Страница:
— Вас кто-нибудь хватится? — спросил он.
— Рано или поздно.
— Наверное, то лицо, от которого вы убегаете? Аннабел подумала о лорде Ньюбери с его уязвленной гордыней.
— Думаю, у меня еще есть немножко времени, прежде чем он начнет поиски.
— Он? — осведомился джентльмен. — Заговор сужается.
— Заговор?! — возразила она с гримаской. — Это неудачное определение. Это не та книжка, которую кому-нибудь захочется прочитать. Поверьте.
Он рассмеялся ее словам и снова похлопал по одеялу:
— Садитесь же. Мои джентльменские принципы оскорбляет то, что я лежу, а вы стоите.
Она постаралась высокомерно поднять брови.
— Тогда, возможно, вам следует встать.
— О нет! Этого я сделать никак не могу. Это превратит нашу встречу в нечто слишком официальное. Как по-вашему?
— Учитывая то, что мы не были друг другу представлены, некоторая официальность, пожалуй, будет кстати.
— О нет! — возразил он. — Вы все переворачиваете с ног на голову.
— Вы считаете, что я должна вам представиться?
— Не делайте этого ни в коем случае, — провозгласил он с некоторой долей театральности. — Делайте что хотите, но не называйте мне своего имени. Не ровен час во мне пробудится совесть, а это нам нужно меньше всего.
— Значит, у вас все-таки имеется совесть?
— К сожалению, да.
Аннабел испытала облегчение. По крайней мере он не собирается утаскивать ее в темноту и не станет приставать к ней, как лорд Ньюбери. Тем не менее ей следовало вернуться в бальный зал. Была у него совесть или нет, но он явно не принадлежал к тем джентльменам, с которыми молодой незамужней леди стоило оставаться наедине. В этом она была абсолютно уверена.
И вновь она подумала о лорде Ньюбери, который принадлежал к тому сорту джентльменов, с каким ей считалось возможным быть наедине.
Она подумала и опустилась на одеяло рядом с незнакомцем.
— Отличный выбор, — поаплодировал ей Себастьян.
— Я всего на минуту, — пробормотала она.
— Разумеется.
— Дело не в вас, — промолвила она несколько дерзко. Но ей не хотелось, чтобы он решил, будто она осталась из-за него.
— Вон там… — Легким поворотом запястья она указала на боковой сад. — Там мужчина и женщина… э-э…
— Наслаждаются обществом друг друга?
— Вот именно.
— И поэтому вы не можете вернуться на вечер?
— Мне, знаете ли, не хочется им мешать. Он сочувственно кивнул:
— Да, это было бы неловко.
— И весьма.
Он задумчиво свел брови:
— Хотя если бы там был мужчина с мужчиной… Полагаю, что это оказалось бы еще более неловко.
Аннабел ахнула, хотя, по правде говоря, не испытывала негодования, которое бы следовало ей испытывать. Сидеть рядом с ним было так… обольстительно… особенно оказаться включенной в шутливую игру его ума…
— Или женщина с женщиной. Я не прочь посмотреть на такое.
Аннабел отвернулась, инстинктивно скрывая от него краску, бросившуюся ей в лицо, и тут же почувствовала себя глупой, потому что было темно и он все равно ничего не смог бы рассмотреть.
А может быть, смог бы? Он, казалось, принадлежал к тем мужчинам, что могут определить, смущается ли женщина, по дыханию ветра или расположению звезд.
Это был мужчина, который знал женщин.
— Полагаю, что вы их и не рассмотрели? — поинтересовался он. — Ну, этих наших настроенных на любовь друзей?
Аннабел потрясла головой:
— Я была слишком занята тем, чтобы убежать подальше.
— Конечно. Очень разумно с вашей стороны. Однако это грустно. Если б я знал, кто они, я бы мог точнее предположить, как долго они будут заняты.
— В самом деле?
— Знаете ли, не все мужчины одинаковы, — скромно объяснил он.
— Подозреваю, что мне не стоит продлевать разговор на эту тему, — заявила Аннабел.
— Не стоит, если вы благоразумны. — Он снова улыбнулся ей, и — Господи Боже! — у нее перехватило дыхание.
Кто бы ни был этот мужчина, зубная фея щедро его одарила. Зубы у него были белоснежные и ровные, а усмешка — широкой и заразительной.
Это было чертовски несправедливо. Ее собственные нижние зубы были слегка кривоваты, как и у ее братьев и сестер. Местный хирург как-то сказал, что может их выправить, но когда он подступился к ее рту со щипцами, Аннабел просто сбежала.
Но этот мужчина… его улыбка внезапно озарила все лицо и вообще все вокруг. Подобное утверждение звучало нелепо, но тем не менее было именно так. Да, был полный мрак, но Аннабел может поклясться, что сам воздух вокруг них стал теперь сиять и искриться.
Или это так и было, или она выпила пунша не из той чаши. Ведь одна предназначалась для юных леди, а другие — для остальных гостей. До этого момента Аннабел не сомневалась, что она… ну, почти уверена. Это была чаша, стоявшая справа. Ведь Луиза ей сказала, что для них чаша справа. Ведь так? А она какую взяла?
В общем, вероятность ошибки была пятьдесят на пятьдесят.
— А вы что, всех знаете? — спросила она, потому что должна была что-то сказать. В конце концов, он сам затронул эту тему.
Он недоуменно поднял брови:
— Прошу прощения?
— Вы попросили меня описать эту парочку, — объяснила она. — Вы всех здесь знаете или только тех, кто ведет себя не слишком пристойно?
Он громко рассмеялся:
— Нет, всех я не знаю, но, к сожалению, я знаю почти всех.
Аннабел подумала о тех людях, которых встретила за последние несколько недель, и криво усмехнулась:
— Да, я понимаю, что это может нагнать тоску.
— А вы леди умная и проницательная, — произнес он. — Таких я люблю.
Он с ней флиртовал. Аннабел постаралась подавить вспышку удовольствия, которое прокатилось по ее телу. Он действительно был очень красив, этот мужчина. Его волосы были темного цвета, среднего между ореховым и шоколадным, и небрежно буйными… Модные молодые джентльмены тратили часы, чтобы заставить свои выглядеть так. Лицо его было… Аннабел не была художницей и так и не выучилась описывать черты лица, тем более что его черты выглядели одновременно неправильными и совершенными.
— Очень рада, что у вас есть совесть, — прошептала она. Он глянул в ее сторону и даже слегка наклонился к ней, глаза его искрились смехом.
— Что вы сказали?
