Страница:
Рассуждая об этом, я пришел к той мысли, что они постараются подержать меня в заключении до тех пор, пока не продадут весь приготовленный лес, чтобы вознаградить себя за все прошедшие труды. Одна надежда у меня была на Сускезуса. Если его схватили, тогда Мильакр и его семейство могли считать себя в безопасности больше, чем когда-нибудь, но с другой стороны, если он успел скрыться, то я в тот же день мог надеяться получить известие от моих приятелей. Обратясь к Ньюкему, как судье, Сускезус мог потребовать от него, чтобы были собраны для моего освобождения все фермеры, но и тогда мне оставалось бояться следствий борьбы, которая неминуемо завязалась бы между скваттерами и моими спасителями. Скваттеры были страшны, когда разгорячались, и защищали то, что считали неотъемлемой собственностью, добытой тяжким трудом.
Рассуждая таким образом, я снова выглянул в щель и удивился, увидев человека, подъезжавшего на лошади с восточной стороны. Он, казалось, знал превосходно местность, потому что ехал спокойно, не оглядываясь по сторонам. По чемоданчику, прикрепленному к седлу, я принял его сначала за одного из тех странствующих эскулапов, которых в большом количестве встречаешь во всех новых поселениях. Обычно семейства, подобные Мильакрам, пользуют себя сами, но бывают случаи, в которых необходима помощь патентованного медика. К великому моему удивлению, когда незнакомец подъехал ближе ко мне, я узнал в нем моего агента, Ньюкема!
Так как между мельницей, которую Ньюкем нанял для себя, и той, которая была построена Мильакром в Мусридже, было не меньше двадцати пяти миль, по этому можно было заключить, что бывший мой агент выехал рано утром. Он, вероятно, хотел воспользоваться темнотой, чтобы незаметно миновать жилища Равенснеста, и таким образом совершить путешествие, которое хотел скрыть от всех, имея на то, вероятно, важные причины.
Все разговоры между членами семейства Мильакра прекратились, как только они увидели Ньюкема, хотя приезд его не произвел ни удивления, ни беспокойства; тогда как, по-моему мнению, прибытие ближайшего судьи должно было произвести на скваттеров совершенно противоположное действие. Если ни в ком не обнаружилось ни малейшего замешательства, то это доказывает только то, что Ньюкем не был для них посторонним человеком.
Приблизившись к поселению, ее ни только можно так назвать несколько разбросанных хижин, Ньюкем подъехал прямо к конюшне; спрыгнув с лошади, он отдал ее подбежавшему к нему мальчику, а сам пошел к мельнице, где уже ожидал его Мильакр со своими старшими сыновьями. Взаимные дружеские приветствия, поспешность Пруденс и других женщин, с какой они пошли к Ньюкему, чтобы поздороваться с ним, — все это ясно доказывало, что они были старинные и добрые знакомые.
Минут восемь или десять Ньюкем стоял в середине семейства, когда же приветствия и обыкновенные вопросы были сказаны, судья и скваттер отошли в сторону, как люди, желавшие поговорить о каких-то важных делах.
Глава XIX
Мильакр и судья Ньюкем пошли к амбару, и так как дерево, на котором находился часовой, представляло довольно удобное место для их разговоров, то, отослав мальчика, оба дипломата сели на дерево, повернувшись ко мне спиной. Было ли это место выбрано вследствие глубоких соображений скваттера, или нет — не знаю, но как бы то ни было, этот случай позволил мне подслушать весь разговор, который они вели. Хотя подслушивать чужие разговоры не совсем деликатно, но никто, вероятно, будучи на моем месте, не закрыл бы свои уши.
— Как я тебе говорил, так и случилось, Мильакр, — сказал Ньюкем, продолжая, вероятно, начатый уже раньше разговор. — В эту минуту молодой человек должен быть очень близко отсюда. (Я был ближе, чем предполагал судья). Да, он обходил леса с землемером и со всеми его помощниками; если я не ошибаюсь, то он не дальше отсюда, чей на расстоянии двух миль.
— А сколько их? — спросил с любопытством скваттер. — Если их не больше, чем бывает всегда, то сожалею, если им вздумается отнимать у меня мое добро.
— Как знать, что они будут делать? Ведь когда межуешь землю, то побываешь и там и сям; сам не знаешь, куда приведет тебя линия, которую проводишь.
Вот почему я и старался удалить их от своих владений, потому что, между нами будет сказано, Мильакр, — ведь с другом можно быть откровенным, — на всех высотах, которые окружают мою землю, растут превосходные сосны; если иногда и полезно иметь ясно проведенную межу, то в других случаях это бывает очень невыгодно.
— Об этом поговорим в другой раз. Что вы начали говорить про молодого человека?
— Я тебе говорил, что медвежонок вышел из своей берлоги и что он также будет огрызаться, как и старый медведь, если заметит весь лес, спущенный на воду, не говоря о досках…
— Пусть огрызается! — сказал старик скваттер, бросив презрительный взгляд на мою тюрьму. — Не первого мне унимать!..
— Не знаю, сосед, как удастся! Майор Литтлпэдж храбр и решителен. Он уволил меня с должности управляющего, которую я долго исполнял, и отдал ее ветрогону, в котором только и доброго, что он порядочный межевщик.
— Межевщик! Так это один из проклятых помощников землемера?
— Именно, это тот самый чудак, который вечно бродит в лесах с землемером.
— Пора бы старику подумать о себе! Вот уже третий раз, как он, на протяжении своей жизни, притесняет меня, а ведь очень уж старался землемер. Боюсь, чтобы ему не пришлось скоро умереть!
Мне показалось, что эти слова не понравились Ньюкему. Готовый согласиться с Мильакром во всем, что относилось бы, например, к рубке и продаже чужого леса, он иначе начинал смотреть на людей, решающихся посягнуть на чью-либо жизнь. Иное было дело, по мнению Ньюкема, поощрять похищение чужой собственности, покупая за ничтожную цену краденый лес, смотреть сквозь пальцы и на другие противозаконные выходки против владельца. Ньюкем приехал к Мильакру с целью напугать его известием о моем прибытии и этим заставить скваттера продать ему лес на условиях еще более выгодных, чем раньше. К несчастью, Ньюкем ошибся в своем прекрасном проекте, потому что Мильакр знал обо мне гораздо больше, чем предполагал Ньюкем; почтенный судья и не Подозревал, что я нахожусь не дальше, чем в десяти шагах от него, я мог слышать все.
