Кузнецова Татьяна. Беспокойное путешествие

   - А кто твой дядя? - решительно вмешалась Энна, видя, что разговор вот-вот снова угаснет, ибо вежливый Шон вряд ли пожелает допрашивать этого мрачного парня с пристрастием.
   - Обычный гражданин Тима, - ответил Тротби на удивление охотно. - Он не тимит, а такой же хосиец, как я и мои родители. Но в юности влюбился в красавицу из Нилама, приехал к ней со всем своим скарбом и намерением немедленно на ней жениться, однако она, как назло, внезапно скончалась. Дядя предался унынию и возвращаться домой не пожелал.
   - Он жив сейчас? - продолжал спрашивать Шон, по обыкновению мягко улыбаясь.
   - Да.
   - Богат?
   - Да.
   - Как же он позволил командору забрать тебя против воли твоей?
   Тротби заколебался. Он не собирался открывать первым встречным все тайны своей жизни, но перед Одиноким Путником почему-то чувствовал некоторое смущение - так ученик робеет наставника и не решается слукавить, беседуя с ним.
   - Хорошо, - сказал он твердо. - Я расскажу вам, как я попал в руки Лобла и его людей.
   Энна удовлетворенно усмехнулась и мысленно поздравила себя с победой. Сейчас она все узнает...
   * * *
   - Моя дядя Лансере, верный памяти своей красавицы, более никогда не думал о женитьбе. И, будучи весьма добродетелен, не завел детей на стороне, как это делают в наше время многие одинокие мужи. Потому всю свою жизнь он прожил в большом доме, с полусотней слуг, но без семьи. Так продолжалось до того самого дня, когда я в одночасье лишился своих дорогих родителей.
   Узнав о смерти брата и его супруги, дядя послал за мной карету с десятком охранников. Они прибыли вечером, ночь провели в доме, а утром, после погребения, повезли меня в Нилам. Я ехал и вспоминал, как комья сырой земли падали на деревянные ящики с холодными телами моего отца и моей матери... Мне было всего двенадцать лет, я плакал и обещал богам отмстить им за смерть Анжелиаса Тита Бада и Винченсы, дочери Килина...
   Тут Тротби запнулся, бледные щеки его порозовели. Даже не взглянув на спутников, он пустил вороного вскачь и вскоре исчез в легкой туманной дымке горизонта. Листья, вздыбленные копытами его коня, порхали в воздухе словно бабочки; потом дунул ветер и унес их в лес; дорога снова была пуста и тиха.
   - Он удрал! - крикнула девушка в гневе, оборачиваясь к Одинокому Путнику. - Скорее за ним!
   - Погоди, - сказал Шон, за повод притягивая к себе Энну вместе с её буланой. - Не стоит его догонять. Мальчик вспомнил родителей и хочет поскорбеть о них в одиночестве. Поедем шагом; я уверен - он подождет нас там, дальше.
   - Как знаешь, Одинокий Путник.
   Недовольство в голосе юной воительницы ничуть не смутило Шона. Он и не думал торопиться. Напротив, он остановил своего каурого, спрыгнул с него; затем выудил из дорожного мешка кольцо веревки, размотал его и тщательно связал в цепочку трех одров, что так и плелись за ними всю дорогу.
   - В Ниламе мы их продадим, - пояснил он Энне, которая безуспешно пыталась поразить его взором огненным и негодующим. - По две монеты за каждую вполне можно выручить. Так что хороший ужин и ночлег нам обеспечен. Хоть я и чувствую себя нынче разбойником с большой дороги, но пока я хожу по этой земле, мне все же надо чем-то питаться и где-то спать...
   Он привязал первую лошадку к каурому и опять забрался в седло.
   - Ну, Энна, теперь едем. Тротби наверняка уже устал нас ждать.
   Девушка очень в этом сомневалась, но ничего не сказала Шону. Про себя она уже решила, что Одинокий Путник лучше целой дюжины всяких там Тротби, а посему не стоит и спорить с ним по таким пустякам.
   К её удивлению, вскоре она действительно увидела вдалеке удравшего попутчика. Он ждал их, мрачно глядя в глубину леса. Там было черно, как в морской пучине, и вокруг тоже постепенно начинало темнеть. На белых волосах Тротби сейчас не сверкали солнечные лучи, а яркие разноцветные листья, ковром покрывшие дорогу, стали одинаково серыми. Ветер дул в разные стороны, качая длинные ветви и верхушки дерев. Вот он рванул вдруг с дикой мощью, осыпав путников пылью и трухой, спутав шелковые гривы лошадей, и снова затих.
   - Ночь будет холодная, сырая, - Шон зябко передернул плечами, вынул из мешка старую куртку и надел её, - но это вовсе не значит, что мы должны гнать лошадей, дабы поскорее достичь Нилама. К тому же, я не прочь перекусить немного. А вы?
   - Я тоже, - тихо ответил Тротби, не отрывая неподвижного взора от лесной чащи.
   Энна промолчала, но лишь потому, что ужасно проголодалась и ей стыдно было в этом признаться. Одинокий Путник, проницательный как оракул и мудрый как первый королевский советник, понял сие сразу. Не теряя и мига, он соскочил с каурого, быстро развел костер на обочине дороги, и, вытряхнув из бездонного мешка своего всю снедь, аккуратно разложил её на чистой тряпице. Энна и Тротби, до того уныло и с долей печали взиравшие на действия ловких рук Шона, при виде еды тотчас оживились: оставив коней, они подошли к костру и чинно уселись по обе стороны от него, причем Тротби изо всех сил старался не смотреть на огромные ломти каравая, перья зеленого лука и кусок холодного мяса, покрытого ароматным желе. Воспитание не позволяло ему протянуть руку к еде прежде женщины и старшего товарища. Он выжидательно уставился на Одинокого Путника, который, кажется, совсем не торопился начинать трапезу, а увлеченно бросал в костер сухие палки; потом перевел взгляд на Энну. Юная воительница и не думала стесняться. Разорвав на три части кусок мяса, она взяла себе меньшую, Тротби сунула среднюю, а Шону оставила самую большую, и с энтузиазмом принялась жевать, закусывая мягким пористым хлебом.
   В преддверьи сумерек защелкали, засвистали лесные птицы. Небо чуть потемнело; стаи маленьких тучек стремительно проносились в серой вышине, иногда попадая в красный солнечный луч и вспыхивая сотнями рубинов и алмазов. Путники, насытившись, умиротворенно смотрели на яркие языки пламени, меж коих плясали золотистые искры, и думали о вечном. Вечное каждому представлялось по-своему. Для Шона это была дорога - дальняя, без видимого конца. Он видел себя седовласым усталым мужем, задремавшим на обочине, потом сгорбленным старцем с клюкою, бредущим на огонек постоялого двора, потом просто облаком, летящим на ветерке... Далее мысль Шона не простиралась, но он и не хотел знать, что будет с ним далее.
   Зато Энна хотела знать о каждом мгновении своей жизни. Ее вечное состояло из драк и сражений, из веселых пирушек, из друзей и врагов... Где-то в глубине её чувств ещё таилось множество мечтаний, и одно из них имело название "любовь", но пока она даже самой себе не произносила это слово. Вообще, она ощущала совершенно ясно, что в какой-то момент своей жизни сошла с того пути, на который ступила волею судьбы несколько лет назад, и теперь никак не могла обнаружить его, дабы пойти дальше. Она словно плутала впотьмах, наощупь выходя на ровное место и вновь теряясь в джунглях. Энна не любила думать об этом, поскольку не ведала, как ей быть? как поступить? Много проще, казалось ей, занимать мысли чем-то посторонним, а философию духа оставить отшельникам и сочинителям...
   Тротби вечным полагал мрак, и только мрак.
   Пожалуй, кроме Шона никто не знал, что вечно всё...
   Но вот нити их мыслей вдруг слились в одну; путники очнулись от грез, переглянулись удивленно.
   - Пора? - сказал Тротби.
   - Пора, - кивнул Шон.
   Они поднялись. И в этот момент мир, воцарившийся в их душах после отдыха и трапезы, разрушили ужасные, воистину отвратительные звуки:
   крик, плач, визг, бешеный топот копыт...
   Энна тут же выхватила свой кинжал, сделала свирепое лицо и снова приготовилась к бою. Шон придержал её руку, покачал головой, прошептал: "Не надо..." Сейчас он не чувствовал никакой опасности, хотя эти душераздирающие вопли, спугнувшие прекрасную лесную тишь, порядком действовали ему на нервы.
   А Тротби, всмотревшись вдаль, улыбнулся и облегченно засмеялся.
   - Нет, - сказал он Энне, - право, не надо!
   Глава 5
   Со стороны Нилама по дороге навстречу путникам несся маленький толстый человечек, кулем сидевший на такой же маленькой и толстой караковой лошадке. Круглое лицо человечка было багрово, глазки грозно сверкали, а в короткой ручке тускло блестел большой заржавленный нож.
   Едва завидев Тротби, он издал пронзительный крик и пришпорил своего скакуна.
   - Прочь! Прочь, злодеи! Загрызу!!! Растерзаю!!!
   Встревоженным эхом откликнулась чаща; из глубины её, всполошенно каркая, вылетели сотни птиц и устремились ввысь, унося на крыльях тишину.
   - Прочь! Уа-у-у! Пр-р-очь!
   Случайный прохожий, конечно, вполне мог принять этого колобка за лесного демона, но только не такие бывалые путешественники, как Энна и Одинокий Путник.
   - Уа-у-у! Искуса-а-ю-ю-у-у!!
   - Что ж он так орет? - недовольно покачал головой Шон, укладывая в мешок остатки трапезы.
   - Наверное, буйнопомешанный, - предположила девушка и убрала кинжал в ножны, ибо не имела дурной привычки драться с психами. - Только бы не плюнул. Я слышала, их слюна заразна...
   Тут псих, который был уже совсем близко, как раз-таки плюнул, метя именно в Энну, но не попал. Тогда он закинул голову к небу и гнусно завыл. Путники вздрогнули. Негодование охватило их. Юная воительница решительно шагнула навстречу толстой лошадке, ухватила колобка за ногу и сдернула с седла. Он свалился на землю и затих, тараща в серое небо крошечные светлые глазки. Эхо от его воплей прокатилось по лесу, растворяясь в тишине.
   - Что случилось, друг мой? - участливо склонился над ним Шон. - Жив ли ты? Мертв ли?
   - Осторожнее, Одинокий Путник, - предостерег его Тротби. - Сейчас он пнет тебя под колено, проворно подскочит и с рычанием вцепится в горло. Отойди от него подальше...
   - Он что, твой приятель? - с подозрением спросила Энна.
   Тротби не успел ответить, потому что хитрый колобок вдруг ловко пнул Энну в бок левой ногой, а Шона под колено правой, потом проворно подскочил и с рычанием кинулся в бой. Шон, запросто одолевший трех железных воинов, здесь растерялся. Он стоял, с печалью во взоре глядя вдаль, в то время как колобок висел на его шее, извивался, скрежетал зубами и пытался его придушить. Возможно, этот день стал бы последним в жизни Одинокого Путника, и он, минуя периоды зрелости и старости, уже теперь превратился бы в легкое облачко, плывущее на ветерке, если бы не своевременная помощь Тротби.
   Переступив через Энну, которая валялась в канаве у края дороги и не могла подняться, поскольку ножнами зацепилась за толстый корень ближнего дуба, он подошел к колобку сзади, рывком оторвал его от Шона и отбросил в сторону.
   - Остынь, Гуччо, - сказал он спокойно. - Ты опять все перепутал. Это мои друзья.
   * * *
   - Тьфу, Бурган побери мою вспыльчивость! - проклинал себя колобок, посыпая лысину пеплом из костра. - Я принял тебя за командора Лобла, господин. Он столь же высок и широкоплеч как ты, столь же статен; вот только глаза у него злые, а у тебя добрые. Но я-то слеп как крот! На два шага отойди, и я не различу, тимит ты или леведиец!
   - Слишком много болтаешь, Ги, - осадил его Тротби. - Господин Одинокий Путник уже простил тебя.
   Шон кивнул. Он все ещё не мог опомниться от внезапного нападения воинственного колобка и сейчас находился в некой прострации, мыслями устремясь в неведомые миры, где сплошь туман и никакого просвета не бывает никогда.
   - Он что, твой приятель? - сумрачно повторила вопрос Энна, счищая с одежды листья, раздавленных муравьев, мошек и прочую дрянь.
   - Можно и так сказать, - ответил Тротби. - Он пестовал меня с малых лет, лелеял и любил всем сердцем. Нынче, когда Лобл приехал за мной, я нарочно услал из дома моего верного Ги - не то не миновать нам драки, и кто знает, чем бы тогда закончилась эта история...
   - Что за история? - очнулся Шон. Снова в нем произошла борьба природной вежливости с природным же любопытством, и, как это часто бывало, победило все-таки любопытство.
   Тротби и сам желал рассказать, но полагал, что развлечься приятной беседой можно и в пути. Поэтому он вскочил на своего прекрасного вороного, потом учтиво подвел девушке её буланую, а Шону пинками подогнал каурого; Гуччо, пыхтя, забрался на взмыленную караковую, со стороны похожую на бочонок с длинными ушами и пышным хвостом. Солнце уже скрылось за лесом, когда путники снова выехали на дорогу, ведущую к Ниламу.
   - История, начала которой я не ведаю, - наконец сказал Тротби и с грустью взглянул на своего колобка. Тот ответил ему ласковым взором, в коем отчего-то сквозило некое сожаление. - С того дня, как я поселился в Ниламе у дяди, жизнь моя словно перевернулась. Только в доме я мог чувствовать себя свободно и спокойно. Стоило мне выйти на улицу, как рядом или поблизости оказывались очень странные люди; самый вид их внушал мне робость. Мутные глаза, неровный шаг, нервные жесты... Я, мальчик, не раз замечал, что рассеянный взгляд такого вот безумца становится вдруг ясным и осмысленным, едва лишь направляется на меня. Я, молодой человек, давно привык к этому вниманию и сердце мое уже не замирает от мистического ужаса, когда я выхожу из дома. Но год назад со мной случилось нечто и вовсе необъяснимое.
   Дядя уехал по делам в Агран; я остался, окруженный множеством слуг и восемью наставниками. Мне было скучно, ибо друзья мои - благородный Сим и баронет Ааза Шаб-Бин - также покинули город, отправившись в приятное путешествие по морю Вилайет. Два дня я провел в томлении в четырех стенах своей комнаты, а на третий... Я проснулся до света и долго лежал, не открывая глаз. Неожиданный шум во внутреннем дворе дома заставил меня очнуться от дремы и выглянуть в окно.
   Слуги толпились на краю науза, в котором плавали привезенные мною из Хоса золотые рыбки. Но не на рыбок смотрели они, не ими любовались и не им восхищались.
   Я открыл створку окна и приказал всем замолчать и расступиться. Следующий момент моей жизни - всего лишь краткий миг - я запомню навсегда... В первом солнечном луче, посреди зелени моего двора, на чьем-то плаще лежала прекрасная незнакомка. Тотчас сбежав вниз, я бросился к ней.
   Ее белое одеяние, покрытое пылью и грязными разводами, было разорвано от плеча до груди; светлые волосы спутаны; тонкое нежное лицо бледно; на чистом высоком лбу запеклась кровь. Она не двигалась, не открывала глаз и, кажется, ничего не слышала.
   Я резко обернулся к слугам. "Кто это? Откуда она здесь? Что с ней?" Растерявшись, они мямлили несусветную чушь, и я, наверное, вовсе не получил бы ответа на свои вопросы, если б не Гуччо. Его комната - рядом с моей; он всегда чувствует, когда я пробуждаюсь, и терпеливо ждет моего зова.
   - Я спешу к месьору наследнику, одеваю его и заплетаю в косы его пышные волосы, - поспешил объяснить Гуччо спутникам.
   - У меня не пышные волосы, - с неудовольствием сказал Тротби. - Я не женщина и не юный паж, который завивает по вечерам жалкую поросль на своей голове. Как у всякого хосийского рыцаря, мои волосы прямы, густы и длинны, вот и все.
