Страница:
В стихотворении есть еще один явно выраженный план. Имя Мерани, кроме коня поэтического воображения, означает еще и стихотворение, которое поэт пишет. Обращаясь к самому стихотворению (Несись вперед, Мерани мой, твоему бегу нет предела!), поэт, как ударами шпор, подгоняет его к завершению, усиливая и без того явное ощущение скачки, создаваемое метрикой; все обращения к Мерани прочитываются параллельно в обоих планах, и строка путь.., протоптанный тобою, Мерани мой, все же останется, также относится и ко всему творчеству, и только к этому стихотворению (И это сбылось: «Мерани» Бараташвили стало связующим звеном между эпосом Руставели и современной грузинской поэзией, крупнейшей вехой грузинской поэтической традиции.)
Целиком стихотворение прочитывается только в этих двух планах, в остальных допуская лишь ассоциации в отдельных местах; ассоциаций, как это обычно и бывает с истинным стихами, «Мерани» вызывает множество, и здесь возможностям читателя действительно «нет предела».
Теперь, когда определена центральная метафора, выявлен стержневой образ стихотворения, когда стало ясно, о чем в стихотворении идет речь, можно прояснить и остальные темные места подстрочника. Подстрочный перевод первых двух строк четвертой строфы – стон сердца, остаток любви, – отдать волнению моря и твоему прекрасному, самозабвенному, безумному стремлению (порыву) – требует корректировки. Во-первых, остаток любви – неудачный перевод грузинского трпобис нашти, которому в этом контексте больше соответствует след, итог любви – особенно последнее значение. Во-вторых, для стремления (порыва) воображения грузинскому гажурса больше соответствует значение безудержный, а не безумный. (В любом случае это значение следовало привести хотя бы в скобках.)
Следует напомнить также, что слова черный ворон выроет мне могилу не следует понимать буквально; ворон у Бараташвили и здесь метафорический и может существовать только в ряду: выроет могилу – ворон, засыплет землей – вихрь, отпоет – коршун и т.п. Любая конкретизация, любое добавление русскому переводу этой метафоры противопоказаны, перенося ее в реальный план и тем самым превращая в абсурд, каким является в русском контексте роющий землю ворон.
Теперь у нас есть возможность уточнить подстрочник и для наглядности дальнейших рассуждений представить его читателю в уточненном виде (начиная со второй строфы, первая, не нуждающаяся в уточнениях, уже процитирована в начале статьи):
Уточнив подстрочник, мы можем сравнить если и не все, то хотя бы лучшие переводы «Мерани». Но для того, чтобы сравнивать переводы, надо определить контрольные точки, для чего достаточно сравнить уже цитировавшиеся переводы Тхоржевского и Пастернака.
Перевод Тхоржевского можно было бы считать удачным и в целом (даже несмотря на некоторую его архаичность), если бы переводчик не перевел вторую строку второй строфы как жизненный мой путь, молю, укороти:
Неудачны в первой половине перевода и места дорог не разбирая; пусть кину край родной и полный красоты, безумный твой полет; но нам важно отметить и те места, где Тхоржевский переводил не буквально, а сознательно отступая от подлинника. Метафору Бараташвили черный ворон выроет мне могилу переводчик заменил на ворон выклюет глаза мои, а крик коршунов – на карканье ворон, – замены позволительные, особенно если учесть, что метафора с вороном в русском контексте держится на грани допустимого.
Пастернак эту метафору сохранил, оставив в ней всего три смысловых слова и убрав все остальные, даже слово черный (в русском языке слово ворон и без того «черно»), и тем самым усилил ее символический смысл: могилу ворон выроет, а вьюга завоет, возвращаясь с похорон. Однако и в его переводе для нас важны места, где Пастернак сознательно отходил от Бараташвили.
Становится очевидным, что слова «сожми (сократи) мне, нетерпеливому, дни, которые предстоит пройти (странствий дни)!» – контрольная точка: у Пастернака это место переведено как ты должен сохранить мне дни и годы. Видимо, понимая, что буквальный перевод неизбежно ведет к недоразумению (что и произошло с переводом Тхоржевского) и что правильный перевод этого места в выбранном им коротком размере – непозволительная роскошь, он, не без основания считая это место не самым важным, перевел его совершенно иначе, исходя из общего понимания стихотворения. Пастернак в этой строке усилил мотив вечной жизни благодаря творчеству – мотив, который будет так силен в концовке его перевода.
Слова твоему бегу нет предела и перенеси меня за пределы… судьбы Пастернак опустил вообще; такую возможность ему дало введенное им в первой строке перевода определение конь мечты моей, позволившее безболезненно сократить эти места и перенести акцент на эмоциональные Вперед, мой конь, куда глаза глядят! и Вперед! Я слаб, но ничего не значит. Вперед, мой конь! Вперед во весь опор!
Предпоследнюю, кульминационную строфу Пастернак перевел (как, впрочем, и все стихотворение) замечательно:
Таким образом, контрольными точками сравниваемых переводов должны стать места, в которых наиболее отчетливо проявилась концепция стихотворения Бараташвили: твоему бегу нет предела; сожми (сократи) мне… дни, которые предстоит пройти (странствий дни); черный ворон мне могилу выроет; перенеси меня за пределы… судьбы и вся восьмая строфа; прежде всего на эти места и надо обращать внимание при сравнении переводов.
