Страница:
Таким вот образом и получается, что высокая цивилизация в состоянии младенческого бытия и явное варварство часто тесно соприкасаются друг с другом внутри границ этой республики. Путешественник, проведший ночь в гостинице, которая не посрамила бы самую древнюю страну в Европе, бывает вынужден обедать в shanty85 охотника. Гладкая и вымощенная дорога подчас кончается непроходимой топью, городские закоулки часто прячутся за лесными зарослями, а канал ведет к явной пустоши и необжитой горе. Тот, кто не возвращается посмотреть, что может принести следующий год, обычно выносит из этих сцен воспоминания, влекущие ошибочную оценку. Чтобы увидеть Америку в истинном свете, необходимо смотреть на нее часто, а чтобы понять настоящие условия жизни этих штатов, следует помнить, что одинаково несправедливо как верить, будто в развитии отдаленных населенных пунктов принимают участие все остальные местности, так и делать вывод о недостатке цивилизации в более отдаленных поселениях по немногим неблагоприятным фактам, добытым вблизи центра. По случайному стечению моральных и физических причин многое из той общности, которая отличает установления страны, распространяется на развитие общества по всей ее территории.
Хотя стимулы к совершенствованию во времена Марка Хиткоута были не так велики, как в наши дни, их основа энергично себя проявляла. Мы представим достаточное свидетельство этого факта, следуя нашему намерению описать одну из тех перемен, намек на которую уже делался.
Читатель припомнит, что описываемый период относится к последней четверти семнадцатого века. Точный момент, в который должно продолжиться действие повествования, составило то время суток, когда предрассветный сумрак вырывает предметы из глубокого мрака ближе к концу ночи. Стоял июнь, и сцена, быть может, заслуживает чуть более подробного описания.
Если бы было светло и какой-нибудь человек расположился так удачно, что мог насладиться видом этого места с высоты птичьего полета, он увидел бы широкую и волнистую полосу лиственного леса, где различные деревья с опадающей листвой, характерные для Новой Англии, оттенялись более насыщенной зеленью случайных массивов вечнозеленой растительности. В центре этих разрастающихся и почти нескончаемых контуров леса лежала долина, раскинувшаяся между тремя невысокими горами. На протяжении нескольких миль равнинной местности были видны все признаки быстро растущего и процветающего поселения. Извилистое русло глубокого и пресного ручья, который в другом полушарии назвали бы рекой, обозначалось среди лугов каймой из ив и сумаха86. Близ центра долины путь воде преграждала небольшая запруда, а на искусственной насыпи стояла мельница, чье колесо замерло в неподвижности. Рядом располагалась одна из деревушек Новой Англии.
Деревня насчитывала что-то около сорока домов. Они, как обычно, представляли собой твердый каркас, аккуратно обшитый досками. Удивительным был одинаковый облик домов. И если бы выходец из любой страны, кроме нашей собственной, задал вопрос, можно бы добавить, что даже самый скромный из них своим внешним видом свидетельствовал о комфорте. Большей частью они имели понизу два этажа, причем верхний нависал над нижним на один-два фута, — способ строительства, бывший весьма в ходу в ранние дни восточных колоний.
Поскольку краска мало применялась в те времена, ни одна из построек не выставляла напоказ цвета, отличного от того, который дерево обретает естественным образом после нескольких лет воздействия непогоды. Каждая имела единственный дьмоход в центре кровли, а две-три обнаруживали более одного-единственного окна с каждой стороны главной или боковой двери. Перед каждым домом был маленький чистенький дворик, выложенный дерном и отделенный от общественной дороги легким дощатым забором. Двойные ряды молодых и крепких вязов обрамляли обе стороны широкой улицы, а посреди нее огромный платан еще держался за свое место, которое он занимал, когда белый человек пришел в лес.
Под сенью этого дерева жители часто сходились, чтобы проведать о житье-бытье друг друга или узнать что-нибудь представляющее интерес, что слух донес из городов возле океана. Узкая и мало используемая колея неброским и извилистым маршрутом пересекала центр широкой и поросшей травой улицы. На вид чуть шире, чем конная тропа, она пролегала в обход деревни между высокими деревянными заборами на милю-другую до того места, где уходила в лес. Тут и там ветви роз пробивались сквозь щели в заборах перед дверями домов, а кусты благоухающей сирени росли по углам большинства дворов.
Дома стояли обособленно. Каждый занимал свой собственный изолированный участок земли с садом позади. Нежилые строения были отнесены на такое расстояние, которое дешевизна земли и пожарная безопасность делали как легкодоступным, так и выгодным.
Церковь стояла в центре главной улицы ближе к одному концу деревни. Во внешнем облике и орнаментах обязательного храма неукоснительно следовали вкусу времени, так что его форма и простота не имели даже слабого сходства с самоуничижительными и изощренными причудами тех религиозных фанатиков, которые молились под его крышей. Здание, как и все остальные, было из дерева и снаружи в два этажа. Башня без шпиля служила единственным признаком его культового характера. В конструкции этого сооружения особую заботу уделили тому, чтобы тщательно избегать любого отклонения от прямых линий и прямых углов. Узкострельчатые проемы для Допуска света, столь обычные повсюду, суровые моралисты Новой Англии сочли бы имеющими некую таинственную связь с ярко-красным покровом. Пастору так же не могло прийти в голову явиться перед паствой, тщеславно облачась в епитрахиль и сутану, как прихожанам украсить отвратительными орнаментами облик своей суровой архитектуры. Если бы гении света вдруг заменили окна церковного здания окнами гостиницы, стоявшей как раз напротив, самый придирчивый критик селения никогда бы не смог заметить такое самоуправство, поскольку в форме, размерах и стиле обоих не было видимого различия.
