Страница:
Если бы я еще и ушла из Агентства, как собиралась сперва по возвращении из Гааги, то следующим местом моего жительства стала бы клиника неврозов. Но я дала себе слово, что переживу всю эту несостоявшуюся любовь. Более того, я решила, что останусь в «Пуле» — с набившими оскомину Обнорским, Спозаранником, с приторной Завгородней и другими персонажами Агентства. Я буду править их тексты, буду до хрипоты спорить с Глебом, буду ходить на дурацкие летучки и, черт возьми, буду писать новеллы, как того хочет Обнорский!
— Анечка! — Голос Полуночникова вернул меня в действительность. — Ваша «Явка с повинной» пользуется популярностью. Я бы хотел опубликовать в ней свои мысли по поводу нового УПК. Ты могла бы составить мне протекцию?
Я вспомнила всю нецензурщину, которую употребляли в связи с новым УПК знакомые оперативники и следователи, и поспешила уточнить:
— Надеюсь, мысли будут выражены в корректной форме?
Полуночников усмехнулся и заверил меня:
— Несмотря на сложность задачи, я постараюсь избежать ненормативной лексики.
С предложением Полуночникова я пошла в кабинет к Обнорскому. Распахнув дверь, увидела уже ставшую привычной картину — Андрей Беркутов, точь-в-точь как Обнорский, возлежал на диване и что-то вещал в потолок. Я в замешательстве осмотрелась, но, кроме меня, только что вошедшей, в кабинете никого не было.
— Простите! — Я поняла, что помешала творческому процессу вхождения в образ.
Беркутов легко (в отличие от Обнорского) поднялся с дивана и галантно поцеловал мне руку.
— Вы мне ничуть не помешали. Даже напротив. Говорят, вы хорошо знаете Обнорского с неформальной, так сказать, стороны. Давайте поговорим об этом. Мне для образа пригодится.
— Ну судя по тому, что вы так непринужденно употребили слова-паразиты, которыми грешит Обнорский, вы уже почти вошли в образ. Даже вжились.
— А… Это вы насчет «так сказать»? — Похоже, Беркутов был наиболее адекватным из всей съемочной группы и совершенно не обижался на мои выпады.
— Верно.
В этот момент в кабинет влетел возбужденный Повзло. По-моему, он отождествил Беркутова с Обнорским, потому что обратился сразу к нему. Похохатывая, он рассказал потрясающую по своему идиотизму историю.
Зайчиков допрыгался! Такой прыгучий оказался, что от оперов в окно выпрыгнул и был таков! Ха-ха-ха! — Видя, что Беркутов не разделяет его бурного восторга, а лишь вежливо улыбается, Повзло, наконец, понял, что Обнорского в кабинете нет, а потому оценить важность новости для города могу лишь я, да и то весьма приблизительно.
А новость действительно была важной. В отношении депутата Зайчикова возбудили уголовное дело. Повод, на мой взгляд, был бредовый: некий коллекционер, имя которого следствие держит в строгом секрете, якобы передал Зайчикову на реализацию картину Пабло Пикассо, а тот ее присвоил. Вот в поисках этой картины следствие и нагрянуло на днях к Зайчикову в офис и домой с обысками. Не знаю, действительно ли Геннадий Петрович присвоил картину, но от следствия он убежал. Причем так, что теперь над следственной бригадой смеется весь город — Зайчиков просто выпрыгнул в окно, благо офис у него находится на первом этаже. Беглеца тут же объявили в розыск. И опять курам на смех, потому как в то время, когда Зайчикова, якобы сбившись с ног, искала вся петербургская милиция, депутат спокойно завтракал, обедал и ужинал в разных ресторациях города. Причем совершенно этого не скрывая. Завидев знакомого, Геннадий Петрович не только не натягивал шляпу на глаза, чтобы не быть узнанным, но, напротив, приветливо окликал и помахивал пухлой ручкой.
Соболин и Спозаранник уже спорили между собой, определяя, что можно давать в Ленту оперативной информации, а что лучше приберечь для публикации в «Явке с повинной». Я попыталась охладить пыл Володи.
— Во-первых, у тебя нет подтверждения тому, что картина действительно принадлежит Пикассо. Кроме того, пока не увижу копии заявления потерпевшего или хотя бы постановления о возбуждении уголовного дела, информацию давать не разрешаю. Имей это в виду.
Мои слова произвели явно благоприятное впечатление на Спозаранника, который торжествующе улыбнулся и отправился разрабатывать тактику и стратегию обработки источников информации, чтобы получить все о «деле Зайчикова». Соболин, напротив, тихо выругался, сказав что-то вроде «есть люди, от которых другим нет никакой пользы, только вред». «Ну это ты, Володя, напрасно», — мстительно подумала я. Если раньше я сама предлагала варианты исправления юридически ущербных фрагментов в соболинских творениях, то теперь палец о палец не ударю. Пусть сам додумывается, а материалы пока полежат, дойдут до кондиции.
Очередная летучка началась, как ни странно, вовремя. По всей видимости, в кабинете Обнорского с утра состоялось какое-то совещание, потому что накурено было так, что хоть топор вешай. Это не мешало собравшимся оживленно обсуждать новость последних нескольких дней — дело Зайчикова. Обнорский слушал и хмыкал, потом не выдержал:
— Короче, руководством Агентства принято решение заняться этим делом.
Спозаранник ехидно заметил, что расследовательский отдел уже занялся делом Зайчикова, не дожидаясь санкции руководства. Шефа такое замечание задело за живое.
— Ну тогда что вы скажете на это?! — с этими словами Обнорский достал из-под стола картину.
— Надеюсь, это не та картина, которую ищут правоохранительные органы? — холодея, спросила я. Хватит того, что Агентству и так всякие ужасы приписывают — то сюда невинных отроков в наручниках приводят, то кого-то заставляют напиться вусмерть и рассказать всю правду. Если на картине обнаружат «пальчики» Обнорского, трудно ему будет убедить прокурора в своей непричастности к пропаже картины.
— Дай посмотреть! — с этими словами Повзло и Спозаранник одновременно схватили полотно. И тоже — голыми руками. Я смирилась с тем, что придется оформлять соглашения с тремя указанными лицами для защиты их в суде. — Это что, та самая?
— Фиг ее знает. Просто вчера ко мне пришел знакомый вам гражданин Леха Склеп, известный в Петербурге предприниматель, как теперь принято говорить. Собственно, он и презентовал нам эту живопись, чтобы мы взялись доказать непричастность к скандалу его лучшего друга и братана Геннадия Зайчикова.
