нужно подтолкнуть старика к яме.
   — Значит, так Колобок на заботу мою ответил? — сказал Антибиотик, когда Бабуин закончил свой рассказ. Валера смотрел честным, преданным взглядом. — Ну что ж, пусть ему по делам воздается.
 
   Питер встретил моросью, суетой аэропорта, бдительностью пограничников и таможенников. Как и прежде, в любом въезжающем или выезжающем из страны автоматически предполагали злоумышленника. С большим подозрением относилась родина к своим сыновьям и дочерям. Ежели выезжает, сукин сын (дочь), то непременно хочет вывезти что-нибудь этакое запретное, нелегальное. А когда возвращается — ввезти.
   На сотнях погранпунктов встречает родина своих детей хмурым взглядом пограничника и продувной мордой таможенника. Тоскливо становится на душе, и ты уже сам начинаешь сомневаться: а может, действительно виноват? Может, я чего-то не того? Может, я по незнанию? А, ребята?
   Строго смотрит на тебя таможенник, печально, похмельно: незнание, гражданин, не освобождает от ответственности. Что ж вы так?… Да я… Все так говорят, гражданин. Вот смотрю я на вас, и за державу обидно! Стыдно, гражданин!
   А потом, когда ты уже отошел от стола таможенника и подумал: наплевать! И плюнул, и повернул случайно голову налево, и увидел, как шествует, минуя все контроли, какой-то мордастый, солидный, а шестерки тащат за ним огромные чемоданы из натуральной кожи. И ты подумал: это как же так?… Э, брат, шалишь! Это — Большой Начальник! (Тут авторы заранее приносят извинения господам редактору и корректору и просят оставить слова Большой Начальник в авторском написании, хотя нормы русского языка этого и не допускают.)
   Большой Начальник в России — это вам не какой-нибудь VIP западный. Это… да что ж говорить! Все уже сказано Салтыковым-Щедриным и Гоголем. Тьфу, нигилизм какой-то!
   Электорат, смир-р-рна! Чемоданы натуральной кожи исчезают во вместительном багажнике «вольво»-850, а в салоне — начальственная толстая жо… Извините! Не то ляпнул. В общем — большой человек уехал. Вспышки мигалки исчезли вдали… Вольно, электорат…
   …Питер встретил Андрея Обнорского туманом и моросью. Говорят, дождь — хорошая примета. Таксист заломил бешеные бабки, но Андрей уже получил в шведском издательстве аванс и мог себе это позволить. Он швырнул на заднее сиденье раздолбанной «Волги» дорожную сумку и сел вперед, в продавленное кресло.
   За такие бабки тачка могла быть и поприличней. Впрочем, Андрей знал истинную причину неоправданно высоких тарифов. Весь пулковский извоз контролировали бандиты. Таксисты им отстегивали не менее тридцати-сорока процентов выручки. Со многими из бандюгов Обнорский был знаком, а с некоторыми даже близко. С кем-то пересекался еще в те времена, когда занимался борьбой, с кем-то свела работа в газете. Пишущий на криминальную тему обязательно общается как с представителями правоохранительных органов, так и с противоположной стороной. В принципе Андрей мог бы прямо в Пулково найти кого-либо из кураторов гильдии славных извозчиков и запросто договориться о поездке по себестоимости, а то и вовсе даром… он не стал этого делать.
   Машина, заскрежетав коробкой передач, тронулась. Дворники размазывали по битому лобовому стеклу мелкие дождинки, мелькали начинающие желтеть березки за окном, хрипел из магнитолы профессор Лебединский… Вот ты и дома!
   — Откуда прилетел? — спросил водила. Вопрос был задан просто так, для разговору. Расписание рейсов Пулково-2 он знал наизусть.
   — Из Швеции, — ответил Андрей, глядя в окно.
   — А-а… а чего там делал?
   — Зубы вставлял, — усмехнулся Андрей и, растянув губы, показал водителю белоснежный ровный оскал.
   — Ну, блин! Дорого, наверно?
   — Кому как… ты с твоими заработками можешь себе штук пятьдесят поставить.