Она ощутила, что краснеет, и на этот раз знала, что он это заметил. Что она должна была сказать теперь? «Я рада, что у вас есть совесть, потому что если бы вы надумали поцеловать меня, я бы, кажется, это разрешила».
Он был полной противоположностью лорду Ньюбери. Молодой, красивый, остроумный. Немного дерзкий… и весьма опасный. Он относился к тем джентльменам, которых молодые леди клялись избегать и о которых втайне мечтали. И ближайшие несколько минут он был в полном ее распоряжении.
Еще несколько минут. Она могла себе позволить еще несколько минут. И все.
Он, должно быть, понял, что она не собирается повторять то, что сказала, и вместо этого спросил тоном обычной светской беседы:
— Это ваш первый сезон?
— Первый.
— И вы получаете от него удовольствие?
— Это зависит от того, в какой момент вы зададите мне этот вопрос.
Он усмехнулся углом рта:
— Неоспоримая правда. Получаете ли вы удовольствие в эту минуту?
Сердце Аннабел дрогнуло.
— Очень большое, — ответила она, будучи не в силах поверить тому, как ровно звучал ее голос. Наверное, она неплохо освоила притворство, которое в этом городе сходило за высшую добродетель.
— Я счастлив это слышать. — Он склонился к ней еще ближе. — Горжусь своим умением принимать гостей.
Аннабел опустила глаза на одеяло, потом с сомнением перевела взгляд на его лицо.
Он ответил теплой улыбкой.
— Нужно уметь хорошо принимать гостей, какими бы скромными ни были условия.
— Но вы ведь не станете утверждать, что поселились на Хэмпстед-Хит?
— Нет, конечно! Я грешен — неравнодушен к комфорту. Но провести здесь день-два, наверное, было бы забавно. Как вы считаете?
— Я почему-то подозреваю, что радость новизны этого рассеется с восходом солнца.
— Нет, — задумчиво рассуждал он. В глазах его появилось какое-то рассеянное выражение, и он продолжал: — Возможно, вскоре после этого, но не с восходом солнца.
Ей хотелось спросить его, что он имеет в виду, но она не совсем понимала, в какой форме. Он, казалось, был настолько глубоко погружен в свои мысли, что было бы непростительной грубостью их прервать. Поэтому она просто ждала и наблюдала за ним с выражением любопытства на лице, зная, что когда он посмотрит на нее, то прочтет в ее глазах вопрос.
Но он так и не стал поворачиваться к ней и спустя минуту или две сказал:
— Утром все выглядит по-другому. Свет более плоский. И немного красный. Он улавливает в воздухе туман, словно подползая под него снизу. Все становится новым, — мягко продолжал он. — Все.
У Аннабел перехватило дыхание. Это звучало так… тоскливо. От этого ей захотелось остаться рядом с ним на одеяле, пока на восточном горизонте не взойдет солнце. Он заставил ее захотеть увидеть пустошь в утреннем свете. Он заставил ее захотеть увидеть его в утреннем свете.
— Я хотел бы искупаться в нем, — пробормотал он. — Только утренний свет и больше ничего.
Это должно было бы ее шокировать, но Аннабел почувствовала, что он говорит не с ней. На протяжении всего разговора он ее поддразнивал, испытывал, как далеко может зайти, прежде чем она выкажет себя чопорной жеманницей и убежит прочь. Но сейчас… он произнес самую, казалось, большую нелепость, и все же она понимала… что говорилось это не ей. В эту минуту он жил какой-то своей внутренней жизнью.
— Я думаю, вы поэт, — промолвила она и улыбнулась, потому что по какой-то причине это ее порадовало.
Он коротко хохотнул.
— Это было бы чудесно… если бы было правдой. — Он снова повернулся к ней, и она поняла, что необычный момент прошел. В какую бы потаенную часть своей души он ни погрузился, теперь вынырнул, отложил ее в сторону и крепко запер. Попробуй прикоснись! Он снова стал лихим и обаятельным мужчиной, с которым жаждали быть все девушки.
Мужчиной, на которого хотели быть похожи все мужчины.
А она даже не знала его имени! Впрочем, так было даже лучше. Со временем она узнает, кто он, и он сделает то же самое и тогда пожалеет ее, бедную девушку, вынужденную выйти замуж за лорда Ньюбери. А может быть, он станет презирать ее, полагая, что она затевает это ради денег… что, в сущности, она и делала.
Она подобрала под себя ноги, опираясь не столько на колени, сколько на правое бедро. Это была ее любимая поза, совершенно непригодная для Лондона, но такая удобная для нее. Она смотрела прямо перед собой и вдруг поняла, что смотрит в другую сторону от дома. И это было так хорошо. Она не знала, куда бы указал компас. Может быть, она смотрела в сторону родного дома? Или на восток, в сторону континента, где она никогда не была и, наверное, никогда не будет. Лорд Ньюбери не был похож на человека, любящего путешествовать, и его интерес к ней ограничивался только ее способностями к деторождению, чего он и не скрывал, так что она сомневалась, что он позволит ей отправиться в путешествие без него.
Ей всегда хотелось увидеть Рим. Возможно, ей и не пришлось бы туда отправиться, даже если бы не было лорда Ньюбери, похотливо взирающего на ее широкие бедра… но шанс все же оставался.
Она на миг закрыла глаза в печали. Она уже думала о своей новой жизни, словно ее брак был делом свершившимся. Она продолжала твердить себе, что еще может отказаться, но этот дальний отчаянный уголок ее мозга пытался утвердить свою независимость. Его практичная часть уже смирилась.
Вот так-то. Если лорд Ньюбери сделает ей предложение, она его примет. Как бы ей ни было противно и мерзко, она это сделает. Разве есть выход?
Она тяжело вздохнула, чувствуя себя полностью побежденной обстоятельствами. Не будет у нее никакого Рима, никакой романтики, ни тысячи других вещей, о которых она теперь запрещала себе даже думать. Но зато ее семья будет обеспечена, и, как сказала бабушка, не исключено, что Ньюбери скоро умрет. Это была гадкая греховная мысль, но не могла же она вступить в этот брак без всякой надежды на спасение.
— Вы что-то сильно задумались, — произнес теплый голос у нее над ухом.
Аннабел медленно кивнула.
— Предлагаю пенни за ваши мысли.
Она горестно улыбнулась:
— Они того не стоят.
— Думаете о том, как вам следует поступить? — предположил он, хотя это и не звучало как вопрос.
— Нет. — Она на минутку затихла, затем сказала: — Я подумала обо всех вещах, которые мне не придется сделать в жизни.
— Понимаю. — Он помолчал немного, затем вздохнул: — Мне очень жаль. Поверьте.
