Страница:
Эмили Пауэлл-Хилл вздёрнула тонкие брови. Несмотря на то, что ей было уже под шестьдесят, бывший бригадный генерал армии США сохранила и стройность, и длинные ноги, а главное — острейший ум.
— При всем моем уважении, господин президент, информация о том, что ДНК-компьютер уже создан, относится в большой степени к области спекуляций, экстраполяции из недостаточных данных и откровенного вымысла. В основе всего — слухи, порождённые тем, что с равным успехом может оказаться случайным взрывом, в котором пострадали случайные люди. Возможно ли, чтобы указанный катастрофический сценарий был порождён обычной паранойей? — После паузы она продолжила. — Попытаюсь выразиться деликатнее… Всем известно, что контрразведка имеет привычку дёргаться от малейшего шороха. Это, мне кажется, один из таких случаев.
Президент вздохнул:
— Подозреваю, это не все, что вы хотели сказать.
— Признаться, да, господин президент. Мои эксперты уверяют, что технология ДНК-компьютеров находится в начальной стадии разработки. Действующий образец не появится ещё, как минимум, десять лет. Может быть, двадцать. Это ещё одна причина, заставляющая с подозрением отнестись к тревогам, которые могут быть и необоснованны.
— Возможно, вы правы, — проговорил президент. — Но, подозреваю, те же эксперты согласятся — если кто-то и мог совершить подобный скачок, то в первую очередь Шамбор.
Чарльз Орей, глава президентской администрации, нахмурился.
— Может кто-нибудь объяснить старому боевому коню, что в этой… дээнковине такого особенного и почему все её боятся?
Президент кивнул Эмили Пауэлл-Хилл, и та обернулась к Орею:
— Это означает, что мы переходим от кремния, основы нынешних микросхем, к углеродам, основе всего живого, — пояснила она. — Машины действуют быстро и с рабской покорностью, в то время как жизнь хитра и переменчива. ДНК-компьютеры объединят сильные стороны обоих миров, и эта технология обладает куда большим потенциалом, чем кто-либо в наши дни может представить. И произойдёт это потому, что мы сумеем использовать вместо микросхем молекулы ДНК.
Орей сморщился:
— Срастить живое вещество с компьютером? Это, знаете, похоже на выдумку из дурацкого комикса.
— Очень может быть, — легко согласился президент. — Многое из того, что мы теперь принимаем как данность, было придумано вначале писателями-фантастами и авторами комиксов. Но наши учёные уже не первый год пытаются выяснить, как воспользоваться естественной способностью ДНК быстро рекомбинироваться сложным и предсказуемым образом.
— Господин президент, я уже запутался, — сознался Орей.
Кастилья кивнул:
— Извини, Чак. Представь, что тебе надо подстричь траву на лужайке — ну, скажем, в Молле. — Он махнул рукой в направлении окна. — Компьютерное решение — это использовать несколько огромных газонокосилок, и каждая из них будет срезать в секунду тысячи травинок. Так действуют суперкомпьютеры. Метод ДНК — запустить миллиарды крошечных косилок, и каждая срежет только одну травинку. Фокус в том, что они сделают это одновременно. Это и есть «могучий параллелизм природы». Поверь, молекулярный компьютер оставит далеко позади лучшие современные вычислители.
— Притом он практически не потребляет энергии и обойдётся куда дешевле, — добавила Пауэлл-Хилл. — Когда его удастся создать. Если удастся.
— Здорово, — пробурчал адмирал Броуз, председатель Объединённого комитета начальников штабов, до сих пор внимательно прислушивавшийся к разговору из глубин мягкого кожаного кресла. Видно было, что сидеть ему неудобно. На его лице самоуверенность боролась с тревогой.