Вслед за Пастернаком «Мерани» перевел на русский язык П.Антокольский (1938). Вероятно, его не устроила пастернаковская трактовка стихотворения, поскольку он первой же строкой перевода (Вперед! Нет предела погоне моей…) перенес стихотворение в совершенно иной, какой-то приключенческий план; в результате у него появилось в скалах проложенный путь мой опасный другу (?) когда-нибудь путь облегчит и стало непонятным, зачем и куда скачет всадник, почему брошены где-то отчизна и братья – не говоря уж о мелких погрешностях перевода, вроде над кручами каркает ворон в тревоге; вскрикнет, как родичи, коршунов стая; милая слез обо мне не уронит и т.п.
Затем несколько переводчиков попытались передать в переводе необычный ритм стихотворения (Антокольский использовал дактиль с усечением одного-двух слогов); из этих переводов я бы выделил переложения М.Лозинского (1940), С.Шервинского (1945) и В.Державина (1945). Лозинский беспредельный бег убрал вообще, в отличие от Пастернака ничего не предложив взамен (несдержим твой скач и упрям) и ввел обороты, которые вызывают больше вопросов, чем подстрочник: контрольные – скачи быстрее, чтоб легче были нетерпеливому дни пути; мне черный ворон выроет яму в краю безвестном; твоей тропою мой брат грядущий проскачет, смелый, быстрей меня и прочие – окрик враний; печали мало, если я брошу мою отчизну; прах любви; о если б верным поведать звездам, что в темном сердце горит моем и т.п.
Шервинский тоже считал, что моему грядущему собрату будет легче на дороге торной, а роковые для переводчиков места перевел буквально: сократи же путь мой неминучий; черный ворон где-нибудь могилу мне в пустынном выкопает поле – помимо мелких переводческих изъянов вроде черный ворон вслед вьется, каркает в урагане (к тому же он и здесь перенес ворона из метафорического в реальный план); ты рассей мою думу скорбную, свей заботу и т.п.
Державин странствия дни убрал совсем, но споткнулся на контрольных черный ворон мне яму выроет; не пропадет в мире без следа взлет души моей – пусть обреченный, – не говоря уж о таких огрехах, как к мрачным тучам взвей мятущихся дум водоворот; прах любви; безумный бег и т.п.
Признанные лучшими переводы конкурса, проводившегося в 1968 году (Б.Ахмадулиной, Е.Винокурова, Е.Евтушенко, Р.Казаковой, В.Лугового, Ю.Ряшенцева) вместе с переводом Я.Смелякова, опубликованным в 1970 году, дают представление о возможностях современных переводчиков «Мерани» и дорисовывают общую картину непонимания стихотворения в целом и его отдельных мест.
Трое из них перевели стихотворение размером, близким к размеру подлинника.
Евтушенко внес в перевод странное молодечество, не имеющее никакого отношения к стихотворению; темные места перевода свидетельствуют об отсутствии концепции: контрольные – ворон каркать стал, но от нас отстал за горами; сократи истерпевшемуся скитания; ворон, словно друг, мне могилу в ночи клювом выроет; легче будет потом тем же самым путем мчать собрату и прочие – меч разящей судьбы принимаю с веселой отвагою и звездный твой галоп; ты меня разбей; дождь небесных рос упадет на меня, подкошенного (после того, как вихрь землей позасыплет мои кости сирые) и т.п.
Те же характерные неточности и у Казаковой: контрольные – воды разбей, рассеки копытами кручи; сократи мои пути; глубокую яму мне выроет черный ворон; другой кто-нибудь пройдет этот путь, который нами протоптан и прочие – смешай со всем светом думы мои черные; пусть на ветру где-то умру; дожди и росы на грудь мою упадут (вслед за глубокой ямой, которую ему выроет черный ворон) и т.п.
Еще больше просчетов в переводе Ряшенцева: контрольные – улетай вперед, ускоряй полет обреченный; утоли мое нетерпение, время странствия сократи; самого себя не жалей в пути; ворон чернокрыл мне могилу рыл; о, Мерани мой, твой смертельный путь; мой безвестный брат легче во сто крат повторит твой бег, бег опасный; вдоль твоей тропы конь промчит его без труда и прочие – черный ворон злой предвещает крах градом брани; там, где мрак ночной, – там и дом родной и т.п.
Остальные переводчики (из названных) переводили трехсложниками; ни один из них также не смог перевести стихотворение без сутевых ошибок, и переводы свидетельствуют о непонимании смысла стихотворения.
Ахмадулина: контрольные – мой летящий, лети, сократи мои муки и странствия; черный ворон мне роет могилу средь поля постылого; пусть, отвергнутый всеми и проклятый всеми, умру я и прочие – вслед мне каркает ворон злоокий: живым я не буду; останки костей; мой собрат небывалый продолжит прыжок мой над пропастью (надо понимать, что она предложила преодолеть пропасть в два прыжка?) и т.п.
Винокуров: контрольные – век сократи мне, Мерани, стремительным бегом; мчи, мой Мерани, лети, мой Мерани, пора; ворон могилу мне выроет, черный и злой; следом за мной пролетит на коне мой собрат, и перед ним уж, я знаю, не будет преград и прочие – черные мысли мои развевают ветра; родину кину я; вместо родни закричит обезумевший коршун и т.п.
