Крапивин Владислав Петрович. Дырчатая Луна

   Может, на том бы и порешили. Но тут-то и сунулся Вязников. Махая длинными ресницами, он сообщил:
   – Надо говорить не «Нос», а «Гулькин Нос». Потому что от горшка два вершка.
   Маленький – это ведь не значит боязливее всех.
   – Вот как тресну по кумполу! Думаешь, если длинный, значит, умнее других?!
   Вязников заулыбался, отошел и сказал издалека:
   – Сперва подрасти… Скоро ли из Гулькина Носа превратишься в Большой Нос, как у Буратино?
   В тот же день Вязников на гараже нарисовал мерную черту, лопоухого маленького Носова и написал крупными буквами: «Гулькин Нос расти до звезд». Грамотно написал, только запятую перед обращением и восклицательный знак не поставил, потому что знаки препинания тогда еще не проходили.
   После этого Носов и Вязников подрались. И водили их в учительскую. И там воспитывали. И грузная (и вроде бы грозная) директорша Нина Владимировна сказала, что больше виноват все-таки Вязников: это ведь он сделал глупый и обидный рисунок. Пусть он пообещает больше так не поступать.
   Вязников уже тогда, в первом классе, был ехиден и (надо признать) смел. Он объяснил, что не обижает Носова, а заботится, чтобы тот рос поскорее. И каждый год седьмого сентября он будет на гараже отмечать, насколько Носов вытянулся.
   Нина Владимировна покусала губы и предупредила, что если такое повторится, Вязникову придется плохо. У него вызовут родителей, и те, конечно, всыплют милому сыну по первое число. Вязников гордо возразил, что ему никогда не всыплют. Нина Владимировна сказала, что жаль. И велела ему и Носову идти на уроки. Решила, что до следующего сентября все забудется.
   В классе Лесь и Вязников подрались еще раз, но уже чуть-чуть, потому что Глухарь их растащил.
   Вязников, смеясь красивыми глазами, сообщил, что все равно каждый сентябрь будет отмечать, как Гулькин Нос подрос.
   – Только попробуй, – сказал Лесь.
   Вязников сказал, что через год обязательно попробует. Мало того, он разъяснил первоклассникам, что «гулька» – это означает «шишка» или «волдырь». И сослался на знаменитый словарь русского ученого Доля. Папа у Вязникова был профессор.
   У Леся папы не было, но был дядя Сима. Он и мама недавно поженились. Дядя Сима работал не профессором, а наладчиком электронных систем на морских судах, толковых словарей у него не водилось. Но от деда в доме осталось много самых разных старых книг, и среди них (вот совпадение!) – тоже словарь Даля! В четырех томах! Лесь открыл первый том, на букве «Г» отыскал слово «Гулька» и с горечью убедился, что Вязников прав.
   Волдырь – штука мелкая. Значит, нос у волдыря (если он имеется) – вовсе малютка. Обидно вдвойне. Единственное, что мог сделать Лесь, это на следующий день сказать Вязникову:
   – Если гулькин нос – крошечный, зачем ты нарисовал меня с таким длинным? Сам не соображаешь своими профессорскими мозгами, что делаешь.
   – Соображаю. Это для выразительности, – ответил находчивый и образованный Вязников и опять заулыбался.
   Если бы Вязников улыбался по другому поводу, он мог бы даже показаться симпатичным. Но сейчас Лесь отошел и пообещал себе, что никогда не будет разговаривать с Вязниковым. И не будет иметь с ним никаких дел.
   Так оно и тянулось целый год. Плохо только, что прозвище Гулькин Нос прилипло к Лесю. Потом оно, правда, превратилось просто в «Гулькина», и от этого было уже никуда не деться. Получилось, что вроде еще одна фамилия. Многие потом и забыли, почему Лесь Носов – Гулькин. Однако сам Лесь не забыл и Вязникову не простил.
   Не забыл и сам Вязников. На следующий год, тоже седьмого сентября, он выполнил обещание: снова изобразил на гараже Леся и сделал надпись: «Гулькин Нос чуть-чуть подрос».
   Опять пришлось драться: надо было защищать свой авторитет. Растащили их быстро, и снова был разбор в учительской.
   И в третьем классе – та же история.
   Весь учебный год потом Лесь и Вязников опять будто не замечали друг друга, лишь иногда поглядывали молча. Но о своем обещании коварный Вязников помнил твердо. Вот и сегодня…
   Боже мой, неужели так и жить до десятого класса?
   Вязников стоял с выжидательной улыбкой и трогал у ворота черный бантик-бабочку. Да-да, он пришел с бабочкой, как просила Океана Тарасовна. Кроме него только еще один из мальчишек надел черный галстучек – тихий и всегда послушный Валерик Греев. Да и то у Валерика была не бабочка, а обычный галстук, переделанный из офицерского, военно-морского.
   А гибкий улыбчивый Вязников со своей аккуратной прической и бантиком был похож на официанта. Об этом Лесь подумал с некоторым удовольствием. Но мельком. Надо было делать дело. Желая все решить поскорее, Лесь нагнулся, выставил над головой два кулака и без слов ринулся на Вязникова – чтобы макушкой стукнуть его в пузо, а кулаками (если повезет) поставить синяки под каждым глазом. Кое-что удалось – за счет стремительности. Но и Вязников успел взмахом снизу вверх зацепить нос Гулькина. И когда Лесь выпрямился и помотал головой, жалостливая Любка Ткачук сказала:
   – Ой, Лесь, у тебя капает…
   На белую рубашку падали из носа красные градины.
   «А ничуть не больно», – молча удивился Лесь. Взглянул на Вязникова. Тот морщился и прижимал руки к животу. «Сам виноват», – подумал Лесь без особом радости, но с некоторым удовлетворением. И подумал еще: «А как в такой рубашке на урок-то?»
   Тут его и Вязникова взяли за плечи крепкие ладони Виктора Максимовича, учителя географии, который сегодня поставил Лесю пятерку за хорошее знание карты. Сейчас Виктор Максимович был дежурный педагог.
   – Поединок окончен? Прошу господ дуэлянтов в учительскую.
   – У него капает, – опять сказала Люба Ткачук. Остальные сочувственно дышали вокруг.
   – Что?.. Ах, да. Ну-ка, намочите мой платок.
   Сбегали, намочили. Дали Лесю. И он пошел в учительскую, прижимая к носу влажную ткань.
   Потом он минут пять посидел в прохладной учительской – с запрокинутой головой и платком на лице. Это было даже приятно.
   – Ну что, Носов, – сказала наконец Нина Владимировна. – Все еще капает?
   – Кажется, нет… – Лесь встал и посопел.
   – Очень хорошо… Ну, что же теперь с тобой делать?
   – В каком смысле? – сказал Лесь.
   Виктор Максимович хмыкнул. Оксана Тарасовна тихонько застонала. Две молоденькие учительницы – музыки и рисования – весело переглянулись.
   – А в том смысле, Носов, – охотно разъяснила директор, – что ты устроил драку, грубо нарушил дисциплину и теперь я вынуждена принять решительные меры.
   – Зачем? – спросил Лесь, посопев (нос, кажется, припух).
   – Затем, чтобы впредь такие безобразия не повторялись.
   – Пускай не рисует, не будет и повторений, – ответствовал Лесь, ощущая полную правоту.
   – Вязников, конечно, тоже виноват, – вмешалась Оксана Тарасовна. – Однако начал ты! Зачем выяснять отношения кулаками?
   Лесь посопел опять и разъяснил:
   – Я, собственно, головой…
   – Головой ты ему попал в корпус, – уточнил Виктор Максимович. – А синяк под его глазом – несомненный след кулака.
   – Да? – с интересом откликнулся Лесь. – А где он?
   – Я же говорю: под глазом.
   – Вязников где? Отчего со мной с одним разбираются?
   – А оттого, голубчик, что твой… соперник направлен стирать со стены свое художество, – сообщила Нина Владимировна. – Не волнуйся, отвечать будете оба по справедливости.
   – Это совершенно бессмысленно, – сказал Лесь с некоторым сочувствием к Вязникову. – Уголь от белой стенки не оттереть, придется закрашивать.
   – С этим мы разберемся, – добавила строгости директорша. – Ты лучше скажи: с тобой что делать?
   – Что хотите, – откликнулся Лесь со спокойствием плененного героя, который успел совершить задуманный подвиг.
   – Чего уж тут делать-то, – заметил Виктор Максимович. – И так собственным носом поплатился человек. Можно сказать, искупил кровью.
   «Музыкантша» и «художница» хихикнули и опасливо глянули на директоршу. Будто школьницы. Оксана Тарасовна (тоже еще молодая, но более опытная) сказала опять со стоном:
   – Но как он будет сидеть на открытом уроке? Там мои коллеги из пединститута, речь пойдет об эстетическом воспитании, а он в таком виде…
   Лесь опасливо тронул нос:
   – Очень распух?
   – В порядке твой нос! Но рубашка !
   Лесь вспомнил, глянул себе на грудь. Мамочка! Десяток бурых пятен.
   – Да-а… – тихонько вздохнул он.
   – Вот тебе и да! Марш домой и переоденься. На этот урок не попадешь, но хотя бы придешь на пятый, на музыку.
   Лесь бросил взгляд на «музыкантшу»:
   – Я, наверно, не успею.
   – Значит, будешь прогуливать да завтра. По собственной вине, – сообщила Оксана Тарасовна.
   – А завтра воскресенье.
   – Ты надо мной издеваешься, да?
   – Отнюдь, – сказал Лесь.
   – Брысь отсюда, – печально велела Оксана Тарасовна.
   – Виктор Максимович, платок я выстираю и в понедельник принесу, – с достоинством проговорил Лесь.
   – Буду весьма признателен.
   – До свидания. – И, трогая нос, Лесь покинул учительскую.
   – Вот сокровище растет, – сказала ему вслед утомленная педагогическими заботами Нина Владимировна. – Господи, скоро ли на пенсию?
   – Он знаете на кого похож? – весело вмешалась «музыкантша». – На маленького бродягу-скрипача из фильма «Солнце Неаполя». Есть там такой персонаж, дитя итальянских улиц.
   – Не итальянских улиц, а здешней окраины, – проворчала Нина Владимировна. – И не скрипач, а хулиган. Сорванец из Французской слободки…
   – Ну, не скажите, – возразил Виктор Максимович. – Иногда сквозь сорванца проглядывает этакий… лицеист. Возьмите его эти «отчего» вместо «почему» или «отнюдь» и так далее… Кстати, дед его был знаменитый местный краевед и умелец, очень образованный человек…
   – Все они образованные, – не сдалась директор, – только сладу нет. Этот Вязников – вообще профессорский сын, а что себе позволяет! Зачем он изводит Носова? Бессовестный…
   – Совершенно бессовестный, – грустно согласилась Оксана Тарасовна. – Зарезал меня без ножа. Его ведь теперь тоже нельзя на урок пускать с таким синячищем! А я так на этого Вязникова надеялась. Он и отвечает всегда прекрасно, и один из всех с бабочкой пришел… Ой, Нина Владимировна, я побежала, гости уже в классе, наверное…
   – Ни пуха ни пера… Знаю, знаю, куда идти… А с этим Носовым вы все-таки еще побеседуйте после пятого урока.
   – Думаете, он сегодня вернется в школу? Наверняка усвистал на берег и будет купаться до обеда. Смывать горести и заботы. Ох, до чего я ему завидую…

Лейденская банка

   Оксана Тарасовна была, конечно, права, домой Лесь не пошел. Он заскочил в класс, ухватил ранец и отправился к морю. Неожиданный подарок судьбы – два часа свободы – очень улучшили его настроение.
   Еще больше настроение повысилось, когда в гуще сухого бурьяна Лесь нашел желтый флажок с черным кругом.
   Потом Лесь побеседовал с незнакомой девочкой, но почти сразу о ней забыл. Пошел по берегу и сквозь пролом в стене пробрался на территорию Заповедника.
   Здесь был тот же берег, то же море, но мир был другим. От него веяло древностью. Лесь ощущал это не только душой, но и каждой клеточкой кожи – так же, как солнечное тепло и мохнатое касание морского ветерка. Запах сладковато-горьких трав и нагретых камней тоже был запахом тысячелетней старины. Камни были остатками храмов и крепостных башен.
   Лесь доверчиво растворялся в окружающей его ласковой древности. И этому чувству не мешали даже пестрые группы туристов, которые бродили среди развалин в сопровождении энергичных тетенек с мегафонами. Впрочем, туристов было немного. И к тому же Лесь знал, чувствовал, что за невидимой, но близкой гранью лежат совсем пустые Безлюдные пространства…
   Лесь миновал остатки базилики с редкими колоннами из пыльно-белого мрамора. Здесь берег стал ниже, обрыв превратился в отдельные скалы, которые теперь стояли поодаль от моря. А у самой воды тянулась полоса галечника, густо заваленная желтыми, обкатанными прибоем глыбами.
   На галечнике было немало купальщиков-загоральщиков и аквалангистов – несмотря на прибитое к столбу объявление, что купаться и нырять в водах Заповедника совершенно категорически запрещено и наказывается такое безобразие штрафом.
   Лесь с удовольствием ступал босыми ногами по гладким голышам и пористым валунам. Поглядывал на тех, кто нежился на этом нелегальном пляже.
   Два бородатых парня и девушка разложили на пестром платке всякую снедь: помидоры, копченую скумбрию, арбуз, батон. Парни, капая на бороды и блестя очками, по очереди пили пиво из блестящей заграничной банки. Лесь пригляделся. Заволновался.
   Он подошел, встал на шатком камне, покачался с вежливо-выжидательным видом. На него посмотрели. Девушка была симпатичная. Парни – тоже. Этакие молодые люди «научного» вида. Лесь наклонил к плечу голову:
   – Скажите, пожалуйста. Когда вы допьете пиво, банка будет вам еще нужна? Или нет?
   – А тебе зачем? Для коллекции? – понимающе спросил парень, чья борода была с рыжим отливом.
   А девушка сморщила облупленный носик:
   – Это противно, когда дети собирают пивные банки.
   – Мне не для коллекции. – Лесь давно уже знал, что отсутствие хитрости (если только без нее можно обойтись) очень помогает в общении с людьми. – Для научного опыта. Хочу сделать энергонакопитель.
   – Что-что? – это уже все трое, с веселым любопытством.
   Лесь терпеливо объяснил:
   – Накопитель энергии. Вы, может быть, слышали, что бывают такие особые банки, называются «лейденские». В них можно накапливать электричество. А здесь вот тоже написано: «Город Лейден». Я такую давно ищу… – Лесь присел на корточки, пальцем коснулся золотистой жести.
   Парни и девушка переглянулись. Рыжеватый хохотнул, но поперхнулся и объяснил с излишней серьезностью:
   – В твоих словах немало логики. Но, видишь ли, «лейденская банка» кое-чем отличается от пивной. Это прообраз нынешних конденсаторов, в ней особое устройство и…
   – Я знаю! Но ведь и ваша банка – лейденская. Из Лейдена! Название тоже кое-что значит!
   Они опять переглянулись, покусали губы. Парень с бородкой цвета пакли сказал девушке:
   – Светочка, это проблема для тебя, ты филолог… – Потом повернулся к Лесю: – Ты, видимо, исходишь из евангельской формулы «В начале было слово»?
   – В известной степени, – согласился Лесь.
   – Гм… И ты уверен, что с помощью слова можно изменить суть предмета? То есть одну вещь превратить в другую?
   – В известной степени…
   Девушка села прямо, поправила голубенький мини-купальник и прошептала:
   – Уникальный ребенок.
   Тот, что с бородкой-паклей, воздвигнул на лоб очки.
   – Следовательно, юноша, вы утверждаете, что если мы этот участок суши, на котором находимся, назовем Берегом Слоновой Кости, то можем оказаться в Африке?
   – В известной степени, – ввернул рыжеватый, но опять поперхнулся. Под взглядом Светочки.
   Лесь вполне убежденно объяснил:
   – В каких-то случаях может случиться и это…
   Светочка отобрала у рыжеватого банку, вытряхнула в себя остатки пива и протянула посуду Лесю. Он сказал искренне:
   – Большое вам спасибо.
   – Пожалуйста… А зачем у тебя нитка на пальце?
   – Для колдовства. Это особая нитка… Кстати, вы не знаете, как называется этот палец? Вот этот – большой, этот – средний, а вот этот?
   – М-м-мм… – сказала девушка и глянула на парней.
   Те зачесали бороды.
   – Эх вы, бакалавры, – укорила их Светочка. – Один ребенок за минуту озадачил вас массой проблем.
   – Мы глубоко осознаём свое невежество, – покаялся рыжеватый.
   А его приятель спросил серьезно:
   – Энергонакопитель, надеюсь, послужит добрым делам?
   – Да. Для других он не приспособлен.
   После этого Лесь еще раз сказал «спасибо» и опять зашагал по камням. Шел неторопливо и успел услышать обрывок разговора: «Любопытное дитя. И взгляд какой-то особый…» – это Светочка. «А ну-ка, скажем хором: «Здесь Берег Слоновой Кости»… – это рыжеватый. «Ты с ума сошел! Там жара и пустыня!» – это опять девушка. Она, без сомнения, самая умная из троих.
   А банка была замечательная! Золотистая, с рыцарским замком, с узорчатыми буквами, которые называются «готические». С маленьким словом «Leiden» у ободка. Та самая, нужная!
   Лесь даже испытал что-то вроде благодарности к Вязникову. Из-за него ведь его, Леся, отправили с уроков. Не случись этого, не было бы и банки!
 
   Посреди каменистой, окруженной зарослями дрока площадки подымалась мраморная колонна. Невысокая, с темными прожилками, с квадратной капителью, на которой угадывался выпуклый крест. Когда-то она вместе с другими колоннами подпирала церковный свод, а сейчас одиноко стояла на остатках фундамента.
   Чтобы не было колонне так одиноко, студенты-археологи придумали для нее работу. Из оранжевых черепков от старинных горшков и амфор они выложили большой круг и цифры – получились солнечные часы, и тень от колонны стала стрелкой.
   Лесь успел вовремя. Тень правым краем почти подобралась к двенадцати. Еще самую чуточку… Лесь дождался и глянул вдоль темной полосы – на число «12», а потом дальше. Впереди поднимался двухметровый каменный гребень – остатки стены внутренней цитадели. К нему были привалены плиты известняка. Между известняком и каменной кладкой – никакого просвета. Но никакого – это если просто так смотреть. А если точно в полдень, видна между плитой и стеной черная щель. Такая, чтобы как раз протиснуться мальчишке. Главное – успеть.
   Лесь промчался через солнечный циферблат и, цепляясь ранцем, толкнул себя в тесное пространство.
   Он обнаружил этот проход еще в июне. И понял, что сделал настоящее открытие. Правда, загадку прохода Лесь до конца не разгадал до сих пор, ну да ладно! Главное, что проход есть . И что он ведет в его, Леся, бухту.
   С минуту Лесь шагал, касаясь локтями и ранцем высоких стен, от которых веяло нездешней прохладой. Солнце сюда не проникало. Высоко вверху, в щели, небо синело чисто и резко. Камни порой загромождали тропинку. Потом тропинка превратилась в узкую, с неровными ступенями лестницу. Она делала резкие повороты. И наконец вывела на крошечный галечный пляж.
   Здесь было совершенно пусто. Крутые зубчатые скалы обступали пляж, вдавались с двух сторон в море и образовывали очень маленькую, зажатую в обрывах бухту.
   Лесь называл ее «Бухта, О Которой Никто Не Знает».
   Одиночество ничуть не пугало. Лесь ощущал радостную свободу. Это был его собственный мир. Ни один человек не мог сюда попасть, Лесь давно в этом убедился.
   Солнце почти отвесно светило сквозь нависшие скальные зубцы, нагревало гальку и камни. Среди беспорядочных каменных обломков лежала чуть наклонная ровная глыба – настоящий лежак шириною метра полтора. Теплый, как печь.
   Лесь посидел на глыбе, отдыхая, улыбнулся своей бухте, своему морю, которое виднелось среди скал и тоже было пустым – до горизонта.
   Посидев, он вошел по колено в море, набрал воды в «лейденскую» банку, прополоскал ее. Это чтобы лучу, пойманному в накопитель, не было противно от пивного запаха.
   Затем Лесь сбросил с себя все, что еще на нем было, – никто же не видит. Забрался на камень, обмываемый мелкой волной. И бултыхнулся в воду, ушел в нее с головой.
   Он безбоязненно отдался ласковому морю. Оно качало его в зеленоватой глубине, щекотало солеными мурашками.
   Лесь понырял с открытыми глазами. Раздвинул груду водорослей и пугнул обросшего ракушками краба-великана. Погнался за стайкой крошечных ставрид. Осторожно тронул мягкую макушку медузы. Посмотрел сквозь волнистую поверхность на солнце. Оно – жидкое, сверкающее – качалось на волнах, растекалось.
   Лесь всплыл, тоже закачался на волнах, лежа на спине.
 

Непрошеная гостья

   Наконец, Лесь ощутил озноб – сигнал, что пора вылезать из воды. И решил окунуться напоследок. Подождал волну, ушел под нее головой, сделал в глубине кульбит, встал на камни по грудь в воде, обернулся к берегу… И буквально обалдел.
   На берегу стояла девочка.
   Та самая, с которой он недавно спорил о сигнальном флаге. В красных гольфах, в коричневом платьице с черным передником. Круглолицая, с темными кудряшками, перехваченными красной пластмассовой скобкой. С малиновым ранцем за плечами. Она стояла неподвижно, скованно как-то, и смотрела на Леся.
   Звонким от возмущения голосом Лесь крикнул:
   – Чего тебе здесь надо?
   Она склонила к плечу голову и сказала независимо:
   – Как чего? Где хочу, там гуляю.
   Лесь мигом ощутил, что независимость эта напускная и девчонка побаивается. Но не смягчился. Потому что был в дурацком положении. Потребовал:
   – Иди отсюда.
   И тут же понял, что идти ей теперь некуда.
   Девчонка сделала еще более независимое лицо:
   – Чего ты раскомандовался? Ты хозяин тут, что ли?