— Какого черта! — проворчал он, отплевываясь.
   — Извини. Я не очень опытная сиделка. Мне показалось, что тебе хочется пить.
   — В следующий раз, когда это тебе покажется, подожди, пока я попрошу тебя, — проворчал он.
   Она только кивнула в знак согласия, наблюдая за тем, как он снова пытается устроиться на постели поудобнее, затем спросила кротко:
   — А сейчас тебе, случайно, не хочется пить?
   — Пожалуй, — ответил он.
   Не говоря ни слова, она поднесла чашку с чаем к его губам. Он осушил чашку зараз.
   — Хочешь еще чаю? Он покачал головой:
   — Тогда мне захочется пи… — Он не договорил. И добавил: — Извини.
   — У меня же было четверо братьев, — успокоила его она. — Не обращай на меня внимания. Хочешь, я принесу тебе ночной горшок?
   — Я сам справлюсь.
   Судя по его виду, он никак не сможет дойти до противоположного угла комнаты самостоятельно, но она была не так глупа, чтобы спорить с мужчиной, когда он раздражен. Он сам сообразит, что это ему не по силам, как только попытается встать, и сразу же упадет снова на постель, разумеется. Но никакие ее доводы не смогут убедить его в этом сейчас.
   — У тебя жар, — сказала она негромко.
   — Это не малярия.
   — Я и не говорила, что это малярия.
   — Ты это думала.
   — А что будет дальше, если это все-таки малярия?
   — Это не…
   — Но что, если все-таки малярия? — не дала она ему договорить и сразу же с ужасом заметила, что сама говорит голосом тонким и готовым сорваться.
   Майкл несколько секунд просто смотрел на нее глазами мрачными и серьезными. Наконец он повернулся на другой бок и просто сказал:
   — Это не она.
   Франческа нервно сглотнула. Теперь у нее был ответ.
   — Ты не против, если я покину тебя ненадолго? — пролепетала она, вставая на ноги так стремительно, что у нее закружилась голова.
   Он ничего не ответил, но она видела, как под одеялом плечо его чуть двинулось.
   — Я только пройдусь, — пояснила она прерывающимся голосом. И направилась к дверям. — Пока солнце не село.
   — Со мной все будет в порядке, — буркнул он. Она кивнула, хоть он и не мог видеть ее.
   — Скоро вернусь, — сказала она. Но он уже снова спал.
   Стоял туман, и похоже было на то, что грядут осадки посерьезнее, так что Франческа прихватила с собой зонтик и направилась прямиком к беседке. Беседка была открытая со всех сторон, но все же имела крышу, так что, если разверзнутся хляби небесные, она не насквозь промокнет.
   Но с каждым шагом дыхание ее становилось все натужнее и тяжелее, так что, когда она дошла до места, она уже едва дышала, но не от утомления, а от сдерживаемых слез.
   И, едва сев в беседке на скамейку, она перестала их сдерживать.
   Она рыдала и громко всхлипывала самым неподобающим для дамы образом, но ей было все равно.
   Майкл, вероятно, умирает. Очень может быть, что надежды нет вообще. И ей предстоит овдоветь во второй раз.
   Она едва не умерла в первый раз.
   Окажется ли она настолько сильна, чтобы пройти через это снова? И захочет ли?
   Это было нечестно, несправедливо, черт возьми! Почему она должна потерять двух мужей, когда столько женщин вокруг, которые благополучно живут всю жизнь с единственным мужем? И частенько не очень-то любят своего спутника жизни. В то время как она так любила первого и так любит второго…
   Она любит? Майкла?
   Нет, нет, принялась она разуверять саму себя, не то чтобы именно любит. Вернее, любит, но не так. Когда эта мысль промелькнула в ее голове, то она имела в виду, конечно, дружбу. Она любила Майкла как друга. И всегда любила его такой любовью, разве не так? Он был ее лучшим другом, даже и тогда, когда был жив Джон.
   В воображении ее нарисовалось его лицо, его улыбка.
   Она прикрыла глаза и живо вспомнила его поцелуи на своих губах, его руку, лежащую на ее талии, когда они вдвоем шли по дому.