   — Какие заработки? — возмутился водитель. — Какие заработки? Ремонты, бензин, гаишники душат. А в аэропорту и ментам нужно отстегивать, и бандитам.
   — А что, в Питере есть бандиты? — поинтересовался Андрей.
   Таксист покосился на Обнорского, хмыкнул и ничего не ответил. «Волга» неслась по мокрому асфальту мимо редких деревьев и рекламных щитов. Низко прошел заходящий на посадку самолет. Сколько раз ты улетал из этого города? Сколько раз возвращался?… Много. Очень много. Каждый раз ты возвращался в другой город. Или, может быть, ты сам каждый раз становился другим?
   — Заработки, — пробормотал таксист, — заработки, блин…
   Навстречу проехал похоронный автобус — на Южном кладбище добавится новая могила.
   — Бандитов, говоришь, нету в Питере? — произнес шофер. — Ага, нету! Вон сегодня утром сколько народу набили. Не слыхал?
   — Нет, — отозвался Андрей безразлично. И сам удивился — криминальная тема была для него родной. Вся информация такого рода им тщательно собиралась, анализировалась, подшивалась. В Петербурге Обнорский-Серегин уже негласно считался экспертом по криминальным вопросам. Да и не только в Петербурге.
   — Нет, не слышал. А что случилось?
   — Э-э… утром в «Девяткино» бандиты такую разборку устроили! Девять жмуриков как с куста. Вся ментура на ушах стоит.
   — Ну! Так уж и девять?
   — Бля буду — девять. По радио базарили. «Волга» снижала скорость — подъезжали к посту ГАИ. Омоновцы в касках, бронежилетах и с автоматами осматривали БМВ. Двое быков стояли в раскоряку около милицейского «УАЗа».
   — О, видал! — бросил водила. — Вчера, говорят, из Крестов одного пахана выпустили. И сразу разборки начались, мочилово.
   — Это какого же пахана? — спросил Андрей. Ответ он уже предвидел. От этого на душе стало мерзко.
   — Антибиотик у него кличка, — сказал шофер. — Не слыхал?
   — Нет, — ответил Обнорский. — Не слыхал.
   Навстречу проехала еще одна похоронка. Вот ты и вернулся домой, журналист.
 
   Если бы старший опер Вадим Резаков позвонил Колобку на несколько секунд раньше, вечерняя резня в Кричи-не-кричи могла бы не состояться. Многое могло бы быть иначе… Но Вадим позвонил в тот самый момент, когда Колобок снял трубку, чтобы переговорить с Бабуином. На несколько секунд опоздал старший опер. Всего на несколько секунд. У черной воды Малой Невки затрепетала осина. Пожилой бомж, пьющий портвейн в Кричи-не-кричи, почувствовал странное беспокойство. А у журналиста Обнорского, который ехал в раздолбанном такси из Пулково, вдруг сильно заболела голова. Мелькнула перед глазами занесенная для удара бейсбольная бита и чье-то лицо с раздернутым в крике ртом… Кричи-не-кричи.
   В трубке прозвучали частые гудки, и Резаков решил перезвонить попозже. Второй раз он позвонил Колобку спустя минут тридцать, когда тот уже переговорил с Бабуином. Всего на несколько секунд опоздал старший опер!
   — Да, слушаю, — произнес бодрым голосом Колобок.
   — Здравствуйте, Олег Дмитриевич. Резаков из РУОП. Есть потребность поговорить.
   — Здравствуйте, Вадим… э-э-э…
   — Романыч, — подсказал Резаков.
   — Здравствуйте, Вадим Романыч, — сказал Колобок. Казалось, он нисколько не удивлен звонку. Колобок все еще пребывал в состоянии легкой эйфории после разговора с Бабуином, когда удалось так легко разрешить все вопросы. Жить ему оставалось пять с половиной часов. — Что же нужно РУОПу от скромного коммерсанта?
   — Я полагаю, — ответил Резаков, — что у вас возникли некоторые проблемы в связи с выходом Антибиотика.
   Вадим не мог видеть своего собеседника, но почувствовал, как тот напрягся.