Луговой: контрольные – мчи меня вечно! Да будет твой путь бесконечен и прям!; нетерпеливому, мне череду моих дней сократи; ворон мне выроет яму, где чахлая стынет равнина и прочие твердь, хладная душа и т.п.
Смеляков: контрольные – разбей эту воду, развей эти горные кручи; жизнь мою ускоряй до последней предельной черты; и меня не щади – я вынослив не меньше, чем ты; черный ворон мне выроет где-нибудь в поле могилу, и ее занесет бесприютной могильной землей – и сразу после этого кости странника дождь, равнодушно стекая, омоет и т.п.
Перевод Смелякова дает и другой урок, связанный с выбором размера и рифмовки. Дело в том, что размер его перевода совпадает с размером собственного стихотворения Смелякова, ставшего известной песней (Если я заболею, к врачам обращаться не стану..), и, применив в части строф такую же (перекрестную) рифмовку, Смеляков не учел, что известность его песни невольно заставляет воспринимать в совершенно другой интонации перевод «Мерани»:
И остальным переводам, приведенным в сборнике, свойственны то же непонимание стихотворения и те же характерные ошибки; их разбор привел бы лишь к тому, что сделал бы статью утомительной и в написании, и в чтении. Я ограничился названными переводами, поскольку они рисуют вполне объективную картину взаимоотношений русских переводчиков со стихотворением Бараташвили.
Сравнение переводов дает возможность сделать и другие обобщающие выводы. Бросается в глаза, что каждый переводчик использовал свой размер и свою систему рифмовки, в том числе – и свой диапазон рифм. Обращает на себя внимание тот факт, что так называемые современные рифмы сегодня уже не кажутся таковыми и становятся заметными только там, где переводчику изменяет чувство вкуса (например, не ищи себе, где прохладненько у Евтушенко). Видимо, это связано с тем, что последние 20 лет они настолько широко употреблялись в песенных текстах, что стали совершенно привычными для нашего уха. Можно предположить, что в недалеком будущем их полное отсутствие в современных стихах и стихотворных переводах будет восприниматься как стилизация.
Поскольку рифма во многом определяет круг устойчивых фразеологических сочетаний, используемых переводчиком, расширение диапазона рифм в переводах классики следует считать положительным явлением; с этой точки зрения издание сборника ««Мерани» в русских переводах» своевременно.
Все исследуемые переводы «Мерани» можно условно разделить на стихи с традиционными размерами русской поэзии (Антокольский, Ахмадулина, Винокуров, Луговой, Пастернак, Тхоржевский, Смеляков) и с размерами, приближающимися к размеру подлинника (Державин, Евтушенко, Казакова, Лозинский, Ряшенцев, Шервинский), причем Евтушенко, Казакова и Ряшенцев сделали попытку сквозной внутренней рифмовки (как выяснилось, в ущерб естественности языка). Стилистически в целом лучше выглядят переводы, выполненные ямбами и трехсложниками.
Все это лишний раз подтверждает тот факт, что соблюдение внешней формы – отнюдь не главное и не являющееся необходимым условие удачи в переводе. Вслед за Пастернаком я думаю, что «дословная точность и соответствие формы не обеспечивают переводу истинной близости. Как сходство изображения и изображаемого, так и сходство перевода с подлинником достигается живостью и естественностью языка. Наравне с оригинальными писателями переводчик должен избегать словаря, несвойственного ему в обиходе, и литературного притворства, заключающегося в стилизации. Подобно оригиналу перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности.»
И, наконец, последний вывод: по подстрочникам переводить можно, но опасно; нельзя слепо доверять подстрочному переводу, который уже сам по себе есть трактовка, и чаще всего подстрочник приходится преодолевать.
Общее сравнение переводов заставляет задуматься над следующим вопросом: может быть, у каждого из переводчиков есть своя, скрытая концепция стихотворения, нашему пониманию недоступная? Если это так, то трактовка образа Мерани, как коня поэтического воображения, имеет отношение только к переводу Пастернака, и нам остается дожидаться того счастливого часа, когда кто-нибудь объяснит нам, что же имели в виду при переводе «Мерани» остальные переводчики. Но если все-таки пастернаковская концепция верна, а другой не существует, остается предположить, что остальные переводчики в стихотворении не разобрались; по этой причине и подстрочный перевод оказался непреодоленным, непонятым, и стихотворение переводилось формально, построчно.
Да, «односложный» ответ на вопрос: «О чем идет речь в «Мерани» и в чем его основная идея?» действительно дать невозможно, а ответ – можно. Но для этого не надо смотреть на это стихотворение, как на египетскую пирамиду, находясь у ее подножия, – тем более что со дня его создания прошло всего лишь 150 лет, и мы можем спокойно соразмерять масштабы написанного и воспринимающих. Надо лишь с доверием относиться к гению, полагая, что его поэтическая интуиция в конечном счете безошибочна.
Проведенный анализ ставит и другие вопросы: что нам дало такое количество переводов «Мерани»? что сегодня требуется от переводчиков этого стихотворения Бараташвили?
Сравнение переводов, выполненных традиционными размерами, свидетельствует о том, что перевод Пастернака и сегодня жив и непревзойден и что все выполненные вслед за ним переводы проигрывают ему либо из-за неестественности языка (книжно-манерная стилизация перевода Ахмадулиной, архаическая стилизация перевода Лугового), либо из-за явного снижения масштаба стихотворения (в переводах Антокольского, Винокурова, Смелякова), – не говоря уж о большом количестве огрехов практически во всех переводах.
