Страница:
Апостолы в своём бунте против язычества не ограничились отвержением власти воздушных демонов, подлунных владык, но и отказались служить владыкам звёздного неба. «Космократоры», которых мы встретили в тексте ап. Павла, не есть термин, изобретённый апостолом. В античной философии космократоры — это правители чувственного космоса, планетарные боги. «Семь космократоров»[341] — это Крон (Сатурн), Зевс (Юпитер), Арес (Марс), Гелиос (Солнце), Афродита (Венера), Гермес (Меркурий) и Селена (Луна). И снова мы видим, что градации богов, проводимые самими язычниками, оказались слишком малозначащими перед ликом Того, Кого повстречали апостолы. Именуют ли они себя владыками воздушных ветров (собственно «демоны»), или планет («космократоры»), или созвездий («зодиократоры») — они должны умолкнуть, когда «Бездна бездну призывает» (Пс. 41,8), то есть когда Бесконечный Бог обращается к Своему неисчерпаемому образу — к человеку.
Св. Иоанн Златоуст сравнивает небо с завесой Иерусалимского храма[342]. Что ж, язычники — это люди, которые запутались в занавеске и преждевременно пали на колени, не дойдя до подлинной Святыни.
Все народы земли пошли путём общения с «космическими духами», и потому «главную мысль большей части Ветхого Завета можно было бы назвать одиночеством Божьим»[343]. Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною (Ис. 63, 3). Тогда Бог создал Себе новый народ для того, чтобы хотя бы его защитить от поклонения богине неба (см.: Иер. 44, 17)[344].
И это не потому, что Богу хотелось разорвать кольцо своего одиночества. Просто люди умирали в этой блокаде: ведь они были окружены тем, о ком сказано, что он человекоубийца от начала (см.: Ин. 8, 44).
ПОТЕРЯННОЕ БЕССМЕРТИЕ
БОГОСЛОВИЕ ЧЕРНОБЫЛЯ
Св. Иоанн Златоуст сравнивает небо с завесой Иерусалимского храма[342]. Что ж, язычники — это люди, которые запутались в занавеске и преждевременно пали на колени, не дойдя до подлинной Святыни.
Все народы земли пошли путём общения с «космическими духами», и потому «главную мысль большей части Ветхого Завета можно было бы назвать одиночеством Божьим»[343]. Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною (Ис. 63, 3). Тогда Бог создал Себе новый народ для того, чтобы хотя бы его защитить от поклонения богине неба (см.: Иер. 44, 17)[344].
И это не потому, что Богу хотелось разорвать кольцо своего одиночества. Просто люди умирали в этой блокаде: ведь они были окружены тем, о ком сказано, что он человекоубийца от начала (см.: Ин. 8, 44).
ПОТЕРЯННОЕ БЕССМЕРТИЕ
У человека нет источника Вечной Жизни внутри него самого. Человек сотворён по природе ни смертным, ни бессмертным. Ибо если бы Бог сотворил его вначале бессмертным, то сделал бы его Богом, если же наоборот, сотворил бы его смертным, то Сам оказался бы виновником его смерти. Итак, Он сотворил его способным и к тому и другому (свт. Феофил Антиохийский. К Автолику. 2, 27). Сам по себе человек не имеет ни необходимости умереть, ни полноты, необходимой для бессмертия. Он обладает лишь некоей потенцией: к чему «прислонит» он своё бытие — таким и станет.
Человек может дышать Богом — и тогда он становится бессмертным. Но если человек замкнут в себе самом и в мире невечных творений — он умрёт. Человек, каким видит его Православие, похож на водолоза, который получает воздух по шлангу с корабля. И вот этот водолаз неосторожным движением защемил шланг и задыхается. Бесполезно ему сверху кричать, ругать или, напротив, ласково сообщать о том, что капитан не сердится на него за испорченное имущество. Нужно, чтобы кто-то другой прыгнул сверху и принёс новый шланг с живительным воздухом и дал вдохнуть неудачнику. И плач людей Ветхого Завета к Богу — о том, что нет между нами посредника (Иов. 9, 33). Некому донести до тонущего человека Горнее Дыхание.
Начало человеческой истории было опалено космической катастрофой. Через грех в мир вошла смерть. Можно сказать, что в мире взорвался Чернобыль. Суть не в том, что Бог злится на нас и наказывает поколение за поколением за проступок Адама. Просто мы сами сотворили смерть. Мы — виновники тому, что весь мир, весь космос, стал подчиняться законам распада и тления. Бог, напротив, ищет — как спасти нас от радиации смерти.
Внешне в Чернобыле все спокойно. Но человек, пьющий тамошнее молоко — пьёт смерть. Он дышит лесным воздухом — он вдыхает смерть. Он собирает грибы — он собирает смерть… Почему нельзя заниматься бегом в центре Москвы? — Потому что чем интенсивнее здесь дыхание, чем больше воздуха будет человек прогонять через свои лёгкие — тем больше грязи будет осаждаться в них.
Так и в мире после грехопадения: чем больше «космических энергий» человек пропустит через себя — тем больше продуктов распада будет оседать в его душе… Так все «космические откровения» и «экстрасенсорные пассы», все подключения к «энергии космоса» и к «неизведанным ресурсам человечества» чреваты энергиями разрушения… Язычество поэтому имеет в Библии ещё одно определение: рабство пустым и суетным стихиям мира. Мы, доколе были в детстве, были порабощены вещественным началам мира… Ныне же, познав Бога, или, лучше, получив познание от Бога, для чего возвращаетесь к немощным и бедным началам… хотите ещё снова поработитьсебя им (Гал. 4, 3-9). В греческом тексте «начала» — это “стихии”, то есть, на языке греческой мысли, те первоначала, из которых сложен космос. Стихии мира (см.: Кол. 2, 8 и Гал. 4, 3) — stoiceia tou kosmou. От сообщения с космическими стихиями надо уклоняться — ибо вы со Христом умерли для стихий мира (Кол. 2, 20).
Для уклонения от игры со «стихиями» (то есть религиозно понимаемыми «космическими энергиями») есть весьма основательная причина: они не вечны. Однажды созданные, разгоревшиеся стихии растают (2 Пет. 3, 12). Значит, душа, пропитанная их энергиями и принявшая их вместо силы Божией, сгорит вместе с ними. Для стяжания бессмертия души надо прорваться сквозь легионы космических «энергий» и причаститься Единому Бессмертному (см.: 1 Тим. 6, 16). Так что для того, чтобы избежать печального будущего, надо в настоящем строить свою религиозную жизнь не по влечениям космоса.
Вообще космос ни одной из своих частей не может дать бессмертие. Он может пониматься как бесконечный, как вечный в своей целостности. Но любая составная его часть вовлечена в кругооборот стихий, и потому то сочетание, которое составляет на данный момент эту конкретную часть «проявленного бытия», рано или поздно распадётся. Человек — очень быстро; камень — дольше; бог (Брама) ещё на некоторое время задержится в бытии, но затем также исчезнет в кругообороте элементов. Только если у человека есть над-космическая опора для бытия, то есть если у нас есть над-космическое происхождение от над-космического Существа, никак не затронутого потоком времени, у нас есть шанс на личное бессмертие. Если есть личный Бог, свободный от космоса, личный и трансцендентный по отношению к миру Бог, для которого космос есть Его свободное творение и потому космические циклы, свободно созданные Им, никак не подчиняют себе своего Творца, и если человек есть образ такого Бога — только тогда у человеческой личности есть защита от космического стирания граней, от уничтожения в космической стихийности.
Если же человек не дошёл до Бога, запутавшись в «небесах», «планах» и «астралах» — Бог не может передать ему Своё бессмертие.
С грехопадения первых людей в структуре мироздания произошла подвижка, которая перервала животворящую связь людей и Бога. В самой природе человека произошла мутация, сделавшая его неспособным к подлинному Богообщению. Даже в смерти праведник не соединялся с Богом. До Христа Царство Радости ещё не может вобрать в себя мир, и никто из мира не может вместить его в себя.
Вот что важно отметить для понимания христианства: фон, на котором оно зазвучало как «Радостная Весть», как Евангелие, был довольно мрачен. Ни для кого — никакой надежды. Мир отрезан от Жизни. Две виднейшие раввинистические школы античности — Гиллеля и Шамая — провели три года в диспуте на тему «не напрасно ли создан человек?». И пришли к общему выводу: лучше было бы человеку не появляться на свет[345].
Здесь настало время заметить исходную разницу между христианским мировосприятием и тем, которое владеет умами сегодня. Только христианство знает идею прогресса: было очень плохо, было «ветхо», и вот — забрезжила заря обновления всей твари. Мир рационализма, просветительства, мир позитивизма и гедонизма последних веков хоть и клянётся в верности идее прогресса, на самом деле в самом главном прогресса не видит и не признает. Не заметив единственно важного Прогресса в прорыве от Ветхого Завета к Новому, наш век разменял великую идею Новизны на мелкие «улучшательства». Прогресс в технике войны, прогресс в эксплуатации земли и «человеческих ресурсов», улучшения в быту и в заботе о теле… «Да разве культурный прогресс ставит себе такие задачи, как уничтожение смерти? — Знаю, что не ставит, но ведь потому и его самого очень высоко ставить нельзя», — сказал в своём завещании Владимир Соловьёв[346].
Современный мир полагает, что в принципе всегда все было хорошо. В космическом хозяйстве — все в порядке, и только недостаточная просвещённость людей мешает всё подвести под ранжир «общечеловеческих ценностей». Главное же — что хотя никакого Творца и нет, но все же человек создан (космосом, не Богом!) для счастья как птица для полёта. И любая религия, любая философия и политика должны оправдать претензии человека на его право на счастье. Радикальные атеисты (экзистенциалисты), которые говорили, что в мире нет разума, и потому проблеск самосознания в человеке — это страшная и болезненная ошибка бессмысленного космоса, объявлены несовременными, равно как и христиане.
В мироздании царит улучшательская эволюция: уровень жизни должен расти не только в этой жизни, но и в будущей. Отсюда требование массового сознания к христианству: Утешьте нас, скажите, что мы можем жить по стандартам потребительского общества, можем ежедневно исповедовать практический материализм, а за это Иисус вместе с Буддой введут нас после расставания с телом в миры и более богатые и более красочные и счастливые. Позвольте без всякой иронии распевать песенку Бориса Гребенщикова: "Будда бродит по Голгофе и кричит: «Аллах акбар!». И прежде всего — избавьте нас от необходимости думать, выбирать, и вообще сознательно растить свою душу. Мы ничего не знаем о мире религий — и поэтому для нас все религии равны, и поэтому мы очень веротерпимы. Вы, богословы, не смущайте наш энтузиазм и позвольте нам считать себя христианами, несмотря на наш оккультизм. Не мешайте нам считать себя духовными («эзотерическими») христианами, при том, что Евангелие мы листали лишь однажды, а не исполняли никогда.
И вот здесь я могу сказать только одно: мы можем выбирать духовные пути, мы можем следовать или нет духовным законам. Но сами эти законы столь же независимы от нашего желания, как и законы астрономии. Вот я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло… Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твоё (Втор. 30, 15-19), — передаёт Моисей людям Закон Творца. Мы не можем предложить Богу маршруты, по которым нам хотелось бы идти. Он открыл для нас духовный путь, на котором можно найти Его, и предупредил о том, в каких случаях Царство Божие не наследуется людьми.
Вот в чем разница между апостолами и современными богостроителями: Апостолы знали, что весь мир лежит во зле (1 Ин. 5, 19) и потому радовались, что Господь открыл возможность для спасения по крайней мере некоторых (1 Кор. 9, 22). Современный мир убеждён в том, что все космические пути открыты и хороши, что в религиях нет ничего опасного, что все люди будут спасены, и потому воспринимают как скандал напоминание о евангельском свидетельстве о том, что пути людей необратимо разделятся.
В отличие от улучшательской идеологии современности, христианство — религия спасения. Спасают того, кому уже нельзя «помочь». Спасают там, где уже нельзя ограничиться «советами». Спасают не от недостатков. Спасают от смерти.
Христианство — это Новый Завет. Это значит, что прежний образ религиозности оказался недостаточен, оказался беспомощен. Это значит, что вне Нового Завета люди не смогли приблизиться к подлинному Богу — и потому Господь не усовершенствовал некую наличную философскую традицию, а пришёл Сам, и в Своей Крови, а не на папирусе, заключил с нами Завет Новый.
И даже более того: после того, как людям был дан Новый Завет, прежний Закон стал не просто чем-то устаревшим. Он стал мягко говоря, помехой. Это именно мягко говоря. А апостол Павел прямо сказал, чем стал прежний, иудейский Закон. Настолько прямо, что переводчики до сих пор не могут решиться перевести буквально это его высказывание. Берегитесь псов, берегитесь злых делателей, берегитесь обрезания… Я, из рода Израилева, колена Вениаминова, Еврей от Евреев, по учению фарисей, по правде законной — непорочный. Но что для меня было преимуществом, то ради Христа я почёл тщетою. Да и все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего. Для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа" (Флп. 3, 2-8). Сор в последней фразе — это skubala (skubalon) по-греческому оригиналу и stercus в древнейшем латинском переводе. Откройте словари и посмотрите значения этих слов. Значение «сор» там не встретить. Это — навоз, кал, испражнение, дерьмо.
Ещё прежде апостол Павел назвал дохристианские религиозные установления (даже не языческие, а собственные, еврейские, ветхозаветные!) «тщетой». Тщета по гречески — zumia: убыток, ущерб, вред. От этого «вреда» апостол Павел «отказался». Употреблённый им глагол — ezhmiwqhn — не просто отстранился, а убежал как от чего-то крайне опасного.
Итак, иудаизм уже не просто «тщета», то есть ненужная трата сил, но и вред и даже более того — дерьмо. Но если это о ветхозаветном Законе говорит Павел — то тем более таково отношение апостольского христианства к язычеству. Как бы ни было оно потенциально светло до Христа, теперь оно «сор и тщета».
Часто христиан называют жестокими людьми — за их свидетельство о том, что вне Христа нет спасения. Что ж, представьте, что включается служба оповещения гражданской обороны и объявляет: «Граждане, тревога! По нашему городу нанесён ракетно-ядерный удар. Через десять минут ракеты будут над нами. В вашем районе ближайшее убежище находится там-то… Кто успеет до него добежать — у того есть шанс спастись»… Скажите, кто жесток в этой ситуации: диктор гражданской обороны или тот, кто нанёс ядерный удар по городу?
Святитель Иоанн Златоуст однажды обратился с увещанием к родителям, которые возмущались проповедью монахов. Мол, подросшие дети, вместо того, чтобы помогать отцам в торговле или ремесле, собираются в храмы, слушают монахов и даже уходят в монастыри… Златоуст предлагает сравнение: если кто-то ночью поджёг ваш дом, и проходивший мимо человек вбегает в него, стучит во все двери, будит людей и понуждает их выбежать из огня — кого вы назовёте виновником ночного беспокойства? Поджигателя или спасателя? Так вот, если бы в наших городах, в ваших городах можно было бы защитить свою душу от огня грехов — не было бы нужды в монастырях. Не монахи подожгли грехами ваши города. И если они учат ваших детей защите от греха — в чем же их вина?
В мире и космосе разлита смерть. Мы сами ничего не сделали для её преодоления. Но нам дано лекарство от смерти, «лекарство бессмертия», противоядие. Вечный Бог стал человеком, чтобы привлечь нас к Себе и Собою защитить нас от последствий наших же беззаконий. Вот — Чаша с врачевством бессмертия. Вот — Чаша Жизни. Придите и вкусите… Жесток ли врач, уверяющий больных, что без принесённого им лекарства им не выжить? Жесток ли проповедник, говорящий, что вне Причастия человек не найдёт Жизни?…
И в этой ситуации совсем не очевидно, что разницей между христианством и язычеством можно пренебречь. Христианство говорит: пройди через боль покаяния и устремись к Богу. Язычество уверяет, что не надо ни того ни другого, а нужно лишь «расширить своё сознание». Для этой цели сгодятся и наркотики, и ЛСД и «ребефинг» — модная сегодня техника регулировки дыхания, при которой в мозгу, доведённом до кислородного голодания, возникают галлюцинаторные видения «райских планет» (иногда, напротив, этот же эффект даёт техника «гипервентиляции мозга»: чувство эйфории достигается через перенасыщение кислородом). А если и нужно встречаться с кем-либо, то отнюдь не с Богом, а просто кое с кем из космических жителей…
Человек может дышать Богом — и тогда он становится бессмертным. Но если человек замкнут в себе самом и в мире невечных творений — он умрёт. Человек, каким видит его Православие, похож на водолоза, который получает воздух по шлангу с корабля. И вот этот водолаз неосторожным движением защемил шланг и задыхается. Бесполезно ему сверху кричать, ругать или, напротив, ласково сообщать о том, что капитан не сердится на него за испорченное имущество. Нужно, чтобы кто-то другой прыгнул сверху и принёс новый шланг с живительным воздухом и дал вдохнуть неудачнику. И плач людей Ветхого Завета к Богу — о том, что нет между нами посредника (Иов. 9, 33). Некому донести до тонущего человека Горнее Дыхание.
Начало человеческой истории было опалено космической катастрофой. Через грех в мир вошла смерть. Можно сказать, что в мире взорвался Чернобыль. Суть не в том, что Бог злится на нас и наказывает поколение за поколением за проступок Адама. Просто мы сами сотворили смерть. Мы — виновники тому, что весь мир, весь космос, стал подчиняться законам распада и тления. Бог, напротив, ищет — как спасти нас от радиации смерти.
Внешне в Чернобыле все спокойно. Но человек, пьющий тамошнее молоко — пьёт смерть. Он дышит лесным воздухом — он вдыхает смерть. Он собирает грибы — он собирает смерть… Почему нельзя заниматься бегом в центре Москвы? — Потому что чем интенсивнее здесь дыхание, чем больше воздуха будет человек прогонять через свои лёгкие — тем больше грязи будет осаждаться в них.
Так и в мире после грехопадения: чем больше «космических энергий» человек пропустит через себя — тем больше продуктов распада будет оседать в его душе… Так все «космические откровения» и «экстрасенсорные пассы», все подключения к «энергии космоса» и к «неизведанным ресурсам человечества» чреваты энергиями разрушения… Язычество поэтому имеет в Библии ещё одно определение: рабство пустым и суетным стихиям мира. Мы, доколе были в детстве, были порабощены вещественным началам мира… Ныне же, познав Бога, или, лучше, получив познание от Бога, для чего возвращаетесь к немощным и бедным началам… хотите ещё снова поработитьсебя им (Гал. 4, 3-9). В греческом тексте «начала» — это “стихии”, то есть, на языке греческой мысли, те первоначала, из которых сложен космос. Стихии мира (см.: Кол. 2, 8 и Гал. 4, 3) — stoiceia tou kosmou. От сообщения с космическими стихиями надо уклоняться — ибо вы со Христом умерли для стихий мира (Кол. 2, 20).
Для уклонения от игры со «стихиями» (то есть религиозно понимаемыми «космическими энергиями») есть весьма основательная причина: они не вечны. Однажды созданные, разгоревшиеся стихии растают (2 Пет. 3, 12). Значит, душа, пропитанная их энергиями и принявшая их вместо силы Божией, сгорит вместе с ними. Для стяжания бессмертия души надо прорваться сквозь легионы космических «энергий» и причаститься Единому Бессмертному (см.: 1 Тим. 6, 16). Так что для того, чтобы избежать печального будущего, надо в настоящем строить свою религиозную жизнь не по влечениям космоса.
Вообще космос ни одной из своих частей не может дать бессмертие. Он может пониматься как бесконечный, как вечный в своей целостности. Но любая составная его часть вовлечена в кругооборот стихий, и потому то сочетание, которое составляет на данный момент эту конкретную часть «проявленного бытия», рано или поздно распадётся. Человек — очень быстро; камень — дольше; бог (Брама) ещё на некоторое время задержится в бытии, но затем также исчезнет в кругообороте элементов. Только если у человека есть над-космическая опора для бытия, то есть если у нас есть над-космическое происхождение от над-космического Существа, никак не затронутого потоком времени, у нас есть шанс на личное бессмертие. Если есть личный Бог, свободный от космоса, личный и трансцендентный по отношению к миру Бог, для которого космос есть Его свободное творение и потому космические циклы, свободно созданные Им, никак не подчиняют себе своего Творца, и если человек есть образ такого Бога — только тогда у человеческой личности есть защита от космического стирания граней, от уничтожения в космической стихийности.
Если же человек не дошёл до Бога, запутавшись в «небесах», «планах» и «астралах» — Бог не может передать ему Своё бессмертие.
С грехопадения первых людей в структуре мироздания произошла подвижка, которая перервала животворящую связь людей и Бога. В самой природе человека произошла мутация, сделавшая его неспособным к подлинному Богообщению. Даже в смерти праведник не соединялся с Богом. До Христа Царство Радости ещё не может вобрать в себя мир, и никто из мира не может вместить его в себя.
Вот что важно отметить для понимания христианства: фон, на котором оно зазвучало как «Радостная Весть», как Евангелие, был довольно мрачен. Ни для кого — никакой надежды. Мир отрезан от Жизни. Две виднейшие раввинистические школы античности — Гиллеля и Шамая — провели три года в диспуте на тему «не напрасно ли создан человек?». И пришли к общему выводу: лучше было бы человеку не появляться на свет[345].
Здесь настало время заметить исходную разницу между христианским мировосприятием и тем, которое владеет умами сегодня. Только христианство знает идею прогресса: было очень плохо, было «ветхо», и вот — забрезжила заря обновления всей твари. Мир рационализма, просветительства, мир позитивизма и гедонизма последних веков хоть и клянётся в верности идее прогресса, на самом деле в самом главном прогресса не видит и не признает. Не заметив единственно важного Прогресса в прорыве от Ветхого Завета к Новому, наш век разменял великую идею Новизны на мелкие «улучшательства». Прогресс в технике войны, прогресс в эксплуатации земли и «человеческих ресурсов», улучшения в быту и в заботе о теле… «Да разве культурный прогресс ставит себе такие задачи, как уничтожение смерти? — Знаю, что не ставит, но ведь потому и его самого очень высоко ставить нельзя», — сказал в своём завещании Владимир Соловьёв[346].
Современный мир полагает, что в принципе всегда все было хорошо. В космическом хозяйстве — все в порядке, и только недостаточная просвещённость людей мешает всё подвести под ранжир «общечеловеческих ценностей». Главное же — что хотя никакого Творца и нет, но все же человек создан (космосом, не Богом!) для счастья как птица для полёта. И любая религия, любая философия и политика должны оправдать претензии человека на его право на счастье. Радикальные атеисты (экзистенциалисты), которые говорили, что в мире нет разума, и потому проблеск самосознания в человеке — это страшная и болезненная ошибка бессмысленного космоса, объявлены несовременными, равно как и христиане.
В мироздании царит улучшательская эволюция: уровень жизни должен расти не только в этой жизни, но и в будущей. Отсюда требование массового сознания к христианству: Утешьте нас, скажите, что мы можем жить по стандартам потребительского общества, можем ежедневно исповедовать практический материализм, а за это Иисус вместе с Буддой введут нас после расставания с телом в миры и более богатые и более красочные и счастливые. Позвольте без всякой иронии распевать песенку Бориса Гребенщикова: "Будда бродит по Голгофе и кричит: «Аллах акбар!». И прежде всего — избавьте нас от необходимости думать, выбирать, и вообще сознательно растить свою душу. Мы ничего не знаем о мире религий — и поэтому для нас все религии равны, и поэтому мы очень веротерпимы. Вы, богословы, не смущайте наш энтузиазм и позвольте нам считать себя христианами, несмотря на наш оккультизм. Не мешайте нам считать себя духовными («эзотерическими») христианами, при том, что Евангелие мы листали лишь однажды, а не исполняли никогда.
И вот здесь я могу сказать только одно: мы можем выбирать духовные пути, мы можем следовать или нет духовным законам. Но сами эти законы столь же независимы от нашего желания, как и законы астрономии. Вот я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло… Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твоё (Втор. 30, 15-19), — передаёт Моисей людям Закон Творца. Мы не можем предложить Богу маршруты, по которым нам хотелось бы идти. Он открыл для нас духовный путь, на котором можно найти Его, и предупредил о том, в каких случаях Царство Божие не наследуется людьми.
Вот в чем разница между апостолами и современными богостроителями: Апостолы знали, что весь мир лежит во зле (1 Ин. 5, 19) и потому радовались, что Господь открыл возможность для спасения по крайней мере некоторых (1 Кор. 9, 22). Современный мир убеждён в том, что все космические пути открыты и хороши, что в религиях нет ничего опасного, что все люди будут спасены, и потому воспринимают как скандал напоминание о евангельском свидетельстве о том, что пути людей необратимо разделятся.
В отличие от улучшательской идеологии современности, христианство — религия спасения. Спасают того, кому уже нельзя «помочь». Спасают там, где уже нельзя ограничиться «советами». Спасают не от недостатков. Спасают от смерти.
Христианство — это Новый Завет. Это значит, что прежний образ религиозности оказался недостаточен, оказался беспомощен. Это значит, что вне Нового Завета люди не смогли приблизиться к подлинному Богу — и потому Господь не усовершенствовал некую наличную философскую традицию, а пришёл Сам, и в Своей Крови, а не на папирусе, заключил с нами Завет Новый.
И даже более того: после того, как людям был дан Новый Завет, прежний Закон стал не просто чем-то устаревшим. Он стал мягко говоря, помехой. Это именно мягко говоря. А апостол Павел прямо сказал, чем стал прежний, иудейский Закон. Настолько прямо, что переводчики до сих пор не могут решиться перевести буквально это его высказывание. Берегитесь псов, берегитесь злых делателей, берегитесь обрезания… Я, из рода Израилева, колена Вениаминова, Еврей от Евреев, по учению фарисей, по правде законной — непорочный. Но что для меня было преимуществом, то ради Христа я почёл тщетою. Да и все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего. Для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа" (Флп. 3, 2-8). Сор в последней фразе — это skubala (skubalon) по-греческому оригиналу и stercus в древнейшем латинском переводе. Откройте словари и посмотрите значения этих слов. Значение «сор» там не встретить. Это — навоз, кал, испражнение, дерьмо.
Ещё прежде апостол Павел назвал дохристианские религиозные установления (даже не языческие, а собственные, еврейские, ветхозаветные!) «тщетой». Тщета по гречески — zumia: убыток, ущерб, вред. От этого «вреда» апостол Павел «отказался». Употреблённый им глагол — ezhmiwqhn — не просто отстранился, а убежал как от чего-то крайне опасного.
Итак, иудаизм уже не просто «тщета», то есть ненужная трата сил, но и вред и даже более того — дерьмо. Но если это о ветхозаветном Законе говорит Павел — то тем более таково отношение апостольского христианства к язычеству. Как бы ни было оно потенциально светло до Христа, теперь оно «сор и тщета».
Часто христиан называют жестокими людьми — за их свидетельство о том, что вне Христа нет спасения. Что ж, представьте, что включается служба оповещения гражданской обороны и объявляет: «Граждане, тревога! По нашему городу нанесён ракетно-ядерный удар. Через десять минут ракеты будут над нами. В вашем районе ближайшее убежище находится там-то… Кто успеет до него добежать — у того есть шанс спастись»… Скажите, кто жесток в этой ситуации: диктор гражданской обороны или тот, кто нанёс ядерный удар по городу?
Святитель Иоанн Златоуст однажды обратился с увещанием к родителям, которые возмущались проповедью монахов. Мол, подросшие дети, вместо того, чтобы помогать отцам в торговле или ремесле, собираются в храмы, слушают монахов и даже уходят в монастыри… Златоуст предлагает сравнение: если кто-то ночью поджёг ваш дом, и проходивший мимо человек вбегает в него, стучит во все двери, будит людей и понуждает их выбежать из огня — кого вы назовёте виновником ночного беспокойства? Поджигателя или спасателя? Так вот, если бы в наших городах, в ваших городах можно было бы защитить свою душу от огня грехов — не было бы нужды в монастырях. Не монахи подожгли грехами ваши города. И если они учат ваших детей защите от греха — в чем же их вина?
В мире и космосе разлита смерть. Мы сами ничего не сделали для её преодоления. Но нам дано лекарство от смерти, «лекарство бессмертия», противоядие. Вечный Бог стал человеком, чтобы привлечь нас к Себе и Собою защитить нас от последствий наших же беззаконий. Вот — Чаша с врачевством бессмертия. Вот — Чаша Жизни. Придите и вкусите… Жесток ли врач, уверяющий больных, что без принесённого им лекарства им не выжить? Жесток ли проповедник, говорящий, что вне Причастия человек не найдёт Жизни?…
И в этой ситуации совсем не очевидно, что разницей между христианством и язычеством можно пренебречь. Христианство говорит: пройди через боль покаяния и устремись к Богу. Язычество уверяет, что не надо ни того ни другого, а нужно лишь «расширить своё сознание». Для этой цели сгодятся и наркотики, и ЛСД и «ребефинг» — модная сегодня техника регулировки дыхания, при которой в мозгу, доведённом до кислородного голодания, возникают галлюцинаторные видения «райских планет» (иногда, напротив, этот же эффект даёт техника «гипервентиляции мозга»: чувство эйфории достигается через перенасыщение кислородом). А если и нужно встречаться с кем-либо, то отнюдь не с Богом, а просто кое с кем из космических жителей…
БОГОСЛОВИЕ ЧЕРНОБЫЛЯ
Вновь вернёмся к Чернобылю. Люди, живущие вокруг него, не виновны в своей беде. И все же смерть поселилась в их домах. И вот приезжает врач и говорит: я смог найти лекарство от вашей болезни. Эти ампулы у меня; придите ко мне, и я бесплатно вам их дам.
Этот врач остановился в деревне Малая Ивановка. И жители Верхней Ивантеевки, узнав об этом, заявили громкий протест: мы не будем лечиться у этого врача, потому что он остановился не у нас, а у наших соседей. Сами не пойдём и детей наших не пустим… Да, Христос воплотился не в Калуге и не на берегах Инда. Но вопрос «спасутся ли индусы», не пришедшие ко Христу, оказывается столь же абстрактно-моралистическим, как и вопрос о том, спасутся ли «ивантеевцы», обиженные тем, что врач поселился не у них. Доктор ведь не по злобе так сделал и не по несправедливости. Он пришёл в зону смертельного поражения (хотя мог этого и не делать) и поселился там, где быстрее мог найти первых пациентов.
А у жителей хуторка в Новых Черёмушках ситуация оказалась ещё сложнее: они бы пошли к врачу за лекарством — но почтальоны до них не дошли, а радиосвязь не работала… Никто и не знал, что в этой глухомани ещё живут люди. Они будут болеть и преждевременно умрут. Виноват ли в этом доктор, приехавший в Малую Ивановку? Индусы слышали о Христе и не приняли его. Ацтеки многие века и не слышали о Нем. Виноват ли Христос, что каждую гору Он не сделал горой Преображения?
Ещё были люди, которые и услышали и даже сходили посмотреть на врача и его помощников, но так и не могли понять, зачем это надо. Почему все говорят об опасности? Вроде все как всегда. И солнце светит, и цветы растут. Разве что поросята иногда странные родятся — так для этого есть ветеринары, а нам-то зачем эти лекарства пить. Мы здоровы. Мы испокон веку сами себя лечили. И этот врач не лучше наших бабок. И ваш Иисус не лучше наших махатм…
Иные и готовы принять лекарство, но говорят: только лично из рук врача. Его помощникам мы не доверяем. Вот если бы он лично явился мне, скажем, сегодня после обеда — я с ним повечерял бы, а потом и лекарство, пожалуй, принял… В «Духовном луге» рассказывается о святом старце, который совершал Литургию с употреблением еретического Символа веры, но в сослужении Ангелов. Встретив возражение со стороны православного, старец спросил Ангелов — почему они сами не предупредили его об опасности. «Видишь ли, Бог так устроил, чтобы люди научались от людей же», — был ему ответ[347]. И вот эти человеческие руки, которыми написано слово Божие и которыми оно разносится между людьми — многим не нравятся. Брезгуют.
Ещё были люди, которые и услышали, и пришли, но не вняли предупреждениям врача. Скажем, оказалось, что лекарство нельзя запивать водкой. А эти пациенты вышли из больницы, и сразу повернули свои стопы в ближайший кабак: «Ну, что мужики, надо же исцеление отметить!… И за доктора выпить — святое дело!… И медсестричку не забыть!… И за тех, кто в море!». А в итоге изблевали из себя принятое лекарство. Врач виноват, что не бегал за каждым и не бил по рукам?
Обнаружились и такие люди, что причастились лекарству, и все правила его применения хранили. Но никак их нельзя было уговорить держаться подальше от эпицентра взрыва. Им все казалось, что там есть что-то более экзотическое и что вообще опасность радиации преувеличена. Они и в христианский храм ходили, и в Шамбалу каждый вечер через астрал летали. Христу они присвоили высокое звание в Космической Иерархии (полковника планетарного Логоса), но не считали зазорным общаться с лейтенантами («барабашками») и с генералами Фохатами.
Наконец, объявились и такие, которые слушали наставления врача с чрезвычайным благоговением и наизусть запомнили все его инструкции. Они назубок знают, как пользоваться лекарством, с чем оно несовместимо, а что, напротив, помогает его лучшему усвоению. Вот только само лекарство они так и не попробовали.
О последних двух группах стоит поговорить особо.
Почему нельзя совмещать служение Христу с «контактерством» и почитанием иных божеств?
С точки зрения языческой философии Божество, Абсолютная Реальность находится не просто вне человеческого познания. Она пребывает вне всякой связи с миром людей. От Абсолюта к миру людей идёт иерархия, лестница миров (эонов, эманаций, духов), и лишь те её низшие ступени, которые непосредственно соседствуют с нашим миром, могут быть доступны религиозному дерзновению людей. Божество непознаваемо и ненаходимо, а потому религиозный импульс следует направить на те инстанции, что ближе к Земле и доступнее — на мир богов.
Радость же Библии (как Ветхого, так и Нового Завета) состоит в том, что Абсолют, Источник всякого бытия Сам создал мир людей. Он не поручил это кому-то из подчинённых духов, но Сам открыл Свою любовь тем, что смирил Себя до создания нашего мира. Плотный круг «олимпийцев», кольцо божков и духов, которые во много слоёв пеленали сознание язычника, было разорвано простыми словами: В начале Бог создал небо и землю (Быт. 1, 1). Бог — совершенно иной, чем мир. Бог не есть космос. Бог не есть человек. Бог непознаваем и неизреченен. И все же именно Он создал наш мир и открыл Себя в нем. Высшее и Непостижимое Бытие, оказалось, любит нас, а мы — в ответ — можем любить именно Его (а не космического посредника) и можем обращаться к Нему как к Личности. Безликое Брахмо индийской философии обретает ясный личностный Лик в Библии. Человек получает право говорить Абсолюту — «Ты».
Христианство прекрасно знает и глубоко переживает Непостижимость Бога. "Никакая буддийская литература, никакой греческий неоплатонизм, никакая западная мистика, средневековая или новая, не может и сравниться с Ареопагитиками по интенсивности трансцендентных ощущений, — пишет А. Ф. Лосев. — Это не риторика, но это какая-то мистическая музыка, где уже не слышно отдельных слов, но только слышен прибой и отбой некоего необъятного моря трансцендентности… Во-первых, тут перед нами не столько философия и богословие, сколько гимны, воспевание. Ареопагит так и говорит вместо «богословствовать» — «петь гимны». Во-вторых, несомненно, это воспевание относится только к личности — правда, абсолютно-трансцендентной и ни с чем не сравнимой, но обязательно к личности. Вся эта необычайно напряжённая мистика гимнов возможна только перед каким-то лицом, перед Ликом, пусть неведомым и непостижимым, но обязательно Ликом, который может быть увиден глазами и почувствован сердцем, который может быть предметом человеческого общения и который может коснуться человеческой личности своим интимным и жгучим прикосновением. Вся эта апофатическая музыка есть как бы упоение благодатью, исходящей от этой неведомой, но интимно-близкой Личности, когда человек испытывает жажду вечно её воспевать и восхвалять, не будучи в состоянии насытить себя никакими гимнами и никакой молитвой. От буддийской жажды самоусыпления это отличается огромной потребностью достигнуть положительных основ бытия, положительных вплоть до того, чтобы общаться уже не со слепым становлением вещей, и даже не с самими вещами, живыми или мёртвыми, но только с личностью, которая ясно знает себя и знает иное и способна к разумной жизни и к человеческому общению. Такое сознание уже не имеет нужды в отвлечённой философии. Дедукция категорий для него очень маленькое и скучное дело. Обладая колоссальной мощью антиномико-синтетических устремлений, оно нисколько не интересуется самими категориями, а просто только воспевает высшее бытие со всеми его антиномиями и синтезами в такой непосредственной форме, как будто бы здесь и не было никаких антиномий. В неоплатонизме самое бытие, в котором фиксируются антиномии, гораздо холоднее и абстрактнее. У Ареопагита абсолютная самость, в которой фиксируются антиномии, настолько живая, личная, богато-жизненная, что сознание философа занято только тихим же живым общением с нею, так что только кто-то другой может со стороны наблюдать и систематически размещать все возникающие здесь антиномии, но самому философу этим некогда заниматься… Если бы мы стали искать, где же в истории философии то учение или система, которая вскрыла бы в отвлечённой мысли содержание ареопагитского апофатизма, то, пожалуй, мы не могли бы найти другого более значительного имени, чем Николай Кузанский. «Господь и Бог мой! Помоги Тебя ищущему. Я вижу Тебя в начале рая и — не знаю, что вижу, ибо я не вижу ничего видимого. Я знаю только одно: я знаю, что не знаю, что вижу и никогда не смогу узнать. Я не умею назвать Тебя, ибо не знаю, что ты Есть. И если скажет мне кто-либо: то или иное есть Твоё имя, то потому уже, что он даёт имя, я знаю уже, что это не Твоё имя. Ибо всякое обозначение того или иного смысла имён есть стена, выше которой я Тебя вижу. Если даёт кто-либо понятие, которым Ты можешь быть понят, я знаю, что это не есть понятие о Тебе, ибо всякое понятие находит свою границу в пределах ограды рая. И во всяком образе и сравнении, с помощью которого стали бы мыслить Тебя, я знаю, что это не есть соответствующий Тебе образ. Кто хочет приблизиться к Тебе, должен подняться над всеми понятиями, границами, и ограниченным. Следовательно, интеллект должен сделаться неведущим (ignorantem) и погрузиться во тьму, если хочет видеть Тебя. Но что же тогда есть Бог мой, это неведение интеллекта? Не просвещённое ли это неведение? Поэтому к Тебе, Боже мой, Который есть бесконечность, может лишь тот приблизиться, который знает, что не ведает Тебя» (О видении Бога. 13)"[348].
Этот врач остановился в деревне Малая Ивановка. И жители Верхней Ивантеевки, узнав об этом, заявили громкий протест: мы не будем лечиться у этого врача, потому что он остановился не у нас, а у наших соседей. Сами не пойдём и детей наших не пустим… Да, Христос воплотился не в Калуге и не на берегах Инда. Но вопрос «спасутся ли индусы», не пришедшие ко Христу, оказывается столь же абстрактно-моралистическим, как и вопрос о том, спасутся ли «ивантеевцы», обиженные тем, что врач поселился не у них. Доктор ведь не по злобе так сделал и не по несправедливости. Он пришёл в зону смертельного поражения (хотя мог этого и не делать) и поселился там, где быстрее мог найти первых пациентов.
А у жителей хуторка в Новых Черёмушках ситуация оказалась ещё сложнее: они бы пошли к врачу за лекарством — но почтальоны до них не дошли, а радиосвязь не работала… Никто и не знал, что в этой глухомани ещё живут люди. Они будут болеть и преждевременно умрут. Виноват ли в этом доктор, приехавший в Малую Ивановку? Индусы слышали о Христе и не приняли его. Ацтеки многие века и не слышали о Нем. Виноват ли Христос, что каждую гору Он не сделал горой Преображения?
Ещё были люди, которые и услышали и даже сходили посмотреть на врача и его помощников, но так и не могли понять, зачем это надо. Почему все говорят об опасности? Вроде все как всегда. И солнце светит, и цветы растут. Разве что поросята иногда странные родятся — так для этого есть ветеринары, а нам-то зачем эти лекарства пить. Мы здоровы. Мы испокон веку сами себя лечили. И этот врач не лучше наших бабок. И ваш Иисус не лучше наших махатм…
Иные и готовы принять лекарство, но говорят: только лично из рук врача. Его помощникам мы не доверяем. Вот если бы он лично явился мне, скажем, сегодня после обеда — я с ним повечерял бы, а потом и лекарство, пожалуй, принял… В «Духовном луге» рассказывается о святом старце, который совершал Литургию с употреблением еретического Символа веры, но в сослужении Ангелов. Встретив возражение со стороны православного, старец спросил Ангелов — почему они сами не предупредили его об опасности. «Видишь ли, Бог так устроил, чтобы люди научались от людей же», — был ему ответ[347]. И вот эти человеческие руки, которыми написано слово Божие и которыми оно разносится между людьми — многим не нравятся. Брезгуют.
Ещё были люди, которые и услышали, и пришли, но не вняли предупреждениям врача. Скажем, оказалось, что лекарство нельзя запивать водкой. А эти пациенты вышли из больницы, и сразу повернули свои стопы в ближайший кабак: «Ну, что мужики, надо же исцеление отметить!… И за доктора выпить — святое дело!… И медсестричку не забыть!… И за тех, кто в море!». А в итоге изблевали из себя принятое лекарство. Врач виноват, что не бегал за каждым и не бил по рукам?
Обнаружились и такие люди, что причастились лекарству, и все правила его применения хранили. Но никак их нельзя было уговорить держаться подальше от эпицентра взрыва. Им все казалось, что там есть что-то более экзотическое и что вообще опасность радиации преувеличена. Они и в христианский храм ходили, и в Шамбалу каждый вечер через астрал летали. Христу они присвоили высокое звание в Космической Иерархии (полковника планетарного Логоса), но не считали зазорным общаться с лейтенантами («барабашками») и с генералами Фохатами.
Наконец, объявились и такие, которые слушали наставления врача с чрезвычайным благоговением и наизусть запомнили все его инструкции. Они назубок знают, как пользоваться лекарством, с чем оно несовместимо, а что, напротив, помогает его лучшему усвоению. Вот только само лекарство они так и не попробовали.
О последних двух группах стоит поговорить особо.
Почему нельзя совмещать служение Христу с «контактерством» и почитанием иных божеств?
С точки зрения языческой философии Божество, Абсолютная Реальность находится не просто вне человеческого познания. Она пребывает вне всякой связи с миром людей. От Абсолюта к миру людей идёт иерархия, лестница миров (эонов, эманаций, духов), и лишь те её низшие ступени, которые непосредственно соседствуют с нашим миром, могут быть доступны религиозному дерзновению людей. Божество непознаваемо и ненаходимо, а потому религиозный импульс следует направить на те инстанции, что ближе к Земле и доступнее — на мир богов.
Радость же Библии (как Ветхого, так и Нового Завета) состоит в том, что Абсолют, Источник всякого бытия Сам создал мир людей. Он не поручил это кому-то из подчинённых духов, но Сам открыл Свою любовь тем, что смирил Себя до создания нашего мира. Плотный круг «олимпийцев», кольцо божков и духов, которые во много слоёв пеленали сознание язычника, было разорвано простыми словами: В начале Бог создал небо и землю (Быт. 1, 1). Бог — совершенно иной, чем мир. Бог не есть космос. Бог не есть человек. Бог непознаваем и неизреченен. И все же именно Он создал наш мир и открыл Себя в нем. Высшее и Непостижимое Бытие, оказалось, любит нас, а мы — в ответ — можем любить именно Его (а не космического посредника) и можем обращаться к Нему как к Личности. Безликое Брахмо индийской философии обретает ясный личностный Лик в Библии. Человек получает право говорить Абсолюту — «Ты».
Христианство прекрасно знает и глубоко переживает Непостижимость Бога. "Никакая буддийская литература, никакой греческий неоплатонизм, никакая западная мистика, средневековая или новая, не может и сравниться с Ареопагитиками по интенсивности трансцендентных ощущений, — пишет А. Ф. Лосев. — Это не риторика, но это какая-то мистическая музыка, где уже не слышно отдельных слов, но только слышен прибой и отбой некоего необъятного моря трансцендентности… Во-первых, тут перед нами не столько философия и богословие, сколько гимны, воспевание. Ареопагит так и говорит вместо «богословствовать» — «петь гимны». Во-вторых, несомненно, это воспевание относится только к личности — правда, абсолютно-трансцендентной и ни с чем не сравнимой, но обязательно к личности. Вся эта необычайно напряжённая мистика гимнов возможна только перед каким-то лицом, перед Ликом, пусть неведомым и непостижимым, но обязательно Ликом, который может быть увиден глазами и почувствован сердцем, который может быть предметом человеческого общения и который может коснуться человеческой личности своим интимным и жгучим прикосновением. Вся эта апофатическая музыка есть как бы упоение благодатью, исходящей от этой неведомой, но интимно-близкой Личности, когда человек испытывает жажду вечно её воспевать и восхвалять, не будучи в состоянии насытить себя никакими гимнами и никакой молитвой. От буддийской жажды самоусыпления это отличается огромной потребностью достигнуть положительных основ бытия, положительных вплоть до того, чтобы общаться уже не со слепым становлением вещей, и даже не с самими вещами, живыми или мёртвыми, но только с личностью, которая ясно знает себя и знает иное и способна к разумной жизни и к человеческому общению. Такое сознание уже не имеет нужды в отвлечённой философии. Дедукция категорий для него очень маленькое и скучное дело. Обладая колоссальной мощью антиномико-синтетических устремлений, оно нисколько не интересуется самими категориями, а просто только воспевает высшее бытие со всеми его антиномиями и синтезами в такой непосредственной форме, как будто бы здесь и не было никаких антиномий. В неоплатонизме самое бытие, в котором фиксируются антиномии, гораздо холоднее и абстрактнее. У Ареопагита абсолютная самость, в которой фиксируются антиномии, настолько живая, личная, богато-жизненная, что сознание философа занято только тихим же живым общением с нею, так что только кто-то другой может со стороны наблюдать и систематически размещать все возникающие здесь антиномии, но самому философу этим некогда заниматься… Если бы мы стали искать, где же в истории философии то учение или система, которая вскрыла бы в отвлечённой мысли содержание ареопагитского апофатизма, то, пожалуй, мы не могли бы найти другого более значительного имени, чем Николай Кузанский. «Господь и Бог мой! Помоги Тебя ищущему. Я вижу Тебя в начале рая и — не знаю, что вижу, ибо я не вижу ничего видимого. Я знаю только одно: я знаю, что не знаю, что вижу и никогда не смогу узнать. Я не умею назвать Тебя, ибо не знаю, что ты Есть. И если скажет мне кто-либо: то или иное есть Твоё имя, то потому уже, что он даёт имя, я знаю уже, что это не Твоё имя. Ибо всякое обозначение того или иного смысла имён есть стена, выше которой я Тебя вижу. Если даёт кто-либо понятие, которым Ты можешь быть понят, я знаю, что это не есть понятие о Тебе, ибо всякое понятие находит свою границу в пределах ограды рая. И во всяком образе и сравнении, с помощью которого стали бы мыслить Тебя, я знаю, что это не есть соответствующий Тебе образ. Кто хочет приблизиться к Тебе, должен подняться над всеми понятиями, границами, и ограниченным. Следовательно, интеллект должен сделаться неведущим (ignorantem) и погрузиться во тьму, если хочет видеть Тебя. Но что же тогда есть Бог мой, это неведение интеллекта? Не просвещённое ли это неведение? Поэтому к Тебе, Боже мой, Который есть бесконечность, может лишь тот приблизиться, который знает, что не ведает Тебя» (О видении Бога. 13)"[348].