Страница:
Маша зашла сзади, обняла Сергея, стала целовать его в макушку:
– Ах ты ж наш добытчик! Ты ж наш кормилец!
Без стука открылась дверь, заглянула Нюська в крепдешиновом платье, голова – в туго накрученных бигудях.
– Эй, соседи! Вовка задрыхнет, поднимайтесь ко мне. У меня новый хахаль объявился. Из милиции. Божится, что неженатый.
– Спасибо, Нюся. Сережа устал, да и я неважно себя чувствую...
– Да бросьте вы! Поднимайтесь! Печеночки нажарю... Я сегодня такую печенку у одного ханыги купила – пальчики оближете!
– Вот печенку я люблю, – твердо сказал Вовка.
– Марш в постель! Чтобы через минуту я тебя не видел, – тихо приказал ему Сергей.
– В следующий раз, Нюсенька. – Маша тревожно посмотрела на Сергея.
– В любое время дня и ночи, – предложила Нюська. – Помешать нам не бойтесь – все равно ему с первого раза ничего не обломится.
Нюся закрыла за собой дверь, и было слышно, как она затопала к себе на второй этаж.
За занавеской сопел разметавшийся во сне Вовка.
Наверху патефон играл «Рио-Риту», смеялась Нюська, бубнил неразборчиво мужской голос.
– Каждую ночь один и тот же сон... – глухо говорил Сергей, глядя в потолок. – Выруливаю на старт, по газам и на взлет! Машина бежит, бежит по полосе и не отрывается... Ну никак не взлететь! Я уж обороты – до предела, ручку на себя – до отказа, уже полоса кончается, а я все взлететь не могу!.. И просыпаюсь. – Сергей шмыгнул носом, усмехнулся: – Полоса кончается, а я все...
Маша зажала ему рот рукой, еще сильнее прижалась, прошептала:
– Господи... Счастье-то какое, что ты у меня есть на свете.
– Вот от профкома дровишки выделили сотрудничкам, – сказал он Маше. – Главврач велели самый первый рейс к тебе сделать.
– Спасибо, Семен Петрович. Чаю хотите?
– Не, Маша, что чаю... Мне сегодня еще две ходки сделать нужно – к нервопатологу и Зинке-кастелянше. Вы тута разгружайте скоренько, а я за папиросками сбегаю. Я б вам помог, но прострел замучил, проклятый!..
И старик пошел со двора еле-еле, нога за ногу.
Скатилась со своей верхотуры Нюська в сарафане и тапочках на босу ногу. Стала помогать Сергею и Маше разгружать телегу.
Маша подавала дрова с телеги, Нюська с Сергеем таскали в поленницу за сарай. Нюська раскокетничалась с Сергеем, спасу нет! То, словно ненароком, прижмется, то бедром заденет, то жарко дохнет ему в лицо. И все со смешком – мелким, волнующим, голос с хрипотцой. Сама себя распалила, да и что греха таить, и Сергея из равновесия вывела...
Маша все делала вид, будто ничего не замечает, а потом попросила Сергея как ни в чем не бывало:
– Сереженька, дружочек мой, поищи Вовика. Он, наверно, опять через дорогу к Салтыковым усвистел. Не поленись, родненький, сбегай. А я тут с дровишками сама разберусь.
– Ага! Сейчас приволоку... Момент! – Сергей выбежал со двора.
Вовка же в это время преспокойненько сидел на чердаке дома, играл с толстым ленивым котом.
Маша взяла с телеги кнут, зашла за поленницу, окликнула Нюську:
– Нюсь! Иди сюда, чего скажу интересное!
Разгоряченная Нюська прибежала за поленницу:
– Чего? Чего такое, Маш?
Маша оглянулась – не видит ли кто, и со всего размаху вытянула Нюську кнутом – один раз, другой, третий... Нюська от неожиданности и боли завизжала, заметалась и свалилась на дровишки.
Маша встала над ней с кнутом в руке, приложила палец к губам:
– Не визжи, как свинья на веревке. Люди услышат, самой потом совестно будет. У тебя, Нюсенька, мужиков может быть сколько угодно, а у меня всего один – мне его оберегать нужно. Так что ты уж не взыщи. И не вздумай больше перед его носом хвостом крутить. Поняла? – негромко и беззлобно приговаривала Маша.
Нюська тихонько подвывала, закрывала голову руками. Маша заботливо одернула на ней сарафан, прикрыла голые Нюськины ноги.
– Поняла, я тебя спрашиваю?
– Поняла... – проикала Нюська.
– Ну вот и хорошо. – Маша свернула извозчичий кнут. – Потом зайдешь ко мне, я тебя одной хорошей мазью смажу, и все заживет. Главное, Нюсенька, чтобы это у тебя в башке осталось, а задницу я тебе подлечу. Еще и лучше потом будет.
Словно щенок, высунувшийся из собачьей конуры, на все это испуганно и потрясенно смотрел Вовка из слухового чердачного окна...
– Ма... А ты за что так тетю Нюсю?
Маша поняла, что Вовка все видел. Не знала, как ответить.
– Это чтобы она к папе не подлизывалась, да? – спросил Вовка.
Маша утвердительно кивнула, виновато посмотрела на Вовку.
– Я никогда ни к кому подлизываться не буду, – сказал Вовка.
– Правильно, – поцеловала его Маша. – Никогда, ни к кому!
– Ты только папе про тетю Нюсю не говори, – попросил Вовка.
– И ты. Ладно?
– Ладно. Знаешь, ма, а мне все равно тетю Нюсю жалко.
– Конечно, – прошептала Маша. – А мне, думаешь, не жалко ее?
От нечеловеческого напряжения дрожат руки, подгибаются ноги, подошвы сапог скользят в керосиново-масляных лужах.
А на эстакаде двое других перекантовывают бочки в грузовики, кричат Сергею и его напарнику:
– Давай, мужики, веселей! Не задерживай!..
Вкатили наверх бочку, и несколько секунд, пока идут за следующей, – маленький отдых. Молодой парняга даже поет дурашливо:
– Конечно!
– Эхма, Серега! Если бы за песни платили, я бы рот не закрывал! – рассмеялся парень. – Давай, взяли!..
И поползла вверх новая двухсотлитровая бочка...
Сергей в одних трусах полусидит, полулежит на кровати. Маша внимательно осматривает и ощупывает его раненую ногу. Неровный белый шрам пересекает левое колено, уходит в деформированную икроножную мышцу.
– Сколько лет не чувствовал, а сегодня...
– Что же ты хочешь? Такие нагрузки... – говорит Маша.
– Можно подумать, что у меня там... – Сергей раздраженно ткнул пальцем в потолок, в небо, – были нагрузки меньше!
