Кунин Владимир Владимирович. Толчок восемь баллов

   А Бабушка, боясь поднять на него глаза, поджимала босые ноги под банкетку и ставила одну подпись за другой…
   Помощник дал знак увести Друга. И когда дверь за ними захлопнулась, он подошел к Бабушке, намотал ее длинные волосы на правую руку, а левой стал расстегивать ширинку своих форменных галифе…

***

   В день Бабушкиного рождения утро, как всегда, началось с дикой суматохи: уже готовая к выходу из дома Лида мечется по квартире.
   — Где мои перчатки? Мама, ты не видела моих перчаток? Бабушка, с днем рождения! Прости меня, миленькая… Голова кругом… Ну где же мои перчатки?!
   Нина Елизаровна вынимает Лидины вещи из шкафа, стопкой складывает их на диван.
   — Лидочка! Паспорт, билет на самолет и деньги будут лежать вот здесь. Да! Бабушка подарила тебе к отпуску пятьдесят рублей!
   — Бабуленька, спасибо, родненькая… Господи, ну где же перчатки?!
   Настя в одних трусиках и короткой ночной рубашке убирает свою раскладушку.
   — Ты эту кофточку берешь с собой? — спрашивает Нина Елизаровна.
   — Мама, успеется с кофточкой! Я на работу опаздываю! Где мои перчатки?
   — Завтра в шесть утра тебе улетать! Когда ты думаешь собирать вещи? Сегодня весь вечер у нас будет народ!
   — Боже мой, еще вчера перчатки лежали перед зеркалом в прихожей! Настя, где мои перчатки?
   — В машине не можешь без перчаток? — спрашивает Настя.
   — Какая машина?! — орет Лида. — Он еще позавчера вечером улетел! Ну где же мои перчатки?
   — Слушай, ты с этими перчатками уже всех в доме заколебала! — Настя проходит в прихожую, вынимает Лидины перчатки из своей куртки. — На, подавись своими перчатками!
   — Мама, ты видишь?! Ты видишь, что это такое растет?! — кричит Лида, но в это время из Бабушкиной комнаты раздается сильный удар корабельной рынды.
   Бом-м-м!!! — несется по всей квартире.
   — Судно! Судно забыли вынуть из-под Бабушки! — кричит Лида.
   — Иди, иди уже со своими перчатками, — говорит ей Настя и проходит в комнату Бабушки. — Привет, Бабуля! Ну что там у нас?
   Она довольно ловко вытаскивает судно из-под Бабушки, морщит нос и вопит на всю квартиру:
   — Ура! Бабушка покакала!
   На вытянутых руках, отвернув голову в сторону, она проносит судно мимо сестры и матери в ванную.
   — Милости прошу! Вуаля! Какой цвет! А запах! Кристиан Диор!
   Она сливает судно и начинает его мыть щеткой.
   — Что ни говори, а в жизни всегда есть место подвигу! Да, Лида?
   — Дура малолетняя! Раз в жизни… И то умудрилась спектакль устроить! — почему-то обижается Лида и выскакивает за дверь.
   Настя выходит с чистым судном из ванной и уже без ерничества, спокойно просит мать:
   — Мамуль, подмой Бабушку сама. Мне, наверное, с этим не справиться.
   Нина Елизаровна берет Настю за уши, притягивает к себе и целует ее в нос…

