Тайлер похож на персонаж из одного старого телеспектакля — Денни Патриджа, который не хотел работать фасовщиком в бакалейной лавке, предпочитая сразу стать хозяином магазина. Друзья Тайлера наделены странными, не имеющими коммерческой ценности, но забавными талантами — вроде умения готовить отличный кофе или обладания поистине великолепной копной волос (видели бы вы Тайлерову коллекцию шампуней, гелей и муссов!).
Они славные ребята. Бойкие. Родителям жаловаться не на что. Они верят в эрзацглобальность и фальшивую расовую гармонию, популяризируемые рекламой прохладительных напитков и свитеров компьютерного дизайна. Многие хотят пойти работать-в Ай-би-эм, когда в зрелом возрасте (двадцать пять лет) их жизнь закончится. (Простите, не могли бы вы поподробнее осветить вашу систему исчисления пенсионных выплат?) Но каким-то темным, ускользающим от формулировок образом они же — «Доу», «Юнион карбайд», «Дженерал дайнэмикс»[39]и военная промышленность. Я подозреваю, что, разбейся их аэробус на ледяном плато в Андах, они в отличие от Тобиаса будут лопать своих погибших спутников, испытывая лишь самые слабые (или вовсе никаких) угрызения совести. Это я так, теоретизирую.
— Я только попрощаться, Энди.
— Элвисса, мой брат звонит издалека. Подождешь секунду?
— Ты скоро приедешь? — кричу я; но она ушла, обогнула кусты роз и села в машину Тобиаса. Ну и ну, ну и ну. Возвращаюсь к телефону:
— Тайлер, восьмого — нормально.
— Отлично. Обсудим детали на Рождество. Ведь ты приезжаешь, верно?
— К несчастью, oui[40].
— Похоже, в этом году будет полный атас. Ты бы заранее обеспечил себе путь к отступлению. Закажи, билеты на пять рейсов на разные дни. Да, кстати, что желаешь получить на Рождество?
— Ничего, Тайлер. Я и так пытаюсь отделаться от всех вещей в моей жизни.
— Я за тебя переживаю, Энди. Никаких жизненных устремлений. — Слышно, как он ест ложечкой йогурт. Тайлер хочет работать на большую корпорацию. Чем крупнее, тем лучше.
— Тайлер, ничего не хотеть — это нормально.
— Ладно уж. Только позаботься, чтобы все ненужные тебе шмотки достались мне. И смотри, чтобы они были от «Поло».
— По правде говоря, Тайлер, я думал сделать тебе в этом году минималистский подарок.
— Ась?
— Типа красивого камешка или скелета кактуса. На том конце провода — молчание.
— Ты что, обкурился?
— Нет, Тайлер. Мне казалось, что нечто, прекрасное естественной красотой, будет вполне уместно. Ты до такого уже дорос.
— Ну ты и умора, Энди. Семинар по художественному вою, а не человек. Репсовый галстук и пара носков — вот все, что мне от тебя нужно.
Звонок в дверь, входит Дег. Почему никто никогда не ждет, пока я сам открою?
— Тайяер, ко мне пришли. Я должен идти. Увидимся на следующей неделе, хорошо?
— Размер ботинок — одиннадцатый, талия — тридцать, шея — пятнадцать с половиной.
— Адью.
Они славные ребята. Бойкие. Родителям жаловаться не на что. Они верят в эрзацглобальность и фальшивую расовую гармонию, популяризируемые рекламой прохладительных напитков и свитеров компьютерного дизайна. Многие хотят пойти работать-в Ай-би-эм, когда в зрелом возрасте (двадцать пять лет) их жизнь закончится. (Простите, не могли бы вы поподробнее осветить вашу систему исчисления пенсионных выплат?) Но каким-то темным, ускользающим от формулировок образом они же — «Доу», «Юнион карбайд», «Дженерал дайнэмикс»[39]и военная промышленность. Я подозреваю, что, разбейся их аэробус на ледяном плато в Андах, они в отличие от Тобиаса будут лопать своих погибших спутников, испытывая лишь самые слабые (или вовсе никаких) угрызения совести. Это я так, теоретизирую.
* * *
Бросив во время поисков книги бронирования взгляд в окно, обнаруживаю, что плотность населения в районе бассейна теперь равна нулю. Раздается стук, в дверь стремительно просовывается голова Элвиссы.— Я только попрощаться, Энди.
— Элвисса, мой брат звонит издалека. Подождешь секунду?
КРИЧАЩИЙ МИНИМАЛИЗМ: тактика в области стиля жизни, схожая с подменой ценностей. Хвастовство своей материальной неустроенностью, выставляемой напоказ в качестве доказательства своего нравственного и интеллектуального превосходства.— Нет. Так лучше. — Она целует меня в высочайший пик моего носа — в точку между глаз. Влажный поцелуй напоминает мне, что девушки, подобные Элвиссе, взбалмошные, отчасти «дрянные девчонки», но несомненно живые, почему-то никогда не оказываются в одной постели с такими заторможенными «черными ящиками», как я. — Чао, бамбино, — говорит она. — Неаполитанской бродяжке пора уезжаюшки.
ЗАСТОЛЬНЫЙ МИНИМАЛИЗМ: проповедование философии минимализма, не сопровождаемое претворением ее принципов в жизнь.
ИКСПРОПРИАЦИЯ: использование в повседневной речи, с целью создания иронического и/или комического эффекта, антикварных фраз, заимствованных из рекламных роликов, развлекательных программ и надписей на фирменной упаковке прошлых времен: «Дэйв и впрямь считает себя чуваком типа „Пейте, дети, молоко — будете здоровы“, „Вечеринку имени Наших Любимых Знаменитых Покойников придумала Кэтлин. Она — молоток. Всем давно понять пора бы, как нежны Кэтлин и крабы“.