– Те были для тебя привычные. Ложись, размассирую...
Слышно было, как за стеной скрипнула деревянная лестница, ведущая в Нюськино царство, послышались осторожные шаги по ступеням: тяжелые – мужские, легкие – Нюськины. И приглушенные голоса с лестницы:
– Ну рано же еще, Нюсь...
– Самое время. Иди, иди.
– Ну, Нюсь...
– Вот женишься – тогда хоть ложкой хлебай.
– А я тебе что толкую – давай распишемся!
– Мне в тебе никакой надобности. Я правил дорожного движения не нарушаю.
– Вот дура.
– Не дурей тебя. Убери руки!
– Ну, Нюсь...
– Я кому сказала?
Сергей рассмеялся. Маша сердито замотала головой, поднесла палец к губам. Сергей обнял ее, притянул к себе, стал целовать, расстегивать на ней домашний халатик...
Оттуда в темноту трюма спускается крюк со свободно болтающимися четырьмя стальными стропами. На концах стропов тоже крюки, только поменьше. Их нужно зацепить за железные проушины контейнера, спрыгнуть с него и крикнуть в синий небесный квадрат: «Хорош!» Тогда уже с палубы невидимый бригадир заорет крановщику:
– Вира помалу!
Большой крюк поползет вверх, провисшие стропы осторожно натянутся, полуторатонный контейнер легонько качнется и поплывет вверх, на секунду перекрывая синее небо над головами трюмной разгрузочной команды.
Этим Сергей и занимается. Он только что прыгнул с контейнера на мокрый железный пол трюма, крикнул «Хорош!» и стал помогать остальным троим «подваживать» короткими ломиками очередной контейнер на место уплывшего в небо...
На разгрузочном причале сидит Вовка и грызет вареный початок кукурузы. Одновременно Вовка следит за работой причальной бригады. Каждый выгруженный контейнер Вовка отмечает куском мела на асфальте. Контейнер – черточка, контейнер – черточка...
Причальная бригада отцепляет стропы, разворачивает стрелу крана, опускает крюк со стропами в трюм огромной сухогрузной баржи.
Вовка посчитал черточки на асфальте, закричал, обращаясь ко всей причальной бригаде:
– От двадцати отнять одиннадцать, это сколько?
– Девять, Вовка! Девять! – донеслось ему в ответ.
– Ой, еще как много... – огорчился Вовка.
Сергей зацепил крюки стропов за проушины и только собирался спрыгнуть с контейнера, как увидел, что в углу трюма два его напарника взломали контейнер и выгребают оттуда пачки женских кофточек.
– Вы что, сволочи?! – закричал он.
Третий – лет сорока пяти, весь в замысловатых наколках, ухмыльнулся, поиграл коротким стальным ломиком в мускулистой лапе:
– Тихо, вояка. Ты не на фронте. Только пикни. – Ногой он откинул в сторону валявшийся на полу ломик Сергея и почти добродушно добавил: – Закон – тайга, медведь – хозяин. Понял, сявка неученая?
И тогда вдруг в ушах Сергея прозвучал короткий кусочек мотива старого довоенного танго «Черные глаза»...
– Врешь, гад, – негромко сказал Сергей. – Врешь!..
Он спрыгнул вниз, мгновенно метнулся в сторону, и в ту же секунду короткий стальной лом просвистел у него над головой и воткнулся в стоящий застропленный контейнер...
Бригадир, стоявший наверху у кромки трюма, так и не дождался команды снизу и закричал в трюм:
– Чего там возитесь, черти полосатые? За простой крана вы платить будете!
Он наклонился, заглянул в трюмную сумеречность, и первое, что ему бросилось в глаза, это разбросанные пачки с яркими женскими кофточками. Потом он увидел, что один из трюмной команды сидит у контейнера, обливаясь и захлебываясь кровью, а трое сплелись в жесточайшей драке не на жизнь, а на смерть...
– Хлопцы!!! Бичи Серегу убивают!.. – истошно закричал бригадир и первым спрыгнул вниз на контейнер, стоявший в трюме.
Вся причальная бригада помчалась по трапу на баржу. Вскочил испуганный Вовка. В одной руке недоеденный кукурузный початок, а в другой – стертый мелок...
Рядом с буфетной стойкой на небольшом возвышении сидит слепой аккордеонист. Он в гражданских брюках и стареньком военном кителе с двумя медалями и желтой нашивочкой – знаком «тяжелое ранение». На коленях аккуратно расстелена суконочка, чтобы не протирать инструментом брюки.
– Папа, почему дядя поет «родилась я вольная»? Он же мужчина, – сказал Вовка.
– Все мы мужчины... До поры до времени. Ешь, сынок.
– Ой! – обрадовался Вовка. – Мама!
Сергей поднял глаза на входную дверь. В проеме стояла Маша.
– Мама! Иди к нам! Мы здесь! – крикнул Вовка на всю чайную.
Маша увидела их, помахала рукой и стала пробираться между столиков. Подошла, тревожно оглядела Сергея и сказала чуть веселее, чем нужно:
– Вот вы где, бродяги мои дорогие! – и села за стол.
– Ой, мама! Что у нас в порту было!.. – начал Вовка. – Что было!
– Я все знаю, – быстро проговорила Маша и погладила забинтованную руку мужа. – Нюся приехала в больницу, рассказала. И меня отпустили с дежурства.
– Ей-то откуда известно? – спросил Сергей.
– От дружка своего. Он же в милиции работает.
– Вот это да! – удивился Вовка.
К чайной подъехал «Москвич-401» с ручным управлением. Из него вылез на протезах огромный толстяк из областного ГВФ. Он достал из машины свои палки, алюминиевый бидон и поковылял к дверям чайной. Был он в старой летной кожаной куртке.
В дверях столкнулся с двумя мужичками. Те увидели толстяка на протезах, подтянулись, уступили ему дорогу.
– Здравия желаем, товарищ полковник! – поприветствовал один из них.
– Ну какой я теперь полковник? Такой же, как и ты – гражданский человек.
– Не скажите! Не скажите, Иван Иванович!
– Вот это другое дело. Не торопишься?
– Иван Иванович! Товарищ полковник... Как можно? Об чем вопрос!..
Иван Иванович достал из кармана кошелек:
– Вот тeбe денежка, вот бидон. Сходи-ка, пусть мне пивка нацедят. А я тебя здесь подожду, на свежем воздухе.
– Нет вопросов! – лихо заявил мужик, подхватил бидон и вместе с приятелем вернулся в чайную.
Иван Иванович закурил папироску и стал через окно разглядывать народ за столиками.
Увидел, как его гонцы протолкались к буфетной стойке и, тыча пальцами в сторону улицы, наверное, объясняли буфетчику, чей это бидон и для кого это пиво...
