Страница:
Ей в консерваторию. Пока — всего лишь документы занести, и узнать, на какой день назначат прослушивание. А потом, наверное, музеи — самые полезные — артиллерии и флота. Вечером Мариинка. Вечность в опере не была!
На улице — оглядывались. Не более того. Впрочем, на большинстве прохожих отчего-то красовались венецианские маски — золотые, серебристые, цветные, которые удивительно шли к костюмам двадцать первого века. Над проспектом летели стремительные мелодии рондо, под которые утренняя деловитая толпа и пихалась локтями. Асфальт пружинил под ногами, как сырая земля на окраинах Кер-Сиди. Немайн ещё подумала, что её, как и Петра, угораздило основать город на болоте. Вот только она озаботилась превратить оборонительные рвы в мелиорационные каналы — а потому в самом Кер-Сиди сухо. Если же кто-то решит обложить город осадой — то влажная земля и высоко стоящие солоноватые грунтовые воды будут уже его проблемой!
Великие города тем и отличаются от провинциальных, что пронять их может разве Уэллсовский треножник. И то, если буйствовать начнёт. А никак не смирная сида…
— Ого! А я и не знал, что нынче опять хобичьи игрища! — за спиной, шепотком.
— Нет, это скорей реконструкторы. Где ты толкиенутых с клевцами видел?
— А ты на уши посмотри!
Похоже, сзади идут. Привычно… Уже привычно. И неопасно. Здесь её уши сойдут за пластик. Главное, чтоб никто отрывать не начал. Впрочем, геологический молоток тоже не резиново-поддельный. И, что особенно хорошо, не является формальным оружием. Конечно, объяснять, зачем это нужно в городе, случись что, придётся. Но — не раньше. Для кого штуковина на поясе Немайн — оружие, те явно и одёжку датируют. А значит, либо подделка, либо разрешение есть. А для кого инструмент… Ну мало ли откуда сестра солнца и ветра топает. Может, студентка с поезда, с практики, топает через центр к себе в общагу.
— И на пальце бижутерия… Либо у девочки нет вкуса, либо одно из трёх эльфийских, — продолжали за спиной, — слушай, это мне кажется, или её уши назад развернулись?
— Так. Дыхни. Не пил. Дай лоб пощупаю. Здоров. Слава богу! Значит, просто дурость. Ну а мозги и вокалист — понятия несовместные. Так что б поступай в свою консу смело. В политех ты не годишься, там хоть немного думать нужно.
— У некоторых людей есть мышцы, ушами шевелить.
— Не настолько, чтобы их…
Немайн стало смешно. Уши дёрнулись.
— Моторчик, значит. До чего техника дошла…
Навстречу — ровная летящая походка, пляшущие в такт шагам струны белого золота. И — н какой маски! Она. Высокая, красивая, как всегда стильная… Здесь, в Питере? Немайн бросилась навстречу.
— Привет! Что ты тут делаешь?
На лице Колдуньи — недоумение и даже лёгкий испуг.
— Девушка, мы разве знакомы?
Немайн отпрянула, уши упали к плечам.
— Мне показалось, что да…
— Бывает. До свидания.
Один шаг, и уже нужно поворачивать голову, и видишь всё равно спину.
— Стойте! — Немайн немного удивилась своей настойчивости.
— Что вы от меня хотите?
Она снова рядом. Вот этого Немайн и хотела. Или — не она, а память Клирика, вдруг выбросившая старинный образ — тот, который он ещё любил. Сиде стало чуточку смешно: ей-то Колдунья, ни нынешняя, ни тогдашняя, была и даром не нужна. Но оставаться одной среди масок не хотелось.
— Извиниться за ошибку. А я не люблю ошибаться, поэтому… Немайн Кэдманс. Приехала прослушаться в здешнюю консерваторию. На подготовительное. Будем знакомы?
И протянула узенькую лапку.
— Ой, а мне как раз прислали статью о поступающих писать! Я на журфаке МГУ учусь.
— Значит, зверь прибежал на ловца. Статья о поступающих, хм. Ты что, тут три месяца болтаться будешь?
— Нет, только до конца предварительного прослушивания. Потом на экзамены загляну… Я же на музыкальной критике специализируюсь.
Немайн слушала новообретённую подружку. Колдунья без умолку трещала, она была ещё на втором курсе, до встречи с Клириком оставалось больше года. Сида рассеянно поддерживала беседу, в ноздри лез приторный аромат недорогих духов — скоро, ой скоро вкус у девочки станет более изысканным и дорогим — и пыталась про себя понять, как же это получается, что она так отреагировала на знакомую Клирика, как будто сама была в неё влюблена. Да не когда-то, а сейчас!
— Это всё потому, что женщине нужен мужчина! И никак иначе, а старая дева — это не диагноз, и даже не приговор — это последствия приговора! — закончила та приговор деканше журфака, — Кадавр ходячий. Слушай, Маня, ну вот почему мне кажется, что мы знакомы всю жизнь?
— Потому, что ты хорошая журналистка и умеешь втираться в доверие?
— Ну тебя! Лучше глянь, какие за нами мальчики следят, — Немайн и глянула. Те самые, специалисты по эльфам: будущий инженер и баритон-заготовка. Золотой пучеглаз и редкий в сверкающей толпе чёрный клюв ибиса… А подруженька зашипела, понемногу превращаясь из чудного виденья в ту самую Колдунью, — Да не так! Что у тебя за манера — обернуться и в глаза заглянуть? Ну вот, отстали, затушевались. И кому я, спрашивается, ножки весенние показывать теперь буду?
— В твоем распоряжении полгорода.
— И сколько из них нормальных мужиков? — Колдунья вздохнула, — А эти симпатичные. Правда, смотрели больше на тебя, но ты зыркнула очень грозно… Юные девушки так не глядят! Что у тебя за линзы?
— Это глаза…
В консерватории был почти обычный учебный день. Это во время экзаменов, как и в прочих ВУЗах, перекроют все второстепенные входы-выходы, а напротив главного устроят совместный пост из милиции и студентов — пропускают только тех, кто подал документы. И никого лишнего — чтобы меньше было возможности дать приёмной комиссии взятку. Или по морде… Схема на стенах какая-то неправильная, встречные указывают дорогу артистически неопределённо. Бесконечные коридоры, удивительно тихий паркет. И — звуки, звуки. Неслышимые, или почти неслышимые для человеческого уха, они проникали сквозь недостаточную по меркам сиды звукоизоляцию, и окончательно сбивали ориентацию — если на двери написано, что это класс фортепиано, а внутри играют на флейте, невольно ошибёшься! Впрочем, вдосталь поблуждать не вышло — журналистка взяла за руку и оттащила — вокруг аж смазалось — куда надо. К обитой чёрной кожей двери с золочёной табличкой. На табличке неразборчивой вязью значилось "Вокальный факультет. Деканат".