— Ты скоро приедешь? — кричу я; но она ушла, обогнула кусты роз и села в машину Тобиаса. Ну и ну, ну и ну. Возвращаюсь к телефону:
— Тайлер, восьмого — нормально.
— Отлично. Обсудим детали на Рождество. Ведь ты приезжаешь, верно?
— К несчастью, oui[40].
— Похоже, в этом году будет полный атас. Ты бы заранее обеспечил себе путь к отступлению. Закажи, билеты на пять рейсов на разные дни. Да, кстати, что желаешь получить на Рождество?
— Ничего, Тайлер. Я и так пытаюсь отделаться от всех вещей в моей жизни.
— Я за тебя переживаю, Энди. Никаких жизненных устремлений. — Слышно, как он ест ложечкой йогурт. Тайлер хочет работать на большую корпорацию. Чем крупнее, тем лучше.
— Тайлер, ничего не хотеть — это нормально.
— Ладно уж. Только позаботься, чтобы все ненужные тебе шмотки достались мне. И смотри, чтобы они были от «Поло».
— По правде говоря, Тайлер, я думал сделать тебе в этом году минималистский подарок.
— Ась?
— Типа красивого камешка или скелета кактуса. На том конце провода — молчание.
— Ты что, обкурился?
— Нет, Тайлер. Мне казалось, что нечто, прекрасное естественной красотой, будет вполне уместно. Ты до такого уже дорос.
— Ну ты и умора, Энди. Семинар по художественному вою, а не человек. Репсовый галстук и пара носков — вот все, что мне от тебя нужно.
Звонок в дверь, входит Дег. Почему никто никогда не ждет, пока я сам открою?
— Тайяер, ко мне пришли. Я должен идти. Увидимся на следующей неделе, хорошо?
— Размер ботинок — одиннадцатый, талия — тридцать, шея — пятнадцать с половиной.
— Адью.
ЗНАМЕНИТОСТИ СМЕРТНЫ
После Тайлерова звонка минуло часа три; м-да, сегодня все как сговорились свести меня с ума. Просто не знаю, что и поделать. Слава богу, вечером на работу. Пусть у меня от нее мороз по коже, пусть она мутная, пусть монотонная — работа не дает мне съехать с катушек. Тобиас повез Элвиссу домой — и больше уже не вернулся. Клэр отметает все намеки на любовь-морковь между ними. У нее такой вид, будто она знает что-то мне неизвестное. Будем надеяться, попозже проговорится. Дег с Клэр куксятся на кушетках и друг с другом не разговаривают. Без устали лущат себе фисташки, кидая их холщовые скорлупки в давно переполненную пепельницу с надписью: «Всемирная ярмарка Спокан-74». (Та самая ярмарка, где непрерывно лил дождь и демонстрировали здания, выстроенные из алюминиевых банок от содовой.) Дег печалится, что Элвисса сегодня не уделила ему ни унции внимания, а Клэр — из-за плутония. Она все еще не хочет возвращаться домой. История с радиоактивным заражением взволновала ее сильнее, чем нам сперва показалось. Она заявляет, что отныне будет жить у меня. «Энди, радиация еще долговечнее, чем мистер Фрэнк Синатра. Считай меня своей постоянной квартиранткой». Тем не менее Клэр таки совершает набеги в свое жилище — не дольше чем на пять минут в день — за вещами. Первая ее вылазка была не менее робкой, чем проникновение средневекового крестьянина в умирающий от чумы город (она разве что не махала дохлой козой, отгоняя нечисть).
— Какая отвага, — роняет Дег, на что Клэр отвечает злобным взглядом. Я говорю ей, что, по-моему, она впала в чистоплюйство.
— Там у тебя все стерильно, Клэр. Ты ведешь себя как пейзанка техновека.
— Можете смеяться, но ни у кого из вас нет в гостиной Чернобыля.
— Верно.
Выплюнув огромную фисташку-мутанта, Клэр делает глубокий вдох:
— Тобиас уехал с концами. Уж я-то чувствую. Вообразите, самое красивое из встречавшихся мне человеческих тел — Ходячий Оргазм — уплыло навечно.
— Я бы так не говорил, Клэр, — отвечаю я, хотя знаю, что она права. — Может, он заехал куда-нибудь поесть.
— Не вешай мне лапшу на уши, Энди. Прошло три часа. И сумку он забрал. Просто понять не могу, почему он вдруг взял и уехал.
Я могу.
Между тем обе собаки голодными глазами смотрят на фисташки, которые чистят Дег и Клэр.
— Знаете самый быстрый способ отделаться от собак, которые клянчат у стола? — спрашиваю я; в ответ — невнятное бормотание. — Дайте им вместо мяса кусочек морковки или оливку — главное, чтоб с искренним выражением лица. Они посмотрят на вас как на психа и исчезнут в одну секунду. Конечно, их мнение о вас изменится в худшую сторону…
Клэр пропускает мою речь мимо ушей.
— Естественно, это значит, что придется ехать за ним в Нью-Йорк. — Она встает и направляется к двери. — Похоже, мальчики, в этом году у меня будет Рождество со снегом. Черт, какая же это гадость — эмоции-фикс. — Рассматривает свое лицо в зеркало, висящее возле двери. — Мне еще даже не тридцать, а верхняя губа уже сморщивается. Я обречена. — Она уходит.
Бар «У Ларри», поздний вечер. Два полулилипута — торговцы недвижимостью из Индайо — тянут «ай-яй— яй» в выносной микрофон, принадлежащий нашей chanteuse[41]Лорейн, которая вместе со своим электронным хрипуном «ритм-напарником» отдыхает от показательной настройки инструментов и, млея от собственного очарования, пьет у стойки белое вино. Ночь вялая; чаевых кот наплакал. Мы с Дегом вытираем бокалы (довольно непыльное, как ни странно, занятие) и слушаем, как мистер М. откалывает свои коронные номера. Мы подбрасываем ему темы; ни дать ни взять телешоу Боба Хоупа, в котором напрямую участвуют телезрители. Никогда не смешно -и все же смешно.