   И наконец она поняла, почему все в последние дни ей казалось по-иному. Происходило это не из-за того, что они поженились, как она сначала предположила. Не из-за того, что он стал ее мужем и она теперь носила на пальце его кольцо.
   Это происходило из-за того, что она любила его.
   То, что было между ними, то, что связывало их, — это было не просто страстью, и ничего безнравственного в этом не было.
   Это была любовь, и это было божественно.
   Франческа меньше бы удивилась, если бы дух Джона вдруг материализовался перед ней и принялся отплясывать шотландские народные танцы.
   Майкл!
   Она любила Майкла.
   Не просто как друга, но как мужа и любовника. Она любила его с той же силой и глубиной, что и Джона когда-то. Чувство было несколько иным, потому что они были разными людьми, да и сама она стала иной. Но это была любовь женщины к мужчине, и эта любовь переполняла ее сердце.
   Боже правый, только бы он не умер!
   — Ты не можешь так поступить со мной! — крикнула она в небеса, высунувшись из беседки.
   Крупная капля дождя упала ей на нос, и брызги попали в глаз.
   — Ну нет, — проворчала она, вытирая глаз. — И не думай даже…
   Еще три капли одна за другой упали ей на лицо.
   — Черт! — пробормотала Франческа и быстро добавила, косясь на затянутые тучами небеса: — Прошу прощения.
   Она снова спряталась в беседку. Дождь расходился, сильнее и сильнее стуча по деревянной крыше.
   Она снова посмотрела на струи дождя. Дождь уже лупил так, что способен был вселить ужас в сердце самого отпетого ангела мщения, да и гром стал погромыхивать.
   И что ей теперь делать? Ринуться на прорыв или посидеть тут, поплакать и пожалеть себя?
   Майкл открыл глаза и с удивлением обнаружил, что уже утро. Он даже моргнул пару раз, дабы убедиться, что ему точно не мерещится. Занавески были задернуты, но не до конца, так что свет, проникавший сквозь щель, падал полосой на ковер.
   Утро. Что ж, видно, он здорово вчера умаялся. Последнее, что он помнил, — это как Франческа вдруг выскочила за дверь, заявив на бегу, что хочет прогуляться, хотя и дураку было ясно, что собирается дождь.
   Глупая женщина.
   Он попытался сесть в постели, но сразу же снова повалился на подушки. Проклятие, он был слаб, как умирающий. Не слишком удачное сравнение в данных обстоятельствах, надо сказать, зато оно точно описывает ту ломоту, которую он чувствовал во всем теле.
   Как же ему было скверно!
   Он потрогал лоб, думая проверить, спал ли жар, но если лоб его был горячим, то и рука тоже, так что он ничего не понял, кроме того, что весь он в поту.
   Он принюхался, но нос у него был так сильно заложен, что он ничего не почувствовал и только закашлялся.
   Майкл вздохнул. Что ж, если от него воняет, то по крайней мере сам он избавлен от необходимости ощущать этот запах.
   От двери донесся какой-то тихий звук, и, подняв глаза, он увидел входящую Франческу. Она была в одних чулках и шла очень тихо, явно боясь потревожить его. Приблизившись к постели, она наконец посмотрела на него, и у нее вырвалось удивленное «ах!».
   — Так ты не спишь, — заговорила она. Он кивнул и спросил:
   — Который час?
   — Полдевятого. Не так уж поздно, если не учитывать, что вчера ты заснул задолго до ужина.
   Он снова кивнул, так как сказать ему было, в сущности, нечего и к тому же было трудно говорить.
   — Как ты себя чувствуешь? — спросила она, усаживаясь возле него. — И не хочешь ли чего-нибудь съесть?
   — Чувствую я себя ужасно, а что до «съесть», то спасибо, нет.
   Губы ее изогнулись в улыбке.
   — А попить? Он кивнул.
   Франческа взяла небольшую чашку, стоявшую на столике рядом. Чашка была прикрыта блюдечком, видимо, для того, чтобы содержимое помедленнее остывало.
   — Это еще вчерашний, — извиняющимся тоном сказала она, — но я приказала его прикрыть, так что не такой уж он должен быть ужасный на вкус.
   — Бульон? — спросил он.
   Она кивнула и поднесла ложку к его губам.
   — Слишком холодный?