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Сида топталась на месте.
— Заходи. Иначе мне не о чем будет статью написать.
— Угу. Дай вдохнуть.
Запах кожаной обивки, вот чудо, натуральной, сухой чистый воздух, прогнанный сквозь три климатизатора — меньше от питерской сырости не спасут — Немайн тянула через себя, как приговорённый последнюю затяжку. Не петь — значит не жить, и точка. А петь — это жить как-то совсем иначе, родиться заново… Что ж, ей не впервой! Наконец, лёгкие заполнились, дальше не лезло. Осталось только толкнуть дверь.
Её не заметили.
Единственный находящийся на месте сотрудник деканата разглядывал потолок, словно карту неведомой планеты. С таким восторгом, что ногами в коротковатых брюках подёргивал. При этом указательные пальцы рук лихорадочно вращались друг вокруг друга.
— А если так, то что? — вопрошал он пространство.
Немайн удивилась. Такое было уместнее на композиторском.
— Таким образом, высчитав дивиргенцию по указанному контуру, мы получим под смешаной производной по дэ икс, дэ игрек и дэ зэт мгновенное значение для каппа…
Немайн не удержала воздух внутри, громко выдохнула. Звук оборвал танец пальцев, они сомкнулись. Узкое лицо развернулось к посетительнице. Висок блеснул тонкими нитями седины в тёмно-коричневой, как иная нефть, шевелюре.
— Слава Эру Элуватару, — спокойно сообщил тот, — Чем скромный замдекана может служить дивной?
Немайн дёрнула ухом.
— Может, я лучше в «чайковку» попробую…
— Там, в Москве, снобы, там не поймут! Кстати, почему у тебя Нарья, это же игрушка Гэндальфа?
— Какая Нарья?
— А кольцо…
Немайн скосила глаза. На пальце переливался имперский рубин. Воск, закрывавший его, куда-то пропал. Объясняться не хотелось.
— А дивиргенция?
— Что?
— Вы ж, наверняка, и системку уравнений в частных производных в уме решить можете? А то и спектральным анализом балуетесь! И что вы делаете здесь?
Замдекана посмотерел на Немайн иначе. Совсем. Словно вот забежала мышка, покрутилась — и превратилась в человека.
— А вы? — спросил он, склонив голову набок, отчего стал немного похож на старшего из друидов, — А вот вы — считаете дивиргенции в уме?
— Не считаю. Кратный интеграл мой предел. Ну, может, ещё типовое уравнение матфизики с несложными граничными условиями. Инженеру хватает, знаете ли.
— Специальность? — резко спросил замдекана.
— Гидротехнические сооружения и порты.
— А… Рад знакомству. Будет третий нормальный человек на факультете, — уши и кольцо замдекана уже не замечал, — На подготовительное?
— Да. А кто второй?
— Увидишь, он в комиссии. Кстати, тебе почти коллега — конструктор с «Рубина», здесь совмещает. Ты порты строишь, он — то, что в них заходит. Вот. Бери анкету, заполняй. Сколько стоит у нас второе высшее, в курсе?
— Да.
Анкета Немайн порадовала — поскольку представляла собой лист электронной бумаги. Пусть и похуже той, которой привык баловаться Клирик в концерне — ту можно было гнуть и мять, как душе угодно, а эту только сворачивать в трубочку, но всё-таки не средневековье!
Устроилась в уголке, вытащила из футляра, в который сворачивался лист, стило, и принялась заполнять. Заодно — дивилась, насколько же история — в том числе и техническая — повторяется. Были же некогда свитки — и вот, появились снова. Ещё несколько лет назад были господствующей технологией… Но хватило их ненадолго. Скоро уйдут — как только новые модели догонят по цене.
Стилус бодро бегал по строчкам. Документы пришлось разложить и в них подглыдывать, причём некоторые вещи оказались для Немайн небольшим шоком. Например паспорт. Она ожидала российский, но вместо него обнаружилась книжечка с воспетым ещё Маяковским "двуспальным британским лёвою". Да, всё верно. Имя: Немайн Неметона Кэдманс. Гордых клановых приставок англичане валлийцам не сохранили… Дата выдачи паспорта — полгода назад, в Кармартене.
Мягко прошуршала дверь.
— Валюша, хорошо, что ты пришла. Посиди пока тут, прими документы…
— А у вас что, опять идея?
— Именно.
Замдекана убежал.
Вошедшая с первого взгляда не понравилась Немайн — совершенно взаимно. Было в ней нечто нарочитое, которое часто воспитывается в мелких служащих, решивших — сдуру или по веской причине, неважно, что карьера закончилась, не начавшись. И которых слегка распустило начальство. То ли выражение лица, то ли осанка — то ли тон и выбор слов в двух фразах — а историю болезни можно заполнять.
В бульоне офиса эта болезнь не так опасна для окружающих — и то зависит, от того, на какой должности обретается больной. Если он получит хоть какую работу с людьми — пиши пропало, и работа не пойдёт, и люди нервы истреплют. Но вот в учебном заведении… Там, где будут люди, у которых всё впереди — и над которыми мелкое чудовище получит свою маленькую власть. Та, у кого не жизнь не получилось, над теми, у кого получиться может.
Самое обидное, что в такое крысообразное нормальный человек превращается подчас очень быстро — месяцев за шесть, а то и меньше. Лечение припоминалось одно — направить на производство, да там, точно по определению Ильфа и Петрова, "загнать в бутылку". Если болезнь удавалось прихватить достаточно рано — и следа не оставалось. Или оставалось — в виде склонности изредка болезненно цапнуть словом. Немного виновато и почти по-дружески. Но эта девушка, похоже, болела несколько лет — да и случай её относился не к техническим наукам, там было проще. А тут…
Неважно, насколько хорош голос у девочки — она не нашла себе работы. И осталась при кафедре. Бумажки перекладывать. При этом, наверняка, ещё и приняли кого-то с курса в магистратуру… И этот кто-то работал рядом, на такой же должностишке — но имел перспективу. А потом ушёл — то ли на сцену, то ли в преподавание. А она осталась. Без перспективы.
