Страница:
Распорядок дня в школе был построен по очень жесткому графику. Свободного времени, чтобы побродить по окрестностям с томиком стихов или приключенческим романом, оставалось немного. С утра шли занятия в классах, во второй половине дня они часто, если позволяла погода, продолжались на открытом воздухе. Лекции, работа с картами и тетрадями сменялись отработкой тактических навыков на местности и спортивными упражнениями. Кроссы, верховая езда, прыжки в длину, плавание в великолепном крытом бассейне, футбол и гимнастика перемежались с ползанием при полной выкладке, метанием гранат и стрельбой из пулемета.
В школе было несколько хорошо оборудованных спортивных залов. Восемь чемпионов страны вместе с другими инструкторами и тренерами готовили из курсантов Бад Тельца идеальных солдат фюрера. Они не забывали его слова:
«Мне нужна молодежь упругая, как кожа, и прочная, как крупповская сталь».
Юлинг увлекся модным тогда среди молодой германской элиты фехтованием. Он любил сражаться сам, облачившись в белый костюм и маску. Не меньше ему нравилось и болеть вместе с вопящей и ликующей толпой товарищей, наблюдая, как сверкающие клинки друзей со свистом рассекают воздух.
К ним часто приезжали гости. Наведывался Гиммлер, бывали знаменитые командиры, такие, как Дитрих, Биттих, Штайнер, Эйке. Приезжал Розенберг, сын которого проходил здесь обучение. Школа внимательно следила за ходом войны. Каждая новая победа непременно становилась главной темой на несколько дней. Ее обязательно отмечали торжественным построением, лекцией и праздничным ужином. Взятие острова Крит или захват войсками Роммеля Тобрука были обставлены здесь как выдающиеся победы германского оружия. Летом 1941 года особое внимание всех обитателей Бад Тельца привлек новый театр военных действий на востоке. Многие курсанты боялись только одного – что они не успеют принять участие в последних великих сражениях. Впрочем, уже к Рождеству такие опасения постепенно улетучились. Оказалось, что работы хватит на всех. А еще через несколько месяцев в некоторых головах, чьи мозги не доверху были заполнены «безоговорочной верой», появилась прочная убежденность в том, что на их век хватит не только побед и сражений, но и возможностей оказаться в списке тех, кто «до конца выполнил свой долг».
Именно с такой уверенностью поздней осенью сорок второго года Вильгельм Юлинг с тремя звездочками унтерштурмфюрера на левой стороне черного воротника прибыл в Берлин. Война уже грохотала вовсю. И в самой Германии всё уже давно не было в полном порядке. Десятки городов лежали в развалинах, еще сотни ожидали своей участи.
Анализ же происходящего на фронтах и вовсе наводил на безрадостные размышления. Англия так и не была побеждена. В Северной Африке фронт перемещался то на восток в Египет, то пятился обратно на запад в Триполитанию. В России русские никак не хотели сдаваться, хотя были разбиты везде, где только можно, потеряв, если верить Йозефу Геббельсу, уже две свои армии довоенной численности. Рассудительный ум и простой здравый смысл подсказывали Юлингу, что соваться в пекло не стоит. А что война превращается в нечто затяжное и непредсказуемое, он уже догадывался. Официальная цифра потерь, озвученная по радио фюрером, подтверждала его опасения. Восемьсот тысяч человек только на Восточном фронте! Нет, Вилли Фердинанд Юлинг не собирался становиться пушечным мясом. Его бывшие однокашники по орденсбургу сейчас на теплых местах, и он не будет таким идиотом, чтобы замерзнуть где-нибудь под Ленинградом или подцепить лихорадку в Африке.
Дядя Карл, учитывая полученное племянником образование, устроил Юлинга в департамент экономики и управления СС. Это учреждение занималось хозяйственными вопросами, строительством жилья и некоторых предприятий, контролировало финансовый оборот и призводственную деятельность в концентрационных лагерях. Именно здесь Юлинг приобрел множество знакомых и обзавелся полезными связями в других департаментах. По роду своих обязанностей он часто бывал в командировках. Ездил и на оккупированные рейхом территории.
Но вот в ноябре 1943 года уже оберштурмфюрер СС Вильгельм Юлинг неожиданно получает от своего непосредственного начальника особое и очень ответственное задание, идея которого исходила от самого Гиммлера. Касалось оно запутанной и сколь громкой, столь же таинственной истории с сокровищами бенедектинского монастыря и аббатства Монте-Кассино, что вот уже почти четырнадцать веков располагалось в девяноста километрах к юго-востоку от итальянской столицы. Суть ее вкратце была в следующем.
К осени сорок третьего года, наступая с юго-востока на северо-запад по Апеннинскому полуострову, англо-американские войска уперлись в так называемую линию Густава – хорошо укрепленную линию немецкой обороны, протянувшуюся от залива Гаэта в Тирренском море до Адриатического побережья. Здесь, примерно в центре голенища итальянского «сапога», немецкая группа армий «Ц» под командованием фельдмаршала Кессельринга намеревалась стоять насмерть. Вблизи одного из ключевых пунктов немецкой обороны как раз и оказался древний монастырь, известный своими культурно-религиозными ценностями, основой которых была уникальная семидесятитысячная библиотека. Монастырь, стоявший на холме, господствовал над всей округой и при желаний мог быть использован немцами в качестве прекрасного оборонительного укрепления.
Однако Гитлер, внимательно следивший за событиями в Италии, собирался не столько воспользоваться прочностью стен аббатства Монте-Кассино, сколько славой его сокровищ, известных всему католическому миру. Немецкая контрразведка всячески давала понять союзникам, что монастырь будет включен в оборонительную систему линии Густава в качестве крепости, чтобы вынудить их прибегнуть к его бомбардировкам. Иначе взять эту цитадель, не положив у ее подножия половину армии, было просто невозможно. И союзники поверили. Они считали, будто в монастыре сосредоточен двадцатипятитысячный немецкий гарнизон, что на самом деле совершенно не соответствовало действительности. Немцы расположили поблизости лишь один наблюдательный пункт. Да разместили в пещерах у подножия холма склады боеприпасов.
Замысел фюрера, подсказанный ему, по всей видимости, рейхсминистром пропаганды, был прост. Как только на крыши аббатства обрушатся первые американские и британские бомбы, пронзительный голос доктора Геббельса возвестит на весь мир об еще одном злодеянии западных варваров, посягнувших на святыни и реликвии всего христианского мира.
10 сентября начались бомбардировки расположенного рядом городка Кассино. А к октябрю должна была дойти очередь и до самого монастыря. Но как раз в это время некий подполковник Шлегель, командир ремонтной службы танковой дивизии «Герман Геринг», чье хозяйство располагалось неподалеку от стен аббатства, не то по просьбе монахов, не то предложив им помощь по личной инициативе, начинает и в течение трех недель успешно вывозит на грузовиках своей службы все книги, рукописи, картины, резные деревянные скульптуры и прочие ценности. По дороге № 6 всё это сначала увозится на север и через некоторое время благополучно попадает в руки итальянских властей и церкви. И самое интересное в этой истории то, что ни начальник дивизии, ни командование люфтваффе, ни Кессельринг, ни, наконец, сам Герман Геринг ничего не знали об этой гуманитарной спасательной операции.
Правда, факт вывоза не остался не замеченным союзниками. От монахов или кого-то из местного населения они что-то узнали, сфотографировали с самолета отъезжающие от стен монастыря груженые немецкие машины и громогласно объявили по радио на Южную Италию, что немцы грабят их достояние. В этой радиопередаче, обращенной к населению и итальянским патриотам, они призвали не дать тевтонским варварам, оскверняющим их церкви, похитить святыни Монте-Кассино. Так благородный поступок немецкого оберстлейтенанта был расценен как мародерство,
Конечно, когда древние книги и почерневшие от копоти веков скульптуры прибыли в хранилища Ватикана, шум поутих. Но эту радиопередачу, кроме сицилийцев и неаполитанцев, прослушали и кое-где в Германии. В частности в IVдепартаменте Главного управления имперской безопасности, которым с 1935 года руководил Генрих Мюллер. Начинается разбирательство, перерастающее в скандал. Лишенный своих сокровищ монастырь теперь можно бомбить хоть до полного сравнивания его с холмом, что, кстати, уже дважды имело место в его долгой и бурной истории.
В Рим к Кессельрингу немедленно вылетает генерал пехоты Бургдорф, тот самый, который год спустя привезет Роммелю ампулу с цианидом. Одновременно на фронт к танкистам Геринга отправляется группа гестаповцев с целью ареста подполковника Шлегеля и проведения дознания. Но Кессельринг оказывается вроде бы ни при чем, а за благородного Шлегеля вступаются все, от дивизионного командования до аббата монастыря и Ватикана. Помог своему подчиненному, возможно, и Геринг, просто не захотевший отдавать его в руки СС. В итоге гестаповцы уезжают ни с чем, и Геббельсу не остается ничего другого, как объявить на весь мир о бескорыстном спасении святынь христианства, сознательно осуществленном германской армией даже в ущерб качеству своих оборонительных позиций.
Казалось бы, на этом можно было поставить точку.
Но вот в конце ноября оберштурмфюрер СС Вилли Юлинг в сопровождении двоих помощников вылетает на Итальянский фронт с заданием уже по-тихому накопать в монтекассинском деле что-нибудь такое, что позволило бы рейхсфюреру воткнуть это в виде длинной занозы в жирную задницу рейхсмаршала. В том, что Геринг, этот известный всему миру крохобор и любитель драгоценностей, этот собиратель картин и замков, поживился и здесь, Гиммлер почти не сомневался. И даже если это не так, не будет ничего зазорного в том, чтобы создать у фюрера такую видимость. Пусть ненавязчиво, пусть прозрачно, но намекнуть ему еще раз (как известно, вода камень точит), что вместо того, чтобы защищать Германию от вражеских бомб, наци номер два в ущерб планам фюрера греет руки везде, где только можно.
Понимая, что такие задания выпадают далеко не каждому Юлинг, сидя в пассажирском салоне «хейнкеля», обдумывал на подлете к посадочной полосе римского аэропорта Дель Убе план дальнейших действий.
Но уже в Риме его ждала неожиданно скорая удача. В Вечный город он прибыл в строгом гражданском костюме, светло-сером пальто и шляпе под видом сотрудника имперской палаты изобразительного искусства с документами, подписанными не только ее главой Адольфом Циглером, но и самим Гебельсом. Он был принят парой кардиналов, побеседовал с главным смотрителем церковных ценностей и утвари собора Святого Петра и даже умудрился осмотреть часть старых книг и рукописей из осажденного аббатства, которые еще не были распакованы. Благодарные немцам священники и монахи ничего не скрывали от молодого ученого и искусствоведа. И уже на второй день пребывания Юлинга в Риме вдруг совершенно неожиданно выясняется, что часть монтекассинской библиотеки, примерно тысяча бесценных томов древних философов и раннехристианских богословов, пропала. Она то ли по недосмотру не была вывезена из аббатства, что совершенно невозможно в отношении книг такой исключительной ценности, то ли была отвезена в другое место, то ли… Но о третьем варианте не хотелось и говорить. С примерной описью пропавших раритетов Юлинг мчится в монастырь, на самых подступах к которому по ту сторону линии Густава стоят 5-я американская и 8-я английская армии (а с ними невообразимый сброд из индийских, новозеландских, южноафриканских, французских и даже трех польских дивизий).
Под видом всё того же работника имперской культуры он в башне Святого Бенедикта выясняет у аббата Диамаре, что содержащиеся в описи фолианты были отправлены такого-то числа в двенадцатой по счету машине. В записях аббата были даже отмечены имена немецкого водителя и сопровождает его груз монаха. Юлинг разыскивает ремонтный батальон танковой дивизии «Герман Геринг» и, предъявив служебный жетон сотрудника государственной тайной полиции, забирает «на пару часов» означенного солдата. Прихватив с собой и монаха, он отвозит обоих в полуразрушенный городок Кассино, где их в условленном месте поджидают два агента его группы. Здесь, в брошенном доме на окраине городка, недавний работник культуры со зверским видом выбивает из худощавого, болезненного вида солдата и довольно упитанного монаха с выбритой тонзурой на макушке всё, что ему нужно. На портативной пишущей машинке, привезенной с собой из Берлина, составляется ряд документов с датами и подписями. Часть бумаг с подписями была заготовлена еще в Риме.
К исходу третьего дня своего пребывания в Италии Юлинг держал в руках пусть тонкую, но очень ценную, как ему казалось, папку из черной кожи, с серебристым оттиском в виде имперского орла. В ней были показания шофера и толстого монаха, записи бесед с церковниками, копии некоторых описей и расписок и его собственный отчет. Во всем просматривался сознательный умысел некоего высокого должностного лица из командования итальянской армейской группировки. А этот умысел не мог возникнуть иначе, кроме как по личному распоряжению рейхсмаршала.
Вернувшись на следующий день в Рим, Юлинг узнал, что вылет самолета на Берлин задержится по погодным условиям до утра. Оставив в гостинице вещи, он отправился побродить по Вечному городу, в котором побывал однажды с короткой экскурсионной поездкой в годы своей учебы в орденсбурге.
Погода была действительно нелетной. На улицы и парки опустился тяжелый, неподвижный туман. Прохожих почти не было, и пустынные развалины римского форума, размытые и обесцвеченные белой пеленой, выглядели таинственно. Юлинг бродил по аккуратным дорожкам между камней и мысленно пытался слиться с эпохой, свидетелями которой они являлись. Подойдя к Траяновой колонне, он стал обходить ее, рассматривая винтовой барельеф. Его взор поднимался всё выше, пока окончательно не утонул в пелене, растворявшей вершину. Казалось, покорной вереницей в вечность уходили все те, кто был высечен на этих мраморных дисках. «Siс transit gloria!..» Сколько раз экскурсоводы произнесли здесь эту или подобные ей фразы…
– В такую пору особенно магически выглядит Колизей, – вдруг услышал он негромкий голос стоявшего поодаль пожилого человека в длинном пальто и широкополой шляпе. Фраза была произнесена по-немецки.
Юлинг вздрогнул и обернулся,
– Извините, если я прервал ваши размышления. – Человек почтительно притронулся к полям своей шляпы. В одной руке его была трость, в другой – небольшой сверток. – Я увидел, что вы всерьез увлечены барельефом. Позвольте представиться, профессор Полигар, – рукой с тростью он еще раз коснулся головного убора.
Юлинг кивнул, однако сам представляться не стал.
– Вы историк? – спросил он больше из вежливости.
– В этом городе, молодой человек, каждый – историк вне зависимости от своих занятий и убеждений.
– А как вы догадались, что я немец?
Человек, расценив эти вопросы как приглашение к разговору, подошел ближе. Его черты стали яснее. На вид ему было за шестьдесят. Он походил на классического берлинского бакалейщика начала тридцатых, и, если бы Юлинг не был уверен, что такое вряд ли возможно, он принял бы его за еврея.
– Черпая из прошлого бесконечные уроки жизни, я научился предсказывать будущее. Мое профессорское звание относится именно к этой стороне деятельности. Что же касается вас, то вы не римлянин. Вы гость в этом имперском некрополе. – Он взором провел по окружавшим их темно-серым обрубкам коротких колонн, стоявших вокруг без единой капители. – Но вы самоуверенный гость.
– Не боитесь предсказывать в такое время, когда всё так зыбко и изменчиво? – с легкой усмешкой спросил Юлинг.
– Напротив. Как раз теперь судьбы людей наиболее выпуклы и отчетливы. Впрочем, я не занимаюсь вычислениями завтрашнего дня. Мелкие неприятности, червонные дамы и крестовые короли – это прерогатива карточных гадалок. Мой метод не чувствителен к таким шероховатостям человеческой судьбы. Он настроен на то, что существенно. На взлеты и падения и, конечно, на финальный и самый торжественный акт жизни – смерть. Не желаете воспользоваться случайностью, которая свела нас здесь, в средоточии великих судеб прошлого? Помните у Байрона: «Здесь храмы, троны, цирки отблистали…» Моя мастерская совсем рядом, вон там, за новой базиликой,
Юлинг посмотрел на часы. Времени было еще мало, к тому же ему всё равно идти в ту сторону.
– Что ж, пойдемте, если ваши вычисления не стоят слишком больших денег.
– Оплата очень скромная и только после получения надлежащего результата.
– А что, результат может оказаться и не надлежащим?
– Его может не быть вовсе. Судьбы некоторых людей сокрыты от меня. В таких случаях я, конечно, не беру денег, хотя трачу на разгадку их тайны порой много часов.
Они вышли на широкую улицу и повернули направо. Туман понемногу рассеивался, и вдали уже угадывалась громада Колизея, внешняя стена которого словно гигантским ножом была срезана наискось. Они остановились, завороженные зрелищем. Один из них видел его в тысячный раз, другой – второй раз в жизни. Но тогда не было этого освещения и тумана, а была толпа туристов и надоедливый голос экскурсовода. «Девятнадцать веков! – думал Юлинг. – Вот он, великий символ империи, отражающий ее сущность и дух. Одни повелевают, другие кричат им: „Идущие на смерть приветствуют тебя!“ Ему невольно пришли на память другие строки из Байрона:
– Вы не увидите здесь магических пентограмм и звезды Бафомета, – проговорил Полигар, усаживая гостя в небольшое кресло. – Это всё антураж, рассчитанный исключительно на клиента. Мне он не нужен. Мои принципы – точный расчет и сопоставление, и мои клиенты должны сразу это понимать. Я не хочу вводить в заблуждение тех, кто готов заплатить за мой труд.
Так он продолжал говорить, доставая из шкафа книги, приготавливая бумагу, проверяя, есть ли в чернильнице чернила. Всё это он складывал на столик возле кресла. Там уже лежала большая лупа и что-то еще.
– Вы готовитесь, как к серьезной операции или медицинскому осмотру, – наблюдая за всем этим, сказал Юлинг.
– Это не займет много времени. Я вас быстро отпущу. Так, ну, по-моему, всё готово. А теперь приступим.
Профессор включил лампу, и на Юлинга пролился яркий голубоватый свет. Затем вычислитель судьбы спросил дату и место рождения своего клиента и стал делать в небольшой тетрадке записи. Он часто поглядывал на него, что-то сверяя в толстой потрепанной книге и бурча себе под нос, и снова записывал. Судя по положению кисти его руки и быстрым размашистым движениям, Полигар владел стенографией. Затем, вооружившись лупой, он исследовал линии на ладонях Юлинга, сделал несколько уверенных и точных зарисовок и новые записи в тетради. Постепенно он вовсе перестал говорить и явно был чем-то озабочен,
– Теперь я должен осмотреть ваши глаза, – сказал он Юлингу, – осталось совсем немного.
Надев на голову обруч с отражателем и прикрепленной к нему маленькой лупой, какой пользуются часовщики и ювелиры, он, аккуратно касаясь лица Юлинга, осмотрел его глаза. Сделав новые пометки в тетради, профессор сказал:
– Ну вот, пожалуй, и всё. Завтра вы зайдете за результатом и…
– Как это завтра? Я утром улетаю в Берлин. – Профессор всплеснул руками.
– Я разве не сказал, что выдаю результат на следующий день? Прошу меня простить. Что же делать? А когда ваш самолет? Впрочем, ладно. Вы сможете зайти сюда сегодня часа через полтора?
– Зайду, коли так, – вяло пообещал Юлинг, уверенный в том, что ему черта с два уже захочется снова сегодня выходить из гостиницы.
– Только зайдите обязательно. И вот еще, наденьте, пожалуйста, этот браслет. На левую руку. – Полигар достал из шкафа кожаный ремешок с прикрепленными к нему небольшими черными камушками, – Пусть он будет эти полтора часа у вас на руке, – тон профессора был чуть ли не просительным.
Юлинг нацепил ремешок на запястье рядом с часами, оделся и вышел. Гостиница, где он остановился, была совсем рядом. «Из-за этого нелепого ремешка придется вернуться». Юлинг чертыхнулся и решил, что неплохо бы пойти поужинать.
Часа через два, когда было уже довольно темно, он снова подошел к двери с медной табличкой и нажал кнопку звонка. Профессор выглядел усталым, даже изможденным. Он тяжело вздыхал, будто переживая неудачу. Юлинг вернул ему браслет и сел в уже знакомое кресло.
– Мне очень неловко вам это говорить, – извиняющимся тоном начал профессор, – но вы как раз оказались тем случаем, когда мои вычисления не дают никаких решений. Сплошные противоречия и обрывочные выводы, не поддающиеся толкованию. Лучше бы я убедил вас осмотреть Колизей, чем тащить сюда.
– Сочувствую вам, – вставая, сказал Юлинг. – Ладно, нет так нет.
Он направился к выходу, удивляясь, почему бы этому странному старику не наплести чего-нибудь приятного своему клиенту, который к тому же завтра навсегда уедет. И деньги бы заработал, и конфузиться бы не пришлось.
– Что, совсем ничего не удалось извлечь из моих ладоней и зрачков? – спросил он уже в дверях.
Полигар замялся.
– Вы знаете, обрывки. Не знаю даже, стоит ли говорить.
– Ну всё же?
– Тот, кто уже умер, и тот, кто еще не родился… Эти два человека каким-то образом окажут влияние на вашу судьбу.
– Всё?
– Бойтесь двенадцатой даты.
– ?
– Увы, – профессор развел руками, – знаю, что похожу на Дельфийского оракула. – Он секунду помолчал. – И еще: ваша жизнь вне опасности, пока четыре капитана не встанут одновременно к рулю. Возможно, аллегория…
Юлинг вдруг захохотал.
– Ну это уж совсем из «Макбета»: «Пока не двинется наперерез на Дунсинанский холм Бирнамский лес»… Ладно, прощайте.
Он вышел.
На другой день Юлинг был в Берлине и доложил своему начальнику, штандартенфюреру СС Гельману, о результатах поездки. Тот с некоторым недоверием выслушал воодушевленный рассказ молодого сотрудника, прочитал его отчет, полистал остальные бумаги и наконец скупо похвалил. Через два дня эта папка легла на стол рейхсфюрера. Но в этот же день, 2 декабря, Гиммлер был приглашен посетить Каренхалле. Геринг устраивал очередную вечеринку не то по случаю окончания охотничьего сезона, не то по поводу успешного завершения Тегеранской конференции союзников.
Вечером с двумя адъютантами Гиммлер приехал в роскошное поместье рейхсмаршала. В замке, как всегда в дни подобных мероприятий, было многолюдно. В главном зале повсюду пестрели петлицы люфтваффе. Белые с золотом – генералов и фельдмаршалов, желтые с серебром – офицеров летного состава и парашютистов, красные – артиллеристов. Встречались и темно-зеленые петлицы чиновников, и розовые – инженеров. Но белых с золотом было больше. У многих на правом рукаве синели или зеленели манжетные ленты парашютно-десантных полков. Вот только лент с прямыми серебристыми буквами «HERMANN GЕRING» не было видно. Танковая дивизия рейхсмаршала дралась в эти дни в самом сердце Италии под Кассино, где-то в середине голяшки апеннинского сапога.
Не было видно и темно-синих клубных жакетов с белыми жилетками и галстуками-бабочками. Этот вечерний офицерский костюм считался теперь не очень подобающим для суровых будней Третьей империи. Однако белые курточки официантов и расшитые ливреи замковой прислуги не оставляли никакого сомнения в том, что здесь празднество, а не перерыв в заседании военного совета.
Среди мундиров, плетеных погон и аксельбантов, белоснежных манишек с черными галстуками и рыцарских крестов, в воркующем шуме голосов, звоне бокалов и легком дыму турецкого табака плавно фланировали и длинные вечерние платья жен приглашенных. Издали их наряды не казались такими яркими, как у мужчин, но вблизи они искрились бриллиантами и жемчугами и подчеркивали своим присутствием светскость мероприятия.
В центре всеобщего внимания, как всегда, находилась фигура Геринга, необъятность которой усиливалась белым рейхсмаршальским мундиром. На его петлицах были золотом вышиты скрещенные жезлы, окруженные тяжелой гирляндой золотых дубовых листьев. На его погонах, сплетенных из тройного золотого жгута, лежали массивные орлы с такими же жезлами в лапах, отлитые из чистого золота. На левой стороне мундира ярким пятном выделялась восьмиконечная золотая звезда к Большому Железному кресту, единственным обладателем которого он был.
Когда в залу вошел Гиммлер, многие оглянулись. Все знали, что этот скромного вида очкарик с поджатой нижней губой не очень-то понимает толк в подобного рода развлечениях. Из него неважный собеседник, не говоря уже о душе компании. Но здесь он самый могущественный гость, уступающий по силе разве что хозяину. Да и то навряд ли.
В школе было несколько хорошо оборудованных спортивных залов. Восемь чемпионов страны вместе с другими инструкторами и тренерами готовили из курсантов Бад Тельца идеальных солдат фюрера. Они не забывали его слова:
«Мне нужна молодежь упругая, как кожа, и прочная, как крупповская сталь».
Юлинг увлекся модным тогда среди молодой германской элиты фехтованием. Он любил сражаться сам, облачившись в белый костюм и маску. Не меньше ему нравилось и болеть вместе с вопящей и ликующей толпой товарищей, наблюдая, как сверкающие клинки друзей со свистом рассекают воздух.
К ним часто приезжали гости. Наведывался Гиммлер, бывали знаменитые командиры, такие, как Дитрих, Биттих, Штайнер, Эйке. Приезжал Розенберг, сын которого проходил здесь обучение. Школа внимательно следила за ходом войны. Каждая новая победа непременно становилась главной темой на несколько дней. Ее обязательно отмечали торжественным построением, лекцией и праздничным ужином. Взятие острова Крит или захват войсками Роммеля Тобрука были обставлены здесь как выдающиеся победы германского оружия. Летом 1941 года особое внимание всех обитателей Бад Тельца привлек новый театр военных действий на востоке. Многие курсанты боялись только одного – что они не успеют принять участие в последних великих сражениях. Впрочем, уже к Рождеству такие опасения постепенно улетучились. Оказалось, что работы хватит на всех. А еще через несколько месяцев в некоторых головах, чьи мозги не доверху были заполнены «безоговорочной верой», появилась прочная убежденность в том, что на их век хватит не только побед и сражений, но и возможностей оказаться в списке тех, кто «до конца выполнил свой долг».
Именно с такой уверенностью поздней осенью сорок второго года Вильгельм Юлинг с тремя звездочками унтерштурмфюрера на левой стороне черного воротника прибыл в Берлин. Война уже грохотала вовсю. И в самой Германии всё уже давно не было в полном порядке. Десятки городов лежали в развалинах, еще сотни ожидали своей участи.
Анализ же происходящего на фронтах и вовсе наводил на безрадостные размышления. Англия так и не была побеждена. В Северной Африке фронт перемещался то на восток в Египет, то пятился обратно на запад в Триполитанию. В России русские никак не хотели сдаваться, хотя были разбиты везде, где только можно, потеряв, если верить Йозефу Геббельсу, уже две свои армии довоенной численности. Рассудительный ум и простой здравый смысл подсказывали Юлингу, что соваться в пекло не стоит. А что война превращается в нечто затяжное и непредсказуемое, он уже догадывался. Официальная цифра потерь, озвученная по радио фюрером, подтверждала его опасения. Восемьсот тысяч человек только на Восточном фронте! Нет, Вилли Фердинанд Юлинг не собирался становиться пушечным мясом. Его бывшие однокашники по орденсбургу сейчас на теплых местах, и он не будет таким идиотом, чтобы замерзнуть где-нибудь под Ленинградом или подцепить лихорадку в Африке.
Дядя Карл, учитывая полученное племянником образование, устроил Юлинга в департамент экономики и управления СС. Это учреждение занималось хозяйственными вопросами, строительством жилья и некоторых предприятий, контролировало финансовый оборот и призводственную деятельность в концентрационных лагерях. Именно здесь Юлинг приобрел множество знакомых и обзавелся полезными связями в других департаментах. По роду своих обязанностей он часто бывал в командировках. Ездил и на оккупированные рейхом территории.
Но вот в ноябре 1943 года уже оберштурмфюрер СС Вильгельм Юлинг неожиданно получает от своего непосредственного начальника особое и очень ответственное задание, идея которого исходила от самого Гиммлера. Касалось оно запутанной и сколь громкой, столь же таинственной истории с сокровищами бенедектинского монастыря и аббатства Монте-Кассино, что вот уже почти четырнадцать веков располагалось в девяноста километрах к юго-востоку от итальянской столицы. Суть ее вкратце была в следующем.
К осени сорок третьего года, наступая с юго-востока на северо-запад по Апеннинскому полуострову, англо-американские войска уперлись в так называемую линию Густава – хорошо укрепленную линию немецкой обороны, протянувшуюся от залива Гаэта в Тирренском море до Адриатического побережья. Здесь, примерно в центре голенища итальянского «сапога», немецкая группа армий «Ц» под командованием фельдмаршала Кессельринга намеревалась стоять насмерть. Вблизи одного из ключевых пунктов немецкой обороны как раз и оказался древний монастырь, известный своими культурно-религиозными ценностями, основой которых была уникальная семидесятитысячная библиотека. Монастырь, стоявший на холме, господствовал над всей округой и при желаний мог быть использован немцами в качестве прекрасного оборонительного укрепления.
Однако Гитлер, внимательно следивший за событиями в Италии, собирался не столько воспользоваться прочностью стен аббатства Монте-Кассино, сколько славой его сокровищ, известных всему католическому миру. Немецкая контрразведка всячески давала понять союзникам, что монастырь будет включен в оборонительную систему линии Густава в качестве крепости, чтобы вынудить их прибегнуть к его бомбардировкам. Иначе взять эту цитадель, не положив у ее подножия половину армии, было просто невозможно. И союзники поверили. Они считали, будто в монастыре сосредоточен двадцатипятитысячный немецкий гарнизон, что на самом деле совершенно не соответствовало действительности. Немцы расположили поблизости лишь один наблюдательный пункт. Да разместили в пещерах у подножия холма склады боеприпасов.
Замысел фюрера, подсказанный ему, по всей видимости, рейхсминистром пропаганды, был прост. Как только на крыши аббатства обрушатся первые американские и британские бомбы, пронзительный голос доктора Геббельса возвестит на весь мир об еще одном злодеянии западных варваров, посягнувших на святыни и реликвии всего христианского мира.
10 сентября начались бомбардировки расположенного рядом городка Кассино. А к октябрю должна была дойти очередь и до самого монастыря. Но как раз в это время некий подполковник Шлегель, командир ремонтной службы танковой дивизии «Герман Геринг», чье хозяйство располагалось неподалеку от стен аббатства, не то по просьбе монахов, не то предложив им помощь по личной инициативе, начинает и в течение трех недель успешно вывозит на грузовиках своей службы все книги, рукописи, картины, резные деревянные скульптуры и прочие ценности. По дороге № 6 всё это сначала увозится на север и через некоторое время благополучно попадает в руки итальянских властей и церкви. И самое интересное в этой истории то, что ни начальник дивизии, ни командование люфтваффе, ни Кессельринг, ни, наконец, сам Герман Геринг ничего не знали об этой гуманитарной спасательной операции.
Правда, факт вывоза не остался не замеченным союзниками. От монахов или кого-то из местного населения они что-то узнали, сфотографировали с самолета отъезжающие от стен монастыря груженые немецкие машины и громогласно объявили по радио на Южную Италию, что немцы грабят их достояние. В этой радиопередаче, обращенной к населению и итальянским патриотам, они призвали не дать тевтонским варварам, оскверняющим их церкви, похитить святыни Монте-Кассино. Так благородный поступок немецкого оберстлейтенанта был расценен как мародерство,
Конечно, когда древние книги и почерневшие от копоти веков скульптуры прибыли в хранилища Ватикана, шум поутих. Но эту радиопередачу, кроме сицилийцев и неаполитанцев, прослушали и кое-где в Германии. В частности в IVдепартаменте Главного управления имперской безопасности, которым с 1935 года руководил Генрих Мюллер. Начинается разбирательство, перерастающее в скандал. Лишенный своих сокровищ монастырь теперь можно бомбить хоть до полного сравнивания его с холмом, что, кстати, уже дважды имело место в его долгой и бурной истории.
В Рим к Кессельрингу немедленно вылетает генерал пехоты Бургдорф, тот самый, который год спустя привезет Роммелю ампулу с цианидом. Одновременно на фронт к танкистам Геринга отправляется группа гестаповцев с целью ареста подполковника Шлегеля и проведения дознания. Но Кессельринг оказывается вроде бы ни при чем, а за благородного Шлегеля вступаются все, от дивизионного командования до аббата монастыря и Ватикана. Помог своему подчиненному, возможно, и Геринг, просто не захотевший отдавать его в руки СС. В итоге гестаповцы уезжают ни с чем, и Геббельсу не остается ничего другого, как объявить на весь мир о бескорыстном спасении святынь христианства, сознательно осуществленном германской армией даже в ущерб качеству своих оборонительных позиций.
Казалось бы, на этом можно было поставить точку.
Но вот в конце ноября оберштурмфюрер СС Вилли Юлинг в сопровождении двоих помощников вылетает на Итальянский фронт с заданием уже по-тихому накопать в монтекассинском деле что-нибудь такое, что позволило бы рейхсфюреру воткнуть это в виде длинной занозы в жирную задницу рейхсмаршала. В том, что Геринг, этот известный всему миру крохобор и любитель драгоценностей, этот собиратель картин и замков, поживился и здесь, Гиммлер почти не сомневался. И даже если это не так, не будет ничего зазорного в том, чтобы создать у фюрера такую видимость. Пусть ненавязчиво, пусть прозрачно, но намекнуть ему еще раз (как известно, вода камень точит), что вместо того, чтобы защищать Германию от вражеских бомб, наци номер два в ущерб планам фюрера греет руки везде, где только можно.
Понимая, что такие задания выпадают далеко не каждому Юлинг, сидя в пассажирском салоне «хейнкеля», обдумывал на подлете к посадочной полосе римского аэропорта Дель Убе план дальнейших действий.
Но уже в Риме его ждала неожиданно скорая удача. В Вечный город он прибыл в строгом гражданском костюме, светло-сером пальто и шляпе под видом сотрудника имперской палаты изобразительного искусства с документами, подписанными не только ее главой Адольфом Циглером, но и самим Гебельсом. Он был принят парой кардиналов, побеседовал с главным смотрителем церковных ценностей и утвари собора Святого Петра и даже умудрился осмотреть часть старых книг и рукописей из осажденного аббатства, которые еще не были распакованы. Благодарные немцам священники и монахи ничего не скрывали от молодого ученого и искусствоведа. И уже на второй день пребывания Юлинга в Риме вдруг совершенно неожиданно выясняется, что часть монтекассинской библиотеки, примерно тысяча бесценных томов древних философов и раннехристианских богословов, пропала. Она то ли по недосмотру не была вывезена из аббатства, что совершенно невозможно в отношении книг такой исключительной ценности, то ли была отвезена в другое место, то ли… Но о третьем варианте не хотелось и говорить. С примерной описью пропавших раритетов Юлинг мчится в монастырь, на самых подступах к которому по ту сторону линии Густава стоят 5-я американская и 8-я английская армии (а с ними невообразимый сброд из индийских, новозеландских, южноафриканских, французских и даже трех польских дивизий).
Под видом всё того же работника имперской культуры он в башне Святого Бенедикта выясняет у аббата Диамаре, что содержащиеся в описи фолианты были отправлены такого-то числа в двенадцатой по счету машине. В записях аббата были даже отмечены имена немецкого водителя и сопровождает его груз монаха. Юлинг разыскивает ремонтный батальон танковой дивизии «Герман Геринг» и, предъявив служебный жетон сотрудника государственной тайной полиции, забирает «на пару часов» означенного солдата. Прихватив с собой и монаха, он отвозит обоих в полуразрушенный городок Кассино, где их в условленном месте поджидают два агента его группы. Здесь, в брошенном доме на окраине городка, недавний работник культуры со зверским видом выбивает из худощавого, болезненного вида солдата и довольно упитанного монаха с выбритой тонзурой на макушке всё, что ему нужно. На портативной пишущей машинке, привезенной с собой из Берлина, составляется ряд документов с датами и подписями. Часть бумаг с подписями была заготовлена еще в Риме.
К исходу третьего дня своего пребывания в Италии Юлинг держал в руках пусть тонкую, но очень ценную, как ему казалось, папку из черной кожи, с серебристым оттиском в виде имперского орла. В ней были показания шофера и толстого монаха, записи бесед с церковниками, копии некоторых описей и расписок и его собственный отчет. Во всем просматривался сознательный умысел некоего высокого должностного лица из командования итальянской армейской группировки. А этот умысел не мог возникнуть иначе, кроме как по личному распоряжению рейхсмаршала.
Вернувшись на следующий день в Рим, Юлинг узнал, что вылет самолета на Берлин задержится по погодным условиям до утра. Оставив в гостинице вещи, он отправился побродить по Вечному городу, в котором побывал однажды с короткой экскурсионной поездкой в годы своей учебы в орденсбурге.
Погода была действительно нелетной. На улицы и парки опустился тяжелый, неподвижный туман. Прохожих почти не было, и пустынные развалины римского форума, размытые и обесцвеченные белой пеленой, выглядели таинственно. Юлинг бродил по аккуратным дорожкам между камней и мысленно пытался слиться с эпохой, свидетелями которой они являлись. Подойдя к Траяновой колонне, он стал обходить ее, рассматривая винтовой барельеф. Его взор поднимался всё выше, пока окончательно не утонул в пелене, растворявшей вершину. Казалось, покорной вереницей в вечность уходили все те, кто был высечен на этих мраморных дисках. «Siс transit gloria!..» Сколько раз экскурсоводы произнесли здесь эту или подобные ей фразы…
– В такую пору особенно магически выглядит Колизей, – вдруг услышал он негромкий голос стоявшего поодаль пожилого человека в длинном пальто и широкополой шляпе. Фраза была произнесена по-немецки.
Юлинг вздрогнул и обернулся,
– Извините, если я прервал ваши размышления. – Человек почтительно притронулся к полям своей шляпы. В одной руке его была трость, в другой – небольшой сверток. – Я увидел, что вы всерьез увлечены барельефом. Позвольте представиться, профессор Полигар, – рукой с тростью он еще раз коснулся головного убора.
Юлинг кивнул, однако сам представляться не стал.
– Вы историк? – спросил он больше из вежливости.
– В этом городе, молодой человек, каждый – историк вне зависимости от своих занятий и убеждений.
– А как вы догадались, что я немец?
Человек, расценив эти вопросы как приглашение к разговору, подошел ближе. Его черты стали яснее. На вид ему было за шестьдесят. Он походил на классического берлинского бакалейщика начала тридцатых, и, если бы Юлинг не был уверен, что такое вряд ли возможно, он принял бы его за еврея.
– Черпая из прошлого бесконечные уроки жизни, я научился предсказывать будущее. Мое профессорское звание относится именно к этой стороне деятельности. Что же касается вас, то вы не римлянин. Вы гость в этом имперском некрополе. – Он взором провел по окружавшим их темно-серым обрубкам коротких колонн, стоявших вокруг без единой капители. – Но вы самоуверенный гость.
– Не боитесь предсказывать в такое время, когда всё так зыбко и изменчиво? – с легкой усмешкой спросил Юлинг.
– Напротив. Как раз теперь судьбы людей наиболее выпуклы и отчетливы. Впрочем, я не занимаюсь вычислениями завтрашнего дня. Мелкие неприятности, червонные дамы и крестовые короли – это прерогатива карточных гадалок. Мой метод не чувствителен к таким шероховатостям человеческой судьбы. Он настроен на то, что существенно. На взлеты и падения и, конечно, на финальный и самый торжественный акт жизни – смерть. Не желаете воспользоваться случайностью, которая свела нас здесь, в средоточии великих судеб прошлого? Помните у Байрона: «Здесь храмы, троны, цирки отблистали…» Моя мастерская совсем рядом, вон там, за новой базиликой,
Юлинг посмотрел на часы. Времени было еще мало, к тому же ему всё равно идти в ту сторону.
– Что ж, пойдемте, если ваши вычисления не стоят слишком больших денег.
– Оплата очень скромная и только после получения надлежащего результата.
– А что, результат может оказаться и не надлежащим?
– Его может не быть вовсе. Судьбы некоторых людей сокрыты от меня. В таких случаях я, конечно, не беру денег, хотя трачу на разгадку их тайны порой много часов.
Они вышли на широкую улицу и повернули направо. Туман понемногу рассеивался, и вдали уже угадывалась громада Колизея, внешняя стена которого словно гигантским ножом была срезана наискось. Они остановились, завороженные зрелищем. Один из них видел его в тысячный раз, другой – второй раз в жизни. Но тогда не было этого освещения и тумана, а была толпа туристов и надоедливый голос экскурсовода. «Девятнадцать веков! – думал Юлинг. – Вот он, великий символ империи, отражающий ее сущность и дух. Одни повелевают, другие кричат им: „Идущие на смерть приветствуют тебя!“ Ему невольно пришли на память другие строки из Байрона:
Свернув в узкую улицу, они скоро очутились перед высокой дверью с медной табличкой со словами «Мастерская профессора Полигара». Немного повозившись с ключом, профессор открыл дверь и, посторонившись, впустил Юлинга в небольшой холл. Приняв у него пальто и шляпу, Полигар пригласил гостя в такой же небольшой, скромного вида кабинет, куда вела из прихожей одна из двух дверей.
Покуда Колизей неколебим,
Великий Рим стоит неколебимо,
Но рухни Колизей – и рухнет Рим,
И рухнет мир, когда не станет Рима…
– Вы не увидите здесь магических пентограмм и звезды Бафомета, – проговорил Полигар, усаживая гостя в небольшое кресло. – Это всё антураж, рассчитанный исключительно на клиента. Мне он не нужен. Мои принципы – точный расчет и сопоставление, и мои клиенты должны сразу это понимать. Я не хочу вводить в заблуждение тех, кто готов заплатить за мой труд.
Так он продолжал говорить, доставая из шкафа книги, приготавливая бумагу, проверяя, есть ли в чернильнице чернила. Всё это он складывал на столик возле кресла. Там уже лежала большая лупа и что-то еще.
– Вы готовитесь, как к серьезной операции или медицинскому осмотру, – наблюдая за всем этим, сказал Юлинг.
– Это не займет много времени. Я вас быстро отпущу. Так, ну, по-моему, всё готово. А теперь приступим.
Профессор включил лампу, и на Юлинга пролился яркий голубоватый свет. Затем вычислитель судьбы спросил дату и место рождения своего клиента и стал делать в небольшой тетрадке записи. Он часто поглядывал на него, что-то сверяя в толстой потрепанной книге и бурча себе под нос, и снова записывал. Судя по положению кисти его руки и быстрым размашистым движениям, Полигар владел стенографией. Затем, вооружившись лупой, он исследовал линии на ладонях Юлинга, сделал несколько уверенных и точных зарисовок и новые записи в тетради. Постепенно он вовсе перестал говорить и явно был чем-то озабочен,
– Теперь я должен осмотреть ваши глаза, – сказал он Юлингу, – осталось совсем немного.
Надев на голову обруч с отражателем и прикрепленной к нему маленькой лупой, какой пользуются часовщики и ювелиры, он, аккуратно касаясь лица Юлинга, осмотрел его глаза. Сделав новые пометки в тетради, профессор сказал:
– Ну вот, пожалуй, и всё. Завтра вы зайдете за результатом и…
– Как это завтра? Я утром улетаю в Берлин. – Профессор всплеснул руками.
– Я разве не сказал, что выдаю результат на следующий день? Прошу меня простить. Что же делать? А когда ваш самолет? Впрочем, ладно. Вы сможете зайти сюда сегодня часа через полтора?
– Зайду, коли так, – вяло пообещал Юлинг, уверенный в том, что ему черта с два уже захочется снова сегодня выходить из гостиницы.
– Только зайдите обязательно. И вот еще, наденьте, пожалуйста, этот браслет. На левую руку. – Полигар достал из шкафа кожаный ремешок с прикрепленными к нему небольшими черными камушками, – Пусть он будет эти полтора часа у вас на руке, – тон профессора был чуть ли не просительным.
Юлинг нацепил ремешок на запястье рядом с часами, оделся и вышел. Гостиница, где он остановился, была совсем рядом. «Из-за этого нелепого ремешка придется вернуться». Юлинг чертыхнулся и решил, что неплохо бы пойти поужинать.
Часа через два, когда было уже довольно темно, он снова подошел к двери с медной табличкой и нажал кнопку звонка. Профессор выглядел усталым, даже изможденным. Он тяжело вздыхал, будто переживая неудачу. Юлинг вернул ему браслет и сел в уже знакомое кресло.
– Мне очень неловко вам это говорить, – извиняющимся тоном начал профессор, – но вы как раз оказались тем случаем, когда мои вычисления не дают никаких решений. Сплошные противоречия и обрывочные выводы, не поддающиеся толкованию. Лучше бы я убедил вас осмотреть Колизей, чем тащить сюда.
– Сочувствую вам, – вставая, сказал Юлинг. – Ладно, нет так нет.
Он направился к выходу, удивляясь, почему бы этому странному старику не наплести чего-нибудь приятного своему клиенту, который к тому же завтра навсегда уедет. И деньги бы заработал, и конфузиться бы не пришлось.
– Что, совсем ничего не удалось извлечь из моих ладоней и зрачков? – спросил он уже в дверях.
Полигар замялся.
– Вы знаете, обрывки. Не знаю даже, стоит ли говорить.
– Ну всё же?
– Тот, кто уже умер, и тот, кто еще не родился… Эти два человека каким-то образом окажут влияние на вашу судьбу.
– Всё?
– Бойтесь двенадцатой даты.
– ?
– Увы, – профессор развел руками, – знаю, что похожу на Дельфийского оракула. – Он секунду помолчал. – И еще: ваша жизнь вне опасности, пока четыре капитана не встанут одновременно к рулю. Возможно, аллегория…
Юлинг вдруг захохотал.
– Ну это уж совсем из «Макбета»: «Пока не двинется наперерез на Дунсинанский холм Бирнамский лес»… Ладно, прощайте.
Он вышел.
На другой день Юлинг был в Берлине и доложил своему начальнику, штандартенфюреру СС Гельману, о результатах поездки. Тот с некоторым недоверием выслушал воодушевленный рассказ молодого сотрудника, прочитал его отчет, полистал остальные бумаги и наконец скупо похвалил. Через два дня эта папка легла на стол рейхсфюрера. Но в этот же день, 2 декабря, Гиммлер был приглашен посетить Каренхалле. Геринг устраивал очередную вечеринку не то по случаю окончания охотничьего сезона, не то по поводу успешного завершения Тегеранской конференции союзников.
Вечером с двумя адъютантами Гиммлер приехал в роскошное поместье рейхсмаршала. В замке, как всегда в дни подобных мероприятий, было многолюдно. В главном зале повсюду пестрели петлицы люфтваффе. Белые с золотом – генералов и фельдмаршалов, желтые с серебром – офицеров летного состава и парашютистов, красные – артиллеристов. Встречались и темно-зеленые петлицы чиновников, и розовые – инженеров. Но белых с золотом было больше. У многих на правом рукаве синели или зеленели манжетные ленты парашютно-десантных полков. Вот только лент с прямыми серебристыми буквами «HERMANN GЕRING» не было видно. Танковая дивизия рейхсмаршала дралась в эти дни в самом сердце Италии под Кассино, где-то в середине голяшки апеннинского сапога.
Не было видно и темно-синих клубных жакетов с белыми жилетками и галстуками-бабочками. Этот вечерний офицерский костюм считался теперь не очень подобающим для суровых будней Третьей империи. Однако белые курточки официантов и расшитые ливреи замковой прислуги не оставляли никакого сомнения в том, что здесь празднество, а не перерыв в заседании военного совета.
Среди мундиров, плетеных погон и аксельбантов, белоснежных манишек с черными галстуками и рыцарских крестов, в воркующем шуме голосов, звоне бокалов и легком дыму турецкого табака плавно фланировали и длинные вечерние платья жен приглашенных. Издали их наряды не казались такими яркими, как у мужчин, но вблизи они искрились бриллиантами и жемчугами и подчеркивали своим присутствием светскость мероприятия.
В центре всеобщего внимания, как всегда, находилась фигура Геринга, необъятность которой усиливалась белым рейхсмаршальским мундиром. На его петлицах были золотом вышиты скрещенные жезлы, окруженные тяжелой гирляндой золотых дубовых листьев. На его погонах, сплетенных из тройного золотого жгута, лежали массивные орлы с такими же жезлами в лапах, отлитые из чистого золота. На левой стороне мундира ярким пятном выделялась восьмиконечная золотая звезда к Большому Железному кресту, единственным обладателем которого он был.
Когда в залу вошел Гиммлер, многие оглянулись. Все знали, что этот скромного вида очкарик с поджатой нижней губой не очень-то понимает толк в подобного рода развлечениях. Из него неважный собеседник, не говоря уже о душе компании. Но здесь он самый могущественный гость, уступающий по силе разве что хозяину. Да и то навряд ли.