Страница:
* * *
2 мая 1945 года был взят Берлин. В академии состоялся митинг. С тех пор радость окончательно поселилась в наших сердцах. Все ждали вестей о полной победе над врагом.
И вот этот день - 9 мая - наступил! Трудно передать словами радость, которую переживала Москва, выплеснувшая на улицы и площади всех жителей от мала до велика. Люди смеялись и плакали, пели песни и плясали. Нас, военных, обнимали и целовали, качали, настойчиво приглашали в гости.
Мы бродили но улицам ликующей столицы, хмельные от радости. Кто-то предложил пойти на Центральный телеграф. С пачкой голубых листков в руках я долго стоял в очереди к заветному окошку, перебирая в памяти всех родных и близких, боевых друзей, чтобы поздравить их с Победой.
Приказ Верховного Главнокомандующего, который Ю. Б. Левитан прочитал с особым блеском, обращение И. В. Сталина к советскому народу, победный салют из тысячи орудий - все эти исторические события я и поныне помню до мелочей, словно они были вчера.
24 мая Советское правительство устроило в Кремле прием в честь командующих войсками Красной Армии, на котором присутствовали члены Президиума Верховного Совета СССР, народные комиссары, члены ЦК ВКП(б), представители Вооруженных Сил, виднейшие деятели промышленности, сельского хозяйства, науки, искусства, литературы. Среди гостей был и начальник нашей академии генерал-полковник Н. Е. Чибисов, чем мы, слушатели, очень гордились.
На другой день нам объявили, что Верховный Главнокомандующий приказал подготовить и провести Парад Победы. Сразу же начались тренировки. Вначале на них отводилось два часа в день, в дальнейшем время было увеличено.
О Параде Победы написано много. Мои воспоминания, пожалуй, не прибавят ничего нового. Но я не могу не рассказать о своих личных впечатлениях, тем более что это был первый в моей военной биографии парад.
24 июня нас подняли раньше обычного. Погода не радовала. Небо хмурилось. По-осеннему низкие облака предвещали дождь. Вскоре он и в самом деле пошел. Но настроение у всех было приподнятое. Парадные мундиры преобразили нас.
К Красной площади мы шли по живому коридору - тротуары были заполнены празднично одетыми москвичами. Они что-то кричали нам, улыбались, приветливо махали руками.
Когда по какой-то причине колонна остановилась, к нам подошла еще не старая женщина в черном. В руках она держала букет алых роз.
- Родные, с праздником вас!
Женщина не могла сдержать слез, да, видимо, и не пыталась это сделать.
- Мой сын не дожил до Победы... А как он мечтал об этом параде! В письмах не раз писал? "...Я пройду через Красную площадь победителем, как прошел в сорок первом защитником и мстителем..."
Мать помнила письма сына наизусть.
Женщина вдруг заспешила, открывая сумочку, руки ее дрожали. Она достала карточку и протянула мне, ближе всех стоявшему к ней. Со снимка на меня глянуло улыбающееся лицо лейтенанта-танкиста. Поднявшись из люка башни, он по-мальчишески откровенно выставил руку так, чтобы были видны большие "кировские" часы.
И вспомнилось мне Саратовское пограничное училище. Все мы, курсанты, в те годы фотографировались с часами, и обязательно так, чтобы они "хорошо вышли". Наши родные и близкие, невесты не знали, конечно, что часы эти были единственными во взводе и принадлежали курсанту-москвичу. Это сейчас у каждого школьника есть часы. В тридцатых годах они были редкостью даже у взрослых.
- Ваш сын пройдет победителем по Красной площади! - взволнованно сказал я женщине. - Если, конечно, вы доверите мне его фотографию. Вечером я верну ее вам.
- Спасибо, - только и смогла сказать она. Слезы еще сильнее хлынули из ее глаз. В знак благодарности она протянула мне букет алых роз. Но цветы я при всем желании принять не мог. Фотографию танкиста спрятал в карман...
Десять часов утра. По брусчатке Красной площади зацокали копыта. Из Спасских ворот Кремля на белом коне выехал принимающий парад Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Навстречу ему, на вороном коне, двинулся командующий парадом Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. Они встретились на середине площади - два выдающихся полководца, два великих труженика отшумевшей войны.
С высоты Мавзолея Владимира Ильича Ленина на них с гордостью смотрели руководители партии и правительства.
Многое вспомнил я, многое передумал за те минуты, пока проходил объезд войск, пока с трибуны Мавзолея от имени и по поручению Советского правительства и Коммунистической партии выступал с короткой речью Г. К. Жуков.
...7 ноября 1941 года старшего лейтенанта В. А. Кельбина, с которым мы в Бернгардовке изучали минометное дело, по какому-то поводу послали в Ленинград, Вернулся он после обеда. В бывшее здание школы, где мы занимались, он не вошел, а, что называется, влетел. У нас был перерыв.
- Покуриваете? - громко спросил Кельбин. - И не знаете, что на белом свете творится, темнота несчастная?
Мы не знали. Радио в Бернгардовке не было. Газеты приходили нерегулярно.
Улыбающийся, взволнованный, старший лейтенант обвел нас сияющими глазами и сказал такое, что всех ошеломило:
- В Москве, на Красной площади, состоялся военный парад, выступал товарищ Сталин. Парадом командовал генерал-лейтенант П. А. Артемьев, принимал - С. М. Буденный.
Мы повскакали со своих мест. Раздались такие громкие крики "ура", которые вряд ли слышали когда-нибудь стены школы. Стихийно, без музыки возникла пляска. Все плясали от души, самозабвенно - и те, кто умел, и те, кто в другое время ногой топнуть не отважился бы.
- Андрей! - гремел Кельбин. - Ты понимаешь: парад! Немцы бомбят Москву, обстреливают из дальнобойной артиллерии пригороды, в бинокли нашу столицу рассматривают, прикидывают, как и где нанести последний удар. А Иосиф Виссарионович Сталин спокойно произносит речь с трибуны Мавзолея Владимира Ильича Ленина! Спокойно курит свою трубку!..
А мне вспомнилось недавнее прошлое. 1940 год. Карелия. Выполняя боевую задачу, мы отстали от своих и вынуждены были заночевать в лесу, в снежных окопах. Изнемогавшие от усталости (к тому времени мы, пограничники-пулеметчики, прошли на лыжах около двухсот километров), голодные, замерзшие, мы неожиданно повстречались с комдивом П. А. Артемьевым, возглавлявшим наш отряд особого назначения войск НКВД, и командирами его штаба, ехавшими на машинах. Он тоже еле держался на ногах, но, увидев нас, поняв наше состояние, нашел в себе силы для шуток, подбодрил нас, распорядился выдать нам хлеба, сала и "наркомовскую норму".
