Крамер Элли. Серебряная луна

   Ты не можешь помочь.
   – Могу.
   Он поднял огромные, обведенные черным глаза.
   – Чем же, Мэри?
   Она ничего не сказала. Просто закрыла глаза и поцеловала его в губы.
   Почувствовала, как напряглось в немом протесте тело Билла, испугалась, что он сейчас ее оттолкнет, и поскорее обвила руками его крепкую шею, неловко, совершенно не грациозно перекатилась на коленки, потянулась к нему, прижалась.
   Обняла его изо всех сил – и успокоилась.
   Теперь все было правильно. Все, как надо.
   Через мгновение, равное вечности, он ответил на ее поцелуй. Руки его налились теплом и силой. Он подхватил ее на руки, прижал к себе, поднял лицо к серебряной луне и тихо прошептал:
   – Спасибо тебе, Господи! Зря я в Тебя столько лет не верил…
   Их поцелуи становились все дольше и слаще, лягушки орали все сладострастнее, а серебро луны затопило лес и озеро, вскипело и перелилось через край, и в серебряной кипящей лаве кожа Мэри светилась, а глаза Билла горели…
   Он опустился вместе со своей ношей на траву, его губы скользнули по шее Мэри, задержались на бешено бьющейся жилке, потом спустились ниже, к ключицам. Она беспокойно и нервно гладила его плечи, дрожала от нетерпения и страха, льнула к нему…
   Билл на секунду оторвался от Мэри, чтобы расстегнуть и снять ее кофточку. А потом он со вздохом припал к ее трепещущей груди и замер.
   Через несколько секунд Мэри немного обеспокоилась. Билл не шевелился. Она с трудом приподнялась, придавленная к земле его весом.
   Паника родилась где-то в животе, покатилась к горлу нарастающим криком – но в этот момент Билл глубоко вздохнул, обвил ее обеими руками и сонно пробормотал:
   – Спасен… У нее глаза шоколадные… Я умру за нее…
   Мэри замерла.
   Она лежала у подножия старой ивы, целомудренно прикрывшей их ветвями. На обнаженной груди Мэри покоилась голова Билла Уиллингтона, пряди его темных, посеребренных сединой волос щекотали ей шею.
   Билл крепко спал.
   Мэри улыбнулась луне, заглянувшей в этот момент между ветвей ивы, и прикрыла глаза.

Глава 7

   Билл тонул, тонул в какой-то темной воде, проваливался в тартарары, но при этом радостно улыбался. Тьма была шоколадной, как глаза Мэри, нестрашной и бархатной, теплой и ласкающей. Глаза больше не болели, и ушел из виска тупой, ноющий гул. Тело было легким и невесомым.
   Он не мог пошевелить руками, но знал наверняка, что это даже и хорошо, потому что в руках он сжимает что-то очень важное и безмерно ценное.
   Потом тьма закончилась, вернее, превратилась в обычную лесную темноту, и по хорошо знакомой тропинке он вышел в свой собственный сад, прямо к древней и корявой яблоне.
   Под яблоней стояла девочка в светлом платье, босая, темноволосая. При появлении Билла она подняла голову и радостно засмеялась, протягивая к нему руки, а он – прямо во сне – испуганно зажмурился, боясь увидеть на месте лица девочки прежнее туманное пятно.
   Прохладные нежные руки провели по его щеке. Билл робко открыл глаза.
   Под старой яблоней, в заросшем дедовом саду перед ним стояла и смеялась Мэри Райан, и льдинки звенели в хрустальном бокале, рассыпая во все стороны золотистые пузырьки…
   Билл рассмеялся, вторя ей, – и проснулся окончательно.
   Было совсем раннее утро. Солнце пробивалось сквозь заросли, разбрасывая пригоршнями бриллианты и изумруды, повисающие на траве и ветках ожерельями росы.
   Птицы распевали на все лады, и даже ворона – весьма неважный певец – жизнерадостно каркала на кусте боярышника.
   Мэри открыла глаза – и утонула в счастливом взгляде Билла. Серые глаза светились таким восторгом и преклонением, что девушка немедленно ощутила себя королевой.