Кульминацией вечера была престарелая Неудавшаяся За-За Габор, наблевавшая целую лужу «коктейлей с прицепом» на палас у игрового автомата «Всезнайка». Событие редкостное; клиенты бара при всей своей маргинальное™ строго блюдут правила хорошего тона. Но самое интересное произошло чуть позже. Дег позвал: «Мистер М.! Энди! Идите-ка сюда, посмотрите…» На паласе посреди слившихся в платонических объятиях кукурузы-и-спагетти лежало штук тридцать полупереваренных в желудке желатиновых капсул. «Ого-го. Если это не выигрыш в „Жизнь-лото“ — не знаю уж, что тогда считать подарком судьбы. Эндрю, „скорую“!»
Это было два часа назад, а теперь, ублажив свои мужские гормоны беседой с бригадой «скорой помощи» и демонстрацией познаний в медицине («Стоп, — встревал Дег, — а может, применить раствор Рингера?»), мы слушаем историю личной жизни мистера М. — очаровательные, до-первой-брачной-ночи-ни-ни романы; исполненные целомудрия первое, второе, третье свидания; почти незамедлительно — свадьба, и вскоре — жуткая куча детей.
— А что же та, на которой вы не женились? — спрашиваю я.
— Она угнала мою машину. «Форд». Золотистый. Не сделай она этого, я, вероятно, женился бы и на ней. Я тогда был не сильно разборчив. Помню, раз по десять на дню дрочил за своим письменным столом и думал, что девушка почувствует себя оскорбленной, если свидание не приведет к свадьбе. Мне было одиноко, жил я в Альберте. МТБ в наше время еще не было.
С миссис и мистером М., Филом и Айрин, мы с Клэр познакомились в один прекрасный день много-много месяцев назад, когда заглянули через забор и были встречены миазматическими клубами дыма и радостным возгласом мистера М., облаченного в передник с надписью «Кушать подано». Нас тут же пригласили и всучили нам банки с прохладительными напитками и «Айрин-бургеры». Повеселились всласть. Как раз перед тем как Мистер М. вышел в сад со своей укулеле[42], Клэр шепнула: «Я чувствую, что где-то около дома находится клетка с шиншиллами». (НА ЗВЕРОФЕРМЕ ЕДЯТ ОДНИ БИФШТЕКСЫ!)
По сей день мы с Клэр ждем не дождемся, пока Айрин отведет нас в сторонку и заговорщическим шепотом поведает нам священные тайны косметических продуктов (она их распространяет от фирм, то есть складирует в гараже, будто непривлекательных, с-рук-не-сплавлябельных котят). «Душенька, пока я не набрела на этот крем, у меня на локтях просто какая-то сосновая кора была».
Они милые. Они принадлежат к поколению, считающему, что в «стейк-хаузах» должно быть сумрачно и прохладно (черт побери, они всерьез воспринимают «стейк-хаузы»). На носу у мистера М. бледная паутина вен, вроде той, которую домохозяйкам ЛасПальмаса за большие деньги убирают склеротерапией с внутренней стороны ног. Айрин курит. Оба носят купленные на распродажах спортивные костюмы — они лишь на закате жизни обнаружили, что у них есть тело. В них воспитали пренебрежение к телу, и это немного печально. И все же лучше поздно, чем никогда. Они — как бальзам на раны.
Мы терпимо относимся к безобидным расистским каламбурам и губительным-дляпланеты слабостям («Я никогда не смогу ездить на машине, которая была бы меньше моего „катласса-сюприма“) Айрин и Фила, поскольку их существование играет роль транквилизатора для нашего чуть-чуть-вышедшего-из-под-контроля мира. „Иногда, — говорит Дег, — мне крайне трудно вспомнить, жив какой-нибудь знаменитый человек или уже нет. Но потом я понимаю, что это вообще-то без разницы. Не хотел бы показаться мерзавцем, но примерно то же самое я испытываю в отношении Айрин и Фила — разумеется, в лучшем смысле этой концепции“.
В общем…
— От этого вы просто умрете. Сидят на пляже во Флориде три старых еврея (вот он — расистский подтекст). Сидят, разговаривают, один спрашивает другого: «Так где ты взял бабки, чтобы на старости лет осесть здесь, во Флориде?», а тот отвечает: «Был у меня пожар на фабрике. Страшное дело. К счастью, она была застрахована». Ладно. Потом он спрашивает другого, откуда тот взял деньги, чтобы поселиться в Майами-Бич, и он отвечает: «Ты будешь смеяться, но, как и у моего друга, у меня тоже случился пожар на фабрике. Слава богу, она у меня была застрахована».
В этот момент Дег разражается громким смехом. Ритм повествования мистера М. нарушен; его левая рука, вытирающая изнутри пивной бокал старым кухонным полотенцем из серии «Птицы Аризоны», замирает.
— Эй, Дег! — произносит мистер М.
— Да?
— Почему ты всегда смеешься над моими анекдотами прежде, чем я успеваю досказать их?
— Что?
— Что слышал. Ты вечно начинаешь хихикать в середине моих анекдотов, словно, вместо того чтобы смеяться со мной, смеешься надо мной. — И опять принимается вытирать бокал.
— Да что вы, мистер М.! Я не смеюсь над вами. Просто у вас такие смешные жесты и выражение лица. Паузы вы выдерживаете, как профессионал. Вы — король смеха. Мистер Макартур клюет на удочку.
— Ладно, только не обращайся со мной как с говорящим тюленем, хорошо? Уважай мою манеру. Я — человек, и к тому же плачу тебе зарплату. (Последнее звучит так, словно Дег — пожизненный пленник в этом увлекательном, но бесперспективном макрабстве.) Итак, на чем мы остановились? Ах, да. Словом, эти двое поворачиваются к тому, кто задавал вопросы, и говорят: «Ну, а ты? Откуда ты взял деньги, чтобы обосноваться во Флориде?» А он отвечает: «Да оттуда же, откуда и вы, друзья мои, — случилась у меня катастрофа. Произошло наводнение, и всю мою фабрику смыло. К счастью, как вы догадываетесь, она была застрахована». У обоих старых евреев отвисают челюсти, потом один из них спрашивает третьего: «Слушай, только один вопрос. Как тебе удалось организовать наводнение?»
