Страница:
Тем временем судно Марка готовилось к отплытию, и молодому офицеру можно было отлучаться с него только раз в неделю. Зато эти воскресные поездки к жене были для него истинными праздниками: молодые супруги гуляли, катались, ездили за город в сопровождении Анны и возвращались домой совершенно довольные и счастливые, чтобы снова расстаться на целую неделю.
Не прошло и месяца со дня преждевременной свадьбы Марка Вульстона и Бриджит Ярдлей, как «Ранкокус» снялся с якоря, намереваясь плыть в Тихий океан, а оттуда далее, в Кантон. Перед самым отплытием Марк ухитрился вырваться на денек в Бристоль, а доктор Ярдлей, тронутый горем своей дочери, согласился свезти ее вместе с Анной в Филадельфию для последних проводов молодого моряка.
Когда наконец наступил момент окончательной разлуки, сердце бедного моряка болезненно сжалось, а Бриджит громко рыдала. Два года разлуки — да ведь это целая вечность!
Бриджит пришлось почти насильно увести с корабля, и пока судно не скрылось из виду, она следила за ним, сквозь слезы провожая его глазами до самой последней минуты.
Марк в свою очередь, стоя на палубе судна, не сводил глаз с возлюбленной женской фигуры на берегу, даже и тогда, когда за дальностью расстояний этот милый облик почти совершенно исчез. В своей маленькой каюте Марк нашел много следов заботливости, любви и предусмотрительности своей молодой жены: все, что только могло ему быть нужно или приятно в пути, все было приготовлено и припасено ею здесь для него.
Художники в то время были редкостью в Америке, и заказать портрет было делом нелегким; но Бриджит приказала сделать свой силуэт, который она вставила в хорошенькую рамку и повесила в каюте мужа. Этот темный профиль слегка склоненной головки, чрезвычайно живо напоминавший оригинал, был самым трогательным проявлением ее внимания, а вместе с тем и лучшей отрадой и утешением для бедного Марка.
Жизнь на судне с самой минуты отплытия пошла своим обычным порядком: и в праздники и в будни, и днем и ночью, и в бурю и во время штиля все были заняты — каждый своей работой. Согласно заведенному порядку, капитан Кретшли зашел в Рио-де-Жанейро, чтобы возобновить и пополнить свои запасы. Простояв с неделю в этом прелестнейшем и живописнейшем из городов, «Ранкокус» продолжал свой путь.
Обогнув мыс Горн, он зашел в Вальпараисо и здесь сделал новый запас воды и всяких припасов на случай цинги; затем, приблизительно через две недели, «Ранкокус» снова пустился в море.
Сто лет тому назад Тихий океан не был еще так исследован моряками, как в настоящее время. Всего лет за двадцать до того времени знаменитый Кук совершил свои путешествия и описал их в своих реляциях; но и после того оставалось еще очень много темных мест, и карты были далеко не совершенны. Ведь почти всегда так бывает, что после первого счастливца или смельчака, показавшего дорогу и упрочившего за собою славу завоевателя, покорителя или изобретателя, главную работу заканчивают другие. И если бы мы, например, знали об Америке только то, что знал о ней Христофор Колумб, то мы не знали бы и пятидесятой доли того, что знаем теперь.
Тихий океан, конечно, не может быть назван бурным морем, если принять во внимание его громадную величину и те ветры, которые там преобладают; но стоит только взглянуть на карту, чтобы тотчас же убедиться, что в нем островов, рифов, скал и отмелей всякого рода несравненно больше, чем в Атлантическом океане. Однако это нимало не смущает моряков всех стран, в том числе и американцев. В течение более двух месяцев после того, как «Ранкокус» вышел из Вальпараисо, капитан Кретшли плавал в водах Тихого океана в поисках намеченных в его инструкциях островов, где ему следовало запастись изрядным количеством сандала, имевшего огромный сбыт в Китае, где он употребляется для курения в качестве фимиама в капищах идолов.
ГЛАВА III
День, предшествовавший той ночи, о которой мы будем говорить, был туманный; дул ост-зюйд-ост, что было весьма благоприятно для «Ранкокуса», который шел на зюйд-вест.
Здесь следует сказать, что за капитаном Кретшли водился большой недостаток — для командира судна: он слишком усердно тянул грог за обедом.
В любое другое время дня это был человек трезвый, но в обеденный час он залпом выпивал три-четыре стакана рома с очень незначительным количеством воды.
Тот день, о котором идет речь, был как раз днем рождения супруги капитана Кретшли, а капитан был слишком хорошим, любящим мужем, чтобы не отпраздновать этот день еще более усердными возлияниями. Марк, никогда не употреблявший спиртных напитков в таком количестве, с прискорбием смотрел на своего командира, тем более что только что спустившийся с марса1 матрос уверял, будто в момент, когда погода немного прояснилась, он видел впереди на море белую полосу. Марк сообщил об этом капитану и сказал, что, быть может, было бы не лишним убрать часть парусов, лечь в дрейф и бросить лот. Но капитан не обратил никакого внимания на его слова, уверяя, что матросы вечно придумывают разные ужасы, и если их слушали бы, то ни одно судно не достигло бы места своего назначения. На беду, и второй помощник, бывший некогда простым матросом и обязанный своим повышением исключительно только своему пристрастию к спиртным напиткам, благодаря которому он являлся прекрасным собутыльником для капитана, был сильно пьян и со своей стороны поддерживал капитана в его пренебрежении к словам матроса, так что Марку поневоле пришлось замолчать. Однако наш молодой моряк не мог на этом успокоиться; он знал, что матрос, сообщивший ему эту весть, человек надежный и знающий свое дело. Но вот пробило шесть часов вечера, Марк сменился с вахты и, пользуясь своей свободой, поднялся на фок-салинг, чтобы воспользоваться последними минутами дневного света для личных наблюдений. Сперва он не мог ничего различить на расстоянии более мили из-за тумана; но в тот момент, когда солнце стало садиться, на западе вдруг прояснилось, и Марк увидел нечто такое, что он сразу признал за рифы, тянувшиеся на протяжении нескольких миль прямо перед носом судна. Пораженный такого рода неожиданностью, Марк, не долго думая, крикнул:
— Впереди подводные камни!