   — Не понял, Вадим Романыч, о каких проблемах речь?
   — Вы знаете, что произошло сегодня утром в «Девяткино»?
   — Нет… а что произошло сегодня утром в «Девяткино»?
   Знает, понял Резаков по дрогнувшему голосу Колобка. Впрочем, и так было очевидно, что знает. Информация об утреннем расстреле уже прошла по радиоканалам. А у братвы есть свой оперативный телеграф. Знаешь, Колобок, знаешь, подумал Резаков и произнес в трубку:
   — Зря вы так, Олег Дмитриевич. Я ведь хочу вам помочь. Положение-то у вас не очень завидное. Вы ведь Счетчика знали?
   — Вот что, Вадим Романыч, я вам скажу: никаких проблем ни с Антибиотикоми, ни с пестицидами, ни с гербицидами у меня нет. Ежели у вас есть вопросы — присылайте повестку. Я подъеду со своим адвокатом.
   Колобок говорил уверенно, напористо. Резаков слушал и недоумевал. Он был убежден, что Палыч уже назначил Колобку стрелку, на этой волне можно было наладить контакт. Братки вслух декларируют неприятие ментов, но, когда их прижмет, запросто идут на сотрудничество. Странно ведет себя Колобок, думал Вадим, очень странно. Вслух он сказал:
   — Послушайте, Олег Дмитриевич. Если вы сейчас не один и вам затруднительно говорить — намекните. Я пойму.
   — Я один, Вадим Романыч. И у меня, повторяю, нет проблем с лекарственными препаратами.
   — Рад за вас, — сухо сказал Вадим. — Если передумаете — звоните.
   Опер положил трубку. Нежелание Колобка разговаривать он объяснил себе тем, что мятежный бригадир уже повинился перед Палычем и прощен. Ну что ж вольному воля. По крайней мере, кровопролития не будет. На всякий случай старший опер написал заявку в наружку на установление наблюдения за Олегом Дмитриевичем Хлопиным, оперативная категория — авторитет. Кличка — Колобок.
   Вадим посмотрел на часы, ругнулся и пошел подписать заявку к Кудасову. А заодно и доложить о том, что Колобок на контакт не идет.
   Никиту Никитича он перехватил в коридоре. Подполковник спешил на внеплановое оперативное совещание у начальника ГУВД. Утренняя бойня в «Девяткино» вызвала большой шум. Начальство топнуло ножкой и нахмурило брови. Кудасову совершенно не хотелось тратить время на бессмысленную говорильню. Реальная работа делалась на земле, а не в кабинетах высокого начальства. После каждого громкого преступления, которых становилось все больше и больше, начинался разбор полетов. Составлялись солидные планы комплексных мероприятий, говорилось о широком круге мер… А сотрудники пятнадцатого отдела сбивались с ног. Подполковник Кудасов считал, что они занимаются пожарными делами. Эффективно бороться с организованной преступностью, был убежден Никита, следует экономическими методами, разрушая фундамент. Посадка на нары одного, двух, десяти авторитетов не сделает погоды. На смену одному посаженному бандиту всегда приходит другой.
   Подполковник Кудасов на ходу подписал заявку на наружное наблюдение. На ходу выслушал рассказ Резакова о беседе с Колобком. И пошел на оперативное совещание.
 
   Представитель одного из малых дагестанских народов табасаранец Магомед Магомедов по кличке Мага испытывал мощный прилив сексуального возбуждения. Впрочем, это чувство в той или иной степени он испытывал всегда. Когда же ощущал, что скоро прольется кровь, — сексуальное возбуждение резко возрастало. Гордый сын гор мысленно уже вдыхал тошнотворный запах крови — сорок минут назад он получил заказ на групповое убийство. Выходец из грязного аула разглядывал проходящих по улице белых женщин сквозь тонированное стекло черной «Волги». Всех белых женщин Мага считал проститутками. А поскольку выговорить такое сложное слово ему было не по силам, он называл их блядями.