Я усмехнулась. Господи, вот доказывай потом знакомым и друзьям, что Агентство, с которым я сотрудничаю, белое и пушистое. Только кого-нибудь объявляют в розыск, а он уже у нас сидит, со Спозаранником чай-кофе пьет и про перипетии своей судьбы рассказывает. Или не успеют чернила высохнуть на постановлении о возбуждении уголовного дела, как фигурант оного уже дает показания по давней дружбе все тому же Спозараннику или Шаховскому. Я уж не говорю о том, что конкурирующие фирмы взяли привычку обращаться к услугам Агентства как к посреднику для разрешения их терок. Нет, я понимаю, что иначе, наверное, не проникнуться духом криминальной среды, не узнать всех тонкостей и нюансов. Но у меня, как у человека законопослушного, такое положение дел вызывает определенные сомнения…
Словом. Леха Склеп тоже не придумал ничего нового — он просто взял картину под мышку и пришел к Обнорскому. Таким образом известный петербургский авторитет предполагал убить двух зайцев сразу. Во-первых, он был более-менее уверен, что Обнорский ему не откажет. Какие-никакие, а все-таки приятели. Во-вторых, Склеп абсолютно точно знал, почему именно шеф «Пули» ему не откажет. Такой информационный повод на дороге не валяется! И, надо сказать, интуиция Склепа не подвела. Обнорский ухватился за каргину, в смысле, за историю с ней. А история, по версии Лехи Склепа, была такова.
Некий коллекционер по фамилии Кауфман еще в незапамятные времена обратился к Ванникову, водившему знакомства среди любителей антиквариата, с просьбой продать картину. Причем не какую-нибудь, а кисти самого Пабло Пикассо. Сейчас уже и не вспомнить, по какой причине Зайчиков передал полотно Склепу. То ли дел было много, то ли еще из каких соображений. Короче, отдал и отдал Зайчиков вверенное ему имущество своему приятелю. Тот сунулся к искусствоведам, а те в один голос принялись его разочаровывать. Де, никакой это не Пикассо, а всего лишь удачная его имитация. Склеп поменял искусствоведов, но и другие тоже придерживались мнения, что кисть Пикассо полотна близко не касалась. Кауфман, узнав о том, что картина представляет собой подделку, до того расстроился, что даже забирать ее не стал — махнул рукой. А Леха Склеп повесил лже-Пикассо на даче и в редкие минуты отдыха, которые в наши дни выпадают авторитету и предпринимателю в одном лице, созерцал написанное.
И вдруг такой конфуз — его другу Геннадию Зайчикову, человеку широкой души, вменяют присвоение этого Пикассо. Да вот она, ваша подделка, берите ее на здоровье (не сомневаюсь, что именно с такими словами картина и была передана Обнорскому)!
Леха-Склеп был абсолютно убежден, что бодяга вокруг картины имеет явно заказной характер и поднята с целью нейтрализации его братана Зайчикова со стороны политических конкурентов. И он, Склеп, живота своего не пожалеет, чтобы найти того, кто эту заказуху организовал. А помочь дойти до истины в этом деле, по мнению Склепа, могут только журналисты «Пули», которые известны своей неангажированностью и неподкупностью. Представляю, какой бальзам пролился на сердце Обнорского, когда он слушал эти дифирамбы!
Как бы то ни было, Спозараннику было дано официальное поручение заняться историей с Пикассо. Саму картину по моему настоятельному требованию, Обнорский «предложил» забрать из помещения Агентства в присутствии понятых руководителю следственной бригады, которая расследовала «дело Зайчикова». Ситуация получилась неоднозначная. Обнорский разговаривал со следователем по громкой связи — с тем, чтобы я, как юрист Агентства, слышала весь разговор и контролировала сказанное. Поэтому удивление следователя, последовавшее в ответ на предложение забрать картину, я расценила как недобрый знак.
— Пикассо? Который по делу Зайчикова проходит? А он точно у вас? — Казалось, гражданин начальник с немыслимой скоростью переваривает услышанное.
— Ну да, тот самый Пикассо, — терпеливо объяснял ему Обнорский.
— Так как же, ведь мы его… То есть конечно, сейчас мы приедем за картиной.
Приехавший в «Золотую пулю» начальник одного из отделов Главного следственного управления оформил протокол выдачи картины, предварительно исследовав ее, по-моему, до фактуры самого холста. Только потом мы узнаем, что следствие изъяло во время обыска у Зайчикова какую-то картину и до последнего момента было убеждено, что она-то и есть Пикассо. Второе полотно явно не вписывалось в планы расследования. Этим, очевидно, и объяснялось некоторое замешательство следователя. Кстати, официальная экспертиза, проведенная специалистами Эрмитажа, потом подтвердит, что переданная Обнорским картина действительно не принадлежит кисти мастера.
Заходя в подъезд, я чертыхнулась — здесь было темно, как у негра… Ну сами понимаете, где. В общем-то, я не трусиха. Но и не любительница приключений на свою пятую точку. Поэтому, прежде чем войти, я оглянулась в поисках какого-нибудь попутчика из числа соседей. Тщетно. Открыв скрипучую дверь, я вошла в подъезд — и тут что-то склизкое мазнуло меня по лицу и с диким мяуканьем шмякнулось под ноги. От неожиданности и испуга я заорала во все горло. Крик мой прервался внезапно. Я еще пыталась издавать какие-то звуки, способные привлечь внимание, но они больше походили на сипение, которое вряд ли кто услышит. Раз уж на мой ор никто не отреагировал (кроме 75-летней бабы Сони, да и та прошаркала к двери из любопытства, а не из желания помочь)… Спотыкаясь на каждой ступеньке, я добралась до лифта, доехала до своего 8-го этажа и начала шарить в сумке в поисках ключей. Их там не было. Я перерыла все содержимое моей немаленькой сумки — опять же в темноте. Но металлический холод ключей так и не ощутила. Тут я вспомнила, что демонстрировала сегодня Агеевой брелок, присланный приятелем из Праги, — дом в стеклянном шаре, в котором кружится снег при малейшем движении брелока. Очевидно, забыла на столе в Агентстве. Благо, сын должен быть дома. Я нажала на кнопку звонка.
— Кто там? — прилежно спросил подошедший к двери Петр.
— Это я, — шепнула я ему.