Этот возглас старшего помощника вывел из полусознательного состояния даже капитана.
Он очнулся и начал уже приходить в себя после своего опьянения, если бы не помешал его собутыльник. Он не мог простить Марку того, что этот «молокосос», как он выражался, занимал на судне, в качестве старшего помощника, такое положение, которое могло быть занимаемо с пользой для службы только человеком в его возрасте и с его опытом. Он заспорил и загорячился, настаивая на том, что смешно и нелепо говорить о подводных камнях и рифах там, где по карте значится совершенно чистое море. Тем не менее капитан, знавший, что на картах обозначается лишь то, что было известно в то время, когда они составлялись, и что неточности и ошибки всегда возможны, вызвал всех людей наверх и приказал убрать часть парусов. Тем временем Марк спустился вниз, а капитан занял его место, желая лично проверить наблюдения своего помощника. По пути он отдал приказание взять курс на юг, вследствие чего преграждавшая путь подводная гряда оказалась теперь на правой стороне, но, несмотря на то, что она осталась под ветром, и теперь еще она представляла некоторую опасность, хотя ветер и не был достаточно силен для того, чтобы помешать обогнуть ее, приняв для того необходимые меры. Едва только капитан поднялся на фок-салинг, как приказал позвать к себе Боба. Боб с ловкостью белки взобрался по снастям и в одну секунду очутился возле капитана.
Оба они внимательно вглядывались в море с подветренной стороны. Младший помощник с насмешливой улыбкой на лице поджидал, когда они спустятся, заранее уверенный в том, что они объявят, что то, что казалось Марку признаком подводной гряды, не что иное, как всплеск крупной рыбы. Но капитан не был столь безрассуден; он объявил, что собственно подводных камней он не видел, но что раза два в тот момент, когда горизонт прояснился, ему показалось, что он видит что-то не совсем ладное; впрочем, то, что он видел, могло быть как беловатой пеной на поверхности моря, так и отблеском последних лучей заходящего солнца на воде. Боб точно так же не мог сказать ничего определенного.
— Неужели и вы, Боб, ничего не видели? — спросил Марк, делая особое ударение на слове «вы», как бы для того, чтобы дать понять, что нет ничего удивительного, если капитан ничего не видел, но что Боб, по его мнению, должен был видеть то же, что видел он сам.
— Нет, мистер Вульстон, — отвечал Боб, — хотя я зорко смотрел вперед, но ничего особенного не видел.
Это было веское свидетельство против Марка, потому что Боб считался непогрешимым в подобного рода вопросах.
Капитан приказал подать себе карту и принялся вместе с Хильсоном — так звали младшего помощника — рассматривать ее.
По карте море было свободно во всех направлениях, но так как Марк с еще большей настойчивостью утверждал, что они идут прямо на подводные камни, то капитан согласился приказать бросить лот. Это требовало времени. Надо было лечь в дрейф, разместить людей и разложить лот.
Между тем день угасал с минуты на минуту; моросил мелкий дождичек, еще более увеличивая окружающую темноту. Исследование показало, что на глубине четырехсот футов нет дна, но это обстоятельство еще ничего не доказывало, так как все хорошо знали, что коралловые рифы в океане часто вырастают совершенно отвесной стеной, так что в нескольких саженях от них нельзя даже подозревать их существования А потому после нового совещания со своими помощниками капитан Кретшли решил, что судно будет продолжать свой путь в том же направлении, но на всякий случай, уменьшив парусность. Такого рода полумера, конечно, делала грозившую опасность менее ужасной, но далеко еще не устраняла ее окончательно. Тем не менее опасения Марка отчасти улеглись. Что его особенно смущало, так это непроницаемая мгла, которая окружила их со всех сторон, не позволяя различать поверхности моря даже на расстоянии нескольких сажен от судна. Не имея возможности что-либо видеть, он жадно прислушивался к отдаленному шуму волн и старался уловить в этом шуме признак близости подводных рифов и камней. В нем почему-то упорно держалась уверенность в том, что «Ранкокус», с каждой минутой приближаясь, идет прямо на них. Время подходило к полуночи, и Марк с ужасом думал о том. что сейчас вместо него встанет на вахту Хильсон, который за это время, после вторичного усердного возлияния в честь жены капитана Кретшли, стал совершенно не способен к исполнению своих обязанностей.
Но на этот раз он уже наверняка не ошибался — до слуха его донесся роковой шум, похожий на глухой прибой волн обо что-то твердое, неподвижное. Шум этот доносился теперь не спереди, а с правого борта. Опасность была настолько велика, что Марк счел себя вправе, вопреки полученным им приказаниям, положить руль право на борт и повернуть на другой галс, уходя в противоположную сторону. Долг повелевал ему тотчас пойти и дать отчет о случившемся капитану, но на минуту у него мелькнула мысль никому ничего не говорить, не будить младшего помощника, а остаться самому наверху до утра. Но сознание той страшной ответственности, какую он должен будет принять на себя в случае несчастья, заставило его одуматься, и он нехотя, с тяжелым сердцем направился в каюту.
Разбудить этих двух собутыльников было не так-то легко. Хильсон находился в состоянии, близком к летаргии, но положение было слишком критическое, чтобы долго с ними церемониться, и Марк принялся трясти их изо всей силы.
— Что там еще? — досадливо спросил капитан, протирая глаза.
— Мне кажется, что я слышал шум, указывающий на присутствие рифов и подводных камней на правой стороне, я дал поворот и взял курс на юг.
В ответ на это капитан издал какой-то странный звук, который Марк не знал, как истолковать; неизвестно, было ли то удивление или неудовольствие. Но, видя, что капитан уже совершенно очнулся и готовится идти наверх, Марк счел свое дело сделанным и вернулся к своим обязанностям. Боб также был на вахте, и Марк тотчас же позвал его к себе. Несмотря на разницу в положении между старым матросом и молодым офицером, Марк поддерживал с ним почти дружеские отношения.
— Боб, друг мой, у вас ухо чуткое и привычное, скажите, неужели вы ничего не слышите?