   — Вот эту, — сказал он, указывая пальцем на молоденькую девушку с ярким красным зонтом. «Волга» прижалась к тротуару. Земляк, единоверец и однофамилец Маги — тоже Магомедов, только Ибрагим, выскочил из машины со схемой Санкт-Петербурга в руке.
   — Вах, дэвушка, помоги пожалуйста, — начал Ибрагим. — Мы приезжие, заблудились…
   Девушка, почти девочка, сначала отшатнулась испуганно. Но табасаранец, держа в руке схему, глядел так просительно. Она могла бы ответить что-нибудь типа: извините, я спешу… Она могла бы просто пройти мимо… но семнадцатилетняя студентка Политехнического подошла к задней дверце «Волги». Ибрагим, оскалив в улыбке золотые коронки, молча схватил ее за волосы.
   — Садысь, билядь, быстро, — прошипел горец, выдыхая изо рта смрадный запах, и, пригнув рукой белокурую голову, затолкал девчонку в машину. Он думал, что после Маги тоже будет трахать эту белокожую, светловолосую. Он думал, что волосы на лобке у нее тоже должны быть светлые. Жертва оцепенела. Она была парализована страхом. Звери тоже ощущали этот страх. Он возбуждал их, наполнял чувством превосходства, растекался горячей волной в паху. Дверца хлопнула, на тротуаре остался лежать ярко-красный зонт. Победно зарычал мотор «Волги». Машина уносила жертву и зверей на Комендантский аэродром, где банда горцев снимала квартиру. Сдавший ее инженер уже больше года не получал за нее ни копейки — его запугали до предела. Он никому не жаловался. Он не заявлял и о том, что его жену и дочь изнасиловали у него на глазах, он жил в правовом европейском государстве конца двадцатого века.
   Благородные и бесстрашные горцы насиловали Наташу Смирнову три часа. Они могли бы заниматься этим и дольше, но нужно было ехать на дело. Наташу связали скотчем и прицепили наручником к батарее в ванной.
   — Жды, — сказал Мага. — Вернемся — прадолжим, да?
   Пятеро табасаранцев оставили жертву и спустились вниз, к «Волге». Через двадцать минут они миновали Ушаковский мост и свернули на пустынную Березовую аллею. Здесь к «Волге» подкатил замызганный, непрезентабельного вида «Москвич». Из салона одной машины в другую перекочевала большая спортивная сумка. Водитель «Москвича» сразу же развернулся и уехал. Этот невзрачный на вид мужичок имел за спиной четыре судимости, почти семнадцать лет лагерного стажа. Многое повидал, не боялся ни зэковской финки, ни дубинок вертухаев… Но в глазах табасаранцев горела такая звериная злоба, что матерому рецидивисту стало не по себе. Он отъехал на несколько сот метров и остановился перекурить. Пальцы зэка слегка дрожали.
   В «Волге» разобрали новенькие бейсбольные биты. Красивые, тяжелые, прочные, сделанные из канадского клена. А пять ножей были, наоборот, разномастные, самодельные. Не новые, но хорошо заточенные. Мага провел большим пальцем правой руки по лезвию, порезался и сказал:
   — А, билять! Паехали, пара. Через пять минут «Волга» была на месте. До стрелки оставалось около двух минут.
 
   После разговора с Резаковым Колобка охватило чувство тревоги. Мерзко было на душе, неспокойно.
   Он снова позвонил Ледогорову и получил заверения в том, что все о'кей… С Палычем тема перетерта, не ссы, Олег, лучше столы в своем кабаке накрывай. После стрелки отметим мировую.
   — Так, может, сразу ко мне? — сказал Колобок. — Чего в Кричи-не-кричи таскаться?
   — Да я бы рад, — ответил Ледогоров, — но у старика свои заскоки. Сказал: как договорено, так и делайте. Ты же его знаешь, упертый как танк.
   Колобок и трое его боевиков поехали на стрелку в старенькой двойке. Без оружия, уверенные в мирном исходе. Впрочем, уверенности на самом-то деле не было… Кричи-не-кричи такое место, что поневоле мандраж берет. Нехорошая у этого места слава среди питерской братвы, кровавая, жестокая.