   Странно… Смущения не было. Совсем. Хотя из одежды на ней была только юбка, а Билл по-прежнему обнимал ее.
   Теперь, одарив Мэри сияющим взглядом, он снова прижался щекой к ее груди и блаженно затих. Мэри осторожно вытянула вверх затекшие руки и потянулась.
   – Кошмар! Я заснула.
   – Я тоже.
   – Я заснула голая, с малознакомым офицером полиции, в лесу, на берегу озера, куда в любой момент может примчаться орда детей.
   – Мэри?
   – Чего тебе?
   – Я тоже заснул.
   – Да, но ты-то заснул одетый, к тому же с уважаемым человеком, врачом Грин-Вэлли…
   БИЛЛ! Ты заснул?!
   – Да.
   – И проспал всю ночь?
   – Как убитый.
   – И тебе не снились кошмары?
   – Мне снилась ты.
   – Ох… А мне ты. Кажется. Потому что точно я не помню. Я помню только, что была очень и очень счастлива.
   – Мэри?
   – Что?
   – Ты вчера сказала…, что тебе кажется…, ну… что ты меня…
   – Я тебя люблю?
   – Я…
   – Так я тебя люблю.
   – Мэри?
   – Ну?
   – Я тебя люблю.
   – Ох, Билл…
   – И я не могу без тебя жить. Я умру без тебя. Я умру за тебя. Я умру с твоим именем на губах. Я вообще никогда не умру, если рядом будешь ты!
   – Билл… У меня сердце сейчас разорвется. Я такая счастливая, что прямо ужас. Господи, как я разговариваю! Билл!
   – Мэри…
   – Я люблю тебя. И я всегда буду с тобой.
   Всегда. И тоже никогда не умру. Мы будем абсолютно бессмертные и вечно влюбленные.
   Он опять поцеловал ее, на этот раз нежно и осторожно, а потом она без всякого смущения выскользнула из его рук, скинула юбку – и через пару секунд они вдвоем нарушили многолетнее табу Грин-Вэлли, с хохотом и криком нырнув в теплую коричневую воду лесного озера.
   Полчаса спустя они шли по еле заметной тропинке к дому Уиллингтонов. Билл отводил ветки в сторону и отшвыривал коряги, попадающиеся по пути, а Мэри держала его за руку и утопала в собственном счастье.
   Любовь накрыла ее сверкающей волной, оглушила, ослепила – и подбросила к самому солнцу. Мир цвел совершенно иными красками, у всех птиц были другие голоса. Мэри ощущала себя частью этого мира, и мир был прекрасен.
   Правда, не весь.
   На веранде старого дома их ждал карающий меч.
   Гортензия Вейл и Харли Уиллингтон поднялись с кресел, в которых, совершенно очевидно, провели эту ночь. Рядом со столом валялась пустая бутыль в соломенной оплетке, на столе стояла еще одна. Из-за покрывавшей бутыль пыли невозможно было понять, сколько чудодейственного напитка в ней осталось, но старики выглядели вполне бодро и достаточно воинственно. Мэри ойкнула и спряталась за спину Билла. Билл едва заметно расправил плечи.
   Харли возвышался над Гортензией, как дуб над кустиком, но наибольший трепет внушала именно названная бабка Мэри. Она и выступила вперед, уперев сухонькие кулачки в бока и пронзительно сверкая очами.
   – Та-ак! Вот, значит, мы и приперлись, здрасте! Всеобщая радость в этом месте, фанфары и ценные подарки. Ну! И что это значит?
   Билл кашлянул.
   – Миссис Вейл, очень жаль, что так получилось, но…
   – А ты вообще помолчи, Билл Уиллингтон!
   Я спрашиваю сейчас свою, прости Господи, внучку, а у тебя свой дед имеется.
   – Да уж, Билли, внучок, как-то…
   – Помолчи, Харли! Мэри, как я должна ко всему этому относиться?!
   – Бабушка, я…
   – Бабка старая, больная насквозь, места себе не находит, мечется по дому, а внучка по лесу гуляет! Лютики собирает!
   – Бабушка, мы…
   – Бабка старая, на ладан дышит, еле ноги носит! В ночь поперлась, на гору влезла, искала внучку по темным кустам!