— Прошу извинить, мистер Вульстон, ведь я и тогда, как был с капитаном наверху, тоже видел что-то такое, что очень походило на белую пену, но капитан так громко уверял, что там впереди нет ровно ничего, что я не посмел ему перечить.
— А знаете ли, Боб, что когда вы стоите на вахте, то не сказать того, что вы видите, — большое преступление? — ответил ему Марк.
— Ваша правда, мистер Вульстон, я и сам сознаю, что нехорошо поступил, — да что прикажете делать? Ведь с капитаном спорить также дело не пустое…
— Ну, будет об этом!.. А теперь скажите, Боб. вы ничего не слышали?
— Как же, мистер Вульстон, я слышал плеск воды о подводные камни, сперва под кормой, затем у носа; а сейчас, когда вы меня кликнули, я слышал этот самый плеск под кран-балкой с наветренной стороны.
— Неужели это правда, Боб?
— Самая истинная правда, мистер Марк, и если вы мне хотите верить, то вот сию минуту мы плывем над этими подводными камнями и каждую секунду можем разбиться.
— Что за черт! — закричал капитан Кретшли, который как раз в это время подходил к ним и слышал последние слова Боба. — А я так решительно ничего особенного не слышу и готов поклясться, что в таких потемках ни одна кошка ничего не увидит, а не только человек!
Едва успел он произнести эти слова, как плеск волн о подводные камни раздался совсем близко и так явственно, что уже не могло быть никакого сомнения. Марк своим разумным распоряжением на время отклонил опасность, но не в его власти было окончательно устранить ее.
Не тратя понапрасну слов, капитан вызвал всех людей наверх и скомандовал громовым голосом:
— Поворот направо!
В то время как судно поворачивало, медленно подаваясь вперед под малыми парусами, все вокруг осветилось каким-то странным фосфорическим светом, а море кругом забелело, и плеск волн стал походить на шум водопада. Это уже несомненно были рифы; они обступали судно со всех сторон, и минуту спустя «Ранкокус» коснулся дна. Непроницаемый мрак еще более увеличивал весь ужас этой минуты.
С первого момента катастрофы капитан совершенно протрезвел и сразу выказал себя тем беззаветно смелым, решительным и опытным моряком с удивительной силой самообладания, каким он и был на самом деле.
Все приказания его, точные, ясные и определенные, исполнялись немедленно и дружно привычными и опытными матросами, сознававшими всю опасность данной минуты. Толчки были не особенно сильны, и вскоре благодаря дружным усилиям команды и разумным распоряжениям капитана белые пенящиеся волны остались позади; причем ни одна волна не перекатилась через палубу, что служило прямым доказательством того, что даже в том месте, где судно коснулось мели, было довольно глубины, чтобы поднять его. Двенадцати футов под килем было совершенно достаточна для «Ранкокуса», а лот местами показывал и более значительную глубину. Однако на баке дело шло плохо, и капитан Кретшли кинулся туда. Младший его помощник едва сознавал, что он делает, и капитан увидел, что ему следует немедленно занять его место. При виде таких оплошностей, да еще в такую критическую минуту, гнев невольно овладевает человеком; взбешенный капитан сам подскочил к якорям и крикнул Хильсону, чтобы он убирался вон.
В это время внезапный толчок заставил дрогнуть все судно, подводные камни вдруг снова показались со всех сторон; целый каскад белой пены поднялся до высоты борта; когда волны отхлынули, капитана уже не было; он куда-то исчез.
Какая участь постигла его? Как могло это случиться? О том никто не мог ничего сказать; по всей вероятности, волна, поднявшаяся выше палубы, смыла несчастного и увлекла его в подветренную сторону.
Едва об этом несчастье стало известно Марку, он тотчас же понял, какая громадная ответственность легла теперь на него. Нельзя было терять ни минуты, и первой его заботой было попытаться отыскать и спасти капитана.
Он тотчас же приказал спустить шлюпку и посадил на нее шесть лучших матросов. Стоя у бушприта, Марк видел, как шлюпка промелькнула вдоль борта и затем скрылась в ужасающей мгле этой страшной ночи; больше ее не видели.
Ужасная участь постигла за какие-нибудь четверть часа капитана и шесть лучших его людей.
Несмотря на эти тяжелые утраты, работа на судне шла своим порядком. Теперь и Хильсон понял наконец, что дело идет о его собственной шкуре, и при этой мысли весь рассудок как-то сразу вернулся к нему. Как он ни был пьян, а все же успел приготовить и спустить вторую шлюпку, приказав матросам перенести в нее все припасы. В капитанской каюте имелось немного звонкой монеты, которая тоже снесена была в шлюпку по приказу младшего помощника.
Занятый распоряжениями на баке судна, Марк не видел и не замечал ничего, что творилось на юте, где Хильсон оставался полновластным хозяином, имея в своем распоряжении несколько матросов.
Между тем судно, получив несколько последовательных толчков, почти миновало риф; теперь «Ранкокус» лишь чуть-чуть задевал за дно килем, и Марк выжидал только момента для того, чтобы бросить якорь на таком месте, где была достаточная глубина. Послав осмотреть трюм, Марк убедился, что воды в трюме не прибывало и что подводная часть судна не получила никаких серьезных повреждений.
Наконец настала желанная минута: судно оказалось на достаточной глубине, и Марк приказал отдать якорь. В этот момент Хильсон и его товарищи уже были в шлюпке; и снесло ли шлюпку волной, вдруг неожиданно окатившей всю палубу, или же кто-нибудь в суматохе, царившей тогда повсюду на судне, по неосторожности отвязал ее, только Марк, стоявший как раз у шпиля в тот момент, как нахлынула волна, обдав его целым облаком тонких брызг, увидел, как сквозь туман, злополучную шлюпку на гребне огромной волны; через минуту она скрылась в непроглядном мраке, царившем вокруг. Всякая помощь несчастным была немыслима! Сердце Марка болезненно сжалось, но что мог он сделать?.. В эту минуту Марк и не подозревал всего ужаса постигшего его несчастья.