Она внезапно повернулась в его сторону, словно сбросив оцепенение, и уставилась на него искренним откровенным взглядом.
— Вы когда-нибудь были в Риме? Я знаю, это сумасшедший вопрос, потому что я даже не знаю вашего имени и не хочу его знать, но все-таки вы были когда-нибудь в Риме?
Он покачал головой. — А вы?
— Нет.
— Я был в Париже… и Мадриде, — ответил он.
— Вы были солдатом, — понимающе кивнула она. Потому что как еще можно повидать эти города в нынешнее время?
Он слегка пожал плечами:
— Это не самый приятный способ повидать мир, но кругозор расширяет.
— А для меня эта поездка сюда — самое далекое путешествие от дома, — промолвила Аннабел.
— Сюда? — Он недоуменно посмотрел на нее и ткнул пальцем в землю. — На эту пустошь?
— Именно, — подтвердила она. — По-моему, Хэмпстед еще дальше от моего дома, чем Лондон. А впрочем, может, и нет.
— А это имеет значение?
— Думаю, да, — произнесла она и сама удивилась своему ответу, потому что совершенно очевидно, что никакого значения это не имело.
И все же у нее было ощущение, что имело.
— С такой уверенностью не поспоришь, — пробормотал он веселым шепотом.
Она невольно усмехнулась в ответ:
— Мне всегда нравится быть уверенной.
— Как всем нам?
— Возможно, лучшим из нас, — с вызовом проговорила она, вступая в эту шутливую игру.
— Кое-кто говорит, что быть всегда уверенным неразумно.
— Кое-кто?
— О, не я, — уверил он ее, — но некоторые полагают так.
Она рассмеялась, громко и раскатисто… от души. Она вела себя грубовато и невоспитанно, и это было чудесное ощущение. Как будто она парила над событиями.
Он фыркнул в ответ, а затем спросил:
— Как я понимаю, путешествие в Рим относится к числу тех вещей, которые вам не суждено никогда осуществить?
— Да, — ответила она, и голос ее все еще дрожал от смеха. Ей больше не было грустно от того, что она не увидит Рима. Зато она смогла так душевно посмеяться.
— Я слышал, что там бывает очень пыльно.
До тех пор они оба смотрели вперед, но теперь она повернулась и ее профиль четко обрисовался на фоне ночи.
— Неужели?
Он тоже повернул голову, и теперь они уже смотрели друг на друга.
— Разумеется, когда там не идет дождь.
— Вы это знаете по слухам, — объявила она.
Он улыбнулся, не разжимая губ. Одними глазами.
— Я это слышал.
Его глаза… Ох уж эти его глаза!.. Они встретили ее взгляд с потрясающей прямотой. И она там увидела… Нет, не страсть, потому что с чего бы там возникнуть страсти? Но светилось в них что-то поразительное, что-то жаркое и заговорщическое…
Такого в ее жизни еще не было. Потому что она смотрела на этого человека, этого красивого мужчину, который вполне мог быть игрой ее воображения, и видела лицо лорда Ньюбери, мясистое и рыхлое, его голос звучал в ее ушах, насмешливо… издевательски… И вдруг на нее накатила отчаянная тоска.
Этот момент, который она переживает сейчас, видно, так и останется в ее памяти — случайным, мимолетным впечатлением.
— Мне нужно собираться, — тихо произнесла она.
— Ну что ж… — так же безрадостно откликнулся он. Она не двинулась с места. Казалось, что она не может заставить себя пошевелиться.
Поэтому поднялся он, поскольку являлся, как она и подозревала, истинным джентльменом. Не только по названию, но и по сути. Он протянул ей руку, и она взяла ее и — словно взлетев на ноги — встала на ноги и подняла к нему лицо, посмотрела ему в глаза и увидела… увидела всю ожидавшую ее впереди тоскливую жизнь.
Увидела все, что ей не суждено было иметь…
И прошептала:
— Может быть, вы меня поцелуете?
Глава 5
— Рано или поздно.
— Наверное, то лицо, от которого вы убегаете? Аннабел подумала о лорде Ньюбери с его уязвленной гордыней.
— Думаю, у меня еще есть немножко времени, прежде чем он начнет поиски.
— Он? — осведомился джентльмен. — Заговор сужается.
— Заговор?! — возразила она с гримаской. — Это неудачное определение. Это не та книжка, которую кому-нибудь захочется прочитать. Поверьте.
Он рассмеялся ее словам и снова похлопал по одеялу:
— Садитесь же. Мои джентльменские принципы оскорбляет то, что я лежу, а вы стоите.
Она постаралась высокомерно поднять брови.
— Тогда, возможно, вам следует встать.
— О нет! Этого я сделать никак не могу. Это превратит нашу встречу в нечто слишком официальное. Как по-вашему?
— Учитывая то, что мы не были друг другу представлены, некоторая официальность, пожалуй, будет кстати.
— О нет! — возразил он. — Вы все переворачиваете с ног на голову.
— Вы считаете, что я должна вам представиться?
— Не делайте этого ни в коем случае, — провозгласил он с некоторой долей театральности. — Делайте что хотите, но не называйте мне своего имени. Не ровен час во мне пробудится совесть, а это нам нужно меньше всего.
— Значит, у вас все-таки имеется совесть?
— К сожалению, да.
Аннабел испытала облегчение. По крайней мере он не собирается утаскивать ее в темноту и не станет приставать к ней, как лорд Ньюбери. Тем не менее ей следовало вернуться в бальный зал. Была у него совесть или нет, но он явно не принадлежал к тем джентльменам, с которыми молодой незамужней леди стоило оставаться наедине. В этом она была абсолютно уверена.
И вновь она подумала о лорде Ньюбери, который принадлежал к тому сорту джентльменов, с каким ей считалось возможным быть наедине.
Она подумала и опустилась на одеяло рядом с незнакомцем.
— Отличный выбор, — поаплодировал ей Себастьян.
— Я всего на минуту, — пробормотала она.
— Разумеется.
— Дело не в вас, — промолвила она несколько дерзко. Но ей не хотелось, чтобы он решил, будто она осталась из-за него.
— Вон там… — Легким поворотом запястья она указала на боковой сад. — Там мужчина и женщина… э-э…
— Наслаждаются обществом друг друга?
— Вот именно.
— И поэтому вы не можете вернуться на вечер?
— Мне, знаете ли, не хочется им мешать. Он сочувственно кивнул:
— Да, это было бы неловко.
— И весьма.
Он задумчиво свел брови:
— Хотя если бы там был мужчина с мужчиной… Полагаю, что это оказалось бы еще более неловко.