   Он отхлебнул немного и отрицательно покачал головой. Едва теплый бульон был ему сейчас более приятен, чем что-нибудь слишком горячее.
   Франческа молча кормила его с ложечки минуту или две, а потом, когда он сказал, что хватит, поставила чашку обратно на столик, снова аккуратно прикрыв блюдечком, хотя, надо думать, когда она соберется кормить его в следующий раз, то просто прикажет принести из кухни свежий бульон.
   — У тебя жар? — шепотом спросила она.
   Он постарался напустить на себя беззаботный вид.
   — Представления не имею. Она протянула руку к его лбу.
   — Не успел еще принять ванну, — пробормотал он, чувствуя неловкость при самой мысли, что вот сейчас рука ее коснется его липкой кожи, и стесняясь даже произнести слово «пот» в ее присутствии.
   Она, похоже, и не заметила этой его попытки пошутить, только нахмурила брови и крепче прижала ладонь к его лбу и вдруг, поразив его внезапной стремительностью движений, вскочила, склонилась над ним и быстро коснулась его лба губами.
   — Фрэнни?
   — У тебя жар, — сказала она, едва дыша от волнения. — У тебя жар!
   Он только моргал в ответ.
   — У тебя все еще высокая температура, — продолжала она возбужденно. — Неужели ты не понимаешь? Если у тебя все еще жар, то это никак не может быть малярия!
   На мгновение он перестал дышать. Она была права! Как странно, что эта мысль не пришла в голову ему самому, но она была права. Малярийный жар всегда спадал к утру. Вечером все начиналось снова, разумеется, и часто с ужасной силой, но потом обязательно отпускало и давало передышку на целый день.
   — Это не малярия, — снова сказала она. Глаза у нее подозрительно блестели.
   — Я же тебе говорил, — заметил он, и это было правдой, но в глубине-то души он тогда думал другое.
   — Ты не умрешь, — прошептала она и закусила нижнюю губу.
   — А ты боялась, что я умру? — спросил он спокойно.
   — Конечно, боялась, — отозвалась она, даже и не пытаясь скрывать, что горло у нее перехватывает от волнения. — Боже мой, Майкл, я просто поверить не могу… ты представить себе не можешь, как я… ах, да что там!
   Он понятия не имел, что она хотела этим сказать, но догадывался — что-то хорошее.
   Она вскочила на ноги, так что спинка стула ударилась о стену. Возле чашки с бульоном лежала салфетка, она схватила эту салфетку и промокнула глаза.
   — Фрэнни? — шепотом позвал он.
   — Ты такой — как все мужчины! — сердито сказала она. Он только брови поднял при этом обвинении.
   — Тебе следует узнать, что я… — Но она не договорила.
   — Что, что, Франческа?
   Она тряхнула головой и сказала:
   — Не сейчас! — Причем ему показалось, что обращалась она скорее к себе, чем к нему. — Скоро, но не сейчас.
   Он захлопал глазами.
   — Прости, я не понял — что?
   — Мне нужно пойти кое-куда, — ответила она кратко и даже резко. — Мне нужно кое-что сделать.
   — В полдевятого утра?
   — Я скоро вернусь, — сказала она и поспешила к двери. — Никуда не уходи.
   — Ах, какая досада! А я-то собирался съездить к королевскому двору, — попытался он разрядить ситуацию шуткой.
   Но Франческа была так занята своими мыслями, что даже не сочла нужным упрекнуть его за неуместный юмор.
   — Я скоро, — сказала она. Странно, но слова ее прозвучали как обещание. — Я скоро вернусь.
   Все, что он мог, — это пожать плечами, глядя на закрывшуюся за ней дверь.

Глава 24

   …Я не знаю, как сказать это, более того, не знаю, как новость эта будет тобой воспринята, но мы с Майклом поженились три дня назад. Я не знаю, как описать события, которые привели к нашему браку, могу только сказать, что нам обоим этот шаг казался правильным. Я хочу, чтобы ты знала, что это ни в коей мере не умаляет любви, которую я питала к Джону. Джон всегда будет занимать в моем сердце особое и важное место, так же как и ты…
Из письма графини Килмартин вдовствующей графине Килмартин, написано три дня спустя после ее бракосочетания с графом Килмартином.