Стоны. Мистер М., похоже, доволен. Он проходит вдоль всей стойки, поверхность которой, подобно узкой подковообразной полоске вокруг унитаза алкаша, похожа на лунный ландшафт в язвах проказы от затушенных сигарет. Пересекает фиолетово-оранжевое ковровое покрытие из орлона с узором «Фиеста», благоухающее корицей от дезодоранта «Для бара», и запирает входную дверь. Дег посылает мне взгляд. Что он означает? Надо мне и вправду в будущем быть поосторожней со смешками. Но я-то вижу, что Дег, как и я, разрывается между примитивной привязанностью к нелепым обломкам анекдотической культуры эпохи Макартура и безотрадностью жизни в грядущей цивилизации, заполненной угрюмыми (ноль ауры, ноль юмора) яппи, где не будет места даже шуточкам Боба Хоупа.
— Надо радоваться им, пока они еще с нами, Энди, — говорит он. — Ладно. Давай пошли. Может, у Клэр улучшилось настроение.
Мы заглядываем в витрины, навязывающие флюоресцентные купальники, электронные записные книжки, жуткие абстрактные картины, на которых, похоже, изображены жертвы автокатастроф, обсыпанные блестками. Я вижу шляпы, драгоценности, туфли — прелестные шмотки, умоляющие обратить на них внимание, как ребенок, не желающий ложиться спать. Хочется распороть себе живот, вырвать глаза и запихнуть все эти красоты в себя. Ох, Земля.
— Сейчас мы похожи: во-первых, на близнецов-идиотов, торгующих подержанными машинами в Индиане, — говорит Дег, намекая на наши суперклевые, голубые-какяйца-дрозда боб-хоуповские куртки «Гольф классик» и белые панамы, — во-вторых, на пару бродяг— с нечестивыми и кровожадными намерениями в сердцах. На твой выбор.
— А я так думаю, Дег, что мы на шлемазлов похожи.
Хайвей 111 (известный также под именем «Палм-каньон-драйв») — главная городская «тропа развлечений», но сегодня он на удивление пустынен. В «фольксвагенах» с высоким задом туда-сюда бесцельно разъезжают несколько амбисексуальных блондинок из округа Оранж; фланируют бритоголовые морские пехотинцы в помятых «эль каминос»; лихачи визжат тормозами, но никогда не останавливаются. В городе сохраняется автомобильный тип культуры, и оживленными вечерами чувствуешь себя, цитируя удачную формулировку Дега, «как в забегаловке „Дейтона“ — пышные сиськи, ассортимент: бургер и шей к, ребята в суперботинках и асбестовых куртках, хрустящие жареной картошкой „Крематорий“, кабинки из оранжевого винила, имеющие форму классической черно-белой автопокрышки „Джи-Ти“.
Завернув за угол, мы идем дальше.
— Вообрази, Эндрю: сорок восемь часов назад малютка Дег был еще в Неваде, — продолжает он, усаживаясь на капот зеленого, убийственно дорогого гоночного «астонмартина» со съемным верхом и закуривая сигарету с фильтром. — Можешь вообразить?
Теперь мы в стороне от главней магистрали, на неосвещенной боковой улочке, где так глупо припарковано дорогостоящее «кресло» Дега. Задняя часть «астон-мартина» завалена картонными коробками с бумагами, одеждой, всяким хламом — просто мусорное ведро бухгалтера. Такое впечатление, что хозяин планирует скоропалительный побег из города. Для нашей дыры очень даже вероятная версия.
— Ночевал я в маленьком мотеле «семейное предприятие», в какой-то глухомани. Стены обшиты сосновыми сучковатыми панелями, лампы из пятидесятых, на стенах эстампы с оленями…
— Дег, слезь с машины. Что-то мне тут неуютно.
— …и пахло розовым гостиничным мылом — знаешь, малюсенькие такие брусочки. Боже, как я обожаю этот запах. Такой мимолетный.
Я в ужасе: Дег прожигает огненным цветком своей сигареты дырки в крыше машины.
— Дег! Что ты делаешь, прекрати! Опять за старое?!
— Эндрю, говори по-ти-ше. Будь так добр. Куда девалась твоя крутизна?
— Дег, с меня хватит. Я ухожу.
Я отступаю на несколько шагов. Дег, как я уже говорил, вандал. Я безуспешно пытаюсь понять его поведение; то, что на прошлой неделе он поцарапал «катласс-сюприм»,, было лишь одним-единственным звеном в длинной цепи сходных событий. Похоже, он нападает исключительно на те автомобили, у которых на бамперах отвратительные (с его точки зрения) наклейки. Естественно, осмотрев заднюю часть машины, я обнаруживаю наклейку: «СПРОСИТЕ, КАК ДЕЛИШКИ У МОИХ ВНУЧАТ».
— Вернись, Палмер. Я заканчиваю. Через секунду. Кроме того, я хотел открыть тебе одну тайну.
Я останавливаюсь.
— Тайна касается моего будущего, — произносит он. Плюнув на здравый смысл, я возвращаюсь.
— Дег, прожигать дырки… ну просто идиотизм какой-то.
— Успокойся, парень. Это считается мелким хулиганством. Статья 594 уголовного кодекса штата Калифорния. Просто дадут по рукам. Да никто и не видит.
Он стряхивает небольшую щепотку пепла с краев отверстия, оставленного сигаретой.
— Я хочу открыть гостиницу на полуострове Баха-Калифорниа. И если не ошибаюсь — я ближе к этому, чем ты думаешь.
— Что?