Аннабел ахнула, хотя, по правде говоря, не испытывала негодования, которое бы следовало ей испытывать. Сидеть рядом с ним было так… обольстительно… особенно оказаться включенной в шутливую игру его ума…
— Или женщина с женщиной. Я не прочь посмотреть на такое.
Аннабел отвернулась, инстинктивно скрывая от него краску, бросившуюся ей в лицо, и тут же почувствовала себя глупой, потому что было темно и он все равно ничего не смог бы рассмотреть.
А может быть, смог бы? Он, казалось, принадлежал к тем мужчинам, что могут определить, смущается ли женщина, по дыханию ветра или расположению звезд.
Это был мужчина, который знал женщин.
— Полагаю, что вы их и не рассмотрели? — поинтересовался он. — Ну, этих наших настроенных на любовь друзей?
Аннабел потрясла головой:
— Я была слишком занята тем, чтобы убежать подальше.
— Конечно. Очень разумно с вашей стороны. Однако это грустно. Если б я знал, кто они, я бы мог точнее предположить, как долго они будут заняты.
— В самом деле?
— Знаете ли, не все мужчины одинаковы, — скромно объяснил он.
— Подозреваю, что мне не стоит продлевать разговор на эту тему, — заявила Аннабел.
— Не стоит, если вы благоразумны. — Он снова улыбнулся ей, и — Господи Боже! — у нее перехватило дыхание.
Кто бы ни был этот мужчина, зубная фея щедро его одарила. Зубы у него были белоснежные и ровные, а усмешка — широкой и заразительной.
Это было чертовски несправедливо. Ее собственные нижние зубы были слегка кривоваты, как и у ее братьев и сестер. Местный хирург как-то сказал, что может их выправить, но когда он подступился к ее рту со щипцами, Аннабел просто сбежала.
Но этот мужчина… его улыбка внезапно озарила все лицо и вообще все вокруг. Подобное утверждение звучало нелепо, но тем не менее было именно так. Да, был полный мрак, но Аннабел может поклясться, что сам воздух вокруг них стал теперь сиять и искриться.
Или это так и было, или она выпила пунша не из той чаши. Ведь одна предназначалась для юных леди, а другие — для остальных гостей. До этого момента Аннабел не сомневалась, что она… ну, почти уверена. Это была чаша, стоявшая справа. Ведь Луиза ей сказала, что для них чаша справа. Ведь так? А она какую взяла?
В общем, вероятность ошибки была пятьдесят на пятьдесят.
— А вы что, всех знаете? — спросила она, потому что должна была что-то сказать. В конце концов, он сам затронул эту тему.
Он недоуменно поднял брови:
— Прошу прощения?
— Вы попросили меня описать эту парочку, — объяснила она. — Вы всех здесь знаете или только тех, кто ведет себя не слишком пристойно?
Он громко рассмеялся:
— Нет, всех я не знаю, но, к сожалению, я знаю почти всех.
Аннабел подумала о тех людях, которых встретила за последние несколько недель, и криво усмехнулась:
— Да, я понимаю, что это может нагнать тоску.
— А вы леди умная и проницательная, — произнес он. — Таких я люблю.
Он с ней флиртовал. Аннабел постаралась подавить вспышку удовольствия, которое прокатилось по ее телу. Он действительно был очень красив, этот мужчина. Его волосы были темного цвета, среднего между ореховым и шоколадным, и небрежно буйными… Модные молодые джентльмены тратили часы, чтобы заставить свои выглядеть так. Лицо его было… Аннабел не была художницей и так и не выучилась описывать черты лица, тем более что его черты выглядели одновременно неправильными и совершенными.
— Очень рада, что у вас есть совесть, — прошептала она. Он глянул в ее сторону и даже слегка наклонился к ней, глаза его искрились смехом.
— Что вы сказали?
Она ощутила, что краснеет, и на этот раз знала, что он это заметил. Что она должна была сказать теперь? «Я рада, что у вас есть совесть, потому что если бы вы надумали поцеловать меня, я бы, кажется, это разрешила».
Он был полной противоположностью лорду Ньюбери. Молодой, красивый, остроумный. Немного дерзкий… и весьма опасный. Он относился к тем джентльменам, которых молодые леди клялись избегать и о которых втайне мечтали. И ближайшие несколько минут он был в полном ее распоряжении.
Еще несколько минут. Она могла себе позволить еще несколько минут. И все.
Он, должно быть, понял, что она не собирается повторять то, что сказала, и вместо этого спросил тоном обычной светской беседы:
— Это ваш первый сезон?
— Первый.
— И вы получаете от него удовольствие?
— Это зависит от того, в какой момент вы зададите мне этот вопрос.
Он усмехнулся углом рта:
— Неоспоримая правда. Получаете ли вы удовольствие в эту минуту?
Сердце Аннабел дрогнуло.
— Очень большое, — ответила она, будучи не в силах поверить тому, как ровно звучал ее голос. Наверное, она неплохо освоила притворство, которое в этом городе сходило за высшую добродетель.
— Я счастлив это слышать. — Он склонился к ней еще ближе. — Горжусь своим умением принимать гостей.
Аннабел опустила глаза на одеяло, потом с сомнением перевела взгляд на его лицо.
Он ответил теплой улыбкой.
— Нужно уметь хорошо принимать гостей, какими бы скромными ни были условия.
— Но вы ведь не станете утверждать, что поселились на Хэмпстед-Хит?
— Нет, конечно! Я грешен — неравнодушен к комфорту. Но провести здесь день-два, наверное, было бы забавно. Как вы считаете?
— Я почему-то подозреваю, что радость новизны этого рассеется с восходом солнца.
— Нет, — задумчиво рассуждал он. В глазах его появилось какое-то рассеянное выражение, и он продолжал: — Возможно, вскоре после этого, но не с восходом солнца.
Ей хотелось спросить его, что он имеет в виду, но она не совсем понимала, в какой форме. Он, казалось, был настолько глубоко погружен в свои мысли, что было бы непростительной грубостью их прервать. Поэтому она просто ждала и наблюдала за ним с выражением любопытства на лице, зная, что когда он посмотрит на нее, то прочтет в ее глазах вопрос.
Но он так и не стал поворачиваться к ней и спустя минуту или две сказал:
— Утром все выглядит по-другому. Свет более плоский. И немного красный. Он улавливает в воздухе туман, словно подползая под него снизу. Все становится новым, — мягко продолжал он. — Все.
У Аннабел перехватило дыхание. Это звучало так… тоскливо. От этого ей захотелось остаться рядом с ним на одеяле, пока на восточном горизонте не взойдет солнце. Он заставил ее захотеть увидеть пустошь в утреннем свете. Он заставил ее захотеть увидеть его в утреннем свете.