***

   В теплой курточке, в джинсах, заправленных в резиновые сапожки, и в спортивной шапочке Настя стоит в кухне и записывает все, что говорит Нина Елизаровна:
   — Черный хлеб — целый. И два батона белого по двадцать две. Виктор Витальевич любит по двадцать две. И обязательно смотайся в «Прагу»! Там могут быть крутоны из ветчины. Помнишь, я к Новому году покупала? Так… Нас — трое, Виктор Витальевич — четыре, папа — пять, Евгений Анатольевич — шесть.
   — Что еще за Евгений Анатольевич?
   — Я тебе уже говорила. Возьмешь шесть штук. Ясно?
   — Да. А Бабушка будет опять овсянку жрать?
   — Настя!.. А бабушке там же купишь две куриные котлетки. — Нина Елизаровна лезет в шкафчик за деньгами и видит несколько трешек, лежащих отдельно. — А это что за деньги?
   — Стипуху вчера получила.
   — Очень кстати. А почему так мало?
   — Елки-моталки! — вспоминает Настя, открывает холодильник и достает из морозильной камеры смерзшийся пакет. — Я же к сегодняшнему дню языки достала! Шесть сорок за них отдала! Мамуля, их же нужно срочно разморозить!
   — Языки? Настя! Немедленно признавайся, где ты достала языки?
   — Мам, знаешь, есть такой анекдот: что такое «коммунизм»? Это когда у каждого советского человека будет свой знакомый мясник в магазине. Вот мы сегодня и заглянем в наше светлое будущее.
   — Это безнравственно, Настя! И отвратительно!
   — Зато вкусно! Давай деньги, я пошла. — Настя вынимает из рук матери деньги, берет сумку и уже в дверях говорит: — Ма, я заскочу на рынок? Папа очень любит кинзу. Куплю ему пучок?
   — Купи… — растерянно говорит Нина Елизаровна.

***

   Троллейбусная остановка точно напротив Лидиной работы.
   Лида выскакивает из троллейбуса, перебегает тротуар и плечом толкает старинную роскошную стеклянную дверь своего учреждения.
   И тут же, в тамбуре, перед второй, тоже прозрачной дверью, Лиду останавливает молодая печальная женщина с пятилетним мальчиком.
   — Простите, пожалуйста. Вы — Лида?
   — Да. А собственно…
   — Я Надя. Жен? Андрея Павловича.
   Лида зажмуривается, нервно трет руками лицо.
   — Простите меня, Лидочка, — с трудом говорит Надя. — Но мне сейчас просто не к кому…
   — Что вы, что вы… Это вы меня простите… Это я… — сгорая от стыда, бормочет Лида.
   — Вы уже знаете? — горестно спрашивает Надя.
   — Что-нибудь с Андреем Павловичем?!
   Маленький мальчик крепко берет Лиду за руку, поджимает ноги и пробует качаться, держась за руку матери, а второй — за руку Лиды.
   — Они уехали вместе на юг. С вашей подругой. С Мариной…
   — Нет! Нет! Нет! — в отчаянии кричит Лида. — Это ошибка! Этого не может быть!
   Все сильнее раскачивается мальчик.
   — Она вылетела вчера. Вслед за ним.
   — В Адлер? — зачем-то спрашивает Лида.
   — В Ялту. Он в последний момент поменял билет на Симферополь.
   Мальчик раскачивается все сильнее и сильнее. Обе женщины уже еле стоят на ногах…
   — Лидочка… Вы не могли бы как-нибудь с ней связаться? Попросите ее не делать этого! Двое детей… Второму — десять месяцев. Он с моей мамой сейчас… Костя! Отпусти тетину руку! Ты же видишь, как ей тяжело!
   — Ничего, ничего… Он легкий, — говорит Лида.
   — Если он от нас уйдет… У меня даже специальности никакой. Помогите мне, Лидочка! Умоляю вас… — плачет Надя.

***

   За внутренней стеклянной дверью военизированная охранница с булыжным рылом проверяет пропуска. У служебного люда… А за внешней — бежит, торопится, плетется, едет, мчится, тормозит и снова срывается с места осенняя утренняя Москва…