   - Похвальная скромность... - проворчал колобок, но развивать тему далее не стал.
   - Гуччо порою бывает невыносим, - шепотом поделился Тротби с Энной, а вслух продолжал: - Я уже отчаялся вытрясти из этих кретинов правду, как тут подошел мой верный Ги. Он схватил за ворот старшего, грозно нахмурил брови и прорычал...
   - Я прорычал то же самое, что месьор сказал вежливо, - опять влез колобок.
   - Если ты будешь меня перебивать, я отправлю тебя дозором.
   - Дозором? Ну уж нет. Я тебя не оставлю.
   Тротби вздохнул и немного погрустнел. Судя по всему, он отлично знал, что спорить с Гуччо бесполезно.
   - Хорошо, поезжай рядом, только не мешай мне рассказывать.
   Колобок милостиво кивнул, соглашаясь.
   - Итак, Гуччо быстро добился от старшего признания. Оказалось, что двое слуг, как обычно, отправились на базар, к зеленщику и мяснику. На обратном пути они решили завернуть в трактир, чтобы выпить по кружке пива. Улицы были ещё пусты, утро только брезжило, в полумраке виднелись лишь неясные очертания домов и башен... Чудесное время! Всё вокруг - каждое дерево, каждое окно и каждый камень на дороге - кажется исполненным некого тайного смысла, и душа готова уже постичь сей смысл, но... Наступает рассвет. Солнечные лучи окрашивают земную жизнь в иные цвета; состояние души меняется; великая тайна бытия остается неразгаданной. Слишком коротко предрассветное время...
   Не смотри на меня, мой верный Ги, таким укоризненным взором. Да, я отвлекся от сути повествования, однако наши новые друзья все поймут и простят меня, не так ли?
   - Но...
   - Замолчи, Ги. Я продолжаю. Конечно же, слуги не отягощали себя подобными размышлениями и не глазели по сторонам. В предвкушении пива они без умолку болтали. Вдруг лошадка одного из них заржала и встала как вкопанная. На холодных камнях дороги лежала девушка... Она так поразила их своей небесной красотой, что они подняли её, и, так и не заехав в трактир, повезли в дом моего дяди. Здесь они стали брызгать на неё водой из науза, пытаясь привести в чувство, но безуспешно.
   Как только я услышал эту историю в их сумбурном изложении, я велел Ги немедленно приняться за исцеление несчастной. Он имел некоторый опыт в знахарстве и нередко помогал мне, а особенно дяде, при простудах и зубных болях. Теперь ему предстояло вылечить прекрасную незнакомку.
   Гуччо с честью справился с сим делом. Девушка открыла глаза, обвела затуманенным взором наши лица... "Как звать тебя?" - почему-то шепотом спросил я. "Соломия", - слабым голосом ответила она.
   Стоит ли говорить, что она осталась в доме, ибо была совсем слаба и беспомощна? Стоит ли говорить, что меж нами вспыхнуло то божественное чувство, кое люди называют любовью?
   Не стану описывать дни, проведенные рядом с Соломией. Скажу одно: я был счастлив. Коротко она поведала мне свою печальную историю. Некий купец похитил её из Кутхемеса (но родина её - Канталия, а в Агране она жила с дедом и теткой) и привез сюда, в Тим. Ночью, на дороге в Нилам, на них напали разбойники. Пока купец и охранники сражались за свою жизнь, девушке удалось бежать. Один разбойник заметил её и бросился в погоню. Догнал он её лишь в городе... Жаль, что меня не было тогда с нею... Пытаясь вырваться из цепких лап негодяя, Соломия отчаянно сопротивлялась. Но разве могла она одолеть бандита? Он ударил её по голове, и последнее, что она увидела, был всадник, мчащийся по пустынной улице.
   Соломия считает (и я с ней согласен), что всадник тот спас её. Иначе разбойник непременно уволок бы её в свое логово. Только... Куда же он делся? И почему спаситель бросил девушку? На эти вопросы мы не знаем ответов, и вряд ли когда-либо узнаем...
   Затем... Затем вернулся дядя. Я объявил ему о своем твердом решении взять Соломию в супруги. Он не возражал. Напротив! Мой старый добрый Лансере даже заплакал от счастья!..
   В этом месте рассказа Тротби колобок заметно помрачнел. Он пробурчал себе под нос что-то вроде "недолговечной радости земной" и отстал от спутников на несколько шагов. Он явно не желал слушать продолжения...
   - Все разрушилось в один день... Купец, который похитил Соломию из Кутхемеса, оказался сыном визиря. Мы узнали об этом позже, когда... Когда в день моей свадьбы, на рассвете, в дом пришли стражники, и с ними - Лобл. Они обвинили дядю в убийстве (а накануне произошло ужасное происшествие: неизвестный пробрался во дворец наместника и отравил его); они связали ему руки и увели в темницу...
   - И ты не вступился? - изумленно воскликнула Энна, до сего момента внимавшая Тротби хмуро и с недоверием.
   - Вступился. Я успел заколоть одного стражника и ранить другого, но дядя неожиданно оттолкнул командора и бросился между нами... "Я не хочу, чтобы ты тоже стал их жертвой", - с горечью сказал он, глядя мне прямо в глаза. Тогда я повернулся и ушел к себе...
   - У него был повод отравить наместника? - деловито поинтересовалась девушка. Кажется, она уже составила свой план освобождения дяди и теперь намеревалась обсудить его с попутчиками.
   - Нет! Тот был его другом - единственным другом во всем Ниламе. Они часто встречались, вспоминали молодые годы... К несчастью, именно в тот роковой день дядя действительно посещал наместника, желая лично пригласить его на свадьбу. Но он не убивал его!
   - Не понимаю, - рассердилась Энна. - Как же ты мог оставить дядю в темнице и уехать с Лоблом?
   - Он вышел из темницы. Но какой ценой... Сын визиря, купец Аххаб, явился ко мне как-то и предложил такую сделку: я возвращаю ему Соломию, а он договаривается с градоправителем Хайме и тот отпускает моего дядю на свободу.
   Надо сказать, что до тех пор в Ниламе правили по двое - наместник, который ведал также всеми окрестностями города, и градоправитель, который властвовал собственно в городе. Естественно, что наместник считался особой более важной, ибо его территория простиралась почти до половины страны и он имел большое влияние в Тиме и при тимском императорском дворе. Когда его отравили, градоправитель Хайме принял на себя все его полномочия и власть. Так что судьба Лансере теперь зависела от него...
   Нечего и говорить, что я прогнал Аххаба вон. Но мысль о том, что брат моего отца влачит жалкое существование в мрачном подвале, не давала мне покоя ни днем, ни ночью. Наконец я решился и предпринял попытку тайно выкрасть Лансере из темницы. Увы. Двое слуг моих были убиты, сам я ранен, а дядю перевели из подвала в подземелье...
   Внезапно Тротби прервал свой рассказ и оглянулся.
   - Хей, Одинокий Путник, - вежливо сказал он. - Вон та маленькая серая лошадка слишком кокетничает с твоим каурым. Обрежь веревку. Эти клячи никуда от нас не денутся.
   Серая лошадка действительно оказывала каурому недвусмысленные знаки внимания, отчего тот нервничал и тряс хвостом. Шон соскочил на землю, рассек кинжалом веревку и отогнал кокетку в конец процессии.
   - И что же дальше? - спросил он, снова забираясь на каурого.
   - А дальше... По совету Гуччо я написал прошение и отнес его градоправителю с поклоном (что было противно мне, но необходимо по этикету) и богатыми дарами. Мерзавец принял все, по-детски радуясь вазам и чашам тончайшего хитайского фарфора, самоцветам и золотым побрякушкам, однако в ответ на мою просьбу скорчил подлую мину и заявил, что Лансере - убийца, а потому окончит дни свои в темнице или под топором палача.
   Я понял, что окружен такой же сплошной стеной, как мой бедный дядя. Я не мог прикоснуться к ней рукой и ощутить сырую твердь камня, но также я не мог и пробиться сквозь нее, дабы очутиться на другой стороне... В ярости и раздражении вернулся я домой; Соломия ждала меня. За весь долгий вечер мы не перемолвились и парой слов - лишь смотрели друг на друга, постепенно погружаясь в сумрак наступающей ночи. Не знаю, что сумела она увидеть в моих глазах, но в глубине её прекрасных очей я заметил удививший меня покой... Впрочем, я устал. Ничто уже не трогало меня. Я встал и отправился спать.
   На следующий день Соломия исчезла. С ужасом осознал я, что вокруг меня завертелись какие-то злобные и невероятно мощные силы; близкие мне люди становились жертвами обмана или предательства; наконец, со мной остался один Гуччо, и я отнюдь не уверен в том, что завтра он ещё будет жив и свободен... Это открытие поразило меня. Неужели боги прокляли меня? За что? Отчего рядом со мною становится пусто, холодно и неуютно?
   Не стоило труда догадаться, что Соломию искать не надо: она у Аххаба. Я пришел к нему в дом, с омерзением увидел его сушеную морду и гадкую ухмылку на синих губах. Он не отпирался. Да, девушка у него, и пришла она сама; он не разбойник, чтобы похищать её из моего дома; родом он из Аграна, где живут самые благородные мужи в мире; он купец, причем кристальной честности; я могу посмотреть ему прямо в глаза и в сем убедиться... Аххаб выпучил крохотные рачьи глазки и повращал ими, доказывая свою искренность. Затем он позвал Соломию, и по тому, как отворачивала она от меня взор, я понял, что купец не лгал... Молча ушел я оттуда. Камень на моем сердце стал тяжелее во сто крат.
   Весь день я провел в страшных терзаниях. Гуччо напрасно отпаивал меня настоями лечебных трав: я был болен, болен душевно. Я так отчаянно хотел умереть, что почти уже умер... Она предпочла мне этого сморчка? О, женщина... женщина... женщина... Мириады мрачных мыслей роились в моей голове, отравляя каждый вздох и каждый выдох. Я выпил две бутыли крепкого красного вина и забылся на время. Но и в полудреме без конца возникали передо мной лица отца, матери, дяди, Соломии - всех тех, кого я уже потерял...
   А к сумеркам домой вернулся дядя. Аххаб и здесь не солгал... Что ж, значит, Соломия не предавала меня? Наблюдая мои мучения, она решила ценою собственной чести спасти Лансере? Так оно и было. Теперь я мог проклинать себя за то, что усомнился в ней...
   В течение пяти дней я не вставал с постели, послушно принимая настой Гуччо утром и вечером. На шестой день дядя, с целью отвлечь меня от мучительных дум и воспоминаний, дал мне запечатанный пергамент и попросил отвезти его на окраину Нилама, в дом его старого знакомого Граха, судьи. Не успел я проехать и трех улиц, как меня догнал Лобл. "Куда ты так торопишься, месьор?" - спросил он, нагло усмехаясь. Я не ответил. Тогда он скривился и сказал: "Не выношу знатных господ. Воротят нос от нас, простых смертных, как будто и не создавали боги всех людей равными! Но я испорчу тебе настроение... Нам нужен убийца наместника, и, кажется, на эту роль отлично подойдешь ты. Твой дядька свободен, девица в руках Аххаба - ничто и никто не держит тебя в доме; будущая жизнь твоя все равно разбита, так что я заберу тебя на рассвете и отвезу в Багес. Там, возле Иссантии, на берегу моря Запада есть неплохое местечко для опасных преступников... Ха-ха-ха!" Меня удивила его странная речь. С чего вдруг я должен заменить им убийцу? "Лобл, ты глуп и невоспитан, - сказал я. - Я не буду играть в ваши подлые игры. Ищи настоящего отравителя, а меня оставь." Он сплюнул в пыль, явно раздраженный моими спокойными словами. "Тогда твой дядька снова окажется в темнице! - крикнул он, гарцуя рядом со мной на своем кауром. - Выбирай! Ты или он!" Резко развернув коня, командор поскакал прочь, оставив меня в полной растерянности.