Потом его взгляд задержался на слепом аккордеонисте.
Потом он увидел Машу, Вовку, узнал Сергея и уже не отрывал от них глаз. Он увидел, как Маша что-то ласково говорила Сергею, как прикрыла своей ладонью стакан с водкой; как Сергей вдруг схватился за голову, как затряслись у него плечи; как Маша гладила его, что-то шептала ему, а маленький Вовка испуганно смотрел то на мать, то на отца...
– Хорошо, Миша, давай считать! Давай, Миша, займемся простой арифметикой, если до тебя не доходит...
– Иван Иванович! До меня доходит, может, даже больше, чем нужно! – Областной руководитель Миша был на пару лет моложе Ивана Ивановича.
– Нет. Раз ты отмахиваешься, значит, не доходит, – упрямо сказал Иван Иванович. – Будем считать: с семнадцати лет они на фронте. Чему их там учили? Стрелять, бомбить, взрывать, окапываться, «Ура!», «За Родину!»... Как положено. В сорок пятом, если он, конечно, дожил до девятого мая, сколько такому пацану? Двадцать один. И чему же он научился за четыре года войны? А тому же – стрелять, бомбить, взрывать, окапываться – только лучше, чем в сорок первом. Потому и войну выиграл. Учти, Миша, он – победитель! Это особая психология. У него уже орденов до пупа. Ему сам черт не брат! На сегодняшний день ему двадцать пять, двадцать шесть лет... Он уже офицер. Старший лейтенант, капитан... А тут мы на «гражданку» списали этих капитанов. «Все силы на мирное строительство!» А они в мирном строительстве ни уха, ни рыла. Они воевать умеют и боле ни хрена, потому как на войну мы их брали со школьной парты! И ходят они по мирной жизни в растерянности: стрелять не нужно, взрывать не требуется, окапываться не от кого... А на собраниях «ура!» кричать да из президиумов «За Родину!» призывать – это не каждому дано. Тут особый талант требуется.
– Вы кого это в виду имеете? – ощетинился хозяин кабинета.
– Ты, Миша, шерсть на загривке не поднимай. Ты думай, как помочь таким ребятам. А то они черт-те чем занимаются. По толкучке шляются, в чайной портки просиживают. А у них жены, дети...
– Иван Иванович! Все мы воевали. И я, как вам известно, не в кулак свистел. Но я за четыре послевоенных года область на ноги поставил! Промышленность восстановил, жилищное строительство поднял выше довоенного уровня!..
– Один, что ли? – с интересом спросил Иван Иванович. Любил он этим вопросом людей на землю ставить.
– Что «один»? – не понял Миша.
– Промышленность восстанавливал, область на ноги ставил... Один, спрашиваю, что ли? Или еще вокруг тебя люди были?
– Извините, Иван Иванович... – смутился Миша. – Дурацкая привычка появилась за последнее время.
– Действительно дурацкая, – согласился Иван Иванович. – А помнишь, Миша, в сороковом ты у меня в аэроклубе занимался?
– Ну что вы, Иван Иванович! Разве такое забудешь!
Иван Иванович оперся на палки, встал, скрипя протезами:
– Так какого же... лешего, до войны был у нас аэроклуб, а теперь нету! Ведь могли бы туда хоть с десяток демобилизованных летунов пристроить, не говоря уже об остальной пользе... Может, у тебя на такое дело просто времени нету? Так сказал бы мне, я бы Саше Покрышкину в Москву позвонил. Мне лично это – раз плюнуть, коль ты такой занятый...
В комнате, разложив на столе бинты, перекись, йод, вату, пинцет, Маша молча перевязывала Сергея.
Через настежь распахнутое окно было видно, как во дворе у водонапорной колонки Нюська полоскала белье. Ей ассистировал Вовка в одних трусиках.
Они вместе отжимали тяжелое белье, и Нюська развешивала его на просушку.
Маша осторожно сняла пинцетом с головы Сергея последнюю отмоченную перекисью марлевую салфеточку в бурых пятнах засохшей крови.
– А если бы тебя убили?
– Меня уже убивали. Два раза не бывает.
– В нашей с тобой жизни все бывает. – Маша осмотрела рану, сказала: – Сделаю наклеечку, и через пару дней сможешь снова вступать в бой за социалистическую собственность.
– Надо будет, и вступлю.
– Давай, давай...
– А ты что предлагаешь? Стоять и смотреть?
– Дурак и уши холодные! Уж если судьба дала нам новую жизнь, так и начни ее по-новому, от нуля!
– Я и начал.
– Врешь! – яростно проговорила Маша, не прекращая обрабатывать рану Сергея. – Врешь. Все эти твои поденные работенки – там неделька, там неделька, там еще полмесяца, к концу дня – расчет наличными – это новая жизнь?! Дерьмо это, а не жизнь – перетаскивать с места на место то, что производят другие!
– Кто-то должен и перетаскивать.
– Должен! Тот, кто другого ничего не может. Тогда пусть грузит. Пусть эта делает хорошо, замечательно, лучше всех, и его даже очень будут уважать за это! Но тот, кто способен на большее...
– Я – военный летчик, уволенный в запас! Я другого ничего не умею!..
– Не ори! И истерики мне не устраивай. Я тебе сколько раз предлагала пойти учиться? Не хочешь в институт, иди в автошколу! Вози пассажиров на автобусе. Только вчера Нюська говорила, что два автобусных маршрута прикрыли – водителей не хватает!.. – Теперь Маша промывала ему раненую руку.
– Ну, правильно! Я должен сидеть за одной парте с малолетками! А дома уроки учить!.. – Сергей вздрогнул, лицо его исказилось от боли: – Ну больно же, Машка! Куда ты йоду столько льешь, черт тебя побери?!
– Это тебя «черт побери»! – огрызнулась Маша. – Посмотри на себя – молодой, здоровый, красивый...
Сергей скосил глаза в зеркало, увидел фингал под глазом, рассеченную губу и рассмеялся:
– Очень красивый! Просто картинка маслом...
Со двора послышался Нюськин крик:
– Маша! К тебе пришли!
Маша выглянула в окно и увидела во дворе старушку с узелком и корзиночкой.
– Иду! – Маша торопливо бинтовала руку мужа.
– Кто там? – спросил Сергей.
– Понятия не имею, – ответила Маша и выскочила из комнаты.
Она пересекла двор и подбежала к старушке:
– Вы ко мне?
– К тебе, деточка, к тебе, Машенька. – Старушка прямо светилась радостью. – Да ты никак меня не узнала! Я же...
– Господи! – всплеснула руками Маша. – Баба Шура! Вы ли это?! Как же вы чудесно выглядите! Как же вас узнать, если вы только за месяц после больницы так расцвели?! Просто чудеса!
