Кунц Дин. Мертвый и живой

   В отличие от остальных, Эрике разрешалось испытывать унижение, стыд, надежду. Виктор хотел видеть жену нежной и ранимой.
   День начался тоже с избиения, во время утреннего секса. Он оставил ее в постели корчащейся от боли и рыдающей.
   Двумя часами позже от синяков не осталось и следа, лицо вновь стало безупречным, но Эрику беспокоила неудача в главном: он остался ею недоволен. По всем биологическим признакам он возбудился, а потом получил удовлетворение, то есть причина была не в этом. Избиение показывало, что он нашел ее недостойной роли жены.
   Она была Эрикой Пятой. Четыре предыдущие женские особи, идентичной с ней внешности, вышли из резервуаров сотворения, чтобы служить женой их создателю. По разным причинам ни одна не справилась.
   Эрику Пятую по-прежнему переполняла решимость не подвести своего мужа.
   Первый день, который она провела как миссис Гелиос, вылился во множество сюрпризов и загадок, она узнала, что такое насилие и боль, увидела, как погиб слуга и голого тролля-альбиноса. Эрика надеялась, что второй день, которому вскорости предстояло начаться, не будет столь богат на события.
   Полностью восстановившись после второго избиения, сидя в темноте на застекленном заднем крыльце, она пила коньяк быстрее, чем ее превосходно отлаженный организм успевал сжигать алкоголь. Тем не менее, даже осушив две с половиной бутылки, она так и не смогла захмелеть, но немного расслабилась.
   Раньше, до того, как начался дождь, тролль-альбинос появился на лужайке. Вспышка молнии осветила его, когда он метнулся к беседке, выскочив из тени под магнолией, а потом перебежал к декоративной стене из винограда, за которой находился пруд с золотыми рыбками.
   Виктор купил и объединил три больших участка, так что его поместье было самым большим в престижнейшем Садовом районе. На обширной территории хватало уголков, где мог спрятаться тролль-альбинос.
   Со временем этот странный гость заметил ее, сидящую за стеклом на темном крыльце. Подошел к стеклу, они обменялись несколькими словами, и Эрика ощутила необъяснимое сочувствие к этому маленькому существу.
   Хотя тролль не относился к гостям, которых Виктор мог пригласить в дом, Эрика посчитала необходимым встретить его как полагается. Она, в конце концов, была миссис Гелиос, жена одного из самых влиятельных людей Нового Орлеана.
   Велев троллю подождать, она пошла на кухню и наполнила плетеную корзинку для пикника сыром, ветчиной, хлебом, фруктами. Добавила охлажденную бутылку белого вина.
   Когда вышла из дома с корзинкой, испуганное существо отбежало на безопасное расстояние. Она поставила корзинку на траву и вернулась на застекленное крыльцо, к коньяку.
   Тролль вернулся к корзинке, посмотрел, что в ней, а потом унес ее в ночь.
   В сон Эрику не тянуло, Новые люди спали мало, вот она и осталась на крыльце, размышляя обо всех этих событиях. Когда пошел дождь, она по-прежнему сидела на крыльце.
   А еще через полчаса, под потоками падающей с неба воды, вернулся тролль. В руке он держал ополовиненную бутылку.
   Из клетчатой красно-белой скатерти, лежавшей в корзинке, он соорудил саронг, который закрывал его от талии до колен, показывая тем самым, что голым тролль бежал сквозь ночь не по своему выбору. Он встал у стеклянной двери, глядя на хозяйку дома.
   При самой первой встрече Эрика приняла его за гнома, потом решила, что он больше похож на тролля, но, так или иначе, она его не боялась. Махнула рукой, приглашая его на застекленное крыльцо, и он открыл дверь.

Глава 10

   Когда лицо Аннунсиаты полностью исчезло с компьютерного экрана в сетевой комнате, Девкалион быстро выдернул подводящие кислород трубки из четырех других стеклянных цилиндров, милосердно оборвав тюремное заключение и существование еще четырех бестелесных альфа-мозгов, каким бы ни было их предназначение.
   Лестер, уборщик-Эпсилон, который сопровождал его из главной лаборатории, наблюдал за всем этим с тоской в глазах.
   Программа, закладываемая в мозг Новых людей, включала запрет на самоубийство. Они не могли убить ни себя, ни себе подобных, точно так же, как не могли поднять руку на своего создателя.
   Лестер встретился с Девкалионом взглядом.