***

   После курсов Евгений Анатольевич прибегает в свой гостиничный номер переодеться. В руках у него уже поздравительный тортик.
   Вместо пожилого туркмена с «Панасониками» соседом его оказывается здоровенный молодой мужик в одних кальсонах.
   — О! У меня новый сосед? — радушно говорит Евгений Анатольевич. — Здравствуйте, здравствуйте.
   Сосед внимательно смотрит на Евгения Анатольевича:
   — Слава Богу! Я-то думал, придет сейчас какой-нибудь старый хрыч — с ним и каши не сваришь. Здоров! — Он протягивает руку. — Дмитрий Иванович! Можно просто — Митя.
   — Евгений Анатольевич.
   — Порядок! Значит, так… Тебе сколько, Жека?
   — Чего?
   — Лет.
   — А… Пятьдесят четыре.
   — Ладно. Скажем — сорок пять. Ты выглядишь — зашибись! Объясняю: заклеил двух телок. Придут к пяти. У меня — две бутылки самогона, баночка килек и… вот твой тортик. Одна, чернявенькая, тебе. Не то евреечка, не то армянка. Они, знаешь, какие заводные? Только туда рукой, а ее уже всю трясет! А вторая, беленькая, мне. Годится? После захочешь — махнемся. Они, по-моему, на что хошь подпишутся! И главное — потом не надо три дня на конец заглядывать. Одна в судомойке, вторая на раздаче в каком-то пищеблоке. А там, сам знаешь, осмотр за осмотром. Так что и тут порядок в танковых войсках! Учись!
   — Видите ли, Митя, дело в том, что я вряд ли смогу…
   — Главное, не тушуйся, Женька! Я ж с тобой! Сели, по стакану, килечка-шмилечка, две-три дежурные хохмы, гасим свет, и… понеслась по проселочной!
   — Вы меня не поняли, Дмитрий Иванович. Я сегодня приглашен в гости. На день рождения.
   — Вот так уха из петуха! — растерянно чешет в затылке Митя. — Что ж мне с двумя-то делать?..
   Евгений Анатольевич оглядывает здоровенного Митю и говорит:
   — Да вы и с двумя справитесь.
   — Я не за себя боюсь. Я и трех до мыльной пены загоню. Лишь бы они из-за меня не перецарапались… Мне сейчас эта гласность совершенно ни к чему.
   — А вы надолго? — вежливо спрашивает Евгений Анатольевич и начинает переодеваться.
   — Да нет! Всего-то на пару дней. Специально на сутки раньше выехал — погулять…
   — Командировка?
   — На партактив вызвали, будь он неладен! Будто мы там у себя в горкоме все пальцем деланные! Да, Евгений, подвел ты меня. Сильно подвел!

***

   От холодного ветра Мишка прячется в телефонной будке, стоящей неподалеку от Настиного дома, и неотрывно следит за проездом, откуда должна появиться Настя.
   Но вот и Настя. Тащит тяжеленную сумку. С перевязанной головой под «адидасовской» шапочкой Мишка выползает из своего укрытия и неверными шагами идет Насте навстречу.
   Увидев Мишку, Настя останавливается у своего подъезда, улыбается и приветливо говорит ему:
   — А я уж думаю, куда ты подевался! Хорошо, что встретила…
   И тогда Мишка бежит к ней радостно и раскрепощенно.
   — Тихо, тихо, тихо, — останавливает его Настя. — Я тут для тебя одну любопытную книжечку достала. Как будущему юристу…
   Настя вытаскивает из накладного кармана продуктовой сумки небольшую книжку с бумажной закладкой в середине.
   — Называется «Уголовный кодекс РСФСР». Вот слушай… — Настя открывает кодекс в месте закладки и начинает читать вслух: — «Статья сто девятнадцатая. Половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости, наказывается лишением свободы до трех лет. Те же действия, сопряженные с удовлетворением половой страсти в извращенных формах…» На это у тебя, слава Богу, ума не хватило, так что, думаю, трех лет вполне достаточно. Держи!
   Она сует Мишке за пазуху кодекс и добавляет без всяких улыбок:
   — И учи это наизусть, сволочь. Если еще ко мне хоть один раз приблизишься — сидеть тебе от звонка до звонка! Понял, дерьмо собачье? И вали отсюда, чтобы я тебя больше никогда в жизни не видела! «Малыш»…
   И Настя входит в свой подъезд.

