Корабельников Олег. Встань и лети

заметила, что он пополнел, много работал и уже не лежал целыми днями на
диване, глядя в потолок.
- Сходи к врачу, - сказала она как-то. - Проверься. С тобой что-то
творится...
- Неладное? - закончил он. - Непохожее на описания умных книг? Еще бы,
ведь я должен находиться при смерти.
- Вдруг ошибка в диагнозе? - быстро зашептала Дина. - Вдруг у тебя не
злокачественная опухоль, бывают же ошибки. Сходи, пожалуйста, я тебя очень
прошу. Я совсем извелась.
- Хорошо, - согласился он. - Это нетрудно.
Но к врачам не спешил, а все чаще наведывался в читальный зал, брал
книги с непривычными названиями и пытался разобраться во всем том, о чем
смутно догадывался. В конце концов, хотя и не поняв многого, он все же
сформулировал для себя теорию, которая должна была объяснить его
метаморфозу.
Он раздумывал о путях эволюции и пришел к выводу, что она неминуемо
приведет к созданию нового человека. И не путем уменьшения зубов или
исчезновения аппендикса должен совершенствоваться человек, а эволюция
пойдет по пути дальнейшего овладевания человеком своим собственным телом.
Он разделил весь живой мир на несколько категорий по принципу
увеличения степеней свободы.
Растения и одноклеточные - без воли, без разума, жизнь на уровне
сложных химических реакций, полная зависимость от внешней среды.
Низшие животные - существование нервной системы, рефлекторное
управление движением.
Высшие животные - значительное повышение волевых действий, но
неспособность изменять внешнюю среду, бессилие перед слепотой инстинктов.
Человек - осмысленная воля, подавление инстинктов, воздействие на
природу, разумное управление анимальной нервной системой, но полная
неспособность управлять безусловными рефлексами, вегетативной системой, а
отсюда - относительность свободы и беззащитность тела перед болезнями.
Природа еще не доверила человека его собственной воле и не отдала весь
организм в его власть. И именно отсюда должна исходить следующая ступень
эволюции - полное овладевание не только рефлексами и деятельностью
внутренних органов, но и биохимическими реакциями, иммунитетом,
фагоцитозом, подсознанием. И не будет никаких темных чердаков и нежданных
болезней. Человек подчинит себе свое тело и отпадет необходимость в
лекарствах, хирургическом ноже и, может быть, в самой медицине.
Эволюция слепа, но она постоянно нащупывает пути к совершенству,
ошибаясь, производя нежизнеспособные организмы, но медленно вырабатывая
нового человека, не только разумного, но и свободного. Свободного от
болезней, от старости, от слепоты инстинктов, способного управлять своим
телом так же, как он сейчас управляет своими мышцами. И если овладение
мышцами и волей подняло человека на такую высокую ступень развития, то что
же будет тогда, когда новый человек усилием воли начнет изменять себя?
Это казалось заманчивым, но труднодостижимым. По сути дела, было всего
два пути к совершенству. Первый - с развитием науки человек сам научится
изменять себя, и второй - путь эволюции, путь отбора. И кто знает, не
подходит ли эволюция вплотную к этому скачку, к барьеру...