   – Горти, я же тебе светил…
   – Помолчи, Харли! У меня чуть инфаркта не случилось, я уже все передумала, ночь не спала, а внучка выходит из кустов, вся в росе и рубашка наизнанку!
   Мэри охнула и испуганно уставилась на свою блузку. Трюк был старый как мир. Блузка была в полном порядке, и Гортензия победно усмехнулась.
   – Что и требовалось доказать! Как ты можешь, Мэри! Ты знаешь этого молодого человека без году неделю…
   – Горти, ну ты уж…
   – Бабушка, я знаю его с детства!
   – Ты знаешь этого молодого человека с детства и прекрасно понимаешь, что он из себя представляет! Ты знаешь, что с ним произошло…
   – Бабушка!
   – Горти!
   – Миссис Вейл!
   – И после этого ты заставляешь его всю ночь таскаться по лесу, чтоб у него еще и воспаление легких случилось! Ты, врач!
   – Я фельдшер…
   – Ты, фельдшер! Я в ужасе. Молодой Уиллингтон, относительно тебя могу сказать только одно: в мое время молодые люди так себя не вели.
   – Миссис Вейл, поверьте, я и Мэри…
   – В МОЕ ВРЕМЯ молодые люди не впадали в истерики и не хлопали дверями так, что эти двери ломались. В мое время молодые люди спокойно и честно говорили девушкам о своих чувствах.
   Билл ошеломленно смотрел на старуху, Харли несколько оторопело переминался с ноги на ногу, а Мэри осмелилась наконец выползти из-за плеча Билла. Голос Гортензии достиг патетических высот.
   – Но я не буду тебе ничего говорить, молодой человек. На это у тебя есть дед…, помолчи, Харли! Я скажу тебе, Мэри, поскольку ты моя внучка. Так вести себя нельзя!
   – Бабушка, я больше не буду.
   – Будешь, будешь. То есть, я на это очень рассчитываю. Стать внучатой тещей Ника Грейсона мне никогда не улыбалось, но ты же никогда не слушаешь умных людей. Да, и в следующий раз, когда соберешься ночевать в лесу, оставь записку. Фу, устала. Харли! Почему ты молчишь? Тебя что, это все не касается?
   Харли затравленно огляделся, потом крякнул, расправил пышные усы и изрек:
   – Стало быть, Билли, ты и сам все прекрасно понимаешь, так что и нечего об этом разговаривать! Завтракать будете?
   Мэри и Билл переглянулись и захохотали.
   Через три четверти часа на веранде воцарились мир и покой. Харли курил трубку, Гортензия намазывала маслом пятую по счету булочку, Мэри и Билл смотрели друг на друга. Потом Мэри задумчиво сказала:
   – Страшно подумать: если бы не Ник с его предложением…
   Гортензия упустила булочку.
   – Ой! Я совершенно забыла о юных героях!
   – О чем ты, бабушка?
   – О Грейсоне и Дотти.
   – О Боже! Дотти! Я же обещала ей прийти пораньше…
   На лице Гортензии расцвела ехидная ухмылка.
   – Поскольку сейчас начало шестого, ты не наврала. Уж пораньше, так пораньше. Дело в другом. Они пошли тебя искать.
   – Кто?
   – Дотти и Ник. Он собирался извиниться и сделать тебе предложение еще раз, а Дотти решила сопровождать его, чтобы не было так страшно.
   – И чем все закончилось?
   – А я почем знаю! Судя по всему, они тебя не нашли. Придем домой – узнаем, не надо ли теперь искать их самих.
   Домой отправились все вместе. Харли возглавлял процессию, за ним бодро топала Гортензия, а замыкали шествие Билл и Мэри, державшиеся за руки.
   У калитки Кривого домишки их встретила толпа народа. Суровая, но спокойная миссис Хоул, мать Дотти, растрепанная и заплаканная миссис Грейсон, а также группа сочувствующих под предводительством миссис Стейн и миссис Бримуорти. Последняя при виде Уиллингтона старшего издала душераздирающий крик и метнулась на противоположную сторону улицы.
   Харли ухмыльнулся абсолютно волчьей улыбкой.