— Я хотел бы искупаться в нем, — пробормотал он. — Только утренний свет и больше ничего.
Это должно было бы ее шокировать, но Аннабел почувствовала, что он говорит не с ней. На протяжении всего разговора он ее поддразнивал, испытывал, как далеко может зайти, прежде чем она выкажет себя чопорной жеманницей и убежит прочь. Но сейчас… он произнес самую, казалось, большую нелепость, и все же она понимала… что говорилось это не ей. В эту минуту он жил какой-то своей внутренней жизнью.
— Я думаю, вы поэт, — промолвила она и улыбнулась, потому что по какой-то причине это ее порадовало.
Он коротко хохотнул.
— Это было бы чудесно… если бы было правдой. — Он снова повернулся к ней, и она поняла, что необычный момент прошел. В какую бы потаенную часть своей души он ни погрузился, теперь вынырнул, отложил ее в сторону и крепко запер. Попробуй прикоснись! Он снова стал лихим и обаятельным мужчиной, с которым жаждали быть все девушки.
Мужчиной, на которого хотели быть похожи все мужчины.
А она даже не знала его имени! Впрочем, так было даже лучше. Со временем она узнает, кто он, и он сделает то же самое и тогда пожалеет ее, бедную девушку, вынужденную выйти замуж за лорда Ньюбери. А может быть, он станет презирать ее, полагая, что она затевает это ради денег… что, в сущности, она и делала.
Она подобрала под себя ноги, опираясь не столько на колени, сколько на правое бедро. Это была ее любимая поза, совершенно непригодная для Лондона, но такая удобная для нее. Она смотрела прямо перед собой и вдруг поняла, что смотрит в другую сторону от дома. И это было так хорошо. Она не знала, куда бы указал компас. Может быть, она смотрела в сторону родного дома? Или на восток, в сторону континента, где она никогда не была и, наверное, никогда не будет. Лорд Ньюбери не был похож на человека, любящего путешествовать, и его интерес к ней ограничивался только ее способностями к деторождению, чего он и не скрывал, так что она сомневалась, что он позволит ей отправиться в путешествие без него.
Ей всегда хотелось увидеть Рим. Возможно, ей и не пришлось бы туда отправиться, даже если бы не было лорда Ньюбери, похотливо взирающего на ее широкие бедра… но шанс все же оставался.
Она на миг закрыла глаза в печали. Она уже думала о своей новой жизни, словно ее брак был делом свершившимся. Она продолжала твердить себе, что еще может отказаться, но этот дальний отчаянный уголок ее мозга пытался утвердить свою независимость. Его практичная часть уже смирилась.
Вот так-то. Если лорд Ньюбери сделает ей предложение, она его примет. Как бы ей ни было противно и мерзко, она это сделает. Разве есть выход?
Она тяжело вздохнула, чувствуя себя полностью побежденной обстоятельствами. Не будет у нее никакого Рима, никакой романтики, ни тысячи других вещей, о которых она теперь запрещала себе даже думать. Но зато ее семья будет обеспечена, и, как сказала бабушка, не исключено, что Ньюбери скоро умрет. Это была гадкая греховная мысль, но не могла же она вступить в этот брак без всякой надежды на спасение.
— Вы что-то сильно задумались, — произнес теплый голос у нее над ухом.
Аннабел медленно кивнула.
— Предлагаю пенни за ваши мысли.
Она горестно улыбнулась:
— Они того не стоят.
— Думаете о том, как вам следует поступить? — предположил он, хотя это и не звучало как вопрос.
— Нет. — Она на минутку затихла, затем сказала: — Я подумала обо всех вещах, которые мне не придется сделать в жизни.
— Понимаю. — Он помолчал немного, затем вздохнул: — Мне очень жаль. Поверьте.
Она внезапно повернулась в его сторону, словно сбросив оцепенение, и уставилась на него искренним откровенным взглядом.
— Вы когда-нибудь были в Риме? Я знаю, это сумасшедший вопрос, потому что я даже не знаю вашего имени и не хочу его знать, но все-таки вы были когда-нибудь в Риме?
Он покачал головой. — А вы?
— Нет.
— Я был в Париже… и Мадриде, — ответил он.
— Вы были солдатом, — понимающе кивнула она. Потому что как еще можно повидать эти города в нынешнее время?
Он слегка пожал плечами:
— Это не самый приятный способ повидать мир, но кругозор расширяет.
— А для меня эта поездка сюда — самое далекое путешествие от дома, — промолвила Аннабел.
— Сюда? — Он недоуменно посмотрел на нее и ткнул пальцем в землю. — На эту пустошь?
— Именно, — подтвердила она. — По-моему, Хэмпстед еще дальше от моего дома, чем Лондон. А впрочем, может, и нет.
— А это имеет значение?
— Думаю, да, — произнесла она и сама удивилась своему ответу, потому что совершенно очевидно, что никакого значения это не имело.
И все же у нее было ощущение, что имело.
— С такой уверенностью не поспоришь, — пробормотал он веселым шепотом.
Она невольно усмехнулась в ответ:
— Мне всегда нравится быть уверенной.
— Как всем нам?
— Возможно, лучшим из нас, — с вызовом проговорила она, вступая в эту шутливую игру.
— Кое-кто говорит, что быть всегда уверенным неразумно.
— Кое-кто?
— О, не я, — уверил он ее, — но некоторые полагают так.
Она рассмеялась, громко и раскатисто… от души. Она вела себя грубовато и невоспитанно, и это было чудесное ощущение. Как будто она парила над событиями.
Он фыркнул в ответ, а затем спросил:
— Как я понимаю, путешествие в Рим относится к числу тех вещей, которые вам не суждено никогда осуществить?
— Да, — ответила она, и голос ее все еще дрожал от смеха. Ей больше не было грустно от того, что она не увидит Рима. Зато она смогла так душевно посмеяться.
— Я слышал, что там бывает очень пыльно.
До тех пор они оба смотрели вперед, но теперь она повернулась и ее профиль четко обрисовался на фоне ночи.
— Неужели?
Он тоже повернул голову, и теперь они уже смотрели друг на друга.
— Разумеется, когда там не идет дождь.
— Вы это знаете по слухам, — объявила она.
Он улыбнулся, не разжимая губ. Одними глазами.
— Я это слышал.