— Если эта дээнковина действительно существует, — продолжил он, упрямо выпятив подбородок, — и находится в руках наших противников, или, скажем мягче, соперников, а это добрая половина планеты, в наше-то время… не хочется даже думать, к чему это приведёт. Наши вооружённые силы живут и дышат электроникой. Командные шифры, шифры связи… черт, компьютеры сейчас занимаются всем, даже выпивку для вечеринок в штабе заказывают. Как мне кажется, исход Гражданской войны решили железные дороги, Второй мировой — самолёты, а в будущих сражениях ключом окажутся — господи, спаси! — защищённые от взлома компьютерные системы.
— Оборона — на твоей ответственности, Стивенс, — проронил президент. — Понятно, что ты в первую очередь думаешь о ней. А мне приходится принимать во внимание и дела гражданские.
— Например? — поинтересовался Чак Орей.
— Меня заверяли, что ДНК-компьютер может дистанционно перекрыть нефте— и газопроводы. Мы останемся без топлива. Может заглушить передачи всех авиадиспетчерских континента, от Нью-Йорка через Чикаго до Лос-Анджелеса. Число ожидаемых жертв не поддаётся описанию. Само собой, он может взломать компьютерную сеть Федерального Резервного банка, и наша казна опустеет в мгновение ока. В конце концов, он может открыть шлюзовые створы на плотине Гувера, и потоп сметёт несколько сотен тысяч человек ниже по течению Колорадо.
Орей побледнел:
— Ты шутишь. Скажи, что это шутка! Даже шлюзы на плотине Гувера?
— Да, — отрезал президент. — Створы управляются компьютером, а тот подключён к объединённой сети «Вестерн ютилитиз».
В Овальном кабинете повисло ошеломлённое молчание.
Президент поёрзал на краешке стола, обводя по очереди серьёзным взглядом своих советников.
— Конечно, как заметила Эмили, мы даже не уверены, что действующий ДНК-компьютер вообще существует. Давайте не будем торопиться, Чак, выясним, что нам скажут ЦРУ и АНБ. Свяжись с британцами — может, они что-нибудь знают. Эмили и Стивенс — потрясите своих людей. Встретимся ближе к вечеру.
Стоило двери затвориться за спинами директора АНБ, председателя Объединённого комитета начальников штабов и главы президентской администрации, как открылась другая — та, что вела в президентский кабинет. На пороге стоял Фред Клейн — в помятом сером костюме и с нераскуреной трубкой в зубах.
— Мне показалось, прошло неплохо, — объявил он, прекратив на секунду жевать мундштук.
Президент Кастилья со вздохом опустился в кресло.
— Могло быть хуже. Садись, Фред. У тебя есть какие-нибудь доказательства, кроме инцидента на Диего-Гарсия и твоей интуиции?
Клейн уселся на место адмирала Броуза.
— Почти нет, — признался он, приглаживая ладонью редеющие волосы. — Но будут.
— Джон Смит пока ничего не обнаружил?
Клейну пришлось рассказать, как Джон сорвал покушение на Мартина Зеллербаха.
— После нашего разговора, — закончил он, — Джон собирался навестить одного знакомого в Пастеровском. А потом — к генералу Хенце.
Президент поджал губы.
— Этот Смит, конечно, неплох. Но команда сработала бы лучше. Ты же знаешь — я завизирую любые расходы.
Клейн покачал головой:
— Ячейки террористических организаций всегда невелики и мобильны. Они засекут любую масштабную угрозу. Если ЦРУ или МИ-6 поднимут пыль, как это им свойственно, толку не будет. «Прикрытие-1» как раз и создано для подобных хирургических ударов. Дадим Смиту шанс побыть мошкой на стене, незаметной деталью пейзажа. А я тем временем направлю остальных оперативников по другим следам. Если Смиту понадобится помощь — я свяжусь с вами и затребую её.
— Нам скоро потребуются результаты от него… или от кого-нибудь ещё, черт побери! — Президент тревожно нахмурился. — Прежде чем прозвенит не звонок, как на Диего-Гарсия, а колокол.