Небольшое огороженное пространство неподалеку от церкви и по одной стороне улицы обустроили в стороне как место последнего упокоения тех, кто завершил свой земной путь. Однако на нем была только одинокая могила.
Гостиницу можно было отличить от окружающих строений по ее большим размерам, открытой коновязи и какому-то выпирающему виду, с которым она являла себя на линии улицы, словно приглашая путника войти. Вывеска раскачивалась на столбе, напоминавшем виселицу и вследствие морозных ночей и теплых дней уже отклонившемся от вертикального положения. Изображение на ней на первый взгляд могло порадовать сердце натуралиста уверенностью, что он открыл какую-то неведомую птицу. Однако художник позаботился насчет последствий столь разительной ошибки, старательно написав под творением своей кисти: «Это вывеска Вип-Пур-Вилла». А даже самый безграмотный путник в тех местах наверняка знал, что так прозвали в народе Виш-Тон-Виш, или американского козодоя87.
Но мало что осталось от леса в непосредственной близости от деревни. Деревья валили издавна, и прошло достаточное время, чтобы исчезла большая часть следов их прежнего существования. Но если отвести взгляд от скопления построек, становились очевидными признаки более недавних вторжений в дикую природу, пока обзор не заканчивался вырубками, где штабеля бревен и нагромождения срубленных деревьев говорили о недавнем применении топора.
В те давние дни американский земледелец, подобно земледельцам большинства стран Европы, проживал в своей деревне. Угроза насилия со стороны дикарей породила обычай, схожий с тем, что за столетия до того возник в другом полушарии из-за вторжений воинственных варваров и, за немногими и отдаленными исключениями, лишил картину сельской жизни очарования, которое время и совершенствование общественных условий как будто медленно возрождают. Некоторые остатки этой старинной практики все еще прослеживаются в той части Штатов, о коей мы пишем и где даже в наши дни фермер часто покидает деревню, чтобы разыскать свои разбросанные поля по соседству. Все же, поскольку человек никогда не был здесь подчинен системе и поскольку каждый индивид всегда имел свободу сообразовываться со своим собственным нравом, более смелые духом рано начали порывать с практикой, при которой ровно столько же теряли с точки зрения удобства, сколько выигрывали в отношении безопасности. Даже в описываемой нами картине дюжина скромных жилищ была разбросана среди недавних вырубок по склонам гор и далеко не в том положении, чтобы обещать надежную безопасность от любого внезапного вторжения общего врага.
Однако для защиты всех жителей в случае крайней необходимости в удобном месте близ деревни стоял огражденный частоколом жилой дом, похожий на тот, что мы имели случай описать на предыдущих страницах. Он был укреплен сильнее и более тщательно, чем обычно; пикеты оснащены с флангов блокгаузами, и в других отношениях здание имело вид сооружения, готового к любому сопротивлению, какого могли потребовать войны тех мест. В нем располагалось обычное жилище пастора, и сюда своевременно переправили большинство больных, чтобы избежать необходимости препровождать их туда в менее благоприятный момент.
Вряд ли нужно рассказывать американцу, что тяжелые деревянные заборы делили весь этот небольшой ландшафт на участки площадью примерно по восемь — десять акров; что тут и там крупный рогатый скот и овцы паслись без пастухов или подпасков и что если ближайшие к жилью поля начали приобретать вид заботливо ухоженного хозяйства, то более отдаленные постепенно выглядели все более заброшенными и менее ухоженными, пока наполовину распаханные вырубки с почернелыми пнями и деревьями с ободранной корой не сливались с темным массивом живого леса. Такие картины более или менее сопровождают любую сельскую сцену в округах местности, где время сделало еще только первые шаги на пути улучшений.
На расстоянии неполной полумили от укрепленного дома, или гарнизона, как благодаря своеобразному искажению термина прозвали здание, обнесенное частоколом, стояло другое здание, своими претензиями превосходившее любую постройку в деревне. Сооружения, о которых идет речь, были простыми, но просторными, и хотя вряд ли отличались от тех, что могли принадлежать сельскому хозяину в любых обстоятельствах, тем не менее в этом поселении были примечательны удобствами, какие только время могло позволить создать, при том что некоторые из них означали весьма зажиточные условия жизни для семьи пограничного жителя. Короче, атмосфера вокруг усадьбы — и расположение ее наружных построек, и их мастерская отделка, и материалы, и множество других хорошо известных обстоятельств — свидетельствовала, что вся эта совокупность зданий восстановлена заново. Поля близ этого жилья были обработаны лучше, чем более отдаленные. Заборы были легче и менее грубы; пни совершенно отсутствовали, а сады и гомстеды88 были аккуратно обсажены цветущими фруктовыми деревьями. На недалеком расстоянии от главного здания вздымалась возвышенность конической формы. Ее покрывало то прекрасное и особое украшение американской фермы, какое представляет собой пышный и плодоносный яблоневый сад. Однако время еще не позволило предстать во всей красе насаждениям, которые насчитывали что-нибудь около восьми — десяти лет.
Почерневшая каменная башня, поддерживавшая обуглившиеся руины деревянной надстройки, сама по себе хотя и небольшой высоты, поднималась над самым высоким из деревьев и стояла как достоверный памятник некоего эпизода насилия в краткой истории долины. Близ жилого дома располагался также маленький блокгауз, но на общем фоне царившего вокруг него запустения было совершенно очевидно, что небольшая постройка сооружалась поспешно и лишь для временного использования. Несколько недавних насаждений фруктовых деревьев виднелись и в прочих частях долины, начинавшей обнаруживать много и других свидетельств более высокого уровня земледелия.
В той мере, в какой все эти рукотворные перемены происходили, они были в английском духе. Но то была Англия, равно лишенная своей роскоши и своей бедности, а избыток земли придавал самому скромному жилью облик изобилия и комфорта, которого так часто недостает сравнительно богатым жилищам в тех местностях, где численность населения по отношению к земле гораздо выше, чем было тогда или есть даже сегодня в областях, о которых мы пишем.
ГЛАВАXVIII
Подойди поближе, сосед Уголек. Бог тебе послал добрую славу; потому чтокрасота — это дар судьбы, а грамотность — ну, это уж от природы.
«Много шума из ничего»89
Уже говорилось, что временем, когда должно возобновиться действие этого рассказа, было раннее утро. Прохладная ночь, обычная для местности, изрядно покрытой лесом, миновала, и тепло летнего утра на той низкой широте стало причиной испарений, которые плыли над лугами, поднимаясь выше деревьев. Перистые лоскуты соединялись, образуя облако, уплывавшее в сторону вершины далекой горы, куда, словно к месту общей встречи, стекались все туманы, порожденные минувшими часами мрака.
Солнце еще не было видно, хотя пламенеющее небо возвещало его близкое появление. Несмотря на ранний час, какой-то человек уже поднимался по дороге вдоль небольшого склона недалеко от южного конца деревни в том месте, откуда он мог видеть все предметы, описанные в предыдущей главе. Мушкет, переброшенный через его левое плечо, рог и сумка по бокам, вместе с маленькой котомкой за спиной, выдавали в нем человека, занимавшегося либо охотой, либо кратковременными вылазками менее миролюбивого характера. Он носил одежду из обычного материала по моде сельского жителя той эпохи и той колонии, хотя короткий палаш, подвешенный к поясу-вампуму90 вокруг его тела, не мог не привлечь внимания. Во всех прочих отношениях у него был вид деревенского жителя, которому представился случай покинуть свой дом по какому-то делу ради удовольствия или долга, не требовавших от него серьезной затраты времени.
Будь то туземец или пришелец, мало кто проходил мимо вышепоименованного холма, не остановив взгляда на мирном и привлекательном скоплении домов, которое с его вершины лежало как на ладони. Упомянутое лицо задержалось, как и все, но вместо того, чтобы проследовать по тропинке, человек скорее искал глазами некий предмет в направлении полей. Неспешно подойдя к ближайшему забору, он сбил пару верхних жердей и знаком подозвал всадника, прокладывавшего себе путь через ухабистый кусок пастбищной земли, торопясь выбраться на проезжую дорогу через проделанный проход.
— Пришпорь-ка посильнее иноходца, — сказал тот, кто оказал эту любезность, видя, что всадник медлит гнать свою лошадь через изрытый и кочковатый участок. — Ей-богу, этой кляче хватит и трех из ее четырех ног, чтобы пробраться сюда. Фу, доктор! Да любая корова в Виш-Тон-Више перепрыгнула бы через эту изгородь, чтобы первой успеть на дойку!
— Полегче, лейтенант, — отвечал робкий всадник, делая ударение на последнем слоге звания своего собеседника и произнося первый, как если бы он выговаривался с двумя гласными вместо одной. — Твой кураж годится для человека, который спешит ради геройских подвигов, но то был бы печальный день, если больной из долины постучится в мою дверь, а сломанная конечность послужит извинением за то, что я не могу помочь. Твои старания ни к чему, дружище, ибо кобыла вышколена, как и ее хозяин. Я приучал скотину к методичным привычкам, и она приобрела укоренившуюся неприязнь ко всем отклонениям от спокойной езды. Так что перестань дергать за поводья, словно хочешь заставить ее против воли проскакать эти рытвины, и вообще сбрось верхнюю слегу.
— Врачу в этих разбитых местах следовало бы седлать одну из тех птиц, бегающих иноходью, о которых можно прочесть в книгах, — заметил второй, убирая препятствие для безопасного проезда своего друга, — ибо, по правде говоря, поездка ночью по тропам этих вырубок не всегда так же безопасна, как та, что, если верить слухам, одно удовольствие для поселенцев, живущих возле океана.
— И где же ты нашел упоминание о птице, по размеру и быстроте пригодной нести на себе человека? — спросил всадник с живостью, выдававшей некоторую ревность в отношении монополии на ученость. — Я думал, что в долине нет никаких книг, кроме как в моем шкафу, толкующих о таких чересчур заумных вещах!
— Ты думаешь, нам не знакома Библия? Вот сейчас ты на проезжей дороге, и твоей поездке ничто не угрожает. Для многих в этом поселении кажется чудом, как это ты разъезжаешь в полночь среди вывернутых корней деревьев, ям, бревен и пней, не свалившись с лошади.
— Я же тебе сказал, лейтенант, это благодаря долгой выучке лошади. Я уверен, что ни кнут, ни шпора не заставили бы животное преступить границы осторожности. Я часто ездил по этой конной тропе без всякого страха и, по правде сказать, не ожидая никакой опасности, когда и зрение и обоняние были ни к чему.
— Я хотел сказать, что упасть в твои собственные руки означало бы не намного меньший риск, чем попасть в объятия злых духов.
Медик разразился смехом в ответ на шутку своего спутника, но, вспомнив о достоинстве, подобающем человеку его призвания, тотчас же возобновил разговор со всей серьезностью:
— Такими вещами могут шутить те, кто мало знаком с трудностями, которые приходится выносить в повседневной жизни поселений. Мне приходилось взбираться на ту гору, полагаясь на инстинкт моей лошади.
— Ха! Не был ли то вызов из дома моего брата Ринга? — спросил пеший, проследив по взгляду всадника, какой путь тот проделал.
— Верно, так и есть. И, по обыкновению, в неподходящее время, что вовсе не логично по сравнению с большинством случаев в моей практике.
— Значит, Рейбен прибавляет еще одного мальчугана к четырем, которых он мог насчитать вчера?
Медик многозначительно поднял три пальца, кивнув головой в знак подтверждения.
— Это некоторым образом ставит Фейс в положение должницы, — заявил тот, кого называли лейтенантом и кто был не кем иным, как старым знакомым читателей Ибеном Дадли, возведенным в этот чин в ополчении долины. — Сердце моего брата Рейбена возрадуется при этом известии, когда он вернется из разведки.
— Будет повод для благодарения, ибо он обнаружит семерых под кровом, где оставил только четверых!
— Я сегодня же заключу сделку с молодым капитаном насчет участка на горе! — пробормотал Дадли, как человек, неожиданно убедившийся в выгодности давно обсуждавшегося дела. — Семь фунтов колониальных монет — это не ростовщическая цена, в конце концов, за сотню акров крепко обустроенной земли. И притом как на ладони поселение, где мальчуганы появляются на свет по трое зараз!
Всадник стреножил лошадь и, глядя на своего спутника пытливо и с многозначительным видом, ответил:
— Ты сейчас напал на ключ к важной тайне, лейтенант Дадли. Сей континент был сотворен по определенному замыслу. Это очевидно из его богатств, его климата, его размеров, его возможностей навигации и главным образом из того, что он оставался неоткрытым, пока благодаря развитию общественных условий не представился случай и дерзание заслуживавшим того людям отважиться на это. Прими во внимание, сосед, удивительный прогресс, которого он уже добился в ремеслах и в науках, в доброй славе и в ресурсах, и ты согласишься со мной, что все это было сделано по замыслу.
— Было бы самонадеянно сомневаться в этом, ибо в самом деле у того короткая память, кому надо будет напоминать о времени, когда эта самая долина была всего-навсего логовом для хищных зверей, а эта проезжая дорога — оленьей тропой. Ты думаешь, Рейбен будет рад поставить на ноги весь этот новоиспеченный дар?
— Со здравым смыслом и с благословения Провидения. Ум деятелен, лейтенант Дадли, когда тело бродит среди лесов, а я много упражнял свои мысли в этих вопросах, пока ты и прочие пребывали в своих сновидениях. Здешние колонии — в своем первом столетии, и тем не менее тебе известно, какой шаг к усовершенствованию они сделали. Мне говорят, что Хартфордское поселение91 собираются приравнять к городам старой родины Англии, так что есть основание полагать, что может наступить день, когда провинции будут иметь силу, условия культуры и средства сообщения, равноценные тем, какими располагают некоторые части древнего острова!
— Нет, нет, доктор Эргот, — возразил второй с недоверчивой улыбкой. — Это выходит за границы разумных ожиданий.
— Не забудь, я сказал «равноценные некоторым частям». Я думаю, мы вправе вообразить, что спустя не слишком многие века эти места будут насчитывать миллионы там, где сегодня человек видит только туземцев и зверей.
— Я соглашусь с любым человеком в этом вопросе, насколько допускает разум. Но ты, несомненно, читал в книгах, написанных по ту сторону океана, об условиях жизни в тех странах, относительно которых ясно, что мы не можем надеяться когда-нибудь добиться высочайшего превосходства, достигнутого ими.
— Сосед Дадли, ты, кажется, готов довести непродуманное выражение до абсурда. Я сказал «равноценные некоторым частям», подразумевая в то же время, что и в некоторых отношениях. Ведь известно из философии, что телосложение человека изменилось к худшему и должно вырождаться в этих местах, подчиняясь законам, установленным природой. Поэтому допустимо сделать скидку на некоторый дефицит менее материальных качеств.
— Выходит тогда, что лучший сорт людей за океаном — это те, кто не расположен покинуть свою страну, — возразил лейтенант, бросив с некоторым недоверием взгляд на мускулистые пропорции своей собственной крепкой фигуры. — У нас в поселении не меньше троих из старых стран, и, однако, я не нахоясу их людьми, похожими на тех, кого стоило бы искать для строительства Вавилонской башни.
— Это означает решать запутанный и научный вопрос на примере немногих поверхностных исключений. Смею сказать вам, лейтенант Дадли, что наука, мудрость и философия Европы исключительно активно занимались этими вещами. И они доказали, к своему собственному совершенному удовлетворению, каковое равнозначно безапелляционному решению вопроса, что человеку и зверю, растению и дереву, холму и долине, озеру и пруду, солнцу, воздуху, огню и воде — всем им недостает некоторого совершенства старых регионов. Я уважаю патриотическое чувство и готов аплодировать дарам, полученным из рук милосердного Творца так же, как любой человек. Но то, что продемонстрировано наукой или собрано путем изучения, далеко превосходит возражения легкомысленных придир, чтобы в этом сомневались люди, обладающие более серьезными знаниями.
— Я не буду оспаривать доказанных вещей, — возразил Дадли, который в споре был так же податлив, как силен и энергичен в физических схватках, — ибо так и должно быть, чтобы ученость людей в старых странах имела подавляющее превосходство в силу их большего возраста. Нам было бы что вспомнить, если бы некоторые из их редкостных преимуществ были занесены в наши собственные молодые провинции!
— А можно ли сказать, что наши умственные потребности были забыты?.. Что нагота ума была вынуждена пребывать без подобающего ей одеяния, сосед Дадли? Мне кажется, что в этом отношении мы имеем редкое основание радоваться и что равновесие природы выражается в том, как действует оздоровляющее влияние искусства. Неуместно в непросвещенной провинции настаивать на качествах, которые убедительно изобличены как ложные, но ученость — это передаваемый и перенимаемый дар, и потому уместно утверждать, что она должна быть здесь в количествах, отвечающих нуждам колонии.
Хотя стимулы к совершенствованию во времена Марка Хиткоута были не так велики, как в наши дни, их основа энергично себя проявляла. Мы представим достаточное свидетельство этого факта, следуя нашему намерению описать одну из тех перемен, намек на которую уже делался.
Читатель припомнит, что описываемый период относится к последней четверти семнадцатого века. Точный момент, в который должно продолжиться действие повествования, составило то время суток, когда предрассветный сумрак вырывает предметы из глубокого мрака ближе к концу ночи. Стоял июнь, и сцена, быть может, заслуживает чуть более подробного описания.
Если бы было светло и какой-нибудь человек расположился так удачно, что мог насладиться видом этого места с высоты птичьего полета, он увидел бы широкую и волнистую полосу лиственного леса, где различные деревья с опадающей листвой, характерные для Новой Англии, оттенялись более насыщенной зеленью случайных массивов вечнозеленой растительности. В центре этих разрастающихся и почти нескончаемых контуров леса лежала долина, раскинувшаяся между тремя невысокими горами. На протяжении нескольких миль равнинной местности были видны все признаки быстро растущего и процветающего поселения. Извилистое русло глубокого и пресного ручья, который в другом полушарии назвали бы рекой, обозначалось среди лугов каймой из ив и сумаха86. Близ центра долины путь воде преграждала небольшая запруда, а на искусственной насыпи стояла мельница, чье колесо замерло в неподвижности. Рядом располагалась одна из деревушек Новой Англии.
Деревня насчитывала что-то около сорока домов. Они, как обычно, представляли собой твердый каркас, аккуратно обшитый досками. Удивительным был одинаковый облик домов. И если бы выходец из любой страны, кроме нашей собственной, задал вопрос, можно бы добавить, что даже самый скромный из них своим внешним видом свидетельствовал о комфорте. Большей частью они имели понизу два этажа, причем верхний нависал над нижним на один-два фута, — способ строительства, бывший весьма в ходу в ранние дни восточных колоний.
Поскольку краска мало применялась в те времена, ни одна из построек не выставляла напоказ цвета, отличного от того, который дерево обретает естественным образом после нескольких лет воздействия непогоды. Каждая имела единственный дьмоход в центре кровли, а две-три обнаруживали более одного-единственного окна с каждой стороны главной или боковой двери. Перед каждым домом был маленький чистенький дворик, выложенный дерном и отделенный от общественной дороги легким дощатым забором. Двойные ряды молодых и крепких вязов обрамляли обе стороны широкой улицы, а посреди нее огромный платан еще держался за свое место, которое он занимал, когда белый человек пришел в лес.
Под сенью этого дерева жители часто сходились, чтобы проведать о житье-бытье друг друга или узнать что-нибудь представляющее интерес, что слух донес из городов возле океана. Узкая и мало используемая колея неброским и извилистым маршрутом пересекала центр широкой и поросшей травой улицы. На вид чуть шире, чем конная тропа, она пролегала в обход деревни между высокими деревянными заборами на милю-другую до того места, где уходила в лес. Тут и там ветви роз пробивались сквозь щели в заборах перед дверями домов, а кусты благоухающей сирени росли по углам большинства дворов.
Дома стояли обособленно. Каждый занимал свой собственный изолированный участок земли с садом позади. Нежилые строения были отнесены на такое расстояние, которое дешевизна земли и пожарная безопасность делали как легкодоступным, так и выгодным.
Церковь стояла в центре главной улицы ближе к одному концу деревни. Во внешнем облике и орнаментах обязательного храма неукоснительно следовали вкусу времени, так что его форма и простота не имели даже слабого сходства с самоуничижительными и изощренными причудами тех религиозных фанатиков, которые молились под его крышей. Здание, как и все остальные, было из дерева и снаружи в два этажа. Башня без шпиля служила единственным признаком его культового характера. В конструкции этого сооружения особую заботу уделили тому, чтобы тщательно избегать любого отклонения от прямых линий и прямых углов. Узкострельчатые проемы для Допуска света, столь обычные повсюду, суровые моралисты Новой Англии сочли бы имеющими некую таинственную связь с ярко-красным покровом. Пастору так же не могло прийти в голову явиться перед паствой, тщеславно облачась в епитрахиль и сутану, как прихожанам украсить отвратительными орнаментами облик своей суровой архитектуры. Если бы гении света вдруг заменили окна церковного здания окнами гостиницы, стоявшей как раз напротив, самый придирчивый критик селения никогда бы не смог заметить такое самоуправство, поскольку в форме, размерах и стиле обоих не было видимого различия.
Небольшое огороженное пространство неподалеку от церкви и по одной стороне улицы обустроили в стороне как место последнего упокоения тех, кто завершил свой земной путь. Однако на нем была только одинокая могила.