Когда ученик превосходит учителя — у того есть утешение. А когда выпускники год за годом обходят вот такую бедолагу — а она к ним руку не приложила, наоборот, гадила? Как могла — по мелочи, по крайней мере — обычно. Вот тут и уходят остатки совести, и начинается партизанщина. Когда ни одна возможность сделать подлость не упускается. Это по отношению к средним студентам. Хвостистам такое существо иногда даже сочувствует — но если возможность хороша, бьёт всё равно. Лучшим же гадит самозабвенно…
Немайн попыталась представить пути исцеления. А ведь индустриальный метод, наверное, сработает… В оперу не возьмут — загнать в рок-группу, да погонять с туром по Сибири. Чтоб пусть второй голос, третий — но пела. Впрочем, может не помочь. Далеко зашло. Если вот сейчас эта дурёха дуется на непонятную ушастую гостью уже за то, что нужно будет принимать документы — вероятно, неизлечима. И ведь снаружи — почти человек…
Немайн вернулась к анкете. Дата рождения — 22 марта, год неизвестен. В паспорте так и написано. А в анкете графа — возраст. И что писать? Честно — четыре недели без малого? Не поймут. Тоже честно — несколько тысяч лет? Неточно, и эффект такой же. Взять возраст Клирика? Уже натяжка… Врать не хотелось. Немайн начала покусывать стилус. Точно, как отец Адриан. Заразилась…
— Не грызите, не ваш.
Немайн подняла голову. Как её назвал замдекана? Валюша. Плохо назвал, Валюша это мягкое и объёмистое, а тут ёжик в джинсах. Причём концлагерный ёжик. Припомнилось обронённое как-то знакомым биологом понятие — «ёже-час». В этом, оказывается, измеряли количество энцефалитных клещей в лесу. Сколько их за час на ёжика осыплется…
— Не буду.
— А поздно. Уже испортила. И заразила.
Скорее заразилась, раз тут такие змеи…
— Выпишите счёт, оплачу. И, кстати — на сколько лет я выгляжу, не подскажете?
— Думаешь, уши прицепила, и вечная эльфийка? Судя по глупости, ты и школу не закончила…
— Я что, прозрачная?
Этого было довольно. Немайн припомнила — Клирик закончил в семнадцать — и то, потому что пошёл туда на год раньше остальных детей.
— Не закончила, значит, — пробормотала под нос Немайн, и вписала в графу «Возраст» число 17.
Место рождения: Ирландия, Мунстер. Немайн фыркнула. Похоже, у неё паспорт сиды. А впрочем, кто ещё может светить на фотографии такими ушками? Тут в паспорте буковки вдруг пересобачились, запись "год неизвестен" исчезла, вместо неё чётко обозначилось: 2020. Оставалось пожать плечами и продолжать.
Образование: высшее техническое. Два диплома: основной, и магистра логистики. Немайн с интересом заглянула внутрь — а вдруг там имя Клирика? Но нет, всё в порядке, для полного счастья страничка на английском. Такие дипломы выдавали иностранцам. Но недурное ж образование у семнадцатилетней! От удовольствия уши провернулись — вперёд и назад.
— Девушка, не хулиганьте.
Немайн снова подняла взгляд. Ну, брюнетка жгучая — и крашеная, колец на пальцах нет, хотя по нышешнему времени это ничего не говорит, возраст — ровно полдороги от осознания себя женщиной до последнего приступа молодости. Почти красива — если бы не обиженное выражение лица. И вокруг глаз — уже появилось, а кремами и масками не злоупотребляет. Считает себя ещё молоденькой. А потом, когда стервозная красота станет собственными следами, поздно будет. То ли дело Анна! Как-то успевает — и всегда успевала, чуть не с детства. Так и выглядит — в седьмом-то веке — моложе, чем ей дали бы в двадцать первом…
Объеденный стилус бежал по анкете.
Семейное положение — не замужем.
Специальность — могли бы и не писать, но — вокальное искусство, подготовительное отделение.
— У тебя какой голос определили? — спросила вдруг "ежиха".
— Сопрано.
Если совсем точно, то колоратурное сопрано.
— Тогда тебе тут нечего делать. Сейчас только один преподаватель не калечит сопран. Но он не берёт группу на подготовительном. Никогда. Если не дура — забирай документы…
Её, возможно, и правда, испортили. А может, просто надежда на то, что слабый голосок подрастёт, не оправдались. Но…
— И который не калечит?
Ежиха назвала имя. Немайн впервые слышала.
Хотя… Клирик — не слышал, видел. Этой фамилией были подписаны спецификации по проекту… Да, купол под Северным полюсом.
— Это он с "Рубина"?
— Да. Но он не берёт подготовительных групп…
Немайн широко улыбнулась.
— Спасибо тебе. И принимай документы.
— Дура… — сзади зашелестела дверь. Замдекана.
— Ну что? Всё готово? А тот преподаватель, я тебе говорил, конструктор, он здесь как раз. Уговорили поступающих на подготовительное послушать, другой член комиссии заболел… Так что — пойдёшь сегодня, через час. Я бы, кстати, тебя за одни дифуравнения в уме взял, но я сам баритон, и учить получается тоже только баритонов. Черт его знает, почему. А этот… Но он обычно групп на подготовительном не берёт — хотя и уговаривают. Так что… Готовься.
— Я… Мне распеться надо.
— Аудиторию ищи. Или вот что… тут распевайся.
— Здесь не класс, — отрезала «ежиха». Теперь, когда у непонятной толкиенистки засветила впереди дорога, помогать ей уже не хотелось, — хочет распеваться — пусть ищет свободную аудиторию.
— Ну, Валенька, — взмолилась Немайн, надеясь, что некоторую искусственность не заметят, — Ну вдруг из меня что-то выйдет? Я же тебе всю жизнь буду обязана… Ты же мне сама советовала…
Собственно, она могла просто заявить, что замдекана — главнее, встать в позу и начать петь. Могла и отправиться поискать класс — свободный вполне может найтись. Могла… много чего. Но решила попробовать достучаться. Даже слезу без лука выдавила. И старательно заглянула — снизу вверх, заполненными влагой блюдцами.
— Ладно, — отрезала «ежиха», — но это единственное исключение…
Хотя начала догадываться — не единственное, а первое. И жёсткость тона была жёсткостью отступающей болезни. Скоро у деканата будет хороший и весёлый сотрудник. Девушка, смирившаяся с тем, что великой ей не стать. Но свято уверенная в том, что быть первой подругой великой — тоже нужно. Иначе их не будет, великих… А великая рано или поздно попадётся…
Как только Немайн издала первые звуки, внутрь заглянула Колдунья.
— Можно послушать?
— А что тут слушать-то? Обычные упражнения…
— Тем более…
Через полчаса она достала блокнот и принялась водить внутри стилусом. А когда пришло время, сообщила об этом слишком уж увлекшейся Немайн. Ухватила за руку. И отвела на экзамен — под самую дверь, только паркет мелькнул под ногами. Немайн успела подумать, что запись — это хорошо, никакой тебе толпы, разве пара-тройка ожидающих. Из класса, где тот проходил, как раз вышла девчонка, заплаканная и злая.
