Страница:
Оброчный крестьянин Пётр Емельянов, находясь по торговым делам своего помещика в Голубенской станице на Дону, говорил местным крестьянам: «У нас де ныне большая попутка, разве у вас не слышно, что государь Пётр Фёдорович явился в Оренбург и набрал до семисот тысяч. Пишет он, чтобы государыня не дожидалась его, а шла в монастырь. А крестьян он всех хочет от бояр отобрать и иметь их только своим именем». Схваченный за такие разговоры в Воронеже, Емельянов был доставлен в Казанскую секретную комиссию и умер под кнутом.
Те же надежды высказывал и другой крестьянин Ульян Филатов, называя Пугачёва государем и говоря: «Он всех бояр будет казнить, и ежели бы де была его, Филатова, воля, и он бы боярский род перевёл». По розыску стало известно, что подобные разговоры Филатов вёл уже несколько недель. В последнем разговоре он делился: «Слава де Богу, недолго нам за господами жить, потому что ныне идёт к нам Пётр Фёдорович и всех крестьян отпишет на себя, а господ перевешает».
Распространение крестьянской войны на внутренние губернии и успехи повстанцев вызвали панику среди правящих кругов России.
«Мысли о Пугачёве не выходят у всех у нас из головы, – писал Андрей Болотов, – и мы все удостоверены были, что вся… чернь, а особливо все холопство и наши слуги, когда не въявь, так втайне, сердцами своими были злодею сему преданы, и в сердцах своих вообще все бунтовали, и готовы были при малейшей возгоревшейся искре произвести огонь и пламя. Пример бывшего незадолго в Москве страшного мятежу был у нас ещё в свежей памяти, мы не только подобного тому опасались, но и ожидали того ежеминутно… Мы на верность и самих наших слуг не могли никак полагаться, а паче всех их, и не без основания, почитали ещё первыми и злейшими нашими врагами, а особливо, слыша, как поступили они в низовых местах со своими господами, и как всех их либо сами душили, либо предавали в руки и на казнь…»
В сентябре 1774 года после поражения крестьянской армии у Сальникова завода Воронежской губернии был пойман крестьянин дворцового села Кирсанова Тамбовского уезда Иов Мосякин, выдававший себя за Петра III, и группа его сторонников: отставной капрал Иевлев, однодворец Алексеев, священник Фёдор и другие. Называя себя Петром III, Мосякин выдавал крепостным вольные от помещиков. Дело это рассматривалось Тайной экспедицией как имеющее крупное политическое значение, к розыску было привлечено много лиц, о нём докладывалось Екатерине. Приговор, вынесенный Мосякину, был жесток – «оного злодея казнить в Воронеже отрублением наперёд рук и ног, а потом головы и положить злодейский труп его на колесо, а голову и руки, и ноги отослать в село на колесе, воткнуть на спицы».
В июне 1774 года из села Долгие Колодцы Ливенского уезда от своего помещика к Пугачёву бежала группа крепостных. И «пришли к городу Казани дня за два до разорения того города, – показал один из них, Неустроев, после поимки. – Пугачёв дал им каждому по два пистолета, по сабле и по казачьему платью, да денег по 20 рублей» и послал «его, Неустроева, и ещё помещичьих беглых людей шесть человек в разные места с письмами уговорить народ, чтобы собирались и приходили к нему. Почему они все семь человек и поехали, а именно: первый – в Малороссию с письмом от Пугачёва и от майора Савенкова, а к кому – не знает, второй – к Тамбову в деревню помещика Исакова, третий – в Воронеж к однодворцам, четвёртый – в Орловский уезд в деревню прапорщика Скорятина, пятый – в Рыльский уезд, шестой – в Чугуевский и Изюмский уезды в слободу Гнилую к сотнику Жирошкину. А он, Неустроев, поехал с такими же письмами в Полтаву». Находясь на Украине, Неустроев «встречающимся людям в разговорах сказывал, чтобы шли к Пугачёву, уверяя их, что там и денег много дают и будет всем воля, чем и сманил трёх человек».
Сыск по этому делу не был закончен полностью – Неустроев умер под пытками. Тайная экспедиция ограничилась посылкой извещений «о посланных от… Пугачёва с письмами людях» воронежскому и белгородскому губернаторам, в Малороссийскую коллегию, графу Панину и к князю Долгорукову.
Не все агитаторы Пугачёва кончали свою жизнь в застенках. Многие из них, успешно выполнив свою задачу, бесследно растворялись в народной массе. Об одном таком агитаторе Тайная экспедиция получила известие в марте 1774 года во время розыска по делу Ивана Козмина – дьячка Архангельской церкви села Семеновского Владимирского уезда. Козмин обвинялся в том, что, получив от едущего из Казани незнакомого ему серпуховского купца «известную выдуманную злодеем Пугачёвым бумагу и видя во оной злой Пугачёва вымысел, он не только оного купца не задержал, но ещё с самой той мерзкой бумаги списывал копию и читал при крестьянах…» Дьячок отделался неожиданно лёгким приговором. Ему было зачтено в наказание «крепкое в заключении более четырех месяцев содержание», потому что «по следствию открылось, что та бумага не самим им выдумана, но подлинно списана по глупому его любопытству». Дьячок был из-под караула освобождён. «А самого того бездельника, – с сокрушением отмечается в протоколе экспедиции, – у которого он (Козмин) ту бумагу списывал копию, не сыскано».
После подавления крестьянской войны и казни Емельяна Пугачёва Тайная экспедиция развернула широкую карательную деятельность. С 1774 года в Тайную экспедицию из Оренбургской и Казанской секретных комиссий начали доставляться протоколы; и розыскные дела. За это время экспедиция вынесла решения по 685 розыскным делам участников мятежа. Из них 177 были делами крестьян, 24б делами казаков, 22 – работных людей (преимущественно молотовых рабочих), 55 – башкир, татар, чувашей и других инородцев, 13 – солдат, 140 – священников и 29 – дворян (главным образом офицеров).
В том числе приговоры были вынесены по делу Юлая Азналина и Салавата Юлаева, пугачёвских полковников и есаулов. За исключением 109 человек яицких казаков во главе с Петром Булдыгиным, освобождённых от наказания, потому что они «не только сами явились, но и привезли его (Пугачёва) с собой в Уральск, предали правосудию», т. е. в руки правительства, почти все руководители восставших были казнены. Что же касается рядовых участников восстания, то они были подвергнуты различным наказаниям. Крестьян обычно после наказания кнутом или плетьми отправляли к их помещикам или на каторгу в Таганрог и Рогервик, где их должны были «во всю жизнь содержать в оковах», или в Сибирь на поселение.
Такой же расправе подвергались и работные люди, принимавшие участие в крестьянской войне. В числе их жестоко был наказан плетьми и сослал «в тяжкую каторжную работу» предводитель отряда работных людей Боткинского завода молотовный мастер Семён Пономарёв. В отдельных случаях работные люди после наказания посылались на различные заводы, причём мастера – в качестве простых рабочих с условием, «что в мастера всю жизнь их не произведут».
Священников, как правило, не подвергали телесным наказаниям, но в большинстве случаев «лиша священства, посылали в Нерчинск на каторжную работу вечно». Иногда священников после лишения сана отправляли в солдаты, «а буде негодны, то положив в подушный оклад, причисляли во крестьянство».
Жестоко расправлялась Тайная экспедиция с теми из дворян, которые изменили интересам своего класса или недостаточно их защищали. В феврале 1774 года экспедиция осудила к лишению всех чинов и дворянского звания, записанию в солдаты и наказанию шпицрутенами поручика Илью Щипачева, прапорщика Ивана Черемисова, подпрапорщика Богдана Буткевича; первого – за то, что, оставшись старшим офицером Самарской крепости, сдал её без сопротивления повстанцам и присягнул Пугачёву, второго – за сдачу повстанцам без сопротивления отряда пленных польских конфедератов и также за присягу Пугачёву, третьего – тоже за присягу Пугачёву.
Рассматривая и окончательно решая эти дела, Тайная экспедиция совершенно не интересовалась выяснением причин участия в крестьянской войне того или иного обвиняемого. У чиновников не было сомнения, что война являлась «неестественным» возмущением крепостных против своих «законных» господ. Они ограничивались лишь установлением степени участия обвиняемого в восстании и добровольным ли это участие было.
Тайной экспедиции также долго пришлось вести борьбу с разными слухами, главным образом о том, что Пугачёв жив. В мае 1775 года за слова, что «хотя перепела и поймали, но соловушка ещё жив», был схвачен и доставлен в Тайную экспедицию яранский купец Матвей Поте-хин. Примерно в то же время кунгурский татарин Шун-карь Андрюшин "разглашал, что якобы «злодей не пойман». В июле того же года в «Переволочинской округе бродя по селениями малороссиянин Попович произносил между простолюдством разглашение… Сказывал, будто бывший третий император Пётр Фёдорович под именем казнённого Пугачёва жив и находится на море между войсками, который-де там обретается в образе называемого простым народом Метлы. А сам он, Попович, послан в здешний край от Пугачёва для разведывания, какое, где об нём эхо происходит. И будет до вскорости много беды некоторым господам и священникам, позабудут они бедный народ забижать». За эти слова Попович был наказан плетьми и сослан на каторгу.
Уже спустя много лет по окончании крестьянской войны, в 1786 году, тобольский губернаторский прокурор сообщал в Тайную экспедицию о розыске по делу беглого крестьянина Петра Хрипунова в подговоре им к бегству дворового человека Фёдора Алексеева. Хрипунов подговорил Алексеева бежать с ним в Барнаул, рассказав, что он, Хрипунов, «был на линиях Иртышских пять лет и что-де около Барнаула, в степи, верстах в 100, стоит лагерем на 80 вёрст великая команда, при коей и царь Пётр Фёдорович». Сообщив, что в своё время он был у Пугачёва атаманом «и чин его в команде не потерян», Хрипунов обещал Алексееву, что когда они придут к государю, то «ты-де будешь со мною дома и холопом не будешь, да и все холопы будут вольные».
В связи с крестьянской войной Тайная экспедиция уделила значительное внимание выявлению родственников Пугачёва. В августе 1776 года киевским генерал-губернатором Байковым в Тайную экспедицию был прислан брат Емельяна донской казак Дементий Пугачёв. Во время розыска было установлено, что Дементий «с Пугачёвым ни малейшего в действиях его участия не имел и служил во время турецкой войны порядочно, с должною верностью». Тайная экспедиция приговорила освободить брата Пугачёва и отправить его в войско донское, но с тем, «чтобы его впредь в войске Пугачёвым не называть, а именовать Дементием Ивановым… Ему же, Иванову, за доброе его поведение и верную службу выдано в награждение сто рублей». Известно, что ЕЛугачева допрашивали несколько раз, сперва в Яицком городке, а затем в Москве. Однако наиболее исчерпывающим, с точки зрения Екатерины II, был допрос, сделанный фактическим главою Тайной экспедиции С.И.Шешковским.
В 1796 – 1797 годах, после смерти Екатерины, когда, как это часто бывает при переменах царствования, в крестьянстве снова пошли слухи об освобождении от крепостного права и началась полоса восстаний, Тайная экспедиция сыграла крупную роль в их подавлении. Восстания охватили губернии: Белорусскую, Владимирскую, Вологодскую, Воронежскую, Калужскую и многие другие. В течение почти двух лет экспедиция вела розыск по этим делам и заканчивала их вынесением жестоких приговоров, значительную часть которых приводила в исполнение в районах восстаний.
Одновременно с функцией подавления народных движений Тайная экспедиция, как в своей время Тайная канцелярия, ведала политическими преступлениями по «первым двум пунктам» указа 1731 года. Деятельность Тайной экспедиции в этой области началась сразу же после вступления Екатерины на престол.
В сентябре 1762 года в дни коронации новой императрицы, в Тайной экспедиции производился предварительный розыск по крупному политическому процессу – делу гвардейских офицеров, братьев Гурьевых, Петра Хрущёва и коллежского асессора Алексея Хрущёва, замышлявших путём дворцового переворота возвести на престол Ивана Антоновича. К вынесению приговора по этому делу Тайная экспедиция имела слабое отношение. Решение было вынесено Сенатом. Пётр Хрущёв и Семён Гурьев, после лишения чинов и публичного шельмования, бьии сосланы на Камчатку в Болыперецкий острог. В Якутск сослали Ивана и Петра Гурьевых. Алексею Хрущёву было предписано «жить в своих деревнях, не выезжая в столицы». В январе 1764 года императрица пересмотрела решение и предписала Алексея Хрущёва сослать в Тобольск. Из ссылки братья Гурьевы были освобождены только в 1772 году, то есть ровно через 10 лет после их ареста.
Если в 1762 году розыск по этому крупному политическому делу вёлся в Тайной экспедиции лишь частично, то в следующем 1763 году по аналогичному делу солдата Преображенского полка Михаила Кругликова всё розыскное дело от начала до конца велось в Тайной экспедиции. Кругликова обвиняли в распространении слухов о состоявшемся якобы собрании пятисот Преображенских солдат, «которые другую ночь не спят для Ульриха» – отца бывшего императора Ивана Антоновича принца брауншвейг-ского Ульриха-Антона. Во время розыска выяснилось, что слова Кругликова были чистым вымыслом. Несмотря на это, Екатерина встревожилась. В записке к Панину она указывала: «… при наказании оного служивого прикажите хотя Шешковскому, чтобы ещё у него спросили, где оные 500 человек собираются и видел ли Он их или слышал от кого?»
Крутикова приговорили к наказанию батогами и ссылке в сибирский гарнизон.
В 1769 году по доносу «майорши» вдовы Анны Постниковой, было открыто намерение офицеров Преображенского полка Озерова, Жилина, Попова и Афанасьева совершить государственный переворот и возвести на престол Павла Петровича. После предварительного следствия это дело было рассмотрено судом особой комиссии в составе генерал-полицмейстера Чечерина, Елагина, генерал-прокурора Вяземского во главе с Паниным. Обвиняемые были приговорены к лишению всех чинов, дворянства и звания, к ссылке в Нерчинск на вечную работу, на Камчатку и заключению в Дианементскую крепость.
Вся эта группа дел свидетельствует, что во второй половине XVIII века чиновники политического розыска не видели разницы между умыслом, т. е. намерением совершить преступление, и фактом его совершения. Обвиняемые только высказывали намерение, но в действительности решительно ничего не предприняли для организации переворота. Вся их антигосударственная деятельность практически свелась к одному: разговорам на эту тему в узком кругу. Действия участников всех этих «заговоров» не представляли опасности для правительства. Несмотря на это, им было придано большое значение.
Дело в том, что Гурьевы и Хрущёв выражали недовольство порядками, установившимися в гвардии для офицеров. То же самое говорил и Кругликов, имея в виду солдат. Попов жаловался на пренебрежение правительством интересами дворянства, на финансовые трудности, вызванные войной с Турцией, и чрезмерную любовь Екатерины к Орловым. Императрица не могла не считаться с настроениями той самой гвардии, штыками которой она была возведена на престол. Получив власть из рук гвардии, Екатерина была не прочь её обуздать и вытравить из сознания офицеров самую мысль о возможности таких переворотов в будущем.
Таинственный узник
Те же надежды высказывал и другой крестьянин Ульян Филатов, называя Пугачёва государем и говоря: «Он всех бояр будет казнить, и ежели бы де была его, Филатова, воля, и он бы боярский род перевёл». По розыску стало известно, что подобные разговоры Филатов вёл уже несколько недель. В последнем разговоре он делился: «Слава де Богу, недолго нам за господами жить, потому что ныне идёт к нам Пётр Фёдорович и всех крестьян отпишет на себя, а господ перевешает».
Распространение крестьянской войны на внутренние губернии и успехи повстанцев вызвали панику среди правящих кругов России.
«Мысли о Пугачёве не выходят у всех у нас из головы, – писал Андрей Болотов, – и мы все удостоверены были, что вся… чернь, а особливо все холопство и наши слуги, когда не въявь, так втайне, сердцами своими были злодею сему преданы, и в сердцах своих вообще все бунтовали, и готовы были при малейшей возгоревшейся искре произвести огонь и пламя. Пример бывшего незадолго в Москве страшного мятежу был у нас ещё в свежей памяти, мы не только подобного тому опасались, но и ожидали того ежеминутно… Мы на верность и самих наших слуг не могли никак полагаться, а паче всех их, и не без основания, почитали ещё первыми и злейшими нашими врагами, а особливо, слыша, как поступили они в низовых местах со своими господами, и как всех их либо сами душили, либо предавали в руки и на казнь…»
В сентябре 1774 года после поражения крестьянской армии у Сальникова завода Воронежской губернии был пойман крестьянин дворцового села Кирсанова Тамбовского уезда Иов Мосякин, выдававший себя за Петра III, и группа его сторонников: отставной капрал Иевлев, однодворец Алексеев, священник Фёдор и другие. Называя себя Петром III, Мосякин выдавал крепостным вольные от помещиков. Дело это рассматривалось Тайной экспедицией как имеющее крупное политическое значение, к розыску было привлечено много лиц, о нём докладывалось Екатерине. Приговор, вынесенный Мосякину, был жесток – «оного злодея казнить в Воронеже отрублением наперёд рук и ног, а потом головы и положить злодейский труп его на колесо, а голову и руки, и ноги отослать в село на колесе, воткнуть на спицы».
В июне 1774 года из села Долгие Колодцы Ливенского уезда от своего помещика к Пугачёву бежала группа крепостных. И «пришли к городу Казани дня за два до разорения того города, – показал один из них, Неустроев, после поимки. – Пугачёв дал им каждому по два пистолета, по сабле и по казачьему платью, да денег по 20 рублей» и послал «его, Неустроева, и ещё помещичьих беглых людей шесть человек в разные места с письмами уговорить народ, чтобы собирались и приходили к нему. Почему они все семь человек и поехали, а именно: первый – в Малороссию с письмом от Пугачёва и от майора Савенкова, а к кому – не знает, второй – к Тамбову в деревню помещика Исакова, третий – в Воронеж к однодворцам, четвёртый – в Орловский уезд в деревню прапорщика Скорятина, пятый – в Рыльский уезд, шестой – в Чугуевский и Изюмский уезды в слободу Гнилую к сотнику Жирошкину. А он, Неустроев, поехал с такими же письмами в Полтаву». Находясь на Украине, Неустроев «встречающимся людям в разговорах сказывал, чтобы шли к Пугачёву, уверяя их, что там и денег много дают и будет всем воля, чем и сманил трёх человек».
Сыск по этому делу не был закончен полностью – Неустроев умер под пытками. Тайная экспедиция ограничилась посылкой извещений «о посланных от… Пугачёва с письмами людях» воронежскому и белгородскому губернаторам, в Малороссийскую коллегию, графу Панину и к князю Долгорукову.
Не все агитаторы Пугачёва кончали свою жизнь в застенках. Многие из них, успешно выполнив свою задачу, бесследно растворялись в народной массе. Об одном таком агитаторе Тайная экспедиция получила известие в марте 1774 года во время розыска по делу Ивана Козмина – дьячка Архангельской церкви села Семеновского Владимирского уезда. Козмин обвинялся в том, что, получив от едущего из Казани незнакомого ему серпуховского купца «известную выдуманную злодеем Пугачёвым бумагу и видя во оной злой Пугачёва вымысел, он не только оного купца не задержал, но ещё с самой той мерзкой бумаги списывал копию и читал при крестьянах…» Дьячок отделался неожиданно лёгким приговором. Ему было зачтено в наказание «крепкое в заключении более четырех месяцев содержание», потому что «по следствию открылось, что та бумага не самим им выдумана, но подлинно списана по глупому его любопытству». Дьячок был из-под караула освобождён. «А самого того бездельника, – с сокрушением отмечается в протоколе экспедиции, – у которого он (Козмин) ту бумагу списывал копию, не сыскано».
После подавления крестьянской войны и казни Емельяна Пугачёва Тайная экспедиция развернула широкую карательную деятельность. С 1774 года в Тайную экспедицию из Оренбургской и Казанской секретных комиссий начали доставляться протоколы; и розыскные дела. За это время экспедиция вынесла решения по 685 розыскным делам участников мятежа. Из них 177 были делами крестьян, 24б делами казаков, 22 – работных людей (преимущественно молотовых рабочих), 55 – башкир, татар, чувашей и других инородцев, 13 – солдат, 140 – священников и 29 – дворян (главным образом офицеров).
В том числе приговоры были вынесены по делу Юлая Азналина и Салавата Юлаева, пугачёвских полковников и есаулов. За исключением 109 человек яицких казаков во главе с Петром Булдыгиным, освобождённых от наказания, потому что они «не только сами явились, но и привезли его (Пугачёва) с собой в Уральск, предали правосудию», т. е. в руки правительства, почти все руководители восставших были казнены. Что же касается рядовых участников восстания, то они были подвергнуты различным наказаниям. Крестьян обычно после наказания кнутом или плетьми отправляли к их помещикам или на каторгу в Таганрог и Рогервик, где их должны были «во всю жизнь содержать в оковах», или в Сибирь на поселение.
Такой же расправе подвергались и работные люди, принимавшие участие в крестьянской войне. В числе их жестоко был наказан плетьми и сослал «в тяжкую каторжную работу» предводитель отряда работных людей Боткинского завода молотовный мастер Семён Пономарёв. В отдельных случаях работные люди после наказания посылались на различные заводы, причём мастера – в качестве простых рабочих с условием, «что в мастера всю жизнь их не произведут».
Священников, как правило, не подвергали телесным наказаниям, но в большинстве случаев «лиша священства, посылали в Нерчинск на каторжную работу вечно». Иногда священников после лишения сана отправляли в солдаты, «а буде негодны, то положив в подушный оклад, причисляли во крестьянство».
Жестоко расправлялась Тайная экспедиция с теми из дворян, которые изменили интересам своего класса или недостаточно их защищали. В феврале 1774 года экспедиция осудила к лишению всех чинов и дворянского звания, записанию в солдаты и наказанию шпицрутенами поручика Илью Щипачева, прапорщика Ивана Черемисова, подпрапорщика Богдана Буткевича; первого – за то, что, оставшись старшим офицером Самарской крепости, сдал её без сопротивления повстанцам и присягнул Пугачёву, второго – за сдачу повстанцам без сопротивления отряда пленных польских конфедератов и также за присягу Пугачёву, третьего – тоже за присягу Пугачёву.
Рассматривая и окончательно решая эти дела, Тайная экспедиция совершенно не интересовалась выяснением причин участия в крестьянской войне того или иного обвиняемого. У чиновников не было сомнения, что война являлась «неестественным» возмущением крепостных против своих «законных» господ. Они ограничивались лишь установлением степени участия обвиняемого в восстании и добровольным ли это участие было.
Тайной экспедиции также долго пришлось вести борьбу с разными слухами, главным образом о том, что Пугачёв жив. В мае 1775 года за слова, что «хотя перепела и поймали, но соловушка ещё жив», был схвачен и доставлен в Тайную экспедицию яранский купец Матвей Поте-хин. Примерно в то же время кунгурский татарин Шун-карь Андрюшин "разглашал, что якобы «злодей не пойман». В июле того же года в «Переволочинской округе бродя по селениями малороссиянин Попович произносил между простолюдством разглашение… Сказывал, будто бывший третий император Пётр Фёдорович под именем казнённого Пугачёва жив и находится на море между войсками, который-де там обретается в образе называемого простым народом Метлы. А сам он, Попович, послан в здешний край от Пугачёва для разведывания, какое, где об нём эхо происходит. И будет до вскорости много беды некоторым господам и священникам, позабудут они бедный народ забижать». За эти слова Попович был наказан плетьми и сослан на каторгу.
Уже спустя много лет по окончании крестьянской войны, в 1786 году, тобольский губернаторский прокурор сообщал в Тайную экспедицию о розыске по делу беглого крестьянина Петра Хрипунова в подговоре им к бегству дворового человека Фёдора Алексеева. Хрипунов подговорил Алексеева бежать с ним в Барнаул, рассказав, что он, Хрипунов, «был на линиях Иртышских пять лет и что-де около Барнаула, в степи, верстах в 100, стоит лагерем на 80 вёрст великая команда, при коей и царь Пётр Фёдорович». Сообщив, что в своё время он был у Пугачёва атаманом «и чин его в команде не потерян», Хрипунов обещал Алексееву, что когда они придут к государю, то «ты-де будешь со мною дома и холопом не будешь, да и все холопы будут вольные».
В связи с крестьянской войной Тайная экспедиция уделила значительное внимание выявлению родственников Пугачёва. В августе 1776 года киевским генерал-губернатором Байковым в Тайную экспедицию был прислан брат Емельяна донской казак Дементий Пугачёв. Во время розыска было установлено, что Дементий «с Пугачёвым ни малейшего в действиях его участия не имел и служил во время турецкой войны порядочно, с должною верностью». Тайная экспедиция приговорила освободить брата Пугачёва и отправить его в войско донское, но с тем, «чтобы его впредь в войске Пугачёвым не называть, а именовать Дементием Ивановым… Ему же, Иванову, за доброе его поведение и верную службу выдано в награждение сто рублей». Известно, что ЕЛугачева допрашивали несколько раз, сперва в Яицком городке, а затем в Москве. Однако наиболее исчерпывающим, с точки зрения Екатерины II, был допрос, сделанный фактическим главою Тайной экспедиции С.И.Шешковским.
В 1796 – 1797 годах, после смерти Екатерины, когда, как это часто бывает при переменах царствования, в крестьянстве снова пошли слухи об освобождении от крепостного права и началась полоса восстаний, Тайная экспедиция сыграла крупную роль в их подавлении. Восстания охватили губернии: Белорусскую, Владимирскую, Вологодскую, Воронежскую, Калужскую и многие другие. В течение почти двух лет экспедиция вела розыск по этим делам и заканчивала их вынесением жестоких приговоров, значительную часть которых приводила в исполнение в районах восстаний.
Одновременно с функцией подавления народных движений Тайная экспедиция, как в своей время Тайная канцелярия, ведала политическими преступлениями по «первым двум пунктам» указа 1731 года. Деятельность Тайной экспедиции в этой области началась сразу же после вступления Екатерины на престол.
В сентябре 1762 года в дни коронации новой императрицы, в Тайной экспедиции производился предварительный розыск по крупному политическому процессу – делу гвардейских офицеров, братьев Гурьевых, Петра Хрущёва и коллежского асессора Алексея Хрущёва, замышлявших путём дворцового переворота возвести на престол Ивана Антоновича. К вынесению приговора по этому делу Тайная экспедиция имела слабое отношение. Решение было вынесено Сенатом. Пётр Хрущёв и Семён Гурьев, после лишения чинов и публичного шельмования, бьии сосланы на Камчатку в Болыперецкий острог. В Якутск сослали Ивана и Петра Гурьевых. Алексею Хрущёву было предписано «жить в своих деревнях, не выезжая в столицы». В январе 1764 года императрица пересмотрела решение и предписала Алексея Хрущёва сослать в Тобольск. Из ссылки братья Гурьевы были освобождены только в 1772 году, то есть ровно через 10 лет после их ареста.
Если в 1762 году розыск по этому крупному политическому делу вёлся в Тайной экспедиции лишь частично, то в следующем 1763 году по аналогичному делу солдата Преображенского полка Михаила Кругликова всё розыскное дело от начала до конца велось в Тайной экспедиции. Кругликова обвиняли в распространении слухов о состоявшемся якобы собрании пятисот Преображенских солдат, «которые другую ночь не спят для Ульриха» – отца бывшего императора Ивана Антоновича принца брауншвейг-ского Ульриха-Антона. Во время розыска выяснилось, что слова Кругликова были чистым вымыслом. Несмотря на это, Екатерина встревожилась. В записке к Панину она указывала: «… при наказании оного служивого прикажите хотя Шешковскому, чтобы ещё у него спросили, где оные 500 человек собираются и видел ли Он их или слышал от кого?»
Крутикова приговорили к наказанию батогами и ссылке в сибирский гарнизон.
В 1769 году по доносу «майорши» вдовы Анны Постниковой, было открыто намерение офицеров Преображенского полка Озерова, Жилина, Попова и Афанасьева совершить государственный переворот и возвести на престол Павла Петровича. После предварительного следствия это дело было рассмотрено судом особой комиссии в составе генерал-полицмейстера Чечерина, Елагина, генерал-прокурора Вяземского во главе с Паниным. Обвиняемые были приговорены к лишению всех чинов, дворянства и звания, к ссылке в Нерчинск на вечную работу, на Камчатку и заключению в Дианементскую крепость.
Вся эта группа дел свидетельствует, что во второй половине XVIII века чиновники политического розыска не видели разницы между умыслом, т. е. намерением совершить преступление, и фактом его совершения. Обвиняемые только высказывали намерение, но в действительности решительно ничего не предприняли для организации переворота. Вся их антигосударственная деятельность практически свелась к одному: разговорам на эту тему в узком кругу. Действия участников всех этих «заговоров» не представляли опасности для правительства. Несмотря на это, им было придано большое значение.
Дело в том, что Гурьевы и Хрущёв выражали недовольство порядками, установившимися в гвардии для офицеров. То же самое говорил и Кругликов, имея в виду солдат. Попов жаловался на пренебрежение правительством интересами дворянства, на финансовые трудности, вызванные войной с Турцией, и чрезмерную любовь Екатерины к Орловым. Императрица не могла не считаться с настроениями той самой гвардии, штыками которой она была возведена на престол. Получив власть из рук гвардии, Екатерина была не прочь её обуздать и вытравить из сознания офицеров самую мысль о возможности таких переворотов в будущем.
Таинственный узник
Значительно более опасными для правительства Екатерины были другие заговоры, в частности, заговор поручика Смоленского пехотного полка Мировича, предпринявшего в июле 1764 года попытку освободить Ивана Антоновича и возвести его на престол.
Дед Василия Мировича был приверженцем Мазепы, отец тоже в чём-то замешан. В обвинительном заключении Мирович назван внуком и сыном изменников. Было ему 24 года. Картёжник, мот, постоянный должник. Что называется, без царя в голове. Он всё время добивался возвращения конфискованного отцовского имущества.
У отставного барабанщика из крепости Мирович случайно узнал, что в Шлиссельбурге заточён Иван Антонович. И у него возникает мысль освободить его. Зачем? Да кое-что изменить в России. Что же? На допросе Мирович изложил причины, побудившие его пуститься в такое рискованное предприятие. Их четыре: 1) что «он не имел свободного входа при высочайшем дворе в те комнаты, где Её Императорское Величество присутствовать изволит, и в кои только штаб-офицерского ранга люди допускаются»; 2) что "в те оперы, в которых Её Императорское Величество сама присутствовать изволила, он равномерно допущаем не был; 3) что «в полках штаб-офицеры не такое, какое следует офицерам по своей чести отдают, и что тех, кои из дворян, с теми, кои из разночинцев, сравнивают и ни в чём преимущества первым против последних не отдают»; 4) что «по поданной им Её Императорскому Величеству челобитной о выдаче из отписанных предков его имений, сколько из милости Её Императорского Величества пожаловано будет ему, в резолюции от Её Величества написано было: как по прописанному здесь проситель никакого права не имеет, потому отказать…».
Мирович вошёл в сговор с поручиком Аполлоном Ушаковым. Они порешили таю Мирович постарается быть посланным в караул в Шлиссельбургскую крепость, а Ушаков, надев штаб-офицерский мундир, должен был в крепость приплыть на шлюпке и, представившись Мировичу при всех подполковником Арсеньевым, предъявить указ императрицы: арестовать коменданта крепости, заковать его в кандалы и с таинственным узником везти в Петербург. А там они намеревались, пристав в шлюпке к выборгской стороне, показать Иоанна артиллеристам и прочитать составленный Мировичем манифест о настоящем государе. После присяги новому государю полки должны были захватить Сенат, правительственные учреждения.
Наивные заговорщики и не предполагали, насколько их план наивен. Правда, Ушакову не суждена была публичная казнь. Воистину, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Военная коллегия послала Ушакова с казной к генералу князю МВолконскому, и он по пути утонул в реке.
Мирович продолжал начатое дело один. Он дождался, когда Екатерина уехала в Прибалтику, и явился в крепость как караульный офицер Смоленского полка. Караульные офицеры дежурили неделю, потом сменялись другими.
Мирович попытался в крепости прощупать офицера Власьева. Но тот, почувствовав неладное, сразу известил графа Панина.
«Сего июля 4-го дни, после полудня, вышел я для прогулки в крепости и сошёлся со мною караульный обер-офицер Смоленского пехотного полка и начал мне говорить: „Ежели дозволите мне вам довериться, не погубите меня“. Приметил я из тех разговоров, что клонился он до нашей комиссии».
Ночью от коменданта крепости пришёл посыльный: в крепость нужно было пропустить гребцов. Спустя несколько минут пришёл он опять: следовало пропустить канцеляриста. Потом нужно было гребцов выпустить. Это не то, что необычное, а прямо удивительное оживление насторожило Мировича. Он понял, что Власьев донёс на него.
Мирович оделся и со шпагой в руке ворвался в караульную, крича: «К ружью!» Он отправил трёх солдат к выходам с приказом никого не впускать и не выпускать. Под командованием Мировича была команда Смоленского полка из 45 человек По его приказу, они притащили – пушку, зарядили её и направили против гарнизонной команды.
Комендант крепости вышел на крыльцо и крикнул Мировичу, желая узнать, в чём дело.
Тот с ружьём бросился к нему, крича:
– Ты здесь держишь нашего государя!
Мирович ударил коменданта прикладом так, что разбил ему лицо.
Во главе солдат Мирович пошёл к казарме, где обитал Иоанн. Гарнизон стал стрелять. Солдаты пехотного полка отступили и, опомнившись, потребовали у Мировича объяснений. Мирович вынес им из кордегардии поддельный манифест и зачитал его.
Подстёгивая солдат и не давая им опомниться, он велел прикатить пушку, что и было исполнено. Пушку зарядили и установили перед казармой.
Власьев и поручик Чекин, видя такое дело, решили поступить по инструкции. А в инструкции предписывалось в таких случаях узника убить. Что они и сделали.
Гарнизонная команда под наведённой пушкой сдалась, и Мирович вбежал в казарму:
– Где государь?
– У нас государыня, а не государь, – отвечал Чекин. Мирович закричал:
– Отпирай дверь и укажи государя!
Вошли в комнаты и увидели на полу бездыханного Иоанна.
Тело было выставлено перед построившимися солдатами. Под бой барабана Мирович поцеловал у лежащего руку и воскликнул:
– Вот наш государь Иоанн Антонович, и теперь мы не столько счастливы, как бессчастны, и я более всех! За то я всё и претерплю; вы не виноваты, вы не ведали, что я хотел сделать, и я за всех вас буду ответствовать и все мучения на себе сносить!
Идя вдоль шеренги, Мирович целовал солдат. В это время капрал схватил его сзади. Подбежавший комендант сорвал с Мировича офицерские отличия и шпагу. Мировича арестовали. Тут появился приехавший командир Семеновского полка, и Мирович сказал ему:
– Может быть, вы не видели живого Ивана Антоновича, так ныне мёртвого можете посмотреть. Он кланяется вам теперь не духом, а телом.
Вот так кончилась эта история. Иоанна похоронили где-то на территории крепости, а Мировичу отрубили голову, и тело сожгли.
В 1772 году Тайная экспедиция вела розыск до делу капралов Преображенского полка Оловянникова, Подгорого, Чуфаровского, подпоручика Тобольского полка Се-лехова и группы солдат, обвинённых в намерении убить Екатерину II и возвести на престол Павла Петровича. На допросе солдаты указали на следующие причины, побудившие их принять участие в заговоре: «1-е, будто хотят извести его высочество, 2-е, что гвардию хотят кассовать, 3-е, нет правосудия, 4-е, солдат бьют смертно без вины, 5-е, чернь вся пропала и 4-е, о графе Орлове, что он будет молдавским князем или императором, для чего он де под видом конгресса к армии поехал». Екатерина лично следила за всеми этапами розыска. Тогда же у неё возникла мысль о чистке гвардии, которую осуществить она так и не смогла в течение всего своего царствования. В письме к генерал-прокурору Вяземскому она писала: «Я нахожу, сия шайка такого роду, что, конечно, надлежит всех, в ней участие имеющих, вывести в наружу, дабы гвардию, колико возможно, на сей раз вычистить и корень зла истребить».
Приговором Тайной экспедиции все подсудимые были приговорены к смертной казни, которую заменили кнутом и ссылкой на тяжёлые работы в Нерчинск «навечно». К этим делам относится и дело надворного советника Г.Рогова, обвинённого в сочинении манифеста о вступлении на престол Павла Петровича. После ареста в синодской канцелярии, куда Рогов принёс манифест, он был доставлен в Тайную экспедицию к Шешковскому. Екатерина велела «сделать о нём повальный обыск, кто с ним знался, куда хаживал и не болтал ли в кабаке, и старайтесь начать с жены его и людей… выведайте, почему он напал на сей умысел…» Шешковский тотчас провёл обыск, изъяв все письма и книги Рогова. В кабаки «Замошный» и «Под пушку», куда до ареста Рогов заходил и где он писал «пасквиль», был послан канцелярист экспедиции Шумов «для расспрашивания бесприметным образом между приходящими питухами, нет ли между ними какого вранья об известном пасквиле». В ходе следствия выяснилось, что Рогов был не вполне нормальным и действовал без каких-либо соучастников.
Невзирая на это, по личному распоряжению Екатерины его посадили в крепость, а семью (двух дочерей) сослали в Сибирь.
Жестоко был наказан в 1762 году плетьми и ссылкой на каторгу московский крестьянин Захаров за слова о Екатерине: «Села баба на царство и ничем народ не обрадовала». На каторгу отправили и солдата Рябинина, сказавшего: «У нас-де баба и царством правит, нам даёт жалованье слабое, а как на что другое, так у неё больше денег идёт».
Плетьми и каторгой заплатил крепостной Ношестов за слова: «Вольна императрица на нас накладывать ещё по рублю, она деньги промотала и в карты проиграла».
Путешествия Екатерины II по России, предпринимаемые ею между прочим и для ознакомления со страной, которой она управляла, тяжёлым бременем ложились на плечи крестьян тех районов, где пролегала дорога императрицы. Крестьяне сгонялись на тяжёлые работы по починке дорог и мостов. В 1767 году во время путешествия Екатерины II по Волге крепостной крестьянин Кубышкин был наказан плетьми за слова: «Вот-де государыня проехала, а мы несли большое разорение, работаем, чистим дорогу, а нам капитаны-исправники ничего не платят, а хлеб не родился».
Жена коллежского асессора Леонтьева донесла в Тайную экспедицию о том, что её муж в ссоре с нею сказал: «Ты меня хочешь извести как государыня своего мужа, нашего батюшку Петра Фёдоровича извела». Рыльский помещик Стремоухов выбранил солдата Оралина, «а как оный солдат говорил ему, чтоб он его не бранил, он-де всемилостивейшей государыне 24 года служил, то Стремоухов на сне ему сказал: ты свинье служил, а не государыне». Согласно судебным нормам, в действиях Леонтьева и Стремоухова состав преступления против «первых двух пунктов» был налицо. Однако следствие по первому делу прекратили, лишь велено «разведать о поведении Леонтьева… и буде по разведыванию окажется, что он поведения дурного, то от воеводской должности его отрешить». Что же касается Стремоухова, то в приговоре о нём говорилось: «Поелику сия дерзость от него произошла без умыслу, то в рассуждении сего, а тем более из единого Её Императорского Величества милосердия, его от должного по законам штрафа избавить, а только содержать его на хлебе и воде три дня». «Непристойные слова» в толковании чиновников Тайной экспедиции было понятием чрезвычайно широким. Упоминание в 17б5 году во время ссоры имени Мировича: «что он не такой злодей, как Мирович», привело отставного поручика Богдана Рогож-кина к высылке из столицы без права «никогда и ни зачем в Санкт-Петербург, как и в Москву не въезжать, а жить бы в своих деревнях».
Дед Василия Мировича был приверженцем Мазепы, отец тоже в чём-то замешан. В обвинительном заключении Мирович назван внуком и сыном изменников. Было ему 24 года. Картёжник, мот, постоянный должник. Что называется, без царя в голове. Он всё время добивался возвращения конфискованного отцовского имущества.
У отставного барабанщика из крепости Мирович случайно узнал, что в Шлиссельбурге заточён Иван Антонович. И у него возникает мысль освободить его. Зачем? Да кое-что изменить в России. Что же? На допросе Мирович изложил причины, побудившие его пуститься в такое рискованное предприятие. Их четыре: 1) что «он не имел свободного входа при высочайшем дворе в те комнаты, где Её Императорское Величество присутствовать изволит, и в кои только штаб-офицерского ранга люди допускаются»; 2) что "в те оперы, в которых Её Императорское Величество сама присутствовать изволила, он равномерно допущаем не был; 3) что «в полках штаб-офицеры не такое, какое следует офицерам по своей чести отдают, и что тех, кои из дворян, с теми, кои из разночинцев, сравнивают и ни в чём преимущества первым против последних не отдают»; 4) что «по поданной им Её Императорскому Величеству челобитной о выдаче из отписанных предков его имений, сколько из милости Её Императорского Величества пожаловано будет ему, в резолюции от Её Величества написано было: как по прописанному здесь проситель никакого права не имеет, потому отказать…».
Мирович вошёл в сговор с поручиком Аполлоном Ушаковым. Они порешили таю Мирович постарается быть посланным в караул в Шлиссельбургскую крепость, а Ушаков, надев штаб-офицерский мундир, должен был в крепость приплыть на шлюпке и, представившись Мировичу при всех подполковником Арсеньевым, предъявить указ императрицы: арестовать коменданта крепости, заковать его в кандалы и с таинственным узником везти в Петербург. А там они намеревались, пристав в шлюпке к выборгской стороне, показать Иоанна артиллеристам и прочитать составленный Мировичем манифест о настоящем государе. После присяги новому государю полки должны были захватить Сенат, правительственные учреждения.
Наивные заговорщики и не предполагали, насколько их план наивен. Правда, Ушакову не суждена была публичная казнь. Воистину, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Военная коллегия послала Ушакова с казной к генералу князю МВолконскому, и он по пути утонул в реке.
Мирович продолжал начатое дело один. Он дождался, когда Екатерина уехала в Прибалтику, и явился в крепость как караульный офицер Смоленского полка. Караульные офицеры дежурили неделю, потом сменялись другими.
Мирович попытался в крепости прощупать офицера Власьева. Но тот, почувствовав неладное, сразу известил графа Панина.
«Сего июля 4-го дни, после полудня, вышел я для прогулки в крепости и сошёлся со мною караульный обер-офицер Смоленского пехотного полка и начал мне говорить: „Ежели дозволите мне вам довериться, не погубите меня“. Приметил я из тех разговоров, что клонился он до нашей комиссии».
Ночью от коменданта крепости пришёл посыльный: в крепость нужно было пропустить гребцов. Спустя несколько минут пришёл он опять: следовало пропустить канцеляриста. Потом нужно было гребцов выпустить. Это не то, что необычное, а прямо удивительное оживление насторожило Мировича. Он понял, что Власьев донёс на него.
Мирович оделся и со шпагой в руке ворвался в караульную, крича: «К ружью!» Он отправил трёх солдат к выходам с приказом никого не впускать и не выпускать. Под командованием Мировича была команда Смоленского полка из 45 человек По его приказу, они притащили – пушку, зарядили её и направили против гарнизонной команды.
Комендант крепости вышел на крыльцо и крикнул Мировичу, желая узнать, в чём дело.
Тот с ружьём бросился к нему, крича:
– Ты здесь держишь нашего государя!
Мирович ударил коменданта прикладом так, что разбил ему лицо.
Во главе солдат Мирович пошёл к казарме, где обитал Иоанн. Гарнизон стал стрелять. Солдаты пехотного полка отступили и, опомнившись, потребовали у Мировича объяснений. Мирович вынес им из кордегардии поддельный манифест и зачитал его.
Подстёгивая солдат и не давая им опомниться, он велел прикатить пушку, что и было исполнено. Пушку зарядили и установили перед казармой.
Власьев и поручик Чекин, видя такое дело, решили поступить по инструкции. А в инструкции предписывалось в таких случаях узника убить. Что они и сделали.
Гарнизонная команда под наведённой пушкой сдалась, и Мирович вбежал в казарму:
– Где государь?
– У нас государыня, а не государь, – отвечал Чекин. Мирович закричал:
– Отпирай дверь и укажи государя!
Вошли в комнаты и увидели на полу бездыханного Иоанна.
Тело было выставлено перед построившимися солдатами. Под бой барабана Мирович поцеловал у лежащего руку и воскликнул:
– Вот наш государь Иоанн Антонович, и теперь мы не столько счастливы, как бессчастны, и я более всех! За то я всё и претерплю; вы не виноваты, вы не ведали, что я хотел сделать, и я за всех вас буду ответствовать и все мучения на себе сносить!
Идя вдоль шеренги, Мирович целовал солдат. В это время капрал схватил его сзади. Подбежавший комендант сорвал с Мировича офицерские отличия и шпагу. Мировича арестовали. Тут появился приехавший командир Семеновского полка, и Мирович сказал ему:
– Может быть, вы не видели живого Ивана Антоновича, так ныне мёртвого можете посмотреть. Он кланяется вам теперь не духом, а телом.
Вот так кончилась эта история. Иоанна похоронили где-то на территории крепости, а Мировичу отрубили голову, и тело сожгли.
В 1772 году Тайная экспедиция вела розыск до делу капралов Преображенского полка Оловянникова, Подгорого, Чуфаровского, подпоручика Тобольского полка Се-лехова и группы солдат, обвинённых в намерении убить Екатерину II и возвести на престол Павла Петровича. На допросе солдаты указали на следующие причины, побудившие их принять участие в заговоре: «1-е, будто хотят извести его высочество, 2-е, что гвардию хотят кассовать, 3-е, нет правосудия, 4-е, солдат бьют смертно без вины, 5-е, чернь вся пропала и 4-е, о графе Орлове, что он будет молдавским князем или императором, для чего он де под видом конгресса к армии поехал». Екатерина лично следила за всеми этапами розыска. Тогда же у неё возникла мысль о чистке гвардии, которую осуществить она так и не смогла в течение всего своего царствования. В письме к генерал-прокурору Вяземскому она писала: «Я нахожу, сия шайка такого роду, что, конечно, надлежит всех, в ней участие имеющих, вывести в наружу, дабы гвардию, колико возможно, на сей раз вычистить и корень зла истребить».
Приговором Тайной экспедиции все подсудимые были приговорены к смертной казни, которую заменили кнутом и ссылкой на тяжёлые работы в Нерчинск «навечно». К этим делам относится и дело надворного советника Г.Рогова, обвинённого в сочинении манифеста о вступлении на престол Павла Петровича. После ареста в синодской канцелярии, куда Рогов принёс манифест, он был доставлен в Тайную экспедицию к Шешковскому. Екатерина велела «сделать о нём повальный обыск, кто с ним знался, куда хаживал и не болтал ли в кабаке, и старайтесь начать с жены его и людей… выведайте, почему он напал на сей умысел…» Шешковский тотчас провёл обыск, изъяв все письма и книги Рогова. В кабаки «Замошный» и «Под пушку», куда до ареста Рогов заходил и где он писал «пасквиль», был послан канцелярист экспедиции Шумов «для расспрашивания бесприметным образом между приходящими питухами, нет ли между ними какого вранья об известном пасквиле». В ходе следствия выяснилось, что Рогов был не вполне нормальным и действовал без каких-либо соучастников.
Невзирая на это, по личному распоряжению Екатерины его посадили в крепость, а семью (двух дочерей) сослали в Сибирь.
Жестоко был наказан в 1762 году плетьми и ссылкой на каторгу московский крестьянин Захаров за слова о Екатерине: «Села баба на царство и ничем народ не обрадовала». На каторгу отправили и солдата Рябинина, сказавшего: «У нас-де баба и царством правит, нам даёт жалованье слабое, а как на что другое, так у неё больше денег идёт».
Плетьми и каторгой заплатил крепостной Ношестов за слова: «Вольна императрица на нас накладывать ещё по рублю, она деньги промотала и в карты проиграла».
Путешествия Екатерины II по России, предпринимаемые ею между прочим и для ознакомления со страной, которой она управляла, тяжёлым бременем ложились на плечи крестьян тех районов, где пролегала дорога императрицы. Крестьяне сгонялись на тяжёлые работы по починке дорог и мостов. В 1767 году во время путешествия Екатерины II по Волге крепостной крестьянин Кубышкин был наказан плетьми за слова: «Вот-де государыня проехала, а мы несли большое разорение, работаем, чистим дорогу, а нам капитаны-исправники ничего не платят, а хлеб не родился».
Жена коллежского асессора Леонтьева донесла в Тайную экспедицию о том, что её муж в ссоре с нею сказал: «Ты меня хочешь извести как государыня своего мужа, нашего батюшку Петра Фёдоровича извела». Рыльский помещик Стремоухов выбранил солдата Оралина, «а как оный солдат говорил ему, чтоб он его не бранил, он-де всемилостивейшей государыне 24 года служил, то Стремоухов на сне ему сказал: ты свинье служил, а не государыне». Согласно судебным нормам, в действиях Леонтьева и Стремоухова состав преступления против «первых двух пунктов» был налицо. Однако следствие по первому делу прекратили, лишь велено «разведать о поведении Леонтьева… и буде по разведыванию окажется, что он поведения дурного, то от воеводской должности его отрешить». Что же касается Стремоухова, то в приговоре о нём говорилось: «Поелику сия дерзость от него произошла без умыслу, то в рассуждении сего, а тем более из единого Её Императорского Величества милосердия, его от должного по законам штрафа избавить, а только содержать его на хлебе и воде три дня». «Непристойные слова» в толковании чиновников Тайной экспедиции было понятием чрезвычайно широким. Упоминание в 17б5 году во время ссоры имени Мировича: «что он не такой злодей, как Мирович», привело отставного поручика Богдана Рогож-кина к высылке из столицы без права «никогда и ни зачем в Санкт-Петербург, как и в Москву не въезжать, а жить бы в своих деревнях».