- Ну, доберетесь теперь до Кушеванды? - улыбаясь, спросил П. А. Артемьев.
- Товарищ комдив, если прикажете двигаться на Хельсинки, мы и туда теперь дойдем! - ответил политрук И. Н. Орешков.
- Ну, товарищ лейтенант, если у вас такой комиссар - любой успех обеспечен! - сказал комдив...
Я представил генерал-лейтенанта П. А. Артемьева на коне... Снова, как и тогда в Карелии, зима. Снег. Мороз. Враг у ворот столицы...
"Завтра стрельбы, - вспомнил я. - Из кожи вон вылезу, а выполню их на "отлично". Доучусь в бою!.."
Вскоре пришло письмо от брата Гавриила. Он писал:
"...Я хорошо видел всех членов правительства, особенно Иосифа Виссарионовича Сталина, произносившего речь. Он был в шинели и защитной фуражке со звездой, без перчаток, хотя уже стояли холода и шел снег. Снег лежал у него на плечах и на фуражке. Время от времени И. В. Сталин поднимал руку и приветствовал войска...
Прямо с Красной площади мы отправились на передовую - под город Крюков. Как мы дрались! Если б было кому записать тот бой, минута за минутой, час за часом, - его на занятиях в академии можно было бы изучать, изложить в учебнике по героизму..."
Да, парад на Красной площади 7 ноября 1941 года был смелым и мудрым шагом. Он, этот парад, вселил уверенность в каждого из нас, дал нам новые силы. Это он подготовил Парад Победы!..
Мелкий моросящий дождь перешел в ливень. Все промокли до последней нитки. Но на душе было по-прежнему празднично.
Торжественным маршем перед Мавзолеем прошли сводные полки, прошли в том порядке, в каком располагались фронты с севера на юг.
Участники Парада Победы, те, кто был на Красной площади, не забудут момента, когда двести рослых, один к одному, воинов-победителей под нарастающий барабанный бой предали позору двести знамен разгромленной немецко-фашистской армии, бросив их на землю у подножия Мавзолея.
Первым эта участь постигла личный штандарт Адольфа Гитлера. Боец, несший его, ударил концом древка о брусчатку. Но орел, цепко державший в когтях венок с паучьей свастикой, не сломался, как того, видимо, хотел солдат. Тогда он высоко поднял штандарт фюрера, с силой бросил его и брезгливо посмотрел вначале на руки, а потом вокруг, словно отыскивая, обо что бы вытереть их. Символ былого могущества фашистского заправилы задреч безжал, ударившись о брусчатку, подскочил и плюхнулся в лужу.
И. В. Сталин, все время внимательно наблюдавший за действиями солдата, весело смеялся и аплодировал, широко разводя руками. (Об этом эпизоде после мне рассказал участник парада старшина Иван Степанович Московцев, с которым позже мне пришлось служить в мотострелковой дивизии имени Ф. Э. Дзержинского.)
В жалкие мокрые тряпки превратились некогда грозные фашистские знамена, под сенью которых немецкие оккупанты несли смерть народам мира. Груда поверженных штандартов росла. Это было грозное предупреждение всем, кто не может спокойно жить без того, чтобы не перекраивать мир. "Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. На том стояла и будет стоять Русская земля!"
После символического акта, навсегда закрепившего в памяти народов земного шара нашу победу над гитлеровской Германией, перед Мавзолеем В. И. Ленина прошел сводный полк Народного комиссариата обороны СССР, за ним наша академия имени М. В. Фрунзе, другие академии и части войск Московского гарнизона...
Вечер я и двое моих друзей провели у матери погибшего лейтенанта-танкиста. Мы рассматривали семейный альбом, слушали рассказы рано поседевшей женщины о своем единственном сыне, пили чай...
* * *
Был обычный учебный день.
- Лекция по истории советского военного искусства состоится в актовом зале! - объявили нам.
В актовом зале так в актовом зале - никто не придал этому значения. Посматривая на часы, мы прохаживались по коридору, разговаривали, шутили.
Минут за пять до начала на сцену вышел заместитель начальника академии генерал-лейтенант Ф. Н. Ремизов, и мы сразу почувствовали, что сбор в актовом зале неслучаен.
- На лекции будет присутствовать иностранная военная делегация! объявил генерал.
И почти тотчас же распахнулись двери - в зал вошли известный военачальник, командовавший союзными английскими войсками, фельдмаршал Монтгомери и сопровождавшие его лица.
Мы встали. В торжественной тишине генерал-лейтенант Ф. Н. Ремизов представился английскому фельдмаршалу, а потом вместе с ним и переводчиком поднялся на сцену. Советские и английские генералы и офицеры сели в первом ряду.
Мы во все глаза смотрели на гостя. Так вот он какой, фельдмаршал Монтгомери! Выше среднего роста, сухощавый, не по годам подвижный. Прямой острый нос, топкие губы. Волосы зачесаны назад и чуть вправо. Несмотря на официальность встречи, на загорелом волевом лице все время блуждает улыбка: английский военачальник рад встрече, которую мы ему устроили. Добрый прищур глаз делает его еще более симпатичным.
- Господа, - начал он через переводчика, - я прошу простить мне незнание языка русского народа, перед которым ныне преклоняется весь мир. Находясь в стенах прославленной академии, я счастлив приветствовать в вашем лице цвет Красной Армии, боевые операции которой теперь изучают все военные академии земного шара.
Мы горячо зааплодировали. Я смотрел на Монтгомери, державшегося непринужденно, и думал: "Человек другого мира, другой идеологии, а как отзывается о нашей стране, о нашей армии! Почему бы англичанам не относиться к нам всегда с таким вот уважением?.."
Время стерло в памяти фамилию преподавателя - подтянутого, элегантного полковника. Но то, что он был, как говорят, в ударе, читал с блеском, не укрылось и от Монтгомери. Слушая переводчика, он одобрительно кивал головой, улыбался и потирал руки. В заключение сказал:
- До недавних пор мы не могли встречаться - нас разделяли фронты. Теперь, когда враг разбит, ничто не мешает нам видеть друг друга. Мой визит к вам - наглядное тому подтверждение. Главное, чего мы добились в совместной борьбе, - это разгром гитлеровской Германии, победа добра над злом, победа, в которой вашему народу, вашей армии принадлежит решающая роль!..
И мы опять горячо зааплодировали. Фельдмаршал Монтгомери не мог обижаться на прием. Наше уважение к нему было искренним, шло от чистого сердца. Ведь никто не знал, не предполагал даже, что пройдет совсем немного времени - и лицо Монтгомери во время выступлений о Советском Союзе, о Советской Армии станет другим, совсем несимпатичным, исчезнут улыбка и добрый прищур глаз, станут совершенно иными высказывания о роли нашего народа и нашей армии во второй мировой войне. В угоду империализму Англии и США Монтгомери станет петь с чужого голоса...