Оставаясь организацией неправительственной и бесприбыльной, Пастеровский институт тем не менее принадлежал к ведущим научным центрам мира, и двадцать его отделений раскинулись по всем пяти континентам.
Правда, в штаб-квартиру института в Париже Джон Смит не заглядывал уже лет пять — с тех пор, как принимал участие в конференции ВОЗ по молекулярной биологии, одной из главных областей исследований института. Останавливая такси у дома номер 28 по улице Доктора Ру (названной именем одного из соратников самого Пастера), Джон как раз вспоминал об этом. Прикидывая, насколько мог измениться институт за эти годы, он расплатился с шофёром и двинулся к будке у ворот придела.
Расположенный на востоке пятнадцатого округа столицы, Пастеровский институт не умещался в одном квартале — его территорию пересекала оживлённая улица, причём квартал к востоку от неё называли просто «институтом» или «старой площадкой», а квартал к западу, хотя и более обширный, так и остался «приделом» этого почтённого учреждения. Сквозь густую листву деревьев по обе стороны улицы Джон различал очертания институтских корпусов — от вычурных фасадов девятнадцатого столетия до стекла и металла начала двадцать первого века. А ещё солдат, патрулирующих улицы вокруг института и дорожки на самой территории, — зрелище необычное, но ставшее, без сомнения, следствием недавнего теракта.
Джон показал своё удостоверение личности охраннику в будке. За спиной охранника стоял часовой с автоматом «ФАМАС» калибра 5,6 мм на изготовку.
— Это там была лаборатория доктора Шамбора? — поинтересовался Джон у охранника по-французски, пряча удостоверение в карман и кивая в сторону поднимающегося над крышами бледного столба дыма.
— Oui. Там почти ничего не осталось — только стены да печали. — Охранник театрально понурился.
Джон только рад был возможности пройтись — привести в порядок мысли, но воспоминания о Марти не давали сосредоточиться, и, словно в ответ, дневной свет померк. Он поднял взгляд — на солнце наползла туча, стирая краски.
Он остановился, пропуская въезжающую на территорию машину, и двинулся по дорожке в сторону дымного столба — первого увиденного им материального следа катастрофы. Вскоре он увидел и второй — присыпавшую листья и асфальт сажу и сизый пепел. Ноздри тревожил запах гари. На лужайках валялись неубранные тельца пичуг — воробьёв, соек, пустельг, — сметённых с небес взрывной волной или погибших от жара.
Чем дальше заходил Джон, тем толще становился полог праха, накрывавший саваном здания, деревья, траву и указатели… все вокруг. Ничто не осталось неоскверненным. И наконец, завернув за угол, Джон увидел сами руины — груды почерневших от сажи кирпичей и обломков. Три из четырех стен остались стоять, хотя и покосились, и теперь зловеще чернели на фоне серого неба. Агент невольно сунул руки в карманы, хотя было не холодно.
Приостановившись, он оглядел место взрыва. Лабораторный корпус был велик — с ангар размером. В кольце оцепления мрачные пожарники и спасатели вели раскопки. Служебные собаки вынюхивали выживших. У поребрика стояли два остова автомашин; указатель рядом сплавило в стальную фигу. Рядом ждала машина «Скорой помощи» — скорее на случай, если один из спасателей поранится сам, чем если найдётся кто-то живой под руинами. Джон с тяжёлым сердцем наблюдал за этой картиной.
Опасливый солдатик, не подходя близко, потребовал предъявить документы.
— Доктора Шамбора пока не нашли? — поинтересовался Джон, демонстрируя свою карточку.
— Не могу говорить, сударь.
Агент кивнул. Что же, у него есть и другие источники сведений. Теперь, увидев руины, он окончательно убедился, что здесь ничего не узнает. Только по счастливой случайности кто-то вообще уцелел при взрыве. Например, Марти. Он подумал о том, какие чудовища могли сотворить такое. И гнев вновь вспыхнул в его груди.
Вернувшись на улицу Доктора Ру, он перешёл её и направился к воротам «старой площадки». Там ему пришлось показать документы в третий раз — очередному институтскому охраннику и вооружённому часовому за его спиной. Убедившись, что Джон тот, за кого себя выдаёт, охранник объяснил, как пройти в лабораторию его коллеги и старого друга Майка Кирнса.
Проходя мимо старинного здания, где жил, работал, а теперь и покоился Луи Пастер, Джон поймал себя на мысли, что, невзирая на обстоятельства, ему приятно вернуться вновь в эту колыбель академической науки. В конце концов, именно здесь Пастер ещё в девятнадцатом столетии провёл свои блистательные эксперименты по определению природы брожения, приведшие его не только к первым бактериологическим опытам, но и к открытию стерилизации, переменившему взгляд мира на микроорганизмы и спасшему бессчётные миллионы жизней.
Шедшие по стопам Пастера исследователи совершали открытие за открытием, избавляя планету от таких напастей, как дифтерия, чума, полиомиелит, столбняк, туберкулёз и даже жёлтая лихорадка. Неудивительно, что из стен Пастеровского института вышло больше нобелевских лауреатов, чем из большинства стран мира. В сотне лабораторий и исследовательских комплексов трудились пять сотен постоянных сотрудников и ещё около шестисот приехавших со всех концов света, работающих временно над конкретными проектами. К последним относился и доктор Майк Кирнс.
Кабинет Майка располагался в корпусе имени Жака Моно[5], где помещалось отделение молекулярной биологии. Дверь была открыта, и Джон с порога увидел заваленный листами вычислений стол, за которым сидел его рослый, плотно сложенный товарищ.
— Джон! — вскрикнул Майк, завидев гостя. — Господи, надо же! Что ты тут делаешь?!
Он вскочил так резко, что полы белого халата затрепыхались у него за спиной, и, двигаясь с ловкостью бывшего игрока «Айова Хокай», поспешно обогнул стол, чтобы энергично потрясти протянутую ладонь Джона.
— Черт, Джон, сколько лет, сколько зим!
— Пять лет, — напомнил ему Джон с улыбкой. — Как продвигается работа?
— Продвигается хорошо, да больно её много, — рассмеялся Кирнс. — Как всегда. А тебя каким ветром занесло в Париж? Охотишься за вирусами для ВМИИЗ?
Джон помотал головой, воспользовавшись поводом перевести разговор в нужное русло.
— Нет. Я из-за моего друга, Марти Зеллербаха. Он пострадал при взрыве.
— Это тот Зеллербах, что, как говорят, работал с Шамбором? Никогда не встречался… Сочувствую, Джон. Как он?
— В коме.
— Черт. Прогноз?
— Одни надежды. У него серьёзная черепно-мозговая травма, и в сознание он не приходил. Хотя есть признаки того, что он выйдет из комы. — Джон снова мрачно помотал головой. — О Шамборе никаких новостей? Тело не нашли?
— Все ещё ищут. После взрыва там одни обломки. Чтобы все разобрать, уйдёт не один день. Нашли… части тел, теперь пытаются опознать. Невесело все это.
— А ты не знал, что Марти работает с Шамбором?
— Вообще-то нет. Только из газет и выяснил. — Кирнс вернулся на своё место за столом, а Джону указал на ветхое кресло, заваленное какими-то бумагами. — Папки можешь свалить на пол.
Джон кивнул и последовал совету.
— Я сказал, что не встречался с Зеллербахом, да? Верней сказать, я даже не слышал, что он здесь. Официально его не зачисляли в штат, и я не видел его имени в списках гостей или специалистов, прибывших по обмену. Вероятно, он прибыл по личной договорённости с Шамбором. — Кирнс примолк. — Не стоит, наверное, тебе об этом говорить, но я беспокоился за Эмиля. В последний год он начал как-то странно себя вести.