Он разыскал своего лечащего врача.
- Проверьте меня, - сказал он. - Что-то я никак умереть не могу. Даже
неудобно.
Врач хмыкнул, бегло осмотрел его, расспросил о жалобах и попросил
подождать минутку. Пришел он с профессором. Тот стукал молоточком,
ощупывал голову, просил встать с закрытыми глазами и разведенными руками,
тоже хмыкал, шептал что-то коллеге и называл Николая на "вы". Потом его
повели в рентген-кабинет. Снимали голову, грудную клетку и зачем-то живот.
В своем кабинете профессор попросил его раздеться и лечь на диван.
Ощупывая живот, хмурился, а Николай улыбнулся и сказал:
- Можете не скрывать от меня. Я знаю, что под печенью у меня опухоль, а
та, что была в голове - переместилась и теперь находится между
полушариями. А метастазов нет. Поздравляю вас с ошибкой, профессор.
- Это я поздравляю вас, - сказал профессор. - Откуда вы знаете об этом?
Вас кто-то уже обследовал?
- Я сам себя обследовал. И как раз пришел с вами поговорить обо всем
этом. Сам-то я мало смыслю в биологии и медицине, но все же пришел к
странному выводу. Мне кажется, что я и есть первый из людей, уже не
являющийся человеком. Я умею управлять своим кровообращением,
пищеварением, обменом веществ и скоро научусь летать. Эта опухоль в животе
- новый орган антигравитации. Вот он вырастет до нужных размеров, и я
полечу. Как вы думаете, это здорово?
- Да, конечно, - сказал профессор, внимательно глядя на Николая. - Это
очень интересно. И давно вы убедились в своих... э-э, необычных
возможностях?
- Недели две назад. И я думаю, что это была не опухоль. Это новый орган
мозга. Именно с его помощью я научился тому, что умею. Неужели вы не
понимаете, что я - первый человек, преодолевший скачок в эволюции! Я
первый, а когда-нибудь и все люди станут такими. Вы видите в опухолях
болезнь, собственно говоря, так оно и есть. Ведь это ненормально. Но и
крылья, выросшие у первой птицы из передних лап, тоже ненормальны. Природа
ищет на ощупь, она вырабатывает новые органы, но часто попадает пальцем в
небо, и люди умирают. И врожденные уродства - тоже не уродства, а поиск,
постоянный и нарастающий поиск эволюции. Вы понимаете?
Николай разволновался. Он смотрел во внимательные глаза профессора, и
ему казалось, что тот все понимает и сейчас обрадуется вместе с ним и
обнимет его, поздравит и, быть может, даже прослезится.
- Делириум, - тихо сказал профессор коллеге.
Тот понимающе кивнул и вышел из кабинета, зачем-то повернув ключ с той
стороны.
"Бред, - перевел мысленно Николай, - он сказал - бред. Вот оно что. Ну
конечно, он принимает меня за больного..."
- Посчитайте мне пульс, - попросил он. - Пожалуйста, посчитайте мне
пульс.
Профессор взял его за руку и, глядя на часы, сказал:
- Восемьдесят.
Николай приказал сердцу биться реже, потом еще реже.
- А теперь?
- Сорок шесть, - медленно произнес профессор.
- Ну вот, видите. Я не придумываю. Я умею управлять сердцем. А хотите,
я вспотею, сильно...
Он заставил свои потовые железы работать во всю силу. Со лба закапал
пот. Рубашка сразу промокла.
- А теперь высушу, и тоже быстро. Смотрите внимательнее.
- Вы занимались гимнастикой йогов? - немного погодя спросил профессор.
- Они умеют делать такие фокусы. Но для этого нужны годы и крепкое
здоровье.
- Йоги совершенствуют только свой организм, и их умение умирает вместе
с ними. Я не фаталист, но я убежден, что эта опухоль уже была
запрограммирована во мне еще до моего рождения. И вы понимаете, что это
значит? А то, что я передам свои свойства по наследству. Это же скачок в
эволюции!
Профессор походил по кабинету, от двери до окна.
- Хорошо, - сказал он, - я подумаю об этом. Сейчас придет мой коллега и
мы вместе обсудим.
- Он пошел за психиатром, профессор. Так ведь? Ну хорошо, через неделю
я прилечу к вам без ковра-самолета и ступы с метлой. Я влечу к вам в это
окно, и вы сами увидите, что я научился летать. Тогда вы поверите?
- Ну конечно, конечно. Я поверю вам, я и сейчас верю.
Но по улыбке его и по интонации Николай понял, что он совсем не верит
ему, что слишком глубока в нем убежденность в том, что все ненормальное -
это болезнь, и винить, в общем-то, его было не в чем.
Повернулся ключ в замке, и в кабинет зашли трое парней. Позади них
стоял человек в очках.
- Ну вот, - сказал Николай, - и психиатр пришел.
Оценил на глаз расстояние до окна, в два прыжка преодолел эти метры,
вспрыгнул на подоконник и, не дав никому опомниться, оттолкнулся от
карниза. Уроки, полученные во сне, не прошли даром. Запульсировало в
животе, его встряхнуло, как на ухабе, и, медленно спланировав с высоты
третьего этажа, он опустился на газон.


- Ну, что сказали врачи? - сразу же спросила Дина.
- Что я совершенно здоров. Они извинились за ошибку в диагнозе и очень
рады за меня... Нет, в самом деле, Динка, я здоров, и никакой опухоли у
меня нет.
Дина опустилась на стул, и по ее растерянному лицу можно было понять,
что она и сама не знает, плакать ей или смеяться. Но потом все-таки
сделала выбор и заплакала.
- Я не хотела говорить тебе, я и в самом деле думала, что ты умрешь.
Прости меня за это. Но я заботилась о тебе не из-за жалости. Я люблю тебя.
- Странно, что мы никогда не говорили об этом. Ах ты, вольная птица.
Он погладил ее по голове. Волосы ее падали на глаза, и он не видел их,
а это было очень важно. Видеть ее глаза.
- Я хотела, чтобы после тебя остались не только эти картины. Сейчас,
наверное, можно сказать.
- Можешь и не говорить. Я буду учить его летать. Хотя, кто знает,
может, он будет уметь делать это с рождения. То-то хлопот тебе будет...
И он рассмеялся, поднял ее на руки и, мягко оторвавшись от пола,
поднялся к потолку. Звякнула люстра.