* * *
Односельчане ждали меня на побывку через год. Но встреча состоялась лишь через семь долгих лет - в 1945 году командование академии предоставило мне отпуск.
По пути в родную деревню Петровку, затерявшуюся в дремучей тайге под Енисейском, я заехал в город Ачинск. Свидание с женой Марией Ануфриевной и Констанцией Францевной Булгак, о которой я уже писал, не обошлось без слез. Только Геня, сын Констанции Францевны (ему шел двенадцатый год), держал себя как настоящий мужчина. Правда, получив от меня немудреный московский гостинец, он совершенно по-детски обрадовался ему, но потом снова обрел солидность и спросил:
- Дядя Андрей, а вы видели Маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского?
- Видел, Геня, - ответил я, - и даже не один раз.
- Он, как и я, поляк! - с гордостью сообщил Геня. - Хотите, я покажу вам подлинные материалы о нем? - И, не дожидаясь моего согласия, мальчик побежал в другую комнату. Вскоре он принес папку, в которой были собраны газетные снимки К. К. Рокоссовского и сообщения Совинформбюро о боевых действиях войск, которыми маршал командовал. Я внимательно ознакомился со всеми Гениными "подлинными материалами".
За столом, когда по сложившемуся обычаю выпили за Сталина, а потом за нашу победу, жена вдруг заплакала.
- Не надо, Мария, - стала успокаивать ее Констанция Францевна. - Сама же ты заставила меня выучить русскую пословицу: "Слезами горю не поможешь".
Констанция Францевна посмотрела на меня своими красивыми, полными слез глазами и тихо сказала:
- Братья у нее погибли...
Жена достала из заветного места и положила передо мной две похоронки. И встали перед моими глазами два богатыря - Петр и Леонид Козыревы, танкист и морской пехотинец, песенники, весельчаки, заводилы. Оба они погибли на Малой земле под Новороссийском...
Несколько слов о дальнейшей судьбе маленькой польской семьи.
Констанция Францевна и ее сын Геня уехали на родину в апреле 1946 года. Долгое время мы ничего не знали друг о друге. Разыскать следы К. Ф. Булгак мне помогли товарищи из Министерства внутренних дел Польской Народной Республики.
Из первого письма, очень теплого, полного благодарности за гостеприимство в годы военного лихолетья, я узнал, что Констанция Францевна, потеряв в 1958 году мужа, обосновалась на жительство в городе Элблонге. Частенько она бывает в Варшаве, у сына. Геня, теперь Генрих Владиславович, увлечен интересной работой, защитил кандидатскую диссертацию. Он женат, у него четверо детей - два сына и две дочери.
Письма из дружественной Польши всякий раз доставляют мне и моим близким большое чувство радости.
* * *
Ачинск заметно изменился с тех пор, как я расстался с ним в 1938 году. На улицах мимо меня проходили совсем чужие люди. Была лишь одна неожиданная встреча с хорошо знакомым человеком - преподавателем педагогического училища Анной Петровной Нестеренко.
- Андрей, Андрей, - качала головой Анна Петровна. - Как ты изменился! Майор, на груди - награды, а на лице, прости, - морщины. Хватил горячего до слез?
- Всякое бывало, - уклончиво ответил я.
- "Всякое бывало", - повторила Анна Петровна. - А ведь я учила всех вас не воевать, а "сеять разумное, доброе, вечное"... Не стал ты учителем, Андрей. Друзья твои, Александр Большаков, Вячеслав Савченко и Максим Гудеев - тоже. Слышала, летчики они, хорошие летчики! Почти все мужчины выпускники училища - стали военными...
Спазмы сдавили горло, когда Анна Петровна напомнила про Сашу Большакова, Славу Савченко и Максима Гудеева. Где-то они теперь, друзья моего детства? Пощадила ли их война?
Мы родились и выросли в Петровке. Как все деревенские мальчишки, уходили в тайгу, забираясь в самую глухомань, и там играли в добрых разбойников из сказок, ловили рыбу, собирали грибы и кедровые орехи.
Однажды - это было зимой 1929 года - приехал в Петровку уполномоченный из района. Взрослые потянулись в школу, где всегда проходили собрания, мы, ребятишки, опередив всех, заняли самые лучшие места - на полу, около стола, за которым сидел приезжий. Он рассказывал о коллективизации, о выгодах, которые она несет хлеборобам. Его никто не перебивал. Стояла такая тишина, что было слышно, как за дверью учительской тикали часы-ходики. Уполномоченный говорил о больших и светлых домах и сыроваренном заводе, которые будут построены в колхозной Петровке, об электричестве.
Ни я, ни трое моих друзей и понятия не имели, что это такое электричество, сыр в глаза не видели, не разбирались мы и в выгоде коллективизации, но в тот вечер, на школьном полу, поклялись вчетвером жить в большом и светлом доме, работать на сыроваренном заводе. А чтобы нас туда, на завод, обязательно приняли - лучше всех учиться.
На том собрании жители Петровки решили организовать колхоз. Первым в него вступил мой отец, чем я очень гордился.
Мы. четверо мальчишек, вместе на "отлично" окончили начальную школу в Петровке, семилетку в районном центре Бирилюссы, вместе поступили в педагогическое училище...
- Не мы, Анна Петровна, виноваты, что нам не довелось стать учителями, что не сбылись многие наши мечты, - сказал я, отгоняя воспоминания. - А труд ваш не пропал. Ваши воспитанники смело идут по жизни!..
В родной Петровке тоже не обошлось без слез. Встретили меня пять сестер, обняли и горько разрыдались. "Ну, - думаю, - и тут, наверное, похоронки". Так оно и было: четыре сестры не дождались с войны своих мужей.
Услышав плач, подошел бригадир Корней Никонович Бондаренко, под началом которого я в свое время работал в колхозе. Ему уже было за шестьдесят, но когда он пожал мне руку, я чуть не вскрикнул.
- Насовсем? - осведомился Корней Никонович.
- В отпуск, - ответил я.
- А пошто совсем не останешься? Очень нужны в колхозе мужики со здоровыми руками и ногами, с умной головой! Передал бы я тебе свое бригадирство... Эх, и зажили бы!..
О моем приезде вскоре узнала вся деревня. Ко мне потянулись старики и старухи, вдовы. На лицах у всех один и тот же немой вопрос: "Не видел ли моего?"
Во многих семьях все еще не верили, что похоронка - это страшная правда войны. Дни и ночи ждали отцов, мужей, братьев, надеясь на счастливый случай: может, ошибка вышла? Но... немало моих земляков, бойцов прославленных сибирских дивизий, так и не пришли с войны. Они остались лежать на полях сражений под Москвой и Ленинградом, Сталинградом и Курском, на берегах Вислы и Одера, под Берлином...