Маша расцеловала старуху, закричала на весь двор:
– Ничего не знаю, у меня гости! Сережа, забирай Вовку и уматывайте куда хотите! Выходной есть выходной! Нюся! Тащи стол под яблоньку, сейчас девишник устроим!.. Это моя самая любимая больная – баба Шура! То есть она теперь самая здоровая!
– Вот, я тебе гостинцев привезла, – быстро сказала баба Шура. – Тута яички, маслице домашнее, и крендельков напекла с маком...
– Гуляем, девушки! – крикнула Маша – Все дела побоку!
Сергей приволок от ларька какой-то ящик, взгромоздил на него Вовку и теперь учил его стрелять из духового ружья. У стойки тира толпилось несколько подростков.
Заправлял тиром однорукий инвалид лет пятидесяти.
– Прижмурь левый глазик, прижмурь, – говорил инвалид Вовке. – И целься точно в середку... Это ружьишко у меня по центру бьет, – объяснил он уже Сергею. – Ф-ф-фу... Духотища! Не продохнуть... – Инвалид присел на стул, стоящий по другую сторону стойки рядом со стеной, помял темной ладонью небритое лицо. – У меня бывает так – воздуху, видишь ли, мне не хватает, – улыбнулся он Сергею. – Причем, заметь, на фронте мне его всегда хватало, а теперь...
Вовка наконец выстрелил и попал в мишень.
– Ну, молодец! Ну, снайпер... Ну, батькина радость... – ласково похвалил Вовку инвалид и подозвал одного из подростков: – Вить, а Вить... Сбегай в ларек к тете Лизе, скажи, дядя Петя кружечку кваса просит. На-ко вот...
Однорукий положил мелочь между ружьями и тут же спросил Сергея:
– А может, и тебе принести? Что одну, что две – все едино.
– Нет, спасибо, – ответил ему Сергей и сказал Вовке: – Что-то ты больно долго целишься...
– Устанешь и промажешь, – подтвердил инвалид. – Я вот, к примеру, знаешь, как устал? Просто сил никаких нет...
Однорукий попытался глубоко вздохнуть и обмяк на стуле.
Вовка выстрелил и промазал. Он виновато посмотрел на инвалида и тревожно произнес, не отрывая от него глаз:
– Папа... Папа!
Сергей повернулся к однорукому. Тот сидел, привалившись спиной к стойке и стене, глаза у него были полуоткрыты, из уголка рта тянулась тоненькая струйка слюны...
– ... Адреса не знаю, фамилию не ведаю, Машенька да Машенька... – рассказывала баба Шура. – Я прямиком в больницу. Не сообразила, голова куриная, что выходной! Хорошо, дежурный доктор признал. Как на меня глянул и говорит: «Вы у нас недавно на хирургии лежали...» И дал мне твой адрес.
– Это надо же, на попутках семьдесят верст отшлепать – чаю попить! Здорово вас подлечили, баба Шура! – поразилась Нюська.
– А все она, Машенька, – гордо сказала баба Шура.
Маша посмотрела на часы, поднялась из-за стола:
– Посидите без меня минуток пятнадцать. Я тут одного старичка колю через каждые четыре часа. Я скоренько. – И направилась к воротам.
Нюська крикнула:
– Маш, а шприц, иголки там разные?
– У него все свое. Уже на плите стоит – кипятится. – И ушла.
Баба Шура посмотрела ей вослед. Посерьезнела, оглянулась и сказала Нюське тихо, испуганно и торжественно:
– Помню, войдет в палату, враз болеть перестает! У всех... Она как святая. Будто она к нам с небес сошла!..
Внутри, прямо под мишенями, на носилках лежало уже накрытое тело мертвого однорукого инвалида.
В крохотном помещении тира негде было повернуться: врач и фельдшер со «скорой», два милиционера (один в штатском) и председатель организации всех тиров.
Тут же стоял Вовка, крепко, держал отца за руку. Штатский записывал показания Сергея:
– ... Ну, я послал здешних пареньков вызвать «скорую» и вас, закрыл тир – какое ни есть, а оружие – и стал ждать. И все.
– Ни разу больничного не брал, – удивлялся руководитель тиров. – Всегда как штык!
– Потому и умер, – буркнул фельдшер.
– Так... – проговорил штатский и показал карандашиком на кружку с нетронутым квасом, стоящую на прилавке среди духовых ружей: – А это чье?
– Его. – Вовка показал на носилки.
– Почему здесь ребенок?
– Это мой сын, – жестко ответил Сергей.
– Иди к нам работать, – прошептал Сергею начальник всех тиров. – План небольшой, квартальные премии... Конечно, и самому крутиться надо, а так – сиди себе, постреливай...
– Я в вашей жизни крутиться не умею. А стрельба мне вот так надоела. – Сергей провел ребром ладони по горлу и поднял Вовку на руки: – Айда, сынок.
– Он, видишь ли, стесняется, что ему в двадцать семь лет...
– Ну и правильно! На кой ляд ему с сопляками три месяца в этой автошколе огибаться?! Да я его здесь во дворе за две недели сама выучу!.. – сказала Нюська.
И старый огромный неухоженный двор превратился в учебный автодром!
– Мама! – кричал Вовка с крыши сарая. – Зачем вы меня сюда засадили?!
– По технике безопасности, – отвечала ему Маша.
– А что это такое? – вопил Вовка.
– Скоро сам увидишь!
Маша вынесла на крыльцо столик со швейной машинкой – ставила заплаты на Вовкины штаны.
По двору козлом скакала полуторка. Рев мотора, прыжок вперед, тишина... Заглох двигатель.
– Ах ты ж наш добытчик! Ты ж наш кормилец!
Без стука открылась дверь, заглянула Нюська в крепдешиновом платье, голова – в туго накрученных бигудях.
– Эй, соседи! Вовка задрыхнет, поднимайтесь ко мне. У меня новый хахаль объявился. Из милиции. Божится, что неженатый.
– Спасибо, Нюся. Сережа устал, да и я неважно себя чувствую...
– Да бросьте вы! Поднимайтесь! Печеночки нажарю... Я сегодня такую печенку у одного ханыги купила – пальчики оближете!
– Вот печенку я люблю, – твердо сказал Вовка.
– Марш в постель! Чтобы через минуту я тебя не видел, – тихо приказал ему Сергей.
– В следующий раз, Нюсенька. – Маша тревожно посмотрела на Сергея.
– В любое время дня и ночи, – предложила Нюська. – Помешать нам не бойтесь – все равно ему с первого раза ничего не обломится.
Нюся закрыла за собой дверь, и было слышно, как она затопала к себе на второй этаж.