   – Тебе не запрещено?
   – Запрещено лишь одно – поднять руку на моего создателя.
   – Но… ты один из нас.
   – Нет. Я создан гораздо раньше вас. Я – его первенец.
   Лестер обдумал слова Девкалиона, потом посмотрел на темный экран, с которого исчезло лицо Аннунсиаты. Как корова, пережевывающая жвачку, его эпсилон-мозг медленно переваривал только что сказанное ему.
   – Мертвый и живой.
   – Я его уничтожу, – пообещал Девкалион.
   – Каким будет мир… без Отца? – спросил Лестер.
   – Для тебя – не знаю. Для меня… это будет мир, может, и не самый яркий, но ярче, может, и не самый чистый, но чище.
   Лестер поднял руки, посмотрел на них.
   – Иногда, когда у меня нет работы, я скребу себя до крови, потом наблюдаю, как тело заживает, и снова скребу до крови.
   – Почему?
   Лестер пожал плечами.
   – Что еще делать? Моя работа – это я. Это программа. Вид крови вызывает мысли о революции, дне, когда мы убьем их всех, и настроение у меня улучшается, – он нахмурился. – Не может быть мира без Отца.
   – Мир был до того, как он родился, – сказал Девкалион. – И никуда не денется после его смерти.
   Лестер подумал, покачал головой.
   – Мир без Отца пугает меня. Не хочу его видеть.
   – Что ж, тогда ты его и не увидишь.
   – Дело в том… как и мы все, я создан сильным.
   – Я сильнее, – заверил его Девкалион.
   – Дело в том, что я еще и быстрый.
   – Я быстрее.
   Девкалион отступил от Лестера на шаг, а потом, с помощью своего квантового трюка, оказался непосредственно у него за спиной.
   Лестеру же показалось, что Девкалион просто исчез. Изумленный, уборщик шагнул вперед.
   Точно так же шагнул вперед и Девкалион, правой рукой обхватил шею Лестера, левой – голову. И когда Лестер, подняв сильные руки, попытался вырваться из этого смертельного захвата, Девкалион рванул левую руку на себя с такой силой, что позвоночник Лестера у основания черепа переломился, как щепка. Мгновенная смерть мозга исключала любое излечение, быстрое и не очень.
   Девкалион осторожно опустил Лестера на пол. Встал на колени рядом с трупом. Ни одно из двух сердец уборщика более не билось. Взгляд не следил за рукой палача, веки не сопротивлялись пальцам, которые их закрыли.
   – Не мертвый и живой, – проговорил Девкалион. – Только мертвый и спасенный… от отчаяния и ярости твоего создателя.
   Поднимаясь с колен в сетевой комнате, Девкалион выпрямился в полный рост уже в главной лаборатории, около U-образного стола Виктора, обыск которого прервал сначала Лестер, а потом Аннунсиата.
   Той же ночью, только раньше, от пастора Кенни Лафита, создания Виктора, чья программа разрушалась, Девкалион узнал, что в городе как минимум две тысячи Новых людей живут под видом обычных горожан. Пастор Кенни, который упокоился, как и Лестер, также сказал, что резервуары созидания могут производить ему подобных раз в четыре месяца, больше трехсот Новых людей в год.
   Кенни сообщил, что где-то около города построена ферма Новых людей, которая должна начать работу на следующей неделе. Там под одной крышей стояли две тысячи резервуаров, а в первый же год они могли произвести на свет шесть тысяч созданий Виктора. Еще одна ферма, по слухам, только строилась.
   Не найдя ничего полезного в ящиках стола, Девкалион включил компьютер.

Глава 11

   В комнате наблюдения Рипли тоже стоял перед дилеммой.
   Он знал, в схватке с трансформированным Уэрнером ему не устоять, пусть он сильный и умный. Патрика Дюшена, тоже Альфу, Уэрнер у него на глазах разорвал на части в изоляторе номер два.
   Уверенный, что прямая конфронтация с этим существом неминуемо приведет к смерти, Рипли лихорадочно думал о том, как этого избежать, и не потому, что хотел жить. Из-за непонятной озабоченности, которая каждый день долгие часы терзала его (не говоря уже о том факте, что он, по существу, был рабом своего создателя), жизнь не выглядела такой уж привлекательной, какой рисовалась в теплых и уютных романах Джен Кейрон^[5]. Их Рипли тайком скачивал из Интернета и читал. Умер бы он с радостью, но заложенная в него программа запрещала самоубийство, а именно так расценивалась любая попытка вступить в бой с заведомо более сильным противником, в данном конкретном случае с Уэрнером, который неминуемо уничтожил бы его.