Гостиницу можно было отличить от окружающих строений по ее большим размерам, открытой коновязи и какому-то выпирающему виду, с которым она являла себя на линии улицы, словно приглашая путника войти. Вывеска раскачивалась на столбе, напоминавшем виселицу и вследствие морозных ночей и теплых дней уже отклонившемся от вертикального положения. Изображение на ней на первый взгляд могло порадовать сердце натуралиста уверенностью, что он открыл какую-то неведомую птицу. Однако художник позаботился насчет последствий столь разительной ошибки, старательно написав под творением своей кисти: «Это вывеска Вип-Пур-Вилла». А даже самый безграмотный путник в тех местах наверняка знал, что так прозвали в народе Виш-Тон-Виш, или американского козодоя87.
Но мало что осталось от леса в непосредственной близости от деревни. Деревья валили издавна, и прошло достаточное время, чтобы исчезла большая часть следов их прежнего существования. Но если отвести взгляд от скопления построек, становились очевидными признаки более недавних вторжений в дикую природу, пока обзор не заканчивался вырубками, где штабеля бревен и нагромождения срубленных деревьев говорили о недавнем применении топора.
В те давние дни американский земледелец, подобно земледельцам большинства стран Европы, проживал в своей деревне. Угроза насилия со стороны дикарей породила обычай, схожий с тем, что за столетия до того возник в другом полушарии из-за вторжений воинственных варваров и, за немногими и отдаленными исключениями, лишил картину сельской жизни очарования, которое время и совершенствование общественных условий как будто медленно возрождают. Некоторые остатки этой старинной практики все еще прослеживаются в той части Штатов, о коей мы пишем и где даже в наши дни фермер часто покидает деревню, чтобы разыскать свои разбросанные поля по соседству. Все же, поскольку человек никогда не был здесь подчинен системе и поскольку каждый индивид всегда имел свободу сообразовываться со своим собственным нравом, более смелые духом рано начали порывать с практикой, при которой ровно столько же теряли с точки зрения удобства, сколько выигрывали в отношении безопасности. Даже в описываемой нами картине дюжина скромных жилищ была разбросана среди недавних вырубок по склонам гор и далеко не в том положении, чтобы обещать надежную безопасность от любого внезапного вторжения общего врага.
Однако для защиты всех жителей в случае крайней необходимости в удобном месте близ деревни стоял огражденный частоколом жилой дом, похожий на тот, что мы имели случай описать на предыдущих страницах. Он был укреплен сильнее и более тщательно, чем обычно; пикеты оснащены с флангов блокгаузами, и в других отношениях здание имело вид сооружения, готового к любому сопротивлению, какого могли потребовать войны тех мест. В нем располагалось обычное жилище пастора, и сюда своевременно переправили большинство больных, чтобы избежать необходимости препровождать их туда в менее благоприятный момент.
Вряд ли нужно рассказывать американцу, что тяжелые деревянные заборы делили весь этот небольшой ландшафт на участки площадью примерно по восемь — десять акров; что тут и там крупный рогатый скот и овцы паслись без пастухов или подпасков и что если ближайшие к жилью поля начали приобретать вид заботливо ухоженного хозяйства, то более отдаленные постепенно выглядели все более заброшенными и менее ухоженными, пока наполовину распаханные вырубки с почернелыми пнями и деревьями с ободранной корой не сливались с темным массивом живого леса. Такие картины более или менее сопровождают любую сельскую сцену в округах местности, где время сделало еще только первые шаги на пути улучшений.
На расстоянии неполной полумили от укрепленного дома, или гарнизона, как благодаря своеобразному искажению термина прозвали здание, обнесенное частоколом, стояло другое здание, своими претензиями превосходившее любую постройку в деревне. Сооружения, о которых идет речь, были простыми, но просторными, и хотя вряд ли отличались от тех, что могли принадлежать сельскому хозяину в любых обстоятельствах, тем не менее в этом поселении были примечательны удобствами, какие только время могло позволить создать, при том что некоторые из них означали весьма зажиточные условия жизни для семьи пограничного жителя. Короче, атмосфера вокруг усадьбы — и расположение ее наружных построек, и их мастерская отделка, и материалы, и множество других хорошо известных обстоятельств — свидетельствовала, что вся эта совокупность зданий восстановлена заново. Поля близ этого жилья были обработаны лучше, чем более отдаленные. Заборы были легче и менее грубы; пни совершенно отсутствовали, а сады и гомстеды88 были аккуратно обсажены цветущими фруктовыми деревьями. На недалеком расстоянии от главного здания вздымалась возвышенность конической формы. Ее покрывало то прекрасное и особое украшение американской фермы, какое представляет собой пышный и плодоносный яблоневый сад. Однако время еще не позволило предстать во всей красе насаждениям, которые насчитывали что-нибудь около восьми — десяти лет.
Почерневшая каменная башня, поддерживавшая обуглившиеся руины деревянной надстройки, сама по себе хотя и небольшой высоты, поднималась над самым высоким из деревьев и стояла как достоверный памятник некоего эпизода насилия в краткой истории долины. Близ жилого дома располагался также маленький блокгауз, но на общем фоне царившего вокруг него запустения было совершенно очевидно, что небольшая постройка сооружалась поспешно и лишь для временного использования. Несколько недавних насаждений фруктовых деревьев виднелись и в прочих частях долины, начинавшей обнаруживать много и других свидетельств более высокого уровня земледелия.
В той мере, в какой все эти рукотворные перемены происходили, они были в английском духе. Но то была Англия, равно лишенная своей роскоши и своей бедности, а избыток земли придавал самому скромному жилью облик изобилия и комфорта, которого так часто недостает сравнительно богатым жилищам в тех местностях, где численность населения по отношению к земле гораздо выше, чем было тогда или есть даже сегодня в областях, о которых мы пишем.