Его глаза… Ох уж эти его глаза!.. Они встретили ее взгляд с потрясающей прямотой. И она там увидела… Нет, не страсть, потому что с чего бы там возникнуть страсти? Но светилось в них что-то поразительное, что-то жаркое и заговорщическое…
Такого в ее жизни еще не было. Потому что она смотрела на этого человека, этого красивого мужчину, который вполне мог быть игрой ее воображения, и видела лицо лорда Ньюбери, мясистое и рыхлое, его голос звучал в ее ушах, насмешливо… издевательски… И вдруг на нее накатила отчаянная тоска.
Этот момент, который она переживает сейчас, видно, так и останется в ее памяти — случайным, мимолетным впечатлением.
— Мне нужно собираться, — тихо произнесла она.
— Ну что ж… — так же безрадостно откликнулся он. Она не двинулась с места. Казалось, что она не может заставить себя пошевелиться.
Поэтому поднялся он, поскольку являлся, как она и подозревала, истинным джентльменом. Не только по названию, но и по сути. Он протянул ей руку, и она взяла ее и — словно взлетев на ноги — встала на ноги и подняла к нему лицо, посмотрела ему в глаза и увидела… увидела всю ожидавшую ее впереди тоскливую жизнь.
Увидела все, что ей не суждено было иметь…
И прошептала:
— Может быть, вы меня поцелуете?
Глава 5
Существовала тысяча причин, по которым Себастьяну не следовало делать того, о чем просила его эта молодая леди, и только одна (желание), из-за которого он должен был откликнуться.
Он откликнулся на это желание.
До того момента он даже не подозревал, что хочет ее. О, конечно, он заметил, что она прелестна, даже чувственна в своей невинной, бессознательной манере. Он всегда замечал подобные свойства в женщинах. Для него это было так же естественно, как наблюдать погоду. Наблюдение, что «у Лидии Смитстоун необычайно очаровательная нижняя губка», не слишком отличалось для него от утверждения «Эта туча в той стороне несет дождь».
Для него это было так.
Но когда она взяла его за руку и его кожа коснулась ее кожи, в нем что-то вспыхнуло. Сердце его подпрыгнуло, дыхание прервалось, а когда она поднялась, ему показалось, что нечто волшебное, чудесное, как ветерок, вплыло в его объятия.
За исключением того, что, когда она поднялась на ноги, она не оказалась в его объятиях. Она стояла перед ним. Близко, но все-таки недостаточно.
Он почувствовал себя обездоленным.
— Поцелуйте меня, — прошептала она, и он не мог отказать ей, как не мог приказать своему сердцу не биться. Он поднес ее пальчики к своим губам, затем коснулся ее щеки. Ее глаза, полные жадного томления, встретились с его глазами.
И сразу его взгляд наполнился тем же томлением. Что бы он там ни прочел в ее глазах, это привнесло в его душу нечто сладостное и нежное. Даже какую-то тоску.
Тоска… Он не мог припомнить, когда в последний раз чувствовал что-то похожее. Неправильно жил, наверное.
Это заставило его захотеть этого поцелуя… захотеть ее… с какой-то странной напряженностью.
Он не ощущал тепла. Не ощущал жара. Но что-то внутри его — может быть, совесть, может быть, душа — горело огнем. Что же с ним происходит?
Он не знал имени этой девушки, не знал о ней ничего, кроме того, что она мечтает о Риме и пахнет фиалками.
И на вкус как ванильный крем. Это он теперь знал. И это, понял он, когда его язык прошелся по нежной внутренности ее верхней губки, он никогда не забудет.
Скольких женщин он перецеловал? Слишком много… не сосчитать. Он начал целовать девчонок задолго до того, как узнал, что с ними можно делать и кое-что еще, и так никогда и не останавливался. И юношей в Гемпшире, и солдатом в Испании, и лондонским повесой… он всегда находил женщин интересными. И помнил их всех. Действительно помнил. Он слишком ценил прекрасный пол, чтобы позволить воспоминаниям о них превратиться в своей голове в серую туманную массу.
Но сейчас было нечто иное. Это не была просто очередная женщина, которую он не собирался забыть. Это был особый момент. Удивительное ощущение — держать ее в своих руках и ощущать запах ее кожи, ее вкус, ее прикосновение, чудесный идеальный звук, который она издала, когда ее дыхание превратилось в томный стон.
Он запомнит и температуру воздуха, и направление ветра, и точный оттенок серебра, которое разбросал лунный свет по траве.
Он не осмелился поцеловать ее со всей страстью. Она была еще такой невинной. Мудрой, проницательной, но невинной, и он готов был съесть свою шляпу, если она до этого целовалась более двух раз. Поэтому он подарил ей поцелуй, о котором грезят юные девушки: нежный, бережный… Легкое касание губ, чуть щекочущее трение, малейшее чуть порочное скольжение языка о язык.
И на этом все должно закончиться. Некоторые вещи джентльмен просто не мог себе позволить, каким бы волшебным ни казался момент. Поэтому с величайшей неохотой он отстранился от нее.
Но лишь на то расстояние, чтобы можно было упереться носом в ее носик.
Он улыбнулся.
Он чувствовал прилив счастья.
А затем она проговорила:
— И это все? Он замер.
— Прошу прощения?
— Я думала, должно быть что-то еще, — произнесла она недоуменно. Скорее, даже озадаченно.
Он попытался не рассмеяться. Знал, что этого делать нельзя. У нее был такой серьезный вид, смех оскорбил бы ее до глубины души. Он крепко сжал губы, изо всех сил удерживая в себе веселые пузырьки шутливости, которая бурлила и рвалась наружу.
— Это было приятно, — сказала она, и это прозвучало так, словно она пыталась его успокоить.
Он должен был прикусить язык, иначе расхохотался бы в голос.
— Все в порядке, — сказала она, награждая его сочувственной улыбкой, какой улыбаются ребенку, не преуспевшему в играх.
Он открыл рот, чтобы назвать ее по имени, и вспомнил, что не знает его.
Он поднял руку. Точнее, палец. Это был приказ: «Прекратите! Ни слова больше».
Ее брови вопросительно поднялись.
— Есть еще кое-что, — сказал он.
Она открыла рот и начала что-то говорить.
Он приложил палец к ее губам.
— Да, есть нечто большее.
И на этот раз он поцеловал ее по-настоящему. Он взял в плен ее губы своими, он исследовал, покусывал, поглощал… Он обхватил ее руками, привлек к себе, сильно прижал, так что ощутил всем телом ее соблазнительные изгибы.
А она была аппетитной и соблазнительной. Нет, она была скорее сочной. У нее было тело женщины, округлое и теплое, с мягкими изгибами, которые молили, чтобы их гладили и сжимали. Она принадлежала к тому типу женщин, в которых мужчины себя теряют, с радостью отдавая им весь здравый смысл и рассудок.