 
   Четверть часа спустя Майкл почувствовал себя значительно лучше. Не хорошо, разумеется — далеко еще было до его нормального состояния, — но лучше. Должно быть, бульон подкрепил его, так же как и разговор с Франческой, так что когда ему пришлось встать, чтобы воспользоваться ночным горшком, он обнаружил, что держится на ногах тверже, чем можно было ожидать. Справившись с главной задачей, он устроил себе импровизированную «ванну» — попросту обтерся влажным полотенцем. И после того как натянул чистый халат, почти почувствовал себя снова человеком.
   Он вернулся к кровати, но не захотел снова ложиться в пропитанную потом постель, а потому позвонил, вызывая прислугу, и уселся в кожаное вольтеровское кресло, повернув его так, чтобы можно было смотреть в окно.
   На улице светило солнце. Неплохо для разнообразия! Обе недели, которые он провел женатым человеком, погода стояла отвратительная. Его это не слишком расстраивало, так как молодожену, который, подобно ему, проводил столько времени в спальне с молодой женой, было совершенно безразлично, светит на улице солнце или идет дождь.
   Но сейчас, поднявшись с одра болезни, он с удовольствием наблюдал за тем, как веселое солнце играет на росистой траве.
   Какое-то движение за окном привлекло его внимание. И он с удивлением понял, что это Франческа спешит куда-то через лужайку. Она была слишком далеко, чтобы он мог рассмотреть ее как следует, но он заметил, что она укутана в самый свой удобный плащ и, кажется, несет что-то в руках.
   Он вытянулся вперед, чтобы разглядеть получше, но она уже исчезла из виду, скрывшись за живой изгородью.
   И тут в комнату вошел Риверс.
   — Вы звонили, милорд?
   Майкл обернулся к своему камердинеру.
   — Да. Нельзя ли поменять мне белье?
   — Разумеется, милорд.
   — И… — Майкл собирался сказать, чтобы ему приготовили ванну, но почему-то вместо этого спросил: — Ты, случайно, не знаешь, куда направилась леди Килмартин? Я увидел ее в окно, она шла через лужайку. Риверс покачал головой:
   — Нет, милорд. Миледи не посвящала меня в свои планы, однако Дэвис сказал мне, что миледи приказала садовнику срезать для нее в теплице цветы.
   Майкл кивнул, мысленно отметив, сколько людей передавали друг другу эту новость. Следует впредь с большим вниманием относиться к наблюдательности прислуги — и к скорости распространения слухов в ее среде.
   — Цветы… — проговорил он. Вот что она, должно быть, держала в руках, когда он заприметил ее, идущую через лужайку.
   — Пионы, — пояснил Риверс.
   — Ах, пионы, — отозвался Майкл и так заинтересовался, что даже вперед подался в своем кресле. Пионы были любимыми цветами Джона и на их свадьбе стали основным украшением букета Франчески. Даже странно, что он помнит эту свадьбу в таких деталях. Но действительно, хоть он ушел и страшно напился, едва только Джон и Франческа покинули гостей, он помнил эту свадьбу с ослепительной ясностью.
   Платье на ней было голубое. Светло-голубое, как лед на изломе. А в руках у нее был букет пионов. Пионы тогда пришлось добывать оранжерейные, но Франческа настояла.
   И внезапно он понял, куда она пошла, кутаясь в плащ от холодного утреннего воздуха.
   Она пошла на могилу Джона.
   Майкл посетил это место только один раз после своего возвращения, и он пошел туда один. Это было через несколько дней после того странного момента, который он пережил в своей спальне, когда он вдруг понял, что Джон одобрил бы его брак с Франческой. Более того, порой ему казалось, что Джон, пребывающий где-то там, наверху, весело посмеивается, наблюдая за ними.
   И как было не задаться вопросом: а не почувствовала ли Франческа того же? Может, и она осознала вдруг, что Джон желал бы их брака? Ради счастья их обоих?
   Или ее по-прежнему мучит чувство вины?
   Майкл поднялся с кресла. Он-то знал, что такое чувство вины, как оно грызет сердце и томит душу. Он знал эту боль, знал, что она разъедает человека, как кислота.