ГЛАВАXVIII
Подойди поближе, сосед Уголек. Бог тебе послал добрую славу; потому чтокрасота — это дар судьбы, а грамотность — ну, это уж от природы.
«Много шума из ничего»89
Уже говорилось, что временем, когда должно возобновиться действие этого рассказа, было раннее утро. Прохладная ночь, обычная для местности, изрядно покрытой лесом, миновала, и тепло летнего утра на той низкой широте стало причиной испарений, которые плыли над лугами, поднимаясь выше деревьев. Перистые лоскуты соединялись, образуя облако, уплывавшее в сторону вершины далекой горы, куда, словно к месту общей встречи, стекались все туманы, порожденные минувшими часами мрака.
Солнце еще не было видно, хотя пламенеющее небо возвещало его близкое появление. Несмотря на ранний час, какой-то человек уже поднимался по дороге вдоль небольшого склона недалеко от южного конца деревни в том месте, откуда он мог видеть все предметы, описанные в предыдущей главе. Мушкет, переброшенный через его левое плечо, рог и сумка по бокам, вместе с маленькой котомкой за спиной, выдавали в нем человека, занимавшегося либо охотой, либо кратковременными вылазками менее миролюбивого характера. Он носил одежду из обычного материала по моде сельского жителя той эпохи и той колонии, хотя короткий палаш, подвешенный к поясу-вампуму90 вокруг его тела, не мог не привлечь внимания. Во всех прочих отношениях у него был вид деревенского жителя, которому представился случай покинуть свой дом по какому-то делу ради удовольствия или долга, не требовавших от него серьезной затраты времени.
Будь то туземец или пришелец, мало кто проходил мимо вышепоименованного холма, не остановив взгляда на мирном и привлекательном скоплении домов, которое с его вершины лежало как на ладони. Упомянутое лицо задержалось, как и все, но вместо того, чтобы проследовать по тропинке, человек скорее искал глазами некий предмет в направлении полей. Неспешно подойдя к ближайшему забору, он сбил пару верхних жердей и знаком подозвал всадника, прокладывавшего себе путь через ухабистый кусок пастбищной земли, торопясь выбраться на проезжую дорогу через проделанный проход.
— Пришпорь-ка посильнее иноходца, — сказал тот, кто оказал эту любезность, видя, что всадник медлит гнать свою лошадь через изрытый и кочковатый участок. — Ей-богу, этой кляче хватит и трех из ее четырех ног, чтобы пробраться сюда. Фу, доктор! Да любая корова в Виш-Тон-Више перепрыгнула бы через эту изгородь, чтобы первой успеть на дойку!
— Полегче, лейтенант, — отвечал робкий всадник, делая ударение на последнем слоге звания своего собеседника и произнося первый, как если бы он выговаривался с двумя гласными вместо одной. — Твой кураж годится для человека, который спешит ради геройских подвигов, но то был бы печальный день, если больной из долины постучится в мою дверь, а сломанная конечность послужит извинением за то, что я не могу помочь. Твои старания ни к чему, дружище, ибо кобыла вышколена, как и ее хозяин. Я приучал скотину к методичным привычкам, и она приобрела укоренившуюся неприязнь ко всем отклонениям от спокойной езды. Так что перестань дергать за поводья, словно хочешь заставить ее против воли проскакать эти рытвины, и вообще сбрось верхнюю слегу.
— Врачу в этих разбитых местах следовало бы седлать одну из тех птиц, бегающих иноходью, о которых можно прочесть в книгах, — заметил второй, убирая препятствие для безопасного проезда своего друга, — ибо, по правде говоря, поездка ночью по тропам этих вырубок не всегда так же безопасна, как та, что, если верить слухам, одно удовольствие для поселенцев, живущих возле океана.
— И где же ты нашел упоминание о птице, по размеру и быстроте пригодной нести на себе человека? — спросил всадник с живостью, выдававшей некоторую ревность в отношении монополии на ученость. — Я думал, что в долине нет никаких книг, кроме как в моем шкафу, толкующих о таких чересчур заумных вещах!
— Ты думаешь, нам не знакома Библия? Вот сейчас ты на проезжей дороге, и твоей поездке ничто не угрожает. Для многих в этом поселении кажется чудом, как это ты разъезжаешь в полночь среди вывернутых корней деревьев, ям, бревен и пней, не свалившись с лошади.
— Я же тебе сказал, лейтенант, это благодаря долгой выучке лошади. Я уверен, что ни кнут, ни шпора не заставили бы животное преступить границы осторожности. Я часто ездил по этой конной тропе без всякого страха и, по правде сказать, не ожидая никакой опасности, когда и зрение и обоняние были ни к чему.
— Я хотел сказать, что упасть в твои собственные руки означало бы не намного меньший риск, чем попасть в объятия злых духов.
Медик разразился смехом в ответ на шутку своего спутника, но, вспомнив о достоинстве, подобающем человеку его призвания, тотчас же возобновил разговор со всей серьезностью:
— Такими вещами могут шутить те, кто мало знаком с трудностями, которые приходится выносить в повседневной жизни поселений. Мне приходилось взбираться на ту гору, полагаясь на инстинкт моей лошади.
— Ха! Не был ли то вызов из дома моего брата Ринга? — спросил пеший, проследив по взгляду всадника, какой путь тот проделал.
— Верно, так и есть. И, по обыкновению, в неподходящее время, что вовсе не логично по сравнению с большинством случаев в моей практике.
— Значит, Рейбен прибавляет еще одного мальчугана к четырем, которых он мог насчитать вчера?
Медик многозначительно поднял три пальца, кивнув головой в знак подтверждения.