   С улицы Савушкина до места стрелки ехать всего ничего. Двойка проделала тот же путь, что и «Волга», и за минуту до назначенного срока выкатилась на темную поляну, окруженную кустами. Слабо светилась слева невская вода, шелестели мокрой листвой деревья. Стрелки часов показывали девять. Вспыхнули фары «Волги». В расположенной неподалеку онкологической клинике забеспокоился прооперированный больной. К утру он умрет.
   Пять черных фигур вышли из салона «Волги».
   — Пошли, — хрипло сказал Колобок. В ресторанчике на Савушкина накрывали столы. Фары «Волги» слепили. Колобок не мог рассмотреть лиц приближающихся людей. Мокрая листва шумела, блестела в желтом свете автомобильных фар. После уютного тепла салона вечерний сырой воздух заползал под одежду длинными холодными пальцами. Какого черта они не выключают фары? Черные фигуры приближались. Какого черта они… — подумал Колобок. Но до конца не додумал. Внезапно он все понял.
   Взлетела бейсбольная бита, и гортанный голос выкрикнул что-то на чужом языке. Все будет о'кей, сказал Бабуин.
   Бита опустилась на левое плечо бывшего учителя русского языка и литературы Олега Дмитриевича Хлопина. Хруст ломающихся костей был последним звуком, который он услышал в своей жизни. Кусок прочного канадского дерева в руках кавказского зверя взлетел снова.
   Справа от Колобка стоял Костя-Спецназ. Кличка была не случайной — Костя действительно служил в Чучковской бригаде армейского спецназа. Это было давно, но навыки ведения рукопашного боя никогда не забываются. И побеждает в рукопашной не столько техника и физическая сила, сколько воля и вера в себя… Гортанный голос кавказца вонзился в сознание Спецназа, всколыхнул афганскую память. Костя нырнул вправо раньше, чем бейсбольная бита Ибрагима обрушилась на него. И ударил табасаранца ногой в колено. Его тело само принимало решения. Мыслей не было вообще. В бою у спецназовца действуют инстинкты. Костя автоматически добил врага ударом кулака в кадык и так же автоматически подобрал с мокрой травы нож. Он мог бы схватить бейсбольную биту, но выбрал нож. Слева от него усатый кавказец обрушил второй удар на бритую голову Колобка, а через секунду Спецназ маховым рубящим ударом рассек ему лучевую артерию. И вторая бита выпала на землю. Болевой шок сделал врага неопасным… Спецназ, низко приседая с ножом в отставленной руке, разворачивался для новой атаки… Он видел смуглую душманскую морду с желтоватыми белками глаз. Атака! Константин переменил хват, нацеливаясь в горло. В следующий момент выскользнувший из темноты Мага ударил его ножом в поясницу. Ромбовидный клинок кортика пробил почку. Мага провернул и выдернул кортик. Такая рана вызывает сильное внутреннее кровотечение, раненый слабеет на глазах… Спецназовец обязан сражаться до конца — Константин продолжил атаку… и не смог довести ее до конца. Кончик остро отточенного лезвия только надрезал кожу кавказца чуть ниже кадыка, но так и не достал до яремной вены. Питерский бандит, бывший боец спецназа ГРУ, рухнул на землю, продолжая сжимать нож.
   Костя был единственным из людей Колобка, кто оказал действенное сопротивление убийцам.
   Когда «Волга» с тремя живыми и двумя мертвыми кавказцами сорвалась с места и уехала, Константин пополз по мокрой траве. За ним тянулся широкий кровавый след. Силы таяли стремительно, в глазах темнело. Он не видел, куда ползет, он просто боролся за жизнь. За минуту он продвинулся метров на десять. А потом увидел яркий свет, услышал какие-то голоса и уронил лицо в траву. В правой руке Костя-Спецназ по-прежнему сжимал нож.