Она относилась к тем женщинам, которых мужчина не покидает среди ночи. Она будет теплой и нежной, мягкой подушкой и одеялом одновременно.
Она была сиреной. Роскошной экзотической соблазнительницей, которая при этом оставалась абсолютно невинной. Она понятия не имела, что делает. Черт побери, она, наверное, не имела понятия, что делает он. И при этом хватило одной неопытной улыбки, крохотного вздоха, чтобы он пропал. Абсолютно.
Он ее хотел. Он хотел узнать… познать ее. Каждый дюйм ее тела. Его кровь кипела, тело пело, и если бы он не услышал в эту минуту какой-то визгливый крик со стороны дома, одному небу известно, что бы он натворил.
Она тоже напряглась, головка повернулась направо, ушко ловило звуки суматохи.
Себастьяну хватило этого, чтобы прийти в себя, если не полностью, то хотя бы слегка. Он оттолкнул ее от себя грубее, чем намеревался, и, тяжело дыша, положил руки на бедра.
— Да, это было гораздо больше, — потрясенно промолвила она.
Он посмотрел на нее сверху вниз. Волосы ее слегка растрепались и выглядели гораздо небрежнее, чем раньше. А ее губы… он и раньше считал их пухлыми и сочными, но теперь создавалось впечатление, что их укусила пчела.
Любой, кто когда-либо целовался всерьез, сразу бы понял, что она только что целовалась. Как следует. По-настоящему.
— Вам, наверное, захочется привести в порядок прическу, — сказал он и был уверен, что это, вероятно, самое глупое замечание после поцелуев, которое ему доводил ось произносить. Но он никак не мог вернуть свое привычное самообладание. Красота и грация, по-видимому, требовали присутствия рассудка.
Кому бы это могло прийти в голову?
— Ох, — еле выговорила она, поднимая руки к волосам и безуспешно пытаясь их пригладить. — Мне очень жаль.
Ей не за что было извиняться, но Себастьян был так занят попытками привести свои мысли в порядок, что промолчал.
— Этого не должно было случиться, — наконец произнес он. И это было правдой. И он прекрасно это понимал. Никогда он не пускался во флирт с невинными девицами, к тому же почти на виду у переполненного людьми бального зала.
Он никогда не терял над собой контроль. Это просто было не в его характере. И потому был яростно зол на себя. Это было совершенно непривычное и потому вдвойне неприятное ощущение. Он не раз чувствовал жалость и много раз насмехался над собой, а об испытанной многократно досаде мог бы написать книгу. Но ярость?!
Ему такого ощущать не приходилось, и этого он себе никак не желал. Ни по отношению к другим, и уж точно ни по отношению к себе самому.
Если бы она его не попросила… Если бы не подняла на него свои большие бездонные глаза, не прошептала задыхающимся шепотом «Поцелуйте меня», он никогда бы этого не сделал. Это была очень слабая отговорка — он это знал, — но было некоторое утешение в том, что не он заварил эту кашу.
Некоторое, но не слишком большое. Несмотря на все свои грехи, лжецом он не был.
— Мне жаль, что я попросила вас об этом, — натянуто проговорила она.
Он почувствовал себя подонком.
— Я мог не согласиться, — отозвался он, но далеко не так великодушно, как должен был бы.
— Очевидно, я неотразима, — пробормотала она с грустной улыбкой.
Он бросил на нее пронзительный взгляд. Потому что она была в самом деле неотразима. У нее было тело богини и улыбка сирены. Даже теперь ему требовалась вся его сила воли, чтобы не схватить ее в объятия… швырнуть ее на землю… и целовать, целовать, целовать…
Он содрогнулся. Куда все это может его завести?
— Вам нужно идти, — сказала она.
Он сделал широкий жест рукой:
— После вас.
Глаза ее расширились.
— Я не пойду назад первой.
— Неужели вы думаете, что я отправлюсь туда, оставив вас одну на пустоши?
Она подбоченилась:
Он откликнулся на это желание.
До того момента он даже не подозревал, что хочет ее. О, конечно, он заметил, что она прелестна, даже чувственна в своей невинной, бессознательной манере. Он всегда замечал подобные свойства в женщинах. Для него это было так же естественно, как наблюдать погоду. Наблюдение, что «у Лидии Смитстоун необычайно очаровательная нижняя губка», не слишком отличалось для него от утверждения «Эта туча в той стороне несет дождь».
Для него это было так.
Но когда она взяла его за руку и его кожа коснулась ее кожи, в нем что-то вспыхнуло. Сердце его подпрыгнуло, дыхание прервалось, а когда она поднялась, ему показалось, что нечто волшебное, чудесное, как ветерок, вплыло в его объятия.
За исключением того, что, когда она поднялась на ноги, она не оказалась в его объятиях. Она стояла перед ним. Близко, но все-таки недостаточно.
Он почувствовал себя обездоленным.
— Поцелуйте меня, — прошептала она, и он не мог отказать ей, как не мог приказать своему сердцу не биться. Он поднес ее пальчики к своим губам, затем коснулся ее щеки. Ее глаза, полные жадного томления, встретились с его глазами.
И сразу его взгляд наполнился тем же томлением. Что бы он там ни прочел в ее глазах, это привнесло в его душу нечто сладостное и нежное. Даже какую-то тоску.
Тоска… Он не мог припомнить, когда в последний раз чувствовал что-то похожее. Неправильно жил, наверное.
Это заставило его захотеть этого поцелуя… захотеть ее… с какой-то странной напряженностью.
Он не ощущал тепла. Не ощущал жара. Но что-то внутри его — может быть, совесть, может быть, душа — горело огнем. Что же с ним происходит?
Он не знал имени этой девушки, не знал о ней ничего, кроме того, что она мечтает о Риме и пахнет фиалками.
И на вкус как ванильный крем. Это он теперь знал. И это, понял он, когда его язык прошелся по нежной внутренности ее верхней губки, он никогда не забудет.
Скольких женщин он перецеловал? Слишком много… не сосчитать. Он начал целовать девчонок задолго до того, как узнал, что с ними можно делать и кое-что еще, и так никогда и не останавливался. И юношей в Гемпшире, и солдатом в Испании, и лондонским повесой… он всегда находил женщин интересными. И помнил их всех. Действительно помнил. Он слишком ценил прекрасный пол, чтобы позволить воспоминаниям о них превратиться в своей голове в серую туманную массу.
