Курков Андрей. Закон улитки

   В пивной не было окон. Горели желтые лампочки под темным потолком и совершенно чужеродной смотрелась зеленая неоновая надпись над барной стойкой: «Хайнекен». «Какой, к черту, «Хайнекен?» – подумал с ухмылкой Виктор. – Это все свое, родное, отечественное, дешевое. И пиво, и вино, и водка, которую некоторые посетители по старой советской традиции старались незаметно доливать в бокалы с пивом – для укрепления эффекта. Эффект действительно был крепким. В углу пивной уже спал, похрапывая, помятого и одновременно интеллигентного вида мужчина. К нему подошел другой, наклонился. Виктор заинтересованно наблюдал, думая, что сейчас спящего будут выносить или что-то подобное. Но все оказалось проще – у спавшего на руке были часы, а тот, кто подошел к нему, просто хотел узнать время. Он приподнял безвольную левую руку, сдвинул рукав пиджака с запястья и, изучив расположение стрелок на часах, опустил руку на место.
   На третий стакан вина Виктору не хватило денег. Он поднялся по крутым ступенькам пивной и огляделся по сторонам. Улица окутывалась вечерними огнями, нежный свет витрин выливался на тротуары. Если сейчас повернуть налево и пройти метров триста – он выйдет на набережную Днепра, и тогда речной прохладный воздух приободрит его.
   Около часа он не спеша брел по набережной в сторону метромоста. Мимо проносились машины. А Виктор шел и думал о себе, о своем возвращении. Тот факт, что его место в его собственной квартире было занято, воспринимался спокойно. Просто его дом уже не был его домом. Там возник какой-то другой мир, и возможно, он не имел права вмешиваться в жизнь этого мира. Только Сонька сейчас казалась ему ближе, чем тогда, перед отъездом. Только она как бы и оставалась ничейной, то есть такой же ничейной, каким был он сам. Это роднило, но еще больше роднило прошлое. Роднил покойный Миша-непингвин, лицо которого уже стерлось из памяти Виктора. Но по-другому Виктор его помнил. Даже голос его помнил. И Сонька – это все, что он оставил миру на память о себе. Да и не миру он ее оставил, а ему, Виктору…
   Дойдя до моста, Виктор сел в метро и приехал на «Лево-бережную». Теперь ноги его вели прямо в казино «Джэфф».
   Здесь ничего не изменилось. Лиц он не помнил, а расположение гостиничного фойе, проход за тяжелые занавеси, кабинка обмена жетонов – все было таким же. Охраннику на входе в зал Виктор молча сунул пару жетонов, заранее вытащенных из кулька в кармане.
   Остановился у ближайшей рулетки, сделал свои ставки, посмотрел на трех выпивших ребят, которые тоже разложили жетоны по нумерованным квадратикам стола. Запрыгал шарик по кругу. Молодой крупье, лениво прищурившись, следил за ним. Для него игра была неинтересной – всем своим видом он словно показывал: «Еще не вечер! Погодите. Вот часика через три начнется настоящая игра!»
   Виктор тоже следил за шариком, и тоже лениво. Однако шарик остановился на «десятке», и Виктор понял, что его жетоны сейчас перейдут в собственность стола. Удивленный, он снова достал жетоны и сделал несколько ставок. И снова проиграл. Это его протрезвило. Ребята рядом тоже проигрывали, но совершенно спокойно, словно именно с этой целью сюда и пришли. А зачем сюда пришел он? Потому что здесь он провел свои последние дни и ночи в Киеве. Но тогда он праздновал будущую смерть и поэтому выигрывал, а сейчас? Смерть вроде бы осталась в другой, прошлой, жизни. Там же, видимо, осталась и его удача.
   Виктор сыграл еще несколько раз и опять безуспешно. Даже один из парней, и тот вдруг выиграл десяток жетонов, а жетоны Виктора крупье рутинно захватывал своей лопаточкой и ссыпал в дырку, в бездну, куда уходило все проигранное. Тот, кому все это сверху падало, должен был богатеть регулярно, с каждой игрой.