   – Доброе утро, дамы.
   Гортензия шагнула вперед и сердито уставилась мимо миссис Грейсон.
   – Чему обязана? Неужто кто-то из вас рожает, леди?
   Миссис Грейсон облизнула губы.
   – Миссис Вейл, я понимаю, мы никогда не были дружны, но… Гортензия, Боже мой, я места себе не нахожу! Умоляю, скажите, вы не видели Ника?
   Щуплая Гортензия ухитрилась посмотреть на дородную миссис Грейсон сверху вниз и высокомерно процедила:
   – Я видела молодого Грейсона, как и все в этой деревне, и не один раз. Если вы имеете в виду последние полчаса – то нет. Не видела. И не понимаю, с чего бы мне его видеть. Вы его из дома выгнали?
   Миссис Грейсон взмахнула руками и залилась плачем. Высокая и строгая миссис Хоул нетерпеливо взмахнула рукой.
   – Хватит, Гортензия. Имей немного такта.
   Мы все знаем о вашей размолвке, но сейчас не время. К тому же уж я-то доподлинно знаю, что Дотти собиралась ночевать у вас. Мэри, это правда?
   – Да, миссис Хоул, но я…
   – Помолчи, Мэри. Твоя дочка, Летиция, была у нас вчера вечером, мы с ней пили чай и болтали, то есть болтала, в основном, она. Мэри задержалась на работе. Потом к нам вломился молодой Грейсон…
   – Боже, Ник не мог…
   – Мог! И вломился! Он был малость не в себе, если спросите мое мнение, как медицинского работника. Порывался бежать в ночь и кого-то спасать. Твоя дочь, Летиция, изъявила немедленное желание спасти самого молодого Грейсона, и они оба удалились в ночь. Это все.
   – Но…
   – Об остальном спросите своих детей сами.
   – Но как…
   – Очень просто!
   Гортензия выпрямилась и бросила красноречивый взгляд за спины собравшихся. Все обернулись.
   Красивый молодой человек в синем помятом костюме и золотоволосая пухленькая девушка брели по Центральной улице, взявшись за руки. Они были в грязи, в волосах застряли стебли травы, светлая блузка девушки напоминала рубище театрального нищего. Молодой человек был столь же чумаз. Тем удивительнее выглядело выражение, застывшее на их лицах.
   Дотти Хоул и Ник Грейсон, если судить по их лицам, были полностью и абсолютно счастливы.
   Ник совершенно случайно поднял голову и с отстраненным изумлением обозрел молчаливую группу дам Грин-Вэлли. При виде Мэри он несколько ожил.
   – О, Мэри, ты нашлась? Хорошо. Здравствуйте, мистер Уиллингтон. И вы…, мистер Уиллингтон. Мама, почему ты здесь в такую рань?
   Не дождавшись ответа, молодой Грейсон увел за собой Дотти. Когда они скрылись за поворотом, тишина была нарушена общим вздохом. Затем Гортензия заявила:
   – На твоем месте, Летиция, я бы подумала о приданом.
   Миссис Хоул подпрыгнула на месте.
   – Что ты несешь, Гортензия Вейл! Моя дочь честная девушка…
   – Вот именно. Как честная девушка, она теперь должна выйти за него замуж.
   – Дотти и Ник очень дружат…
   Голосок миссис Бримуорти напоминал уксус, в котором растворили килограмм сахарина.
   – Мне тоже так кажется, милая Летиция.
   ОЧЕНЬ дружат. Это прямо-таки бросается в глаза.
   Дамы Грин-Вэлли прошли отличную жизненную школу Они прекрасно знали, когда и чью сторону следует занимать. Петиция Хоул была достойным противником миссис Бримуорти, так что голоса были поделены поровну. Надвигалась буря, и под ее прикрытием Гортензия и Мэри торопливо распрощались с обоими Уиллингтонами и юркнули в калитку.
   Мэри с наслаждением рухнула в свою постель и проспала до полудня. Разбудил ее голос Гортензии, о чем-то споривший с Харли. Тот возражал, но как-то безнадежно.