— Срезали, — сообщила.
— За что?
— Снегурочку пела. Сказали, растаяла неубедительно…
Немайн скептически свесила голову набок. Что для поступления нужен голос, и ещё раз голос, а никак не драматический талант, из ожидающих прослушивания осознавали не все. А потому…
— Следующий.
Все переглядываются. Страшно, видите ли… Немайн юркнула в дверь.
Через несколько минут Немайн стояла перед комиссией, и не знала куда деть руки. Места не находилось. Когда пела — были при деле, а тут вдруг… Догадалась, сцепила в замок. А комиссия совещалась.
— Вы можете спеть что-нибудь ещё? Кроме этих двух арий?
— Могу… Дочь полка могу, Линду ди Шамуни могу. Даже Лючию.
— Хм… А что, кроме Доницетти, других композиторов в мире нет? И народных песен?
— Есть. Ну, я Леонору могу спеть, наверное… Но я её не готовила. Не впелась.
— А в Лючию ди Ламмермур, вы, значит, впелись?
— Не особенно… Но пробовала петь… Кстати, это вы — конструктор с "Рубина"?
— Я, а что?
— Скажите честно: вы певиц готовите так же качественно, как проект полярного купола?
— Надеюсь, что да. Но — вы откуда вообще знаете, что я работал над куполом?
— Оттуда… Кстати, спасибо. Если б не ваши требования, затопило бы купол к чертям. Я ж с вами по подписи вашей знакома…
— Вы там когда были?
— В тридцам пятом. До ноября.
Конструктор окинул взглядом ушастую, как египетский фенек, девушку. Немайн догадалась: ловит себя на стариковском кряхтении. Мол, в его время молодёжь тоже умела поиздеваться над собственной внешностью — но вот это — уже новое. А ведь, поди-ка, приживётся. Но — в тридцать пятом — смотрит документы — ей было, было ей… Пятнадцать лет. Впрочем, иностранные специалисты на куполе были, иные и с семьями…
— В тридцать пятом, говорите? То есть Инцидент тоже застали?
— Именно.
— Наверху или внизу?
— Наверху.
— Тогда вот вам вопрос по сольфеджио. Повторите, пожалуйста, звук, который издаёт «Аргунь». По тону, не по громкости. Вы не могли его не слышать, если были там.
Немайн вздрогнула. «Аргунь» была многоствольной зениткой — первой гауссовой многостволкой в мире. Собственно, если бы не этот аппарат на верхней монтажной платформе, запитанный напрямую от реактора, «неопознанные» ракеты превратили бы платформу в груду рваного металла, а недостроенный купол внизу — в братскую могилу. По счастью, «Аргунь» достала ракеты — а несколькими секундами позже и носитель. И все, кто были рядом, запомнили его пение… А заодно постарались разузнать характеристики.
Немайн вдохнула поглубже, припоминая, на сколько секунд «Аргуни» хватает погребов… А как вспомнила — класс залил звук. «Аргунь» делала 1354 выстрела в секунду. Почему так — неясно, но — факт. Потом его снаряды разделялись, и тысячи превращались в десятки тысяч — но пела зенитка именно на этой частоте. Громко пела. А 1354 Герца — это фа третьей октавы.
Немайн спокойно и ровно тянула ноту полминуты. Замолчала. Доложила:
— Боезапас исчерпан.
Тогда певец-учитель-конструктор повернулся к замдекана.
— В этом году я, так и быть, возьму подготовительную группу — пять человек. В том числе — и эту девушку, — и, обращаясь к Немайн, прибавил, — Вы приняты. Пригласите следующего.
За порогом Колдунья радостно помахала блокнотом. У неё была самая страда, и отрывать было совестно. А выбраться наружу, и побаловать горлышко хотелось. После нескольких минут пения в полную силу. А что творится с вокалистами после концертов и спектаклей?
— Поздравляю, сударыня. Подозреваю, вы мечтаете вот об этом? Смазать связочки? — старый мёртвый итальянец, разумеется. Улыбается, в руках большущий поднос с эклерами, — По поводу поступления, полагаю, пара парижских "заячьих лапок" вам не повредит. Кстати, вы меня очень порадовали выбором репертуара, я был с Гаэтано дружен, к тому же, если оперу в целом он мог написать небрежно, то ключевые арии обычно получались выше всяких похвал. А вот Лючию вам, правда, петь рано…
— Спасибо. Хотя я предпочла бы кусок мяса, и чтобы прожаренный до хруста. Но это тоже неплохо… Вот поэтому все тенора толстые, да?
— В моё время очень выручали глисты, — сообщил призрак, — но от диабета они, увы не спасали. Опять же, нынче их так легко вывести… Позвольте, я провожу вас наружу. Кстати, как вам мои упражнения?
— Чистейшее счастье. Почти как сын! Очень боюсь забыть о времени, и допеться до боли в горле. Просто таю…
— Полагаю, скоро наставник порекомендует вам Генделя. Это хорошо, это правильно. Вообще, не торопитесь, не пойте слишком много. То есть во сне — сколько угодно, а наяву — нельзя.
— Не беспокойтесь. Мне и во сне-то не дадут.
— Каким, интересно, образом?
Самым простым. Ухватив за плечико и тряхнув как следует.
— Наставница, вставай!
Немайн разлепила глаза.
— Уже вечер? — после дневного сна для неё это было то же самое, что "уже утро".
— Нет. Но пришли известия… Война!
3. Глентуи, Кер-Мирддин, дороги Диведа. Декабрь 1400 года от основания Города
На улице — оглядывались. Не более того. Впрочем, на большинстве прохожих отчего-то красовались венецианские маски — золотые, серебристые, цветные, которые удивительно шли к костюмам двадцать первого века. Над проспектом летели стремительные мелодии рондо, под которые утренняя деловитая толпа и пихалась локтями. Асфальт пружинил под ногами, как сырая земля на окраинах Кер-Сиди. Немайн ещё подумала, что её, как и Петра, угораздило основать город на болоте. Вот только она озаботилась превратить оборонительные рвы в мелиорационные каналы — а потому в самом Кер-Сиди сухо. Если же кто-то решит обложить город осадой — то влажная земля и высоко стоящие солоноватые грунтовые воды будут уже его проблемой!
Великие города тем и отличаются от провинциальных, что пронять их может разве Уэллсовский треножник. И то, если буйствовать начнёт. А никак не смирная сида…
— Ого! А я и не знал, что нынче опять хобичьи игрища! — за спиной, шепотком.
— Нет, это скорей реконструкторы. Где ты толкиенутых с клевцами видел?
— А ты на уши посмотри!
Похоже, сзади идут. Привычно… Уже привычно. И неопасно. Здесь её уши сойдут за пластик. Главное, чтоб никто отрывать не начал. Впрочем, геологический молоток тоже не резиново-поддельный. И, что особенно хорошо, не является формальным оружием. Конечно, объяснять, зачем это нужно в городе, случись что, придётся. Но — не раньше. Для кого штуковина на поясе Немайн — оружие, те явно и одёжку датируют. А значит, либо подделка, либо разрешение есть. А для кого инструмент… Ну мало ли откуда сестра солнца и ветра топает. Может, студентка с поезда, с практики, топает через центр к себе в общагу.
— И на пальце бижутерия… Либо у девочки нет вкуса, либо одно из трёх эльфийских, — продолжали за спиной, — слушай, это мне кажется, или её уши назад развернулись?
— Так. Дыхни. Не пил. Дай лоб пощупаю. Здоров. Слава богу! Значит, просто дурость. Ну а мозги и вокалист — понятия несовместные. Так что б поступай в свою консу смело. В политех ты не годишься, там хоть немного думать нужно.
— У некоторых людей есть мышцы, ушами шевелить.
— Не настолько, чтобы их…
Немайн стало смешно. Уши дёрнулись.
— Моторчик, значит. До чего техника дошла…
Навстречу — ровная летящая походка, пляшущие в такт шагам струны белого золота. И — н какой маски! Она. Высокая, красивая, как всегда стильная… Здесь, в Питере? Немайн бросилась навстречу.
— Привет! Что ты тут делаешь?
На лице Колдуньи — недоумение и даже лёгкий испуг.
— Девушка, мы разве знакомы?
Немайн отпрянула, уши упали к плечам.
— Мне показалось, что да…
— Бывает. До свидания.
Один шаг, и уже нужно поворачивать голову, и видишь всё равно спину.
— Стойте! — Немайн немного удивилась своей настойчивости.
— Что вы от меня хотите?
Она снова рядом. Вот этого Немайн и хотела. Или — не она, а память Клирика, вдруг выбросившая старинный образ — тот, который он ещё любил. Сиде стало чуточку смешно: ей-то Колдунья, ни нынешняя, ни тогдашняя, была и даром не нужна. Но оставаться одной среди масок не хотелось.
— Извиниться за ошибку. А я не люблю ошибаться, поэтому… Немайн Кэдманс. Приехала прослушаться в здешнюю консерваторию. На подготовительное. Будем знакомы?
И протянула узенькую лапку.
— Ой, а мне как раз прислали статью о поступающих писать! Я на журфаке МГУ учусь.
— Значит, зверь прибежал на ловца. Статья о поступающих, хм. Ты что, тут три месяца болтаться будешь?
— Нет, только до конца предварительного прослушивания. Потом на экзамены загляну… Я же на музыкальной критике специализируюсь.
Немайн слушала новообретённую подружку. Колдунья без умолку трещала, она была ещё на втором курсе, до встречи с Клириком оставалось больше года. Сида рассеянно поддерживала беседу, в ноздри лез приторный аромат недорогих духов — скоро, ой скоро вкус у девочки станет более изысканным и дорогим — и пыталась про себя понять, как же это получается, что она так отреагировала на знакомую Клирика, как будто сама была в неё влюблена. Да не когда-то, а сейчас!
— Это всё потому, что женщине нужен мужчина! И никак иначе, а старая дева — это не диагноз, и даже не приговор — это последствия приговора! — закончила та приговор деканше журфака, — Кадавр ходячий. Слушай, Маня, ну вот почему мне кажется, что мы знакомы всю жизнь?
— Потому, что ты хорошая журналистка и умеешь втираться в доверие?
— Ну тебя! Лучше глянь, какие за нами мальчики следят, — Немайн и глянула. Те самые, специалисты по эльфам: будущий инженер и баритон-заготовка. Золотой пучеглаз и редкий в сверкающей толпе чёрный клюв ибиса… А подруженька зашипела, понемногу превращаясь из чудного виденья в ту самую Колдунью, — Да не так! Что у тебя за манера — обернуться и в глаза заглянуть? Ну вот, отстали, затушевались. И кому я, спрашивается, ножки весенние показывать теперь буду?
— В твоем распоряжении полгорода.
— И сколько из них нормальных мужиков? — Колдунья вздохнула, — А эти симпатичные. Правда, смотрели больше на тебя, но ты зыркнула очень грозно… Юные девушки так не глядят! Что у тебя за линзы?
— Это глаза…
В консерватории был почти обычный учебный день. Это во время экзаменов, как и в прочих ВУЗах, перекроют все второстепенные входы-выходы, а напротив главного устроят совместный пост из милиции и студентов — пропускают только тех, кто подал документы. И никого лишнего — чтобы меньше было возможности дать приёмной комиссии взятку. Или по морде… Схема на стенах какая-то неправильная, встречные указывают дорогу артистически неопределённо. Бесконечные коридоры, удивительно тихий паркет. И — звуки, звуки. Неслышимые, или почти неслышимые для человеческого уха, они проникали сквозь недостаточную по меркам сиды звукоизоляцию, и окончательно сбивали ориентацию — если на двери написано, что это класс фортепиано, а внутри играют на флейте, невольно ошибёшься! Впрочем, вдосталь поблуждать не вышло — журналистка взяла за руку и оттащила — вокруг аж смазалось — куда надо. К обитой чёрной кожей двери с золочёной табличкой. На табличке неразборчивой вязью значилось "Вокальный факультет. Деканат".
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Сида топталась на месте.
— Заходи. Иначе мне не о чем будет статью написать.
— Угу. Дай вдохнуть.
Запах кожаной обивки, вот чудо, натуральной, сухой чистый воздух, прогнанный сквозь три климатизатора — меньше от питерской сырости не спасут — Немайн тянула через себя, как приговорённый последнюю затяжку. Не петь — значит не жить, и точка. А петь — это жить как-то совсем иначе, родиться заново… Что ж, ей не впервой! Наконец, лёгкие заполнились, дальше не лезло. Осталось только толкнуть дверь.
Её не заметили.
Единственный находящийся на месте сотрудник деканата разглядывал потолок, словно карту неведомой планеты. С таким восторгом, что ногами в коротковатых брюках подёргивал. При этом указательные пальцы рук лихорадочно вращались друг вокруг друга.
— А если так, то что? — вопрошал он пространство.
Немайн удивилась. Такое было уместнее на композиторском.