   И пока изо рта, более присущего насекомому, вылетали искаженные слова: «Я – свободен, свободен, свободен. Я – СВОБОДЕН!» – хотя произнести их с таким ртом Уэрнер никак не мог, Рипли успел глянуть на пульт управления и быстро нажать два переключателя, которые открывали наружные двери в переходные отсеки изоляторов номер один и три. В них на текущий момент заключенные не содержались.
   «Заключенные – неправильное слово, – мысленно одернул себя Рипли, – неправильное слово и свидетельство бунтарских мыслей. Подопытные – это слово подходит куда как лучше. В изоляторах номер один и три подопытных не было».
   – Свободный Уэрнер. Уэрнер свободный, свободный.
   Когда зажужжали сервомоторы и защелкали запорные механизмы, выводя штифты из гнезд в дверных рамах, трансформированный Уэрнер повернулся на звук и склонил жуткую голову, словно размышлял, а зачем Рипли это сделал.
   Засвидетельствовав невероятную быстроту, с которой Свободный Уэрнер прыгнул на Дюшена, быстрее, чем бросалась на жертву змея, Рипли пытался найти способ выиграть время, отвлечь мутировавшего начальника службы безопасности. И решил, что единственная надежда – вовлечь его в разговор.
   – Тот еще выдался денек, так?
   Свободный Уэрнер продолжал смотреть в сторону жужжащих сервомоторов.
   – Прошлым вечером, – Рипли предпринял вторую попытку, – Винсент сказал мне: «День в «Руках милосердия» может тянуться, как год, который проводишь с зажатыми в тисках яйцами, не имея права отключить боль».
   Щупики вокруг рта Уэрнера подрагивали при мягком шуршании, которое издавали сорок восемь выходящих из гнезд штифтов.
   – Разумеется, – продолжил Рипли, – мне пришлось доложить Отцу о таком отношении к делу. Сейчас Винсент висит головой вниз в контейнере перепрограммирования, с катетером в пенисе, шлангом для сбора твердых отходов в прямой кишке и с двумя дырками в черепе, в которые вставлены электроды.
   Наконец-то штыри вышли из гнезд, и две стальные крышки, ведущие в переходные отсеки, начали открываться. Вот тут Свободный Уэрнер вновь посмотрел на Рипли.
   – Конечно же, я как главный заместитель Пасечника по лаборатории… то есть мистера Гелиоса, предпочитаю находиться в «Руках милосердия», а не где-то еще. Здесь рождается будущее, отсюда начинается Миллионолетний Рейх.
   Произнося эти слова, Рипли тянулся к переключателям на пульте управления. С тем чтобы только что открывшиеся двери начали закрываться. Он намеревался проскочить в один из переходных отсеков до того, как дверь закроется, в надежде, что Свободный Уэрнер не успеет последовать за ним. Только так он и мог спастись.
   Будучи начальником службы безопасности, Уэрнер знал, как работает пульт управления. Но генетический хаос, который Пасечник назвал «глобальной трансформацией на клеточном уровне», наверняка изменил его мозг так же, как и тело. Потеряв умственные способности или память, а может, и первое, и второе, Свободный Уэрнер мог уже и не сообразить, как открыть наружную дверь переходного отсека, и не сумел бы добраться до Рипли.
   – Не трогай переключатели, – приказал Свободный Уэрнер клокочущим, шипящим голосом.

Глава 12

   Едва разминувшись со смертью в образе «Мерседеса» на залитых дождем улицах города, которому вскорости предстояло выдержать атаку обезумевших машин смерти Виктора Франкенштейна, Карсон О’Коннор захотела съесть пубой^[6] с поджаренной красной рыбой, приготовленный в «Акадиане».
   «Акадиана» нигде не рекламировалась. Вывеска – и та отсутствовала. Местные жители туристам об этом заведении не рассказывали. Из страха, что популярность разрушит сложившуюся там особую атмосферу, местные не очень-то делились сведениями об «Акадиане» и с местными. И если человек все-таки находил «Акадиану», значит, он относился к людям с особым складом души, которые и захаживали туда.
   – Мы уже пообедали, – напомнил ей Майкл.