Только после того, как он обошел каюты, помещение матросов и бак, ему вдруг стало ясно, что из всего экипажа на «Ранкокусе» остались только два человека: он да Боб Бэте.
Погода час от часу улучшалась; перед рассветом небо совершенно очистилось и туман рассеялся.
Тогда Марку пришло в голову, что если они находятся вблизи какого-нибудь берега, то судно должно будет непременно подвергнуться влиянию прилива, тогда может случиться, что приливом его снова бросит на подводные камни… Во избежание этого нового несчастья Марк решил бросить еще один якорь, что они и привели в исполнение вдвоем с Бобом, хотя и с немалыми усилиями.
ГЛАВА IV
Усилия, потребовавшиеся для того, чтобы спустить якорь, были так велики, что совершенно истощили силы Марка и его единственного товарища и помощника Боба. Трудно себе представить, с каким нетерпением они ожидали рассвета; каждая секунда им казалась часом, — думалось, будто ночи этой и конца не будет. Но вот первые лучи зарождающегося дня, осветившие восточную часть горизонта, дали им возможность начать наблюдения. Наши моряки, конечно, прежде всего обратили свои взгляды на подветренную сторону, но так как это был запад, то понятно, что там еще было почти совершенно темно. Они надеялись увидеть там если не целую группу островов, то хотя бы один какой-нибудь одинокий островок; но земли нигде не было видно. Правда, там было еще настолько темно, что можно было ошибиться. Марк спросил Боба, что он об этом думает?
— Подождать надо, мистер Вульстон, пусть немного посветлеет. Вон там, по левую сторону судна, как будто виднеется что-то; ох уж эти мне подводные камни, у меня просто в глазах рябит от них — всюду стоит тьма-тьмущая!.. Просто даже понять не могу, как это мы пробрались сквозь эту чащу.
Действительно, хотя волнение совершенно улеглось, и подводные камни и рифы казались теперь менее грозными и ужасными, чем в темную, беспросветную ночь, все же не было никакой возможности обманываться относительно своего положения. При том состоянии, в каком теперь находилось море, было ясно, что повсюду, где только белела и пенилась вода, были рифы и скалы.
Большинство из них так мало выдавалось над водой, что волны перескакивали через них, оставляя после себя лишь едва заметную беловатую черту на поверхности моря. Эти подводные камни вырастали из-под воды во всех направлениях на таком протяжении, что глаз не мог обнять их крайнего предела. Какими судьбами «Ранкокус», врезавшийся в самую середину этого лабиринта утесов, не разбился о них вдребезги, — это было чистое чудо. Впрочем, в море нередко бывает, что в темноте и под покровом непроницаемого тумана случается преодолевать такие препятствия, которые среди белого дня показались бы совершенно непреодолимыми. Если трудно было понять, каким образом мог сюда врезаться «Ранкокус», то теперь было еще вдвое труднее сообразить, как ему выбраться отсюда.
— Да, мистер Вульстон. — сказал Боб, — тут уж впрямь нужно у Господа Бога просить заправского чуда, чтобы Он вынес «Ранкокус» через все эти скалы и рифы невредимым в открытое море. Что против этого все наши Делаварские пороги? Сущие ореховые скорлупки.
— Да, положение затруднительное, — со вздохом отозвался Марк, — я, право, не вижу, как мы можем отсюда выбраться.
— Г-м, да!.. Если только с подветренной стороны нет какой-нибудь земли, то ничего не будет удивительного в том, если нам придется стать здесь Робинзонами Крузо на весь остаток дней наших! — заметил Боб.
До этой минуты на западе над морем еще расстилался густой туман, но теперь под влиянием солнечных лучей туман этот быстро рассеялся, и Бобу показалось, что он видит не более как в двух милях от того места, где они находились, что-то похожее на землю. Взобравшись на фок-салинг, Марк, в свою очередь, различил нечто такое, что, по его мнению, могло быть лишь частью большой подводной скалы, выдающейся над поверхностью моря, или же каким-нибудь одиноким низменным островком. Именно в этом направлении должны были быть унесены волнением их товарищи.
Боб принес Марку подзорную трубу, и тогда им стало ясно, что то, что они видели, была голая бесплодная скала, густо населенная птицами, но без всяких признаков человеческого существования; и эта скала, не имевшая, по-видимому, и одной мили протяжения, была единственной точкой на всем горизонте, которую можно было назвать землей. Теперь они поневоле пришли к печальному убеждению, что все товарищи их погибли. Они поняли, что положение почти безвыходное. Однако, как истые моряки, они не стали предаваться бесплодному отчаянию, а подумали о необходимости подкрепить свои силы пищей и присели перекусить.
Но несмотря на то, что оба они были голодны и обладали вообще хорошим аппетитом, на этот раз пища как-то не шла в горло, и после очень непродолжительной трапезы они принялись серьезно обсуждать свое положение. Это были такие минуты и такое положение, когда всякая разница между простым матросом и офицером совершенно сглаживается.
— А как вы думаете, Боб, — спросил вдруг Марк, — смогли бы мы вдвоем с вами управиться с этим судном в том случае, если бы нам удалось выйти в открытое море?
— Об этом следует подумать, мистер Вульстон, — отозвался Боб, — конечно, и вы, и я, мы оба парни сильные и здоровые, да и не робки, а все же до берегов Америки ух как далеко!.. Да и не об этом нам теперь надо думать, мистер Марк.
— Как не об этом? Ведь раз нам удастся выйти в открытое море, нам надо будет постараться встретить какое-нибудь судно или же уже самим плыть как-нибудь обратно.
— Эх, эх! Вот то-то же оно и есть! Ведь раньше-то всего нам надо выбраться отсюда, а в этом вся и штука!
— Ах, Боб, так неужели вы думаете, что мы здесь окончательно засели?
— Да что таиться, мистер Вульстон! Я думаю, что если бы здесь даже был сам наш покойный капитан Кретшли и весь наш экипаж, то и тогда все они, вместе взятые, ничего тут поделать не могли бы.
Не прошло и месяца со дня преждевременной свадьбы Марка Вульстона и Бриджит Ярдлей, как «Ранкокус» снялся с якоря, намереваясь плыть в Тихий океан, а оттуда далее, в Кантон. Перед самым отплытием Марк ухитрился вырваться на денек в Бристоль, а доктор Ярдлей, тронутый горем своей дочери, согласился свезти ее вместе с Анной в Филадельфию для последних проводов молодого моряка.
Когда наконец наступил момент окончательной разлуки, сердце бедного моряка болезненно сжалось, а Бриджит громко рыдала. Два года разлуки — да ведь это целая вечность!
Бриджит пришлось почти насильно увести с корабля, и пока судно не скрылось из виду, она следила за ним, сквозь слезы провожая его глазами до самой последней минуты.
Марк в свою очередь, стоя на палубе судна, не сводил глаз с возлюбленной женской фигуры на берегу, даже и тогда, когда за дальностью расстояний этот милый облик почти совершенно исчез. В своей маленькой каюте Марк нашел много следов заботливости, любви и предусмотрительности своей молодой жены: все, что только могло ему быть нужно или приятно в пути, все было приготовлено и припасено ею здесь для него.
Художники в то время были редкостью в Америке, и заказать портрет было делом нелегким; но Бриджит приказала сделать свой силуэт, который она вставила в хорошенькую рамку и повесила в каюте мужа. Этот темный профиль слегка склоненной головки, чрезвычайно живо напоминавший оригинал, был самым трогательным проявлением ее внимания, а вместе с тем и лучшей отрадой и утешением для бедного Марка.
Жизнь на судне с самой минуты отплытия пошла своим обычным порядком: и в праздники и в будни, и днем и ночью, и в бурю и во время штиля все были заняты — каждый своей работой. Согласно заведенному порядку, капитан Кретшли зашел в Рио-де-Жанейро, чтобы возобновить и пополнить свои запасы. Простояв с неделю в этом прелестнейшем и живописнейшем из городов, «Ранкокус» продолжал свой путь.
Обогнув мыс Горн, он зашел в Вальпараисо и здесь сделал новый запас воды и всяких припасов на случай цинги; затем, приблизительно через две недели, «Ранкокус» снова пустился в море.
Сто лет тому назад Тихий океан не был еще так исследован моряками, как в настоящее время. Всего лет за двадцать до того времени знаменитый Кук совершил свои путешествия и описал их в своих реляциях; но и после того оставалось еще очень много темных мест, и карты были далеко не совершенны. Ведь почти всегда так бывает, что после первого счастливца или смельчака, показавшего дорогу и упрочившего за собою славу завоевателя, покорителя или изобретателя, главную работу заканчивают другие. И если бы мы, например, знали об Америке только то, что знал о ней Христофор Колумб, то мы не знали бы и пятидесятой доли того, что знаем теперь.
Тихий океан, конечно, не может быть назван бурным морем, если принять во внимание его громадную величину и те ветры, которые там преобладают; но стоит только взглянуть на карту, чтобы тотчас же убедиться, что в нем островов, рифов, скал и отмелей всякого рода несравненно больше, чем в Атлантическом океане. Однако это нимало не смущает моряков всех стран, в том числе и американцев. В течение более двух месяцев после того, как «Ранкокус» вышел из Вальпараисо, капитан Кретшли плавал в водах Тихого океана в поисках намеченных в его инструкциях островов, где ему следовало запастись изрядным количеством сандала, имевшего огромный сбыт в Китае, где он употребляется для курения в качестве фимиама в капищах идолов.
ГЛАВА III
О могучий бог морей!
Твой громкий голос вывел из покоя послушную волну.
Она поднимается целой горой, затем с рокотом падает, затем, снова вздымаясь, она опадает с ужасным гулом на палубу и затопляет ее.
Молнии одна за другой пронизывают темноту ночи.
Сделай знак; буря тотчас умолкает, ветры утихают, и вновь настает тишина.
Пибоди
День, предшествовавший той ночи, о которой мы будем говорить, был туманный; дул ост-зюйд-ост, что было весьма благоприятно для «Ранкокуса», который шел на зюйд-вест.
Здесь следует сказать, что за капитаном Кретшли водился большой недостаток — для командира судна: он слишком усердно тянул грог за обедом.
В любое другое время дня это был человек трезвый, но в обеденный час он залпом выпивал три-четыре стакана рома с очень незначительным количеством воды.
Тот день, о котором идет речь, был как раз днем рождения супруги капитана Кретшли, а капитан был слишком хорошим, любящим мужем, чтобы не отпраздновать этот день еще более усердными возлияниями. Марк, никогда не употреблявший спиртных напитков в таком количестве, с прискорбием смотрел на своего командира, тем более что только что спустившийся с марса1 матрос уверял, будто в момент, когда погода немного прояснилась, он видел впереди на море белую полосу. Марк сообщил об этом капитану и сказал, что, быть может, было бы не лишним убрать часть парусов, лечь в дрейф и бросить лот. Но капитан не обратил никакого внимания на его слова, уверяя, что матросы вечно придумывают разные ужасы, и если их слушали бы, то ни одно судно не достигло бы места своего назначения. На беду, и второй помощник, бывший некогда простым матросом и обязанный своим повышением исключительно только своему пристрастию к спиртным напиткам, благодаря которому он являлся прекрасным собутыльником для капитана, был сильно пьян и со своей стороны поддерживал капитана в его пренебрежении к словам матроса, так что Марку поневоле пришлось замолчать. Однако наш молодой моряк не мог на этом успокоиться; он знал, что матрос, сообщивший ему эту весть, человек надежный и знающий свое дело. Но вот пробило шесть часов вечера, Марк сменился с вахты и, пользуясь своей свободой, поднялся на фок-салинг, чтобы воспользоваться последними минутами дневного света для личных наблюдений. Сперва он не мог ничего различить на расстоянии более мили из-за тумана; но в тот момент, когда солнце стало садиться, на западе вдруг прояснилось, и Марк увидел нечто такое, что он сразу признал за рифы, тянувшиеся на протяжении нескольких миль прямо перед носом судна. Пораженный такого рода неожиданностью, Марк, не долго думая, крикнул:
— Впереди подводные камни!