***

   Бабушка лежит под свежим пододеяльником. На ней какой-то пестрый праздничный халатик, головка тщательно причесана.
   В комнату входит Нина Елизаровна:
   — Мамочка, я хочу прикрыть к тебе дверь. Там на кухне такое! Настя, дуреха, во все чеснок сует. Шурует — просто загляденье! Я ее, по-моему, такой еще в жизни не видела!
   Бабушка в упор, не мигая, смотрит в лицо дочери.
   — Тебе что-то нужно? — не понимает Нина Елизаровна.
   Но старуха отводит глаза, и Нина Елизаровна закрывает дверь.
   Теперь взгляд Бабушки скользит по стене с фотографиями и останавливается на старом снимке начала пятидесятых. Бабушка тех лет сидит на гнутом венском стуле, а сзади, обняв ее за плечи, стоит двенадцатилетняя Нина с ровненькой челочкой над бровями.
   Бабушка все вглядывается и вглядывается в эту фотографию, и лицо дочери заполняет остатки ее сознания…

***

   …Плохо и скудно одетая девочка Нина — самая старшая среди полутора десятка маленьких ребятишек, закутанных в какое-то немыслимое тряпье.
   Нина учит малышей играть в «классы», сама скачет с ними на одной ноге, кого-то утешает, кому-то вытирает нос, помогает крутить скакалку…
   Вокруг ни деревца, ни кустика — только вытоптанный сотнями ног земляной плац… А потом Бабушкино сознание расширяется, и она уже видит за плацем бараки, а впереди — высокий бетонный забор с металлическими штангами, загнутыми внутрь зоны…
   И туго натянутую колючую проволоку между этими штангами…
   И вышки с часовыми по углам забора… Вот и сама Бабушка… Она стоит в общем сером замершем строе женщин-зечек. А за спиной этого строя играют в «классы», прыгают, смеются и плачут их дети. Дети, живущие в лагере со своими заключенными матерями…
   Но вот строй по команде поворачивается и становится колонной.
   Конвой берет оружие на изготовку. Распахиваются ворота зоны, и женскую колонну уводят на работы за пределы лагеря. Девочка Нина с челкой из-под платка смотрит вслед колонне — ждет, оглянется мать или нет…
   Оглянулась! Да еще и рукой помахала!.. И счастливая улыбка озаряет лицо голодной одиннадцатилетней Нины.
   Остаются на плацу только Нина да десятка полтора заключенных ребятишек — от трех до восьми лет…

***

   На Ленинградском проспекте, в аэровокзале, Лида протаптывается к кассовому окошку и робко спрашивает:
   — Вы знаете, у меня на завтра, шесть десять утра, билет «Москва — Адлер»… Я не могла бы его поменять?
   — На что? — слегка раздраженно спрашивает кассирша.
   Лида вздыхает, проглатывает комок, собирается с силами и говорит:
   — На деньги…

***

   Она открывает дверь квартиры, когда Нина Елизаровна и Настя уже вовсю готовят на кухне разную еду к Бабушкиному дню рождения.
   — Ой, как здорово! — в восторге кричит Настя. — Лидуня пришла!
   — Тебя пораньше отпустили? — радуется Нина Елизаровна.
   — Да, мои родные! Да, мои хорошие! — Лида выгружает из сумки бутылку водки, бутылку коньяка, роскошную яркую бутылку «Чинзано». — Оказывается, меня еще вчера отпустили и вообще заменили!
   Несмотря на то что последнюю фразу Лида произносит с очаровательной ироничной непосредственностью, Настя и Нина Елизаровна успевают тревожно переглянуться.
   — Откуда это, Лидочка? — осторожно спрашивает Нина Елизаровна.
   Но Лида пропускает вопрос матери мимо ушей и звонко, чуточку излишне нервно предлагает:
   — Девушки вы мои любимые! Давайте, пока никого нет, шлепнем по разминочному рюмашу просто так — друг за друга! Я — водку.
   — Я — коньяк, — говорит Нина Елизаровна.
   — Я — капельку этой штуки… — Настя показывает на «Чинзано».
   — Это «Чинзано», дурашка! — кричит Лида. — Италия! Напиток богов!
   Каждая открывает «свою» бутылку, наливает, чокаются, и Лида одним махом выпивает полную рюмку водки, Нина Елизаровна — половину рюмки коньяку, Настя отпивает самую малость.
   Она видит на бутылочных этикетках чернильные печати.
   — Ресторанные?
   — Сколько же это стоит?! — пугается Нина Елизаровна.
   — Девочки! Кисаньки вы мои! — В голосе Лиды уже появились хмельные интонации. — Плюньте! Какая разница — сколько? Откуда? Пусть наш дом будет полная чаша!
   Тут Лида не выдерживает нервно-веселого напряжения и, разрыдавшись, падает на стул, обхватив руками голову.
   Нина Елизаровна и Настя бросаются к ней, но в эту секунду раздается звонок в дверь.
   — Боже мой! Кого черт несет раньше времени?! — Нина Елизаровна силой поднимает Лиду, тащит ее в ванную. — Доченька… Любимая, успокойся, маленькая моя… Успокойся, девочка… Настя!!! Открой дверь! Займи как-нибудь…