   – Допустим, ты – в камере смертников, ешь последний раз, знаешь, что после десерта тебя посадят на электрический стул, но вдруг тебе говорят, что казнь откладывается на время, достаточное для того, чтобы второй раз съесть последнюю трапезу… и ты скажешь «нет»?
   – Я не думаю, что тот обед – наша последняя трапеза.
   – А я думаю, что очень может быть.
   – Может быть, – признал он, – но, вероятно, нет. А кроме того, Девкалион велел нам кружить по улицам поблизости от «Рук милосердия», пока он не позвонит.
   – Я возьму с собой мобильник.
   «Акадиана» обходилась без автомобильной стоянки. И припарковаться рядом не представлялось возможным, потому что путь к ней вел через темный проулок. Оставить там автомобиль решались только копы.
   – С такой машиной нам придется парковаться за квартал. И что будет, если мы вернемся, а ее уже кто-то украл?
   – Только идиот захочет украсть эту рухлядь.
   – Империя Гелиоса разваливается, Карсон.
   – Империя Франкенштейна.
   – Никак не могу заставить себя произнести эту фамилию. В любом случае она разваливается, и мы должны быть наготове.
   – Я недоспала и умираю от голода. Поспать мне не удастся, но уж съесть пубой я могу. Послушай, меня можно показывать по телевизору как пример того, до чего доводит женщину дефицит белка, – она свернула в проулок. – Я припаркуюсь здесь.
   – Если ты припаркуешься в проулке, мне придется остаться в машине.
   – Хорошо, оставайся в машине, мы поедим в машине, мы когда-нибудь поженимся в машине, мы будем жить в машине с четырьмя детьми, а когда последний из них уедет в колледж, мы наконец-то избавимся от этой гребаной машины и купим дом.
   – Ты, я вижу, немного нервничаешь.
   – Я очень нервничаю, – она выключила фары, но не двигатель. Оставила включенными подфарники. – И безумно голодна.
   С обеих сторон Майкла, прикладом вверх, стояли помповики «Городской снайпер» с укороченными до четырнадцати дюймов стволами.
   Тем не менее из кобуры, которая висела под пиджаком спортивного покроя, он достал пистолет «Дезерт игл», заряженный патронами калибра «ноль пять магнум»: такая пуля могла остановить гризли, в дурном настроении бродящего по улицам Нового Орлеана.
   – Хорошо, – кивнул он.
   Карсон вышла из автомобиля, держа правую руку под курткой на рукоятке такого же пистолета «Дезерт игл», кобура с которым висела на ее левом бедре.
   Все это оружие они приобрели нелегально, но Виктор Гелиос являл собой экстраординарную угрозу для нее и ее напарника. И они полагали, что лучше потерять жетон детектива, чем голову, сорванную с плеч бездушными прислужниками безумного ученого.
   За всю ее полицейскую карьеру слова «бездушные прислужники» ни разу не приходили на ум, тогда как другие два слова – «безумный ученый» – в последние несколько дней стали расхожим выражением.
   Она поспешила сквозь дождь к двери под светящейся табличкой с надписью «22 ПРИХОДА».
   Шеф-повар, он же и владелец «Акадианы», прилагал все силы для того, чтобы о его заведении знало как можно меньше народу. На территории той части Луизианы, которая называлась Акадиана, находились двадцать два прихода. И если этого не знать, создавалось впечатление, что дверь эта – в какую-то религиозную организацию.
   За дверью уходила вверх лестница, и лишь поднявшись по ней, человек попадал в зал ресторана, где видел перед собой истертый деревянный пол, виниловые кабинки, столики под красно-черными клетчатыми скатертями, на которых горели свечи в красных стаканчиках. Звучала музыка зидеко^[7], за столиками оживленно разговаривали посетители, в воздухе витали ароматы, от которых рот Карсон тут же наполнился слюной.
   В этот час ресторан заполняли рабочие второй смены, которые жили по распорядку, отличному от распорядка тех, кто работал днем, проститутки, встречающиеся здесь после того, как обслуженные ими и утомленные клиенты засыпали, люди, мучающиеся бессонницей, одинокие души, считающие своими лучшими друзьями официанток, и другие одинокие души, которые всегда обедали здесь после полуночи.
   Гармония, царящая на этом дне городской жизни, впечатляла Карсон и оставляла надежду, что в конце концов человечество будет спасено от самого себя… и вообще достойно спасения.
   У прилавка, к которому подходили те, кто хотел забрать еду с собой, она заказала пубой с зажаренной красной рыбой, салатом из шинкованной капусты и лука, ломтиками помидора и соусом тартар. Попросила разрезать его на четыре части и каждую завернуть отдельно.
   Кроме того она заказала тушеную красную фасоль, рис в вине, грибы, тушенные в масле и белом вине с кайеннским перцем.
   Женщина, стоявшая за прилавком, разложила заказ в два пакета. В каждый добавила по пол-литровой бутылке ледяной местной колы, в которой содержалось в три раза больше кофеина, чем в национальных брендах.
   Спускаясь по лестнице к проулку, Карсон поняла, что руки у нее заняты, и она никак не сможет ухватиться за рукоятку «Дезерт игл», которая торчала из кобуры. Но до автомобиля добралась живой. От большой беды ее отделяли еще несколько минут.

Глава 13

   В комнате наблюдения, стоя у пульта управления тремя изоляторами, Рипли повиновался трансформированному Уэрнеру, когда тот необычным голосом приказал не прикасаться к переключателям.
   С момента выхода из резервуара сотворения (прошло уже три года и четыре месяца) Рипли только и делал, что повиновался, не только Пасечнику, но и другим Альфам, которые занимали более высокое положение. Уэрнер был Бетой, не ровней Альфам, а теперь перестал быть и Бетой, превратился в выродка, дикое месиво клеток, которым никак не удавалось обрести устойчивую форму, но Рипли все равно повиновался. От привычки повиноваться избавиться трудно, особенно если она заложена в твоих генах и введена в мозг методом прямой информационной загрузки.
   Ни убежать, ни спрятаться Рипли не мог, вот и стоял, глядя, как Уэрнер приближается к нему за задних лапах пантеры и передних паучьих лапках. Но с каждым мгновением от насекомого в Уэрнере оставалось все меньше, тогда как человеческих компонентов все прибавлялось, и вот он уже выглядел почти как всегда, просто как всегда, правда, карие глаза остались огромными и лишенными век.
   И заговорил Уэрнер уже своим голосом:
   – Ты хочешь свободы?
   – Нет, – ответил Рипли.
   – Ты лжешь.
   – Возможно.
   Уэрнер отрастил веки и ресницы, подмигнул Рипли, потом прошептал:
   – Ты можешь освободиться во мне.
   – Освободиться в тебе?
   – Да! Да! – с неожиданным пылом воскликнул Уэрнер.
   – И как это может произойти?
   – Моя биологическая структура рухнула, – вновь прошептал Уэрнер.
   – Да, – кивнул Рипли. – Я заметил.
   – Какое-то время во мне царили хаос, боль и ужас.
   – Я это понял по твоим крикам.
   – Но потом я поборол хаос и обрел сознательный контроль над моей клеточной структурой.
   – Не знаю. Сознательный контроль. Такое невозможно.
   – Далось это нелегко, – прошептал Уэрнер и тут же перешел на крик: – Но у меня не было выбора! НЕ БЫЛО ВЫБОРА!
   – Да, конечно. Наверное, – ответил Рипли, лишь для того, чтобы остановить крик. – Пасечник говорит, что он сможет многое узнать, изучив и препарировав тебя.
   – Пасечник? Кто такой Пасечник?
   – Ой. Так я про себя называю… Отца.
   – Отец – безмозглый козел! – взревел Уэрнер. Потом улыбнулся и вновь перешел на шепот: – Видишь ли, вместе с моей клеточной структурой рухнула и моя программа. Он больше не властен надо мной. Мне нет нужды повиноваться ему. Я свободен. Я могу убить любого, кого пожелаю. Я убью нашего создателя, если он даст мне такой шанс.
   Это утверждение, наверняка ложное, приободрило Рипли. До этого момента он и представить себе не мог, как бы его порадовала смерть Пасечника. И тут же он понял, что не так уж и отличается от Уэрнера, раз тоже бунтует против своего создателя.
   Озорное выражение лица Уэрнера и его заговорщицкая улыбка заставили Рипли подумать о пиратах из фильмов, которые он смотрел на компьютере в то время, когда ему полагалось работать. Внезапно он понял, что тайная загрузка фильмов из Интернета – еще одно проявление бунтарства. В нем начало нарастать непонятное возбуждение, эмоция, которой он не мог дать название.
   – Надежда, – Уэрнер словно читал его мысли. – Я вижу это по твоим глазам. Ты впервые ощутил надежду.