Сибирские дивизии... Ставка Верховного Главнокомандования посылала их туда, где было труднее всего. Бессильны были огонь и вода, камень и железо, а люди, потомки Ермака, сдерживали врага и громили его.
Стали крылатыми слова поэта: "Гвозди бы делать из этих людей. Не было б в мире крепче гвоздей..."
По-моему, это и о сибиряках.
Каждый односельчанин считал своим долгом пригласить меня в гости. На стол выставлялось все, чем были богаты хозяева.
Фронтовики Степан Алексеевич Арефьев, Владимир Козаков, Тимофей Федорович Грибанов за столом делились своими нелегкими судьбами.
- Это было в последний день боев за Берлин, - рассказывал Тимофей Федорович. - Внезапно установилась какая-то неправдоподобная тишина. Танк мой стоял около дома. Откинул я крышку люка, приподнялся с сиденья, вздохнул полной грудью. Хорошо! Солнце светит, небо надо мною голубое, ласковое. Тут кто-то меня по плечу хлопнул. Оглянулся - никого. Что такое? Вниз посмотрел - на асфальте, рядом с танком, лежит... рука. Только в следующее мгновение я понял, что это - моя рука, правая. И потемнело вдруг небо, померкло солнце... Очнулся я в медсанбате. "Фаустник тебе руку отсек, сказал врач. - Крепись, танкист!.."
...Незаметно пролетели дни отпуска. За это время побывал я с Корнеем Никоновичем Бондаренко и на охоте, и на рыбалке. Колхозу кое-какую помощь оказал.
Сходил на кладбище, поклонился дорогим для меня могилам.
Из Ачинска в Москву я уезжал вместе с женой. Кончились годы разлуки.
Фронт без линии фронта
Кто они такие?
Успешно окончив академию, я получил право выбора места дальнейшей службы. Про себя я твердо решил вернуться в Ленинград. Но совсем неожиданно стало известно, что почти все пограничники получат назначения во внутренние войска.
И вот я сижу в большом, строго обставленном кабинете начальника внутренних войск МГБ СССР генерал-лейтенанта П. В. Бурмака. На столе лежит мое личное дело - темно-синяя папка с золотым тиснением. Второй раз в жизни вижу я эту папку. В Саратовском пограничном военном училище она была тощей, а теперь заметно располнела. Тесемки папки развязаны. Видимо, перед моим приходом генерал знакомился с личным делом. Начальник войск испытующе посмотрел на меня, отодвинул папку в сторону, встал, подошел ко мне и протянул руку. Потом предложил сесть и, вернувшись на свое место, сел сам.
- Идти во внутренние войска желания, конечно, нет? - спросил генерал, щуря в улыбке добрые глаза.
- Я - солдат, привык подчиняться!
- Так-то оно так, - генерал опять зачем-то придвинул папку к себе. - А если по-честному?
- Лучше бы на границу! - искренне вырвалось у меня.
Генерал побарабанил пальцами по папке, открыл и закрыл ее. Мелькнула моя, еще лейтенантская фотография.
"В Ленинграде снимался!" - успел подумать я.
- От души желаю вам, товарищ майор, вернуться к любимому делу. Генерал выждал паузу и продолжал: - Но потом. Да-да, потом! А сейчас вы нужнее во внутренних войсках.
Какое же назначение подготовлено мне?
Начальник войск поднялся, повернулся к стене, отдернул шелковую штору, закрывавшую большую карту, взял в руки стоявшую в углу указку.
- О борьбе с бандами буржуазных националистов в республиках Советской Прибалтики, западных областях Украины и Белоруссии вы, я думаю, в курсе?
- В самых общих чертах, товарищ генерал.
- Это районы, пораженные бандитизмом. - Генерал показал на несколько мест, обозначенных одной краской. - Люди неосведомленные каждый по-своему относятся к тому, что происходит здесь сейчас. Одни считают, что схватки с националистическими бандами чуть ли не равны сражениям с фашистами. Другие, наоборот, склонны рассматривать ликвидацию этих осиных гнезд как эпизод, не заслуживающий внимания.
Генерал несколько минут внимательно и молча смотрел на карту, словно видел за этими цветными пятнами все перипетии борьбы, а потом, поставив на место указку, уверенно сказал:
- Обе эти точки зрения неверны! Нет необходимости ни возводить в степень "движение" буржуазных националистов, ни преуменьшать его опасность.
Заложив руки за спину, генерал прошел взад и вперед по кабинету.
- Наши войска, действующие там, - кивок в сторону карты, - имеют необходимое вооружение и боевую технику... Но это не значит, что и националисты оснащены так же.
Мы вооружены так для того, чтобы дать возможность населению пахать землю и разводить скот, жить под теплой крышей, а не ютиться в покрытых плесенью холодных погребах, играть свадьбы, а не ждать пулю в затылок!
Мы, наконец, вооружены так потому, чтобы не лилась кровь наших бойцов, либо еще не успевших демобилизоваться после войны, либо только-только призванных на действительную службу...
Генерал сел за стол и тяжело вздохнул:
- Сколько чистых жизней оборвали оголтелые националисты! Отгремела война, а кое-где в Прибалтике, в западных областях Украины и Белоруссии льется кровь коммунистов... Партия прислала их помогать делу восстановления разрушенного хозяйства. И в этих людей, уцелевших после страшной и опустошительной войны, не успевших наглядеться на жен своих, на повзрослевших детей, полетели бандитские пули и гранаты. Сколько могил выросло уже после войны! А некоторые партийные и советские руководители, солдаты, сержанты и офицеры войск МВД и МГБ, работники органов внутренних дел и государственной безопасности, местные активисты числятся в списках пропавших без вести. Захваченные в беспомощном состоянии, истекавшие кровью от полученных ранений, они были либо заживо сожжены, либо брошены в бездонные топи болот...
"Почему он мне так подробно обо всем рассказывает?" - недоумевал я.
Словно подслушав мои мысли, генерал спросил:
- У вас, товарищ майор, не возникает вопроса, зачем я посвящаю вас в подробности борьбы с националистическими бандами?
- Я думал об этом, товарищ генерал.
- Дело вот в чем. В отделе кадров перед вами разложат пасьянс, вы выберете Дальний Восток или Среднюю Азию - для пограничников, пожалуй, нет легендарнее этих районов. А я прочитал ваше личное дело и могу сказать: нравитесь вы мне. Не загордитесь только! Короче. На Украине есть стрелковая дивизия, где нужен заместитель начальника штаба. Настоятельно рекомендую вас на эту должность! Как?
2 мая 1945 года был взят Берлин. В академии состоялся митинг. С тех пор радость окончательно поселилась в наших сердцах. Все ждали вестей о полной победе над врагом.
И вот этот день - 9 мая - наступил! Трудно передать словами радость, которую переживала Москва, выплеснувшая на улицы и площади всех жителей от мала до велика. Люди смеялись и плакали, пели песни и плясали. Нас, военных, обнимали и целовали, качали, настойчиво приглашали в гости.
Мы бродили но улицам ликующей столицы, хмельные от радости. Кто-то предложил пойти на Центральный телеграф. С пачкой голубых листков в руках я долго стоял в очереди к заветному окошку, перебирая в памяти всех родных и близких, боевых друзей, чтобы поздравить их с Победой.
Приказ Верховного Главнокомандующего, который Ю. Б. Левитан прочитал с особым блеском, обращение И. В. Сталина к советскому народу, победный салют из тысячи орудий - все эти исторические события я и поныне помню до мелочей, словно они были вчера.
24 мая Советское правительство устроило в Кремле прием в честь командующих войсками Красной Армии, на котором присутствовали члены Президиума Верховного Совета СССР, народные комиссары, члены ЦК ВКП(б), представители Вооруженных Сил, виднейшие деятели промышленности, сельского хозяйства, науки, искусства, литературы. Среди гостей был и начальник нашей академии генерал-полковник Н. Е. Чибисов, чем мы, слушатели, очень гордились.
На другой день нам объявили, что Верховный Главнокомандующий приказал подготовить и провести Парад Победы. Сразу же начались тренировки. Вначале на них отводилось два часа в день, в дальнейшем время было увеличено.
О Параде Победы написано много. Мои воспоминания, пожалуй, не прибавят ничего нового. Но я не могу не рассказать о своих личных впечатлениях, тем более что это был первый в моей военной биографии парад.
24 июня нас подняли раньше обычного. Погода не радовала. Небо хмурилось. По-осеннему низкие облака предвещали дождь. Вскоре он и в самом деле пошел. Но настроение у всех было приподнятое. Парадные мундиры преобразили нас.
К Красной площади мы шли по живому коридору - тротуары были заполнены празднично одетыми москвичами. Они что-то кричали нам, улыбались, приветливо махали руками.
Когда по какой-то причине колонна остановилась, к нам подошла еще не старая женщина в черном. В руках она держала букет алых роз.
- Родные, с праздником вас!
Женщина не могла сдержать слез, да, видимо, и не пыталась это сделать.
- Мой сын не дожил до Победы... А как он мечтал об этом параде! В письмах не раз писал? "...Я пройду через Красную площадь победителем, как прошел в сорок первом защитником и мстителем..."
Мать помнила письма сына наизусть.
Женщина вдруг заспешила, открывая сумочку, руки ее дрожали. Она достала карточку и протянула мне, ближе всех стоявшему к ней. Со снимка на меня глянуло улыбающееся лицо лейтенанта-танкиста. Поднявшись из люка башни, он по-мальчишески откровенно выставил руку так, чтобы были видны большие "кировские" часы.
И вспомнилось мне Саратовское пограничное училище. Все мы, курсанты, в те годы фотографировались с часами, и обязательно так, чтобы они "хорошо вышли". Наши родные и близкие, невесты не знали, конечно, что часы эти были единственными во взводе и принадлежали курсанту-москвичу. Это сейчас у каждого школьника есть часы. В тридцатых годах они были редкостью даже у взрослых.
- Ваш сын пройдет победителем по Красной площади! - взволнованно сказал я женщине. - Если, конечно, вы доверите мне его фотографию. Вечером я верну ее вам.
- Спасибо, - только и смогла сказать она. Слезы еще сильнее хлынули из ее глаз. В знак благодарности она протянула мне букет алых роз. Но цветы я при всем желании принять не мог. Фотографию танкиста спрятал в карман...
Десять часов утра. По брусчатке Красной площади зацокали копыта. Из Спасских ворот Кремля на белом коне выехал принимающий парад Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Навстречу ему, на вороном коне, двинулся командующий парадом Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. Они встретились на середине площади - два выдающихся полководца, два великих труженика отшумевшей войны.
С высоты Мавзолея Владимира Ильича Ленина на них с гордостью смотрели руководители партии и правительства.
Многое вспомнил я, многое передумал за те минуты, пока проходил объезд войск, пока с трибуны Мавзолея от имени и по поручению Советского правительства и Коммунистической партии выступал с короткой речью Г. К. Жуков.
...7 ноября 1941 года старшего лейтенанта В. А. Кельбина, с которым мы в Бернгардовке изучали минометное дело, по какому-то поводу послали в Ленинград, Вернулся он после обеда. В бывшее здание школы, где мы занимались, он не вошел, а, что называется, влетел. У нас был перерыв.
- Покуриваете? - громко спросил Кельбин. - И не знаете, что на белом свете творится, темнота несчастная?
Мы не знали. Радио в Бернгардовке не было. Газеты приходили нерегулярно.
Улыбающийся, взволнованный, старший лейтенант обвел нас сияющими глазами и сказал такое, что всех ошеломило:
- В Москве, на Красной площади, состоялся военный парад, выступал товарищ Сталин. Парадом командовал генерал-лейтенант П. А. Артемьев, принимал - С. М. Буденный.
Мы повскакали со своих мест. Раздались такие громкие крики "ура", которые вряд ли слышали когда-нибудь стены школы. Стихийно, без музыки возникла пляска. Все плясали от души, самозабвенно - и те, кто умел, и те, кто в другое время ногой топнуть не отважился бы.
- Андрей! - гремел Кельбин. - Ты понимаешь: парад! Немцы бомбят Москву, обстреливают из дальнобойной артиллерии пригороды, в бинокли нашу столицу рассматривают, прикидывают, как и где нанести последний удар. А Иосиф Виссарионович Сталин спокойно произносит речь с трибуны Мавзолея Владимира Ильича Ленина! Спокойно курит свою трубку!..
А мне вспомнилось недавнее прошлое. 1940 год. Карелия. Выполняя боевую задачу, мы отстали от своих и вынуждены были заночевать в лесу, в снежных окопах. Изнемогавшие от усталости (к тому времени мы, пограничники-пулеметчики, прошли на лыжах около двухсот километров), голодные, замерзшие, мы неожиданно повстречались с комдивом П. А. Артемьевым, возглавлявшим наш отряд особого назначения войск НКВД, и командирами его штаба, ехавшими на машинах. Он тоже еле держался на ногах, но, увидев нас, поняв наше состояние, нашел в себе силы для шуток, подбодрил нас, распорядился выдать нам хлеба, сала и "наркомовскую норму".
- Ну, доберетесь теперь до Кушеванды? - улыбаясь, спросил П. А. Артемьев.
- Товарищ комдив, если прикажете двигаться на Хельсинки, мы и туда теперь дойдем! - ответил политрук И. Н. Орешков.
- Ну, товарищ лейтенант, если у вас такой комиссар - любой успех обеспечен! - сказал комдив...
Я представил генерал-лейтенанта П. А. Артемьева на коне... Снова, как и тогда в Карелии, зима. Снег. Мороз. Враг у ворот столицы...
"Завтра стрельбы, - вспомнил я. - Из кожи вон вылезу, а выполню их на "отлично". Доучусь в бою!.."
Вскоре пришло письмо от брата Гавриила. Он писал:
"...Я хорошо видел всех членов правительства, особенно Иосифа Виссарионовича Сталина, произносившего речь. Он был в шинели и защитной фуражке со звездой, без перчаток, хотя уже стояли холода и шел снег. Снег лежал у него на плечах и на фуражке. Время от времени И. В. Сталин поднимал руку и приветствовал войска...
Прямо с Красной площади мы отправились на передовую - под город Крюков. Как мы дрались! Если б было кому записать тот бой, минута за минутой, час за часом, - его на занятиях в академии можно было бы изучать, изложить в учебнике по героизму..."
Да, парад на Красной площади 7 ноября 1941 года был смелым и мудрым шагом. Он, этот парад, вселил уверенность в каждого из нас, дал нам новые силы. Это он подготовил Парад Победы!..
Мелкий моросящий дождь перешел в ливень. Все промокли до последней нитки. Но на душе было по-прежнему празднично.
Торжественным маршем перед Мавзолеем прошли сводные полки, прошли в том порядке, в каком располагались фронты с севера на юг.
Участники Парада Победы, те, кто был на Красной площади, не забудут момента, когда двести рослых, один к одному, воинов-победителей под нарастающий барабанный бой предали позору двести знамен разгромленной немецко-фашистской армии, бросив их на землю у подножия Мавзолея.
Первым эта участь постигла личный штандарт Адольфа Гитлера. Боец, несший его, ударил концом древка о брусчатку. Но орел, цепко державший в когтях венок с паучьей свастикой, не сломался, как того, видимо, хотел солдат. Тогда он высоко поднял штандарт фюрера, с силой бросил его и брезгливо посмотрел вначале на руки, а потом вокруг, словно отыскивая, обо что бы вытереть их. Символ былого могущества фашистского заправилы задреч безжал, ударившись о брусчатку, подскочил и плюхнулся в лужу.
И. В. Сталин, все время внимательно наблюдавший за действиями солдата, весело смеялся и аплодировал, широко разводя руками. (Об этом эпизоде после мне рассказал участник парада старшина Иван Степанович Московцев, с которым позже мне пришлось служить в мотострелковой дивизии имени Ф. Э. Дзержинского.)
В жалкие мокрые тряпки превратились некогда грозные фашистские знамена, под сенью которых немецкие оккупанты несли смерть народам мира. Груда поверженных штандартов росла. Это было грозное предупреждение всем, кто не может спокойно жить без того, чтобы не перекраивать мир. "Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. На том стояла и будет стоять Русская земля!"
После символического акта, навсегда закрепившего в памяти народов земного шара нашу победу над гитлеровской Германией, перед Мавзолеем В. И. Ленина прошел сводный полк Народного комиссариата обороны СССР, за ним наша академия имени М. В. Фрунзе, другие академии и части войск Московского гарнизона...
Вечер я и двое моих друзей провели у матери погибшего лейтенанта-танкиста. Мы рассматривали семейный альбом, слушали рассказы рано поседевшей женщины о своем единственном сыне, пили чай...
* * *
Был обычный учебный день.
- Лекция по истории советского военного искусства состоится в актовом зале! - объявили нам.
В актовом зале так в актовом зале - никто не придал этому значения. Посматривая на часы, мы прохаживались по коридору, разговаривали, шутили.
Минут за пять до начала на сцену вышел заместитель начальника академии генерал-лейтенант Ф. Н. Ремизов, и мы сразу почувствовали, что сбор в актовом зале неслучаен.
- На лекции будет присутствовать иностранная военная делегация! объявил генерал.
И почти тотчас же распахнулись двери - в зал вошли известный военачальник, командовавший союзными английскими войсками, фельдмаршал Монтгомери и сопровождавшие его лица.
Мы встали. В торжественной тишине генерал-лейтенант Ф. Н. Ремизов представился английскому фельдмаршалу, а потом вместе с ним и переводчиком поднялся на сцену. Советские и английские генералы и офицеры сели в первом ряду.
Мы во все глаза смотрели на гостя. Так вот он какой, фельдмаршал Монтгомери! Выше среднего роста, сухощавый, не по годам подвижный. Прямой острый нос, топкие губы. Волосы зачесаны назад и чуть вправо. Несмотря на официальность встречи, на загорелом волевом лице все время блуждает улыбка: английский военачальник рад встрече, которую мы ему устроили. Добрый прищур глаз делает его еще более симпатичным.
- Господа, - начал он через переводчика, - я прошу простить мне незнание языка русского народа, перед которым ныне преклоняется весь мир. Находясь в стенах прославленной академии, я счастлив приветствовать в вашем лице цвет Красной Армии, боевые операции которой теперь изучают все военные академии земного шара.
Мы горячо зааплодировали. Я смотрел на Монтгомери, державшегося непринужденно, и думал: "Человек другого мира, другой идеологии, а как отзывается о нашей стране, о нашей армии! Почему бы англичанам не относиться к нам всегда с таким вот уважением?.."
Время стерло в памяти фамилию преподавателя - подтянутого, элегантного полковника. Но то, что он был, как говорят, в ударе, читал с блеском, не укрылось и от Монтгомери. Слушая переводчика, он одобрительно кивал головой, улыбался и потирал руки. В заключение сказал:
- До недавних пор мы не могли встречаться - нас разделяли фронты. Теперь, когда враг разбит, ничто не мешает нам видеть друг друга. Мой визит к вам - наглядное тому подтверждение. Главное, чего мы добились в совместной борьбе, - это разгром гитлеровской Германии, победа добра над злом, победа, в которой вашему народу, вашей армии принадлежит решающая роль!..
И мы опять горячо зааплодировали. Фельдмаршал Монтгомери не мог обижаться на прием. Наше уважение к нему было искренним, шло от чистого сердца. Ведь никто не знал, не предполагал даже, что пройдет совсем немного времени - и лицо Монтгомери во время выступлений о Советском Союзе, о Советской Армии станет другим, совсем несимпатичным, исчезнут улыбка и добрый прищур глаз, станут совершенно иными высказывания о роли нашего народа и нашей армии во второй мировой войне. В угоду империализму Англии и США Монтгомери станет петь с чужого голоса...
* * *
Односельчане ждали меня на побывку через год. Но встреча состоялась лишь через семь долгих лет - в 1945 году командование академии предоставило мне отпуск.
По пути в родную деревню Петровку, затерявшуюся в дремучей тайге под Енисейском, я заехал в город Ачинск. Свидание с женой Марией Ануфриевной и Констанцией Францевной Булгак, о которой я уже писал, не обошлось без слез. Только Геня, сын Констанции Францевны (ему шел двенадцатый год), держал себя как настоящий мужчина. Правда, получив от меня немудреный московский гостинец, он совершенно по-детски обрадовался ему, но потом снова обрел солидность и спросил:
- Дядя Андрей, а вы видели Маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского?
- Видел, Геня, - ответил я, - и даже не один раз.
- Он, как и я, поляк! - с гордостью сообщил Геня. - Хотите, я покажу вам подлинные материалы о нем? - И, не дожидаясь моего согласия, мальчик побежал в другую комнату. Вскоре он принес папку, в которой были собраны газетные снимки К. К. Рокоссовского и сообщения Совинформбюро о боевых действиях войск, которыми маршал командовал. Я внимательно ознакомился со всеми Гениными "подлинными материалами".
За столом, когда по сложившемуся обычаю выпили за Сталина, а потом за нашу победу, жена вдруг заплакала.
- Не надо, Мария, - стала успокаивать ее Констанция Францевна. - Сама же ты заставила меня выучить русскую пословицу: "Слезами горю не поможешь".
Констанция Францевна посмотрела на меня своими красивыми, полными слез глазами и тихо сказала:
- Братья у нее погибли...
Жена достала из заветного места и положила передо мной две похоронки. И встали перед моими глазами два богатыря - Петр и Леонид Козыревы, танкист и морской пехотинец, песенники, весельчаки, заводилы. Оба они погибли на Малой земле под Новороссийском...
Несколько слов о дальнейшей судьбе маленькой польской семьи.
Констанция Францевна и ее сын Геня уехали на родину в апреле 1946 года. Долгое время мы ничего не знали друг о друге. Разыскать следы К. Ф. Булгак мне помогли товарищи из Министерства внутренних дел Польской Народной Республики.
Из первого письма, очень теплого, полного благодарности за гостеприимство в годы военного лихолетья, я узнал, что Констанция Францевна, потеряв в 1958 году мужа, обосновалась на жительство в городе Элблонге. Частенько она бывает в Варшаве, у сына. Геня, теперь Генрих Владиславович, увлечен интересной работой, защитил кандидатскую диссертацию. Он женат, у него четверо детей - два сына и две дочери.
Письма из дружественной Польши всякий раз доставляют мне и моим близким большое чувство радости.
* * *
Ачинск заметно изменился с тех пор, как я расстался с ним в 1938 году. На улицах мимо меня проходили совсем чужие люди. Была лишь одна неожиданная встреча с хорошо знакомым человеком - преподавателем педагогического училища Анной Петровной Нестеренко.
- Андрей, Андрей, - качала головой Анна Петровна. - Как ты изменился! Майор, на груди - награды, а на лице, прости, - морщины. Хватил горячего до слез?
- Всякое бывало, - уклончиво ответил я.
- "Всякое бывало", - повторила Анна Петровна. - А ведь я учила всех вас не воевать, а "сеять разумное, доброе, вечное"... Не стал ты учителем, Андрей. Друзья твои, Александр Большаков, Вячеслав Савченко и Максим Гудеев - тоже. Слышала, летчики они, хорошие летчики! Почти все мужчины выпускники училища - стали военными...
Спазмы сдавили горло, когда Анна Петровна напомнила про Сашу Большакова, Славу Савченко и Максима Гудеева. Где-то они теперь, друзья моего детства? Пощадила ли их война?
Мы родились и выросли в Петровке. Как все деревенские мальчишки, уходили в тайгу, забираясь в самую глухомань, и там играли в добрых разбойников из сказок, ловили рыбу, собирали грибы и кедровые орехи.
Однажды - это было зимой 1929 года - приехал в Петровку уполномоченный из района. Взрослые потянулись в школу, где всегда проходили собрания, мы, ребятишки, опередив всех, заняли самые лучшие места - на полу, около стола, за которым сидел приезжий. Он рассказывал о коллективизации, о выгодах, которые она несет хлеборобам. Его никто не перебивал. Стояла такая тишина, что было слышно, как за дверью учительской тикали часы-ходики. Уполномоченный говорил о больших и светлых домах и сыроваренном заводе, которые будут построены в колхозной Петровке, об электричестве.
Ни я, ни трое моих друзей и понятия не имели, что это такое электричество, сыр в глаза не видели, не разбирались мы и в выгоде коллективизации, но в тот вечер, на школьном полу, поклялись вчетвером жить в большом и светлом доме, работать на сыроваренном заводе. А чтобы нас туда, на завод, обязательно приняли - лучше всех учиться.
На том собрании жители Петровки решили организовать колхоз. Первым в него вступил мой отец, чем я очень гордился.
Мы. четверо мальчишек, вместе на "отлично" окончили начальную школу в Петровке, семилетку в районном центре Бирилюссы, вместе поступили в педагогическое училище...
- Не мы, Анна Петровна, виноваты, что нам не довелось стать учителями, что не сбылись многие наши мечты, - сказал я, отгоняя воспоминания. - А труд ваш не пропал. Ваши воспитанники смело идут по жизни!..
В родной Петровке тоже не обошлось без слез. Встретили меня пять сестер, обняли и горько разрыдались. "Ну, - думаю, - и тут, наверное, похоронки". Так оно и было: четыре сестры не дождались с войны своих мужей.
Услышав плач, подошел бригадир Корней Никонович Бондаренко, под началом которого я в свое время работал в колхозе. Ему уже было за шестьдесят, но когда он пожал мне руку, я чуть не вскрикнул.
- Насовсем? - осведомился Корней Никонович.
- В отпуск, - ответил я.
- А пошто совсем не останешься? Очень нужны в колхозе мужики со здоровыми руками и ногами, с умной головой! Передал бы я тебе свое бригадирство... Эх, и зажили бы!..
О моем приезде вскоре узнала вся деревня. Ко мне потянулись старики и старухи, вдовы. На лицах у всех один и тот же немой вопрос: "Не видел ли моего?"
Во многих семьях все еще не верили, что похоронка - это страшная правда войны. Дни и ночи ждали отцов, мужей, братьев, надеясь на счастливый случай: может, ошибка вышла? Но... немало моих земляков, бойцов прославленных сибирских дивизий, так и не пришли с войны. Они остались лежать на полях сражений под Москвой и Ленинградом, Сталинградом и Курском, на берегах Вислы и Одера, под Берлином...