— Вот чем я хочу заниматься в будущем. Открыть гостиницу.
— Отлично. Теперь пошли.
_ Нет, — он закуривает еще одну сигарету. — Сначала я тебе ее опишу.
— Только быстро.
— Я хочу открыть гостиницу в Сан-Фелипе. Баха имеет форму иголки, а Сан-Фелипе — на ее восточной стороне. Малюсенькая деревушка, вокруг одни пески, заброшенные урановые рудники да пеликаны. Открою маленькое такое заведение, только для друзей и чудаков, а в обслугу наберу исключительно старух-мексиканок, офигительных красавцев-серфингистов и прихиппованных ребят и девушек, у которых от наркоты мозги стали как швейцарский сыр. В баре будет принято пришпиливать к стенам и потолку деньги и визитки, а единственным источником света будут десятиваттовые лампочки, скрытые за подвешенными к потолку скелетами кактусов. Вечерами мы будем стирать друг другу с носов цинковую мазь, пить коктейли с ромом и рассказывать истории. Кто расскажет хорошо, может за постой не платить. В туалет тебя не пустят, пока не напишешь фломастером на стене что-нибудь смешное. И все комнаты будут обшиты сучковатыми сосновыми панелями, а в качестве сувенира каждому достанется маленький кусочек мыла.
Должен признаться, на словах гостиница Дега была хоть куда, но мне все же хотелось уйти.
— Прекрасно, Дег. В смысле, идея у тебя прекрасная, это без дураков, только давай смотаемся отсюда, ладно?
— Да, наверно. Я… — Он смотрит на то место, где прожигал дырку, пока я отвернулся. — Уя…
— Что случилось?
— О черт!
Алый уголек сигареты упал внутрь, в коробку с бумагами и прочим хламом. Дег соскакивает с машины, и мы оба завороженно смотрим, как маленький жаркий язычок проедает себе дорогу через пачку газет; вроде бы исчезает, но вдруг — у-уф — коробка мгновенно — так взлаивает разбуженная собака — воспламеняется, озарив наши искаженные ужасом лица злорадной желтой усмешкой.
— О черт!
— Бежим!
Меня уже нет. Мы оба несемся вниз по улице, сердца наши застряли где-то в глотках, оборачиваемся мы лишь однажды, и то на секунду, через два квартала, чтобы увидеть худшее из возможных последствий — «астон-мартин», объятый малиновой лавой шипучего пламени, радостной гренкой растекается по мостовой.
— Черт, Беллингхаузен, это самый кретинский, самый долбаный из фортелей, на какие ты способен.
Мы снова бежим, я впереди (сказываются занятия аэробикой). Дег сворачивает за угол позади меня, и вдруг я слышу тихий возглас и глухой удар. Обернувшись, я вижу, что Дег — везет как утопленнику! — налетел на Шкипера Всех Народов, бродягу из «Долины уродцев», который иногда захаживает в бар «У Ларри» (а Шкипером его прозвали, потому что фуражка у него — как у капитана из телесериала).
— Какая отвага, — роняет Дег, на что Клэр отвечает злобным взглядом. Я говорю ей, что, по-моему, она впала в чистоплюйство.
— Там у тебя все стерильно, Клэр. Ты ведешь себя как пейзанка техновека.
— Можете смеяться, но ни у кого из вас нет в гостиной Чернобыля.
— Верно.
Выплюнув огромную фисташку-мутанта, Клэр делает глубокий вдох:
— Тобиас уехал с концами. Уж я-то чувствую. Вообразите, самое красивое из встречавшихся мне человеческих тел — Ходячий Оргазм — уплыло навечно.
— Я бы так не говорил, Клэр, — отвечаю я, хотя знаю, что она права. — Может, он заехал куда-нибудь поесть.
— Не вешай мне лапшу на уши, Энди. Прошло три часа. И сумку он забрал. Просто понять не могу, почему он вдруг взял и уехал.
Я могу.
Между тем обе собаки голодными глазами смотрят на фисташки, которые чистят Дег и Клэр.
— Знаете самый быстрый способ отделаться от собак, которые клянчат у стола? — спрашиваю я; в ответ — невнятное бормотание. — Дайте им вместо мяса кусочек морковки или оливку — главное, чтоб с искренним выражением лица. Они посмотрят на вас как на психа и исчезнут в одну секунду. Конечно, их мнение о вас изменится в худшую сторону…
Клэр пропускает мою речь мимо ушей.
— Естественно, это значит, что придется ехать за ним в Нью-Йорк. — Она встает и направляется к двери. — Похоже, мальчики, в этом году у меня будет Рождество со снегом. Черт, какая же это гадость — эмоции-фикс. — Рассматривает свое лицо в зеркало, висящее возле двери. — Мне еще даже не тридцать, а верхняя губа уже сморщивается. Я обречена. — Она уходит.
* * *
ВОЗДУШНЫЙ СЕМЕЙНЫЙ ОЧАГ: ложное чувство единения, испытываемое сослуживцами по офису.— За свою жизнь я встречался с тремя женщинами, — говорит мой босс и сосед, мистер Макартур, — и на двух из них женился.
Бар «У Ларри», поздний вечер. Два полулилипута — торговцы недвижимостью из Индайо — тянут «ай-яй— яй» в выносной микрофон, принадлежащий нашей chanteuse[41]Лорейн, которая вместе со своим электронным хрипуном «ритм-напарником» отдыхает от показательной настройки инструментов и, млея от собственного очарования, пьет у стойки белое вино. Ночь вялая; чаевых кот наплакал. Мы с Дегом вытираем бокалы (довольно непыльное, как ни странно, занятие) и слушаем, как мистер М. откалывает свои коронные номера. Мы подбрасываем ему темы; ни дать ни взять телешоу Боба Хоупа, в котором напрямую участвуют телезрители. Никогда не смешно -и все же смешно.