Можно понять переводчиков, которые не рискнули соревноваться с Пастернаком и попытались передать ритмику стихотворения Бараташвили, но Евтушенко, Казакова и Ряшенцев пошли по ложному пути, дважды прорифмовав все стихотворение; этого не требовал и подлинник. Достаточно было бы подрифмовывать только там, где это не шло в ущерб смыслу и грамматике; кстати сказать, Бараташвили не случайно, стремясь к максимальной свободе поэтической речи, почти не использовал внутреннюю рифмовку в этом стихотворении, несмотря на большую длину строки.
Эта задача пока не решена. Перевода, воссоздающего эмоциональное напряжение стихотворения Бараташвили и его поэтическую концепцию, выполненного в размере, близком к размеру подлинника, и способного сосуществовать с переводом Пастернака, пока никому сделать не удалось. Если эта статья поможет кому-нибудь эту задачу решить, цель ее будет достигнута.
НИКОЛОЗ БАРАТАШВИЛИ
Без дорог летит, мчит меня вперед мой Мерани,
Мне зловеще каркает ворон вслед. – Мчись быстрей
Из границ судьбы и за той неведомой гранью,
Мой Мерани, мрачные мысли скачкой развей!
Рассекай поток, встречный ветер рви, пролетай над скалой и бездною,
Не щади усталого всадника – не сворачивай с полпути,
И ни в град, ни в зной ты, крылатый мой, не ищи для меня убежища,
Мчись вперед, лети, и года скитаний в единый миг обрати!
Пусть навек покинуть отчизну мне, пусть лишиться друзей и сверстников,
Не увидеть больше родных, любимую, голос ее забыть!
Где застанет ночь, там и будет кров – станет кровлею высь небесная,
Только верным спутникам – вечным звездам – мне душу свою открыть!
Всю любовь и боль, как в морской прибой, мой Мерани,
Кинуть в твой полет вдохновенно-дерзкий! – Смелей
Мчись, Мерани мой, и за той неведомой гранью
Мои мысли мрачные вихрем скачки развей!
Пусть мне в землю лечь суждено не там, где все предки мои схоронены,
Не оплачет милая смерть мою, не омоет слезами труп!
Где могиле той в чистом поле быть, ворон место найдет укромное,
С похоронным воем ветра зароют останки, позаметут!
Вместо женских слез дождь небесных рос – на могилу ту беспризорную,
Вместо плача близких надрывный крик – коршун будет над ней кружить!
Мчись-лети, Мерани, за грань судьбы уноси ее поднадзорного,
Если всадник твой не смирился с ней – не склонится, покуда жив!
Пусть судьбой отринут, умру, покинут, Мерани, -
Мне ль ее бояться, борясь отчаянно с ней!
Мчись, Мерани мой, и за той неведомой гранью
Мои мысли мрачные вихрем скачки развей!
Не пойдет же прахом весь этот жар и порыв души обреченного!
Ты протопчешь след, мой Мерани, там, где еще никто не скакал!
Чтобы мой собрат в свой черед смелей пролетал над судьбиной черною
И его скакун бездорожьем, в лет, седока вперед увлекал!
Без дорог летит, мчит меня вперед мой Мерани,
Мне зловеще каркает ворон вслед. – Мчись быстрей
Из границ судьбы и за той неведомой гранью,
Мой Мерани, мрачные мысли скачкой развей!
Перевод В.Козаровецкого
Целиком стихотворение прочитывается только в этих двух планах, в остальных допуская лишь ассоциации в отдельных местах; ассоциаций, как это обычно и бывает с истинным стихами, «Мерани» вызывает множество, и здесь возможностям читателя действительно «нет предела».
Теперь, когда определена центральная метафора, выявлен стержневой образ стихотворения, когда стало ясно, о чем в стихотворении идет речь, можно прояснить и остальные темные места подстрочника. Подстрочный перевод первых двух строк четвертой строфы – стон сердца, остаток любви, – отдать волнению моря и твоему прекрасному, самозабвенному, безумному стремлению (порыву) – требует корректировки. Во-первых, остаток любви – неудачный перевод грузинского трпобис нашти, которому в этом контексте больше соответствует след, итог любви – особенно последнее значение. Во-вторых, для стремления (порыва) воображения грузинскому гажурса больше соответствует значение безудержный, а не безумный. (В любом случае это значение следовало привести хотя бы в скобках.)
Следует напомнить также, что слова черный ворон выроет мне могилу не следует понимать буквально; ворон у Бараташвили и здесь метафорический и может существовать только в ряду: выроет могилу – ворон, засыплет землей – вихрь, отпоет – коршун и т.п. Любая конкретизация, любое добавление русскому переводу этой метафоры противопоказаны, перенося ее в реальный план и тем самым превращая в абсурд, каким является в русском контексте роющий землю ворон.
Теперь у нас есть возможность уточнить подстрочник и для наглядности дальнейших рассуждений представить его читателю в уточненном виде (начиная со второй строфы, первая, не нуждающаяся в уточнениях, уже процитирована в начале статьи):
Рассеки ветер, прорви воды, пронесись над скалами и кручами,
Несись вперед, мчись и сожми (сократи) мне, нетерпеливому, дни, которые предстоит пройти (странствий дни)!