— Странно? — вскинулся Джон. — В каком смысле?
— Ну… — Кирнс задумался, потом заговорщицки склонился вперёд, опершись о груду бумаг и сплетя пальцы домиком. — Он был таким жизнерадостным, понимаешь? Общительным, открытым — свой парень, при всем его возрасте и опыте. Работал упорно, но никогда не относился к своим исследованиям слишком уж серьёзно. И он был очень здравомыслящим. Не без собственных вывертов, как все мы, но, по сравнению с последним годом, ничего особенного. И к жизни он относился разумно — без самолюбования. Помню, мы как-то собрались компанией, выпивали, и он заметил: «Вселенная прекрасно обойдётся и без нас. Всегда найдётся кто-нибудь на наше место».
— Рисовка, конечно, но во многом — правда. А потом с ним что-то случилось?
— Да. Он словно вовсе пропал. Его не было ни в коридорах, ни на собраниях, ни в кафе, ни на «мозговых штурмах», ни на вечеринках… И это произошло враз. — Кирнс демонстративно прищёлкнул пальцами. — Как отрезало. Его — от нас. Будто ножом. Для большинства из нас Шамбор сгинул.
— И это случилось год назад? Когда он перестал вводить результаты своих опытов в центральный компьютер?
— А об этом я не слышал! — непритворно изумился Кирнс. — Черт, получается, мы даже представления не имеем, чего он добился за последние двенадцать месяцев?
— Именно так. Ты знаешь, над чем он работал?
— Конечно. Все знают. Над молекулярным компьютером. Слышал, он добился больших успехов. Может, даже создаст его первым — лет через десять. Это не тайна, но…
— Но?
Кирнс откинулся на спинку кресла.
— К чему тогда эти секреты? Вот что в нем переменилось напрочь. Он стал скрытным, отчуждённым, рассеянным, избегал коллег. На работу — домой — на работу, как маятник. Иногда он днями не вылезал из лаборатории, даже, я слышал, кровать с матрасом себе там поставил. Но мы это списывали на то, что Шамбор наткнулся на золотую жилу.
Джону не хотелось демонстрировать излишний интерес к Шамбору, его записям или ДНК-компьютеру. В конце концов, для Кирнса или любого другого он в Париже из-за Марти, и только.
— Не он первый так заработался. Учёному, который на это не способен, нечего делать в науке, — заметил он и после недолгой паузы поинтересовался как бы случайно: — А ты что думаешь по этому поводу?
Майк фыркнул.
— Если пофантазировать? Украденные открытия… шпионы… может быть, промышленный шпионаж. Игры плаща и кинжала.
— Тебя что-то наводит на такие мысли?
— Ну, всегда можно вспомнить о Нобелевской. Тот, кто первым создаст молекулярный компьютер, проходит без очереди. А это не только деньги, это ещё и престиж — Осса и Пелион престижа. От нобелевки ещё никто в Пастеровском не отказывался. Во всем мире не откажется. В таких условиях любой может занервничать. Попытаться защитить свои работы, пока те не будут готовы к публикации.
— Мысль интересная.
«Но кража — одно, — подумал Джон, — а взрыв, равнозначный массовому убийству, — совсем другое».
— Но тебе ведь не с потолка пришла эта идея. Что-то навело тебя на мысль, будто Шамбор хочет защитить свои результаты… может быть, что-то необычное, подозрительное даже?
— Ну, раз пошёл такой разговор… мне не понравились люди, с которыми я пару раз видел Шамбора. Не в институте. И машина, которая его забирала иногда вечером.
Джон постарался скрыть охвативший его интерес.
— А что за люди?
— Обычные на вид… хорошо одетые французы. Я бы сказал — военные, но только по выправке. Хотя, если Шамбор продвинулся в создании молекулярного компьютера, это имеет смысл. Военные непременно захотели бы ознакомиться с его результатами. Если он им позволит.