Кульминацией вечера была престарелая Неудавшаяся За-За Габор, наблевавшая целую лужу «коктейлей с прицепом» на палас у игрового автомата «Всезнайка». Событие редкостное; клиенты бара при всей своей маргинальное™ строго блюдут правила хорошего тона. Но самое интересное произошло чуть позже. Дег позвал: «Мистер М.! Энди! Идите-ка сюда, посмотрите…» На паласе посреди слившихся в платонических объятиях кукурузы-и-спагетти лежало штук тридцать полупереваренных в желудке желатиновых капсул. «Ого-го. Если это не выигрыш в „Жизнь-лото“ — не знаю уж, что тогда считать подарком судьбы. Эндрю, „скорую“!»
Это было два часа назад, а теперь, ублажив свои мужские гормоны беседой с бригадой «скорой помощи» и демонстрацией познаний в медицине («Стоп, — встревал Дег, — а может, применить раствор Рингера?»), мы слушаем историю личной жизни мистера М. — очаровательные, до-первой-брачной-ночи-ни-ни романы; исполненные целомудрия первое, второе, третье свидания; почти незамедлительно — свадьба, и вскоре — жуткая куча детей.
— А что же та, на которой вы не женились? — спрашиваю я.
— Она угнала мою машину. «Форд». Золотистый. Не сделай она этого, я, вероятно, женился бы и на ней. Я тогда был не сильно разборчив. Помню, раз по десять на дню дрочил за своим письменным столом и думал, что девушка почувствует себя оскорбленной, если свидание не приведет к свадьбе. Мне было одиноко, жил я в Альберте. МТБ в наше время еще не было.
* * *
По сей день мы с Клэр ждем не дождемся, пока Айрин отведет нас в сторонку и заговорщическим шепотом поведает нам священные тайны косметических продуктов (она их распространяет от фирм, то есть складирует в гараже, будто непривлекательных, с-рук-не-сплавлябельных котят). «Душенька, пока я не набрела на этот крем, у меня на локтях просто какая-то сосновая кора была».
Они милые. Они принадлежат к поколению, считающему, что в «стейк-хаузах» должно быть сумрачно и прохладно (черт побери, они всерьез воспринимают «стейк-хаузы»). На носу у мистера М. бледная паутина вен, вроде той, которую домохозяйкам ЛасПальмаса за большие деньги убирают склеротерапией с внутренней стороны ног. Айрин курит. Оба носят купленные на распродажах спортивные костюмы — они лишь на закате жизни обнаружили, что у них есть тело. В них воспитали пренебрежение к телу, и это немного печально. И все же лучше поздно, чем никогда. Они — как бальзам на раны.
КОРЧИ НЕЛОВКОСТИ: дискомфорт, испытываемый молодежью в обществе старших, которые не замечают комизма своих поступков. «Семья отправилась в „Стейк хат“, и Карен тысячу раз сгорела со стыда, пока ее отец торжественно дегустировал вино новой марки, перед тем как милостиво позволить налить его в бокалы».В наших глазах Айрин с Филом — вечные жители 50-х. Они все еще верят в будущее с поздравительных открыток. Это их гигантскую коньячную рюмку, наполненную спичечными коробками, я вспоминаю, когда острю насчет гигантских-коньячных-рюмок-наполненных-спичечными-коробками. Рюмка покоится в гостиной на столе, рядом с генеалогической парковкой рамочек с фотографиями потомков Макартуров. По большей части это внуки с непропорциональными прическами под Фарраха, щурящие глаза с новенькими контактными линзами; почему-то кажется, что всем им уготована фантасмагорическая смерть. Клэр как-то заглянула в письмо, лежавшее на комоде, и прочла там фразу, что лишь спустя два с половиной часа спасатели добрались до потомка Макартура, напоровшегося на какой-то рычаг в перевернувшемся тракторе.
Мы терпимо относимся к безобидным расистским каламбурам и губительным-дляпланеты слабостям («Я никогда не смогу ездить на машине, которая была бы меньше моего „катласса-сюприма“) Айрин и Фила, поскольку их существование играет роль транквилизатора для нашего чуть-чуть-вышедшего-из-под-контроля мира. „Иногда, — говорит Дег, — мне крайне трудно вспомнить, жив какой-нибудь знаменитый человек или уже нет. Но потом я понимаю, что это вообще-то без разницы. Не хотел бы показаться мерзавцем, но примерно то же самое я испытываю в отношении Айрин и Фила — разумеется, в лучшем смысле этой концепции“.
В общем…
* * *
ТРУЩОБНАЯ РОМАНТИКА РАЗВЛЕЧЕНИЙ: обычай предаваться развлечениям, присущим «нижестоящему» социальному слою. «Карен! Дональд! Давайте пойдем вечером в кегельбан! И не думайте вы об экипировке… Насколько я понял, ее дают напрокат!»На потеху нам с Дегом мистер М. начинает рассказывать анекдот:
ТРУЩОБНАЯ РОМАНТИКА ОБЩЕНИЯ: стыдливая радость, испытываемая при беседах, прелесть которых состоит в их абсолютной неинтеллектуальности. Одна из самых приятных сторон «трущобной романтики развлечений».
ТРУЩОБНАЯ РОМАНТИКА ПРОФОРИЕНТАЦИИ: феномен, когда образованный, уже имеющий профессию человек устраивается на работу, которая абсолютно не соответствует уровню его квалификации. Способ избежать ответственности и/или возможной неудачи на поприще своего истинного призвания.
— От этого вы просто умрете. Сидят на пляже во Флориде три старых еврея (вот он — расистский подтекст). Сидят, разговаривают, один спрашивает другого: «Так где ты взял бабки, чтобы на старости лет осесть здесь, во Флориде?», а тот отвечает: «Был у меня пожар на фабрике. Страшное дело. К счастью, она была застрахована». Ладно. Потом он спрашивает другого, откуда тот взял деньги, чтобы поселиться в Майами-Бич, и он отвечает: «Ты будешь смеяться, но, как и у моего друга, у меня тоже случился пожар на фабрике. Слава богу, она у меня была застрахована».