   – ., пусть едет. Он должен покончить с этим, вот и все. Ну да, да, можно просто послать письмо с просьбой об увольнении, можно спрятаться у тебя на холме – и что дальше? Им с девочкой здесь жить. Или ты хочешь, чтобы они удрали из родных мест?
   – Горти, я разве говорю чего? Просто боязно мне. Он ведь первый день, как спит нормально, вот прям по приходе и завалился! А,тут это письмо. Я уж и над паром хотел подержать, да струхнул. Билли ведь легавый, сразу поймет, что я лазил в конверт.
   – Отдай ему письмо и спроси, в чем там дело. Ой, Харли Уиллингтон, не знала я, что ты такой нерешительный теленок!
   Мэри торопливо натянула футболку и джинсы, задержалась на миг перед зеркалом, осторожно провела пальцами по груди… Здесь несколько часов назад покоилась голова Билла. Ее любимого. Ее единственного.
   Она слегка покраснела и бросилась вниз.
   Гортензия расхаживала по дорожке, Харли сидел на ступеньках. При виде Мэри он просиял.
   – Проснулась, коза? А мой спит до сих пор.
   Вылечила ты его.
   – Я очень на это надеюсь. А что за письмо?
   Я случайно услышала наверху…
   Гортензия фыркнула.
   – Ха! Случайно! Ладно врать-то. Из Лондона письмо, официальное. Со штампом Скотланд-Ярда. Харли его спрятал и теперь гадает, отдавать его Биллу или нет.
   – Дядя Харли, конечно отдавать! Ведь Билл ждет решения…
   – Так-то оно так, дочка, да ведь смотря какое решение.
   – Любое! Ему нужно покончить с этой историей, освободиться от этого раз и навсегда.
   Отдавайте и не сомневайтесь. Хотите, я отдам?
   – Хочу!
   – Еще чего! У, старый браконьер! Ты, значит, письмо спер, а она должна отвечать?
   – А мы не скажем, что я его спер…
   Мэри взяла письмо и направилась к калитке…
   Позади нее разгоралась война насмерть. Девушка с улыбкой слушала доносившиеся до нее фразы и вспоминала бабушку Аманду. Как они ругались с Гортензией! Гомер и Шекспир обзавидовались бы!
   – Ох, и вредная же ты бабка, Горти Вейл!
   – А ты дед, сто лет в обед, обалдуй и пьяница. Нахлестался сегодня ночью своих декоктов, а теперь робеешь.
   – Да ты ж со мной пила!
   – Я? Да что это ты такое говоришь, Харли Уиллингтон! Сколько я выпила? А ты сколько?
   – Да уж выпила…
   – Попрекаешь, значит? Скопидом несчастный!
   – Это я-то скопидом?…
   Мэри усмехнулась и торопливо направилась к дому на холме.
   Билл читал письмо, сигарета дотлевала у него в пальцах, а Мэри сидела напротив за столом и терпеливо ждала.
   Лицо Билла не выражало абсолютно ничего, только скулы немного заострились. Дочитав и перечитав, он протянул листок бумаги Мэри.
   – Я не понимаю, Билл. Тут очень много каких-то номеров…
   – Это номер уголовного дела, номер моего личного дела, ну и всякие исходящие-входящие. Смысл в том, что расследование закончено, и меня приглашают явиться для оглашения решения комиссии. Если не явлюсь, пришлют письменно, еще через пару недель.
   – А если поедешь сам?
   – Тогда завтра. Может, послезавтра.
   – Поезжай.
   Он вскинул на нее серые, тревожные глаза.
   – Ты считаешь?
   – Конечно. И думать нечего. Покончишь со всем этим раз и навсегда. Примешь решение.
   – Мэри… А ты?
   – Что?
   – Какое решение примешь ты?
   Она склонила голову на плечо, обласкала шоколадным взглядом, улыбнулась.
   – Я приму любое ТВОЕ решение, Билл.
   – Если меня оставят на службе…
   – Значит, поеду за тобой. Впрочем, ты меня еще никуда не звал.
   Билл задохнулся, словно воздух стал стеной, в которую он врезался.
   – Мэри, я ведь… Черт, ну что ж я за идиот, в самом деле! Мэри!
   – Что, Билл?
   – Ты выйдешь за меня замуж?