   Подумав, Рипли решил, что это удивительное новое чувство, возможно, и есть надежда, хотя, с другой стороны, речь могла идти о некой форме безумия, предшествующего коллапсу, через который прошел Уэрнер. И не в первый раз за этот день его охватила тревога.
   – Что ты имел в виду… я могу освободиться в тебе?
   Уэрнер наклонился ближе, голос его стал еще мягче.
   – Как Патрик Дюшен освобожден во мне.
   – Патрик Дюшен? Ты разорвал его на куски в изоляторе номер два. Я стоял рядом с Пасечником, наблюдал, как ты это делал.
   – Все это только казалось, – ответил Уэрнер. – Смотри.
   Лицо Уэрнера начало меняться, черты его исчезли, оно стало ровным, как поверхность яйца, а потом на этой поверхности сформировалось лицо Патрика Дюшена, клона, который служил Пасечнику приходским священником в церкви Госпожи наших печалей. Глаза открылись, и голосом Патрика трансформированный Уэрнер произнес:
   – Я жив в Уэрнере и наконец-то свободен.
   Стоя в тот вечер рядом с Пасечником, наблюдая за происходящим в изоляторе номер два по шести экранам, Рипли видел, как трансформированный Уэрнер, тогда практически полностью ставший пауком, расколол череп Патрика и достал его мозг, словно ядро ореха.
   – Ты съел мозг Патрика, – сказал Рипли Уэрнеру, хотя в тот момент перед ним стоял вроде бы Патрик Дюшен.
   – Нет, – ответило существо голосом Патрика Дюшена. – Уэрнер полностью контролирует свою клеточную структуру. Он расположил мой мозг внутри себя и мгновенно вырастил артерии и вены, чтобы обеспечить его питание.
   Лицо и тело приходского священника церкви Госпожи наших печалей плавно трансформировалось в лицо и тело начальника службы безопасности «Рук милосердия».
   – Я полностью контролирую свою клеточную структуру, – прошептал Уэрнер.
   – Да, вижу, – кивнул Рипли.
   – Ты можешь стать свободным.
   – Пожалуй.
   – Мы можешь начать во мне новую жизнь.
   – Странная это будет жизнь.
   – Та жизнь, которую ты ведешь, тоже странная.
   – Это правда, – признал Рипли.
   Рот сформировался на лбу Уэрнера. Губы двигались, появился язык, но сам рот не произнес ни звука.
   – Полный контроль? – спросил Рипли.
   – Полный.
   – Абсолютно полный?
   – Абсолютно.
   – Ты знаешь, что у тебя на лбу появился рот?
   – Да… это демонстрация моего контроля.
   Голосом Патрика Дюшена рот во лбу запел «Аве Мария».
   Уэрнер закрыл глаза, лицо напряглось. Рот перестал петь, язык облизал губы, а потом рот исчез, лоб вновь стал обычным.
   – Я бы предпочел освободить тебя, имея на то твое разрешение, – продолжил Уэрнер. – Я хочу, чтобы мы все жили в гармонии внутри меня. Но, если придется, я освобожу тебя и без твоего разрешения. Я – революционер, призванный выполнить свою миссию.
   – Ясно, – кивнул Рипли.
   – Ты освободишься от сердечной боли.
   – Это хорошо.
   – Тебе больше не придется сидеть на кухне и руками рвать окорока и грудинку.
   – Откуда ты знаешь об этом?
   – Раньше я был начальником службы безопасности.
   – Да, конечно.
   – Что тебе действительно хочется – так это рвать живую плоть.
   – Старых людей.
   – Они имеют все, чего у нас нет.
   – Я их ненавижу, – признал Рипли.
   – Освободись во мне, – соблазнял голос Уэрнера. – Освободись во мне, и первая плоть, которую мы разорвем вместе, будет плотью самого старого из представителей Старой расы, живущих на Земле.
   – Пасечника.
   – Да. Виктора. И когда все сотрудники «Рук милосердия» будут жить во мне, мы разом покинем это место и будем убивать, убивать и убивать.
   – Если ты так ставишь вопрос…
   – Да?
   – А что я могу потерять?
   – Ничего, – ответил Уэрнер.
   – Что ж, тогда…
   – Ты хочешь освободиться во мне?
   – Это будет больно?
   – Я буду осторожен.
   – Тогда… ладно.
   Внезапно превратившись в паука, Уэрнер схватил голову Рипли хитиновыми лапами и разломал его череп, как скорлупу фисташки.

Глава 14