В этот момент Дег разражается громким смехом. Ритм повествования мистера М. нарушен; его левая рука, вытирающая изнутри пивной бокал старым кухонным полотенцем из серии «Птицы Аризоны», замирает.
— Эй, Дег! — произносит мистер М.
— Да?
— Почему ты всегда смеешься над моими анекдотами прежде, чем я успеваю досказать их?
— Что?
— Что слышал. Ты вечно начинаешь хихикать в середине моих анекдотов, словно, вместо того чтобы смеяться со мной, смеешься надо мной. — И опять принимается вытирать бокал.
— Да что вы, мистер М.! Я не смеюсь над вами. Просто у вас такие смешные жесты и выражение лица. Паузы вы выдерживаете, как профессионал. Вы — король смеха. Мистер Макартур клюет на удочку.
— Ладно, только не обращайся со мной как с говорящим тюленем, хорошо? Уважай мою манеру. Я — человек, и к тому же плачу тебе зарплату. (Последнее звучит так, словно Дег — пожизненный пленник в этом увлекательном, но бесперспективном макрабстве.) Итак, на чем мы остановились? Ах, да. Словом, эти двое поворачиваются к тому, кто задавал вопросы, и говорят: «Ну, а ты? Откуда ты взял деньги, чтобы обосноваться во Флориде?» А он отвечает: «Да оттуда же, откуда и вы, друзья мои, — случилась у меня катастрофа. Произошло наводнение, и всю мою фабрику смыло. К счастью, как вы догадываетесь, она была застрахована». У обоих старых евреев отвисают челюсти, потом один из них спрашивает третьего: «Слушай, только один вопрос. Как тебе удалось организовать наводнение?»
Стоны. Мистер М., похоже, доволен. Он проходит вдоль всей стойки, поверхность которой, подобно узкой подковообразной полоске вокруг унитаза алкаша, похожа на лунный ландшафт в язвах проказы от затушенных сигарет. Пересекает фиолетово-оранжевое ковровое покрытие из орлона с узором «Фиеста», благоухающее корицей от дезодоранта «Для бара», и запирает входную дверь. Дег посылает мне взгляд. Что он означает? Надо мне и вправду в будущем быть поосторожней со смешками. Но я-то вижу, что Дег, как и я, разрывается между примитивной привязанностью к нелепым обломкам анекдотической культуры эпохи Макартура и безотрадностью жизни в грядущей цивилизации, заполненной угрюмыми (ноль ауры, ноль юмора) яппи, где не будет места даже шуточкам Боба Хоупа.
— Надо радоваться им, пока они еще с нами, Энди, — говорит он. — Ладно. Давай пошли. Может, у Клэр улучшилось настроение.
* * *
АНТИОБЕЗЛИЧИВАЮЩЕЕ УСТРОЙСТВО (АСУ): модные аксессуары в сочетании с глубоко консервативной одеждой, призванные демонстрировать окружающим, что в данном человеке все еще тлеет искра индивидуальности: галстуки в стиле «ретро 40х» или серьги в ушах — для мужчин; феминистские значки, серьги в носу — для женщин; а также прическа «мини-крысиный хвостик», ныне почти исчезнувшая, — для обоих полов.«Сааб» не заводится. Он чередует туберкулезное отхаркивание с чихом озадаченного кролика, производя впечатление одержимого дьяволом ребенка, который корчится в судорогах и выплевывает с кашлем маленькие кусочки гамбургера. Постоялец мотеля, расположенного у самой автостоянки бара «У Ларри», орет нам из заднего окошка: «Уебывайте отсюда», но его злоба не сумеет испортить нам эту чудесную ночь в пустыне. Впереди долгая прогулка до дома пешком. Спокойный прохладный воздух обтекает мое лицо, словно сухой фарфоровый ил; непомерно крутобокие горы сейчас янтарного цвета, как подводные снимки корабля «Андреа Дориа». Воздух до того чист, что перспектива искажена; горы так и норовят врезать мне по лицу. Крохотульки-огоньки, вылитые фотовспышки, мигают на сторожевых пальмах 111 -го хайвея. Их кроны шелестят, пропуская свежий воздух для несметного числа дремлющих в листве птичек, крыс и усиков бугенвиллей.
Мы заглядываем в витрины, навязывающие флюоресцентные купальники, электронные записные книжки, жуткие абстрактные картины, на которых, похоже, изображены жертвы автокатастроф, обсыпанные блестками. Я вижу шляпы, драгоценности, туфли — прелестные шмотки, умоляющие обратить на них внимание, как ребенок, не желающий ложиться спать. Хочется распороть себе живот, вырвать глаза и запихнуть все эти красоты в себя. Ох, Земля.
— Сейчас мы похожи: во-первых, на близнецов-идиотов, торгующих подержанными машинами в Индиане, — говорит Дег, намекая на наши суперклевые, голубые-какяйца-дрозда боб-хоуповские куртки «Гольф классик» и белые панамы, — во-вторых, на пару бродяг— с нечестивыми и кровожадными намерениями в сердцах. На твой выбор.
— А я так думаю, Дег, что мы на шлемазлов похожи.
Хайвей 111 (известный также под именем «Палм-каньон-драйв») — главная городская «тропа развлечений», но сегодня он на удивление пустынен. В «фольксвагенах» с высоким задом туда-сюда бесцельно разъезжают несколько амбисексуальных блондинок из округа Оранж; фланируют бритоголовые морские пехотинцы в помятых «эль каминос»; лихачи визжат тормозами, но никогда не останавливаются. В городе сохраняется автомобильный тип культуры, и оживленными вечерами чувствуешь себя, цитируя удачную формулировку Дега, «как в забегаловке „Дейтона“ — пышные сиськи, ассортимент: бургер и шей к, ребята в суперботинках и асбестовых куртках, хрустящие жареной картошкой „Крематорий“, кабинки из оранжевого винила, имеющие форму классической черно-белой автопокрышки „Джи-Ти“.