   – Да.
   Она встала, обошла стол, положила руки на плечи Биллу. Сказала спокойно и тихо:
   – Я выйду за тебя замуж, Билл. Прямо сейчас. Здесь. Пойдем.
   Она повела его в сад. Билл шел, чувствуя, как стучит в висках сердце, как дыхание то и дело сбивается, как горит в жилах серебряным огнем кровь.
   Маленькая женщина с искристыми глазами вела его за собой, и впервые за много лет он чувствовал себя счастливым и немного испуганным. Он боялся только одного – причинить ей боль. Обидеть неловкостью. Испугать резкостью. Он слишком долго жил в жестоком мире мужчин, чтобы вот так, сразу и насовсем поверить в счастье.
   Трава оплетала им ноги. Птицы пели над головами. Цветы обволакивали ароматом.
   Их собственный маленький Эдем звал своих Адама и Еву. Потому что во все времена это бывает впервые, когда нет никого и ничего вокруг, есть только ты и я.
   Я люблю тебя, говоришь ты.
   Я люблю тебя, отвечаю я.
   Иначе мир давно остановился бы.
   Харли пил чай, Гортензия отдыхала. Спор вымотал обоих, тем более что и спорили-то ни о чем. Теперь двое стариков наслаждались тишиной и покоем. Как выяснилось, очень недолгим.
   Дотти Хоул тенью проскользнула в калитку.
   Не поднимая глаз, поздоровалась с Харли, а потом умоляюще взглянула на Гортензию. Во взгляде девушки было столько отчаяния и тоски, что Гортензия прикусила язык и удержалась от ядовитого замечания. Молча кивнула в сторону дома и сама пошла вперед.
   В маленькой беленькой комнатке Гортензии царил стерильный порядок операционной. Хрустящие кружева салфеток, безупречная белизна покрывала на узкой кровати. В высокой голубой вазе три белых розы. Окно было раскрыто, и ветерок шевелил страницы книги, оставленной на маленьком столике у подоконника.
   Дотти остановилась на пороге. Румянец полыхал заревом на нежных щеках, в голубых глазах стояли слезы. Гортензия опустилась в кресло и пытливо взглянула на подружку своей внучки. Ее, как и большинство молодых людей Грин-Вэлли, Гортензия знала с самого детства.
   То есть, с самого появления на свет Божий.
   Знала – и в глубине души любила.
   – Ну что с тобой? От матери влетело? Помиритесь.
   – Я хотела… Мне нужно с вами поговорить, миссис Вейл.
   – Заходи и садись. В такой позе только деньги занимают, да и то, когда знают, что это бесполезно. Садись, говорю!
   Дотти слабо пискнула и торопливо уселась на край табуретки. Помолчала, а потом тихо спросила, не поднимая глаз:
   – Миссис Вейл, скажите, а если в первый раз…, и никак…, ничего… Это очень опасно?
   Гортензия поразмыслила немного и с подозрением уставилась на Дотти.
   – Что ты имеешь в виду, балаболка? Что именно в первый раз? Устроилась на работу?
   Проглотила муху с супом? Сломала ноготь?…
   О Господи!!! Дотти? Посмотри на меня, детка!
   Ты имеешь в виду то же, что и я? То есть, я думаю о том же, о чем ты меня спросила? Ты и Ник… Вы, вместо того, чтобы искать Мэри…
   Юные герои, за ноги вашу мамашу!
   Дотти разразилась слезами, но тут же взяла себя в руки и гундосым до ужаса голосом рассказала все.
   – Мы пошли сразу к реке. Ник был в ужасном состоянии. Правда, не смейтесь. Ему ведь очень тяжело, миссис Вейл. Над ним все смеются, а хвалят его только старые грымзы, вроде Бримуортихи. Так всю жизнь было, и в школе тоже. Он никогда толком не веселился, не играл.
   Миссис Грейсон заставляла его только учиться.
   Я знаю, мы ведь с ним дружили в детстве. Он мне жаловался…, нет, не на маму, а так, на жизнь.