* * *
Ночью лежали в темноте, прижавшись друг к другу. Не спали.За занавеской сопел разметавшийся во сне Вовка.
Наверху патефон играл «Рио-Риту», смеялась Нюська, бубнил неразборчиво мужской голос.
– Каждую ночь один и тот же сон... – глухо говорил Сергей, глядя в потолок. – Выруливаю на старт, по газам и на взлет! Машина бежит, бежит по полосе и не отрывается... Ну никак не взлететь! Я уж обороты – до предела, ручку на себя – до отказа, уже полоса кончается, а я все взлететь не могу!.. И просыпаюсь. – Сергей шмыгнул носом, усмехнулся: – Полоса кончается, а я все...
Маша зажала ему рот рукой, еще сильнее прижалась, прошептала:
– Господи... Счастье-то какое, что ты у меня есть на свете.
* * *
Старик-возчик в драном медицинском халате с черными печатями привез на телеге Маше дрова.– Вот от профкома дровишки выделили сотрудничкам, – сказал он Маше. – Главврач велели самый первый рейс к тебе сделать.
– Спасибо, Семен Петрович. Чаю хотите?
– Не, Маша, что чаю... Мне сегодня еще две ходки сделать нужно – к нервопатологу и Зинке-кастелянше. Вы тута разгружайте скоренько, а я за папиросками сбегаю. Я б вам помог, но прострел замучил, проклятый!..
И старик пошел со двора еле-еле, нога за ногу.
Скатилась со своей верхотуры Нюська в сарафане и тапочках на босу ногу. Стала помогать Сергею и Маше разгружать телегу.
Маша подавала дрова с телеги, Нюська с Сергеем таскали в поленницу за сарай. Нюська раскокетничалась с Сергеем, спасу нет! То, словно ненароком, прижмется, то бедром заденет, то жарко дохнет ему в лицо. И все со смешком – мелким, волнующим, голос с хрипотцой. Сама себя распалила, да и что греха таить, и Сергея из равновесия вывела...
Маша все делала вид, будто ничего не замечает, а потом попросила Сергея как ни в чем не бывало:
– Сереженька, дружочек мой, поищи Вовика. Он, наверно, опять через дорогу к Салтыковым усвистел. Не поленись, родненький, сбегай. А я тут с дровишками сама разберусь.
– Ага! Сейчас приволоку... Момент! – Сергей выбежал со двора.
Вовка же в это время преспокойненько сидел на чердаке дома, играл с толстым ленивым котом.
Маша взяла с телеги кнут, зашла за поленницу, окликнула Нюську:
– Нюсь! Иди сюда, чего скажу интересное!
Разгоряченная Нюська прибежала за поленницу:
– Чего? Чего такое, Маш?
Маша оглянулась – не видит ли кто, и со всего размаху вытянула Нюську кнутом – один раз, другой, третий... Нюська от неожиданности и боли завизжала, заметалась и свалилась на дровишки.
Маша встала над ней с кнутом в руке, приложила палец к губам:
– Не визжи, как свинья на веревке. Люди услышат, самой потом совестно будет. У тебя, Нюсенька, мужиков может быть сколько угодно, а у меня всего один – мне его оберегать нужно. Так что ты уж не взыщи. И не вздумай больше перед его носом хвостом крутить. Поняла? – негромко и беззлобно приговаривала Маша.
Нюська тихонько подвывала, закрывала голову руками. Маша заботливо одернула на ней сарафан, прикрыла голые Нюськины ноги.
– Поняла, я тебя спрашиваю?
– Поняла... – проикала Нюська.
– Ну вот и хорошо. – Маша свернула извозчичий кнут. – Потом зайдешь ко мне, я тебя одной хорошей мазью смажу, и все заживет. Главное, Нюсенька, чтобы это у тебя в башке осталось, а задницу я тебе подлечу. Еще и лучше потом будет.
Словно щенок, высунувшийся из собачьей конуры, на все это испуганно и потрясенно смотрел Вовка из слухового чердачного окна...
* * *
Вечером Маша укладывала сына спать. Поправила подушки, только хотела задвинуть занавеску, как Вовка взял ее за руку, притянул к себе и тихо прошептал:– Ма... А ты за что так тетю Нюсю?
Маша поняла, что Вовка все видел. Не знала, как ответить.
– Это чтобы она к папе не подлизывалась, да? – спросил Вовка.
Маша утвердительно кивнула, виновато посмотрела на Вовку.
– Я никогда ни к кому подлизываться не буду, – сказал Вовка.
– Правильно, – поцеловала его Маша. – Никогда, ни к кому!
– Ты только папе про тетю Нюсю не говори, – попросил Вовка.
– И ты. Ладно?
– Ладно. Знаешь, ма, а мне все равно тетю Нюсю жалко.
– Конечно, – прошептала Маша. – А мне, думаешь, не жалко ее?
* * *
На нефтебазе Сергей работал с молодым здоровенным парнем. Голые по пояс, в брезентовых рукавицах, сочащихся нефтью, измазанные так, что на лицах были видны только белки глаз и зубы, они вкатывали двухсотлитровые бочки с соляркой на высокую эстакаду.От нечеловеческого напряжения дрожат руки, подгибаются ноги, подошвы сапог скользят в керосиново-масляных лужах.
А на эстакаде двое других перекантовывают бочки в грузовики, кричат Сергею и его напарнику:
– Давай, мужики, веселей! Не задерживай!..
Вкатили наверх бочку, и несколько секунд, пока идут за следующей, – маленький отдых. Молодой парняга даже поет дурашливо:
– А как правильно петь – помнишь?
Я демобилизованный, пришел домой с победою,
Теперь организованно в неделю раз обедаю...
– Конечно!
– Вот и не калечь песню. Тогда и обедать каждый день будешь.
Я демобилизованный, пришел домой с победою,
Теперь организованно работаю как следует...
– Эхма, Серега! Если бы за песни платили, я бы рот не закрывал! – рассмеялся парень. – Давай, взяли!..
И поползла вверх новая двухсотлитровая бочка...
* * *
И снова ночь. Спит за своей занавеской Вовка.Сергей в одних трусах полусидит, полулежит на кровати. Маша внимательно осматривает и ощупывает его раненую ногу. Неровный белый шрам пересекает левое колено, уходит в деформированную икроножную мышцу.
– Сколько лет не чувствовал, а сегодня...
– Что же ты хочешь? Такие нагрузки... – говорит Маша.
– Можно подумать, что у меня там... – Сергей раздраженно ткнул пальцем в потолок, в небо, – были нагрузки меньше!
– Те были для тебя привычные. Ложись, размассирую...
Слышно было, как за стеной скрипнула деревянная лестница, ведущая в Нюськино царство, послышались осторожные шаги по ступеням: тяжелые – мужские, легкие – Нюськины. И приглушенные голоса с лестницы:
– Ну рано же еще, Нюсь...
– Самое время. Иди, иди.
– Ну, Нюсь...
– Вот женишься – тогда хоть ложкой хлебай.
– А я тебе что толкую – давай распишемся!
– Мне в тебе никакой надобности. Я правил дорожного движения не нарушаю.
– Вот дура.
– Не дурей тебя. Убери руки!
– Ну, Нюсь...
– Я кому сказала?
Сергей рассмеялся. Маша сердито замотала головой, поднесла палец к губам. Сергей обнял ее, притянул к себе, стал целовать, расстегивать на ней домашний халатик...
* * *
В пяти метрах над головой четкий квадрат синего неба.Оттуда в темноту трюма спускается крюк со свободно болтающимися четырьмя стальными стропами. На концах стропов тоже крюки, только поменьше. Их нужно зацепить за железные проушины контейнера, спрыгнуть с него и крикнуть в синий небесный квадрат: «Хорош!» Тогда уже с палубы невидимый бригадир заорет крановщику:
– Вира помалу!
Большой крюк поползет вверх, провисшие стропы осторожно натянутся, полуторатонный контейнер легонько качнется и поплывет вверх, на секунду перекрывая синее небо над головами трюмной разгрузочной команды.
Этим Сергей и занимается. Он только что прыгнул с контейнера на мокрый железный пол трюма, крикнул «Хорош!» и стал помогать остальным троим «подваживать» короткими ломиками очередной контейнер на место уплывшего в небо...
На разгрузочном причале сидит Вовка и грызет вареный початок кукурузы. Одновременно Вовка следит за работой причальной бригады. Каждый выгруженный контейнер Вовка отмечает куском мела на асфальте. Контейнер – черточка, контейнер – черточка...
Причальная бригада отцепляет стропы, разворачивает стрелу крана, опускает крюк со стропами в трюм огромной сухогрузной баржи.
Вовка посчитал черточки на асфальте, закричал, обращаясь ко всей причальной бригаде:
– От двадцати отнять одиннадцать, это сколько?
– Девять, Вовка! Девять! – донеслось ему в ответ.
– Ой, еще как много... – огорчился Вовка.
Сергей зацепил крюки стропов за проушины и только собирался спрыгнуть с контейнера, как увидел, что в углу трюма два его напарника взломали контейнер и выгребают оттуда пачки женских кофточек.
– Вы что, сволочи?! – закричал он.
Третий – лет сорока пяти, весь в замысловатых наколках, ухмыльнулся, поиграл коротким стальным ломиком в мускулистой лапе:
– Тихо, вояка. Ты не на фронте. Только пикни. – Ногой он откинул в сторону валявшийся на полу ломик Сергея и почти добродушно добавил: – Закон – тайга, медведь – хозяин. Понял, сявка неученая?
И тогда вдруг в ушах Сергея прозвучал короткий кусочек мотива старого довоенного танго «Черные глаза»...
– Врешь, гад, – негромко сказал Сергей. – Врешь!..
Он спрыгнул вниз, мгновенно метнулся в сторону, и в ту же секунду короткий стальной лом просвистел у него над головой и воткнулся в стоящий застропленный контейнер...
Бригадир, стоявший наверху у кромки трюма, так и не дождался команды снизу и закричал в трюм:
– Чего там возитесь, черти полосатые? За простой крана вы платить будете!
Он наклонился, заглянул в трюмную сумеречность, и первое, что ему бросилось в глаза, это разбросанные пачки с яркими женскими кофточками. Потом он увидел, что один из трюмной команды сидит у контейнера, обливаясь и захлебываясь кровью, а трое сплелись в жесточайшей драке не на жизнь, а на смерть...
– Хлопцы!!! Бичи Серегу убивают!.. – истошно закричал бригадир и первым спрыгнул вниз на контейнер, стоявший в трюме.
Вся причальная бригада помчалась по трапу на баржу. Вскочил испуганный Вовка. В одной руке недоеденный кукурузный початок, а в другой – стертый мелок...
* * *
Вечером Сергей и Вовка сидели в чайной. У Сергея была перевязана голова, глаз заплыл, верхняя губа вспухла до чудовищных размеров. Рука забинтована, только концы пальцев торчат.Рядом с буфетной стойкой на небольшом возвышении сидит слепой аккордеонист. Он в гражданских брюках и стареньком военном кителе с двумя медалями и желтой нашивочкой – знаком «тяжелое ранение». На коленях аккуратно расстелена суконочка, чтобы не протирать инструментом брюки.
пел слепой аккордеонист.
Давно прошли кошмарные те годы.
В туманном утре гасли фонари...
Мой гитарист играл рукой усталой,
И пела я с заката до зари:
«Эх, смелей да веселей
Лейся песнь раздольная,
Не хочу я быть ничьей,
Родилась я вольная!..» —
– Папа, почему дядя поет «родилась я вольная»? Он же мужчина, – сказал Вовка.
– Все мы мужчины... До поры до времени. Ешь, сынок.
– Ой! – обрадовался Вовка. – Мама!
Сергей поднял глаза на входную дверь. В проеме стояла Маша.
– Мама! Иди к нам! Мы здесь! – крикнул Вовка на всю чайную.
Маша увидела их, помахала рукой и стала пробираться между столиков. Подошла, тревожно оглядела Сергея и сказала чуть веселее, чем нужно:
– Вот вы где, бродяги мои дорогие! – и села за стол.
– Ой, мама! Что у нас в порту было!.. – начал Вовка. – Что было!
– Я все знаю, – быстро проговорила Маша и погладила забинтованную руку мужа. – Нюся приехала в больницу, рассказала. И меня отпустили с дежурства.
– Ей-то откуда известно? – спросил Сергей.
– От дружка своего. Он же в милиции работает.
– Вот это да! – удивился Вовка.
К чайной подъехал «Москвич-401» с ручным управлением. Из него вылез на протезах огромный толстяк из областного ГВФ. Он достал из машины свои палки, алюминиевый бидон и поковылял к дверям чайной. Был он в старой летной кожаной куртке.
В дверях столкнулся с двумя мужичками. Те увидели толстяка на протезах, подтянулись, уступили ему дорогу.
– Здравия желаем, товарищ полковник! – поприветствовал один из них.
– Ну какой я теперь полковник? Такой же, как и ты – гражданский человек.
– Не скажите! Не скажите, Иван Иванович!
– Вот это другое дело. Не торопишься?
– Иван Иванович! Товарищ полковник... Как можно? Об чем вопрос!..
Иван Иванович достал из кармана кошелек:
– Вот тeбe денежка, вот бидон. Сходи-ка, пусть мне пивка нацедят. А я тебя здесь подожду, на свежем воздухе.
– Нет вопросов! – лихо заявил мужик, подхватил бидон и вместе с приятелем вернулся в чайную.
Иван Иванович закурил папироску и стал через окно разглядывать народ за столиками.
Увидел, как его гонцы протолкались к буфетной стойке и, тыча пальцами в сторону улицы, наверное, объясняли буфетчику, чей это бидон и для кого это пиво...
Потом его взгляд задержался на слепом аккордеонисте.
Потом он увидел Машу, Вовку, узнал Сергея и уже не отрывал от них глаз. Он увидел, как Маша что-то ласково говорила Сергею, как прикрыла своей ладонью стакан с водкой; как Сергей вдруг схватился за голову, как затряслись у него плечи; как Маша гладила его, что-то шептала ему, а маленький Вовка испуганно смотрел то на мать, то на отца...
* * *
Иван Иванович в полной форме сидел в кабинете самого главного областного руководителя и раздраженно говорил:– Хорошо, Миша, давай считать! Давай, Миша, займемся простой арифметикой, если до тебя не доходит...
– Иван Иванович! До меня доходит, может, даже больше, чем нужно! – Областной руководитель Миша был на пару лет моложе Ивана Ивановича.
– Нет. Раз ты отмахиваешься, значит, не доходит, – упрямо сказал Иван Иванович. – Будем считать: с семнадцати лет они на фронте. Чему их там учили? Стрелять, бомбить, взрывать, окапываться, «Ура!», «За Родину!»... Как положено. В сорок пятом, если он, конечно, дожил до девятого мая, сколько такому пацану? Двадцать один. И чему же он научился за четыре года войны? А тому же – стрелять, бомбить, взрывать, окапываться – только лучше, чем в сорок первом. Потому и войну выиграл. Учти, Миша, он – победитель! Это особая психология. У него уже орденов до пупа. Ему сам черт не брат! На сегодняшний день ему двадцать пять, двадцать шесть лет... Он уже офицер. Старший лейтенант, капитан... А тут мы на «гражданку» списали этих капитанов. «Все силы на мирное строительство!» А они в мирном строительстве ни уха, ни рыла. Они воевать умеют и боле ни хрена, потому как на войну мы их брали со школьной парты! И ходят они по мирной жизни в растерянности: стрелять не нужно, взрывать не требуется, окапываться не от кого... А на собраниях «ура!» кричать да из президиумов «За Родину!» призывать – это не каждому дано. Тут особый талант требуется.
– Вы кого это в виду имеете? – ощетинился хозяин кабинета.
– Ты, Миша, шерсть на загривке не поднимай. Ты думай, как помочь таким ребятам. А то они черт-те чем занимаются. По толкучке шляются, в чайной портки просиживают. А у них жены, дети...
– Иван Иванович! Все мы воевали. И я, как вам известно, не в кулак свистел. Но я за четыре послевоенных года область на ноги поставил! Промышленность восстановил, жилищное строительство поднял выше довоенного уровня!..
– Один, что ли? – с интересом спросил Иван Иванович. Любил он этим вопросом людей на землю ставить.
– Что «один»? – не понял Миша.
– Промышленность восстанавливал, область на ноги ставил... Один, спрашиваю, что ли? Или еще вокруг тебя люди были?
– Извините, Иван Иванович... – смутился Миша. – Дурацкая привычка появилась за последнее время.
– Действительно дурацкая, – согласился Иван Иванович. – А помнишь, Миша, в сороковом ты у меня в аэроклубе занимался?
– Ну что вы, Иван Иванович! Разве такое забудешь!
Иван Иванович оперся на палки, встал, скрипя протезами:
– Так какого же... лешего, до войны был у нас аэроклуб, а теперь нету! Ведь могли бы туда хоть с десяток демобилизованных летунов пристроить, не говоря уже об остальной пользе... Может, у тебя на такое дело просто времени нету? Так сказал бы мне, я бы Саше Покрышкину в Москву позвонил. Мне лично это – раз плюнуть, коль ты такой занятый...
* * *
Было солнечное утро выходного дня.В комнате, разложив на столе бинты, перекись, йод, вату, пинцет, Маша молча перевязывала Сергея.
Через настежь распахнутое окно было видно, как во дворе у водонапорной колонки Нюська полоскала белье. Ей ассистировал Вовка в одних трусиках.
Они вместе отжимали тяжелое белье, и Нюська развешивала его на просушку.
Маша осторожно сняла пинцетом с головы Сергея последнюю отмоченную перекисью марлевую салфеточку в бурых пятнах засохшей крови.
– А если бы тебя убили?
– Меня уже убивали. Два раза не бывает.
– В нашей с тобой жизни все бывает. – Маша осмотрела рану, сказала: – Сделаю наклеечку, и через пару дней сможешь снова вступать в бой за социалистическую собственность.
– Надо будет, и вступлю.
– Давай, давай...
– А ты что предлагаешь? Стоять и смотреть?
– Дурак и уши холодные! Уж если судьба дала нам новую жизнь, так и начни ее по-новому, от нуля!
– Я и начал.
– Врешь! – яростно проговорила Маша, не прекращая обрабатывать рану Сергея. – Врешь. Все эти твои поденные работенки – там неделька, там неделька, там еще полмесяца, к концу дня – расчет наличными – это новая жизнь?! Дерьмо это, а не жизнь – перетаскивать с места на место то, что производят другие!
– Кто-то должен и перетаскивать.
– Должен! Тот, кто другого ничего не может. Тогда пусть грузит. Пусть эта делает хорошо, замечательно, лучше всех, и его даже очень будут уважать за это! Но тот, кто способен на большее...
– Я – военный летчик, уволенный в запас! Я другого ничего не умею!..
– Не ори! И истерики мне не устраивай. Я тебе сколько раз предлагала пойти учиться? Не хочешь в институт, иди в автошколу! Вози пассажиров на автобусе. Только вчера Нюська говорила, что два автобусных маршрута прикрыли – водителей не хватает!.. – Теперь Маша промывала ему раненую руку.
– Ну, правильно! Я должен сидеть за одной парте с малолетками! А дома уроки учить!.. – Сергей вздрогнул, лицо его исказилось от боли: – Ну больно же, Машка! Куда ты йоду столько льешь, черт тебя побери?!
– Это тебя «черт побери»! – огрызнулась Маша. – Посмотри на себя – молодой, здоровый, красивый...
Сергей скосил глаза в зеркало, увидел фингал под глазом, рассеченную губу и рассмеялся:
– Очень красивый! Просто картинка маслом...
Со двора послышался Нюськин крик:
– Маша! К тебе пришли!
Маша выглянула в окно и увидела во дворе старушку с узелком и корзиночкой.
– Иду! – Маша торопливо бинтовала руку мужа.
– Кто там? – спросил Сергей.
– Понятия не имею, – ответила Маша и выскочила из комнаты.
Она пересекла двор и подбежала к старушке:
– Вы ко мне?
– К тебе, деточка, к тебе, Машенька. – Старушка прямо светилась радостью. – Да ты никак меня не узнала! Я же...
– Господи! – всплеснула руками Маша. – Баба Шура! Вы ли это?! Как же вы чудесно выглядите! Как же вас узнать, если вы только за месяц после больницы так расцвели?! Просто чудеса!
Маша расцеловала старуху, закричала на весь двор:
– Ничего не знаю, у меня гости! Сережа, забирай Вовку и уматывайте куда хотите! Выходной есть выходной! Нюся! Тащи стол под яблоньку, сейчас девишник устроим!.. Это моя самая любимая больная – баба Шура! То есть она теперь самая здоровая!
– Вот, я тебе гостинцев привезла, – быстро сказала баба Шура. – Тута яички, маслице домашнее, и крендельков напекла с маком...
– Гуляем, девушки! – крикнула Маша – Все дела побоку!
* * *
В городском парке был маленький тир. Рядом – пивной ларек.Сергей приволок от ларька какой-то ящик, взгромоздил на него Вовку и теперь учил его стрелять из духового ружья. У стойки тира толпилось несколько подростков.
Заправлял тиром однорукий инвалид лет пятидесяти.
– Прижмурь левый глазик, прижмурь, – говорил инвалид Вовке. – И целься точно в середку... Это ружьишко у меня по центру бьет, – объяснил он уже Сергею. – Ф-ф-фу... Духотища! Не продохнуть... – Инвалид присел на стул, стоящий по другую сторону стойки рядом со стеной, помял темной ладонью небритое лицо. – У меня бывает так – воздуху, видишь ли, мне не хватает, – улыбнулся он Сергею. – Причем, заметь, на фронте мне его всегда хватало, а теперь...
Вовка наконец выстрелил и попал в мишень.
– Ну, молодец! Ну, снайпер... Ну, батькина радость... – ласково похвалил Вовку инвалид и подозвал одного из подростков: – Вить, а Вить... Сбегай в ларек к тете Лизе, скажи, дядя Петя кружечку кваса просит. На-ко вот...
Однорукий положил мелочь между ружьями и тут же спросил Сергея:
– А может, и тебе принести? Что одну, что две – все едино.
– Нет, спасибо, – ответил ему Сергей и сказал Вовке: – Что-то ты больно долго целишься...
– Устанешь и промажешь, – подтвердил инвалид. – Я вот, к примеру, знаешь, как устал? Просто сил никаких нет...
Однорукий попытался глубоко вздохнуть и обмяк на стуле.
Вовка выстрелил и промазал. Он виновато посмотрел на инвалида и тревожно произнес, не отрывая от него глаз:
– Папа... Папа!
Сергей повернулся к однорукому. Тот сидел, привалившись спиной к стойке и стене, глаза у него были полуоткрыты, из уголка рта тянулась тоненькая струйка слюны...
* * *
«Девишник» во дворе шел полным ходом.– ... Адреса не знаю, фамилию не ведаю, Машенька да Машенька... – рассказывала баба Шура. – Я прямиком в больницу. Не сообразила, голова куриная, что выходной! Хорошо, дежурный доктор признал. Как на меня глянул и говорит: «Вы у нас недавно на хирургии лежали...» И дал мне твой адрес.
– Это надо же, на попутках семьдесят верст отшлепать – чаю попить! Здорово вас подлечили, баба Шура! – поразилась Нюська.
– А все она, Машенька, – гордо сказала баба Шура.
Маша посмотрела на часы, поднялась из-за стола:
– Посидите без меня минуток пятнадцать. Я тут одного старичка колю через каждые четыре часа. Я скоренько. – И направилась к воротам.
Нюська крикнула:
– Маш, а шприц, иголки там разные?
– У него все свое. Уже на плите стоит – кипятится. – И ушла.
Баба Шура посмотрела ей вослед. Посерьезнела, оглянулась и сказала Нюське тихо, испуганно и торжественно:
– Помню, войдет в палату, враз болеть перестает! У всех... Она как святая. Будто она к нам с небес сошла!..
* * *
А у тира стояли милицейский «газик» и «скорая помощь». Двери в тир были закрыты, и около них собрались в скорбном молчании несколько подростков и плачущая толстуха в грязно-белом фартуке – продавщица из пивного ларька.Внутри, прямо под мишенями, на носилках лежало уже накрытое тело мертвого однорукого инвалида.
В крохотном помещении тира негде было повернуться: врач и фельдшер со «скорой», два милиционера (один в штатском) и председатель организации всех тиров.
Тут же стоял Вовка, крепко, держал отца за руку. Штатский записывал показания Сергея:
– ... Ну, я послал здешних пареньков вызвать «скорую» и вас, закрыл тир – какое ни есть, а оружие – и стал ждать. И все.
– Ни разу больничного не брал, – удивлялся руководитель тиров. – Всегда как штык!
– Потому и умер, – буркнул фельдшер.
– Так... – проговорил штатский и показал карандашиком на кружку с нетронутым квасом, стоящую на прилавке среди духовых ружей: – А это чье?
– Его. – Вовка показал на носилки.
– Почему здесь ребенок?
– Это мой сын, – жестко ответил Сергей.
– Иди к нам работать, – прошептал Сергею начальник всех тиров. – План небольшой, квартальные премии... Конечно, и самому крутиться надо, а так – сиди себе, постреливай...
– Я в вашей жизни крутиться не умею. А стрельба мне вот так надоела. – Сергей провел ребром ладони по горлу и поднял Вовку на руки: – Айда, сынок.
* * *
Смеркалось. Баба Шура уже уехала. У водонапорной колонки Маша и Нюська мыли посуду. Маша в раздражении говорила:– Он, видишь ли, стесняется, что ему в двадцать семь лет...
– Ну и правильно! На кой ляд ему с сопляками три месяца в этой автошколе огибаться?! Да я его здесь во дворе за две недели сама выучу!.. – сказала Нюська.
И старый огромный неухоженный двор превратился в учебный автодром!
– Мама! – кричал Вовка с крыши сарая. – Зачем вы меня сюда засадили?!
– По технике безопасности, – отвечала ему Маша.
– А что это такое? – вопил Вовка.
– Скоро сам увидишь!
Маша вынесла на крыльцо столик со швейной машинкой – ставила заплаты на Вовкины штаны.
По двору козлом скакала полуторка. Рев мотора, прыжок вперед, тишина... Заглох двигатель.