Завернув за угол, мы идем дальше.
— Вообрази, Эндрю: сорок восемь часов назад малютка Дег был еще в Неваде, — продолжает он, усаживаясь на капот зеленого, убийственно дорогого гоночного «астонмартина» со съемным верхом и закуривая сигарету с фильтром. — Можешь вообразить?
Теперь мы в стороне от главней магистрали, на неосвещенной боковой улочке, где так глупо припарковано дорогостоящее «кресло» Дега. Задняя часть «астон-мартина» завалена картонными коробками с бумагами, одеждой, всяким хламом — просто мусорное ведро бухгалтера. Такое впечатление, что хозяин планирует скоропалительный побег из города. Для нашей дыры очень даже вероятная версия.
— Ночевал я в маленьком мотеле «семейное предприятие», в какой-то глухомани. Стены обшиты сосновыми сучковатыми панелями, лампы из пятидесятых, на стенах эстампы с оленями…
— Дег, слезь с машины. Что-то мне тут неуютно.
— …и пахло розовым гостиничным мылом — знаешь, малюсенькие такие брусочки. Боже, как я обожаю этот запах. Такой мимолетный.
Я в ужасе: Дег прожигает огненным цветком своей сигареты дырки в крыше машины.
— Дег! Что ты делаешь, прекрати! Опять за старое?!
— Эндрю, говори по-ти-ше. Будь так добр. Куда девалась твоя крутизна?
— Дег, с меня хватит. Я ухожу.
Я отступаю на несколько шагов. Дег, как я уже говорил, вандал. Я безуспешно пытаюсь понять его поведение; то, что на прошлой неделе он поцарапал «катласс-сюприм»,, было лишь одним-единственным звеном в длинной цепи сходных событий. Похоже, он нападает исключительно на те автомобили, у которых на бамперах отвратительные (с его точки зрения) наклейки. Естественно, осмотрев заднюю часть машины, я обнаруживаю наклейку: «СПРОСИТЕ, КАК ДЕЛИШКИ У МОИХ ВНУЧАТ».
— Вернись, Палмер. Я заканчиваю. Через секунду. Кроме того, я хотел открыть тебе одну тайну.
Я останавливаюсь.
— Тайна касается моего будущего, — произносит он. Плюнув на здравый смысл, я возвращаюсь.
— Дег, прожигать дырки… ну просто идиотизм какой-то.
— Успокойся, парень. Это считается мелким хулиганством. Статья 594 уголовного кодекса штата Калифорния. Просто дадут по рукам. Да никто и не видит.
Он стряхивает небольшую щепотку пепла с краев отверстия, оставленного сигаретой.
— Я хочу открыть гостиницу на полуострове Баха-Калифорниа. И если не ошибаюсь — я ближе к этому, чем ты думаешь.
— Что?
— Вот чем я хочу заниматься в будущем. Открыть гостиницу.
— Отлично. Теперь пошли.
_ Нет, — он закуривает еще одну сигарету. — Сначала я тебе ее опишу.
— Только быстро.
— Я хочу открыть гостиницу в Сан-Фелипе. Баха имеет форму иголки, а Сан-Фелипе — на ее восточной стороне. Малюсенькая деревушка, вокруг одни пески, заброшенные урановые рудники да пеликаны. Открою маленькое такое заведение, только для друзей и чудаков, а в обслугу наберу исключительно старух-мексиканок, офигительных красавцев-серфингистов и прихиппованных ребят и девушек, у которых от наркоты мозги стали как швейцарский сыр. В баре будет принято пришпиливать к стенам и потолку деньги и визитки, а единственным источником света будут десятиваттовые лампочки, скрытые за подвешенными к потолку скелетами кактусов. Вечерами мы будем стирать друг другу с носов цинковую мазь, пить коктейли с ромом и рассказывать истории. Кто расскажет хорошо, может за постой не платить. В туалет тебя не пустят, пока не напишешь фломастером на стене что-нибудь смешное. И все комнаты будут обшиты сучковатыми сосновыми панелями, а в качестве сувенира каждому достанется маленький кусочек мыла.
Должен признаться, на словах гостиница Дега была хоть куда, но мне все же хотелось уйти.
— Прекрасно, Дег. В смысле, идея у тебя прекрасная, это без дураков, только давай смотаемся отсюда, ладно?
— Да, наверно. Я… — Он смотрит на то место, где прожигал дырку, пока я отвернулся. — Уя…
— Что случилось?
— О черт!
Алый уголек сигареты упал внутрь, в коробку с бумагами и прочим хламом. Дег соскакивает с машины, и мы оба завороженно смотрим, как маленький жаркий язычок проедает себе дорогу через пачку газет; вроде бы исчезает, но вдруг — у-уф — коробка мгновенно — так взлаивает разбуженная собака — воспламеняется, озарив наши искаженные ужасом лица злорадной желтой усмешкой.
— О черт!
— Бежим!
Меня уже нет. Мы оба несемся вниз по улице, сердца наши застряли где-то в глотках, оборачиваемся мы лишь однажды, и то на секунду, через два квартала, чтобы увидеть худшее из возможных последствий — «астон-мартин», объятый малиновой лавой шипучего пламени, радостной гренкой растекается по мостовой.
— Черт, Беллингхаузен, это самый кретинский, самый долбаный из фортелей, на какие ты способен.
Мы снова бежим, я впереди (сказываются занятия аэробикой). Дег сворачивает за угол позади меня, и вдруг я слышу тихий возглас и глухой удар. Обернувшись, я вижу, что Дег — везет как утопленнику! — налетел на Шкипера Всех Народов, бродягу из «Долины уродцев», который иногда захаживает в бар «У Ларри» (а Шкипером его прозвали, потому что фуражка у него — как у капитана из телесериала).