   И он не хотел, чтобы Франческа испытывала это чувство. Ни за что. Никогда.
   Пусть она не любит его. И возможно, никогда не полюбит. Но сейчас она гораздо счастливее, чем была до того, как они поженились, в этом он был уверен. И если ее станет терзать стыд за то, что она стала счастливее, то он… он этого не переживет.
   Джон желал бы, чтобы она была счастлива. Джон желал бы, чтобы она любила и была любима. И если Франческа никак не может понять этого…
   Майкл принялся торопливо одеваться. Может, он и слаб, может, у него еще жар, но до кладбища при часовне он как-нибудь доберется. Пусть это убьет его, но он не допустит, чтобы она погрузилась в ту же пучину отчаяния, в которой сам он страдал так долго.
   Пусть она его не любит. Пусть. За время их недолгой супружеской жизни он повторял себе эти слова столько раз, что почти начал верить в них.
   Пусть она его не любит. Но она обязана понимать, что она свободна. Что она имеет право на счастье.
   Она должна, должна быть счастлива!
* * *
   Франческа предвидела, что земля будет сырая, и потому прихватила с собой небольшой плед, зеленый с желтым — цвета клана Стерлингов, подумала она, печально улыбаясь и расстилая плед на траве.
   — Привет, Джон, — сказала она, встав на колени и положив пионы возле надгробного камня. У Джона была очень простая могила, куда скромнее помпезных монументов, которые знать обыкновенно воздвигает над гробами умерших.
   Но Джон предпочел бы, чтобы все было как раз так, она ведь знала его так хорошо, порой даже предугадывала слова, которые он произносил.
   Он бы выбрал именно такое простое надгробие, и он бы выбрал именно этот дальний угол кладбища, поближе к холмистым угодьям Килмартина, месту, которое он любил больше всего на свете.
   Так она все и устроила.
   — Хорошая сегодня погода, — сказала она, усаживаясь на плед. Она подобрала юбки и села по-турецки, а потом снова прикрыла юбками колени. Конечно, она бы никогда не уселась так, будучи в приличном обществе, но здесь все было по-другому.
   Джону только приятно было бы, что она уселась удобно.
   — Последнее время дождь лил не переставая, — сказала она. — Иногда посильнее, иногда послабее, конечно, но сухой погоды мы не видали. Тебе это было бы все равно, а вот я, признаться, очень рада солнышку.
   Она заметила, что один стебель лежит не так, как ей хотелось, наклонилась и поправила его.
   — Разумеется, я все равно выходила гулять, — сказала она с нервным смешком. — Что-то в последнее время часто дождь застает меня врасплох. Сама не знаю, в чем тут дело — раньше я внимательнее следила за погодой. — Она вздохнула. — Да нет, я знаю, в чем тут дело. Просто боюсь сказать тебе. Глупо с моей стороны, конечно, но… — Она снова засмеялась, и этот натужный смех, сорвавшийся с ее губ, прозвучал странно в тишине. Вот чего она никогда не испытывала в присутствии Джона, так это нервозности. С того самого момента, когда они встретились впервые, ей было с ним так хорошо и спокойно.
   Но сейчас…
   Сейчас у нее появились основания нервничать.
   — Кое-что произошло, Джон, — сказала она, и пальцы ее принялись теребить полу плаща. — Я стала испытывать к одному человеку чувства, какие, возможно, мне испытывать не подобало бы.
   Она оглянулась, почти ожидая, что вот сейчас ей будет явлен знак свыше. Но ничего не произошло, только ветер продолжал шелестеть в ветвях деревьев.
   Она сглотнула и снова обратила взгляд к надгробному камню Джона. Как-то глупо думать, что кусок камня может олицетворять человека, но она не знала, куда бы еще смотреть, когда она разговаривает с душой Джона.
   — Может, я не должна была испытывать таких чувств, а может, и должна и только думала, что была не должна. Сама не знаю. Я знаю только, что это произошло. Я не ожидала этого, но оно случилось… и… с… — Она умолкла, и на губах ее появилась почти печальная улыбка. — Ну, думаю, ты и так знаешь с кем. Можешь себе представить!