— Таким образом, высчитав дивиргенцию по указанному контуру, мы получим под смешаной производной по дэ икс, дэ игрек и дэ зэт мгновенное значение для каппа…
Немайн не удержала воздух внутри, громко выдохнула. Звук оборвал танец пальцев, они сомкнулись. Узкое лицо развернулось к посетительнице. Висок блеснул тонкими нитями седины в тёмно-коричневой, как иная нефть, шевелюре.
— Слава Эру Элуватару, — спокойно сообщил тот, — Чем скромный замдекана может служить дивной?
Немайн дёрнула ухом.
— Может, я лучше в «чайковку» попробую…
— Там, в Москве, снобы, там не поймут! Кстати, почему у тебя Нарья, это же игрушка Гэндальфа?
— Какая Нарья?
— А кольцо…
Немайн скосила глаза. На пальце переливался имперский рубин. Воск, закрывавший его, куда-то пропал. Объясняться не хотелось.
— А дивиргенция?
— Что?
— Вы ж, наверняка, и системку уравнений в частных производных в уме решить можете? А то и спектральным анализом балуетесь! И что вы делаете здесь?
Замдекана посмотерел на Немайн иначе. Совсем. Словно вот забежала мышка, покрутилась — и превратилась в человека.
— А вы? — спросил он, склонив голову набок, отчего стал немного похож на старшего из друидов, — А вот вы — считаете дивиргенции в уме?
— Не считаю. Кратный интеграл мой предел. Ну, может, ещё типовое уравнение матфизики с несложными граничными условиями. Инженеру хватает, знаете ли.
— Специальность? — резко спросил замдекана.
— Гидротехнические сооружения и порты.
— А… Рад знакомству. Будет третий нормальный человек на факультете, — уши и кольцо замдекана уже не замечал, — На подготовительное?
— Да. А кто второй?
— Увидишь, он в комиссии. Кстати, тебе почти коллега — конструктор с «Рубина», здесь совмещает. Ты порты строишь, он — то, что в них заходит. Вот. Бери анкету, заполняй. Сколько стоит у нас второе высшее, в курсе?
— Да.
Анкета Немайн порадовала — поскольку представляла собой лист электронной бумаги. Пусть и похуже той, которой привык баловаться Клирик в концерне — ту можно было гнуть и мять, как душе угодно, а эту только сворачивать в трубочку, но всё-таки не средневековье!
Устроилась в уголке, вытащила из футляра, в который сворачивался лист, стило, и принялась заполнять. Заодно — дивилась, насколько же история — в том числе и техническая — повторяется. Были же некогда свитки — и вот, появились снова. Ещё несколько лет назад были господствующей технологией… Но хватило их ненадолго. Скоро уйдут — как только новые модели догонят по цене.
Стилус бодро бегал по строчкам. Документы пришлось разложить и в них подглыдывать, причём некоторые вещи оказались для Немайн небольшим шоком. Например паспорт. Она ожидала российский, но вместо него обнаружилась книжечка с воспетым ещё Маяковским "двуспальным британским лёвою". Да, всё верно. Имя: Немайн Неметона Кэдманс. Гордых клановых приставок англичане валлийцам не сохранили… Дата выдачи паспорта — полгода назад, в Кармартене.
Мягко прошуршала дверь.
— Валюша, хорошо, что ты пришла. Посиди пока тут, прими документы…
— А у вас что, опять идея?
— Именно.
Замдекана убежал.
Вошедшая с первого взгляда не понравилась Немайн — совершенно взаимно. Было в ней нечто нарочитое, которое часто воспитывается в мелких служащих, решивших — сдуру или по веской причине, неважно, что карьера закончилась, не начавшись. И которых слегка распустило начальство. То ли выражение лица, то ли осанка — то ли тон и выбор слов в двух фразах — а историю болезни можно заполнять.
В бульоне офиса эта болезнь не так опасна для окружающих — и то зависит, от того, на какой должности обретается больной. Если он получит хоть какую работу с людьми — пиши пропало, и работа не пойдёт, и люди нервы истреплют. Но вот в учебном заведении… Там, где будут люди, у которых всё впереди — и над которыми мелкое чудовище получит свою маленькую власть. Та, у кого не жизнь не получилось, над теми, у кого получиться может.
Самое обидное, что в такое крысообразное нормальный человек превращается подчас очень быстро — месяцев за шесть, а то и меньше. Лечение припоминалось одно — направить на производство, да там, точно по определению Ильфа и Петрова, "загнать в бутылку". Если болезнь удавалось прихватить достаточно рано — и следа не оставалось. Или оставалось — в виде склонности изредка болезненно цапнуть словом. Немного виновато и почти по-дружески. Но эта девушка, похоже, болела несколько лет — да и случай её относился не к техническим наукам, там было проще. А тут…
Неважно, насколько хорош голос у девочки — она не нашла себе работы. И осталась при кафедре. Бумажки перекладывать. При этом, наверняка, ещё и приняли кого-то с курса в магистратуру… И этот кто-то работал рядом, на такой же должностишке — но имел перспективу. А потом ушёл — то ли на сцену, то ли в преподавание. А она осталась. Без перспективы.
Когда ученик превосходит учителя — у того есть утешение. А когда выпускники год за годом обходят вот такую бедолагу — а она к ним руку не приложила, наоборот, гадила? Как могла — по мелочи, по крайней мере — обычно. Вот тут и уходят остатки совести, и начинается партизанщина. Когда ни одна возможность сделать подлость не упускается. Это по отношению к средним студентам. Хвостистам такое существо иногда даже сочувствует — но если возможность хороша, бьёт всё равно. Лучшим же гадит самозабвенно…
Немайн попыталась представить пути исцеления. А ведь индустриальный метод, наверное, сработает… В оперу не возьмут — загнать в рок-группу, да погонять с туром по Сибири. Чтоб пусть второй голос, третий — но пела. Впрочем, может не помочь. Далеко зашло. Если вот сейчас эта дурёха дуется на непонятную ушастую гостью уже за то, что нужно будет принимать документы — вероятно, неизлечима. И ведь снаружи — почти человек…
Немайн вернулась к анкете. Дата рождения — 22 марта, год неизвестен. В паспорте так и написано. А в анкете графа — возраст. И что писать? Честно — четыре недели без малого? Не поймут. Тоже честно — несколько тысяч лет? Неточно, и эффект такой же. Взять возраст Клирика? Уже натяжка… Врать не хотелось. Немайн начала покусывать стилус. Точно, как отец Адриан. Заразилась…
— Не грызите, не ваш.
Немайн подняла голову. Как её назвал замдекана? Валюша. Плохо назвал, Валюша это мягкое и объёмистое, а тут ёжик в джинсах. Причём концлагерный ёжик. Припомнилось обронённое как-то знакомым биологом понятие — «ёже-час». В этом, оказывается, измеряли количество энцефалитных клещей в лесу. Сколько их за час на ёжика осыплется…
— Не буду.
— А поздно. Уже испортила. И заразила.
Скорее заразилась, раз тут такие змеи…
— Выпишите счёт, оплачу. И, кстати — на сколько лет я выгляжу, не подскажете?
— Думаешь, уши прицепила, и вечная эльфийка? Судя по глупости, ты и школу не закончила…
— Я что, прозрачная?
Этого было довольно. Немайн припомнила — Клирик закончил в семнадцать — и то, потому что пошёл туда на год раньше остальных детей.
— Не закончила, значит, — пробормотала под нос Немайн, и вписала в графу «Возраст» число 17.
Место рождения: Ирландия, Мунстер. Немайн фыркнула. Похоже, у неё паспорт сиды. А впрочем, кто ещё может светить на фотографии такими ушками? Тут в паспорте буковки вдруг пересобачились, запись "год неизвестен" исчезла, вместо неё чётко обозначилось: 2020. Оставалось пожать плечами и продолжать.
Образование: высшее техническое. Два диплома: основной, и магистра логистики. Немайн с интересом заглянула внутрь — а вдруг там имя Клирика? Но нет, всё в порядке, для полного счастья страничка на английском. Такие дипломы выдавали иностранцам. Но недурное ж образование у семнадцатилетней! От удовольствия уши провернулись — вперёд и назад.
— Девушка, не хулиганьте.
Немайн снова подняла взгляд. Ну, брюнетка жгучая — и крашеная, колец на пальцах нет, хотя по нышешнему времени это ничего не говорит, возраст — ровно полдороги от осознания себя женщиной до последнего приступа молодости. Почти красива — если бы не обиженное выражение лица. И вокруг глаз — уже появилось, а кремами и масками не злоупотребляет. Считает себя ещё молоденькой. А потом, когда стервозная красота станет собственными следами, поздно будет. То ли дело Анна! Как-то успевает — и всегда успевала, чуть не с детства. Так и выглядит — в седьмом-то веке — моложе, чем ей дали бы в двадцать первом…
Объеденный стилус бежал по анкете.
Семейное положение — не замужем.
Специальность — могли бы и не писать, но — вокальное искусство, подготовительное отделение.
— У тебя какой голос определили? — спросила вдруг "ежиха".
— Сопрано.
Если совсем точно, то колоратурное сопрано.
— Тогда тебе тут нечего делать. Сейчас только один преподаватель не калечит сопран. Но он не берёт группу на подготовительном. Никогда. Если не дура — забирай документы…
Её, возможно, и правда, испортили. А может, просто надежда на то, что слабый голосок подрастёт, не оправдались. Но…
— И который не калечит?
Ежиха назвала имя. Немайн впервые слышала.
Хотя… Клирик — не слышал, видел. Этой фамилией были подписаны спецификации по проекту… Да, купол под Северным полюсом.
— Это он с "Рубина"?
— Да. Но он не берёт подготовительных групп…
Немайн широко улыбнулась.
— Спасибо тебе. И принимай документы.
— Дура… — сзади зашелестела дверь. Замдекана.
— Ну что? Всё готово? А тот преподаватель, я тебе говорил, конструктор, он здесь как раз. Уговорили поступающих на подготовительное послушать, другой член комиссии заболел… Так что — пойдёшь сегодня, через час. Я бы, кстати, тебя за одни дифуравнения в уме взял, но я сам баритон, и учить получается тоже только баритонов. Черт его знает, почему. А этот… Но он обычно групп на подготовительном не берёт — хотя и уговаривают. Так что… Готовься.
— Я… Мне распеться надо.
— Аудиторию ищи. Или вот что… тут распевайся.
— Здесь не класс, — отрезала «ежиха». Теперь, когда у непонятной толкиенистки засветила впереди дорога, помогать ей уже не хотелось, — хочет распеваться — пусть ищет свободную аудиторию.
— Ну, Валенька, — взмолилась Немайн, надеясь, что некоторую искусственность не заметят, — Ну вдруг из меня что-то выйдет? Я же тебе всю жизнь буду обязана… Ты же мне сама советовала…
Собственно, она могла просто заявить, что замдекана — главнее, встать в позу и начать петь. Могла и отправиться поискать класс — свободный вполне может найтись. Могла… много чего. Но решила попробовать достучаться. Даже слезу без лука выдавила. И старательно заглянула — снизу вверх, заполненными влагой блюдцами.
— Ладно, — отрезала «ежиха», — но это единственное исключение…
Хотя начала догадываться — не единственное, а первое. И жёсткость тона была жёсткостью отступающей болезни. Скоро у деканата будет хороший и весёлый сотрудник. Девушка, смирившаяся с тем, что великой ей не стать. Но свято уверенная в том, что быть первой подругой великой — тоже нужно. Иначе их не будет, великих… А великая рано или поздно попадётся…
Как только Немайн издала первые звуки, внутрь заглянула Колдунья.
— Можно послушать?
— А что тут слушать-то? Обычные упражнения…
— Тем более…
Через полчаса она достала блокнот и принялась водить внутри стилусом. А когда пришло время, сообщила об этом слишком уж увлекшейся Немайн. Ухватила за руку. И отвела на экзамен — под самую дверь, только паркет мелькнул под ногами. Немайн успела подумать, что запись — это хорошо, никакой тебе толпы, разве пара-тройка ожидающих. Из класса, где тот проходил, как раз вышла девчонка, заплаканная и злая.
— Срезали, — сообщила.
— За что?
— Снегурочку пела. Сказали, растаяла неубедительно…
Немайн скептически свесила голову набок. Что для поступления нужен голос, и ещё раз голос, а никак не драматический талант, из ожидающих прослушивания осознавали не все. А потому…
— Следующий.
Все переглядываются. Страшно, видите ли… Немайн юркнула в дверь.
Через несколько минут Немайн стояла перед комиссией, и не знала куда деть руки. Места не находилось. Когда пела — были при деле, а тут вдруг… Догадалась, сцепила в замок. А комиссия совещалась.
— Вы можете спеть что-нибудь ещё? Кроме этих двух арий?
— Могу… Дочь полка могу, Линду ди Шамуни могу. Даже Лючию.
— Хм… А что, кроме Доницетти, других композиторов в мире нет? И народных песен?
— Есть. Ну, я Леонору могу спеть, наверное… Но я её не готовила. Не впелась.
— А в Лючию ди Ламмермур, вы, значит, впелись?
— Не особенно… Но пробовала петь… Кстати, это вы — конструктор с "Рубина"?
— Я, а что?
— Скажите честно: вы певиц готовите так же качественно, как проект полярного купола?
— Надеюсь, что да. Но — вы откуда вообще знаете, что я работал над куполом?
— Оттуда… Кстати, спасибо. Если б не ваши требования, затопило бы купол к чертям. Я ж с вами по подписи вашей знакома…
— Вы там когда были?
— В тридцам пятом. До ноября.
Конструктор окинул взглядом ушастую, как египетский фенек, девушку. Немайн догадалась: ловит себя на стариковском кряхтении. Мол, в его время молодёжь тоже умела поиздеваться над собственной внешностью — но вот это — уже новое. А ведь, поди-ка, приживётся. Но — в тридцать пятом — смотрит документы — ей было, было ей… Пятнадцать лет. Впрочем, иностранные специалисты на куполе были, иные и с семьями…
— В тридцать пятом, говорите? То есть Инцидент тоже застали?
— Именно.
— Наверху или внизу?
— Наверху.
— Тогда вот вам вопрос по сольфеджио. Повторите, пожалуйста, звук, который издаёт «Аргунь». По тону, не по громкости. Вы не могли его не слышать, если были там.
Немайн вздрогнула. «Аргунь» была многоствольной зениткой — первой гауссовой многостволкой в мире. Собственно, если бы не этот аппарат на верхней монтажной платформе, запитанный напрямую от реактора, «неопознанные» ракеты превратили бы платформу в груду рваного металла, а недостроенный купол внизу — в братскую могилу. По счастью, «Аргунь» достала ракеты — а несколькими секундами позже и носитель. И все, кто были рядом, запомнили его пение… А заодно постарались разузнать характеристики.
Немайн вдохнула поглубже, припоминая, на сколько секунд «Аргуни» хватает погребов… А как вспомнила — класс залил звук. «Аргунь» делала 1354 выстрела в секунду. Почему так — неясно, но — факт. Потом его снаряды разделялись, и тысячи превращались в десятки тысяч — но пела зенитка именно на этой частоте. Громко пела. А 1354 Герца — это фа третьей октавы.
Немайн спокойно и ровно тянула ноту полминуты. Замолчала. Доложила:
— Боезапас исчерпан.
Тогда певец-учитель-конструктор повернулся к замдекана.
— В этом году я, так и быть, возьму подготовительную группу — пять человек. В том числе — и эту девушку, — и, обращаясь к Немайн, прибавил, — Вы приняты. Пригласите следующего.
За порогом Колдунья радостно помахала блокнотом. У неё была самая страда, и отрывать было совестно. А выбраться наружу, и побаловать горлышко хотелось. После нескольких минут пения в полную силу. А что творится с вокалистами после концертов и спектаклей?
— Поздравляю, сударыня. Подозреваю, вы мечтаете вот об этом? Смазать связочки? — старый мёртвый итальянец, разумеется. Улыбается, в руках большущий поднос с эклерами, — По поводу поступления, полагаю, пара парижских "заячьих лапок" вам не повредит. Кстати, вы меня очень порадовали выбором репертуара, я был с Гаэтано дружен, к тому же, если оперу в целом он мог написать небрежно, то ключевые арии обычно получались выше всяких похвал. А вот Лючию вам, правда, петь рано…
— Спасибо. Хотя я предпочла бы кусок мяса, и чтобы прожаренный до хруста. Но это тоже неплохо… Вот поэтому все тенора толстые, да?
— В моё время очень выручали глисты, — сообщил призрак, — но от диабета они, увы не спасали. Опять же, нынче их так легко вывести… Позвольте, я провожу вас наружу. Кстати, как вам мои упражнения?
— Чистейшее счастье. Почти как сын! Очень боюсь забыть о времени, и допеться до боли в горле. Просто таю…
— Полагаю, скоро наставник порекомендует вам Генделя. Это хорошо, это правильно. Вообще, не торопитесь, не пойте слишком много. То есть во сне — сколько угодно, а наяву — нельзя.
— Не беспокойтесь. Мне и во сне-то не дадут.
— Каким, интересно, образом?
Самым простым. Ухватив за плечико и тряхнув как следует.
— Наставница, вставай!
Немайн разлепила глаза.
— Уже вечер? — после дневного сна для неё это было то же самое, что "уже утро".
— Нет. Но пришли известия… Война!
3. Глентуи, Кер-Мирддин, дороги Диведа. Декабрь 1400 года от основания Города
Позёвывая, Немайн пыталась понять, с чего её вообще разбудили. Ну, приговорил Совет Мудрых принять союз с Мерсией, так этого следовало ожидать. Ну, часть удальцов уйдёт со стройки искать более лихого заработка — так и это предусмотрено. Самые тяжёлые и неквалифицированные работы — земляные, в основном окончены. Дальше нужны мастера — а этих Немайн собиралась мобилизовывать сама. Якобы для охраны речного рубежа. Точно, как с Гулидиеном уговорились. Прикрыть королевство с моря — разве малая заслуга? За отдельную плату и дело сделают. Между тем, ученицы торопили. Оставалось заключить: после всех поражений, которые бритты понесли за два последних века, само слово «война» вызывает у них крайнее беспокойство.
В результате сида вышла к гонцу как была — в двух длинных не подпоясанных рубашках, шёлковой и шерстяной, босая и нечёсаная. В голове билось желание завалиться обратно в кровать и добрать своё. Перед этим, конечно, высказать гонцу из Кер-Мирддина милость и благоволение, подтвердив её золотым — премией, вполне пристойной для рыцаря. Как известно, медали произошли именно от таких наградных монет.
Впрочем, первые же звуки чужого дыхания разрушили сети сна. Серые с красноватой каймой белка глаза поднялись на едва стоящего рыцаря. Чёрное с жёлтым под алым плащом. Память услужливо воспроизвела лекцию приёмного отца о расцветках. Эта — с востока, с границы… Гвент!
В результате сида вышла к гонцу как была — в двух длинных не подпоясанных рубашках, шёлковой и шерстяной, босая и нечёсаная. В голове билось желание завалиться обратно в кровать и добрать своё. Перед этим, конечно, высказать гонцу из Кер-Мирддина милость и благоволение, подтвердив её золотым — премией, вполне пристойной для рыцаря. Как известно, медали произошли именно от таких наградных монет.
Впрочем, первые же звуки чужого дыхания разрушили сети сна. Серые с красноватой каймой белка глаза поднялись на едва стоящего рыцаря. Чёрное с жёлтым под алым плащом. Память услужливо воспроизвела лекцию приёмного отца о расцветках. Эта — с востока, с границы… Гвент!