   Нет, хватит, подумал Виктор и остановил свою руку, уже забравшуюся в карман, к кульку с жетонами. Он сделал шаг назад. Последил минут десять за игрой ребят. Пришла официантка с подносом – бесплатное шампанское должно было скрасить огорчение от постоянной непрухи. Виктор выпил шампанского и подошел к будочке обмена жетонов.
   Сначала заглянул в окошечко, убедился, что там кто-то есть.
   – Жетоны обратно поменяете? – спросил он.
   – Выиграли? – донеслось в ответ.
   – Ага, – Виктор выложил пригоршню разноцветных кружков и ладонью продвинул жетоны в окошко. – Это еще не все!
   – Повезло! – произнес парень-меняла, но в его голосе возникло напряжение.
   – Десять процентов тебе, – сказал Виктор, наклонившись и пристально уставившись в глаза парню.
   Парень кивнул, и тогда Виктор выгреб из кармана все жетоны.
   – Многовато, – негромко проговорил парень.
   – Ты посчитай, а там посмотрим…
   Виктор выпрямился. Слышал, как вздыхал в кабине парень, подсчитывая и сортируя жетоны по цвету.
   – Тут на восемьсот долларов, – прозвучал голос парня.
   Виктор улыбнулся. По его подсчетам парень ошибся раза в три, но спорить с ним он не собирался.
   – Ну ладно, давай хоть восемьсот…
   Уже в фойе, зайдя в туалет и закрывшись в кабинке, Виктор пересчитал зеленые банкноты и убедился, что из обещанных восьмисот меняла дал ему семьсот шестьдесят, но и это не вызвало у него никакого протеста. Он все равно считал себя победителем – ведь он поменял игрушечные деньги на настоящие, а не наоборот.
   Единственное, что немного угнетало, – так это результат сегодняшней игры. Было ясно, что удача закончилась. Это, конечно, не окончательный приговор. Можно попробовать обжаловать его у судьбы. Только вот как проверить? В казино он больше не пойдет. Два раза в жизни – вполне достаточно. Первый раз и последний.

4

   Видно, даже в полумраке вечернего города на лице у Виктора читалось, что в кармане у него почти восемь сотен баксов. По крайней мере, пока шел он по Крещатику, шел прямо, не уворачиваясь от встречных прохожих, а заставляя их обходить себя, пока шел он так, два раза окликали его разбитные девчонки, одетые излишне легко даже для нежной прохлады летнего вечера. А потом, минут через пять возле кафе «Грот» еще одна, третья, с мальчишеской стрижкой и поднятыми на лоб большими солнцезащитными очками, сказала ему в упор: «Не спеши так, меня не заметишь!» И он остановился удивленно, заметил ее, миниатюрную, во всем мини.
   – Ну? – сказал он, а она широко улыбнулась и опустила на носик огромные, как теперь казалось, очки, спрятавшись за их темными стеклами не просто глазами, а почти всем лицом. Только улыбка осталась под очками.
   – У тебя есть куда идти? – спросил вдруг Виктор, не дождавшись ответа на свое неконкретное «ну?». И действительно, на такое «ну?» и отвечать как-то стыдно.
   – Есть куда, – кивнула девчонка. – Пошли!
   – Подожди, – Виктор поднял руку к своему лицу, дотронулся указательным пальцем до нижней губы и задумчиво продолжил: – А какая программа? И сколько стоит?
   – У тебя хватит, – девчонка опять подняла очки. – Засунь обратно, а то потеряешь…
   И она нагнулась вперед, ее тонкая рука дотянулась до левого кармана куртки, выхватила выглядывавшую оттуда зеленую сотню, помахала ею перед лицом Виктора, потом свернула банкноту пополам и засунула ее обратно в левый карман.
   – Понтуешься? – спросила она.
   – Нет, я по жизни рассеянный. Тебя как звать?
   – Светик, а тебя?
   – Витя…
   – Ну что, Витек, вперед!
   Они поднялись к кинотеатру «Дружба». Дальше Света вела Виктора вверх по Лютеранской в сторону Печерска. Виктор, шедший на полшага позади Светы, то смотрел по сторонам, то рассматривал девчонку. Она то и дело оборачивалась, проверяя: не потерялся ли он.
   – А ты вообще-то чем занимаешься? – спросила она, обернувшись в очередной раз. Спросила лениво, без любопытства.
   – Я? – Виктор вздохнул, задумавшись. Вдруг нужное слово само выскочило из его рта. – Я – полярник…
   – Полярник? – удивилась Света. – Че? Сидел, что ли?
   – Зимовал… Или, если точнее – летовал.
   – На льдине?
   – Почти. В Антарктиде, в экспедиции. Знаешь, у Украины есть там дача, «Фарадей» называется. Я там за защиту прав пингвинов отвечал.
   – Дача? В Антарктиде?! Ты гонишь! – засмеялась девчонка.
   – Во-первых, я не люблю жаргон, а во-вторых, я не гоню! Я действительно только что оттуда.
   Света вдруг остановилась, ее круглые глазки загорелись.
   – Ну что, полярник, пришли!
   Виктор осмотрелся и увидел, что остановились они перед открытыми настежь воротами детского садика. Свет уличных фонарей из последних сил подсвечивал песочницы и качели. В окнах двухэтажного здания свет не горел. Виктор перевел взгляд на Свету, потом еще разок покосился на деревянные навесы возле детских площадок. В его голову закралось подозрение, что Света собирается «угостить» его подростковой романтикой улицы. А ему этого не хотелось. Открытого пространства, будь то Антарктида или центр Киева, он не любил. Особенно когда над этим пространством сгущалась темнота.
   – Ну и что дальше? – спросил Виктор, и в голосе его прозвучало легкое раздражение. – Что мы будем здесь делать?
   – Не бойся, Витек, – защебетала Света. – У меня есть волшебный ключик!
   И она зашагала легкой походкой к боковой двери здания детского садика. Ловко открыла дверь и, призывающе махнув рукой, нырнула в темноту. Виктор вошел за ней следом.
   Внутри было удивительно тихо, и тишина эта показалась Виктору тревожной.
   – Не бойся, здесь никого! – сказала девушка почему-то шепотом и снова махнула рукой, показывая дорогу.
   Они поднялись на второй этаж, прошли по широкому коридору, слушая, как поскрипывает под ногами паркет. Потом Света открыла дверь и они зашли в какое-то помещение. Глазам Виктора, уже успевшим привыкнуть к полумраку, открылась спальная комната с двумя десятками по-военному застеленных детских кроваток. Взбитые «треуголки» подушек стояли в ряд и тут же напомнили Виктору о пионерских лагерях своего советского детства.
   – Что стоишь? – спросила Света. – Надо обустраиваться, иначе будет неудобно!
   И она стала сдвигать кроватки вплотную друг к другу. Ход ее мысли был понятен. Если составить пять таких кроваток в сплошной ряд, то выйдет из них одна нормальная двуспальная кровать, которую и создавала сейчас Света.
   Закончив, она обернулась.
   – Эй, полярник, давай раздевайся, а то замерзнешь!
   Виктору вдруг стало неловко. Он снова осмотрелся по сторонам, прислушался к тишине, посмотрел на не задействованные Светой детские кроватки, аккуратным геометрическим строем стоявшие слева.
   – А здесь что, до сих пор детский сад? – спросил он и оглянулся на Свету.
   Она стояла уже в одних трусиках.
   – С восьми утра до шести вечера – да, – сказала она.
   – А с шести вечера до восьми утра?
   – Ты чего, Витек? – удивление в ее голосе смешалось с нотками раздражения. – Тебя что-то волнует?
   – Да нет, – Виктор взял себя в руки, выбросил все мысли из головы и быстро разделся.
   Они уже лежали на «поперечной» кровати, и Виктор вдыхал аромат каких-то духов, когда Света наконец прикоснулась к его груди рукой, повернулась на бок и прошептала: «Не бойся, это не бордель! И кстати, утром и днем я здесь тоже работаю…»
   – Кем? – Виктор повернулся к ней и дотронулся пальцем до ее губ.
   – Ну не воспитательницей, конечно, – ответила она и поцеловала его палец. – Я с детьми песни разучиваю. На пианино им мазурки и польки играю, а они себе танцуют, как ни в чем не бывало. Просто позавидовать можно!
   – И тебе что, зарплату здесь платят?
   – Да, пятнадцать баксов в месяц в родной валюте… Но ведь родину любят не за баксы?
   – Какую родину? – не понял Виктор.
   Света обняла его, прижала к себе.
   – Мою родину, этот вот садик! Я здесь пять лет своей жизни провела, сначала в яслях, потом уже в разных группах. Меня сюда родители в восемь утра сбрасывали, а в шесть вечера забирали.
   – Зачем тебе это? – удивился Виктор. – Ты же, наверно, и так неплохо зарабатываешь!
   – Да пошел ты! – рассердилась вдруг Света. – Ты мне еще ни копейки не заплатил, а уже мои деньги считаешь! А ну быстро за работу!
   Она захохотала, развернула Виктора так, что он оказался на спине, а сама забралась ему на живот, наклонилась, поцеловала в губы.
   – Ты болтун, а не полярник! – сказала почти ласково.
   – Нет. Я просто долго рот закрытым держал!
   Эхо поскрипывания кроватных сеток откатывалось от стенок просторной детской спальни. Виктору вдруг очень понравилась миниатюрность Светы. Он легко ее перекатывал через себя на другую сторону и там снова прижимал к себе, прижимался к ней, искал ее глаза, ее губы. Это продолжалось долго, пока вдруг откуда-то из темноты не донесся далекий телефонный звонок. Прозвенел раза три и затих. Но поднявший голову Виктор так и застыл, прислушиваясь.
   – Не бойся, это у директрисы телефон… Ошибся, видно, кто-то… Есть хочешь?
   Удивленный вопросом, Виктор расслабился, снова лег, опустил голову на подушку, повернулся лицом к девушке.
   – А что у тебя сегодня в меню?
   – А меню с тысяча девятьсот семьдесят третьего года здесь не менялось. Манная каша с пятном масла и клубничного джема посередине. Жадные выедают середину и пьют компот, а умные все это размешивают и съедают целую тарелку…
   – А что! Было бы неплохо! – усмехнулся Виктор.
   – Почему «было бы»? – обиделась Света. – Ты что, мне не веришь? А ну подъем! Умывальник в коридоре направо, горшки там же!
   Одевшись, они прошли в другое крыло здания, и там, в неосвещенной детсадовской кухне, Света «вслепую» сварила манную кашу. Только когда она открывала холодильник, чтобы взять молока, на пол упал желтый домашний свет. И голубоватые огоньки горящей газовой комфорки тоже создавали видимость уюта. Но потом, когда в детской столовой, скрючившись в три погибели, Виктор сидел за столиком и уже ел алюминиевой ложкой настоящую манку с клубничным джемом, ощущения уюта больше не было. Напротив сидела Света, которая, благодаря своей миниатюрности, чувствовала себя за столиком вполне удобно. И Виктор, усмехнувшись, не смог смолчать.
   – Ты что, специально не выросла? Чтобы в детсадике остаться?
   – Ну да! – весело ответила она. – На детей не обижаются – это раз! Им многое прощают – это два! И в-третьих – их тоже стараются не обижать, а даже наоборот – балуют! Понял?
   – Чем же мне тебя побаловать? – спросил Виктор.
   – Нет, это я тебя сейчас балую, потому что ты какой-то отмороженный, то есть полярник. Вот, видишь, кашей балую! А от тебя мне много не надо – пятьдесят баксов вполне хватит!
   – А это не много? – смеясь поинтересовался Виктор.
   – Старик, у меня система скидок для полярников не предусмотрена… Но если ты будешь настаивать – я что-нибудь придумаю!
   – Нет, настаивать не буду! Я это так, пошутил…
   Проснулся Виктор на тех же кроватках. Где-то на полу зазвенел будильник. В открывшиеся глаза тут же ударил солнечный луч, и Виктор зажмурился, отвернулся. Обшарил, нагнувшись, глазами пол и понял, что будильник ночевал в Светиной сумочке. Сама Света еще спала, уткнувшись чуть вздернутым носиком в подушку.
   Виктор поднялся, открыл сумочку, вытащил оттуда маленький будильник и отключил его. Когда засовывал его обратно, обратил внимание на лежавшие в сумочке ключи от машины и какое-то удостоверение. Оглянулся на все еще спящую Свету, потом раскрыл удостоверение.
   Удостоверение оказалось студенческим билетом Светланы Алехиной, студентки третьего курса Колледжа международного бизнеса.
   «Третий курс?» – удивился Виктор, еще раз оглянувшись на спящую Свету.
   На фотокарточке, вклеенной в студбилет, Света Алехина выглядела насупленной и недовольной девочкой-подростком.
   Озадаченный, Виктор сунул студенческий билет обратно в сумочку, поднялся и подошел к окну. Потянулся, окидывая непривычно бодрым взглядом двор детского садика, и тут же отпрянул назад к кроватям, заметив, как в этот двор, оживленно беседуя, заходят две пожилые женщины.
   Подскочил к Свете, наклонился, дотронулся до плеча.
   – Светик! Вставай! Сюда люди идут!
   Света лениво открыла глаза.
   – А будильник еще не звонил?
   – Звонил, минут пятнадцать назад.
   – Что?! – Света вскочила, быстро оделась, оглянулась на Виктора. – Ну что стоишь! Давай быстро кровати расставлять!
   И под ее чутким руководством они растащили большую двуспальную кровать на пять детских, подровняли их. Потом Света на скорую руку застелила кроватки. Виктор только отметил, что кровати «нетронутого» ряда были застелены аккуратнее.
   На улицу они вышмыгнули через какие-то неприметные двери с другой стороны. В дверях столкнулись с двумя крепкими ребятами, заносившими в здание большие картонные коробки. Света чирикнула им: «Привет!» и проскочила вперед. Виктор пропустил их внутрь, догнал Свету. Спросил: «Кто это?» – «Да тут одна фирма подвал под склад арендует. Компьютерами торгуют!» – объяснила Света. Потом посмотрела на часы, повернула свое еще не проспавшееся личико к Виктору – в глазах легкое сонное сожаление, словно предваряющее слова вынужденного прощания.
   – Витек, а где мои честно заработанные? – спросила Света.
   Виктор послушно достал из кармана купюры, нашел зеленый полтинник и протянул ей.
   – Извини, мне надо бежать, – сказала она уже теплее. – Если нагнешься – поцелую!
   Виктор нагнулся к ней, маленькой, милой, миниатюрной. Она поцеловала его в губы.
   – Может, еще встретимся? – спросил Виктор.
   – Дай телефончик – позвоню! – предложила Света.
   Виктор чуть было не назвал свой номер телефона, но тут же осекся. Теперь это был телефон Нины, Сони и какого-то сторожа, похожего на милиционера.
   – Нет у меня телефона… Пока…
   – Что ж ты так слабо! – удивилась Света. – Пока свои полярные деньги на девочек полностью не угрохал – купи мобильник!
   – А у тебя есть телефон?
   Света вздохнула.
   – Есть, только возле него мама спит и она не любит, когда ее будят…
   – Ладно, – сказал Виктор. – Я тебя и сам найду!
   – Попробуй! – улыбнулась Света. – Найдешь – поцелую!..
   Они дошли до Шелковичной. Света выскочила на дорогу, махнула рукой – и тут же какой-то частник, сделав резкий крен в сторону тротуара, остановился возле нее. Света, договорившись с водителем, махнула Виктору ручкой, села в машину и уехала.
   Виктор, проводив машину взглядом, вздохнул и побрел по улице дальше. Свернул на Лютеранскую и спустился вниз, на Крещатик.

5

   В только что открывшемся подвальчике-кафе «Старокиевское» царствовала приятная прохлада. Хозяйка большой венгерской кофеварки зевала, выставляя на прилавок вчерашние пирожные.
   Кофе она сварила совсем дрянной. Зато сахара положила больше, чем надо. Хорошо еще, что не размешала.
   Виктор все еще пребывал в плену ощущений прошедшей ночи. Думал о Светке, о ее странной и такой естественной детскости. Вот только студенческий билет как-то совсем сюда, в эту прошедшую ночь, не вязался. Словно это была обычная подделка для покупки льготных проездных билетов. Собственно, такое вполне возможно. Ведь на Петровке можно было без проблем купить бланк любого удостоверения – хоть МВД, хоть СБУ. Оставалось только вклеить фотографию и влепить какую-нибудь печать. А после этого – что хочешь, то и делай. В пределах разумного, конечно.
   Виктор отпил глоток кофе, и странно, что никакой обычной кофейной горечи на языке не осталось. Вместо вкуса кофе вынырнул внезапно вкус ночной манной каши с клубничным джемом, вкус детства.
   Прошедшая ночь не отпускала Виктора. Первый раз в своей жизни он как-то слишком легко и естественно «купил» ночь счастья и страсти. И никаких неприятных ощущений, никаких совестливых мыслей. Не стыдно, не больно, не обидно. Что там Брониковской говорил? Придет возраст, когда бесплатно уже не дают, а платить еще стыдно? Виктор грустно усмехнулся. Брониковский, пожалуй, был не прав. Да и не было у Виктора ощущения, что он заплатил. Да, он отдал полста баксов этой милой девчонке, просто взял и подарил в благодарность за чудные мгновения. Или это ее надо благодарить за ту легкость, с которой он расстался с зеленой купюрой. Ведь действительно, все произошло так легко, по-домашнему, словно они были уже знакомы и просто состоялось очередное романтическое свидание в детском саду, где, видимо, происходит в отсутствие детей много чего странного и романтического, где в подвале торгуют компьютерами, ночью варят манную кашу. Там наверняка и на чердаке что-то происходит. Невидимое, неслышимое, незаметное. Радостная загадочность жизни. Почему-то до Антарктиды эта загадочность отсутствовала. Может, потому что Виктор был отделен, отрезан от нее своей замкнутой и вполне полноценной жизнью члена уже рассыпавшейся семьи. В той жизни у него были обязанности – он кормил пингвина Мишу, создавал печальные «крестики», перечитывал их и иногда сам пускал скудную слезу по будущим покойникам. Он думал о Соне, он обеспечивал Нину деньгами и самоощущением домохозяйки и жены. У него были ключи от собственного маленького мира. Это теперь на дверях в его старый мир появился новый замок и он стал беженцем. И на бегу вчера вечером его остановили и предложили немного счастья. И – главное – не обманули. Счастье до сих пор ощущалось во всем его теле. Счастье растягивалось, как жевательная резинка, хотя вкус его, как вкус манной каши с клубничным джемом, уже «смылся» с языка, перешел в иное чувственное пространство, в отдельную ячейку памяти, где хранятся другие прошлые вкусовые ощущения, где в конце концов все смешивается, чтобы потом внезапно, из-за сумбурной ассоциации или мысли, вынырнуть вдруг и напомнить о себе, о том счастливом моменте, канувшем в прошлое.
   И снова в мыслях всплыл детский садик, только уже другой. Такой же двухэтажный, с такими же песочницами и качелями, но уже с детьми, среди которых и он сам с высоко подрезанной челкой русых волос, в коричневых шортиках и в синем свитерке. Обед, манная каша с клубничным джемом и тающим сверху маленьким айсбергом масла. Потом – тихий час. После тихого часа – разучивание песенки про зайчика.
   Интересно, что сейчас делает Соня, озабоченно подумал Виктор. Она ведь никогда не ходила в детский садик, она не играла с другими детьми. У нее какое-то совершенно другое детство…
   Виктор вышел из кафе, нашел глазами уличный телефон. Подошел и позвонил себе домой.
   Длинные гудки вызвали в нем напряжение. А вдруг трубку снимет Нина? О чем с ней говорить? Наверно, можно было бы спросить: «Как дела? Что нового?»
   К счастью, трубку подняла Соня. Радостным звонким голоском сообщила, что Нина куда-то ушла, а дядя Коля не ночевал дома и не звонил, и кошку она выпустила на улицу погулять, и что она, хоть и царапается, но очень умная – сама уходит погулять, а потом сама приходит и скребет когтями по двери, пока ей не откроют.
   Рассказав все последние новости, Соня вдруг спросила: «А ты когда домой придешь?»
   Виктор растерялся, замешкался с ответом.
   – Не знаю, – сказал он. – Может, через пару дней…
   – А ты приходи, когда никого не будет! – предложила Соня. – Я тебе яичницу сжарю! Я уже умею – тетя Нина уезжала на два дня, а мне только яйца оставляла и булочку. И я сама себе яичницу жарила, я уже большая!.. А ты Мишу видел?
   – Нет еще, – ответил Виктор. – Я сегодня к нему поеду…
   – Ты ему привет передай и скажи – пускай возвращается. Тут без него скучно…
   – Скажу, – пообещал Виктор. – И в гости к тебе приду, когда никого не будет!
   – И звони чаще! – попросила Соня.
   – Хорошо, я тебе завтра утром позвоню!
   Опустив трубку, Виктор взгрустнул. Ему захотелось назад, в прошлое, в свою тогдашнюю жизнь. Проще говоря, захотелось домой, только чтоб все было спокойнее и стабильнее. Чтоб больше никаких «крестиков» и похорон с пингвином. Или, по крайней мере, никаких похорон, а только «крестики». Но в прошлое можно было только окунуться мыслями и воспоминаниями. А теперь надо было собраться, вдохнуть побольше воздуха, осмотреться и понять: где он, где Миша? Что из прошлого перешло в сегодняшний день и как ему, Виктору, к этому сегодняшнему дню приспособиться, прислониться, прижиться? Что ему потом, когда он отдаст все долги, делать? Да и долгов-то – мелочь! Поездка в Москву к жене, а точнее – к вдове банкира Брониковского. Но главный долг – перед Мишей. Его отдать будет сложнее, но он постарается. И начнет стараться уже сегодня. Утренний кофе, хоть и дрянной, но свое дело сделал. Виктор проснулся. Проснулся для дальнейшей жизни.

6

   Феофания встретила Виктора проблесками солнца сквозь набежавшие облака. В лицо плеснул воздушной прохладой ветерок. Над головой громко шептались листья деревьев, кричали птицы. А впереди, на территории «Больницы для ученых», прогуливались пациенты. Высокий старик в синем халате делал медленные шаги по аллее, останавливался после каждого шага, шевелил губами, снова делал шаг.
   Инфарктник, подумал Виктор, обгоняя старика.
   Чуть дальше впереди находилась ветлечебница. Надо только обойти главный корпус справа, зайти со двора. Там тоже есть своя территория, по которой несколько месяцев назад прогуливался под чутким руководством врачей пингвин Миша.
   Виктор занервничал, что-то резануло болью в душе. Снова чувство вины защемило невидимый душевный нерв, и Виктор остановился. Стоял, смотрел вверх на кроны деревьев. Ждал, пока чувство вины отпустит его, по крайней мере как-то осядет, спрячется. Но защемленный этим чувством нерв ударил по глазам. Виктор сощурился от не ощутимой, но осознанной боли. На глаза накатили слезы, хотелось плакать. Виктор сморгнул это желание, избавился от него. Пошел дальше.