   Он Мэри очень любит, миссис Вейл. Он так переживал, что она ушла, все звал ее, а потом мы услышали голоса и смех, противный такой… пьяный. Это О'Рейли с дружками у костра сидели. Я вдруг представила, что будет, если они нас сейчас заметят, зажала Нику рот, стала его тащить подальше, но те ребята все равно услышали. Они стали разные гадости говорить и пошли нас искать. Я не могла быстро идти, ногу подвернула, и тогда мы спрятались…
   Гортензия кивнула.
   – Правильно сделали. С О'Рейли и его дружками надо встречаться, только имея при себе берданку. Дальше, девочка. И не сопи, вон там салфетки.
   – Спасибо. В общем, мы спрятались. В копну сена. А они ходили рядом. Совсем близко. Мы их могли рукой достать. Я зажмурилась от страха, а Ник дрожал, но молчал. Потом они ушли, и я заревела, вы же знаете, какая я нервная насчет всяких ужасов. А Ник меня обнял, стал утешать, говорил, что все позади и мы сейчас пойдем домой, он не даст меня в обиду… Миссис Вейл, он так говорил, что я вдруг представила, это он не Мэри, а меня любит. И я его поцеловала. И еще раз поцеловала, а потом он меня тоже поцеловал, в общем, так странно все получилось… Я не знаю, что теперь делать! Ведь Мэри моя лучшая подруга, а я с Ником… Мы…
   – Успокойся, кому говорят. Если ты о моральной стороне дела, то забудь. Мэри за Ника не выходит. Она его не любит.
   – Но ведь…
   – Если хочешь знать мое мнение, она скоро выйдет за молодого Уиллингтона – если не будет дурой и не станет слушать его терзания и сомнения. Ник Грейсон может считать себя совершенно свободным.
   Дотти прижала стиснутые кулачки к груди.
   – Миссис Вейл! Так это правда? Господи…
   Но ведь Ник об этом не знает.
   – Ну рано или поздно он об этом узнает, можешь не сомневаться. Так, что еще?
   Дотти покраснела и опустила голову.
   – Я же и спросила… Если в первый раз и никак не…, ну то есть…
   – Без презерватива?
   Дотти чуть не свалилась со стула от смущения. Гортензия с искренним изумлением смотрела на эту симпатичную, вполне современную деваху, которая едва не теряла сознание при произнесении вполне приличного слова.
   – Дотти, детка, я ведь не выругалась, насколько я понимаю. Презерватив – официальное название резинового изделия, которым пользуются уже не первое столетие миллионы людей. Ты что, никогда не покупала в аптеках… ах, да. Первый раз, значит… Так что тебя волнует? Ник – парень вполне чистоплотный и приличный, не думаю, чтобы у него было много подозрительных связей…
   – Миссис Вейл! Что вы такое говорите! Я имею в виду совсем не это. Я имею в виду… А вдруг я беременная?!
   Гортензия сначала опешила, а потом разразилась хохотом.
   – Ой, не могу… Они учатся в школах, ездят на машинах, магнитофоны всякие покупают, а простейших, самых элементарных вещей не знают! Нет, милая, не плачь. СЕЙЧАС ты не беременна. Процент вероятности довольно высок, но все зависит от… Да мало ли, от чего зависит. Иди домой, умой мордашку и поговори с Ником. Ты ведь влюблена в него, верно?
   Ну так и скажи ему об этом.
   – Но разве девушка может первой…
   – Если эта девушка только что провела с ним ночь в одном стогу – может. Поверь мне.
   Дотти слабо улыбнулась, встала, пошла к двери, но уже на пороге обернулась.
   – Миссис Вейл, а может быть, на всякий случай вы порекомендуете мне какое-нибудь средство…, лекарство…, ведь еще не поздно…
   Лицо Гортензии потемнело.
   – Иди отсюда, Дороти Хоул! И не смей даже думать об этом. Если б ты видела, как воют несчастные женщины в кабинетах у врачей, как умоляют дать им совсем другое средство! Чтобы родить! А не могут, потому что в юности сваляли самого большого дурака. Никогда я тебе не присоветую такого средства, Дотти, слышишь?
   Уйди с моих глаз, чтоб я тебя не видела.
   Уже у калитки Дотти нагнал суровый оклик старой акушерки.
   – И если что надо будет – заходи!