   И тут произошло нечто поистине примечательное. Когда она позже вспоминала об этом, ей казалось, что должно бы было быть что-то другое: земля, колыхнувшаяся у нее под ногами, или луч ослепительного света, упавший с небес на тихое кладбище. Но ничего подобного не произошло. Ничего осязаемого, слышимого или видимого не случилось, только возникло странное чувство, что внутри у нее что-то сдвигается, меняется, вернее даже, становится на место.
   И тут она поняла, по-настоящему, окончательно поняла, что Джон как раз мог себе это представить. Более того, он вполне мог желать этого.
   Он бы хотел, чтобы она вышла за Майкла. Он бы хотел, чтобы она вышла за любого человека, которого полюбит, но почему-то ей казалось, что Джона очень развеселило бы, что это произошло именно с Майклом.
   Ведь Джон любил их двоих больше всех на свете, и. наверное, ему хотелось бы, чтобы они были вместе.
   — Я люблю его, — сказала она и только тут поняла, что впервые говорит вслух о своей любви к Майклу. — Я люблю Майкла, и, Джон… — Она коснулась пальцами его имени, вырезанного на камне. — Мне кажется, что ты бы одобрил наш брак, — прошептала она. — Иногда мне даже кажется, что ты все это и устроил. Это так странно, — продолжала она. Теперь глаза ее были полны слез. — Я так долго думала, что никогда не смогу влюбиться вновь. Ну как я могла влюбиться? И когда меня спрашивали, что бы ты, по моему мнению, желал для меня, я всегда отвечала, что ты желал бы, чтобы я вышла замуж снова. Но в душе… — Она печально улыбнулась. — В душе я была уверена, что этого никогда не будет. Что я никогда не полюблю снова. Я знала это. Знала с совершенной уверенностью. Так что не имело особого значения, что бы ты пожелал для меня, верно? Вот только это взяло и случилось. Случилось, когда я совсем этого не ожидала. И случилось с Майклом. Я так его люблю, Джон, — сказала она дрожащим от волнения голосом. — Я все твердила себе, что не люблю, но когда я подумала, что он умирает, это было слишком для меня, и я поняла… о Боже, я поняла, что люблю его, Джон. Он нужен мне. Я не могу жить без него. И мне необходимо было рассказать тебе и убедиться, что ты… что ты…
   Она не в силах была продолжать. Слишком много лежало у нее на душе, слишком много чувств, которые рвались наружу. Она закрыла лицо ладонями и заплакала, но не от горя. И не от радости, а просто потому, что не могла сдержать слез.
   — Джон, — прошептала она. — Я люблю его. И мне кажется, что ты как раз этого бы и хотел для нас обоих. Я правда так думаю, но…
   И тут за спиной ее раздался какой-то звук. Звук шагов, и потом звук учащенного дыхания. Она обернулась, уже зная, кто это должен быть. Она почувствовала его приближение.
   — Майкл, — прошептала она. Он выглядел как сущее привидение — бледный, осунувшийся, и ему пришлось опереться о дерево, чтобы устоять на ногах, но в ее глазах он был само совершенство.
   — Франческа, — сказал он, с трудом выговаривая ее имя. — Фрэнни.
   Не сводя с него восторженного взгляда, она поднялась.
   — Ты слышал, что я говорила?
   — Я люблю тебя, — сказал он глухо.
   — Но ты слышал, что я говорила? — настаивала она. Ей надо было это знать; если он не слышал, то ей следовало сказать ему.
   Он кивнул.
   — Я люблю тебя, — сказала она. Ей хотелось подойти к нему, обхватить его шею руками, но она словно к месту приросла. — Я люблю тебя, — сказала она снова. — Я люблю тебя.
   — Не надо…
   — Нет, надо. Я должна сказать тебе это. Я люблю тебя. Правда. И так сильно!
   И тут они оказались в объятиях друг друга. Она уткнулась лицом ему в грудь, и слезы ее омочили его рубашку. Она сама не знала, отчего плачет, и ей было, в сущности, все равно. Важно было одно: в его объятиях она чувствовала будущее, и будущее это было прекрасно.
   Подбородок Майкла уперся ей в макушку.
   — Я вовсе не хотел сказать, что не надо говорить, что ты любишь меня, — негромко произнес он. — Я имел в виду только, что не обязательно это повторять.