***

   …Без пиджака, в женском фартуке с оборочками, Евгений Анатольевич сидит на кухне и чистит картошку.
   Настя нарезает хлеб, великосветски прихлебывает «Чинзано».
   — Ах, Евгений Анатольевич! Вы уж извините, что я вас так напрягаю, но когда собираются, как сказала мама, только свои…
   — Что вы, Настенька! Наоборот, мне очень приятно…
   Шумит вода в ванной, доносятся до кухни всхлипы, какое-то неясное бормотание. Настя осторожно прикрывает ногой застекленную дверь кухни и говорит с преувеличенной экзальтацией:
   — Обожаю «Чинзано»! Италия… Напиток богов! Правда, сейчас, когда я готовлюсь стать матерью…
   — Как? — улыбается Евгений Анатольевич.
   — Я говорю, приходится ограничивать себя перед родами.
   — А-а! — Евгений Анатольевич весело смеется и тут же включается в игру: — И когда же это должно произойти?
   — Месяцев через семь, через семь с половиной… Шум воды прекращается, и слышен голос Нины Елизаровны:
   — Настюша, у нас кто-нибудь есть?
   — Все нормально, мамуля! Только свои.
   — Иди, Лидочка, одевайся, я пол подотру, — слышится голос Нины Елизаровны.
   Дверь ванной распахивается, и оттуда с мокрой головой, почти голая, выходит зареванная Лида.
   Увидев незнакомого мужчину в фартуке с оборочками, Лида взвизгивает, прикрывает грудь руками и скрывается в комнате с криком:
   — Идиотка малолетняя!!!
   Настя спокойно приканчивает рюмку с «Чинзано» и спрашивает у смущенного и растерянного Евгения Анатольевича:
   — Как по-вашему, Евгений Анатольевич, Бермудский треугольник действительно существует или это так — трепотня, чушь собачья?..