Сибирские дивизии... Ставка Верховного Главнокомандования посылала их туда, где было труднее всего. Бессильны были огонь и вода, камень и железо, а люди, потомки Ермака, сдерживали врага и громили его.
Стали крылатыми слова поэта: "Гвозди бы делать из этих людей. Не было б в мире крепче гвоздей..."
По-моему, это и о сибиряках.
Каждый односельчанин считал своим долгом пригласить меня в гости. На стол выставлялось все, чем были богаты хозяева.
Фронтовики Степан Алексеевич Арефьев, Владимир Козаков, Тимофей Федорович Грибанов за столом делились своими нелегкими судьбами.
- Это было в последний день боев за Берлин, - рассказывал Тимофей Федорович. - Внезапно установилась какая-то неправдоподобная тишина. Танк мой стоял около дома. Откинул я крышку люка, приподнялся с сиденья, вздохнул полной грудью. Хорошо! Солнце светит, небо надо мною голубое, ласковое. Тут кто-то меня по плечу хлопнул. Оглянулся - никого. Что такое? Вниз посмотрел - на асфальте, рядом с танком, лежит... рука. Только в следующее мгновение я понял, что это - моя рука, правая. И потемнело вдруг небо, померкло солнце... Очнулся я в медсанбате. "Фаустник тебе руку отсек, сказал врач. - Крепись, танкист!.."
...Незаметно пролетели дни отпуска. За это время побывал я с Корнеем Никоновичем Бондаренко и на охоте, и на рыбалке. Колхозу кое-какую помощь оказал.
Сходил на кладбище, поклонился дорогим для меня могилам.
Из Ачинска в Москву я уезжал вместе с женой. Кончились годы разлуки.
Фронт без линии фронта
Кто они такие?
Успешно окончив академию, я получил право выбора места дальнейшей службы. Про себя я твердо решил вернуться в Ленинград. Но совсем неожиданно стало известно, что почти все пограничники получат назначения во внутренние войска.
И вот я сижу в большом, строго обставленном кабинете начальника внутренних войск МГБ СССР генерал-лейтенанта П. В. Бурмака. На столе лежит мое личное дело - темно-синяя папка с золотым тиснением. Второй раз в жизни вижу я эту папку. В Саратовском пограничном военном училище она была тощей, а теперь заметно располнела. Тесемки папки развязаны. Видимо, перед моим приходом генерал знакомился с личным делом. Начальник войск испытующе посмотрел на меня, отодвинул папку в сторону, встал, подошел ко мне и протянул руку. Потом предложил сесть и, вернувшись на свое место, сел сам.
- Идти во внутренние войска желания, конечно, нет? - спросил генерал, щуря в улыбке добрые глаза.
- Я - солдат, привык подчиняться!
- Так-то оно так, - генерал опять зачем-то придвинул папку к себе. - А если по-честному?
- Лучше бы на границу! - искренне вырвалось у меня.
Генерал побарабанил пальцами по папке, открыл и закрыл ее. Мелькнула моя, еще лейтенантская фотография.
"В Ленинграде снимался!" - успел подумать я.
- От души желаю вам, товарищ майор, вернуться к любимому делу. Генерал выждал паузу и продолжал: - Но потом. Да-да, потом! А сейчас вы нужнее во внутренних войсках.
Какое же назначение подготовлено мне?
Начальник войск поднялся, повернулся к стене, отдернул шелковую штору, закрывавшую большую карту, взял в руки стоявшую в углу указку.
- О борьбе с бандами буржуазных националистов в республиках Советской Прибалтики, западных областях Украины и Белоруссии вы, я думаю, в курсе?
- В самых общих чертах, товарищ генерал.
- Это районы, пораженные бандитизмом. - Генерал показал на несколько мест, обозначенных одной краской. - Люди неосведомленные каждый по-своему относятся к тому, что происходит здесь сейчас. Одни считают, что схватки с националистическими бандами чуть ли не равны сражениям с фашистами. Другие, наоборот, склонны рассматривать ликвидацию этих осиных гнезд как эпизод, не заслуживающий внимания.
Генерал несколько минут внимательно и молча смотрел на карту, словно видел за этими цветными пятнами все перипетии борьбы, а потом, поставив на место указку, уверенно сказал:
- Обе эти точки зрения неверны! Нет необходимости ни возводить в степень "движение" буржуазных националистов, ни преуменьшать его опасность.
Заложив руки за спину, генерал прошел взад и вперед по кабинету.
- Наши войска, действующие там, - кивок в сторону карты, - имеют необходимое вооружение и боевую технику... Но это не значит, что и националисты оснащены так же.
Мы вооружены так для того, чтобы дать возможность населению пахать землю и разводить скот, жить под теплой крышей, а не ютиться в покрытых плесенью холодных погребах, играть свадьбы, а не ждать пулю в затылок!
Мы, наконец, вооружены так потому, чтобы не лилась кровь наших бойцов, либо еще не успевших демобилизоваться после войны, либо только-только призванных на действительную службу...
Генерал сел за стол и тяжело вздохнул:
- Сколько чистых жизней оборвали оголтелые националисты! Отгремела война, а кое-где в Прибалтике, в западных областях Украины и Белоруссии льется кровь коммунистов... Партия прислала их помогать делу восстановления разрушенного хозяйства. И в этих людей, уцелевших после страшной и опустошительной войны, не успевших наглядеться на жен своих, на повзрослевших детей, полетели бандитские пули и гранаты. Сколько могил выросло уже после войны! А некоторые партийные и советские руководители, солдаты, сержанты и офицеры войск МВД и МГБ, работники органов внутренних дел и государственной безопасности, местные активисты числятся в списках пропавших без вести. Захваченные в беспомощном состоянии, истекавшие кровью от полученных ранений, они были либо заживо сожжены, либо брошены в бездонные топи болот...
"Почему он мне так подробно обо всем рассказывает?" - недоумевал я.
Словно подслушав мои мысли, генерал спросил:
- У вас, товарищ майор, не возникает вопроса, зачем я посвящаю вас в подробности борьбы с националистическими бандами?
- Я думал об этом, товарищ генерал.
- Дело вот в чем. В отделе кадров перед вами разложат пасьянс, вы выберете Дальний Восток или Среднюю Азию - для пограничников, пожалуй, нет легендарнее этих районов. А я прочитал ваше личное дело и могу сказать: нравитесь вы мне. Не загордитесь только! Короче. На Украине есть стрелковая дивизия, где нужен заместитель начальника штаба. Настоятельно рекомендую вас на эту должность! Как?