   Она засмеялась, хотя слезы по-прежнему текли и текли, и оба они затряслись от хохота.
   — Нет, и повторять обязательно, — сказал он. — То есть если тебе так хочется, то обязательно повторяй, сколько угодно раз. Я человек жадный и хочу слышать это снова.
   Она подняла на него сияющие глаза. — Я люблю тебя. Майкл коснулся ее щеки.
   — Не знаю, что я сделал, чтобы заслужить такое счастье. —А тебе и не надо было ничего такого делать. Просто быть собой, и все. — Она подняла руку и тоже коснулась его щеки — точь-в-точь как он ее, словно была его зеркальным отражением. — Просто потребовалось время для того, чтобы осознать это.
   Майкл прижал ее ладонь к своему лицу обеими руками. Он целовал эту ладонь и вдыхал нежный аромат кожи. Прежде он старался убедить себя, что не имеет значения, любит она его или нет, что главное — быть ее мужем. Но теперь…
   Теперь, когда она сказала эти слова, когда он знал это наверное, когда его сердце так и пело, теперь он понял, что главное.
   Это было счастье.
   Это было блаженство.
   Он никогда и не надеялся испытать нечто подобное, даже не подозревал, что такое счастье существует.
   Это была любовь.
   — До конца своих дней, — торжественно пообещал он, — я буду любить тебя. Обещаю. Я не пожалею своей жизни ради тебя. Я буду чтить и лелеять тебя. Я буду… — Голос его прервался от волнения, но это было не важно. Он просто хотел сказать ей. Просто хотел, чтобы она знала.
   — Пошли домой, — сказала она мягко. Он кивнул.
   Она взяла его за руку и потянула за собой. Он послушно последовал за ней. Но прежде чем они ушли с кладбища и вошли в небольшую рощицу, расположенную меж часовней и Килмартином, он обернулся и, глядя на надгробие Джона, одними губами произнес: «Спасибо».
   А потом позволил своей жене вести себя домой.
   — Я хотела сказать тебе потом, — говорила между тем его жена. Голос ее слегка дрожал, но она уже возвращалась в обычное свое состояние. — Я планировала такое большое романтическое событие. Нечто грандиозное. Нечто… — Она обернулась к нему с печальной улыбкой. — Ну, сама не знаю что, но очень шикарное. Он только головой покачал:
   — Мне это не нужно. Мне нужно только… только…
   И было совершенно не важно, что он не знал, как закончить фразу, потому что она каким-то непонятным образом поняла, что он имеет в виду.
   — Я знаю, — шепнула она. — Мне нужно то же самое.

Эпилог

   Мой дорогой племянник!
   Хотя Хелен и твердит, что вовсе не была удивлена известием о вашем с Франческой бракосочетании, я не могу не признаться, что для меня, наделенной куда менее живым воображением, эта весть оказалась настоящим потрясением.
   Впрочем, умоляю тебя не забывать, что потрясение вовсе не означает неприятия. Не так много времени нужно, чтобы сообразить, что вы с Франческой идеальная пара. Я не понимаю, почему я никогда не замечала этого раньше. Я не претендую на глубокое знание метафизики и, честно-то говоря, скучаю в обществе людей, которые уверяют, что таковым знанием обладают, но мне кажется несомненным, что между вами двумя существует некое взаимопонимание, некое сродство душ, определенное высшими силами.
   Совершенно ясно, что вы двое были созданы друг для друга.
   Мне не так просто было написать эти слова. Джон по-прежнему жив в моем сердце, и я ощущаю его присутствие ежедневно. Я оплакиваю моего сына и всегда буду оплакивать его. Передать не могу, сколь утешительно мне было слышать, что и ты, и Франческа разделяете мое горе.
   Надеюсь, что ты не сочтешь это проявлением излишней самоуверенности с моей стороны, если я благословлю Ваш брак.
   И надеюсь, ты не посчитаешь меня глупой, если я прибавлю к этому и свою благодарность.
   Спасибо тебе, Майкл, что ты позволил моему сыну первому любить ее.
   Джанет Стерлинг, вдовствующая графиня Килмартин —
   Майклу Стерлингу, графу Килмартину
   Июнь 1824 года