Естественно, сын меня не услышал. Я попыталась повторить свои слова еще раз, в полный голос, но лишь хватала воздух. Спросив для профилактики «Кто там?» еще пару раз, Петр удалился. Решив поискать удачи у соседей, которые открыли бы мне дверь, не спрашивая, я обзвонила две лестничные клетки. Не тут-то было. Все, как один, напуганные ежевечерними криминальными телерепортажами, спрашивали меня через дверь: «Кто там?» и, не услышав ответа, уходили. Я устало прислонилась к стене. Даже если позвонить кому-нибудь на мобильник, меня все равно не услышат — голос не появился, я по-прежнему сипела. Я слышала, как за дверью моей квартиры сын общался с кем-то по телефону, слышала звуки телевизора и музыкального центра, втягивала носом запах еды. Меня потихоньку стало клонить в сон, когда зазвонил мобильник — на экране высветился мой домашний номер. Я, как рыба, беззвучно говорила: «Алло!» Сын меня не слышал. Телефон звонил снова и снова, когда вдруг открылась дверь — это Петр из квартиры услышал, как голосит на лестничной площадке мой мобильник. Я ввалилась в квартиру, чем перепугала своего сына.
— Мама, что с тобой?! — пронзительно закричал Петр.
Я подумала, что сейчас и он останется без голоса. Видя, что мать не произносит ни слова, а лишь хватает воздух ртом, Петр перепугался еще больше и кинулся к телефону. Наверное, звонить отцу. Я протестующе подняла руку и, вырвав из ежедневника страничку, написала: «Сорвала голос. Все в порядке». Однако сын уже разговаривал с Лукошкиным. Прочитав краем глаза записку, он успокоил Сергея.
— Папа обещал завтра заехать. — Я выдавила из себя улыбку. — Но меня с утра не будет — мы с классом едем на экскурсию в Кронштадт.
Все, что связано с «Золотой пулей» — лекции в университете, семинары, новеллы, а также консультации, которые я вынуждена давать бесчисленным друзьям Агентства — как-то постепенно заставило меня почувствовать, что мои физические и психические силы не бесконечны. Поэтому выходных я ждала с особым чувством. Нормальные люди обычно планируют, что они будут делать в эти святые для каждого советского человека дни. Я же планировала, чего я делать НЕ БУДУ. Не буду отвечать на телефонные звонки, читать статьи в «Явку», готовиться к очередному делу. Не буду краситься, даже если придется садиться за руль. Не буду обедать в забегаловках — за неделю в них так желудок испортишь! Когда я перечисляла себе все, чего я не буду делать, жизнь представлялась мне прекрасной и удивительной.
В эти планы не был забит пункт о том, чтобы не открывать дверь тем, кто в нее звонит. Я посмотрела на часы — около полудня. Да, даже не попенять непрошеному гостю, что приперся в несусветную рань, да еще в выходной день. Поплотнее закутавшись в махровый халат (осень уже наступила, а отопление включать и не думали), я с мыслями о судьбинушке своей горькой поплелась открывать дверь. На пороге стоял Лукошкин. Что характерно, один. Я как-то намекнула ему, что по-человечески правильнее было бы познакомить меня с новой семьей, чтобы расставить все точки над «i». Но Лукошкин оберегал новую благоверную с маниакальностью оперативника, соблюдающего конфиденциальность своего агента. Я-то абсолютно точно знала, что Лариса (так звали мадам Лукошкину-2) еще долго будет ревновать — даже при отсутствии всяких на то причин — Сергея ко мне. Я сама ненавидела это чувство и старалась (как мне кажется) ни в ком его не вызывать. Что, признаюсь, не всегда мне удавалось. Нынешний визит Сергея это подтвердил.
Лукошкин был мрачнее тучи. Отодвинув меня в сторону, он без приглашения вошел в квартиру. Снял обувь, убрав кроссовки на полку! Такого я не могла добиться за многие годы нашего с ним супружества.
Все еще оставаясь безголосой, я даже не смогла выразить своего удивления. А также сказать Сергею что-нибудь в знак приветствия.
— Могла бы и поздороваться.
Я кивнула.
— Что, уже сказать нечего? — Голос бывшего мужа был полон сарказма.
Я пожала плечами. Начало дня обещало быть увлекательным.
— Весь город, весь УБОП знает, а она прикидывается santa simpli… sipmli…
«Simplisitas» — нацарапала я на листке, теряясь в догадках, о чем же это таком интересном знает не только «весь УБОП», но и весь город.
— Вот именно! Святой простотой! — Сергей, казалось, вот-вот захлебнется от злости.
Шумно вдохнув воздух, он рванулся в сторону кухни, без спросу залез в холодильник, достал подаренную мне благодарной клиенткой-директрисой ликеро-водочного завода полуторалитровую бутылку водки «Убойная сила» и, налив в чашку из чешского сервиза, залпом выпил. Поняв, что в ближайшие полчаса ничего внятного не услышу, я залезла на антресоли и достала огурчики, которые недавно сама мариновала.
«Закусывай», — на стол легла моя очередная записка. Сев рядом с Лукошкиным и подперев рукой щеку, я мысленно прощалась с выходным днем. Если Лукошкин пришел в таком состоянии, значит, это надолго. В общем-то ничто не мешало мне послать его подальше. Пусть истерики устраивает своей новой супруге, я свою миссию уже выполнила. Но какой-то червячок внутри — я даже знаю, что он называется «любопытством» — удержал меня от этого шага.
Наконец Лукошкин созрел для того, чтобы начать свою обличительную речь. Суть ее сводилась к тому, что весь город (Сергей всегда претендовал на то, чтобы мыслить масштабно) уже иначе и не упоминает мою фамилию, как в связи с Обнорским.
— Тебе, может быть, и все равно, — почти дошедший до кондиции подполковник УБОП перешел на шепот. — А мне нет! — Это признание было подкреплено ударом кулаком по столу.
«Тебе-то что? Блюсти меня собираешься? Так тебе есть на ком сосредоточиться». Написала я в ответ почти что претензионное письмо. Признаться, я не могла понять, радоваться ли тому, что все еще не безразлична бывшему мужу, или злиться на то, что он по-прежнему, как собственник, предъявляет мне какие-то претензии.
— Ты, Анька, всегда отличалась хорошим вкусом. Но здесь он тебе изменил, это точно. Обнорский, он же, как этот, как его? Ну который сам на себя налюбоваться не мог?
«Нарцисс», — «подсказала» я.
— Он самый. Нарцисс, бабник и книжки дурацкие пишет. Расследователь хренов. И с бандитами якшается. Вот!
Я тихо вздохнула. Одно из двух — либо у Сергея нелады в новой семье, либо его достал кто-то из наших общих знакомых с расспросами о моем мнимом романе с Обнорским. Лукошкин всегда очень трепетно относился как к моей, так и к своей репутации. А поскольку Обнорского он на дух не переносил, то разговоры обо мне и Андрее воспринимал как личное оскорбление.
— Что с голосом-то? — наконец спросил Лукошкин. — Хотя подожди, пойду куртку хоть сброшу.
Сергей действительно сидел на кухне в верхней одежде, которую в запале забыл снять. Из прихожей послышалось звяканье ключей, потом что-то упало на пол. Я усмехнулась: бывший муж по многолетней привычке выкладывал из карманов куртки все, что там находилось, иначе вешалка просто не выдерживала и обрывалась.
— Ну вот и я. — Экс-супруг вернулся в кухню. — В общем, Ань, репутацию потерять легко. И так в ваших идиотских новеллах вы прописаны — ты и Обнорский, или как он там, Вронский («Болконский» — поправила я). Народ-то все за чистую монету принимает.
Лукошкин посидел еще немного, поплакался на то, что работать не дают — в их ведомстве до сих пор переживают прошлогоднюю реорганизацию, — и так и не объяснив, зачем, собственно, приходил, распрощался. Я даже смогла шепнуть ему на прощание что-то внятное.
После ухода Сергея я решала, приниматься ли мне за уборку или квартира переживет еще неделю. Взгляд мой зафиксировался на полке шкафа, стоящего в прихожей. Видеокассета в яркой упаковке еще вчера отсутствовала. Так и есть, наверное, Петька взял у кого-нибудь посмотреть мультик и, опаздывая сегодня утром, забыл отдать кассету. «Атлантида. Затерянный мир» — гласила надпись на упаковке, где были изображены мультяшные герои. Я сделала себе кофе, вставила кассету в магнитофон и приготовилась к просмотру мультика. Однако первые же кадры заставили меня усомниться в том, что речь идет о пропавшей цивилизации. Лицо человека, возникшее в кадре, мне было явно знакомо. Да это же Владимир Астров, депутат городского парламента и заместитель спикера! Что-то он в явно неподобающей компании — коротко стриженные люди, чем-то неуловимо похожие друг на друга, были явно из правоохранительных органов. Еще один человек стоял спиной к камере, поэтому лица его я не видела. До последней минуты я не вслушивалась в разговор, записанный на кассете, когда вдруг прозвучала фамилия Зайчикова. Учитывая шумиху, поднятую вокруг Зайчикова, а также интерес, который вызвало это дело у сотрудников «Пули», я стала смотреть на экран с особым вниманием.
Я напрягла слух:
— У меня есть абсолютно достоверная информация о том, что Зайчиков присвоил себе картину Пикассо, которую ему еще несколько лет назад передал для реализации Кауфман. — Коллега Зайчикова по депутатской деятельности Астров многозначительно посмотрел на своих собеседников.
— Пока не будет заявления от потерпевшего, ничего не выйдет, — ответил один из них. — С этим коллекционером еще нужно работать.
— Неужто у вашего ведомства проблемы с методами работы? Подкиньте ему что-нибудь. Мы за ценой не постоим, господа, слово депутата, — убеждал собеседников Астров. — Марк Кауфман, как всякий еврей, терпеть не может насилия, в том числе психологического. Так что надавить на него будет нетрудно. Просто обозначьте коллекционеру его перспективы. И подскажите выход. Он вряд ли будет упрямиться, уверяю вас.
— Можно, например, рассмотреть вопрос о наркотиках. — Человек-спина вдруг повернулся лицом к камере (думаю, он не подозревал о ее наличии), и я вскрикнула от неожиданности — это был Юрий Шипов, «лепший кореш» Обнорского и одновременно директор одиозного охранного агентства «Бонжур-секьюр». Вот уж действительно, совет в Филях!
Так-так, если опер сказал, что дело не возбуждено, значит, это события недавнего прошлого. Очевидно, придуманная депутатом комбинация была в точности реализована оперативниками, следствием чего и стало появление уголовного дела. В его рамках и был проведен обыск в офисе Зайчикова, когда тот свинтил от следователей через окно. Ничего себе борьба за депутатский мандат!
Геннадий Зайчиков в последнее время не скрывал, что не только вновь собирается в городской парламент, но еще и метит в кресло его председателя. Надо сказать, что финансовые ресурсы Зайчикова, а также его бизнес позволяли ему вести себя подобным образом.
Многих коллег Зайчикова такое его поведение раздражало. Поэтому с недавнего времени у него начались неприятности. Причем самого разного рода. Сначала от его имени доброжелатели распространили в округе «учебное пособие» для школьников под названием «Аксиомы безопасности жизни». Родители, нашедшие в своих почтовых ящиках книжку, предназначенную для их дитятей, и случайно заглянувшие в упомянутое пособие, ужаснулись. Самое невинное, о чем писал автор (а на обложке значилось «составлено Геннадием Зайчиковым»), сводилось к тому, как без последствий соблазнить соседку по парте или же опустошить родительский кошелек. Я собственными глазами читала эту дрянь.
На следующий день Зайчиков выступил в телеэфире с опровержением того, что «АБЖ» — его рук дело, и даже провел акцию — все, кто принес в его офис дрянную книжку, получали денежное вознаграждение.
Теперь вот — картина Пикассо. Еще не до конца досмотрев забытую Сергеем кассету, я поняла, что в руках у меня запись, которую (очевидно подстраховываясь) вели оперативники УБОП (иначе откуда она появилась у Лукошкина?). Признаюсь, гражданин Зайчиков не вызывал у меня симпатии — ни как мужчина, ни в каком-либо другом качестве. Однако то, что замыслили его оппоненты, показалось мне делом некрасивым и грязным.
На какое-то время мне показалось, что я снова стала судьей. В руках которого, не побоюсь этого слова, судьба человека. Причем не одного. Однако теперь у меня началось даже не раздвоение, а растроение личности — на судью Лукошкину, адвоката Лукошкину и Лукошкину. которую то и дело подмывает поиграть в расследователя. В конце концов, я решила не мудрствовать в одиночку. То есть возобладал инстинкт самосохранения. Осталось еще придумать, что сказать Сергею, который наверняка будет искать компромат-кассету.
Моя версия, изложенная Спозараннику и Повзло, на первого не произвела никакого впечатления — в ходе своих расследовательских изысканий он уже пришел к выводу (что характерно, подкрепленному доказательствами, правда, не такими убийственными, как мое) о том, что это дело — заказное, и даже установил возможных ею «авторов»…
— Анечка! — Голос Полуночникова вернул меня в действительность. — Ваша «Явка с повинной» пользуется популярностью. Я бы хотел опубликовать в ней свои мысли по поводу нового УПК. Ты могла бы составить мне протекцию?
Я вспомнила всю нецензурщину, которую употребляли в связи с новым УПК знакомые оперативники и следователи, и поспешила уточнить:
— Надеюсь, мысли будут выражены в корректной форме?
Полуночников усмехнулся и заверил меня:
— Несмотря на сложность задачи, я постараюсь избежать ненормативной лексики.
* 2*
С предложением Полуночникова я пошла в кабинет к Обнорскому. Распахнув дверь, увидела уже ставшую привычной картину — Андрей Беркутов, точь-в-точь как Обнорский, возлежал на диване и что-то вещал в потолок. Я в замешательстве осмотрелась, но, кроме меня, только что вошедшей, в кабинете никого не было.
— Простите! — Я поняла, что помешала творческому процессу вхождения в образ.
Беркутов легко (в отличие от Обнорского) поднялся с дивана и галантно поцеловал мне руку.
— Вы мне ничуть не помешали. Даже напротив. Говорят, вы хорошо знаете Обнорского с неформальной, так сказать, стороны. Давайте поговорим об этом. Мне для образа пригодится.
— Ну судя по тому, что вы так непринужденно употребили слова-паразиты, которыми грешит Обнорский, вы уже почти вошли в образ. Даже вжились.
— А… Это вы насчет «так сказать»? — Похоже, Беркутов был наиболее адекватным из всей съемочной группы и совершенно не обижался на мои выпады.
— Верно.
В этот момент в кабинет влетел возбужденный Повзло. По-моему, он отождествил Беркутова с Обнорским, потому что обратился сразу к нему. Похохатывая, он рассказал потрясающую по своему идиотизму историю.
Зайчиков допрыгался! Такой прыгучий оказался, что от оперов в окно выпрыгнул и был таков! Ха-ха-ха! — Видя, что Беркутов не разделяет его бурного восторга, а лишь вежливо улыбается, Повзло, наконец, понял, что Обнорского в кабинете нет, а потому оценить важность новости для города могу лишь я, да и то весьма приблизительно.
А новость действительно была важной. В отношении депутата Зайчикова возбудили уголовное дело. Повод, на мой взгляд, был бредовый: некий коллекционер, имя которого следствие держит в строгом секрете, якобы передал Зайчикову на реализацию картину Пабло Пикассо, а тот ее присвоил. Вот в поисках этой картины следствие и нагрянуло на днях к Зайчикову в офис и домой с обысками. Не знаю, действительно ли Геннадий Петрович присвоил картину, но от следствия он убежал. Причем так, что теперь над следственной бригадой смеется весь город — Зайчиков просто выпрыгнул в окно, благо офис у него находится на первом этаже. Беглеца тут же объявили в розыск. И опять курам на смех, потому как в то время, когда Зайчикова, якобы сбившись с ног, искала вся петербургская милиция, депутат спокойно завтракал, обедал и ужинал в разных ресторациях города. Причем совершенно этого не скрывая. Завидев знакомого, Геннадий Петрович не только не натягивал шляпу на глаза, чтобы не быть узнанным, но, напротив, приветливо окликал и помахивал пухлой ручкой.
Соболин и Спозаранник уже спорили между собой, определяя, что можно давать в Ленту оперативной информации, а что лучше приберечь для публикации в «Явке с повинной». Я попыталась охладить пыл Володи.
— Во-первых, у тебя нет подтверждения тому, что картина действительно принадлежит Пикассо. Кроме того, пока не увижу копии заявления потерпевшего или хотя бы постановления о возбуждении уголовного дела, информацию давать не разрешаю. Имей это в виду.
Мои слова произвели явно благоприятное впечатление на Спозаранника, который торжествующе улыбнулся и отправился разрабатывать тактику и стратегию обработки источников информации, чтобы получить все о «деле Зайчикова». Соболин, напротив, тихо выругался, сказав что-то вроде «есть люди, от которых другим нет никакой пользы, только вред». «Ну это ты, Володя, напрасно», — мстительно подумала я. Если раньше я сама предлагала варианты исправления юридически ущербных фрагментов в соболинских творениях, то теперь палец о палец не ударю. Пусть сам додумывается, а материалы пока полежат, дойдут до кондиции.
* 3*
Очередная летучка началась, как ни странно, вовремя. По всей видимости, в кабинете Обнорского с утра состоялось какое-то совещание, потому что накурено было так, что хоть топор вешай. Это не мешало собравшимся оживленно обсуждать новость последних нескольких дней — дело Зайчикова. Обнорский слушал и хмыкал, потом не выдержал:
— Короче, руководством Агентства принято решение заняться этим делом.
Спозаранник ехидно заметил, что расследовательский отдел уже занялся делом Зайчикова, не дожидаясь санкции руководства. Шефа такое замечание задело за живое.
— Ну тогда что вы скажете на это?! — с этими словами Обнорский достал из-под стола картину.
— Надеюсь, это не та картина, которую ищут правоохранительные органы? — холодея, спросила я. Хватит того, что Агентству и так всякие ужасы приписывают — то сюда невинных отроков в наручниках приводят, то кого-то заставляют напиться вусмерть и рассказать всю правду. Если на картине обнаружат «пальчики» Обнорского, трудно ему будет убедить прокурора в своей непричастности к пропаже картины.
— Дай посмотреть! — с этими словами Повзло и Спозаранник одновременно схватили полотно. И тоже — голыми руками. Я смирилась с тем, что придется оформлять соглашения с тремя указанными лицами для защиты их в суде. — Это что, та самая?
— Фиг ее знает. Просто вчера ко мне пришел знакомый вам гражданин Леха Склеп, известный в Петербурге предприниматель, как теперь принято говорить. Собственно, он и презентовал нам эту живопись, чтобы мы взялись доказать непричастность к скандалу его лучшего друга и братана Геннадия Зайчикова.
Я усмехнулась. Господи, вот доказывай потом знакомым и друзьям, что Агентство, с которым я сотрудничаю, белое и пушистое. Только кого-нибудь объявляют в розыск, а он уже у нас сидит, со Спозаранником чай-кофе пьет и про перипетии своей судьбы рассказывает. Или не успеют чернила высохнуть на постановлении о возбуждении уголовного дела, как фигурант оного уже дает показания по давней дружбе все тому же Спозараннику или Шаховскому. Я уж не говорю о том, что конкурирующие фирмы взяли привычку обращаться к услугам Агентства как к посреднику для разрешения их терок. Нет, я понимаю, что иначе, наверное, не проникнуться духом криминальной среды, не узнать всех тонкостей и нюансов. Но у меня, как у человека законопослушного, такое положение дел вызывает определенные сомнения…
Словом. Леха Склеп тоже не придумал ничего нового — он просто взял картину под мышку и пришел к Обнорскому. Таким образом известный петербургский авторитет предполагал убить двух зайцев сразу. Во-первых, он был более-менее уверен, что Обнорский ему не откажет. Какие-никакие, а все-таки приятели. Во-вторых, Склеп абсолютно точно знал, почему именно шеф «Пули» ему не откажет. Такой информационный повод на дороге не валяется! И, надо сказать, интуиция Склепа не подвела. Обнорский ухватился за каргину, в смысле, за историю с ней. А история, по версии Лехи Склепа, была такова.
Некий коллекционер по фамилии Кауфман еще в незапамятные времена обратился к Ванникову, водившему знакомства среди любителей антиквариата, с просьбой продать картину. Причем не какую-нибудь, а кисти самого Пабло Пикассо. Сейчас уже и не вспомнить, по какой причине Зайчиков передал полотно Склепу. То ли дел было много, то ли еще из каких соображений. Короче, отдал и отдал Зайчиков вверенное ему имущество своему приятелю. Тот сунулся к искусствоведам, а те в один голос принялись его разочаровывать. Де, никакой это не Пикассо, а всего лишь удачная его имитация. Склеп поменял искусствоведов, но и другие тоже придерживались мнения, что кисть Пикассо полотна близко не касалась. Кауфман, узнав о том, что картина представляет собой подделку, до того расстроился, что даже забирать ее не стал — махнул рукой. А Леха Склеп повесил лже-Пикассо на даче и в редкие минуты отдыха, которые в наши дни выпадают авторитету и предпринимателю в одном лице, созерцал написанное.
И вдруг такой конфуз — его другу Геннадию Зайчикову, человеку широкой души, вменяют присвоение этого Пикассо. Да вот она, ваша подделка, берите ее на здоровье (не сомневаюсь, что именно с такими словами картина и была передана Обнорскому)!
Леха-Склеп был абсолютно убежден, что бодяга вокруг картины имеет явно заказной характер и поднята с целью нейтрализации его братана Зайчикова со стороны политических конкурентов. И он, Склеп, живота своего не пожалеет, чтобы найти того, кто эту заказуху организовал. А помочь дойти до истины в этом деле, по мнению Склепа, могут только журналисты «Пули», которые известны своей неангажированностью и неподкупностью. Представляю, какой бальзам пролился на сердце Обнорского, когда он слушал эти дифирамбы!
Как бы то ни было, Спозараннику было дано официальное поручение заняться историей с Пикассо. Саму картину по моему настоятельному требованию, Обнорский «предложил» забрать из помещения Агентства в присутствии понятых руководителю следственной бригады, которая расследовала «дело Зайчикова». Ситуация получилась неоднозначная. Обнорский разговаривал со следователем по громкой связи — с тем, чтобы я, как юрист Агентства, слышала весь разговор и контролировала сказанное. Поэтому удивление следователя, последовавшее в ответ на предложение забрать картину, я расценила как недобрый знак.
— Пикассо? Который по делу Зайчикова проходит? А он точно у вас? — Казалось, гражданин начальник с немыслимой скоростью переваривает услышанное.
— Ну да, тот самый Пикассо, — терпеливо объяснял ему Обнорский.
— Так как же, ведь мы его… То есть конечно, сейчас мы приедем за картиной.
Приехавший в «Золотую пулю» начальник одного из отделов Главного следственного управления оформил протокол выдачи картины, предварительно исследовав ее, по-моему, до фактуры самого холста. Только потом мы узнаем, что следствие изъяло во время обыска у Зайчикова какую-то картину и до последнего момента было убеждено, что она-то и есть Пикассо. Второе полотно явно не вписывалось в планы расследования. Этим, очевидно, и объяснялось некоторое замешательство следователя. Кстати, официальная экспертиза, проведенная специалистами Эрмитажа, потом подтвердит, что переданная Обнорским картина действительно не принадлежит кисти мастера.
* 4*
Заходя в подъезд, я чертыхнулась — здесь было темно, как у негра… Ну сами понимаете, где. В общем-то, я не трусиха. Но и не любительница приключений на свою пятую точку. Поэтому, прежде чем войти, я оглянулась в поисках какого-нибудь попутчика из числа соседей. Тщетно. Открыв скрипучую дверь, я вошла в подъезд — и тут что-то склизкое мазнуло меня по лицу и с диким мяуканьем шмякнулось под ноги. От неожиданности и испуга я заорала во все горло. Крик мой прервался внезапно. Я еще пыталась издавать какие-то звуки, способные привлечь внимание, но они больше походили на сипение, которое вряд ли кто услышит. Раз уж на мой ор никто не отреагировал (кроме 75-летней бабы Сони, да и та прошаркала к двери из любопытства, а не из желания помочь)… Спотыкаясь на каждой ступеньке, я добралась до лифта, доехала до своего 8-го этажа и начала шарить в сумке в поисках ключей. Их там не было. Я перерыла все содержимое моей немаленькой сумки — опять же в темноте. Но металлический холод ключей так и не ощутила. Тут я вспомнила, что демонстрировала сегодня Агеевой брелок, присланный приятелем из Праги, — дом в стеклянном шаре, в котором кружится снег при малейшем движении брелока. Очевидно, забыла на столе в Агентстве. Благо, сын должен быть дома. Я нажала на кнопку звонка.
— Кто там? — прилежно спросил подошедший к двери Петр.
— Это я, — шепнула я ему.