Этот возглас старшего помощника вывел из полусознательного состояния даже капитана.
Он очнулся и начал уже приходить в себя после своего опьянения, если бы не помешал его собутыльник. Он не мог простить Марку того, что этот «молокосос», как он выражался, занимал на судне, в качестве старшего помощника, такое положение, которое могло быть занимаемо с пользой для службы только человеком в его возрасте и с его опытом. Он заспорил и загорячился, настаивая на том, что смешно и нелепо говорить о подводных камнях и рифах там, где по карте значится совершенно чистое море. Тем не менее капитан, знавший, что на картах обозначается лишь то, что было известно в то время, когда они составлялись, и что неточности и ошибки всегда возможны, вызвал всех людей наверх и приказал убрать часть парусов. Тем временем Марк спустился вниз, а капитан занял его место, желая лично проверить наблюдения своего помощника. По пути он отдал приказание взять курс на юг, вследствие чего преграждавшая путь подводная гряда оказалась теперь на правой стороне, но, несмотря на то, что она осталась под ветром, и теперь еще она представляла некоторую опасность, хотя ветер и не был достаточно силен для того, чтобы помешать обогнуть ее, приняв для того необходимые меры. Едва только капитан поднялся на фок-салинг, как приказал позвать к себе Боба. Боб с ловкостью белки взобрался по снастям и в одну секунду очутился возле капитана.
Оба они внимательно вглядывались в море с подветренной стороны. Младший помощник с насмешливой улыбкой на лице поджидал, когда они спустятся, заранее уверенный в том, что они объявят, что то, что казалось Марку признаком подводной гряды, не что иное, как всплеск крупной рыбы. Но капитан не был столь безрассуден; он объявил, что собственно подводных камней он не видел, но что раза два в тот момент, когда горизонт прояснился, ему показалось, что он видит что-то не совсем ладное; впрочем, то, что он видел, могло быть как беловатой пеной на поверхности моря, так и отблеском последних лучей заходящего солнца на воде. Боб точно так же не мог сказать ничего определенного.
— Неужели и вы, Боб, ничего не видели? — спросил Марк, делая особое ударение на слове «вы», как бы для того, чтобы дать понять, что нет ничего удивительного, если капитан ничего не видел, но что Боб, по его мнению, должен был видеть то же, что видел он сам.
— Нет, мистер Вульстон, — отвечал Боб, — хотя я зорко смотрел вперед, но ничего особенного не видел.
Это было веское свидетельство против Марка, потому что Боб считался непогрешимым в подобного рода вопросах.
Капитан приказал подать себе карту и принялся вместе с Хильсоном — так звали младшего помощника — рассматривать ее.
По карте море было свободно во всех направлениях, но так как Марк с еще большей настойчивостью утверждал, что они идут прямо на подводные камни, то капитан согласился приказать бросить лот. Это требовало времени. Надо было лечь в дрейф, разместить людей и разложить лот.
Между тем день угасал с минуты на минуту; моросил мелкий дождичек, еще более увеличивая окружающую темноту. Исследование показало, что на глубине четырехсот футов нет дна, но это обстоятельство еще ничего не доказывало, так как все хорошо знали, что коралловые рифы в океане часто вырастают совершенно отвесной стеной, так что в нескольких саженях от них нельзя даже подозревать их существования А потому после нового совещания со своими помощниками капитан Кретшли решил, что судно будет продолжать свой путь в том же направлении, но на всякий случай, уменьшив парусность. Такого рода полумера, конечно, делала грозившую опасность менее ужасной, но далеко еще не устраняла ее окончательно. Тем не менее опасения Марка отчасти улеглись. Что его особенно смущало, так это непроницаемая мгла, которая окружила их со всех сторон, не позволяя различать поверхности моря даже на расстоянии нескольких сажен от судна. Не имея возможности что-либо видеть, он жадно прислушивался к отдаленному шуму волн и старался уловить в этом шуме признак близости подводных рифов и камней. В нем почему-то упорно держалась уверенность в том, что «Ранкокус», с каждой минутой приближаясь, идет прямо на них. Время подходило к полуночи, и Марк с ужасом думал о том. что сейчас вместо него встанет на вахту Хильсон, который за это время, после вторичного усердного возлияния в честь жены капитана Кретшли, стал совершенно не способен к исполнению своих обязанностей.
Но на этот раз он уже наверняка не ошибался — до слуха его донесся роковой шум, похожий на глухой прибой волн обо что-то твердое, неподвижное. Шум этот доносился теперь не спереди, а с правого борта. Опасность была настолько велика, что Марк счел себя вправе, вопреки полученным им приказаниям, положить руль право на борт и повернуть на другой галс, уходя в противоположную сторону. Долг повелевал ему тотчас пойти и дать отчет о случившемся капитану, но на минуту у него мелькнула мысль никому ничего не говорить, не будить младшего помощника, а остаться самому наверху до утра. Но сознание той страшной ответственности, какую он должен будет принять на себя в случае несчастья, заставило его одуматься, и он нехотя, с тяжелым сердцем направился в каюту.
Разбудить этих двух собутыльников было не так-то легко. Хильсон находился в состоянии, близком к летаргии, но положение было слишком критическое, чтобы долго с ними церемониться, и Марк принялся трясти их изо всей силы.
— Что там еще? — досадливо спросил капитан, протирая глаза.
— Мне кажется, что я слышал шум, указывающий на присутствие рифов и подводных камней на правой стороне, я дал поворот и взял курс на юг.
В ответ на это капитан издал какой-то странный звук, который Марк не знал, как истолковать; неизвестно, было ли то удивление или неудовольствие. Но, видя, что капитан уже совершенно очнулся и готовится идти наверх, Марк счел свое дело сделанным и вернулся к своим обязанностям. Боб также был на вахте, и Марк тотчас же позвал его к себе. Несмотря на разницу в положении между старым матросом и молодым офицером, Марк поддерживал с ним почти дружеские отношения.
— Боб, друг мой, у вас ухо чуткое и привычное, скажите, неужели вы ничего не слышите?
— Прошу извинить, мистер Вульстон, ведь я и тогда, как был с капитаном наверху, тоже видел что-то такое, что очень походило на белую пену, но капитан так громко уверял, что там впереди нет ровно ничего, что я не посмел ему перечить.
— А знаете ли, Боб, что когда вы стоите на вахте, то не сказать того, что вы видите, — большое преступление? — ответил ему Марк.
— Ваша правда, мистер Вульстон, я и сам сознаю, что нехорошо поступил, — да что прикажете делать? Ведь с капитаном спорить также дело не пустое…
— Ну, будет об этом!.. А теперь скажите, Боб. вы ничего не слышали?
— Как же, мистер Вульстон, я слышал плеск воды о подводные камни, сперва под кормой, затем у носа; а сейчас, когда вы меня кликнули, я слышал этот самый плеск под кран-балкой с наветренной стороны.
— Неужели это правда, Боб?
— Самая истинная правда, мистер Марк, и если вы мне хотите верить, то вот сию минуту мы плывем над этими подводными камнями и каждую секунду можем разбиться.
— Что за черт! — закричал капитан Кретшли, который как раз в это время подходил к ним и слышал последние слова Боба. — А я так решительно ничего особенного не слышу и готов поклясться, что в таких потемках ни одна кошка ничего не увидит, а не только человек!
Едва успел он произнести эти слова, как плеск волн о подводные камни раздался совсем близко и так явственно, что уже не могло быть никакого сомнения. Марк своим разумным распоряжением на время отклонил опасность, но не в его власти было окончательно устранить ее.
Не тратя понапрасну слов, капитан вызвал всех людей наверх и скомандовал громовым голосом:
— Поворот направо!
В то время как судно поворачивало, медленно подаваясь вперед под малыми парусами, все вокруг осветилось каким-то странным фосфорическим светом, а море кругом забелело, и плеск волн стал походить на шум водопада. Это уже несомненно были рифы; они обступали судно со всех сторон, и минуту спустя «Ранкокус» коснулся дна. Непроницаемый мрак еще более увеличивал весь ужас этой минуты.
С первого момента катастрофы капитан совершенно протрезвел и сразу выказал себя тем беззаветно смелым, решительным и опытным моряком с удивительной силой самообладания, каким он и был на самом деле.
Все приказания его, точные, ясные и определенные, исполнялись немедленно и дружно привычными и опытными матросами, сознававшими всю опасность данной минуты. Толчки были не особенно сильны, и вскоре благодаря дружным усилиям команды и разумным распоряжениям капитана белые пенящиеся волны остались позади; причем ни одна волна не перекатилась через палубу, что служило прямым доказательством того, что даже в том месте, где судно коснулось мели, было довольно глубины, чтобы поднять его. Двенадцати футов под килем было совершенно достаточна для «Ранкокуса», а лот местами показывал и более значительную глубину. Однако на баке дело шло плохо, и капитан Кретшли кинулся туда. Младший его помощник едва сознавал, что он делает, и капитан увидел, что ему следует немедленно занять его место. При виде таких оплошностей, да еще в такую критическую минуту, гнев невольно овладевает человеком; взбешенный капитан сам подскочил к якорям и крикнул Хильсону, чтобы он убирался вон.
В это время внезапный толчок заставил дрогнуть все судно, подводные камни вдруг снова показались со всех сторон; целый каскад белой пены поднялся до высоты борта; когда волны отхлынули, капитана уже не было; он куда-то исчез.
Какая участь постигла его? Как могло это случиться? О том никто не мог ничего сказать; по всей вероятности, волна, поднявшаяся выше палубы, смыла несчастного и увлекла его в подветренную сторону.
Едва об этом несчастье стало известно Марку, он тотчас же понял, какая громадная ответственность легла теперь на него. Нельзя было терять ни минуты, и первой его заботой было попытаться отыскать и спасти капитана.
Он тотчас же приказал спустить шлюпку и посадил на нее шесть лучших матросов. Стоя у бушприта, Марк видел, как шлюпка промелькнула вдоль борта и затем скрылась в ужасающей мгле этой страшной ночи; больше ее не видели.
Ужасная участь постигла за какие-нибудь четверть часа капитана и шесть лучших его людей.
Несмотря на эти тяжелые утраты, работа на судне шла своим порядком. Теперь и Хильсон понял наконец, что дело идет о его собственной шкуре, и при этой мысли весь рассудок как-то сразу вернулся к нему. Как он ни был пьян, а все же успел приготовить и спустить вторую шлюпку, приказав матросам перенести в нее все припасы. В капитанской каюте имелось немного звонкой монеты, которая тоже снесена была в шлюпку по приказу младшего помощника.
Занятый распоряжениями на баке судна, Марк не видел и не замечал ничего, что творилось на юте, где Хильсон оставался полновластным хозяином, имея в своем распоряжении несколько матросов.
Между тем судно, получив несколько последовательных толчков, почти миновало риф; теперь «Ранкокус» лишь чуть-чуть задевал за дно килем, и Марк выжидал только момента для того, чтобы бросить якорь на таком месте, где была достаточная глубина. Послав осмотреть трюм, Марк убедился, что воды в трюме не прибывало и что подводная часть судна не получила никаких серьезных повреждений.
Наконец настала желанная минута: судно оказалось на достаточной глубине, и Марк приказал отдать якорь. В этот момент Хильсон и его товарищи уже были в шлюпке; и снесло ли шлюпку волной, вдруг неожиданно окатившей всю палубу, или же кто-нибудь в суматохе, царившей тогда повсюду на судне, по неосторожности отвязал ее, только Марк, стоявший как раз у шпиля в тот момент, как нахлынула волна, обдав его целым облаком тонких брызг, увидел, как сквозь туман, злополучную шлюпку на гребне огромной волны; через минуту она скрылась в непроглядном мраке, царившем вокруг. Всякая помощь несчастным была немыслима! Сердце Марка болезненно сжалось, но что мог он сделать?.. В эту минуту Марк и не подозревал всего ужаса постигшего его несчастья.
Только после того, как он обошел каюты, помещение матросов и бак, ему вдруг стало ясно, что из всего экипажа на «Ранкокусе» остались только два человека: он да Боб Бэте.