Не укрывайся, мой летящий, ни от зноя, ни от непогоды (ненастья),
Не щади (не жалей) за усталость твоего самоотверженного всадника!
Пусть отчизну свою я покину, лишу себя равных (сверстников) и друзей,
Пусть не увижу более родных и мою любимую, сладкоречивую, –
Где ночь настигнет меня, пусть там и рассветет; пусть будет там моя земля родная,
Лишь звездам, спутникам моим, поведаю я тайну моего сердца!
Стон сердца, итог (след, остаток, осадок) любви, – отдать волнению моря
И твоему прекрасному, самозабвенному, безудержному (безумному) стремлению (порыву)!
Несись вперед, Мерани, твоему бегу нет предела,
И с ветром смешай (ветру отдай) мою мысль, мрачно (черно) волнующуюся!
Пусть не буду похоронен в отчизне моей, среди могил моих предков;
Пусть не оплачет меня возлюбленная сердца, пусть не падут на меня слезы скорбящей!
Черный ворон выроет мне могилу среди лугов в пустынном (чистом) поле,
И вихрь остатки костей моих с ревом и стенаньем осыплет землею.
Взамен слез любимой на мертвеца беспризорного падут небесные росы,
Взамен плача родных будут причитать коршуны крикливые!
Несись вперед, лети, Мерани мой, перенеси меня за пределы (за грань) судьбы,
Если до сих пор не покорился ей (судьбе) – и впредь не покорится ей всадник твой!
Пусть отвергнутый ею (судьбою), умру одиноким (бездомным).
Не устрашит меня, врага заклятого ее, разящая сталь!
Несись вперед, Мерани, твоему бегу нет предела,
И с ветром смешай (ветру отдай) мою мысль, мрачно (черно) волнующуюся!
Ведь не бесплодно же пройдет (не будет тщетно) это стремление души обреченного,
И путь до сих пор никем не пройденный (непроторенный), протоптанный тобою, Мерани мой, все же останется,
И после меня собрату моему облегчится трудность пути,
И скакун бесстрашно пронесет его перед черной судьбою!
Мчится, летит без дорог и тропинок мой Мерани,
Вслед мне каркает злоокий, черный ворон.
Несись вперед, Мерани, твоему бегу нет предела,
И с ветром смешай (ветру отдай) мою мысль, мрачно (черно) волнующуюся!
Уточнив подстрочник, мы можем сравнить если и не все, то хотя бы лучшие переводы «Мерани». Но для того, чтобы сравнивать переводы, надо определить контрольные точки, для чего достаточно сравнить уже цитировавшиеся переводы Тхоржевского и Пастернака.
Перевод Тхоржевского можно было бы считать удачным и в целом (даже несмотря на некоторую его архаичность), если бы переводчик не перевел вторую строку второй строфы как жизненный мой путь, молю, укороти:
Летит мой конь вперед, дорог не разбирая,
А черный ворон вслед зловещий крик свой шлет.
Лети, мой конь, лети, усталости не зная,
И по ветру развей печальной думы гнет.
Наперерыв ветрам, скачи чрез горы, воды,
И жизненный мой путь, молю, укороти!
Не бойся, о мой конь, жары и непогоды;
Не бойся утомить ты всадника в пути.
Пусть кину край родной, в душе о нем тоскуя,
И не увижу вновь ни милой, ни родных;
Где свет рассеет тьму – там родину найду я,
Там звездам расскажу все тайны чувств моих…
Стон сердца – след любви – поймут: волна морская
И полный красоты, безумный твой полет!..
Лети, мой конь, лети, усталости не зная,
И по ветру развей печальной думы гнет…
Неудачны в первой половине перевода и места дорог не разбирая; пусть кину край родной и полный красоты, безумный твой полет; но нам важно отметить и те места, где Тхоржевский переводил не буквально, а сознательно отступая от подлинника. Метафору Бараташвили черный ворон выроет мне могилу переводчик заменил на ворон выклюет глаза мои, а крик коршунов – на карканье ворон, – замены позволительные, особенно если учесть, что метафора с вороном в русском контексте держится на грани допустимого.
Пастернак эту метафору сохранил, оставив в ней всего три смысловых слова и убрав все остальные, даже слово черный (в русском языке слово ворон и без того «черно»), и тем самым усилил ее символический смысл: могилу ворон выроет, а вьюга завоет, возвращаясь с похорон. Однако и в его переводе для нас важны места, где Пастернак сознательно отходил от Бараташвили.
Становится очевидным, что слова «сожми (сократи) мне, нетерпеливому, дни, которые предстоит пройти (странствий дни)!» – контрольная точка: у Пастернака это место переведено как ты должен сохранить мне дни и годы. Видимо, понимая, что буквальный перевод неизбежно ведет к недоразумению (что и произошло с переводом Тхоржевского) и что правильный перевод этого места в выбранном им коротком размере – непозволительная роскошь, он, не без основания считая это место не самым важным, перевел его совершенно иначе, исходя из общего понимания стихотворения. Пастернак в этой строке усилил мотив вечной жизни благодаря творчеству – мотив, который будет так силен в концовке его перевода.
Слова твоему бегу нет предела и перенеси меня за пределы… судьбы Пастернак опустил вообще; такую возможность ему дало введенное им в первой строке перевода определение конь мечты моей, позволившее безболезненно сократить эти места и перенести акцент на эмоциональные Вперед, мой конь, куда глаза глядят! и Вперед! Я слаб, но ничего не значит. Вперед, мой конь! Вперед во весь опор!