— Землемеру около семидесяти лет, — сказал Ньюкем, подумав немного после замечания скваттера. — Да, точно, ему семьдесят лет, я слышал об этом. Правда, он стар, но может прожить еще долго. Я думаю и тебе, Мильакр, приблизительно столько же?
— Мне ровно семьдесят три года, ни больше, ни меньше. Но я не землемер. Никто не упрекнет меня, что я когда-нибудь ссорил соседей или отнимал земли, на которых они жили. Ходил ли я хоть раз в суд жаловаться, доносил на кого-нибудь, заводил споры?
Никогда. Я и сыновья мои знали и знаем только себя и никогда не вмешивались в чужие дела, а поэтому я, дожив спокойно до семидесяти трех лет, стал отцом двенадцати живых детей. Я никогда не приходил на землю, которой владел другой, а почему?.. Потому что я, больше чем кто-нибудь другой, уважаю чужую собственность. По моему мнению, тот, кто нуждается в земле, должен искать ее и селиться на первом свободном уголке, если же надумает потом поменять место, пусть продает свою хижину, если найдет покупателя, или оставит ее на прежнем месте.
Конечно, Ньюкем не совсем соглашался с Мильакром во взгляде его на права скваттеров и образ их владения.
Он постоянно был занят своим проектом, но боялся слишком явно показывать свое желание; несколько раз он начинал разговор о продаже леса, но не прямо, а шел к этому вопросу окольными путями. Смешно было видеть, каких ему стоило трудов и усилий, чтобы под страхом заставить скваттера продать ему лес, тогда как Мильакр, имея меня в своей власти, был совершенно спокоен.
С такими противоположными чувствами нашим дипломатам трудно было договориться об условиях продажи.
— Право, Мильакр, — сказал судья, — от души желаю, чтобы ты не раскаялся в том, что не принял моего предложения. Признаюсь откровенно, что я очень опасаюсь за тебя.
— Тем будет хуже для меня! — ответил скваттер. — Я уверен, что успею отправить и сбыть весь мой лес, пока этот молодой Литтлпэдж успеет разорить меня.
— Подумай хорошенько! Если майор Литтлпэдж узнает, что ты здесь, он не оставит тебе ни одной дощечки.
— Посмотрим, увидим. Впрочем, я готов продать, я сказал уже свои условия и не отступлю от них ни на вершок.
— Ты упрям. С тобой, видно, нечего говорить.
— Да что ж еще говорить? Все сказано. Вы, кажется, всегда с каким-то опасением приезжаете сюда в мою хижину.
— Конечно, — сказал Ньюкем. — Надеюсь, впрочем, что мне опасаться здесь нечего теперь? Здесь никого нет из чужих?
— Как знать? Вот идут ребята из леса, кажется, они ведут кого-то. Так! Не ошибаюсь! Это Сускезус!.. Теперь, как хотите, оставайтесь или нет. Говорят, он большой приятель землемера.
При этих словах Ньюкем с поспешностью скрылся за сваленные в одно место бревна, а несколько минут спустя я уже увидел его у опушки леса, в том самом месте, где он остановился, когда прибыл к жилищу скваттера.
Младший сын Мильакра подвел ему лошадь; Ньюкем влез на нее, и вскоре скрылся в лесу. Это отступление было сделано так ловко, что решительно никто не мог заменить судью. Не знаю, что происходило между Ныокемом и Мильакром в последние минуты, они оставались одни.
Когда скваттер возвратился снова, все внимание его, казалось, сосредоточилось на приближавшихся к нему: это были три его сына, которые вели обезоруженного Сускезуса. Несмотря на то, что я довольно хорошо уже успел узнать характер скваттера, наружность его выражала какое-то величие, в то время, когда он ожидал своих сыновей и их пленника. Трудно судить по наружности индейца, что происходит в его душе, и поэтому я совсем не удивился, увидев совершенно спокойное лицо Сускезуса, приближавшегося размеренным шагом. Он был так тверд, так спокоен, как будто шел в гости. Руки его были связаны, из опасения, чтобы он снова не убежал, но эти цепи, казалось, не причиняли ему ни физических, ни душевных страданий. Лицо Мильакра было сурово: зная хорошо характер индейца и память его, не забывавшую ни услуг, ни оскорблений, он не решался на жестокость, которая могла лишь больше восстановить против него Сускезуса.
— Бесследный, — сказал он спокойно, — ты старый воин и поэтому должен знать, что в опасное время каждый думает о собственном своем спасении. Я очень рад, что мои ребята не были вынуждены применить крайние меры, но согласись, что мы не могли тебе позволить оповестить землемера и его помощников о том, что случилось здесь сегодня утром. Долго ли ты останешься здесь с нами — я не могу сказать, но обещаю, что ты будешь здесь жить в довольстве и спокойствии. Я умею ценить честное слово краснокожего и поэтому, может быть, позволю тебе прогуливаться на свободе, но обещай мне, что ты не уйдешь. Впрочем, об этом мы поговорим завтра.
Сегодня же побеседуй с молодым человеком, которого ты имел неосторожность привести сюда.
Через несколько минут дверь моей тюрьмы отворилась, и в нее спокойно вошел Онондаго. Руки его были освобождены. Дверь снова заперли, и я остался наедине с Сускезусом.
На этот раз часовым к амбару была назначена молодая девушка. Убедившись, что нас не могли подслушать, я начал разговор с моим другом.
— Жаль, что так случилось, Сускезус! Я думал, что ты, зная хорошо лес, успеешь скрыться от погони и известишь о моем заключении наших друзей. Это ужасно!
Я наверное думал, что землемер узнает, где я нахожусь.
— А к чему же думать, что он не знает? Вы думаете, что если индеец попал в плен, так уж он ни на что и не годен?
— Но, конечно, ты попал сюда, в этот амбар, не по доброй воле?
— А почему же нет? Если бы мне не захотелось возвратиться сюда, так я и не возвратился бы. Неужели вы думаете, что дети Мильакра успели бы поймать Сускезуса в лесу, если бы он этого не захотел? Да! Бывает и лето, бывает и зима… Седеют волосы… Бесследный день ото дня становится старее, но все же мокасины его не оставляют еще следов.
— Не понимаю, для чего, вырвавшись отсюда, тебе нужно было снова возвратиться? Объяснись. Расскажи мне все, что было, Сускезус; говори по-своему, я пойму тебя, не скрывай только ничего.
— К чему скрывать? Дурного нет, все хорошо.., все очень хорошо.., никогда Сускезус не был так счастлив.
— Ты мучаешь мое любопытство. Говори же мне все, что случилось с того момента, как ты скрылся, до той минуты, как тебя схватили.
Сускезус выразительно взглянул на меня, вынул из-за пояса трубку, наполнил ее табаком и начал курить с удивительным спокойствием. Спустя несколько минут он сказал:
— Послушайте меня, и вы все узнаете. Я скрылся потому, что не хотел сидеть взаперти, вот для чего я скрылся.
— Так к чему же ты поддался теперь?.. Или ты хотел этого, кажется?
— Конечно, хотел. Индейца не поймаешь, если он не захочет поддаться. Убить его можно, об этом ни слова, но в лесу он никогда не сдается пленником, лишь бы не был ленив или пьян. Ром многих отдает в плен.
— Верю. Но поговорим о деле. Скажи мне, для чего ты вздумал скрыться?
— А разве не нужно было дать знать землемеру, где вы находитесь?.. А? Вы думаете, что Мильакр отпустит вас прежде, чем спустит на воду последнюю доску? Когда будет спущена последняя доска, тогда и вас отпустят. А этого ждите все лето. Так неужели вы решились бы просидеть здесь так долго?.. А?..
— Разумеется, нет. Так ты оставил меня собственно для того, чтобы оповестить моих приятелей.., чтобы призвать их на помощь? Что же дальше?
— Я убежал в лес… Бежал две мили, оставляя после себя столько следов, сколько оставляет птица в воздухе, и встретил, как вы думаете, кого?.. А?..
— Не знаю.
— Я встретил Джепа; он разыскивал своего господина. Все в ужасном беспокойстве.., одни ищут здесь, другие — там, но Джеп именно искал вас здесь.
— И ты рассказал Джепу все как было?.. Приказал ему известить землемера?
— Конечно. Сделав это, Сускезус подумал о том, что ему остается выполнить. Он решил идти к бледнолицему своему другу и поэтому сдался в плен. Я знал, что мне не будет худо в тюрьме. Скваттер не жесток к своим пленникам.
— Как же тебе это удалось выполнить?
— Очень просто. Когда я отослал с поручением Джепа, я перестал скрывать свои следы. Подошел к ручью, сел и положил свой карабин. Наткнувшись на меня, сыновья скваттера не имели нужды стрелять, они просто схватили меня. Да, в первый раз в жизни краснокожий попался в плен к бледнолицым! Да только будут ли они довольны этим!
Я узнал все. Сускезус убежал, чтобы оповестить моих друзей о моем положении; он встретил Джепа, который искал меня, потом, уверившись, что землемер узнает обо мне, он решился сдаться в плен. Таким образом, скваттер мог быть уверен, что никто не знает о происшедшем; между тем Сускезус поспешил ко мне, чтобы помочь мне советами, если бы того потребовали обстоятельства.
По всему этому видно, что Онондаго в одну минуту обдумал дело со всех сторон.
Если меня и удивила расторопность Сускезуса, то не меньше этого я был тронут его преданностью. Во время разговора он повторил мне не один раз, что мое отсутствие в продолжение целой ночи чрезвычайно встревожило всех, и что все жители пустились искать меня.
— Даже и молодая девушка, — прибавил Онондаго, взглянув выразительно на меня. — Верно, у нее есть на это причина.
Это замечание рассеяло мое сомнение. Я всегда подозревал, что Сускезус, хотя и никем не замеченный, был однажды свидетелем моего свидания с Урсулой Мальбон.
Все, что я перенес за это короткое время, не могло вычеркнуть из моей памяти Урсулу. Напротив, она постоянно была в моем воображении, и слова Сускезуса, что она тоже искала меня в лесу, еще больше встревожили меня.
Напрасно Сускезус подозревал в этом что-нибудь особенное, Урсула повиновалась только врожденному ей человеколюбию; не она ли мне сказала, что ее рука уже принадлежит другому?
Выслушав все подробности, которые рассказал мне индеец, я спросил у него, что нам теперь нужно делать.
По его мнению, мы должны были ждать наших друзей, которые в ту же ночь, по крайней мере, на следующее утро, должны были прислать нам весточку. Я вместе с Сускезусом терялся в догадках, мы не знали, на что решиться, что предпримет землемер, но мы были уверены, что он не останется в бездействии, узнав о положении, в котором находятся его лучшие друзья. Я больше всего опасался, чтобы он не стал действовать открыто, потому что Эндрю, хоть человек и очень справедливый, был горяч. С другой стороны, если он решится на законный путь и обратится к Ньюкему с требованием, чтобы арестовали скваттера и его сыновей, как участников преступления, то я опасался, что Ньюкем найдет возможность тайно предупредить своих друзей о том, что замышляют против них, и тогда, конечно, скваттеры отправят меня подальше.
Скваттеры были очень внимательны к своим пленникам. Они кормили нас теми же продуктами, какие ели сами. Лавиния больше пяти раз приносила нам свежей воды. Эта девушка была очень предупредительна во всех наших желаниях. Она принесла мне книги, какие только нашла в своей библиотеке. Этих книг было, впрочем, всего три: Библия, какое-то путешествие и альманах, изданный четыре года назад.
Глава XX
Так прошел долгий мучительный день. Я ходил из угла в угол своей темницы, индеец же не оставлял того места, которое занял сразу после ареста. Скваттер ни разу не приближался к амбару. На протяжении дня, два или три раза, я видел, что он держал совет со старшими своими сыновьями. Во время этих совещаний мне удалось заметить на их лицах выражение злости и угроз. В нашу темницу принесли несколько связок соломы, из нее мы устроили себе мягкую и удобную постель. Солдату не привыкать спать на соломе, а индеец, хоть и любил удобства, но, вместе с тем, вы не найдете никого, кто бы, подобно ему, в случае необходимости, умел переносить все лишения.
Однако я не мог уснуть. Признаюсь, я не совсем доверял скваттеру и его сыновьям. Им легко могло прийти в голову, воспользовавшись темнотой ночи, отделаться от своего пленника, тем более, что это было верным средством отклонить все дурные следствия, какие они могли ожидать, и безнаказанно оградить себя на будущее время от ответа за все беззаконные свои поступки. Мы полностью в их власти. Эти мысли меня не покидали и очень мучили. Наконец усталость взяла верх, я погрузился в глубокий сон, который продолжался до трех часов ночи.
Не знаю, сам я проснулся или был разбужен. Помню только, что, когда я лежал еще с полузакрытыми глазами, мне показалось, будто я услышал голос Урсулы, который шептал мне на ухо. Когда я немного очнулся, то услышал действительно, что меня позвали по имени. Я не ошибся. Мое имя произносили точно, и голос, повторявший его, был женский. Я быстро встал и спросил:
— Кто это? Неужели это вы, Урсула?
— Меня зовут Лавинией, — ответил мне голос. — Я дочь Мильакра. Не говорите так громко, потому что мальчики стоят на страже, на той стороне амбара, они спят сейчас.., будьте осторожнее, не разбудите их.
— Это ты, моя добрая Лавиния? Ты бережешь нас и днем и ночью.
Я заметил в Лавинии какую-то неловкость; она чувствовала, что нарушает правила, присвоенные ее полу.
Замечание мое привело ее в замешательство, несколько минут она стояла молча возле амбара.
— Что же я делаю собственно для вас? — спросила она наконец. — Неужели это услуга, если я принесу вам и индейцу немного воды? Сожалею, что у меня нет ни пива, ни сидра; все наши запасы закончились. Довольны ли вы были ужином, господин Литтлпэдж? Может быть, вы голодны, — я принесла вам кружку молока и пирог.
Краснокожий может поесть после вас.
Я поблагодарил Лавинию и принял принесенное ею через отверстие, которое она показала в досках. Мне очень хотелось узнать у нее, что говорят про меня, я хотел знать намерения ее родных. Прямо спрашивать об этом не хотелось, к счастью, Лавиния помогла мне.
— Мне бы хотелось, — сказала она, — чтобы отец мой перестал быть скваттером. Ужасно быть в вечной вражде с законом.
— Конечно, для него было бы лучше, если бы он владел фермой так, как владеют ими другие. Здесь так много наемной и продажной земли, что, право, небольшого труда стоит ее приобрести, особенно человеку трезвому и старательному.
— Мой отец совсем не пьет, разве только четвертого июля. Братья мои тоже почти не пьют. Матушка раз сто говорила моему отцу, что пора поменять образ жизни, что гораздо лучше нанять землю по контракту, но отец мой каждый раз отвечает, что ни он для письма, ни письмо для него не созданы. Я не знаю, что он будет делать с вами.
— А разве Ньюкем ничего не посоветовал ему насчет меня?
— Ньюкем? Да ни мой отец, ни я не сказали ему, что вы здесь; он слишком осторожен, чтобы доверять судье.
Скажи он хоть слово, Ньюкем забрал бы у нас весь лес.
Как вы думаете, господин Литтлпэдж, имеем ли мы право на этот лес, который срубили и распилили на доски?
— А имела ли бы ты какое-нибудь право на платье, сшитое из собственной твоей материи, но которое унесли бы из твоего шкафа?
— Конечно, я имела бы полное право на это платье.
Но ведь доски делают из деревьев.
— А деревья эти принадлежат другому, поэтому какое право имеют рубить и пилить их?
— Да! — сказала Лавиния, тяжело вздохнув. — Я этого и сама боялась.
— А что говорит об этом Пруденс?
— Матушка ни слова не говорит об этом. Она желает одного: чтобы отец мой нанял или купил землю, но вы знаете, господин Литтлпэдж, какие обязанности лежат на каждой женщине: все, что делают их мужья, они волей-неволей должны считать прекрасным. Конечно, матушка не говорит, что отец мой поступает против закона, но вместе с тем всегда повторяет, что ему обязательно нужно иметь бумагу. Она хотела, чтобы он попросил у вас такую бумагу, пока вы находитесь здесь в его власти. Вы не откажете ему, господин Литтлпэдж, если он пообещает вам заплатить хоть что-нибудь.
— Эта бумага не даст ему никакого права, потому что я подписал бы ее по принуждению, а такие условия считаются незаконными.
— Тем хуже, — сказала, снова вздохнув, Лавиния. — Не думайте, что я была уверена в том, что вы не хотите сделать этого; я думала, что вы согласитесь, позволите моему отцу владеть этой землей; впрочем, если это невозможно, так лучше и не спрашивать об этом. Мой отец говорит, что он продержит вас здесь до осени, пока не дождется прибыли воды, чтобы отправить отсюда в Олбани весь лес; тогда он может быть отпустит вас.
— Продержит меня до осени!.. Просидеть здесь еще три месяца!
— Что же, господин Литтлпэдж, разве так трудно провести три месяца в кругу друзей? Мы ни в чем не будем вам отказывать, будьте уверены, вы будете получать все, что только от нас зависит.
— Но поверь, что мне совестно будет так беспокоить ваше семейство. Что же касается досок, они принадлежат не мне, а владельцу земли, располагать ими я не могу, мне дано одно только право: продавать участки земли.
— Жаль, — сказала Лавиния. — Я не знаю людей более жестоких, чем мой отец и братья. Они говорят, что решатся пролить последнюю кровь свою, прежде чем отдадут эти несчастные доски. Кровь стынет в моих жилах, когда я слушаю их, а меня назвать боязливой нельзя. Прошлой зимой я убила медведя, который напал на наше стадо свиней, и мать сказала мне тогда, что в этом случае я поступила не хуже ее; и заметьте, она уже уложила четырех медведей и до двадцати волков.
— Ты храбрая девушка, Лавиния, но главное достоинство в тебе — доброта. Что бы со мной не случилось, я никогда не забуду того, что ты для меня сделала; но уверяю тебя, что все твои родственники подвергают себя величайшей ответственности, потому что мои друзья не замедлят найти меня, а если они найдут здесь ваше жилье, ты можешь представить себе, какие будут последствия.
— Что же сделают тогда мой отец, мои братья?.. Я дрожу за них.., они бесчеловечно поступят с вами!
— Ничего, я надеюсь на них, как на американцев. Мы народ не кровожадный. Зачем бояться, моя добрая Лавиния?
— О, дай Бог, — сказала тихим, дрожащим голосом Лавиния. — Но брат мой Тоби иногда бывает ужасным.
Он часто доводит отца до того, на что тот никогда бы не решился.., но мне пора идти.., заря занялась.., мне кажется, что в доме брата Тоби проснулись. Я дорого поплатилась бы, если бы узнали, что я не спала, а проговорила почти всю ночь с вами.
С этими словами Лавиния скрылась. Тут же после ее ухода Сускезус встал со своего места, прошелся по амбару, но мне не сказал ни одного слова о посещении Лавинии. Он не показал мне, ни словом, ни взглядом, ни улыбкой, что ему было известно о посещении Лавинии.
Едва настал день и солнце успело позолотить вершины деревьев, как большая часть скваттеров уже была на работе. Старик Мильакр, с двумя или с тремя сыновьями, был дома. По задумчивому лицу и по размеренным его шагам, которыми, через определенное время, обходил он свое владение, легко было заметить, что он сам находился в тревожном состоянии и, вероятно, не знал, на чем остановиться. Не знаю, какой был бы окончательный результат его мыслей, если бы совершенно неожиданный случай не прервал его размышлений. Тут я должен рассказать некоторые подробности.
Рассуждая таким образом, я снова выглянул в щель и удивился, увидев человека, подъезжавшего на лошади с восточной стороны. Он, казалось, знал превосходно местность, потому что ехал спокойно, не оглядываясь по сторонам. По чемоданчику, прикрепленному к седлу, я принял его сначала за одного из тех странствующих эскулапов, которых в большом количестве встречаешь во всех новых поселениях. Обычно семейства, подобные Мильакрам, пользуют себя сами, но бывают случаи, в которых необходима помощь патентованного медика. К великому моему удивлению, когда незнакомец подъехал ближе ко мне, я узнал в нем моего агента, Ньюкема!
Так как между мельницей, которую Ньюкем нанял для себя, и той, которая была построена Мильакром в Мусридже, было не меньше двадцати пяти миль, по этому можно было заключить, что бывший мой агент выехал рано утром. Он, вероятно, хотел воспользоваться темнотой, чтобы незаметно миновать жилища Равенснеста, и таким образом совершить путешествие, которое хотел скрыть от всех, имея на то, вероятно, важные причины.
Все разговоры между членами семейства Мильакра прекратились, как только они увидели Ньюкема, хотя приезд его не произвел ни удивления, ни беспокойства; тогда как, по-моему мнению, прибытие ближайшего судьи должно было произвести на скваттеров совершенно противоположное действие. Если ни в ком не обнаружилось ни малейшего замешательства, то это доказывает только то, что Ньюкем не был для них посторонним человеком.
Приблизившись к поселению, ее ни только можно так назвать несколько разбросанных хижин, Ньюкем подъехал прямо к конюшне; спрыгнув с лошади, он отдал ее подбежавшему к нему мальчику, а сам пошел к мельнице, где уже ожидал его Мильакр со своими старшими сыновьями. Взаимные дружеские приветствия, поспешность Пруденс и других женщин, с какой они пошли к Ньюкему, чтобы поздороваться с ним, — все это ясно доказывало, что они были старинные и добрые знакомые.
Минут восемь или десять Ньюкем стоял в середине семейства, когда же приветствия и обыкновенные вопросы были сказаны, судья и скваттер отошли в сторону, как люди, желавшие поговорить о каких-то важных делах.
Глава XIX
Не для того ли так устроено сердце человека, чтобы этим, самым поставить его выше всего в природе!
Юнг
Мильакр и судья Ньюкем пошли к амбару, и так как дерево, на котором находился часовой, представляло довольно удобное место для их разговоров, то, отослав мальчика, оба дипломата сели на дерево, повернувшись ко мне спиной. Было ли это место выбрано вследствие глубоких соображений скваттера, или нет — не знаю, но как бы то ни было, этот случай позволил мне подслушать весь разговор, который они вели. Хотя подслушивать чужие разговоры не совсем деликатно, но никто, вероятно, будучи на моем месте, не закрыл бы свои уши.
— Как я тебе говорил, так и случилось, Мильакр, — сказал Ньюкем, продолжая, вероятно, начатый уже раньше разговор. — В эту минуту молодой человек должен быть очень близко отсюда. (Я был ближе, чем предполагал судья). Да, он обходил леса с землемером и со всеми его помощниками; если я не ошибаюсь, то он не дальше отсюда, чей на расстоянии двух миль.
— А сколько их? — спросил с любопытством скваттер. — Если их не больше, чем бывает всегда, то сожалею, если им вздумается отнимать у меня мое добро.
— Как знать, что они будут делать? Ведь когда межуешь землю, то побываешь и там и сям; сам не знаешь, куда приведет тебя линия, которую проводишь.
Вот почему я и старался удалить их от своих владений, потому что, между нами будет сказано, Мильакр, — ведь с другом можно быть откровенным, — на всех высотах, которые окружают мою землю, растут превосходные сосны; если иногда и полезно иметь ясно проведенную межу, то в других случаях это бывает очень невыгодно.
— Об этом поговорим в другой раз. Что вы начали говорить про молодого человека?
— Я тебе говорил, что медвежонок вышел из своей берлоги и что он также будет огрызаться, как и старый медведь, если заметит весь лес, спущенный на воду, не говоря о досках…
— Пусть огрызается! — сказал старик скваттер, бросив презрительный взгляд на мою тюрьму. — Не первого мне унимать!..
— Не знаю, сосед, как удастся! Майор Литтлпэдж храбр и решителен. Он уволил меня с должности управляющего, которую я долго исполнял, и отдал ее ветрогону, в котором только и доброго, что он порядочный межевщик.
— Межевщик! Так это один из проклятых помощников землемера?
— Именно, это тот самый чудак, который вечно бродит в лесах с землемером.
— Пора бы старику подумать о себе! Вот уже третий раз, как он, на протяжении своей жизни, притесняет меня, а ведь очень уж старался землемер. Боюсь, чтобы ему не пришлось скоро умереть!
Мне показалось, что эти слова не понравились Ньюкему. Готовый согласиться с Мильакром во всем, что относилось бы, например, к рубке и продаже чужого леса, он иначе начинал смотреть на людей, решающихся посягнуть на чью-либо жизнь. Иное было дело, по мнению Ньюкема, поощрять похищение чужой собственности, покупая за ничтожную цену краденый лес, смотреть сквозь пальцы и на другие противозаконные выходки против владельца. Ньюкем приехал к Мильакру с целью напугать его известием о моем прибытии и этим заставить скваттера продать ему лес на условиях еще более выгодных, чем раньше. К несчастью, Ньюкем ошибся в своем прекрасном проекте, потому что Мильакр знал обо мне гораздо больше, чем предполагал Ньюкем; почтенный судья и не Подозревал, что я нахожусь не дальше, чем в десяти шагах от него, я мог слышать все.
— Землемеру около семидесяти лет, — сказал Ньюкем, подумав немного после замечания скваттера. — Да, точно, ему семьдесят лет, я слышал об этом. Правда, он стар, но может прожить еще долго. Я думаю и тебе, Мильакр, приблизительно столько же?
— Мне ровно семьдесят три года, ни больше, ни меньше. Но я не землемер. Никто не упрекнет меня, что я когда-нибудь ссорил соседей или отнимал земли, на которых они жили. Ходил ли я хоть раз в суд жаловаться, доносил на кого-нибудь, заводил споры?
Никогда. Я и сыновья мои знали и знаем только себя и никогда не вмешивались в чужие дела, а поэтому я, дожив спокойно до семидесяти трех лет, стал отцом двенадцати живых детей. Я никогда не приходил на землю, которой владел другой, а почему?.. Потому что я, больше чем кто-нибудь другой, уважаю чужую собственность. По моему мнению, тот, кто нуждается в земле, должен искать ее и селиться на первом свободном уголке, если же надумает потом поменять место, пусть продает свою хижину, если найдет покупателя, или оставит ее на прежнем месте.
Конечно, Ньюкем не совсем соглашался с Мильакром во взгляде его на права скваттеров и образ их владения.
Он постоянно был занят своим проектом, но боялся слишком явно показывать свое желание; несколько раз он начинал разговор о продаже леса, но не прямо, а шел к этому вопросу окольными путями. Смешно было видеть, каких ему стоило трудов и усилий, чтобы под страхом заставить скваттера продать ему лес, тогда как Мильакр, имея меня в своей власти, был совершенно спокоен.
С такими противоположными чувствами нашим дипломатам трудно было договориться об условиях продажи.
— Право, Мильакр, — сказал судья, — от души желаю, чтобы ты не раскаялся в том, что не принял моего предложения. Признаюсь откровенно, что я очень опасаюсь за тебя.
— Тем будет хуже для меня! — ответил скваттер. — Я уверен, что успею отправить и сбыть весь мой лес, пока этот молодой Литтлпэдж успеет разорить меня.
— Подумай хорошенько! Если майор Литтлпэдж узнает, что ты здесь, он не оставит тебе ни одной дощечки.
— Посмотрим, увидим. Впрочем, я готов продать, я сказал уже свои условия и не отступлю от них ни на вершок.
— Ты упрям. С тобой, видно, нечего говорить.
— Да что ж еще говорить? Все сказано. Вы, кажется, всегда с каким-то опасением приезжаете сюда в мою хижину.
— Конечно, — сказал Ньюкем. — Надеюсь, впрочем, что мне опасаться здесь нечего теперь? Здесь никого нет из чужих?
— Как знать? Вот идут ребята из леса, кажется, они ведут кого-то. Так! Не ошибаюсь! Это Сускезус!.. Теперь, как хотите, оставайтесь или нет. Говорят, он большой приятель землемера.
При этих словах Ньюкем с поспешностью скрылся за сваленные в одно место бревна, а несколько минут спустя я уже увидел его у опушки леса, в том самом месте, где он остановился, когда прибыл к жилищу скваттера.
Младший сын Мильакра подвел ему лошадь; Ньюкем влез на нее, и вскоре скрылся в лесу. Это отступление было сделано так ловко, что решительно никто не мог заменить судью. Не знаю, что происходило между Ныокемом и Мильакром в последние минуты, они оставались одни.
Когда скваттер возвратился снова, все внимание его, казалось, сосредоточилось на приближавшихся к нему: это были три его сына, которые вели обезоруженного Сускезуса. Несмотря на то, что я довольно хорошо уже успел узнать характер скваттера, наружность его выражала какое-то величие, в то время, когда он ожидал своих сыновей и их пленника. Трудно судить по наружности индейца, что происходит в его душе, и поэтому я совсем не удивился, увидев совершенно спокойное лицо Сускезуса, приближавшегося размеренным шагом. Он был так тверд, так спокоен, как будто шел в гости. Руки его были связаны, из опасения, чтобы он снова не убежал, но эти цепи, казалось, не причиняли ему ни физических, ни душевных страданий. Лицо Мильакра было сурово: зная хорошо характер индейца и память его, не забывавшую ни услуг, ни оскорблений, он не решался на жестокость, которая могла лишь больше восстановить против него Сускезуса.
— Бесследный, — сказал он спокойно, — ты старый воин и поэтому должен знать, что в опасное время каждый думает о собственном своем спасении. Я очень рад, что мои ребята не были вынуждены применить крайние меры, но согласись, что мы не могли тебе позволить оповестить землемера и его помощников о том, что случилось здесь сегодня утром. Долго ли ты останешься здесь с нами — я не могу сказать, но обещаю, что ты будешь здесь жить в довольстве и спокойствии. Я умею ценить честное слово краснокожего и поэтому, может быть, позволю тебе прогуливаться на свободе, но обещай мне, что ты не уйдешь. Впрочем, об этом мы поговорим завтра.
Сегодня же побеседуй с молодым человеком, которого ты имел неосторожность привести сюда.
Через несколько минут дверь моей тюрьмы отворилась, и в нее спокойно вошел Онондаго. Руки его были освобождены. Дверь снова заперли, и я остался наедине с Сускезусом.
На этот раз часовым к амбару была назначена молодая девушка. Убедившись, что нас не могли подслушать, я начал разговор с моим другом.
— Жаль, что так случилось, Сускезус! Я думал, что ты, зная хорошо лес, успеешь скрыться от погони и известишь о моем заключении наших друзей. Это ужасно!
Я наверное думал, что землемер узнает, где я нахожусь.
— А к чему же думать, что он не знает? Вы думаете, что если индеец попал в плен, так уж он ни на что и не годен?
— Но, конечно, ты попал сюда, в этот амбар, не по доброй воле?
— А почему же нет? Если бы мне не захотелось возвратиться сюда, так я и не возвратился бы. Неужели вы думаете, что дети Мильакра успели бы поймать Сускезуса в лесу, если бы он этого не захотел? Да! Бывает и лето, бывает и зима… Седеют волосы… Бесследный день ото дня становится старее, но все же мокасины его не оставляют еще следов.
— Не понимаю, для чего, вырвавшись отсюда, тебе нужно было снова возвратиться? Объяснись. Расскажи мне все, что было, Сускезус; говори по-своему, я пойму тебя, не скрывай только ничего.
— К чему скрывать? Дурного нет, все хорошо.., все очень хорошо.., никогда Сускезус не был так счастлив.
— Ты мучаешь мое любопытство. Говори же мне все, что случилось с того момента, как ты скрылся, до той минуты, как тебя схватили.
Сускезус выразительно взглянул на меня, вынул из-за пояса трубку, наполнил ее табаком и начал курить с удивительным спокойствием. Спустя несколько минут он сказал:
— Послушайте меня, и вы все узнаете. Я скрылся потому, что не хотел сидеть взаперти, вот для чего я скрылся.
— Так к чему же ты поддался теперь?.. Или ты хотел этого, кажется?
— Конечно, хотел. Индейца не поймаешь, если он не захочет поддаться. Убить его можно, об этом ни слова, но в лесу он никогда не сдается пленником, лишь бы не был ленив или пьян. Ром многих отдает в плен.
— Верю. Но поговорим о деле. Скажи мне, для чего ты вздумал скрыться?
— А разве не нужно было дать знать землемеру, где вы находитесь?.. А? Вы думаете, что Мильакр отпустит вас прежде, чем спустит на воду последнюю доску? Когда будет спущена последняя доска, тогда и вас отпустят. А этого ждите все лето. Так неужели вы решились бы просидеть здесь так долго?.. А?..
— Разумеется, нет. Так ты оставил меня собственно для того, чтобы оповестить моих приятелей.., чтобы призвать их на помощь? Что же дальше?
— Я убежал в лес… Бежал две мили, оставляя после себя столько следов, сколько оставляет птица в воздухе, и встретил, как вы думаете, кого?.. А?..
— Не знаю.
— Я встретил Джепа; он разыскивал своего господина. Все в ужасном беспокойстве.., одни ищут здесь, другие — там, но Джеп именно искал вас здесь.
— И ты рассказал Джепу все как было?.. Приказал ему известить землемера?
— Конечно. Сделав это, Сускезус подумал о том, что ему остается выполнить. Он решил идти к бледнолицему своему другу и поэтому сдался в плен. Я знал, что мне не будет худо в тюрьме. Скваттер не жесток к своим пленникам.
— Как же тебе это удалось выполнить?
— Очень просто. Когда я отослал с поручением Джепа, я перестал скрывать свои следы. Подошел к ручью, сел и положил свой карабин. Наткнувшись на меня, сыновья скваттера не имели нужды стрелять, они просто схватили меня. Да, в первый раз в жизни краснокожий попался в плен к бледнолицым! Да только будут ли они довольны этим!
Я узнал все. Сускезус убежал, чтобы оповестить моих друзей о моем положении; он встретил Джепа, который искал меня, потом, уверившись, что землемер узнает обо мне, он решился сдаться в плен. Таким образом, скваттер мог быть уверен, что никто не знает о происшедшем; между тем Сускезус поспешил ко мне, чтобы помочь мне советами, если бы того потребовали обстоятельства.
По всему этому видно, что Онондаго в одну минуту обдумал дело со всех сторон.
Если меня и удивила расторопность Сускезуса, то не меньше этого я был тронут его преданностью. Во время разговора он повторил мне не один раз, что мое отсутствие в продолжение целой ночи чрезвычайно встревожило всех, и что все жители пустились искать меня.
— Даже и молодая девушка, — прибавил Онондаго, взглянув выразительно на меня. — Верно, у нее есть на это причина.
Это замечание рассеяло мое сомнение. Я всегда подозревал, что Сускезус, хотя и никем не замеченный, был однажды свидетелем моего свидания с Урсулой Мальбон.
Все, что я перенес за это короткое время, не могло вычеркнуть из моей памяти Урсулу. Напротив, она постоянно была в моем воображении, и слова Сускезуса, что она тоже искала меня в лесу, еще больше встревожили меня.
Напрасно Сускезус подозревал в этом что-нибудь особенное, Урсула повиновалась только врожденному ей человеколюбию; не она ли мне сказала, что ее рука уже принадлежит другому?
Выслушав все подробности, которые рассказал мне индеец, я спросил у него, что нам теперь нужно делать.
По его мнению, мы должны были ждать наших друзей, которые в ту же ночь, по крайней мере, на следующее утро, должны были прислать нам весточку. Я вместе с Сускезусом терялся в догадках, мы не знали, на что решиться, что предпримет землемер, но мы были уверены, что он не останется в бездействии, узнав о положении, в котором находятся его лучшие друзья. Я больше всего опасался, чтобы он не стал действовать открыто, потому что Эндрю, хоть человек и очень справедливый, был горяч. С другой стороны, если он решится на законный путь и обратится к Ньюкему с требованием, чтобы арестовали скваттера и его сыновей, как участников преступления, то я опасался, что Ньюкем найдет возможность тайно предупредить своих друзей о том, что замышляют против них, и тогда, конечно, скваттеры отправят меня подальше.
Скваттеры были очень внимательны к своим пленникам. Они кормили нас теми же продуктами, какие ели сами. Лавиния больше пяти раз приносила нам свежей воды. Эта девушка была очень предупредительна во всех наших желаниях. Она принесла мне книги, какие только нашла в своей библиотеке. Этих книг было, впрочем, всего три: Библия, какое-то путешествие и альманах, изданный четыре года назад.
Глава XX
Я замечал ускоренные его шаги; следил за всеми изменениями его лица; прислушивался к непонятным звукам, которые он произносил; но, увы! уже поздно заметил, как дымилась кровь на стали его оружия; поздно увидел руку, обагренную кровью; он упал, испустил глубокий, тяжелый вздох, кусая землю в последних предсмертных муках.
Вартон
Так прошел долгий мучительный день. Я ходил из угла в угол своей темницы, индеец же не оставлял того места, которое занял сразу после ареста. Скваттер ни разу не приближался к амбару. На протяжении дня, два или три раза, я видел, что он держал совет со старшими своими сыновьями. Во время этих совещаний мне удалось заметить на их лицах выражение злости и угроз. В нашу темницу принесли несколько связок соломы, из нее мы устроили себе мягкую и удобную постель. Солдату не привыкать спать на соломе, а индеец, хоть и любил удобства, но, вместе с тем, вы не найдете никого, кто бы, подобно ему, в случае необходимости, умел переносить все лишения.
Однако я не мог уснуть. Признаюсь, я не совсем доверял скваттеру и его сыновьям. Им легко могло прийти в голову, воспользовавшись темнотой ночи, отделаться от своего пленника, тем более, что это было верным средством отклонить все дурные следствия, какие они могли ожидать, и безнаказанно оградить себя на будущее время от ответа за все беззаконные свои поступки. Мы полностью в их власти. Эти мысли меня не покидали и очень мучили. Наконец усталость взяла верх, я погрузился в глубокий сон, который продолжался до трех часов ночи.
Не знаю, сам я проснулся или был разбужен. Помню только, что, когда я лежал еще с полузакрытыми глазами, мне показалось, будто я услышал голос Урсулы, который шептал мне на ухо. Когда я немного очнулся, то услышал действительно, что меня позвали по имени. Я не ошибся. Мое имя произносили точно, и голос, повторявший его, был женский. Я быстро встал и спросил:
— Кто это? Неужели это вы, Урсула?
— Меня зовут Лавинией, — ответил мне голос. — Я дочь Мильакра. Не говорите так громко, потому что мальчики стоят на страже, на той стороне амбара, они спят сейчас.., будьте осторожнее, не разбудите их.
— Это ты, моя добрая Лавиния? Ты бережешь нас и днем и ночью.
Я заметил в Лавинии какую-то неловкость; она чувствовала, что нарушает правила, присвоенные ее полу.
Замечание мое привело ее в замешательство, несколько минут она стояла молча возле амбара.
— Что же я делаю собственно для вас? — спросила она наконец. — Неужели это услуга, если я принесу вам и индейцу немного воды? Сожалею, что у меня нет ни пива, ни сидра; все наши запасы закончились. Довольны ли вы были ужином, господин Литтлпэдж? Может быть, вы голодны, — я принесла вам кружку молока и пирог.
Краснокожий может поесть после вас.
Я поблагодарил Лавинию и принял принесенное ею через отверстие, которое она показала в досках. Мне очень хотелось узнать у нее, что говорят про меня, я хотел знать намерения ее родных. Прямо спрашивать об этом не хотелось, к счастью, Лавиния помогла мне.
— Мне бы хотелось, — сказала она, — чтобы отец мой перестал быть скваттером. Ужасно быть в вечной вражде с законом.
— Конечно, для него было бы лучше, если бы он владел фермой так, как владеют ими другие. Здесь так много наемной и продажной земли, что, право, небольшого труда стоит ее приобрести, особенно человеку трезвому и старательному.
— Мой отец совсем не пьет, разве только четвертого июля. Братья мои тоже почти не пьют. Матушка раз сто говорила моему отцу, что пора поменять образ жизни, что гораздо лучше нанять землю по контракту, но отец мой каждый раз отвечает, что ни он для письма, ни письмо для него не созданы. Я не знаю, что он будет делать с вами.
— А разве Ньюкем ничего не посоветовал ему насчет меня?
— Ньюкем? Да ни мой отец, ни я не сказали ему, что вы здесь; он слишком осторожен, чтобы доверять судье.
Скажи он хоть слово, Ньюкем забрал бы у нас весь лес.
Как вы думаете, господин Литтлпэдж, имеем ли мы право на этот лес, который срубили и распилили на доски?
— А имела ли бы ты какое-нибудь право на платье, сшитое из собственной твоей материи, но которое унесли бы из твоего шкафа?
— Конечно, я имела бы полное право на это платье.
Но ведь доски делают из деревьев.
— А деревья эти принадлежат другому, поэтому какое право имеют рубить и пилить их?
— Да! — сказала Лавиния, тяжело вздохнув. — Я этого и сама боялась.
— А что говорит об этом Пруденс?
— Матушка ни слова не говорит об этом. Она желает одного: чтобы отец мой нанял или купил землю, но вы знаете, господин Литтлпэдж, какие обязанности лежат на каждой женщине: все, что делают их мужья, они волей-неволей должны считать прекрасным. Конечно, матушка не говорит, что отец мой поступает против закона, но вместе с тем всегда повторяет, что ему обязательно нужно иметь бумагу. Она хотела, чтобы он попросил у вас такую бумагу, пока вы находитесь здесь в его власти. Вы не откажете ему, господин Литтлпэдж, если он пообещает вам заплатить хоть что-нибудь.
— Эта бумага не даст ему никакого права, потому что я подписал бы ее по принуждению, а такие условия считаются незаконными.
— Тем хуже, — сказала, снова вздохнув, Лавиния. — Не думайте, что я была уверена в том, что вы не хотите сделать этого; я думала, что вы согласитесь, позволите моему отцу владеть этой землей; впрочем, если это невозможно, так лучше и не спрашивать об этом. Мой отец говорит, что он продержит вас здесь до осени, пока не дождется прибыли воды, чтобы отправить отсюда в Олбани весь лес; тогда он может быть отпустит вас.
— Продержит меня до осени!.. Просидеть здесь еще три месяца!
— Что же, господин Литтлпэдж, разве так трудно провести три месяца в кругу друзей? Мы ни в чем не будем вам отказывать, будьте уверены, вы будете получать все, что только от нас зависит.
— Но поверь, что мне совестно будет так беспокоить ваше семейство. Что же касается досок, они принадлежат не мне, а владельцу земли, располагать ими я не могу, мне дано одно только право: продавать участки земли.
— Жаль, — сказала Лавиния. — Я не знаю людей более жестоких, чем мой отец и братья. Они говорят, что решатся пролить последнюю кровь свою, прежде чем отдадут эти несчастные доски. Кровь стынет в моих жилах, когда я слушаю их, а меня назвать боязливой нельзя. Прошлой зимой я убила медведя, который напал на наше стадо свиней, и мать сказала мне тогда, что в этом случае я поступила не хуже ее; и заметьте, она уже уложила четырех медведей и до двадцати волков.
— Ты храбрая девушка, Лавиния, но главное достоинство в тебе — доброта. Что бы со мной не случилось, я никогда не забуду того, что ты для меня сделала; но уверяю тебя, что все твои родственники подвергают себя величайшей ответственности, потому что мои друзья не замедлят найти меня, а если они найдут здесь ваше жилье, ты можешь представить себе, какие будут последствия.
— Что же сделают тогда мой отец, мои братья?.. Я дрожу за них.., они бесчеловечно поступят с вами!
— Ничего, я надеюсь на них, как на американцев. Мы народ не кровожадный. Зачем бояться, моя добрая Лавиния?
— О, дай Бог, — сказала тихим, дрожащим голосом Лавиния. — Но брат мой Тоби иногда бывает ужасным.
Он часто доводит отца до того, на что тот никогда бы не решился.., но мне пора идти.., заря занялась.., мне кажется, что в доме брата Тоби проснулись. Я дорого поплатилась бы, если бы узнали, что я не спала, а проговорила почти всю ночь с вами.
С этими словами Лавиния скрылась. Тут же после ее ухода Сускезус встал со своего места, прошелся по амбару, но мне не сказал ни одного слова о посещении Лавинии. Он не показал мне, ни словом, ни взглядом, ни улыбкой, что ему было известно о посещении Лавинии.
Едва настал день и солнце успело позолотить вершины деревьев, как большая часть скваттеров уже была на работе. Старик Мильакр, с двумя или с тремя сыновьями, был дома. По задумчивому лицу и по размеренным его шагам, которыми, через определенное время, обходил он свое владение, легко было заметить, что он сам находился в тревожном состоянии и, вероятно, не знал, на чем остановиться. Не знаю, какой был бы окончательный результат его мыслей, если бы совершенно неожиданный случай не прервал его размышлений. Тут я должен рассказать некоторые подробности.