Погода час от часу улучшалась; перед рассветом небо совершенно очистилось и туман рассеялся.
Тогда Марку пришло в голову, что если они находятся вблизи какого-нибудь берега, то судно должно будет непременно подвергнуться влиянию прилива, тогда может случиться, что приливом его снова бросит на подводные камни… Во избежание этого нового несчастья Марк решил бросить еще один якорь, что они и привели в исполнение вдвоем с Бобом, хотя и с немалыми усилиями.
ГЛАВА IV
Коралловый грот прячется в недрах волн; голов/ш и золотые рыбки с алой спинкой приходят отдыхать в нем на заре, и цветок моря, колеблемый ветром и никогда не орошаемый росой, гордо полуоткрывает свою прекрасную голубую чашечку
Персиваль
Усилия, потребовавшиеся для того, чтобы спустить якорь, были так велики, что совершенно истощили силы Марка и его единственного товарища и помощника Боба. Трудно себе представить, с каким нетерпением они ожидали рассвета; каждая секунда им казалась часом, — думалось, будто ночи этой и конца не будет. Но вот первые лучи зарождающегося дня, осветившие восточную часть горизонта, дали им возможность начать наблюдения. Наши моряки, конечно, прежде всего обратили свои взгляды на подветренную сторону, но так как это был запад, то понятно, что там еще было почти совершенно темно. Они надеялись увидеть там если не целую группу островов, то хотя бы один какой-нибудь одинокий островок; но земли нигде не было видно. Правда, там было еще настолько темно, что можно было ошибиться. Марк спросил Боба, что он об этом думает?
— Подождать надо, мистер Вульстон, пусть немного посветлеет. Вон там, по левую сторону судна, как будто виднеется что-то; ох уж эти мне подводные камни, у меня просто в глазах рябит от них — всюду стоит тьма-тьмущая!.. Просто даже понять не могу, как это мы пробрались сквозь эту чащу.
Действительно, хотя волнение совершенно улеглось, и подводные камни и рифы казались теперь менее грозными и ужасными, чем в темную, беспросветную ночь, все же не было никакой возможности обманываться относительно своего положения. При том состоянии, в каком теперь находилось море, было ясно, что повсюду, где только белела и пенилась вода, были рифы и скалы.
Большинство из них так мало выдавалось над водой, что волны перескакивали через них, оставляя после себя лишь едва заметную беловатую черту на поверхности моря. Эти подводные камни вырастали из-под воды во всех направлениях на таком протяжении, что глаз не мог обнять их крайнего предела. Какими судьбами «Ранкокус», врезавшийся в самую середину этого лабиринта утесов, не разбился о них вдребезги, — это было чистое чудо. Впрочем, в море нередко бывает, что в темноте и под покровом непроницаемого тумана случается преодолевать такие препятствия, которые среди белого дня показались бы совершенно непреодолимыми. Если трудно было понять, каким образом мог сюда врезаться «Ранкокус», то теперь было еще вдвое труднее сообразить, как ему выбраться отсюда.
— Да, мистер Вульстон. — сказал Боб, — тут уж впрямь нужно у Господа Бога просить заправского чуда, чтобы Он вынес «Ранкокус» через все эти скалы и рифы невредимым в открытое море. Что против этого все наши Делаварские пороги? Сущие ореховые скорлупки.
— Да, положение затруднительное, — со вздохом отозвался Марк, — я, право, не вижу, как мы можем отсюда выбраться.
— Г-м, да!.. Если только с подветренной стороны нет какой-нибудь земли, то ничего не будет удивительного в том, если нам придется стать здесь Робинзонами Крузо на весь остаток дней наших! — заметил Боб.
До этой минуты на западе над морем еще расстилался густой туман, но теперь под влиянием солнечных лучей туман этот быстро рассеялся, и Бобу показалось, что он видит не более как в двух милях от того места, где они находились, что-то похожее на землю. Взобравшись на фок-салинг, Марк, в свою очередь, различил нечто такое, что, по его мнению, могло быть лишь частью большой подводной скалы, выдающейся над поверхностью моря, или же каким-нибудь одиноким низменным островком. Именно в этом направлении должны были быть унесены волнением их товарищи.
Боб принес Марку подзорную трубу, и тогда им стало ясно, что то, что они видели, была голая бесплодная скала, густо населенная птицами, но без всяких признаков человеческого существования; и эта скала, не имевшая, по-видимому, и одной мили протяжения, была единственной точкой на всем горизонте, которую можно было назвать землей. Теперь они поневоле пришли к печальному убеждению, что все товарищи их погибли. Они поняли, что положение почти безвыходное. Однако, как истые моряки, они не стали предаваться бесплодному отчаянию, а подумали о необходимости подкрепить свои силы пищей и присели перекусить.
Но несмотря на то, что оба они были голодны и обладали вообще хорошим аппетитом, на этот раз пища как-то не шла в горло, и после очень непродолжительной трапезы они принялись серьезно обсуждать свое положение. Это были такие минуты и такое положение, когда всякая разница между простым матросом и офицером совершенно сглаживается.
— А как вы думаете, Боб, — спросил вдруг Марк, — смогли бы мы вдвоем с вами управиться с этим судном в том случае, если бы нам удалось выйти в открытое море?
— Об этом следует подумать, мистер Вульстон, — отозвался Боб, — конечно, и вы, и я, мы оба парни сильные и здоровые, да и не робки, а все же до берегов Америки ух как далеко!.. Да и не об этом нам теперь надо думать, мистер Марк.
— Как не об этом? Ведь раз нам удастся выйти в открытое море, нам надо будет постараться встретить какое-нибудь судно или же уже самим плыть как-нибудь обратно.
— Эх, эх! Вот то-то же оно и есть! Ведь раньше-то всего нам надо выбраться отсюда, а в этом вся и штука!
— Ах, Боб, так неужели вы думаете, что мы здесь окончательно засели?
— Да что таиться, мистер Вульстон! Я думаю, что если бы здесь даже был сам наш покойный капитан Кретшли и весь наш экипаж, то и тогда все они, вместе взятые, ничего тут поделать не могли бы.