Естественно, сын меня не услышал. Я попыталась повторить свои слова еще раз, в полный голос, но лишь хватала воздух. Спросив для профилактики «Кто там?» еще пару раз, Петр удалился. Решив поискать удачи у соседей, которые открыли бы мне дверь, не спрашивая, я обзвонила две лестничные клетки. Не тут-то было. Все, как один, напуганные ежевечерними криминальными телерепортажами, спрашивали меня через дверь: «Кто там?» и, не услышав ответа, уходили. Я устало прислонилась к стене. Даже если позвонить кому-нибудь на мобильник, меня все равно не услышат — голос не появился, я по-прежнему сипела. Я слышала, как за дверью моей квартиры сын общался с кем-то по телефону, слышала звуки телевизора и музыкального центра, втягивала носом запах еды. Меня потихоньку стало клонить в сон, когда зазвонил мобильник — на экране высветился мой домашний номер. Я, как рыба, беззвучно говорила: «Алло!» Сын меня не слышал. Телефон звонил снова и снова, когда вдруг открылась дверь — это Петр из квартиры услышал, как голосит на лестничной площадке мой мобильник. Я ввалилась в квартиру, чем перепугала своего сына.
— Мама, что с тобой?! — пронзительно закричал Петр.
Я подумала, что сейчас и он останется без голоса. Видя, что мать не произносит ни слова, а лишь хватает воздух ртом, Петр перепугался еще больше и кинулся к телефону. Наверное, звонить отцу. Я протестующе подняла руку и, вырвав из ежедневника страничку, написала: «Сорвала голос. Все в порядке». Однако сын уже разговаривал с Лукошкиным. Прочитав краем глаза записку, он успокоил Сергея.
— Папа обещал завтра заехать. — Я выдавила из себя улыбку. — Но меня с утра не будет — мы с классом едем на экскурсию в Кронштадт.
* 5*
Все, что связано с «Золотой пулей» — лекции в университете, семинары, новеллы, а также консультации, которые я вынуждена давать бесчисленным друзьям Агентства — как-то постепенно заставило меня почувствовать, что мои физические и психические силы не бесконечны. Поэтому выходных я ждала с особым чувством. Нормальные люди обычно планируют, что они будут делать в эти святые для каждого советского человека дни. Я же планировала, чего я делать НЕ БУДУ. Не буду отвечать на телефонные звонки, читать статьи в «Явку», готовиться к очередному делу. Не буду краситься, даже если придется садиться за руль. Не буду обедать в забегаловках — за неделю в них так желудок испортишь! Когда я перечисляла себе все, чего я не буду делать, жизнь представлялась мне прекрасной и удивительной.
В эти планы не был забит пункт о том, чтобы не открывать дверь тем, кто в нее звонит. Я посмотрела на часы — около полудня. Да, даже не попенять непрошеному гостю, что приперся в несусветную рань, да еще в выходной день. Поплотнее закутавшись в махровый халат (осень уже наступила, а отопление включать и не думали), я с мыслями о судьбинушке своей горькой поплелась открывать дверь. На пороге стоял Лукошкин. Что характерно, один. Я как-то намекнула ему, что по-человечески правильнее было бы познакомить меня с новой семьей, чтобы расставить все точки над «i». Но Лукошкин оберегал новую благоверную с маниакальностью оперативника, соблюдающего конфиденциальность своего агента. Я-то абсолютно точно знала, что Лариса (так звали мадам Лукошкину-2) еще долго будет ревновать — даже при отсутствии всяких на то причин — Сергея ко мне. Я сама ненавидела это чувство и старалась (как мне кажется) ни в ком его не вызывать. Что, признаюсь, не всегда мне удавалось. Нынешний визит Сергея это подтвердил.
Лукошкин был мрачнее тучи. Отодвинув меня в сторону, он без приглашения вошел в квартиру. Снял обувь, убрав кроссовки на полку! Такого я не могла добиться за многие годы нашего с ним супружества.
Все еще оставаясь безголосой, я даже не смогла выразить своего удивления. А также сказать Сергею что-нибудь в знак приветствия.
— Могла бы и поздороваться.
Я кивнула.
— Что, уже сказать нечего? — Голос бывшего мужа был полон сарказма.
Я пожала плечами. Начало дня обещало быть увлекательным.
— Весь город, весь УБОП знает, а она прикидывается santa simpli… sipmli…
«Simplisitas» — нацарапала я на листке, теряясь в догадках, о чем же это таком интересном знает не только «весь УБОП», но и весь город.
— Вот именно! Святой простотой! — Сергей, казалось, вот-вот захлебнется от злости.
Шумно вдохнув воздух, он рванулся в сторону кухни, без спросу залез в холодильник, достал подаренную мне благодарной клиенткой-директрисой ликеро-водочного завода полуторалитровую бутылку водки «Убойная сила» и, налив в чашку из чешского сервиза, залпом выпил. Поняв, что в ближайшие полчаса ничего внятного не услышу, я залезла на антресоли и достала огурчики, которые недавно сама мариновала.
«Закусывай», — на стол легла моя очередная записка. Сев рядом с Лукошкиным и подперев рукой щеку, я мысленно прощалась с выходным днем. Если Лукошкин пришел в таком состоянии, значит, это надолго. В общем-то ничто не мешало мне послать его подальше. Пусть истерики устраивает своей новой супруге, я свою миссию уже выполнила. Но какой-то червячок внутри — я даже знаю, что он называется «любопытством» — удержал меня от этого шага.
Наконец Лукошкин созрел для того, чтобы начать свою обличительную речь. Суть ее сводилась к тому, что весь город (Сергей всегда претендовал на то, чтобы мыслить масштабно) уже иначе и не упоминает мою фамилию, как в связи с Обнорским.
— Тебе, может быть, и все равно, — почти дошедший до кондиции подполковник УБОП перешел на шепот. — А мне нет! — Это признание было подкреплено ударом кулаком по столу.
«Тебе-то что? Блюсти меня собираешься? Так тебе есть на ком сосредоточиться». Написала я в ответ почти что претензионное письмо. Признаться, я не могла понять, радоваться ли тому, что все еще не безразлична бывшему мужу, или злиться на то, что он по-прежнему, как собственник, предъявляет мне какие-то претензии.
— Ты, Анька, всегда отличалась хорошим вкусом. Но здесь он тебе изменил, это точно. Обнорский, он же, как этот, как его? Ну который сам на себя налюбоваться не мог?
«Нарцисс», — «подсказала» я.
— Он самый. Нарцисс, бабник и книжки дурацкие пишет. Расследователь хренов. И с бандитами якшается. Вот!
Я тихо вздохнула. Одно из двух — либо у Сергея нелады в новой семье, либо его достал кто-то из наших общих знакомых с расспросами о моем мнимом романе с Обнорским. Лукошкин всегда очень трепетно относился как к моей, так и к своей репутации. А поскольку Обнорского он на дух не переносил, то разговоры обо мне и Андрее воспринимал как личное оскорбление.
— Что с голосом-то? — наконец спросил Лукошкин. — Хотя подожди, пойду куртку хоть сброшу.
Сергей действительно сидел на кухне в верхней одежде, которую в запале забыл снять. Из прихожей послышалось звяканье ключей, потом что-то упало на пол. Я усмехнулась: бывший муж по многолетней привычке выкладывал из карманов куртки все, что там находилось, иначе вешалка просто не выдерживала и обрывалась.
— Ну вот и я. — Экс-супруг вернулся в кухню. — В общем, Ань, репутацию потерять легко. И так в ваших идиотских новеллах вы прописаны — ты и Обнорский, или как он там, Вронский («Болконский» — поправила я). Народ-то все за чистую монету принимает.
Лукошкин посидел еще немного, поплакался на то, что работать не дают — в их ведомстве до сих пор переживают прошлогоднюю реорганизацию, — и так и не объяснив, зачем, собственно, приходил, распрощался. Я даже смогла шепнуть ему на прощание что-то внятное.
* 6*
После ухода Сергея я решала, приниматься ли мне за уборку или квартира переживет еще неделю. Взгляд мой зафиксировался на полке шкафа, стоящего в прихожей. Видеокассета в яркой упаковке еще вчера отсутствовала. Так и есть, наверное, Петька взял у кого-нибудь посмотреть мультик и, опаздывая сегодня утром, забыл отдать кассету. «Атлантида. Затерянный мир» — гласила надпись на упаковке, где были изображены мультяшные герои. Я сделала себе кофе, вставила кассету в магнитофон и приготовилась к просмотру мультика. Однако первые же кадры заставили меня усомниться в том, что речь идет о пропавшей цивилизации. Лицо человека, возникшее в кадре, мне было явно знакомо. Да это же Владимир Астров, депутат городского парламента и заместитель спикера! Что-то он в явно неподобающей компании — коротко стриженные люди, чем-то неуловимо похожие друг на друга, были явно из правоохранительных органов. Еще один человек стоял спиной к камере, поэтому лица его я не видела. До последней минуты я не вслушивалась в разговор, записанный на кассете, когда вдруг прозвучала фамилия Зайчикова. Учитывая шумиху, поднятую вокруг Зайчикова, а также интерес, который вызвало это дело у сотрудников «Пули», я стала смотреть на экран с особым вниманием.
Я напрягла слух:
— У меня есть абсолютно достоверная информация о том, что Зайчиков присвоил себе картину Пикассо, которую ему еще несколько лет назад передал для реализации Кауфман. — Коллега Зайчикова по депутатской деятельности Астров многозначительно посмотрел на своих собеседников.
— Пока не будет заявления от потерпевшего, ничего не выйдет, — ответил один из них. — С этим коллекционером еще нужно работать.
— Неужто у вашего ведомства проблемы с методами работы? Подкиньте ему что-нибудь. Мы за ценой не постоим, господа, слово депутата, — убеждал собеседников Астров. — Марк Кауфман, как всякий еврей, терпеть не может насилия, в том числе психологического. Так что надавить на него будет нетрудно. Просто обозначьте коллекционеру его перспективы. И подскажите выход. Он вряд ли будет упрямиться, уверяю вас.
— Можно, например, рассмотреть вопрос о наркотиках. — Человек-спина вдруг повернулся лицом к камере (думаю, он не подозревал о ее наличии), и я вскрикнула от неожиданности — это был Юрий Шипов, «лепший кореш» Обнорского и одновременно директор одиозного охранного агентства «Бонжур-секьюр». Вот уж действительно, совет в Филях!
Так-так, если опер сказал, что дело не возбуждено, значит, это события недавнего прошлого. Очевидно, придуманная депутатом комбинация была в точности реализована оперативниками, следствием чего и стало появление уголовного дела. В его рамках и был проведен обыск в офисе Зайчикова, когда тот свинтил от следователей через окно. Ничего себе борьба за депутатский мандат!
Геннадий Зайчиков в последнее время не скрывал, что не только вновь собирается в городской парламент, но еще и метит в кресло его председателя. Надо сказать, что финансовые ресурсы Зайчикова, а также его бизнес позволяли ему вести себя подобным образом.
Многих коллег Зайчикова такое его поведение раздражало. Поэтому с недавнего времени у него начались неприятности. Причем самого разного рода. Сначала от его имени доброжелатели распространили в округе «учебное пособие» для школьников под названием «Аксиомы безопасности жизни». Родители, нашедшие в своих почтовых ящиках книжку, предназначенную для их дитятей, и случайно заглянувшие в упомянутое пособие, ужаснулись. Самое невинное, о чем писал автор (а на обложке значилось «составлено Геннадием Зайчиковым»), сводилось к тому, как без последствий соблазнить соседку по парте или же опустошить родительский кошелек. Я собственными глазами читала эту дрянь.
На следующий день Зайчиков выступил в телеэфире с опровержением того, что «АБЖ» — его рук дело, и даже провел акцию — все, кто принес в его офис дрянную книжку, получали денежное вознаграждение.
Теперь вот — картина Пикассо. Еще не до конца досмотрев забытую Сергеем кассету, я поняла, что в руках у меня запись, которую (очевидно подстраховываясь) вели оперативники УБОП (иначе откуда она появилась у Лукошкина?). Признаюсь, гражданин Зайчиков не вызывал у меня симпатии — ни как мужчина, ни в каком-либо другом качестве. Однако то, что замыслили его оппоненты, показалось мне делом некрасивым и грязным.
На какое-то время мне показалось, что я снова стала судьей. В руках которого, не побоюсь этого слова, судьба человека. Причем не одного. Однако теперь у меня началось даже не раздвоение, а растроение личности — на судью Лукошкину, адвоката Лукошкину и Лукошкину. которую то и дело подмывает поиграть в расследователя. В конце концов, я решила не мудрствовать в одиночку. То есть возобладал инстинкт самосохранения. Осталось еще придумать, что сказать Сергею, который наверняка будет искать компромат-кассету.
* 7*
Моя версия, изложенная Спозараннику и Повзло, на первого не произвела никакого впечатления — в ходе своих расследовательских изысканий он уже пришел к выводу (что характерно, подкрепленному доказательствами, правда, не такими убийственными, как мое) о том, что это дело — заказное, и даже установил возможных ею «авторов»…