Но сейчас было нечто иное. Это не была просто очередная женщина, которую он не собирался забыть. Это был особый момент. Удивительное ощущение — держать ее в своих руках и ощущать запах ее кожи, ее вкус, ее прикосновение, чудесный идеальный звук, который она издала, когда ее дыхание превратилось в томный стон.
Он запомнит и температуру воздуха, и направление ветра, и точный оттенок серебра, которое разбросал лунный свет по траве.
Он не осмелился поцеловать ее со всей страстью. Она была еще такой невинной. Мудрой, проницательной, но невинной, и он готов был съесть свою шляпу, если она до этого целовалась более двух раз. Поэтому он подарил ей поцелуй, о котором грезят юные девушки: нежный, бережный… Легкое касание губ, чуть щекочущее трение, малейшее чуть порочное скольжение языка о язык.
И на этом все должно закончиться. Некоторые вещи джентльмен просто не мог себе позволить, каким бы волшебным ни казался момент. Поэтому с величайшей неохотой он отстранился от нее.
Но лишь на то расстояние, чтобы можно было упереться носом в ее носик.
Он улыбнулся.
Он чувствовал прилив счастья.
А затем она проговорила:
— И это все? Он замер.
— Прошу прощения?
— Я думала, должно быть что-то еще, — произнесла она недоуменно. Скорее, даже озадаченно.
Он попытался не рассмеяться. Знал, что этого делать нельзя. У нее был такой серьезный вид, смех оскорбил бы ее до глубины души. Он крепко сжал губы, изо всех сил удерживая в себе веселые пузырьки шутливости, которая бурлила и рвалась наружу.
— Это было приятно, — сказала она, и это прозвучало так, словно она пыталась его успокоить.
Он должен был прикусить язык, иначе расхохотался бы в голос.
— Все в порядке, — сказала она, награждая его сочувственной улыбкой, какой улыбаются ребенку, не преуспевшему в играх.
Он открыл рот, чтобы назвать ее по имени, и вспомнил, что не знает его.
Он поднял руку. Точнее, палец. Это был приказ: «Прекратите! Ни слова больше».
Ее брови вопросительно поднялись.
— Есть еще кое-что, — сказал он.
Она открыла рот и начала что-то говорить.
Он приложил палец к ее губам.
— Да, есть нечто большее.
И на этот раз он поцеловал ее по-настоящему. Он взял в плен ее губы своими, он исследовал, покусывал, поглощал… Он обхватил ее руками, привлек к себе, сильно прижал, так что ощутил всем телом ее соблазнительные изгибы.
А она была аппетитной и соблазнительной. Нет, она была скорее сочной. У нее было тело женщины, округлое и теплое, с мягкими изгибами, которые молили, чтобы их гладили и сжимали. Она принадлежала к тому типу женщин, в которых мужчины себя теряют, с радостью отдавая им весь здравый смысл и рассудок.
Она относилась к тем женщинам, которых мужчина не покидает среди ночи. Она будет теплой и нежной, мягкой подушкой и одеялом одновременно.
Она была сиреной. Роскошной экзотической соблазнительницей, которая при этом оставалась абсолютно невинной. Она понятия не имела, что делает. Черт побери, она, наверное, не имела понятия, что делает он. И при этом хватило одной неопытной улыбки, крохотного вздоха, чтобы он пропал. Абсолютно.
Он ее хотел. Он хотел узнать… познать ее. Каждый дюйм ее тела. Его кровь кипела, тело пело, и если бы он не услышал в эту минуту какой-то визгливый крик со стороны дома, одному небу известно, что бы он натворил.
Она тоже напряглась, головка повернулась направо, ушко ловило звуки суматохи.
Себастьяну хватило этого, чтобы прийти в себя, если не полностью, то хотя бы слегка. Он оттолкнул ее от себя грубее, чем намеревался, и, тяжело дыша, положил руки на бедра.
— Да, это было гораздо больше, — потрясенно промолвила она.
Он посмотрел на нее сверху вниз. Волосы ее слегка растрепались и выглядели гораздо небрежнее, чем раньше. А ее губы… он и раньше считал их пухлыми и сочными, но теперь создавалось впечатление, что их укусила пчела.
Любой, кто когда-либо целовался всерьез, сразу бы понял, что она только что целовалась. Как следует. По-настоящему.
— Вам, наверное, захочется привести в порядок прическу, — сказал он и был уверен, что это, вероятно, самое глупое замечание после поцелуев, которое ему доводил ось произносить. Но он никак не мог вернуть свое привычное самообладание. Красота и грация, по-видимому, требовали присутствия рассудка.
Кому бы это могло прийти в голову?
— Ох, — еле выговорила она, поднимая руки к волосам и безуспешно пытаясь их пригладить. — Мне очень жаль.
Ей не за что было извиняться, но Себастьян был так занят попытками привести свои мысли в порядок, что промолчал.
— Этого не должно было случиться, — наконец произнес он. И это было правдой. И он прекрасно это понимал. Никогда он не пускался во флирт с невинными девицами, к тому же почти на виду у переполненного людьми бального зала.
Он никогда не терял над собой контроль. Это просто было не в его характере. И потому был яростно зол на себя. Это было совершенно непривычное и потому вдвойне неприятное ощущение. Он не раз чувствовал жалость и много раз насмехался над собой, а об испытанной многократно досаде мог бы написать книгу. Но ярость?!
Ему такого ощущать не приходилось, и этого он себе никак не желал. Ни по отношению к другим, и уж точно ни по отношению к себе самому.
Если бы она его не попросила… Если бы не подняла на него свои большие бездонные глаза, не прошептала задыхающимся шепотом «Поцелуйте меня», он никогда бы этого не сделал. Это была очень слабая отговорка — он это знал, — но было некоторое утешение в том, что не он заварил эту кашу.
Некоторое, но не слишком большое. Несмотря на все свои грехи, лжецом он не был.
— Мне жаль, что я попросила вас об этом, — натянуто проговорила она.
Он почувствовал себя подонком.
— Я мог не согласиться, — отозвался он, но далеко не так великодушно, как должен был бы.
— Очевидно, я неотразима, — пробормотала она с грустной улыбкой.
Он бросил на нее пронзительный взгляд. Потому что она была в самом деле неотразима. У нее было тело богини и улыбка сирены. Даже теперь ему требовалась вся его сила воли, чтобы не схватить ее в объятия… швырнуть ее на землю… и целовать, целовать, целовать…
Он содрогнулся. Куда все это может его завести?
— Вам нужно идти, — сказала она.
Он сделал широкий жест рукой:
— После вас.
Глаза ее расширились.
— Я не пойду назад первой.
— Неужели вы думаете, что я отправлюсь туда, оставив вас одну на пустоши?
Она подбоченилась: