Если ориентироваться не на антисталинские мифы, а на объективные мемуарные свидетельства и на документы, в том числе и на стенограммы, фиксирующие реакцию Сталина на те или иные речи и т. д., то не так уж и сложно понять, что Сталин был не нетерпим, как в этом уверяют его недоброжелатели, а, напротив, терпим. Да, представьте себе, он был явно терпим к проступкам и даже серьезным грехам товарищей, если надеялся на то, что товарищи выправятся. Бил он только неисправимых, и то не сразу. Но уж если бил, то – крепко.
   Однако без унижения человеческого достоинства тех, кого приходилось бить. Причиной была несомненная высокая внутренняя культура и самодисциплина. Малоизвестная деталь: одна из дочерей Льва Толстого уже в эмиграции (уехала из СССР на время, осталась за границей навсегда) написала мемуары. И в них, рассказывая о своей встрече со Сталиным, она отмечала его «совершенно небольшевистскую вежливость». Впрочем, о вежливости и сдержанности Сталина писали многие.
   Не влиянию ли ленинской критики обязан был Сталин этой своей почти безграничной сдержанностью, которую лишь в редких случаях опрокидывал его кавказский темперамент? Весьма вероятно – да! Ведь, вскипая, Сталину достаточно было вспомнить слова Ленина, чтобы удержать себя в руках.
   Походить на Ленина – не копируя его, конечно, а развивая лучшие в себе свойства, присущие Ленину, – это для Сталина, вне сомнений, было рабочим правилом всю его жизнь после смерти Ленина.
   Да и могло ли быть для Сталина иначе?
   Однажды мне попался на глаза некий очерк эсера Виктора Чернова, политического оппонента Ленина и Сталина, об одном из них. Я приведу цитату из этого очерка, а к кому из двух она относится, пусть читатель пока догадывается сам:
   «Счастливая целостность его натуры и сильный жизненный инстинкт… делали из него какого-то духовного «Ваньку-Встаньку». После всех неудач, ударов судьбы, поражений, даже… позора, он умел духовно выпрямляться… Его волевой темперамент был, как стальная пружина, которая тем сильнее «отдает», чем сильнее на нее нажимают. Это был сильный и крепкий политический боец…
   Он никогда не был блестящим фейерверком слов и образов… говорил он всегда не красно. Он бывал и неуклюж, и грубоват… он часто повторялся…но в этих повторениях, и в грубоватости, и в простоте была своя система и своя сила. Сквозь разжевывания… пробивалась живая, неугомонная волевая стихия, твердо шедшая к намеченной цели…
   Его… считали честолюбцем и властолюбцем; но он был лишь естественно, органически властен, он не мог не навязывать своей воли, потому что был сам «заряжен двойным зарядом» ее, и потому, что подчинять себе других для него было столь же естественно, как центральному светилу естественно притягивать в свою орбиту и заставлять вращаться вокруг себя меньшие по размеру планеты… Но… пышность и парадность не радовала его глаз; плебей по привычкам… он оставался прост и натурален в своем быту…
   Он был профессиональным борцом, он был политическим боксером на арене социальных распрей, и в этом смысле знал «одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть»: этой страстью была сама его профессия, сама борьба, само переливание своей воли в формы политических событий…»
   О ком это? Характеристика настолько подходит и Ленину и Сталину, что не раз предлагая коллегам угадать, о ком это было сказано, я слышал в ответ: «О Сталине, конечно!».
   Но это – отрывок из очерка Чернова «Ленин», опубликованного в эмигрантском журнале «Воля России» в марте 1924 года – сразу после смерти Ленина. И в конце этого очерка бывший министр земледелия во Временном правительстве и бывший председатель однодневного Учредительного собрания, писал:
   «Он умер. Его партия, возглавляемая людьми, которых он долго формовал по своему образу и подобию, людьми, которым легко быть его подражателями и столь же трудно – его продолжателями, уже в последнее время повторяла в своей коллективной судьбе его личную судьбу: становилась живым трупом…
   На свежей могиле учителя и вождя… она… произнесет обеты верности… завещанию учителя. А затем – погрузится в будни и подпадет опять под власть неумолимых законов размагничивания и распада».
   Так закончил свой очерк о Ленине эмигрант Чернов, и, говоря об «обетах верности», он имел в виду, вне сомнений, клятву Сталина над гробом Ленина. Однако жизнь еще раз опровергла Чернова – Сталин стал именно продолжателем Ленина, и вместо погружения в будни и распада Россия под руководством Сталина начала грандиозную, никогда ранее ей неведомую в подобных масштабах работу созидания.
   Причем Сталин, как и Ленин, был в этой работе универсален и вездесущ. Он продолжал Ленина и шел дальше, постоянно углубляя и совершенствуя свой управленческий универсализм. В подтверждение сказанного приведу лишь два примера…
   Горький оставил интересное свидетельство об уровне понимания Лениным специальных вопросов. В своем известном очерке 1924 года он писал:
   «Я предложил съездить ему (Ленину. – С.К.) в Главное артиллерийское управление посмотреть изобретенный одним большевиком, бывшим артиллеристом, аппарат, корректирующий стрельбу по аэропланам.
   – А что я в этом понимаю? – спросил он, но поехал. В сумрачной комнате… собралось человек семь хмурых генералов, все седые, усатые старики, ученые люди… Изобретатель начал объяснять… Ленин послушал его минуты… три… и начал спрашивать изобретателя так же свободно, как будто экзаменовал его по вопросам политики…
   Изобретатель и генералы оживленно объясняли ему, а на другой день изобретатель рассказывал мне:
   – Я сообщил моим генералам, что вы придете с товарищем. Но умолчал, кто товарищ. Они не узнали Ильича, да, вероятно, и не могли себе представить, что он явится без шума, без помпы, охраны. Спрашивают: это техник, профессор? Ленин? Страшно удивились – как? Не похоже! И – позвольте! – откуда он знает наши премудрости? Он ставил вопросы как человек технически сведущий! Мистификация! – Кажется, так и не поверили, что у них был именно Ленин…»
   Изобретателем, удивившим профессоров-артиллеристов, был, между прочим, Александр Михайлович Игнатьев (1879—1936). Большевик с 1903 года, он окончил Петербургский университет, после революции занимался изобретательской и научной работой, его самозатачивающийся резец был запатентован в США, Англии, Франции, Германии, Италии и Бельгии…
   Итак, Ленин был государственным деятелем нового типа еще и потому, что не только хорошо понимал значение научно-технической базы для развития общества, но и умел видеть ключевые чисто специальные моменты, а также и поддержать «техников».
   Сталин был его продолжателем и в этом, и продолжателем выдающимся. Он оказался и единственным из всех большевистских деятелей первого ряда с дореволюционным стажем, который приложил огромные усилия по самообразованию себя как технократа.
   Его базовое образование было чисто гуманитарным, да еще и с теологическим уклоном – духовная семинария. Затем он рос как революционер-интеллектуал, занимаясь опять-таки социальными, а не техническими проблемами. И так было до революции, которую Сталин встретил 38-летним, так было и в первые годы после революции – во время Гражданской войны и сразу после нее, когда почти все время Сталина было занято политической борьбой с троцкизмом и разного рода другими оппозициями.
   Тем не менее с началом технической реконструкции страны, с началом первых пятилеток, Сталин все более уверенно заявляет о себе как об универсальном руководителе, способном разбираться и в чисто технических вопросах на том уровне, на каком в них обязан разбираться компетентный деятель социалистического государства.
   С металлургами, с геологами, со строителями и машиностроителями он говорит на их языке и не просто понимает их, но нередко видит проблему лучше многих профессионалов.
   Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и в этом отношении отличались от Сталина в глубоко худшую сторону. После 1917 года они оказались во главе огромной державы с огромным комплексным потенциалом, державы, перед которой стояли грандиозные задачи научно-технического и технологического развития. Но даже после этого Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и те, кто к ним примыкал, исповедовали принципы подхода к специальным знаниям, мало отличающиеся от философии фонвизинского «недоросля» Митрофанушки, убежденного, что географию-де учить незачем, ибо извозчики и так куда надо довезут.
   Бухарин мог часами обсуждать со своей женой Лариной тонкости художественной манеры Кнута Гамсуна…
   А Сталин в это время осваивал учебник электротехники для монтеров. Хотя и в литературе разбирался – в той мере, в какой это требуется компетентному государственному лидеру.
   В итоге он удивлял конструкторов танков тем, что с ходу отсекал тупиковые варианты развития отечественных танков, а авиационных конструкторов восхищал тем, что поддерживал перспективные технические решения и – что еще более важно – тех, кто способен их выдвигать.
   Примеров здесь можно привести немало, начиная с классических воспоминаний авиаконструктора Яковлева, однако я обращусь к воспоминаниям лишь одного специалиста – конструктора артиллерийских систем Грабина. Герой Социалистического Труда, кавалер четырех орденов Ленина и лауреат четырех Сталинских премий, Василий Гаврилович Грабин – это целая эпоха в развитии советской артиллерии. Но, весьма вероятно, могло быть так, что Грабин не смог бы подняться, если бы не внимательное отношение Сталина к молодому конструктору.
   36-летний Грабин познакомился со Сталиным 14 июня 1935 года – на артиллерийском полигоне в ходе показа новой артиллерийской техники. Тогдашний законодатель мод в подходах к вооружениям – Тухачевский, ствольную артиллерию жаловал не очень и носился с глупейшей (если не сказать больше) идеей перевода всей (!!!) артиллерии на динамореактивный принцип. Будущие «безвинные жертвы сталинизма» из военного ведомства ему не возражали, а даже поддакивали.
   Однако новые ствольные системы создавались, и с ними захотел познакомиться Сталин, приехавший на полигон вместе с Молотовым, Ворошиловым, Орджоникидзе и другими.
   Была выставлена и новая пушка Грабина Ф-22. Но вышло так, что Грабин не получил возможности доложить о ней подробно, и вот как описывает дальнейшее сам Грабин:
   «Не было никакой возможности исправить положение, хоть уходи. В общем, горькие мысли прямо роились в моей усталой голове. Вдруг вижу, Сталин отделился от всей группы и направился в мою сторону…
   Сталин подошел к дощечке, на которой были выписаны данные о нашей «желтенькой» (пушка была окрашена в желтый цвет. – С.К.), остановился и стал внимательно знакомиться с ними.
   Я все еще стоял в стороне, затем подошел. Сталин обратился ко мне и стал задавать вопросы. Его интересовала дальность стрельбы, действие всех типов снарядов по цели, бронепробиваемость, подвижность, вес пушки, численность орудийного расчета, справится ли расчет с пушкой на огневой позиции и многое другое. Я отвечал. Долго длилась наша беседа, под конец Сталин сказал:
   – Красивая пушка, в нее можно влюбиться. Хорошо, что она и мощная и легкая…»
   Вскоре на совещании в Кремле судьба грабинской дивизионной пушки специального назначения была решена положительно. Сталин, вопреки мнению большинства военных, многие из которых были тогда «тухачевского» образца, лично дал ей «добро». Но более того – Сталин отверг тогда же негодный принцип универсализма и, по сути, определил тот концептуальный подход к развитию отечественных артиллерийских систем, который блестяще оправдал себя в ходе войны.
   Вот лишь один из чисто военных результатов сталинского решения 1935 года… День артиллериста (ныне – День ракетных войск и артиллерии) страна празднует 19 ноября. И празднует потому, что именно в этот день в 1942 году мощной артиллерийской подготовкой с участием более 15 тысяч орудий и минометов началось контрнаступление советских войск под Сталинградом.
   Для проведения этой переломной в ходе войны стратегической операции Ставка Верховного Главнокомандования передала под Сталинград 75 артиллерийских и минометных полков. «Точка» была поставлена в конце операции, когда 1 февраля 1943 года на головы окруженных немцев упал заключительный огневой русский тайфун… Синоптики тогда не дали ему никакого имени, но если бы необходимость в том возникла, то с учетом того, что тайфунам дают ласковые женские имена, этот «тайфун» по праву надо было бы назвать «Катюшей».
   Маршал Василий Иванович Казаков (тогда генерал-лейтенант), командовавший артиллерией Донского фронта, позднее вспоминал:
   «Ровно в 8 часов 30 минут заговорили тысячи наших орудий, минометов и «катюш»… Земля дрожала под ногами так, что наблюдать (! – С.К.) за полем боя в бинокль было совершенно невозможно: все плясало перед объективом. Пришлось без помощи приборов обозревать местность, кипевшую в море огня. 15 минут длился огневой налёт, и этого было достаточно… Враг не выдержал…»
   Как только огонь утих, к нашей передней линии потянулись сдающиеся немцы и румыны. Они твердили, что их «взяла артиллерия». Казаков писал:
   «Первый допрошенный пленный, еще не оправившийся от потрясения, сказал, что «во время огневого налета целые батальоны опускались на колени и молились Богу, прося о спасении от огня русской артиллерии»…»
   Артиллерия войны – это многолетний труд оружейников-артиллеристов до войны. И в том, что советская артиллерия была во время войны лучшей в мире, есть, как видим, и прямая заслуга Сталина не только как политического руководителя и организатора государственной работы, но и тонкого знатока специальных артиллерийских проблем!
   Как ему это удавалось? Что ж, однажды он сказал об этом сам – в узком товарищеском кругу на обеде после праздничной демонстрации 7 ноября 1940 года. В тот день Георгий Димитров сделал в своем дневнике запись, в которой зафиксировал и такие слова Сталина:
   «…Только при равных материальных силах мы можем победить, потому что опираемся на народ, народ с нами. Но для этого надо учиться, надо знать, надо уметь…
   С этим я сейчас каждый день занимаюсь, принимаю конструкторов и других специалистов…
   Но я один занимаюсь со всеми этими вопросами. Никто из вас об этом и не думает. Я стою один.
   Ведь я могу учиться, читать, следить каждый день; почему вы это не можете делать? Не любите учиться, самодовольно живете себе. Растрачиваете наследство Ленина…»
   В отличие от тех, кто проматывал наследие Ленина или пренебрегал им, Сталин показал себя достойным учеником Ленина. Достойным, в том числе и потому, что превзошел учителя в деле практического руководства самыми различными сторонами жизни огромной социалистической страны. Но при этом постоянно сверялся с Лениным, в том числе и публично.
   9 сентября 1940 года, на уже упоминавшемся мной ранее совещании в ЦК ВКП(б) о кинофильме «Закон жизни», Сталин говорил:
   «Как Ленин ковал кадры? Если бы он видел только таких, которые лет 10—15 просидели в партийной среде на руководящих постах и проч., и не замечал тех молодых, которые растут как грибы… если бы он этого не замечал и не ломал традиций стажа, пропал бы. Литература, партия, армия – все это организм, у которого некоторые клетки надо обновлять, не дожидаясь, пока старые отомрут…»
   Это была, конечно, не апология репрессий, в том числе и потому, что перед этим Сталин напоминал об умении ломать устои, имея в виду «лучшего, – как он сказал, – полководца нашей страны» Суворова:
   «Он монархист был, феодал…сам граф, но практика ему подсказала, что нужно некоторые устои ломать, и он выдвигал людей, отличившихся в боях. И только в результате этого он создал вокруг себя группу, которая ломала всё… Его недолюбливали…а он двигал малоизвестных людей…создал вокруг себя группу способных людей, полководцев. То же самое, если взять Ленина. Как Ленин ковал кадры?..»
   Нет, это была не апология репрессий, а призыв к естественному обновлению, в том числе – и самообновлению. И поэтому со Сталиным присутствующие тут же вступали в дискуссию, и Асеев, например, запальчиво заявлял: «Я ничего не боюсь, я верю, что здесь все будет учтено и взвешено, но иногда получается так: «Как же, Сталин сказал!» Конечно, это надо учесть, но… не значит, что делать повторение, триста тысяч раз повторять это произведение…» А Сталин тут же откликался: «Не значит».
   При этом он судил о литературе глубже многих профессиональных литераторов и литературоведов. Отвечая 2 февраля 1929 года драматургу Билль-Белоцерковскому, возмущавшемуся творчеством Михаила Булгакова, Сталин писал:
   «Конечно, очень легко «критиковать» и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое лёгкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путем создания могущих ее заменить настоящих, интересных, художественных пьес советского характера. А соревнование – дело большое и серьезное…»
   И прибавлял:
   «Что касается собственно пьесы «Дни Турбиных», то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда…»
   И лишь через десять лет, когда уже было создано много прекрасных советских фильмов, пьес, книг, Сталин мог жестко сказать по адресу Авдеенко:
   «…посмотрите, какого Дон Жуана он рисует для социалистической страны, проповедует трактирную любовь, ультра-натуральную любовь – «Я вас люблю, а ну ложитесь». Это называется поэзия. Погибла бы литература, если бы так писали люди…»
   Сталин успевал действительно все и всегда продолжал Ленина так, что доводил замыслы и мечты Учителя до реальности, до факта.
   Скажем, Ленин лишь ставил перед молодой Россией задачу ее преобразования в умное, развитое и образованное общество. На III съезде РКСМ от бросил лозунг: «Учиться, учиться и еще раз учиться». А реализовала завет Ленина всерьез уже Россия ленинского ученика Сталина.
   17 ноября 1935 года он выступил с большой речью на Первом Всесоюзном совещании стахановцев. 22 ноября текст ее опубликовала «Правда», и там были и такие слова:
   «Ленин учил, что настоящими руководителями-большевиками могут быть только такие руководители, которые умеют не только учить рабочих и крестьян, но и учиться у них. Кое-кому из большевиков эти слова Ленина не понравились. Но история показывает, что Ленин оказался прав и в этой области на сто процентов. В самом деле, миллионы трудящихся, рабочих и крестьян трудятся, живут, борются. Кто может сомневаться в том, что эти люди живут не впустую, что, живя и борясь, эти люди накапливают громадный практический опыт?…Стало быть, мы, руководители партии и правительства, должны не только учить рабочих, но и учиться у них…»
   Сталин умел и учить, и учиться… В том числе и поэтому в СССР Сталина были воспитаны миллионы молодых энтузиастов новой жизни. Суть их воззрений на то, чем надо жить, хорошо передавали строки «Марша энтузиастов» – истинного гимна новой Державы:
 
«В буднях великих строек,
В веселом грохоте, в огнях и звонах,
Здравствуй, страна героев,
Страна мечтателей, страна ученых…»
 
   В России тех лет хватало, конечно, и пессимистов, и невежд, однако не они определяли тонус времени, а те, кто пел:
 
Нам ли стоять на месте?
В своих мечтаниях всегда мы правы,
Труд наш есть дело чести,
Есть дело доблести и подвиг славы…
 
   Эти новые люди страны Сталина действительно не боялись преград ни на море, ни на суше, и их не страшили ни льды, ни облака. И они вместе со Сталиным смеялись, когда он с трибуны XVI съезда ВКП(б) летом 1930 года говорил о людях отживающего прошлого:
   «Они болеют той же болезнью, которой болел известный чеховский герой Беликов, учитель греческого языка, «человек в футляре»… Он боялся, как чумы, всего нового, всего того, что выходит из обычного круга серой обывательской жизни…»
   Тогда, в начале первой пятилетки, Беликовы лишь пятились, но еще не отступали. Нередко они еще и наступали, но ситуация стремительно менялась не в их пользу. 13 мая 1933 года полковник Роббинс из США в беседе со Сталиным сравнивал виденные первомайские демонстрации 1918 и 1933 года и говорил, что в 1918 году демонстрация была обращена вовне, а сейчас «мужчины, женщины и юноши вышли на демонстрацию, чтобы сказать: вот страна, которую мы строим…»
   И в 1937 году наш выдающийся педагог и гуманист Антон Макаренко имел все основания написать в своей «Педагогической поэме»:
   «Я крепко верю, что для мальчика в шестнадцать лет нашей советской жизни самой дорогой квалификацией является квалификация борца и человека».
   А другой прекрасный человек и писатель – Аркадий Гайдар в 1938 году писал о главной героине его повести «Военная тайна» так:
   «Натка Шегалова – только что выросла. Человек она умный. У нее чувство легкой иронии, и оно проявляется не только по отношению к другим (что встречается часто), но и к самой себе.
   Она культурная советская девушка – такая, каких сейчас еще не так много, но зато через три-четыре года будет уйма».
   Через три года после написания этих строк началась война.
   Макаренко скончался за два года до ее начала – пятидесяти одного года от роду. Не выдержало сердце, изношенное не столько борьбой за нового человека, сколько борьбой со старыми людьми типа чеховского «человека в футляре», о котором говорил Сталин в 1930 году.
   Гайдар на войне погиб, как погибли на ней и миллионы молодых энтузиастов, воспитанных Сталиным, Макаренко, Гайдаром и всем строем новой советской жизни.
   Об этом написано много. Здесь же я приведу лишь слова командующего сталинградской 62-й армией генерал-лейтенанта Василия Ивановича Чуйкова, сказанные им о молодых гвардейцах 37-й дивизии 37-летнего генерал-майора Виктора Жолудева. Это была особая гвардейская часть. Она ушла под Сталинград после переформирования в июле 1942 года в стрелковую дивизию из 1-го воздушно-десантного корпуса, до этого в боевых действиях не участвовавшего. То есть жолудевцы получили гвардейское звание как бы авансом. И эту честь оправдали.
   Чуйков написал о них так:
   «Это была действительно гвардия. Люди все молодые, рослые, здоровые, многие из них были одеты в форму десантников, с кинжалами и финками на поясах. Дрались они геройски. При ударе штыком перебрасывали гитлеровцев через себя, как мешки с соломой… Отступления не знали, в окружении дрались до последних сил и умирали с песнями и возгласами: «За Родину! Не уйдем и не сдадимся!»… Через полки 37-й дивизии рвались не одна и не две гитлеровские дивизии, а целых пять, в том числе две танковые».
   Десантники Жолудева приняли на себя жестокий удар в октябре 1942 года, и через месяц боев потери 37-й дивизии составили 99 процентов. Из десяти тысяч молодых парней, в основном комсомольцев, у стен Сталинграда легли девять тысяч девятьсот человек. Через два года погиб в Белоруссии и их командир, посмертно удостоенный звания Героя Советского Союза.
   А за два года до него на Украине погиб Громенко, командир партизанской роты из соединения первого секретаря Черниговского обкома партии Алексея Федоровича Федорова-Черниговского, будущего дважды Героя Советского Союза. Позднее Федоров вспоминал:
   «Он был убит, когда поднимал бойцов в атаку. Пуля пробила ему лоб, он упал навзничь в снег…
   Громенко был… очень храбрым, решительным и толковым, но… он не был ни партизаном, ни командиром по призванию. Он был агрономом, строителем жизни. И, конечно, не война, а именно творческий труд в полной мере раскрывал способности этого человека…»
   Громенко вел дневник, и вот что он записал в нем 8 февраля 1942 года, незадолго до гибели:
   «Февраля 8. Перечитываю «Войну и мир». Не понимаю этих людей. Совсем не думают о будущем, как будут строить жизнь после войны. О работе совсем не говорят».
   Из одной последней фразы была видна глубина пропасти между старой Россией Болконского и Безухова и новой Россией питомцев сталинской эпохи Жолудева и Громенко. Между прочим, Федоров далее сообщает, что на место Громенко пришел педагог, бывший заведующий областным отделом народного образования, командиром второй роты был историк, третьей – председатель колхоза, четвертой – секретарь райкома. «Они стали хорошими партизанами, командирами, – заключал Федоров, – потому, что необходимость ими была осознана. Но все они… предпочли бы мирный созидательный труд».
   Это и была Молодая Гвардия Сталина… Это было поколение, шедшее макаренковским «Маршем 30-го года», поколение гайдаровского Тимура и гайдаровской Натки Шегаловой.