Предпоследнюю, кульминационную строфу Пастернак перевел (как, впрочем, и все стихотворение) замечательно:
Пусть я не буду дома погребен.
Пусть не рыдает обо мне супруга,
Могилу ворон выроет, а вьюга
Завоет, возвращаясь с похорон.
Крик беркутов заменит певчих хор,
Роса небесная меня оплачет.
Вперед! Я слаб, но ничего не значит.
Вперед, мой конь! Вперед во весь опор!
Я слаб, но я не раб судьбы своей.
Я с ней борюсь и замысел таю мой.
Вперед, мой конь! Мою печаль и думу
Дыханьем ветра встречного обвей!
Пусть я умру, порыв не пропадет.
Ты протоптал свой след, мой конь крылатый,
И легче будет моему собрату
Пройти за мной когда-нибудь вперед.
Стрелой несется конь мечты моей.
Вдогонку ворон каркает угрюмо.
Вперед, мой конь! Мою печаль и думу
Дыханьем ветра встречного обвей!
Таким образом, контрольными точками сравниваемых переводов должны стать места, в которых наиболее отчетливо проявилась концепция стихотворения Бараташвили: твоему бегу нет предела; сожми (сократи) мне… дни, которые предстоит пройти (странствий дни); черный ворон мне могилу выроет; перенеси меня за пределы… судьбы и вся восьмая строфа; прежде всего на эти места и надо обращать внимание при сравнении переводов.
Вслед за Пастернаком «Мерани» перевел на русский язык П.Антокольский (1938). Вероятно, его не устроила пастернаковская трактовка стихотворения, поскольку он первой же строкой перевода (Вперед! Нет предела погоне моей…) перенес стихотворение в совершенно иной, какой-то приключенческий план; в результате у него появилось в скалах проложенный путь мой опасный другу (?) когда-нибудь путь облегчит и стало непонятным, зачем и куда скачет всадник, почему брошены где-то отчизна и братья – не говоря уж о мелких погрешностях перевода, вроде над кручами каркает ворон в тревоге; вскрикнет, как родичи, коршунов стая; милая слез обо мне не уронит и т.п.
Затем несколько переводчиков попытались передать в переводе необычный ритм стихотворения (Антокольский использовал дактиль с усечением одного-двух слогов); из этих переводов я бы выделил переложения М.Лозинского (1940), С.Шервинского (1945) и В.Державина (1945). Лозинский беспредельный бег убрал вообще, в отличие от Пастернака ничего не предложив взамен (несдержим твой скач и упрям) и ввел обороты, которые вызывают больше вопросов, чем подстрочник: контрольные – скачи быстрее, чтоб легче были нетерпеливому дни пути; мне черный ворон выроет яму в краю безвестном; твоей тропою мой брат грядущий проскачет, смелый, быстрей меня и прочие – окрик враний; печали мало, если я брошу мою отчизну; прах любви; о если б верным поведать звездам, что в темном сердце горит моем и т.п.
Шервинский тоже считал, что моему грядущему собрату будет легче на дороге торной, а роковые для переводчиков места перевел буквально: сократи же путь мой неминучий; черный ворон где-нибудь могилу мне в пустынном выкопает поле – помимо мелких переводческих изъянов вроде черный ворон вслед вьется, каркает в урагане (к тому же он и здесь перенес ворона из метафорического в реальный план); ты рассей мою думу скорбную, свей заботу и т.п.
Державин странствия дни убрал совсем, но споткнулся на контрольных черный ворон мне яму выроет; не пропадет в мире без следа взлет души моей – пусть обреченный, – не говоря уж о таких огрехах, как к мрачным тучам взвей мятущихся дум водоворот; прах любви; безумный бег и т.п.
Признанные лучшими переводы конкурса, проводившегося в 1968 году (Б.Ахмадулиной, Е.Винокурова, Е.Евтушенко, Р.Казаковой, В.Лугового, Ю.Ряшенцева) вместе с переводом Я.Смелякова, опубликованным в 1970 году, дают представление о возможностях современных переводчиков «Мерани» и дорисовывают общую картину непонимания стихотворения в целом и его отдельных мест.
Трое из них перевели стихотворение размером, близким к размеру подлинника.
Евтушенко внес в перевод странное молодечество, не имеющее никакого отношения к стихотворению; темные места перевода свидетельствуют об отсутствии концепции: контрольные – ворон каркать стал, но от нас отстал за горами; сократи истерпевшемуся скитания; ворон, словно друг, мне могилу в ночи клювом выроет; легче будет потом тем же самым путем мчать собрату и прочие – меч разящей судьбы принимаю с веселой отвагою и звездный твой галоп; ты меня разбей; дождь небесных рос упадет на меня, подкошенного (после того, как вихрь землей позасыплет мои кости сирые) и т.п.
Те же характерные неточности и у Казаковой: контрольные – воды разбей, рассеки копытами кручи; сократи мои пути; глубокую яму мне выроет черный ворон; другой кто-нибудь пройдет этот путь, который нами протоптан и прочие – смешай со всем светом думы мои черные; пусть на ветру где-то умру; дожди и росы на грудь мою упадут (вслед за глубокой ямой, которую ему выроет черный ворон) и т.п.
Еще больше просчетов в переводе Ряшенцева: контрольные – улетай вперед, ускоряй полет обреченный; утоли мое нетерпение, время странствия сократи; самого себя не жалей в пути; ворон чернокрыл мне могилу рыл; о, Мерани мой, твой смертельный путь; мой безвестный брат легче во сто крат повторит твой бег, бег опасный; вдоль твоей тропы конь промчит его без труда и прочие – черный ворон злой предвещает крах градом брани; там, где мрак ночной, – там и дом родной и т.п.
Остальные переводчики (из названных) переводили трехсложниками; ни один из них также не смог перевести стихотворение без сутевых ошибок, и переводы свидетельствуют о непонимании смысла стихотворения.
Ахмадулина: контрольные – мой летящий, лети, сократи мои муки и странствия; черный ворон мне роет могилу средь поля постылого; пусть, отвергнутый всеми и проклятый всеми, умру я и прочие – вслед мне каркает ворон злоокий: живым я не буду; останки костей; мой собрат небывалый продолжит прыжок мой над пропастью (надо понимать, что она предложила преодолеть пропасть в два прыжка?) и т.п.
Винокуров: контрольные – век сократи мне, Мерани, стремительным бегом; мчи, мой Мерани, лети, мой Мерани, пора; ворон могилу мне выроет, черный и злой; следом за мной пролетит на коне мой собрат, и перед ним уж, я знаю, не будет преград и прочие – черные мысли мои развевают ветра; родину кину я; вместо родни закричит обезумевший коршун и т.п.
Луговой: контрольные – мчи меня вечно! Да будет твой путь бесконечен и прям!; нетерпеливому, мне череду моих дней сократи; ворон мне выроет яму, где чахлая стынет равнина и прочие твердь, хладная душа и т.п.
Смеляков: контрольные – разбей эту воду, развей эти горные кручи; жизнь мою ускоряй до последней предельной черты; и меня не щади – я вынослив не меньше, чем ты; черный ворон мне выроет где-нибудь в поле могилу, и ее занесет бесприютной могильной землей – и сразу после этого кости странника дождь, равнодушно стекая, омоет и т.п.
Перевод Смелякова дает и другой урок, связанный с выбором размера и рифмовки. Дело в том, что размер его перевода совпадает с размером собственного стихотворения Смелякова, ставшего известной песней (Если я заболею, к врачам обращаться не стану..), и, применив в части строф такую же (перекрестную) рифмовку, Смеляков не учел, что известность его песни невольно заставляет воспринимать в совершенно другой интонации перевод «Мерани»:
Но она не закончилась, эта жестокая ссора.
Этот путь смельчаков я своим оставляю друзьям.
Я уверен, что вскоре веселый, удачливый, спорый
Мой собрат пролетит по впечатанным в небо следам.
И остальным переводам, приведенным в сборнике, свойственны то же непонимание стихотворения и те же характерные ошибки; их разбор привел бы лишь к тому, что сделал бы статью утомительной и в написании, и в чтении. Я ограничился названными переводами, поскольку они рисуют вполне объективную картину взаимоотношений русских переводчиков со стихотворением Бараташвили.
Сравнение переводов дает возможность сделать и другие обобщающие выводы. Бросается в глаза, что каждый переводчик использовал свой размер и свою систему рифмовки, в том числе – и свой диапазон рифм. Обращает на себя внимание тот факт, что так называемые современные рифмы сегодня уже не кажутся таковыми и становятся заметными только там, где переводчику изменяет чувство вкуса (например, не ищи себе, где прохладненько у Евтушенко). Видимо, это связано с тем, что последние 20 лет они настолько широко употреблялись в песенных текстах, что стали совершенно привычными для нашего уха. Можно предположить, что в недалеком будущем их полное отсутствие в современных стихах и стихотворных переводах будет восприниматься как стилизация.
Поскольку рифма во многом определяет круг устойчивых фразеологических сочетаний, используемых переводчиком, расширение диапазона рифм в переводах классики следует считать положительным явлением; с этой точки зрения издание сборника ««Мерани» в русских переводах» своевременно.
Все исследуемые переводы «Мерани» можно условно разделить на стихи с традиционными размерами русской поэзии (Антокольский, Ахмадулина, Винокуров, Луговой, Пастернак, Тхоржевский, Смеляков) и с размерами, приближающимися к размеру подлинника (Державин, Евтушенко, Казакова, Лозинский, Ряшенцев, Шервинский), причем Евтушенко, Казакова и Ряшенцев сделали попытку сквозной внутренней рифмовки (как выяснилось, в ущерб естественности языка). Стилистически в целом лучше выглядят переводы, выполненные ямбами и трехсложниками.
Все это лишний раз подтверждает тот факт, что соблюдение внешней формы – отнюдь не главное и не являющееся необходимым условие удачи в переводе. Вслед за Пастернаком я думаю, что «дословная точность и соответствие формы не обеспечивают переводу истинной близости. Как сходство изображения и изображаемого, так и сходство перевода с подлинником достигается живостью и естественностью языка. Наравне с оригинальными писателями переводчик должен избегать словаря, несвойственного ему в обиходе, и литературного притворства, заключающегося в стилизации. Подобно оригиналу перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности.»
И, наконец, последний вывод: по подстрочникам переводить можно, но опасно; нельзя слепо доверять подстрочному переводу, который уже сам по себе есть трактовка, и чаще всего подстрочник приходится преодолевать.
Общее сравнение переводов заставляет задуматься над следующим вопросом: может быть, у каждого из переводчиков есть своя, скрытая концепция стихотворения, нашему пониманию недоступная? Если это так, то трактовка образа Мерани, как коня поэтического воображения, имеет отношение только к переводу Пастернака, и нам остается дожидаться того счастливого часа, когда кто-нибудь объяснит нам, что же имели в виду при переводе «Мерани» остальные переводчики. Но если все-таки пастернаковская концепция верна, а другой не существует, остается предположить, что остальные переводчики в стихотворении не разобрались; по этой причине и подстрочный перевод оказался непреодоленным, непонятым, и стихотворение переводилось формально, построчно.
Да, «односложный» ответ на вопрос: «О чем идет речь в «Мерани» и в чем его основная идея?» действительно дать невозможно, а ответ – можно. Но для этого не надо смотреть на это стихотворение, как на египетскую пирамиду, находясь у ее подножия, – тем более что со дня его создания прошло всего лишь 150 лет, и мы можем спокойно соразмерять масштабы написанного и воспринимающих. Надо лишь с доверием относиться к гению, полагая, что его поэтическая интуиция в конечном счете безошибочна.
Проведенный анализ ставит и другие вопросы: что нам дало такое количество переводов «Мерани»? что сегодня требуется от переводчиков этого стихотворения Бараташвили?
Сравнение переводов, выполненных традиционными размерами, свидетельствует о том, что перевод Пастернака и сегодня жив и непревзойден и что все выполненные вслед за ним переводы проигрывают ему либо из-за неестественности языка (книжно-манерная стилизация перевода Ахмадулиной, архаическая стилизация перевода Лугового), либо из-за явного снижения масштаба стихотворения (в переводах Антокольского, Винокурова, Смелякова), – не говоря уж о большом количестве огрехов практически во всех переводах.
Можно понять переводчиков, которые не рискнули соревноваться с Пастернаком и попытались передать ритмику стихотворения Бараташвили, но Евтушенко, Казакова и Ряшенцев пошли по ложному пути, дважды прорифмовав все стихотворение; этого не требовал и подлинник. Достаточно было бы подрифмовывать только там, где это не шло в ущерб смыслу и грамматике; кстати сказать, Бараташвили не случайно, стремясь к максимальной свободе поэтической речи, почти не использовал внутреннюю рифмовку в этом стихотворении, несмотря на большую длину строки.
Эта задача пока не решена. Перевода, воссоздающего эмоциональное напряжение стихотворения Бараташвили и его поэтическую концепцию, выполненного в размере, близком к размеру подлинника, и способного сосуществовать с переводом Пастернака, пока никому сделать не удалось. Если эта статья поможет кому-нибудь эту задачу решить, цель ее будет достигнута.
НИКОЛОЗ БАРАТАШВИЛИ
МЕРАНИ
Без дорог летит, мчит меня вперед мой Мерани,
Мне зловеще каркает ворон вслед. – Мчись быстрей
Из границ судьбы и за той неведомой гранью,
Мой Мерани, мрачные мысли скачкой развей!
Рассекай поток, встречный ветер рви, пролетай над скалой и бездною,
Не щади усталого всадника – не сворачивай с полпути,
И ни в град, ни в зной ты, крылатый мой, не ищи для меня убежища,
Мчись вперед, лети, и года скитаний в единый миг обрати!
Пусть навек покинуть отчизну мне, пусть лишиться друзей и сверстников,
Не увидеть больше родных, любимую, голос ее забыть!
Где застанет ночь, там и будет кров – станет кровлею высь небесная,
Только верным спутникам – вечным звездам – мне душу свою открыть!
Всю любовь и боль, как в морской прибой, мой Мерани,
Кинуть в твой полет вдохновенно-дерзкий! – Смелей
Мчись, Мерани мой, и за той неведомой гранью
Мои мысли мрачные вихрем скачки развей!
Пусть мне в землю лечь суждено не там, где все предки мои схоронены,
Не оплачет милая смерть мою, не омоет слезами труп!
Где могиле той в чистом поле быть, ворон место найдет укромное,
С похоронным воем ветра зароют останки, позаметут!
Вместо женских слез дождь небесных рос – на могилу ту беспризорную,
Вместо плача близких надрывный крик – коршун будет над ней кружить!
Мчись-лети, Мерани, за грань судьбы уноси ее поднадзорного,
Если всадник твой не смирился с ней – не склонится, покуда жив!
Пусть судьбой отринут, умру, покинут, Мерани, -
Мне ль ее бояться, борясь отчаянно с ней!
Мчись, Мерани мой, и за той неведомой гранью
Мои мысли мрачные вихрем скачки развей!
Не пойдет же прахом весь этот жар и порыв души обреченного!
Ты протопчешь след, мой Мерани, там, где еще никто не скакал!
Чтобы мой собрат в свой черед смелей пролетал над судьбиной черною
И его скакун бездорожьем, в лет, седока вперед увлекал!
Без дорог летит, мчит меня вперед мой Мерани,
Мне зловеще каркает ворон вслед. – Мчись быстрей
Из границ судьбы и за той неведомой гранью,
Мой Мерани, мрачные мысли скачкой развей!
Перевод В.Козаровецкого