***

   Намазанные, приодетые и причесанные Нина Елизаровна, Лида и Настя, а также Евгений Анатольевич, в фартуке с оборочками, заканчивают накрывать праздничный стол в большой комнате.
   — Ты почему в джинсах? — шипит Нина Елизаровна на Настю.
   — Мне так удобнее, мам. Евгений Анатольевич, будьте добры, принесите, пожалуйста, блюдо с языком. Оно в кухне на подоконнике.
   — Один момент! — И Евгений Анатольевич с удовольствием бежит в кухню.
   — Какой еще язык? Откуда у нас язык? — удивлена Лида.
   — Анастасия — добытчица. Волчица! — отвечает Нина Елизаровна.
   — Ох, как я не люблю этого! Все эти дела торгашеские…
   — А жрать любишь? — в упор спрашивает Настя.
   — Очень. Но…
   — Вот и заткнись, — говорит ей Настя.
   — Девочки! — Нина Елизаровна показывает глазами на входящего с блюдом Евгения Анатольевича. — Девочки!
   Раздается несмелый короткий звонок.
   — Твой пришел, — говорит Нина Елизаровна Насте.
   Настя бросается в переднюю. Евгений Анатольевич поспешно снимает фартук, но запутывается в завязках на спине. Нина Елизаровна подходит к нему сзади, помогает развязать тесемки:
   — Да не нервничайте вы так, Женя… В прихожей Настя повисает на отце:
   — Папуля! Ура!.. А я тебе кинзу купила! Александр Наумович смущенно улыбается — руки у него заняты кларнетом в футляре, огромным букетом цветов, туго набитой сумкой. Он чмокает Настю в макушку:
   — Ну погоди, погоди, дочура…
   Через голову Насти он печально-влюбленно смотрит на Нину Елизаровну, видит рядом с ней незнакомого мужчину и тут же говорит быстро и сбивчиво:
   — Лидочка! Здравствуй, детка… Настюхочка, возьми пакет… Тут тебе ужасно семитские кроссовки и… Нинуля! Ниночка, поздравляю тебя с днем рождения мамы! Мои прислали еще и лекарства для нее из Тель-Авива… Самое эффективное средство для послеинсультников! Буквально чудодейственное! Патент на это лекарство у Израиля закупили буквально все страны мира. Ну, кроме нас, естественно…
   Лида и Нина Елизаровна целуют Александра Наумовича, Настя помогает отцу снять пальто.
   — Сашенька, познакомься, пожалуйста, это Евгений Анатольевич — мой друг. Евгений Анатольевич, а это мой второй муж — отец Насти.
   — Гольдберг, — представляется Александр Наумович. — Не против?
   — Что?.. — не понимает Евгений Анатольевич.
   — Это папа так бездарно шутит, Евгений Анатольевич. Не обращайте внимания, — говорит Настя. — Неудавшийся вундеркинд, вечная запуганность, три класса церковно-приходского хедера…
   — Что же вы так о папе, Настенька?.. — огорчается Евгений Анатольевич.
   Но Александр Наумович весело смеется, удивленно и гордо разглядывая Настю, и говорит:
   — Девочки, распатроньте сумку до конца. Я там ухватил какой-то продуктовый заказик в нашем театре. Ничего особенного. Вы же знаете, оркестру, как всегда, в последнюю очередь и что останется.
   Но тут раздается второй звонок. Он совершенно не похож на звонок Александра Наумовича — долгий, требовательный и, кажется, даже в другой тональности.
   — А это — твой, — говорит Лиде Нина Елизаровна. Появление Виктора Витальевича категорически отличается от прихода Александра Наумовича.
   Никакой суетливости, никакого смущения. Каждое движение его крупного тела, облаченного в дорогой костюм, исполнено самоуважения и достоинства.
   — Здравствуй, Лида. — Он подает дочери горшочек с цикламенами и небольшой электрический самовар, расписанный хохломскими узорами. — Это Бабушке. Как она?
   — Спасибо, папа.
   — Как жизнь, Настя? — И, не ожидая ответа, протягивает Нине Елизаровне бутылку дорогого коньяка. — Здравствуй, Нина. Поставь на стол, пожалуйста.
   — Здравствуй, Витя, раздевайся.
   Виктор Витальевич еле кивает Александру Наумовичу и вопросительно поднимает брови, глядя на Евгения Анатольевича.
   — Это мой близкий друг Евгений Анатольевич, — с легким вызовом говорит Нина Елизаровна. — Познакомьтесь, Женя. Виктор Витальевич — мой первый муж.
   — Очень приятно, — радушно улыбается Евгений Анатольевич.
   Но Виктор Витальевич сразу же делает попытку определить разницу положений:
   — М-да… Забавно. Ну что ж. Вы знаете, я только что с заседания президиума коллегии…
   — Это наверняка безумно интересно, — безжалостно прерывает его Нина Елизаровна. — Но если ты поможешь расставить стулья…

***

   Сильно хмельной Мишка сидит в детском «Кафе-мороженом».
   А вокруг — мамы с маленькими ребятишками, бабушки с внуками, за угловым столиком — здоровый парняга с двухлетним сынишкой на руках, с женой и детенышем в складном креслице на колесиках.
   Допивает Мишка шампанское, отыскивает мутным глазом официантку:
   — Еще фужер!..
   — Уже четвертый, — говорит официантка и кладет Мишке счет.
   — Не считай. Неси! — Мишка бросает двадцать пять рублей на стол и неожиданно для самого себя говорит: — Я за вас кровь в Афгане проливал!
   Официантка приписывает к счету, дает сдачу и приносит Мишке шампанское.
   Отхлебывает Мишка полфужера, обводит соловым взглядом столики, и начинает ему казаться, что за каждым столом сидит Настя!..
   За одним — Настя кормит с ложечки годовалого…
   За другим — Настя с двумя близнецами!.. За третьим — Настя с грудным младенцем на руках!..
   За четвертым, в углу, — Настя с малышом в складном креслице, а рядом с Настей — молодой, здоровый парняга с двухлетним сынишкой на руках…
   Мишка залпом допивает фужер и кричит истошно на все кафе:
   — Настя!!! Настя!.. — И роняет голову на стол.
   В испуге начинают плакать дети. Молодой здоровенный парень передает жене сына и… выезжает из-за стела в инвалидной коляске. Он подкатывает к Мишке и трогает его за плечо:
   — Не шуми, браток. Дети пугаются.
   Мишка поднимает тяжелую голову, тупо смотрит на парня:
   — А ты кто такой?
   — Да никто я. Не шуми.
   — Я Афганистан прошел! — кричит Мишка и начинает сам верить в то, что воевал в Афганистане.
   — Один? — спрашивает парень.
   — Чего «один»?..
   — Один прошел, что ли?
   — Я душу свою там оставил!
   — А я — ноги. Чего же теперь, детей пугать? Уходи отсюда.
   — Извини… Извини, корешок, — лепечет Мишка.

***

   В большой комнате за накрытым столом все сидят полукругом, лицом к распахнутой двери Бабушкиной комнаты, а Виктор Витальевич стоя произносит тост:
   — «…коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!..» — настоящая русская женщина, прошедшая вместе со своей страной, своей Родиной, тяжелый и славный путь, сумевшая сохранить и твердость характера, и нравственную чистоту своей души. Да, да! Души!.. «Души прекрасные порывы» старейшины этой семьи в трудные годы стагнации дали возможность ее дочери, моей бывшей жене, закончить исторический факультет Университета имени Михаилы Васильевича Ломоносова, а нашей дочери Лидии получить диплом Института Плеханова! Смею надеяться, что и младшая ее внучка — Анастасия, если сумеет избежать нынешнего тлетворного и разлагающего влияния некоторых, «родства не помнящих» сил, пытающихся сегодня ошельмовать и принизить весь пройденный нами более чем семидесятилетний путь, тоже станет полезным членом общества. И, перефразируя строки одного из лучших поэтов нашей эпохи, так и хочется пожелать вам, уважаемая виновница сегодняшнего торжества: лет до ста расти вам без старости! Год от года цвести вашей бодрости!..
   Виктор Витальевич заглядывает в Бабушкину комнату и приветственно поднимает рюмку:
   — Стоя! Стоя! За Бабушку все пьем стоя!
   Все послушно встают. Лида бросает взгляд на отца и даже глаза прикрывает от стыда и злости…
   Евгений Анатольевич, ошарашенный тостом Виктора Витальевича, смотрит на Нину Елизаровну. Та успокоительно берет его за руку и говорит прямо в маленькую комнату:
   — С днем рождения тебя, мамочка! Поправляйся!
   — Привет, Бабуля! — кричит Настя и толкает отца коленом.
   С трудом сдерживая смех, Александр Наумович подмигивает Насте и залпом выпивает рюмку водки.
   Все стоящие у стола тянутся бокалами в сторону Бабушкиной комнаты, а Бабушка неподвижно лежит в своей старинной кровати красного дерева и очень смахивает сейчас на покойницу: глаза закрыты, количество и расположение поздравительных цветов, окружающих ее сухонькое, бездыханное тельце, совершенно соответствуют погребальным.
   Так как это приходит в голову одновременно всем, то и оцепенение тоже становится всеобщим и жутковатым…
   Длится оно, к счастью, всего несколько секунд, потому что Бабушка вдруг приоткрывает один глаз и чуть подрагивает пальцами правой руки.