— Естественно. А машина? Не помнишь хоть, какой модели, какой фирмы?
— "Ситроен", из последних, но модели не назову. Здоровый такой микроавтобус. Чёрный. Я с Шамбором сталкивался, если работал допоздна. Иногда его подбирала машина. Подъезжала, открывалась задняя дверь, Шамбор залезал, согнувшись пополам, — он был очень высокий, помнишь? — и уезжала. Я почему удивился — у Шамбора ведь был свой маленький «рено»… и я его видел на стоянке после того, как «ситроен» отъезжал.
— А что за люди его забирали — не видел?
— Нет. Да я и не смотрел — мне тогда было лишь бы до дому добраться.
— И «ситроен» привозил его обратно?
— Не знаю.
— Спасибо, Майк, — медленно проговорил Джон, обдумывая слова Кирнса. — Не стану тебя больше отвлекать, у тебя, я смотрю, дел полно. Понимаешь, я пытаюсь выяснить, чем Марти занимался в Париже, чтобы понять, в каком он был состоянии перед взрывом, а тут нас что-то занесло с Шамбором… У Марти синдром Аспергера; обычно он компенсирован, но я с ним давно не виделся и хотел убедиться. Ты не знаешь, у Шамбора была семья? Может, они расскажут мне что-нибудь о Марти.
— Эмиль вдовец. Его жена умерла лет семь назад. Я тогда здесь не работал, но мне говорили, на него это тяжело повлияло. Он тогда тоже с головой ушёл в работу и чуждался коллег. Ещё у него есть дочь, но она уже взрослая.
— Адреса у тебя нет?
Адрес отыскался в компьютере Кирнса.
— Её зовут Тереза Шамбор, — подсказал коллега, покосившись на Джона. — Она довольно известная актриса, больше театральная, но снялась и в паре французских фильмов. Как я слышал — красавица.
— Спасибо, Майк. Я тебе перезвоню, когда узнаю, что с Марти.
— Давай. И тогда выпьем вместе, пока ты не умотал домой.
— Спасибо. Хорошая идея.
— Удачи. Тебе и Марти.
Выйдя на улицу, Джон остановился на секунду, глядя на поднимающийся к облакам жидкий столб дыма, потом покачал головой и двинулся прочь. Вспомнив по дороге о Марти, он позвонил с мобильника в госпиталь Помпиду. Старшая медсестра отделения интенсивной терапии сообщила ему, что состояние Марти оставалось стабильным, с небольшими признаками улучшения. Это было немного, но Джон надеялся все же, что его старый друг вытянет.
— А как вы себя чувствуете? — поинтересовалась медсестра.
— Я? — Джон не сразу вспомнил, что, падая, ударился головой. Это казалось такой давней и незначительной мелочью в сравнении с разрушениями в Пастеровском институте. — Прекрасно, спасибо.
Выключив телефон, он двинулся по улице Доктора Ру, обдумывая услышанное от Майка Кирнса.
В последний год Эмиль Шамбор куда-то торопился, хранил какую-то тайну. И его видели с хорошо одетыми типами, похожими на военных в штатском.
Джон как раз пытался сообразить, что это все значит, когда почувствовал за собой слежку.
Зовите это как хотите — тренировка, опыт, шестое чувство, подсознательная оценка ситуации, паранойя или шуточки парапсихологии… Но эти иголочки, стягивающие кожу на затылке, невозможно ни с чем перепутать. Чей-то недобрый взгляд буравил спину агента с той минуты, как Джон Смит вышел из ворот Пастеровского института.