 
   Одним из первых звонков на свободе, который сделал Виктор Палыч Говоров, был звонок Николаю Ивановичу Наумову. Многие знающие Антибиотика люди были бы поражены, доведись им услышать разговор всесильного Палыча с заурядным исполнительным директором не менее заурядного банка «Инвестперспектива». Лишь немногие посвященные не удивились бы нисколько. Впрочем, этого разговора никто не слышал. Никто, соответственно, не мог оценить почтительно-уважительного тона Антибиотика и уважительно-ироничного тона Наумова.
   Виктор Палыч, рассыпаясь в комплиментах (…Я исключительно высоко ценю Ваше время, дорогой Николай Иванович…), просил аудиенции. А Палыч редко у кого просил. Пустое, отвечал банковский служащий, для вас время найду. Ну, скажем, завтра, часикам к девяти подъезжайте.
   — Утра? — спросил Антибиотик.
   Наумов рассмеялся и сказал, что можно, конечно, и с утра. Но лучше все же вечером. Что же вам, пожилому человеку, в такую-то рань визиты наносить?
   Напоминание о возрасте, хоть и шутливое, укололо Антибиотика. Ему показалось, что и не шутка это вовсе, а прямой намек: стар ты стал, Палыч, стар.
   Антибиотик в который уже раз заметил, что теряется в разговоре с Наумовым. Это раздражало, сбивало с толку. Обычно перед Палычем люди терялись, начинали заикаться. Но Наумов… о, Наумов! Антибиотик ехал на аудиенцию и вспоминал их первую встречу. Это было в восемьдесят седьмом. В апреле? Нет, в мае, кажется… Да, точно, в мае страшно далекого уже восемьдесят седьмого. Понимающе люди уже тогда заглядывали далеко вперед, готовили экономическую базу, подбирали кадры.
   Говоров познакомился с Наумовым на загородной вилле одного… ну, скажем пенсионера союзного значения. Героя Социалистического труда. Круг был узкий, люди респектабельные, разговоры… а вот по разговорам встреча чем-то неуловимо напоминала воровскую сходку. Впрочем, может, это было субъективное впечатление Палыча. Да и пробыл он там недолго. Наумов и еще двое каких-то мужчин, которых Антибиотику представили только по имени-отчеству, беседовали с Виктором Палычем около полутора часов. Разговор был вроде бы пустым, так, трепались за бутылкой коньяка… Гораздо позже прожженный Антибиотик поймет, что это были смотрины.
   Но он никогда не узнает, что спустя два дня после этой встречи на стол одного кремлевского небожителя ляжет стопка бумаги. Текст, отпечатанный на импортной пишущей машинке, адаптированной к русскому алфавиту, начинался со слов:
    Справка. 17.05.87 года нами была проведена разведбеседа с Говоровым (Зуевым) Виктором Павловичем (кличка — Антибиотик)…Он никогда не узнает, что один из присутствовавших на встрече мужчин составил подробный и достоверный психологический портрет старого преступника. Палыч и сам был хорошим психологом, знал, что интонация, взгляд и жесты человека говорят зачастую больше, чем слова. Но все-таки Антибиотик был самоучкой, прошедшим лишь лагерные университеты, а его собеседник основывал свои выводы на секретных разработках АМН.
   Да, в мае восемьдесят седьмого состоялись смотрины.
   Вторая встреча Палыча с Наумовым произошла год спустя. Снова за городом, на даче одного из будущих вице-мэров Санкт-Петербурга. Там-то Антибиотику и объяснили, кто есть кто. Ни один из собеседников Виктора Палыча ни дня не провел за решеткой, но Антибиотик внезапно и отчетливо разглядел в них матерых лагерных паханов. В тот момент он ощутил себя салажонком, шкетом, бакланом, впервые переступившим порог тюремной камеры. Антибиотику быстро и доходчиво объяснили, кто он такой, а кто настоящий Пахан в областном центре по имени Ленинград. А также кому и сколько он должен отстегивать.
   Кортеж из двух джипов с охраной и «Волги» остановился у скромного особняка господина Наумова. С бетонного забора их бесстрастно рассматривали объективы телекамер. Из джипов выпрыгнули по два охранника. Один из них направился к стальной двери в заборе. Он не успел поднять руку к кнопке звонка, как из динамика раздался голос: