Лацис Вилис Тенисович. Потерянная родина

   — Мне нравится, что и вы, мистер Элиот, начинаете более здраво смотреть на этот вопрос, — сказал Спенсер с мрачной усмешкой. — Это значит, что у нас есть надежда прийти к взаимопониманию и по некоторым другим вопросам. — Он поставил на стол напитки, наполнил бокалы и пригласил Элиота составить компанию.
   Они беседовали около часа, потом Спенсер написал новое письмо, а под вечер Элиот отвез его на остров и прикрепил к стене бунгало Портера. Когда шлюпка вернулась обратно, на ней не хватало четырех матросов: пользуясь вечерними сумерками, они, с ведома Элиота, спрятались в прибрежных кустах. В темноте одна из корабельных шлюпок прокралась в лагуну и тихо пристала к берегу в условленном месте. Ночью из чащи вышло несколько воинов-островитян. Соблюдая величайшую осторожность, они приблизились к бунгало, сняли со стены письмо Спенсера и повернули обратно к кустам. В этот момент на островитянина, замыкавшего шествие, навалились четыре белых великана, заткнули ему рот кляпом, связали и поволокли к лодке. Их отход прикрывал огонь нескольких винтовок и одного легкого пулемета из-за стен бунгало. Ночь была слишком темна для прицельной стрельбы, поэтому островитяне отвечали только редкими выстрелами — должно быть, экономили патроны. Через не» сколько минут шлюпка причалила к кораблю, и плен* ника сейчас же ввели к Спенсеру.
   В салоне присутствовали также Элиот, старший корабельный инженер Робине и переводчик. На этот раз Спенсер был очень приветлив с пленником, дружелюбно похлопал его по плечу и предложил даже глоток сладкого вина, от которого тот, презрительно отвернувшись, отказался. Потом переводчик повел речь, как его научили Элиот и Спенсер.
   — Темнокожий друг, тебе нечего бояться нас, — сказал он. — Мы не хотим делать ничего плохого ни тебе, ни твоим братьям. Белый начальник желает добра твоему племени, но старейшина острова Ако мешает ему сделать это. У белого начальника только одна задача, которую приказал ему выполнить король, самый великий и могущественный из всех владык мира. Ему нужно взять в плен Ако и отвезти к белому королю. Из-за Ако белые сердятся на твоих братьев. Если Ако больше не*будет на острове, белые оставят остров в покое и уедут, а вы сможете жить, как вам захочется. Пойди к своим братьям, поговори с ригондцами и скажи им, что Ако нужно связать и положить на берегу лагуйы, где его возьмут белые люди. Если сделаете так, то завтра мы уйдем отсюда, а тебе и твоей жене оставим много красивых подарков.
   Спенсер разложил на столе всевозможные блестящие вещи — подзорную трубу, настольные часы с музыкой, серебряный кубок и книгу с цветными картинками.
   — Все это будет твое, — продолжал переводчик. — Делай так, как тебе велят. Но если островитяне не свяжут и не отдадут нам Ако, то завтра на весь остров обрушится великое бедствие. Белые люди уничтожат весь остров, срубят кокосовые пальмы, хлебные деревья и бананы. Белый начальник сделает так, что вода в источнике будет приносить смерть всем, кто выпьет ее, а в лагуне подохнет вся рыба, и твои дети умрут с голода. Понял, что я сказал тебе?
   Пленник утвердительно кивнул головой в знак того, что понял.
   — Тогда делай так, как я говорю. Тебя сейчас отвезут обратно на остров и отпустят на свободу. Утром, когда взойдет солнце, Ако должен быть на берегу лагуны. Мы будем ждать до утра. Если к тому времени Ако не будет связанным лежать на песке в том месте, где пристают наши лодки, белый начальник сейчас же приступит к уничтожению острова.
   После этого пленника опять посадили в лодку и отвезли на берег. Очутившись на свободе, он через несколько мгновений слился с чернотой ночи и исчез в прибрежных кустах.
   В письме, которое в ту ночь получил Ако, содержалось всего несколько строк:
   «Старейшине острова Ако!
   От тебя зависит участь острова. Если ты завтра, на восходе солнца, добровольно отдашься в наши руки, мы тебе не сделаем ничего дурного, а племя островитян пощадим. Если не сделаешь этого — смерть ждет тебя и весь народ Ригонды. Имей мужество сдаться — не обрекай на уничтожение свой народ.
   Капитан второго ранга Спенсер».
   Мрачной, страшной была эта ночь — с плеском дождя, завыванием ветра и тревожным шумом.в лесных чащах. И напряженным, неослабевающим бодрствованием на обеих сторонах — там, на берегу, во тьме леса и кустарника, и на корабле — в освещенных каютах за столами, уставленными бутылками.

5

   В углублении пещеры вокруг костра опять сидели двадцать мужчин — те, кому ригондское племя больше всего доверяло и кому поручило решать все вопросы защиты острова.
   Попавший в плен островитянин вернулся и сейчас же разыскал Ако. Рассказав все, что ему говорили на корабле белые люди, он спросил:
   — Что мне делать, Ако? Белые люди коварны, я им не верю. Говорить мне с людьми?
   — Говори, друг… — ответил Ако. — Люди должны знать, чего хотят белые.
   Он велел созвать командиров групп и отделений и старшин лагерей острова на совещание. Когда все собрались, Ако зачитал им письмо, которое прислал ему белый командир сегодня ночью, потом предоставил слово человеку, попавшему в руки англичан.
   Островитяне молча выслушали его. Некоторое время стояла тишина. Пламя костра мрачно отсвечивало в глазах островитян, но лица ничего не выражали, будто застыли. Потом пошевельнулся Лова и, поворошил костер сухой веткой и облизал пересохшие губы.
   — Белые люди убедились, что силой с нами ничего не сделаешь, — начал он. — Поэтому пускаются па хитрость. Если бы у белых хватило сил уничтожить нас, они бы так и сделали, а не говорили бы любезных слов и не обещали бы невесть чего. Я не верю ни одному их слову.
   Он умолк. Через минуту заговорил Леагу.
   — Почему белые ничего не могут нам сделать? Потому, что мы слушаемся Ако и поступаем, как он учит. Пока Ако с нами, мы будем сильнее белых и они ничего с нами не сделают. Ако не должен покидать своих братьев и слушать белых. Мы не должны выдавать Ако нашим врагам.
   Леагу умолк. Тогда начал говорить старый Таомо.
   — Почему белым так нужен Ако? Потому, что они знают, как много он может, и они боятся Ако. Когда Ако попадет к ним в руки, они убьют его, а потом придут и истребят всех нас. Тогда им легче будет это сделать, потому что Ако не будет руководить нами. Белым нужна только наша кровь. Я им не верю. Ако должен оставаться вместе с нами.
   Когда все высказали свое мнение, поднялся Онеага, брат Ако, и сказал:
   — Белые не видели Ако, не знают, как он выглядит. На хитрость надо ответить хитростью. Я могу на восходе солнца выйти на берег лагуны и отдаться в руки белых людей. Не скажу, что я Онеага, скажу, что меня зовут Ако. Тогда увидим, лгали белые или говорили правду. Если белые убьют Онеагу, это для ригондцев небольшое несчастье — Ако останется и будет руковс дить борьбой. Если же белые убьют Ако, мы лишимся мудрого вождя. Разрешите мне пойти на берег лагуны, когда станет всходить солнце.
   Предложение Онеаги вызвало горячие споры. Многим оно понравилось, они хвалили Онеагу за отвагу и готовность пожертвовать собой ради блага племени. Тогда Ако встал, приблизился к брату и крепко обнял его.
   — Ты хороший брат и храбрый мужчина, но этот твой шаг ничего не даст твоему племени, — сказал он. — Ты ведь не знаешь английского языка, а я писал им письмо на их языке. Они сразу узнают, что ты не Ако. Так их не проведешь.
   — Я буду молчать, — упорствовал Онеага. — Только приложу руку к сердцу и скажу: Ако… и больше не скажу ни слова. Пусть бьют, пусть мучат, пусть убьют меня — я буду молчать. Тогда они не узнают, что я не Ако.
   — А вдруг они не станут ни бить тебя, ни убивать, а начнут хитро и ласково говорить, пошлют тебя обратно на остров что-нибудь передать племени? Ты будешь молчать и ничего не сделаешь. Неужели и тогда они поверят, что ты Ако?
   Онеага опустил голову и вздохнул.
   — Жаль. Я ничем не могу помочь. Тогда Ако обратился к присутствующим.
   — Ловаи прав — белые убедились, что силой с нами ничего не сделаешь, поэтому пытаются нас взять хитростью. Хотят обмануть и запугать. Мы не верим их лжи и не боимся их угроз. Нет у них такой силы, чтобы уничтожить весь остров. Они не могут срубить все хорошие деревья и кусты на Ригонде— им пришлось бы рубить весь свой век и еще другой век человека, но за это время вырастут новые деревья и кусты. Нельзя сделать так, чтобы вода в источнике приносила смерть всем, кто выпьет ее, так как вода не стоит на месте,, а течет — вместо испорченной воды скоро натечет новая, и ее мы можем пить без страха. Вы видите — все, что они нам рассказывают, — сплошная ложь.
   Обдумав слова Ако, люди начали смеяться. Исчезла подавленность, и они разошлись в гораздо лучшем настроении, чем пришли на совещание.
   Занималось утро. Сквозь дождевой туман пробивались солнечные лучи, но самого солнца не было видно, только светлое пятно позволяло догадываться, где оно находится. Из своих убежищ островитяне видели, как много лодок, полных людьми, отделилось от корабля и приблизилось к берегу Ригонды. Высадившись на берег, англичане некоторое время еще ничего не предпринимали,, вероятно, ожидая чего-то, но когда ожидаемого не случилось, принялись за дело. Стучали топоры, шипели пилы. Одна за другой никли к земле величественные кокосовые пальмы. Где недавно шумела зеленая роща, там теперь виднелись поваленные стволы и голые пни. Островитяне со жгучей болью в сердце наблюдали, как гибли бананы и старые хлебные деревья. К вечеру захватчики опустошили все побережье близ старого лагеря.
   Утром опустошение продолжалось в другом месте. Англичане несколько раз пробовали поджечь лес и кустарник, но все было слишком мокрое — огненные языки вспыхивали и скоро потухали. Около полудня, когда люди Спенсера заявились на Тихий берег и принялись рубить самую большую из ригондских пальмовых рощь, в кустах вдруг заговорил легкий пулемет и несколько винтовок. В самом начале пал. первый помощник командира канонерки Элиот и несколько матросов. Остальные прекратили работу и, отстреливаясь, отступили на побережье, где стояли их лодки. По пути до того места островитяне сразили еще четырех матросов. Вскочив в лодки, англичане ушли обратно на корабль и после этого на побережье больше не появлялись.
   Поздно вечером, когда с берега не стало видно корабля, Спенсер приказал поднять якорь, и канонерка «Шарк», потеряв в борьбе за остров треть своего экипажа, пустилась в обратный путь в Сидней. Капитан второго ранга был мрачен, как осенняя ночь. Не повышение по службе и обещанная высокая награда, а нагоняй ожидал его в конце пути. Спенсер понимал, что на его карьеру теперь можно поставить крест: он оказался неспособным справиться с каким-то небольшим туземным племенем— таких людей не производят в адмиралы. Единственным утешением для него была смерть Элиота: он уже не сможет донести начальству о неумелых действиях своего командира на острове. Когда мертвые молчат, живой может рассказывать все, что ему вздумается. Может статься, адмирал поверит и не всему, о чем ему станет докладывать Спенсер; возможно, будет произведено официальное расследование и допрос всех оставшихся в живых членов команды, но этого Спенсер боялся меньше, чем одного Элиота. Просто повезло, что этого молодчика вовремя уложили пули островитян.
   Как ни тихо снялась «Шарк» с якоря, как ни темна была дождливая ночь, ригондское племя узнало об этом в тот же вечер. Наблюдатели проводили взглядом исчезающие сигнальные огни и свет в иллюминаторах, послушали, как вдали замирает монотонный гул машин канонерки, и поспешили сообщить своим товарищам радостную весть. И всю ночь ликовал народ острова, счастливый тем, что сохранил свою свободу и независимость.
   На следующее утро ригондское племя вышло из лесных чащ, вернулось к разрушенным очагам, окинуло печальным взглядом вырубленные рощи и банановые заросли и принялось за работу. Вместо разбитых хижин построили новые; лодочные мастера принялись долбить новые пироги. Делалось все, чтобы возобновить жизнь на месте старого лагеря на восточном побережье. Если враги еще раз нападут на остров, племя опять уйдет в горы, а часть воинов спрячется в новом лагере у Тростникового залива.
   В то утро, когда Ако призвал свое племя вернуться в старый поселок, у Нелимы родился сын. Своего первенца они нарекли Мансфилдом — именем того человека, который одарил Ако своей мудростью и сделал его могучим и сильным.
   Когда на острове улеглось волнение после пережитого, Ако вернулся к своей любимой работе. Снова он обучал детей и взрослых, приумножал мудрость своего племени и сноровку во всякой работе. Еще больше, чем прежде, люди доверяли ему и без колебаний следовали каждому его совету, ибо теперь каждый человек на острове доподлинно знал, что значит Британская империя и чего можно ждать от ее короля, — разрушенный поселок, вырубленные рощи и умерщвленные дети наглядно показывали их истинную сущность.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

1

   Вполне естественно, что вершители судеб Британской империи не могли примириться с неудачей своих представителей на острове Ригонда. Обстоятельный и красочный рапорт капитана второго ранга Спенсера о провале экспедиции досконально изучили и на заседании правления Южноморского торгового Общества, и у генерал-губернатора, и в Лондоне — в продолговатом кабинете премьер-министра на Даунинг-стрит. Министерство иностранных дел приняло все меры, чтобы отголоски ригондских событий не просочились в прессу и ничего не стало известно общественности. Принимая во внимание тайный характер карательной экспедиции, это отчасти и удалось. Канонерку «Шарк» по возвращении из, Сиднея отправили на какой-то дальний, расположенный на отшибе архипелаг, пока матросы не успели еще разболтать в сиднейских кабачках ничего нежелательного о своих приключениях на мятежном острове.
   Письмо Ако капитану Спенсеру фигурировало в качестве официального документа и вЪоду сопровождало рапорт начальника экспедиции — в Сиднее остались две копии, а подлинник попал даже на стол к королю Англии, и «высочайшие» очи самолично прочли его несколько раз. Смелый, независимый тон письма и категорические требования, которые Ако поставил Спенсеру, заставляли кровь кипеть в жилах августейшей особы и ее верных министров. Один престарелый адмирал, у которого пошаливало сердце, чуть не отдал богу душу от волнения — его пришлось немедленно положить в больницу и долго лечить.
   Лордам мерещилось, что тут, верно, дело не обошлось без большевиков. Отзвуки Великой Октябрьской социалистической революции далеко разнеслись по всему миру, не было теперь такого уголка на земном шаре, где не знали бы о событиях в России, — имена Ленина и Сталина стали известны угнетенным и простым людям всех стран. По мнению лордов, Ако был воспитанником большевиков и действовал по их заданию; тем опаснее он был и с ним следовало разде* латься во что бы то ни стало.
   Генерал-губернатору и командующему военно-морскими силами Австралии был отдан приказ любой ценой и всеми средствами подавить бунт на острове Ригонда, истребить всех туземцев, которые окажут хотя бы малейшее сопротивление; оставшихся в живых развезти по другим островам на принудительные работы, рассеять по разным архипелагам, а на Ригонде поселить прирученных, покорных рабов двадцатого века.
   На Ригонду отправилась новая экспедиция. Это была уже не какая-нибудь захудалая канонерка во главе с капитаном второго ранга, а полдюжина мощных военных кораблей, и на флагмане — крейсере — находился некий вице-адмирал, имя которого пользовалось известностью во всей Британской империи. Об истинных задачах экспедиции был осведомлен лишь узкий круг высших офицеров, все же прочие полагали, что военные корабли отправляются на обычные маневры.
   Период ливней окончился. Снова сияло солнце над океаном и островами, снова пели птицы и дивными цветами красовались ригондские рощи, холмы и долины, когда в море за рифом, против старого поселка, шесть военных кораблей отдали якоря и повернули жерла своих орудий по направлению к острову. И началась вакханалия. С утра до полудня гремела канонада. Артиллерийские снаряды рвались в поселке островитян, разворачивали рощи, чащи, склоны гор. Волна смерти неумолимо катилась над островом, с юга на север, расплескиваясь по всем его уголкам. Конечно, не каждую пядь ригондской земли мог накрыть этот артиллерийский шквал, всюду оставались на ней нетронутыми значительные пятна, но не было больше на острове места, где человек мог бы чувствовать себя в безопасности.
   Когда умолкла канонада, на побережье острова высадился десант — не горстка матросов, с которыми Ако мог, как в прошлый раз, затеять игру в жмурки, а настоящее войско — более тысячи вооруженных людей, которым под силу обшарить каждую пядь Ригондской земли.
   Захватчики были жестоки, как звери. От их рук гибли женщины и дети, немощные седовласые старцы и полные сил юноши. Свинцовые пулеметные очереди крошили кустарники и тростниковые заросли. А когда спустились вечерние сумерки, мощные прожекторы обратили ночь в день и освещали путь войску. Птицы взмывали в воздух со своих гнезд и с громкими криками кружились над чащей, выползшие на мель крабы пускались наутек обратно в лагуну, а если иному случалось замешкаться, его расплющивал окованный железом каблук солдатского сапога. Казалось, будто вся сила гнева империи сосредоточилась в этом месте, а в удар бронированного кулака заложены весь гнет, вся жестокость и пламя мести королевской власти. Грохотали залпы, рвались гранаты, кровью окрашивалась тучная земля Ригонды. Со стоном боли на устах умирали добродушнейшие люди, которые ни единому человеку на свете не хотели причинить зла.
   Задета была гордость насильников и их державы, какое-то племя чинило препятствие произволу угнетателей, — поэтому должна была литься кровь, раздаваться стоны, иначе лорды и адмиралы будут страдать по ночам бессонницей.
   С самого начала вторжения Ако понял, что о сопротивлении нечего и помышлять, — превосходство противника было очевидным. Следовало позаботиться о спасении людей, об эвакуации острова. Тотчас же после того как прозвучал тревожный сигнал, Ако приказал слабосильным, женщинам и детям направиться к потайному селению в горной долине, которое так хорошо скрывало их во время первого нападения. Некоторые пали жертвой шальных артиллерийских снарядов, так и не достигнув поселка. Одну семью такой шальной снаряд уничтожил уже в поселке, угодив прямо чуть ли не в самую хижину.
   К середине дня, когда артиллерийская канонада смолкла и десантники, рассредоточившись широким фронтом, начали продвижение в глубь острова, стало ясно, что потайной стан на этот раз не спасет ни одного человека, — его расположение оказалось прямо на пути войска. Ако велел перебраться всем в другой поселок у Тростникового залива; судя по тому, в каком направлении шагали цепи десантников, они могли выйти к противоположному берегу острова примерно на километр севернее Тростникового залива, — пока они доберутся туда, уже свечереет и лодки-плоты .с беженцами успеют беспрепятственно выйти в море.
   Когда все племя собралось, наконец, в одном месте, в новом стане, у южного мыса Ригонды показался светло-серый силуэт легкого крейсера. Тихим ходом, держась примерно в километре от берега, плыл он вокруг острова, и офицеры с палубы корабля в сильные подзорные трубы тщательно рассматривали побережье.
   Каждому островитянину предоставлялось на выбор: либо пуститься в чреватое опасностями путешествие по морю к неведомым островам, либо остаться здесь и ожидать участи, уготованной врагами. Большинство пожелало уйти, считая гибель в открытом, океане менее ужасной, нежели смерть от руки захватчиков; только около трети людей — по большой части престарелые, больные и раненые, матери с малыми детьми, потерявшими отцов, — решилось остаться на месте.
   В вечернем полумраке отъезжающие взошли на плоты-лодки и приготовились к отплытию. Легкий крейсер, прожектором ощупывая побережье, медленно плыл обратно. На какой-то лодке уже был натянут парус, и яркий луч света нащупал его. Крейсер еще больше замедлил ход и на всякий случай выпустил несколько орудийных снарядов по подозрительному месту. Снаряды разорвались в Тростниковом заливе, в самой гуще лодок, разнеся в щепки три самых больших плота. Затем крейсер продолжал свой путь, то и дело словно бы оглядываясь на это место чудовищным глазом своего прожектора. По счастью, к моменту обстрела в разрушенных лодках еще не разместились люди — те, кто должны были отплыть в этих лодках, стояли на берегу и в отчаянии взирали на разметанные обломки. На одной из этих лодок предназначалось место и для Ако с Нелимой.
   — Что же нам теперь делать? — спросила Нелима, глядя, как уцелевшие лодки пересекали лагуну, уплывали по узкой расселине в рифе и сливались с темной ширью океана. — Теперь нам не уплыть.
   Маленький Мансфилд сладко дремал, прижавшись к ее груди.
   — Мы все-таки поплывем, — ответил Ако. — Сядем в какую-нибудь пирогу, привяжем ее к последнему плоту и двинемся в путь.
   Так он и сделал, так же поступили и некоторые другие семьи. К каждому плоту привязали по пироге, в которую садились по два-три человека, и под прикрытием темноты люди отправлялись в путь. Ако со своей маленькой семьей самым последним вышел на просторы океана искать убежище и новую родину, хотя хорошо знал, что всюду, к какому бы берегу он ни пристал, его ожидало такое же самое рабство, какое сегодня принесли на своих штыках на Ригонду чужеземные солдаты.
   Окидывая прощальным взглядом опустошенный остров, Ако думал: «Тираны сумели одолеть нас и навязать нам свою волю только потому, что они имели дело лишь с нами — с одним островом и одним небольшим племенем. Но если бы однажды восстали на борьбу за свободу и справедливость все угнетенные племена и народы, — у насильников не хватило бы военных кораблей, пушек и солдат, чтобы и дальше держать нас в рабстве. Сегодня я во второй раз потерял свою родину, и только упорной борьбой смогу вернуть ее — ни один, а вместе со всеми угнетенными и униженными. Отныне задача всей моей жизни: пробуждать жажду свободы, поднимать на борьбу всех, кто сегодня томится в ярме рабства. И пока в груди моей бьется сердце, — я буду делать это. Да, буду делать, это станет великой целью моей жизни. И настанет день, когда им больше не помогут ни военные корабли, ни пушки, — наш день!»
   Путь был далек и море неспокойно. Многие лодки погибли, не достигнув других островов, но некоторые все же пробились к чужим берегам и принесли тамошним людям весть об Ако и его племени, которое осмелилось подняться на открытую борьбу против Британской империи.
   Оставшихся на острове на другой же день после отплытия Ако постигла горькая участь. От штыков английских солдат умирали старые мужчины и женщины, которых не стоило перевозить на принудительные работы на другие острова. Захватчики насиловали девушек и женщин, а потом всех, кто остался в живых, согнали в темные зловонные корабельные трюмы и увезли далеко на чужбину — в рабство к владельцам плантаций и рудников. Никогда ни один из них не увидел больше своей родины. Через некоторое время Южноморское торговое Общество поселило на Ригонде несколько сот меланезийцев, которые теперь под командой белых надсмотрщиков создавали ценности для Генри П. Кука. У главного надсмотрщика всегда имелось в запасе несколько плетей и хлыстов, ибо эти предметы изо дня в день пускались в ход и быстро приходили в негодность.

2

   Два дня и две ночи маленькую лодчонку Ако тащил за собой на привязи большой плот с парусом. Потом поднялся сильный ветер и ночью оборвался буксир — ненадежная плетенка из травы, которая заменяла канат. Всю ночь в темноте Ако боролся со стихией, а когда наступило утро, плота нигде уже не было видно. Ако ни на минуту не решался выпустить весло из рук, чтобы маленькая шаткая пирога не опрокинулась в волнах. К вечеру ветер утих, и океан постепенно успокоился.
   Плакал маленький Мансфилд, слабыми ручонками уцепившись за мать. Белые птицы пролетали над лодкой, спеша на северо-запад — в ту же сторону, кула Ако направлял свою пирогу.
   На четвертый день мимо них прошел какой-то военный корабль, должно быть, один из тех, которые принимали участие в карательной экспедиции на Ригонде. Может быть, он торопился в Сидней известить генерал-губернатора об одержанной победе, может быть, искал на морских просторах беженцев-островитян. Не заметив одинокой пироги, он спешил — так же, как Ако и белые птицы — на северо-запад и вскоре исчез за горизонтом.
   На седьмой день Нелима выпила последний глоток пресной воды — Ако от своей доли уже давно отказался. Плач маленького Мансфилда с каждым часом становился все тише и слабее. Потом он совсем перестал плакать, не цеплялся маленькими ручонками за мать, а тихий и недвижимый покоился на руках Не* лимы. Придвинувшись к ним и предоставив лодке некоторое время свободно колыхаться на затихших волнах, Ако гладил руки Нелимы и шептал ей слова утешения и бодрости. Она не плакала, только все смотрела остановившимся взором на исхудалое, застывшее личико ребенка и думала о чем-то ей одной ведомом.
   — Мансфилд счастливый… — говорил Ако. — Он умер свободным человеком, не изведав горьких мук рабства. Ему никогда больше не придется страдать. Чужеземным насильникам не удалось схватить его своими хищными руками. Крепись, Нелима, друг мой, мы должны еще жить и бороться…