— Это некоторым образом ставит Фейс в положение должницы, — заявил тот, кого называли лейтенантом и кто был не кем иным, как старым знакомым читателей Ибеном Дадли, возведенным в этот чин в ополчении долины. — Сердце моего брата Рейбена возрадуется при этом известии, когда он вернется из разведки.
— Будет повод для благодарения, ибо он обнаружит семерых под кровом, где оставил только четверых!
— Я сегодня же заключу сделку с молодым капитаном насчет участка на горе! — пробормотал Дадли, как человек, неожиданно убедившийся в выгодности давно обсуждавшегося дела. — Семь фунтов колониальных монет — это не ростовщическая цена, в конце концов, за сотню акров крепко обустроенной земли. И притом как на ладони поселение, где мальчуганы появляются на свет по трое зараз!
Всадник стреножил лошадь и, глядя на своего спутника пытливо и с многозначительным видом, ответил:
— Ты сейчас напал на ключ к важной тайне, лейтенант Дадли. Сей континент был сотворен по определенному замыслу. Это очевидно из его богатств, его климата, его размеров, его возможностей навигации и главным образом из того, что он оставался неоткрытым, пока благодаря развитию общественных условий не представился случай и дерзание заслуживавшим того людям отважиться на это. Прими во внимание, сосед, удивительный прогресс, которого он уже добился в ремеслах и в науках, в доброй славе и в ресурсах, и ты согласишься со мной, что все это было сделано по замыслу.
— Было бы самонадеянно сомневаться в этом, ибо в самом деле у того короткая память, кому надо будет напоминать о времени, когда эта самая долина была всего-навсего логовом для хищных зверей, а эта проезжая дорога — оленьей тропой. Ты думаешь, Рейбен будет рад поставить на ноги весь этот новоиспеченный дар?
— Со здравым смыслом и с благословения Провидения. Ум деятелен, лейтенант Дадли, когда тело бродит среди лесов, а я много упражнял свои мысли в этих вопросах, пока ты и прочие пребывали в своих сновидениях. Здешние колонии — в своем первом столетии, и тем не менее тебе известно, какой шаг к усовершенствованию они сделали. Мне говорят, что Хартфордское поселение91 собираются приравнять к городам старой родины Англии, так что есть основание полагать, что может наступить день, когда провинции будут иметь силу, условия культуры и средства сообщения, равноценные тем, какими располагают некоторые части древнего острова!
— Нет, нет, доктор Эргот, — возразил второй с недоверчивой улыбкой. — Это выходит за границы разумных ожиданий.
— Не забудь, я сказал «равноценные некоторым частям». Я думаю, мы вправе вообразить, что спустя не слишком многие века эти места будут насчитывать миллионы там, где сегодня человек видит только туземцев и зверей.
— Я соглашусь с любым человеком в этом вопросе, насколько допускает разум. Но ты, несомненно, читал в книгах, написанных по ту сторону океана, об условиях жизни в тех странах, относительно которых ясно, что мы не можем надеяться когда-нибудь добиться высочайшего превосходства, достигнутого ими.
— Сосед Дадли, ты, кажется, готов довести непродуманное выражение до абсурда. Я сказал «равноценные некоторым частям», подразумевая в то же время, что и в некоторых отношениях. Ведь известно из философии, что телосложение человека изменилось к худшему и должно вырождаться в этих местах, подчиняясь законам, установленным природой. Поэтому допустимо сделать скидку на некоторый дефицит менее материальных качеств.
— Выходит тогда, что лучший сорт людей за океаном — это те, кто не расположен покинуть свою страну, — возразил лейтенант, бросив с некоторым недоверием взгляд на мускулистые пропорции своей собственной крепкой фигуры. — У нас в поселении не меньше троих из старых стран, и, однако, я не нахоясу их людьми, похожими на тех, кого стоило бы искать для строительства Вавилонской башни.
— Это означает решать запутанный и научный вопрос на примере немногих поверхностных исключений. Смею сказать вам, лейтенант Дадли, что наука, мудрость и философия Европы исключительно активно занимались этими вещами. И они доказали, к своему собственному совершенному удовлетворению, каковое равнозначно безапелляционному решению вопроса, что человеку и зверю, растению и дереву, холму и долине, озеру и пруду, солнцу, воздуху, огню и воде — всем им недостает некоторого совершенства старых регионов. Я уважаю патриотическое чувство и готов аплодировать дарам, полученным из рук милосердного Творца так же, как любой человек. Но то, что продемонстрировано наукой или собрано путем изучения, далеко превосходит возражения легкомысленных придир, чтобы в этом сомневались люди, обладающие более серьезными знаниями.
— Я не буду оспаривать доказанных вещей, — возразил Дадли, который в споре был так же податлив, как силен и энергичен в физических схватках, — ибо так и должно быть, чтобы ученость людей в старых странах имела подавляющее превосходство в силу их большего возраста. Нам было бы что вспомнить, если бы некоторые из их редкостных преимуществ были занесены в наши собственные молодые провинции!
— А можно ли сказать, что наши умственные потребности были забыты?.. Что нагота ума была вынуждена пребывать без подобающего ей одеяния, сосед Дадли? Мне кажется, что в этом отношении мы имеем редкое основание радоваться и что равновесие природы выражается в том, как действует оздоровляющее влияние искусства. Неуместно в непросвещенной провинции настаивать на качествах, которые убедительно изобличены как ложные, но ученость — это передаваемый и перенимаемый дар, и потому уместно утверждать, что она должна быть здесь в количествах, отвечающих нуждам колонии.