Страница:
Тусклы фонарей огни,
С неба, с земли грязь,
И мразь,
Слякоть,
Хочется бить кого-то и плакать,
Тогда может присниться такое правленье,
Но разве возможно оно
В чуть сносный день,
При малейшем солнце,
При легчайшем ветерке с моря,
Несущем весну?
Затоптанные
Даже не сапогами,
Не лаптями,
А краденными с чужой ноги ботинками,
Живем свободные,
Дрожим у нетопленной печи
(Вдохновенье).
Ходим впотьмах к таким же дрожащим друзьям.
Их так мало,
Едим отбросы, жадно косясь на чужой кусок.
Туп ум,
Не слышит уже ударов.
Нет ни битв, ни пожаров.
Подлые выстрелы,
Серая ненависть,
Тяжкая жизнь подпольная
Червей нерожденных.
Разве и вправду
Навоз мы,
Кк говорит навозная куча
(Даже выдохшаяся, простывшая),
Нас завалившая?
Нет.
Задавленные, испуганные,
Растерянные, может быть, подлые,
Но мы - люди,
И потому это - только сон
(Боже, двухлетний сон)
Потому не навек
Отлетел от меня
Ангел благовествующий.
Жду его,
Думая о чуде.
Я человек,
И в каждом солнце:
Великопостно русском,
Мартовской розою кроющем
Купола и купеческие д_о_мы,
Итальянском рукодельном солнце,
Разделяющем, кк Челлини,
Ветку от ветки,
Жилку от жилки,
Парижском, грязном, заплаканном солнце,
Ванильном солнце Александрии,
Среди лиловых туманов
И песков марева
Антично маячащем,
В ветренном, ветренном
Солнце Нью-Йорка,
Будто глядит на постройки,
На рабочих
Молодая мильярдерша хозяйка,
В зимнем Онегинском солнце,
Что косо било
В стекла "Альбера",
И острое жало
Вина и любви
Ломалось в луче
(Помните?)
И в том небывалом,
Немного в Чикаго сделанном,
Что гуляет на твоих страницах,
В высоких дамских сапожках,
То по литовским полям,
То по американским улицам,
То по утренним, подозрительным комнатам,
То по серым китайским глазам,
Капризном, земном,
Лукавом, иногда вверх ногами
(И рейнвейн не прольется?)
Солнце,
Я вижу,
Что вернется
Крылатый блеск,
И голос, и трепет,
И снова трех жизней окажется мало,
И сладким отчаяньем замрет сердце,
А ангел твердит: "Пора!
Срок твой не так уж долог!
Спеши, спеши!
Разве не радостен скрип пера
В заревой тиши,
Как уколы винных иголок!"
И сон пройдет,
И мир придет,
Перекрестись, протри глаза!
Как воздух чист,
Как зелен лист,
Хотя была и не гроза!
Снова небо голубыми обоями оклеено,
Снова поют петухи,
Снова можно откупорить вино с Рейна
И не за триста рублей купить духи.
И не знаешь, что делать:
Писать,
Гулять,
Любить,
Покупать,
Пить,
Просто смотреть,
Дышать,
И жить, жить!
Тогда свободно, безо всякого груза,
Сладко свяжем узел
И свободно (понимаете: свободно) пойдем
В горячие, содержимые частным лицом,
Свободным,
Наживающим двести тысяч в год
(Тогда это будут огромные деньги),
Бани.
Словом довольно гадким
Стихи кончаю я,
Подвергался стольким нападкам
За это слово я.
Не смею прекословить,
Неловок, может быть, я,
Но это было давно ведь,
С тех пор изменился я.
В этом убедится всякий беспристрастный
читатель.
Притом есть английское
(на французском языке) motto {*},
{* Девиз (фр.). - Ред.}
Которое можно видеть
На любом портсигаре, подвязках и мыле:
"Honny soit qui mal y pense".
2
ВСТРЕЧНЫМ ГЛАЗАМ
Ветер широкий, рей.
Сети высоких рей,
Горизонты зеленых морей,
Расплав заревых янтарей,
Всем наивно богаты,
Щурясь зорко,
Сероватые глаза,
Словно приклеенные у стены средь плакатов:
"Тайны Нью-Йорка"
И "Mamzelle Zaza".
Шотландский юнга Тристана
Плачет хроматическими нотами,
А рейд, рейд рано
Разукрашен разноцветными ботами!
Помните, май был бешен,
Балконы с дамами почти по-крымски грубы,
Темный сок сладких черешен
Окрашивал ваши губы,
И думалось: кто-то, кто-то
В этом городе будет повешен.
Теперь такая же погода,
И вы еще моложе и краше,
Но где желание наше?
Хоть бы свисток парохода,
Хоть бы ветром подуло,
Зарябив засосную лужу.
Все туже, все туже
Серым узлом затянуло...
Неужели эти глаза - мимоходом,
Только обман плаката?
Неужели навсегда далека ты,
Былая, золотая свобода?
Неужели якорь песком засосало,
И вечно будем сидеть в пустом Петрограде,
Читать каждый день новые декреты,
Ждать, кк старые девы
(Бедные узники!),
Когда придут то белогвардейцы, то союзники,
То Сибирский адмирал Колчак.
Неужели так?
Дни веселые, где вы?
Милая жизнь, где ты?
Ветер, широко взрей!
Хоть на миг, хоть раз,
Кк этот взгляд прохожих,
Морских, беловатых глаз!
3
РАЗЛИВЫ
Подняв со дна всю гниль и грязь,
Уж будто нехотя ярясь,
Автоматически бурливы,
Шумят, шумящи и желты,
В воронку черной пустоты
Всем надоевшие разливы.
Вдруг жирно выплюнет нырок
То падаль, то коровий рог,
Иконной полки бухлый угол.
Туземец медленным багром
На мели правит свой паром,
Тупее огородных пугал.
Проснись, пловец, утешься, глянь:
Не все в воде и небе - дрянь,
Не все лишь ветошь раззоренья.
Кк разучившийся читать,
Приготовишкой в школу сядь
Слагать забытые моленья.
Простой разломанный предмет
Тебе напомнит ряд примет
Неистребимой, милой жизни.
И ужаснет тебя провал,
Что сам ты дико запевал
Бессмысленной начало тризны.
И смутно, жадно, глух и слеп,
Почуешь теплый белый хлеб,
В село дорогу, мелкий ельник,
И вспомнишь санок легкий бег
И то, что всякий человек
Очищен в чистый понедельник.
4
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Теплый настанет денек,
Встретим его, словно дар мы.
Не поминай про паек
И про морские казармы.
Все это сон, только сон.
Кончишь "Туман за решеткой"
Снова откроем балкон
И почитаем с охоткой.
Будем палимы опять
Легким пленительным жаром,
Пустимся снова гулять
К нашим друзьям-антикварам.
Резво взлимонит рейнвейн,
Пар над ризотто взовьется.
"Schlafe, mein Prinzchen, schlaf ein!"
Как у Моцарта поется.
1919
638
Декабрь морозит в небе розовом,
Нетопленный мрачнеет дом.
А мы, как Меншиков в Березове,
Читаем Библию и ждем.
И ждем чего? самим известно ли?
Какой спасительной руки?
Уж взбухнувшие пальцы треснули
И развалились башмаки.
Никто не говорит о Врангеле,
Тупые протекают дни.
На златокованном Архангеле
Лишь млеют сладостно огни.
Пошли нам крепкое терпение,
И кроткий дух, и легкий сон,
И милых книг святое чтение,
И неизменный небосклон!
Но если ангел скорбно склонится,
Заплакав: "Это навсегда!"
Пусть упадет, как беззаконница,
Меня водившая звезда.
Нет, только в ссылке, только в ссылке мы,
О, бедная моя любовь.
Струями нежными, не пылкими,
Родная согревает кровь,
Окрашивает щеки розово,
Не холоден минутный дом,
И мы, как Меншиков в Березове,
Читаем Библию и ждем.
8 декабря 1920
639
Утраченного чародейства
Веселым ветрам не вернуть!
А хочется Адмиралтейству
Пронзить лазоревую муть.
Притворно Невской перспективы
Зовет широкий коридор,
Но кажется жестоко лживым
Былого счастия обзор.
Я знаю: будет все, как было,
Как в старину, как прошлый год;
Кому семнадцать лет пробило,
Тому восьмнадцатый пойдет.
Настанет лето, будет душно,
Летает детское серсо,
Но механично и бездушно
Природы косной колесо.
За ивовым гоняйся пухом,
Глядись хоть день в речную тишь,
Но вольным и влюбленным духом
Свои мечты не оживишь.
Все схемы - скаредны и тощи.
Освободимся ль от оков,
Окостенеем ли, как мощи,
На удивление веков?
И вскроют, словно весть о чуде,
Нетленной жизни нашей клеть,
Сказав: "Как странно жили люди:
Могли любить, мечтать и петь!"
Апрель 1921
640
Мне не горьки нужда и плен,
И разрушение, и голод,
Но в душу проникает холод,
Сладелой струйкой вьется тлен.
Что значат "хлеб", "вода", "дрова"
Мы поняли, и будто знаем,
Но с каждым часом забываем
Другие, лучшие слова.
Лежим, как жалостный помет,
На вытоптанном, голом поле
И будем так лежать, доколе
Господь души в нас не вдохнет.
Май 1921
641
Живется нам не плохо:
Водица да песок...
К земле чего же охать,
А к Богу путь высок!
Не болен, не утоплен,
Не спятил, не убит!
Не знает вовсе воплей
Наш кроликовый скит.
Молиться вздумал, милый?
(Кочан зайчонок ест.)
Над каждою могилой
Поставят свежий крест.
Оконце слюдяное,
Тепло лазурных льдин!
Когда на свете двое,
То значит - не один.
А может быть, и третий
Невидимо живет.
Кого он раз приветил,
Тот сирым не умрет.
Сентябрь 1921
642
Островитянам строить тыны,
К тычку прилаживать лозу,
Пока не выпустят вершины
В туманах скрытую грозу.
Предвестием гора дымится,
Угрозою гудит прилив.
Со страхом пахари за птицей
Следят, соху остановив.
И только девушки слепые
Не видят тучи, да и те
Заломят руки, как впервые
Качнется Китеж на ките.
Движение - любви избыток!
О, Атлантида! О, Содом!
В пророчестве летучих ниток
Кочевной воли прочный дом!
Ноябрь 1922
643
Медяный блеск пал на лик твой.
Смуглее зорь рдеют щеки.
О, поцелуй перед битвой
И утлый челн переправ далеких!
Стоишь, а царственна твоя поступь!
Дикарский бог так ступает...
Воловий взор открыт просто,
Иной божественности не зная.
Шатер разбит, зреет яблонь,
Вспорол полей грудь я плугом.
Подруга спит, на заре озябла,
И я забыл, что ты был мне другом.
Земля мне мать, там тепло так!
Корнями в мрак расползаюсь цепко.
- Зачем же, зачем, дикий отрок,
Ты будишь опять ветер едкий?
Свист флейт с моря доносится...
Брось гроздь, о зареносица!
Ты, беззакатная,
Ты, благодатная!..
Медь ржи на небо бросится!
- Обуйся. Вот. Снова здравствуй!
Дороги ждут. Мы - солдаты.
Узнал ты клик боевой страсти?
Ведь нищие всем, всем богаты!
Престало преть зерном тучным.
Еще удар - колос будешь.
Скажи "прощай" сестрам скучным.
Взгляни на меня - все забудешь.
В мире мы - гости,
Все - чужое.
И, как ни один хозяин,
Ты можешь сказать: "Мое".
Отдай виноградник прохожим,
Стань прохожим
И каждый виноградник - твой.
Чего тебя могут лишить,
Когда у тебя нет ничего?
Очисти глаза и уши,
Как новорожденный младенец,
Укрепи ноги и сердце
И у тебя будет все:
Все страны, царства,
Сердца и люди!
Движенье бессмертного духа,
Простор
(Свят пославший!)
И пожатье ведущей
Сухой и горячей руки!
Медь наш металл, - помни!
Ноябрь 1922
644
В гроте Венерином мы горим...
Зовы голубок, россыпи роз...
Даже не снится нам круглый Рим
И странничий посох, что каждый нес.
Сирены, сирены, сладелый плен.
Алого сумрака смутный гнет,
А путь был ангелом благословен,
Коней стреноженных до сих пор он пасет.
Золотого моря желанный лов
Сладчайшего в мире коснулся дна.
Благовещеньем колоколов
В полях родных земная весна.
Развейся, раковин розовый дым!
Рвитесь, венки из фиалок! Есть
Рим, и сердцу простым и прямым
Мужеским цветом дано зацвесть.
Январь 1923
645
В какую высь чашка весов взлетела!
Легка была, а в ней - мое сердце, душа и тело.
Другая, качаясь, опустилась вниз,
Твой мимолетный, пустой каприз.
Не заботься, что мука мне будет горька:
Держала весы твоя же рука.
Хорошо по небесным, заревым полям
Во весь дух мчаться упорным саням!
Обо мне забудь, но помни одно:
Опустелое сердце - полным-полно.
Январь 1923
646
Встала заря над прорубью,
Золотая, литая зима.
Выпускаю за голубем голубя,
Пока не настала тьма.
Словно от темной печени,
Отрываю кусок за куском.
Последний гость, отмеченный,
Покидает златоверхий дом.
Лети! Свободен! Не хотел,
А без хотенья нет победы.
Но не решат и звездоведы,
Какой полету дан предел.
Лети! На девичьем окне
Клевать остатки каши пшенной,
Но, прирученный и влюбленный,
Ты не забудешь обо мне.
Приснится вновь простор высот,
Падучие, льдяные реки.
И, как беременный, навеки
Носить ты будешь горький сот.
Дымное пламя затопило слова.
Эта страда мне страшна и нова.
Горесть и радость, смех, испуг...
Голубь смертельный, огненный друг.
Лейся, вар!
Шуми, пожар!
Дыбись, конь!
Крести, огонь!
Грянь, гром!
Рушь дом!
Санок бег
Растопит снег!
Зацветут,
Зацветут
Там и тут
Щедрые капли
Алой горячей крови.
И крещеные помертвелые глаза
Видят:
Купол отверст, синь и глубок.
Недвижно висит Крещенский голубок.
Январь 1923
647
Крашены двери голубой краской,
Смазаны двери хорошо маслом.
Ночью дверей не слышно,
Ночью дверей не видно...
Полной луны сила!
Золото в потолке зодиаком,
Поминальные по полу фиалки,
Двустороннее зеркало круглеет...
Ты и я, ты и я - вместе
Полной луны сила!
Моя сила на тебе играет,
Твоя сила во мне ликует;
Высота медвяно каплет долу,
Прорастают розовые стебли...
Полной луны сила!
Февраль 1923
648
В осеннюю рваную стужу
Месяц зазубренный падает в лужу.
Самоубийцы висят на кустах
В фосфорических, безлюдных местах.
Клочки тумана у мерклых шпор...
Словно выпит до дна прозрачный взор...
Без перчаток руки слабы и белы.
Кобылка ржет у далекой скалы.
Усталость, сон, покой... не смерть ли?
Кружится ум, как каплун на вертеле.
Рожок, спой
Про другой покой!
Как пляшут лисы
Под ясной луной...
Полно лая и смеха
Лесное эхо...
Грабы и тисы
Темной стеной!
Галлали! Галлали!
Учись у Паоло Учелло!
Но разве ты сам не знаешь,
Что летучи и звонки ноги,
Быстры снеговые дороги,
Что месяц молодой высок,
Строен и тонок юный стрелок,
Что вдовство и сиротство - осени чада,
Что летней лени мужам не надо,
Что любы нам ржанье и трубная трель
И что лучшее слово изо всех: "Апрель!"
Февраль 1923
649. ГЕРМАНИЯ
С безумной недвижностью
приближаясь,
словно летящий локомотив экрана,
яснее,
крупнее,
круглее,
лицо.
Эти глаза в преувеличенном гриме,
опущенный рот,
сломаны брови,
ноздря дрожит...
Проснись, сомнамбула!
Какая судорога исказила
черты сладчайшие?
Яд, падение, пытка, страх?..
Веки лоснятся в центре дико...
Где лавровый венец?
Почему как мантия саван?
Д-а-а!! родная, родная!
Твой сын не отравлен,
не пал, не страшится,
восторг пророчества дан ему:
неспокойно лицо пророка,
и в слепящей новизне старо.
Пожалуй, за печать порока
ты примешь его тавро.
Мужи - спокойны и смелы
братства, работа, бой!
но нужно, чтобы в крепкое тело
пламя вдувал другой.
Дуйте, дуйте, братья!
Ничего, что кривится бровь...
Сквозь дым, огонь и проклятье
ливнем хлынет любовь.
Нерожденный еще, воскресни!
Мы ждем и дождемся его...
Родина, дружба и песни
выше нет ничего!
Февраль 1923
650
Зеркальным золотом вращаясь
в пересечении лучей,
(Лицо, лицо, лицо!..)
стоит за царскими вратами
невыносимый и ничей!
В осиной талии Сиама
искривленно качнулся Крит
(Лицо, лицо, лицо!..)
В сети сферических сияний
неугасаемо горит.
Если закрыть лицо покрывалом плотным,
прожжется шитье тем же ликом.
Заточить в горницу без дверей и окон,
с вращающимся потолком и черным ладаном,
в тайную и страшную молельню,
вылезет лицо наружу плесенью,
обугленным и священным знаком.
Со дна моря подымется невиданной водорослью,
из могилы прорастет анемонами,
лиловым, томным огнем
замреет с бездонных болот...
Турин, Турин,
блаженный город,
в куске полотна
химическое богословье
хранящий,
радуйся ныне и присно!
Т_у_рманом голубь: "Турин!" - кричит,
Потоком По-река посреди кипит,
Солдатская стоянка окаменела навек,
Я - город и стены, жив человек!
Из ризницы тесной хитон несу,
Самого Господа Господом спасу!
Не потопишь,
не зароешь,
не запрешь,
не сожжешь,
не вырубишь,
не вымолишь
своего лица,
бедный царек,
как сам изрек!
В бездумные, легкие, птичьи дни - выступало.
Когда воли смертельной загорались огни
выступало.
Когда голы мы были, как осенние пни,
выступало.
Когда жалкая воля шептала: "распни!"
выступало.
Отчалил золотой апрель
на чайных парусах чудесных,
дух травяной, ветровый хмель,
расплавы янтарей небесных!
Ручьи рокочут веселей,
а сердце бьется и боится:
все чище, девственней, белей
таинственная плащаница.
Открываю руки,
открываю сердце,
задерживаю дыханье,
глаза перемещаю в грудь,
желанье - в голову,
способность двигаться - в уши,
слух - в ноги,
пугаю небо,
жду чуда,
не дышу....
Еще, еще....
Кровь запела густо и внятно:
"Увидишь опять вещие пятна".
Апрель 1923
651
Один другому говорит:
"У вас сегодня странный вид:
Горит щека, губа дрожит,
И солнце по лицу бежит.
Я словно вижу в первый раз
Таким давно знакомым вас,
И если вспомнить до конца,
То из-под вашего лица
Увижу..." - вдруг и сам дрожит,
И солнце по лицу бежит,
Льет золото на розу губ...
Где мой шатер? Мамврийский дуб?
Я третьего не рассмотрел,
Чтоб возгордится не посмел...
Коль гостя третьего найдешь,
Так с Авраамом будешь схож.
Июль 1923
652
Л. Ракову
Ко мне скорее, Теодор и Конрад!
Душа моя растерзана любовью,
И сам себе кажусь я двойником,
Что по земле скитается напрасно,
Тоскуя о телесной оболочке.
Я не покоя жажду, а любви!
Сомнамбулы сладчайшее безумье,
Да раздробившийся в сверканьях Крейслер,
Да исступленное блаженство дружбы
Теперь водители моей судьбы.
Песок, песок, песок...
Жаркие глыбы гробницы...
Ни облака, ни птицы...
Отбившийся мотылек
В зное недвижном висит...
Все спит...
Как мир знакомый далек!
Шимми и небоскребы
Уплыли: спутники оба
Читают на входе гроба
Непонятное мне заклятье,
Как посвященные братья.
Смерть? обьятья?
Чужое, не мое воображенье
Меня в пустыню эту привело,
Но трепетность застывшего желанья
Взошла из глубины моей души.
Стучало сердце жалкое: откройся,
Мне все равно: таишь обьятья, смерть,
Сокровище царей, богов бессмертье.
Я дольше ждать, ты видишь, не могу.
Фейдт и Гофман улыбнулись,
Двери тихо повернулись.
Сумрак дрогнул, густ и ал,
Словно ветер пробежал...
И выходит...
Игра несоответствий вам мила!
Я вижу не в одежде неофита,
Не в облаченьи древнего Египта,
А в пиджаке последнего покроя,
С высокой пуговицей, узкой тальей,
Давно известного мне человека.
Прямой, как по линейке, узкий галстух,
Косой пробор волос, светлее русых,
Миндалевый разрез апрельских глаз,
Любовным луком вычерчены губы,
И, как намек, саксонский подбородок...
Назад откинут юношеский стан,
Как тетива, прямы и длинны ноги,
Как амулеты, розовые ногти...
На правой, гладко выбритой щеке
Темнеет томно пятнышко Венеры.
Известно все, но золотой туман,
Недвижный и трепещущий, исходит...
Оцепенение, блаженный сон,
И ожидание, любовь, желанье,
Соединилось все, остановившись.
А мотылек усталый опустился
На кончик лакированной ботинки
И белым бантиком лежать остался.
О, золотистая струя рейнвейна!
Все кажется, что скрытая игра
Пробьется пеной на твою поверхность.
Сердце, могу ль
Произнести я
Полное имя?
Тайну хранить
Трудно искусству...
Маску надев,
Снова скажу:
Гуль!
Я принимаю!.. сладко умереть,
Коснувшись этих ног, руки, одежды,
В глазах увидев ласточек полет,
Апрельский вечер, радугу и солнце!
Ответ, ответ, хоть уголками губ!
Ты улыбнулся. Спутники стояли,
Едва заметные, у стен гробницы.
- Но я не смерть, а жизнь, - произнеслось.
Все, что пленяет, что живет и движет,
Все это - я! Искусство, города,
Поездки дальние и приключенья,
Высокие, крылатейшие мысли,
И мелочи быстротекущей жизни,
И блеск, и радость, ревность и страданье,
Святая бедность и веселый голод,
И расточительность, любовь и слава,
Все это - я, все это - я. Узнал ты?
- Я принимаю! я изнемогаю
От жажды. Напои живой водою,
О Гуль! душа моя, судьба и сердце
Вот сделалось все шатким и непрочным,
Капризным, переменчивым, как жизнь.
Опасное блаженство! но я понял:
Покой устойчивый подобен смерти.
Куда меня, о Теодор и Конрад,
Вы завели, в чужом воображеньи
Явился я непрошеным пришельцем.
Найдется ль место мне в твоих мечтах?
Но парус поднят... и - плыви, галера!
Сокровище царей, оно со мною!
Апрель 1924
653
Не рыбу на берег зову,
А птицу в воздух кличу,
Росу на спящую траву
И ветер парусам.
Лишь первый шаг - увидишь сам,
Какой родимый воздух,
Как сладостна сухим устам
Проточная вода.
Рулем ведется борозда,
Куда направит воля,
Но недвижима навсегда
Полярная звезда.
Май 1924
654. ЭФЕССКИЕ СТРОКИ
Флейта, пой! Пещеры своды
Зацвели волшебным мленьем:
Рощи, копья, города,
Тихо каплет дни и годы
Наговорным усыпленьем
Голубиная вода.
Мреет сумрак. Свет на воле.
Предначертанные тени
За мерцанием зарниц.
Горстью сыпь на угли соли!
Спины, шеи и колени,
Шелестенье тщетных лиц.
Ток эфира бурей станет,
Буря нежит ток эфира,
Кошка львом и кошкой лев.
Арфы трепет громом ранит.
Полноте внимаешь мира,
Бренный слух преодолев.
Зоркий страж не видит леса,
Тайноведенья уроки
Неученый раб принес.
Спим с тобой у врат Эфеса...
Пробужденья скрыты сроки,
И не лает чуткий пес.
Июль 1924
655. ИДУЩИЕ
В сумерках идут двое.
По разделяющимся длинным ногам
видно,
что они - мужчины.
Деревья цветут,
небо зеленеет,
квакают лягушки.
Идут они вдоль канала.
Они почти одинакового роста,
может быть - одного возраста.
Они говорят о деревьях и небе,
о Германии и Италии,
о плаваньи на "Левиафане",
о своих работах и планах,
о проехавшей лодке,
о вчерашнем завтраке.
Иногда в груди одного
оказываются два сердца,
потом оба перелетают в другую грудь,
как мексиканские птички.
Если их руки встретятся,
кажется,
что из пальца в палец
переливается тепло и кровь.
Состав этой крови - однороден.
Они могут бегать, грести
и сидеть за одним столом,
занимаясь каждый своим делом.
Иногда улыбнутся друг другу
И это - будто поцелуй.
Когда щека одного
коснется щеки другого,
кажется - небо позолотело.
Они могут и спать на одной кровати...
разве они - не мужчины?
Они могут обменяться платьем,
и это не будет маскарадом.
Если мир вспорется войною,
наступит новый 1814 год,
они рядом поскачут на лошадях,
в одинаковых мундирах,
и умрут вместе.
Огромная звезда повисла.
Из сторожки выходит сторож:
запирает двери на ключ,
ключ кладет в карман.
Посмотрел вслед паре,
и может насвистывать,
что ему угодно.
20 октября 1924
656
Отяжелев, слова корой покрылись.
Скорей косматый разбивай кокос!
Пока слизняк из домика не вылез,
Высокий тополь к небу не пророс.
По шахте катится, крутясь, граната.
Курган Малахов, взрывы и восторг.
Девятый месяц семенем богата,
Прорыв кровавый крика не исторг.
Терпение!.. О-о-о-_а_, мой милый!
Как розово засвиристел апрель!..
Летучею, зеленою могилой
Младенчески качнется колыбель.
Октябрь 1924
657
Я чувствую: четыре
Ноги, и все идут.
Острей, прямей и шире
Глаза мои глядят.
Двойное сердце бьется
(Мое или твое?),
Берется и дается
Обоими сполна.
Коричневым наливом
Темнеет твой зрачок,
А мой каким-то дивом
Сереет, как река.
Тесней, тесней с любимым!
Душа, и плоть, и дух,
И встанешь херувимом,
Чудовищем небес.
7 ноября 1924
658
Не губернаторша сидела с офицером,
Не государыня внимала ординарцу,
На золоченом, закрученном стуле
Сидела Богородица и шила.
А перед ней стоял Михал-Архангел.
О шпору шпора золотом звенела,
С неба, с земли грязь,
И мразь,
Слякоть,
Хочется бить кого-то и плакать,
Тогда может присниться такое правленье,
Но разве возможно оно
В чуть сносный день,
При малейшем солнце,
При легчайшем ветерке с моря,
Несущем весну?
Затоптанные
Даже не сапогами,
Не лаптями,
А краденными с чужой ноги ботинками,
Живем свободные,
Дрожим у нетопленной печи
(Вдохновенье).
Ходим впотьмах к таким же дрожащим друзьям.
Их так мало,
Едим отбросы, жадно косясь на чужой кусок.
Туп ум,
Не слышит уже ударов.
Нет ни битв, ни пожаров.
Подлые выстрелы,
Серая ненависть,
Тяжкая жизнь подпольная
Червей нерожденных.
Разве и вправду
Навоз мы,
Кк говорит навозная куча
(Даже выдохшаяся, простывшая),
Нас завалившая?
Нет.
Задавленные, испуганные,
Растерянные, может быть, подлые,
Но мы - люди,
И потому это - только сон
(Боже, двухлетний сон)
Потому не навек
Отлетел от меня
Ангел благовествующий.
Жду его,
Думая о чуде.
Я человек,
И в каждом солнце:
Великопостно русском,
Мартовской розою кроющем
Купола и купеческие д_о_мы,
Итальянском рукодельном солнце,
Разделяющем, кк Челлини,
Ветку от ветки,
Жилку от жилки,
Парижском, грязном, заплаканном солнце,
Ванильном солнце Александрии,
Среди лиловых туманов
И песков марева
Антично маячащем,
В ветренном, ветренном
Солнце Нью-Йорка,
Будто глядит на постройки,
На рабочих
Молодая мильярдерша хозяйка,
В зимнем Онегинском солнце,
Что косо било
В стекла "Альбера",
И острое жало
Вина и любви
Ломалось в луче
(Помните?)
И в том небывалом,
Немного в Чикаго сделанном,
Что гуляет на твоих страницах,
В высоких дамских сапожках,
То по литовским полям,
То по американским улицам,
То по утренним, подозрительным комнатам,
То по серым китайским глазам,
Капризном, земном,
Лукавом, иногда вверх ногами
(И рейнвейн не прольется?)
Солнце,
Я вижу,
Что вернется
Крылатый блеск,
И голос, и трепет,
И снова трех жизней окажется мало,
И сладким отчаяньем замрет сердце,
А ангел твердит: "Пора!
Срок твой не так уж долог!
Спеши, спеши!
Разве не радостен скрип пера
В заревой тиши,
Как уколы винных иголок!"
И сон пройдет,
И мир придет,
Перекрестись, протри глаза!
Как воздух чист,
Как зелен лист,
Хотя была и не гроза!
Снова небо голубыми обоями оклеено,
Снова поют петухи,
Снова можно откупорить вино с Рейна
И не за триста рублей купить духи.
И не знаешь, что делать:
Писать,
Гулять,
Любить,
Покупать,
Пить,
Просто смотреть,
Дышать,
И жить, жить!
Тогда свободно, безо всякого груза,
Сладко свяжем узел
И свободно (понимаете: свободно) пойдем
В горячие, содержимые частным лицом,
Свободным,
Наживающим двести тысяч в год
(Тогда это будут огромные деньги),
Бани.
Словом довольно гадким
Стихи кончаю я,
Подвергался стольким нападкам
За это слово я.
Не смею прекословить,
Неловок, может быть, я,
Но это было давно ведь,
С тех пор изменился я.
В этом убедится всякий беспристрастный
читатель.
Притом есть английское
(на французском языке) motto {*},
{* Девиз (фр.). - Ред.}
Которое можно видеть
На любом портсигаре, подвязках и мыле:
"Honny soit qui mal y pense".
2
ВСТРЕЧНЫМ ГЛАЗАМ
Ветер широкий, рей.
Сети высоких рей,
Горизонты зеленых морей,
Расплав заревых янтарей,
Всем наивно богаты,
Щурясь зорко,
Сероватые глаза,
Словно приклеенные у стены средь плакатов:
"Тайны Нью-Йорка"
И "Mamzelle Zaza".
Шотландский юнга Тристана
Плачет хроматическими нотами,
А рейд, рейд рано
Разукрашен разноцветными ботами!
Помните, май был бешен,
Балконы с дамами почти по-крымски грубы,
Темный сок сладких черешен
Окрашивал ваши губы,
И думалось: кто-то, кто-то
В этом городе будет повешен.
Теперь такая же погода,
И вы еще моложе и краше,
Но где желание наше?
Хоть бы свисток парохода,
Хоть бы ветром подуло,
Зарябив засосную лужу.
Все туже, все туже
Серым узлом затянуло...
Неужели эти глаза - мимоходом,
Только обман плаката?
Неужели навсегда далека ты,
Былая, золотая свобода?
Неужели якорь песком засосало,
И вечно будем сидеть в пустом Петрограде,
Читать каждый день новые декреты,
Ждать, кк старые девы
(Бедные узники!),
Когда придут то белогвардейцы, то союзники,
То Сибирский адмирал Колчак.
Неужели так?
Дни веселые, где вы?
Милая жизнь, где ты?
Ветер, широко взрей!
Хоть на миг, хоть раз,
Кк этот взгляд прохожих,
Морских, беловатых глаз!
3
РАЗЛИВЫ
Подняв со дна всю гниль и грязь,
Уж будто нехотя ярясь,
Автоматически бурливы,
Шумят, шумящи и желты,
В воронку черной пустоты
Всем надоевшие разливы.
Вдруг жирно выплюнет нырок
То падаль, то коровий рог,
Иконной полки бухлый угол.
Туземец медленным багром
На мели правит свой паром,
Тупее огородных пугал.
Проснись, пловец, утешься, глянь:
Не все в воде и небе - дрянь,
Не все лишь ветошь раззоренья.
Кк разучившийся читать,
Приготовишкой в школу сядь
Слагать забытые моленья.
Простой разломанный предмет
Тебе напомнит ряд примет
Неистребимой, милой жизни.
И ужаснет тебя провал,
Что сам ты дико запевал
Бессмысленной начало тризны.
И смутно, жадно, глух и слеп,
Почуешь теплый белый хлеб,
В село дорогу, мелкий ельник,
И вспомнишь санок легкий бег
И то, что всякий человек
Очищен в чистый понедельник.
4
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Теплый настанет денек,
Встретим его, словно дар мы.
Не поминай про паек
И про морские казармы.
Все это сон, только сон.
Кончишь "Туман за решеткой"
Снова откроем балкон
И почитаем с охоткой.
Будем палимы опять
Легким пленительным жаром,
Пустимся снова гулять
К нашим друзьям-антикварам.
Резво взлимонит рейнвейн,
Пар над ризотто взовьется.
"Schlafe, mein Prinzchen, schlaf ein!"
Как у Моцарта поется.
1919
638
Декабрь морозит в небе розовом,
Нетопленный мрачнеет дом.
А мы, как Меншиков в Березове,
Читаем Библию и ждем.
И ждем чего? самим известно ли?
Какой спасительной руки?
Уж взбухнувшие пальцы треснули
И развалились башмаки.
Никто не говорит о Врангеле,
Тупые протекают дни.
На златокованном Архангеле
Лишь млеют сладостно огни.
Пошли нам крепкое терпение,
И кроткий дух, и легкий сон,
И милых книг святое чтение,
И неизменный небосклон!
Но если ангел скорбно склонится,
Заплакав: "Это навсегда!"
Пусть упадет, как беззаконница,
Меня водившая звезда.
Нет, только в ссылке, только в ссылке мы,
О, бедная моя любовь.
Струями нежными, не пылкими,
Родная согревает кровь,
Окрашивает щеки розово,
Не холоден минутный дом,
И мы, как Меншиков в Березове,
Читаем Библию и ждем.
8 декабря 1920
639
Утраченного чародейства
Веселым ветрам не вернуть!
А хочется Адмиралтейству
Пронзить лазоревую муть.
Притворно Невской перспективы
Зовет широкий коридор,
Но кажется жестоко лживым
Былого счастия обзор.
Я знаю: будет все, как было,
Как в старину, как прошлый год;
Кому семнадцать лет пробило,
Тому восьмнадцатый пойдет.
Настанет лето, будет душно,
Летает детское серсо,
Но механично и бездушно
Природы косной колесо.
За ивовым гоняйся пухом,
Глядись хоть день в речную тишь,
Но вольным и влюбленным духом
Свои мечты не оживишь.
Все схемы - скаредны и тощи.
Освободимся ль от оков,
Окостенеем ли, как мощи,
На удивление веков?
И вскроют, словно весть о чуде,
Нетленной жизни нашей клеть,
Сказав: "Как странно жили люди:
Могли любить, мечтать и петь!"
Апрель 1921
640
Мне не горьки нужда и плен,
И разрушение, и голод,
Но в душу проникает холод,
Сладелой струйкой вьется тлен.
Что значат "хлеб", "вода", "дрова"
Мы поняли, и будто знаем,
Но с каждым часом забываем
Другие, лучшие слова.
Лежим, как жалостный помет,
На вытоптанном, голом поле
И будем так лежать, доколе
Господь души в нас не вдохнет.
Май 1921
641
Живется нам не плохо:
Водица да песок...
К земле чего же охать,
А к Богу путь высок!
Не болен, не утоплен,
Не спятил, не убит!
Не знает вовсе воплей
Наш кроликовый скит.
Молиться вздумал, милый?
(Кочан зайчонок ест.)
Над каждою могилой
Поставят свежий крест.
Оконце слюдяное,
Тепло лазурных льдин!
Когда на свете двое,
То значит - не один.
А может быть, и третий
Невидимо живет.
Кого он раз приветил,
Тот сирым не умрет.
Сентябрь 1921
642
Островитянам строить тыны,
К тычку прилаживать лозу,
Пока не выпустят вершины
В туманах скрытую грозу.
Предвестием гора дымится,
Угрозою гудит прилив.
Со страхом пахари за птицей
Следят, соху остановив.
И только девушки слепые
Не видят тучи, да и те
Заломят руки, как впервые
Качнется Китеж на ките.
Движение - любви избыток!
О, Атлантида! О, Содом!
В пророчестве летучих ниток
Кочевной воли прочный дом!
Ноябрь 1922
643
Медяный блеск пал на лик твой.
Смуглее зорь рдеют щеки.
О, поцелуй перед битвой
И утлый челн переправ далеких!
Стоишь, а царственна твоя поступь!
Дикарский бог так ступает...
Воловий взор открыт просто,
Иной божественности не зная.
Шатер разбит, зреет яблонь,
Вспорол полей грудь я плугом.
Подруга спит, на заре озябла,
И я забыл, что ты был мне другом.
Земля мне мать, там тепло так!
Корнями в мрак расползаюсь цепко.
- Зачем же, зачем, дикий отрок,
Ты будишь опять ветер едкий?
Свист флейт с моря доносится...
Брось гроздь, о зареносица!
Ты, беззакатная,
Ты, благодатная!..
Медь ржи на небо бросится!
- Обуйся. Вот. Снова здравствуй!
Дороги ждут. Мы - солдаты.
Узнал ты клик боевой страсти?
Ведь нищие всем, всем богаты!
Престало преть зерном тучным.
Еще удар - колос будешь.
Скажи "прощай" сестрам скучным.
Взгляни на меня - все забудешь.
В мире мы - гости,
Все - чужое.
И, как ни один хозяин,
Ты можешь сказать: "Мое".
Отдай виноградник прохожим,
Стань прохожим
И каждый виноградник - твой.
Чего тебя могут лишить,
Когда у тебя нет ничего?
Очисти глаза и уши,
Как новорожденный младенец,
Укрепи ноги и сердце
И у тебя будет все:
Все страны, царства,
Сердца и люди!
Движенье бессмертного духа,
Простор
(Свят пославший!)
И пожатье ведущей
Сухой и горячей руки!
Медь наш металл, - помни!
Ноябрь 1922
644
В гроте Венерином мы горим...
Зовы голубок, россыпи роз...
Даже не снится нам круглый Рим
И странничий посох, что каждый нес.
Сирены, сирены, сладелый плен.
Алого сумрака смутный гнет,
А путь был ангелом благословен,
Коней стреноженных до сих пор он пасет.
Золотого моря желанный лов
Сладчайшего в мире коснулся дна.
Благовещеньем колоколов
В полях родных земная весна.
Развейся, раковин розовый дым!
Рвитесь, венки из фиалок! Есть
Рим, и сердцу простым и прямым
Мужеским цветом дано зацвесть.
Январь 1923
645
В какую высь чашка весов взлетела!
Легка была, а в ней - мое сердце, душа и тело.
Другая, качаясь, опустилась вниз,
Твой мимолетный, пустой каприз.
Не заботься, что мука мне будет горька:
Держала весы твоя же рука.
Хорошо по небесным, заревым полям
Во весь дух мчаться упорным саням!
Обо мне забудь, но помни одно:
Опустелое сердце - полным-полно.
Январь 1923
646
Встала заря над прорубью,
Золотая, литая зима.
Выпускаю за голубем голубя,
Пока не настала тьма.
Словно от темной печени,
Отрываю кусок за куском.
Последний гость, отмеченный,
Покидает златоверхий дом.
Лети! Свободен! Не хотел,
А без хотенья нет победы.
Но не решат и звездоведы,
Какой полету дан предел.
Лети! На девичьем окне
Клевать остатки каши пшенной,
Но, прирученный и влюбленный,
Ты не забудешь обо мне.
Приснится вновь простор высот,
Падучие, льдяные реки.
И, как беременный, навеки
Носить ты будешь горький сот.
Дымное пламя затопило слова.
Эта страда мне страшна и нова.
Горесть и радость, смех, испуг...
Голубь смертельный, огненный друг.
Лейся, вар!
Шуми, пожар!
Дыбись, конь!
Крести, огонь!
Грянь, гром!
Рушь дом!
Санок бег
Растопит снег!
Зацветут,
Зацветут
Там и тут
Щедрые капли
Алой горячей крови.
И крещеные помертвелые глаза
Видят:
Купол отверст, синь и глубок.
Недвижно висит Крещенский голубок.
Январь 1923
647
Крашены двери голубой краской,
Смазаны двери хорошо маслом.
Ночью дверей не слышно,
Ночью дверей не видно...
Полной луны сила!
Золото в потолке зодиаком,
Поминальные по полу фиалки,
Двустороннее зеркало круглеет...
Ты и я, ты и я - вместе
Полной луны сила!
Моя сила на тебе играет,
Твоя сила во мне ликует;
Высота медвяно каплет долу,
Прорастают розовые стебли...
Полной луны сила!
Февраль 1923
648
В осеннюю рваную стужу
Месяц зазубренный падает в лужу.
Самоубийцы висят на кустах
В фосфорических, безлюдных местах.
Клочки тумана у мерклых шпор...
Словно выпит до дна прозрачный взор...
Без перчаток руки слабы и белы.
Кобылка ржет у далекой скалы.
Усталость, сон, покой... не смерть ли?
Кружится ум, как каплун на вертеле.
Рожок, спой
Про другой покой!
Как пляшут лисы
Под ясной луной...
Полно лая и смеха
Лесное эхо...
Грабы и тисы
Темной стеной!
Галлали! Галлали!
Учись у Паоло Учелло!
Но разве ты сам не знаешь,
Что летучи и звонки ноги,
Быстры снеговые дороги,
Что месяц молодой высок,
Строен и тонок юный стрелок,
Что вдовство и сиротство - осени чада,
Что летней лени мужам не надо,
Что любы нам ржанье и трубная трель
И что лучшее слово изо всех: "Апрель!"
Февраль 1923
649. ГЕРМАНИЯ
С безумной недвижностью
приближаясь,
словно летящий локомотив экрана,
яснее,
крупнее,
круглее,
лицо.
Эти глаза в преувеличенном гриме,
опущенный рот,
сломаны брови,
ноздря дрожит...
Проснись, сомнамбула!
Какая судорога исказила
черты сладчайшие?
Яд, падение, пытка, страх?..
Веки лоснятся в центре дико...
Где лавровый венец?
Почему как мантия саван?
Д-а-а!! родная, родная!
Твой сын не отравлен,
не пал, не страшится,
восторг пророчества дан ему:
неспокойно лицо пророка,
и в слепящей новизне старо.
Пожалуй, за печать порока
ты примешь его тавро.
Мужи - спокойны и смелы
братства, работа, бой!
но нужно, чтобы в крепкое тело
пламя вдувал другой.
Дуйте, дуйте, братья!
Ничего, что кривится бровь...
Сквозь дым, огонь и проклятье
ливнем хлынет любовь.
Нерожденный еще, воскресни!
Мы ждем и дождемся его...
Родина, дружба и песни
выше нет ничего!
Февраль 1923
650
Зеркальным золотом вращаясь
в пересечении лучей,
(Лицо, лицо, лицо!..)
стоит за царскими вратами
невыносимый и ничей!
В осиной талии Сиама
искривленно качнулся Крит
(Лицо, лицо, лицо!..)
В сети сферических сияний
неугасаемо горит.
Если закрыть лицо покрывалом плотным,
прожжется шитье тем же ликом.
Заточить в горницу без дверей и окон,
с вращающимся потолком и черным ладаном,
в тайную и страшную молельню,
вылезет лицо наружу плесенью,
обугленным и священным знаком.
Со дна моря подымется невиданной водорослью,
из могилы прорастет анемонами,
лиловым, томным огнем
замреет с бездонных болот...
Турин, Турин,
блаженный город,
в куске полотна
химическое богословье
хранящий,
радуйся ныне и присно!
Т_у_рманом голубь: "Турин!" - кричит,
Потоком По-река посреди кипит,
Солдатская стоянка окаменела навек,
Я - город и стены, жив человек!
Из ризницы тесной хитон несу,
Самого Господа Господом спасу!
Не потопишь,
не зароешь,
не запрешь,
не сожжешь,
не вырубишь,
не вымолишь
своего лица,
бедный царек,
как сам изрек!
В бездумные, легкие, птичьи дни - выступало.
Когда воли смертельной загорались огни
выступало.
Когда голы мы были, как осенние пни,
выступало.
Когда жалкая воля шептала: "распни!"
выступало.
Отчалил золотой апрель
на чайных парусах чудесных,
дух травяной, ветровый хмель,
расплавы янтарей небесных!
Ручьи рокочут веселей,
а сердце бьется и боится:
все чище, девственней, белей
таинственная плащаница.
Открываю руки,
открываю сердце,
задерживаю дыханье,
глаза перемещаю в грудь,
желанье - в голову,
способность двигаться - в уши,
слух - в ноги,
пугаю небо,
жду чуда,
не дышу....
Еще, еще....
Кровь запела густо и внятно:
"Увидишь опять вещие пятна".
Апрель 1923
651
Один другому говорит:
"У вас сегодня странный вид:
Горит щека, губа дрожит,
И солнце по лицу бежит.
Я словно вижу в первый раз
Таким давно знакомым вас,
И если вспомнить до конца,
То из-под вашего лица
Увижу..." - вдруг и сам дрожит,
И солнце по лицу бежит,
Льет золото на розу губ...
Где мой шатер? Мамврийский дуб?
Я третьего не рассмотрел,
Чтоб возгордится не посмел...
Коль гостя третьего найдешь,
Так с Авраамом будешь схож.
Июль 1923
652
Л. Ракову
Ко мне скорее, Теодор и Конрад!
Душа моя растерзана любовью,
И сам себе кажусь я двойником,
Что по земле скитается напрасно,
Тоскуя о телесной оболочке.
Я не покоя жажду, а любви!
Сомнамбулы сладчайшее безумье,
Да раздробившийся в сверканьях Крейслер,
Да исступленное блаженство дружбы
Теперь водители моей судьбы.
Песок, песок, песок...
Жаркие глыбы гробницы...
Ни облака, ни птицы...
Отбившийся мотылек
В зное недвижном висит...
Все спит...
Как мир знакомый далек!
Шимми и небоскребы
Уплыли: спутники оба
Читают на входе гроба
Непонятное мне заклятье,
Как посвященные братья.
Смерть? обьятья?
Чужое, не мое воображенье
Меня в пустыню эту привело,
Но трепетность застывшего желанья
Взошла из глубины моей души.
Стучало сердце жалкое: откройся,
Мне все равно: таишь обьятья, смерть,
Сокровище царей, богов бессмертье.
Я дольше ждать, ты видишь, не могу.
Фейдт и Гофман улыбнулись,
Двери тихо повернулись.
Сумрак дрогнул, густ и ал,
Словно ветер пробежал...
И выходит...
Игра несоответствий вам мила!
Я вижу не в одежде неофита,
Не в облаченьи древнего Египта,
А в пиджаке последнего покроя,
С высокой пуговицей, узкой тальей,
Давно известного мне человека.
Прямой, как по линейке, узкий галстух,
Косой пробор волос, светлее русых,
Миндалевый разрез апрельских глаз,
Любовным луком вычерчены губы,
И, как намек, саксонский подбородок...
Назад откинут юношеский стан,
Как тетива, прямы и длинны ноги,
Как амулеты, розовые ногти...
На правой, гладко выбритой щеке
Темнеет томно пятнышко Венеры.
Известно все, но золотой туман,
Недвижный и трепещущий, исходит...
Оцепенение, блаженный сон,
И ожидание, любовь, желанье,
Соединилось все, остановившись.
А мотылек усталый опустился
На кончик лакированной ботинки
И белым бантиком лежать остался.
О, золотистая струя рейнвейна!
Все кажется, что скрытая игра
Пробьется пеной на твою поверхность.
Сердце, могу ль
Произнести я
Полное имя?
Тайну хранить
Трудно искусству...
Маску надев,
Снова скажу:
Гуль!
Я принимаю!.. сладко умереть,
Коснувшись этих ног, руки, одежды,
В глазах увидев ласточек полет,
Апрельский вечер, радугу и солнце!
Ответ, ответ, хоть уголками губ!
Ты улыбнулся. Спутники стояли,
Едва заметные, у стен гробницы.
- Но я не смерть, а жизнь, - произнеслось.
Все, что пленяет, что живет и движет,
Все это - я! Искусство, города,
Поездки дальние и приключенья,
Высокие, крылатейшие мысли,
И мелочи быстротекущей жизни,
И блеск, и радость, ревность и страданье,
Святая бедность и веселый голод,
И расточительность, любовь и слава,
Все это - я, все это - я. Узнал ты?
- Я принимаю! я изнемогаю
От жажды. Напои живой водою,
О Гуль! душа моя, судьба и сердце
Вот сделалось все шатким и непрочным,
Капризным, переменчивым, как жизнь.
Опасное блаженство! но я понял:
Покой устойчивый подобен смерти.
Куда меня, о Теодор и Конрад,
Вы завели, в чужом воображеньи
Явился я непрошеным пришельцем.
Найдется ль место мне в твоих мечтах?
Но парус поднят... и - плыви, галера!
Сокровище царей, оно со мною!
Апрель 1924
653
Не рыбу на берег зову,
А птицу в воздух кличу,
Росу на спящую траву
И ветер парусам.
Лишь первый шаг - увидишь сам,
Какой родимый воздух,
Как сладостна сухим устам
Проточная вода.
Рулем ведется борозда,
Куда направит воля,
Но недвижима навсегда
Полярная звезда.
Май 1924
654. ЭФЕССКИЕ СТРОКИ
Флейта, пой! Пещеры своды
Зацвели волшебным мленьем:
Рощи, копья, города,
Тихо каплет дни и годы
Наговорным усыпленьем
Голубиная вода.
Мреет сумрак. Свет на воле.
Предначертанные тени
За мерцанием зарниц.
Горстью сыпь на угли соли!
Спины, шеи и колени,
Шелестенье тщетных лиц.
Ток эфира бурей станет,
Буря нежит ток эфира,
Кошка львом и кошкой лев.
Арфы трепет громом ранит.
Полноте внимаешь мира,
Бренный слух преодолев.
Зоркий страж не видит леса,
Тайноведенья уроки
Неученый раб принес.
Спим с тобой у врат Эфеса...
Пробужденья скрыты сроки,
И не лает чуткий пес.
Июль 1924
655. ИДУЩИЕ
В сумерках идут двое.
По разделяющимся длинным ногам
видно,
что они - мужчины.
Деревья цветут,
небо зеленеет,
квакают лягушки.
Идут они вдоль канала.
Они почти одинакового роста,
может быть - одного возраста.
Они говорят о деревьях и небе,
о Германии и Италии,
о плаваньи на "Левиафане",
о своих работах и планах,
о проехавшей лодке,
о вчерашнем завтраке.
Иногда в груди одного
оказываются два сердца,
потом оба перелетают в другую грудь,
как мексиканские птички.
Если их руки встретятся,
кажется,
что из пальца в палец
переливается тепло и кровь.
Состав этой крови - однороден.
Они могут бегать, грести
и сидеть за одним столом,
занимаясь каждый своим делом.
Иногда улыбнутся друг другу
И это - будто поцелуй.
Когда щека одного
коснется щеки другого,
кажется - небо позолотело.
Они могут и спать на одной кровати...
разве они - не мужчины?
Они могут обменяться платьем,
и это не будет маскарадом.
Если мир вспорется войною,
наступит новый 1814 год,
они рядом поскачут на лошадях,
в одинаковых мундирах,
и умрут вместе.
Огромная звезда повисла.
Из сторожки выходит сторож:
запирает двери на ключ,
ключ кладет в карман.
Посмотрел вслед паре,
и может насвистывать,
что ему угодно.
20 октября 1924
656
Отяжелев, слова корой покрылись.
Скорей косматый разбивай кокос!
Пока слизняк из домика не вылез,
Высокий тополь к небу не пророс.
По шахте катится, крутясь, граната.
Курган Малахов, взрывы и восторг.
Девятый месяц семенем богата,
Прорыв кровавый крика не исторг.
Терпение!.. О-о-о-_а_, мой милый!
Как розово засвиристел апрель!..
Летучею, зеленою могилой
Младенчески качнется колыбель.
Октябрь 1924
657
Я чувствую: четыре
Ноги, и все идут.
Острей, прямей и шире
Глаза мои глядят.
Двойное сердце бьется
(Мое или твое?),
Берется и дается
Обоими сполна.
Коричневым наливом
Темнеет твой зрачок,
А мой каким-то дивом
Сереет, как река.
Тесней, тесней с любимым!
Душа, и плоть, и дух,
И встанешь херувимом,
Чудовищем небес.
7 ноября 1924
658
Не губернаторша сидела с офицером,
Не государыня внимала ординарцу,
На золоченом, закрученном стуле
Сидела Богородица и шила.
А перед ней стоял Михал-Архангел.
О шпору шпора золотом звенела,