Глава 6
— При всем моем уважении, господин президент, информация о том, что ДНК-компьютер уже создан, относится в большой степени к области спекуляций, экстраполяции из недостаточных данных и откровенного вымысла. В основе всего — слухи, порождённые тем, что с равным успехом может оказаться случайным взрывом, в котором пострадали случайные люди. Возможно ли, чтобы указанный катастрофический сценарий был порождён обычной паранойей? — После паузы она продолжила. — Попытаюсь выразиться деликатнее… Всем известно, что контрразведка имеет привычку дёргаться от малейшего шороха. Это, мне кажется, один из таких случаев.
Президент вздохнул:
— Подозреваю, это не все, что вы хотели сказать.
— Признаться, да, господин президент. Мои эксперты уверяют, что технология ДНК-компьютеров находится в начальной стадии разработки. Действующий образец не появится ещё, как минимум, десять лет. Может быть, двадцать. Это ещё одна причина, заставляющая с подозрением отнестись к тревогам, которые могут быть и необоснованны.
— Возможно, вы правы, — проговорил президент. — Но, подозреваю, те же эксперты согласятся — если кто-то и мог совершить подобный скачок, то в первую очередь Шамбор.
Чарльз Орей, глава президентской администрации, нахмурился.
— Может кто-нибудь объяснить старому боевому коню, что в этой… дээнковине такого особенного и почему все её боятся?
Президент кивнул Эмили Пауэлл-Хилл, и та обернулась к Орею:
— Это означает, что мы переходим от кремния, основы нынешних микросхем, к углеродам, основе всего живого, — пояснила она. — Машины действуют быстро и с рабской покорностью, в то время как жизнь хитра и переменчива. ДНК-компьютеры объединят сильные стороны обоих миров, и эта технология обладает куда большим потенциалом, чем кто-либо в наши дни может представить. И произойдёт это потому, что мы сумеем использовать вместо микросхем молекулы ДНК.
Орей сморщился:
— Срастить живое вещество с компьютером? Это, знаете, похоже на выдумку из дурацкого комикса.
— Очень может быть, — легко согласился президент. — Многое из того, что мы теперь принимаем как данность, было придумано вначале писателями-фантастами и авторами комиксов. Но наши учёные уже не первый год пытаются выяснить, как воспользоваться естественной способностью ДНК быстро рекомбинироваться сложным и предсказуемым образом.
— Господин президент, я уже запутался, — сознался Орей.
Кастилья кивнул:
— Извини, Чак. Представь, что тебе надо подстричь траву на лужайке — ну, скажем, в Молле. — Он махнул рукой в направлении окна. — Компьютерное решение — это использовать несколько огромных газонокосилок, и каждая из них будет срезать в секунду тысячи травинок. Так действуют суперкомпьютеры. Метод ДНК — запустить миллиарды крошечных косилок, и каждая срежет только одну травинку. Фокус в том, что они сделают это одновременно. Это и есть «могучий параллелизм природы». Поверь, молекулярный компьютер оставит далеко позади лучшие современные вычислители.
— Притом он практически не потребляет энергии и обойдётся куда дешевле, — добавила Пауэлл-Хилл. — Когда его удастся создать. Если удастся.
— Здорово, — пробурчал адмирал Броуз, председатель Объединённого комитета начальников штабов, до сих пор внимательно прислушивавшийся к разговору из глубин мягкого кожаного кресла. Видно было, что сидеть ему неудобно. На его лице самоуверенность боролась с тревогой.
— Если эта дээнковина действительно существует, — продолжил он, упрямо выпятив подбородок, — и находится в руках наших противников, или, скажем мягче, соперников, а это добрая половина планеты, в наше-то время… не хочется даже думать, к чему это приведёт. Наши вооружённые силы живут и дышат электроникой. Командные шифры, шифры связи… черт, компьютеры сейчас занимаются всем, даже выпивку для вечеринок в штабе заказывают. Как мне кажется, исход Гражданской войны решили железные дороги, Второй мировой — самолёты, а в будущих сражениях ключом окажутся — господи, спаси! — защищённые от взлома компьютерные системы.
— Оборона — на твоей ответственности, Стивенс, — проронил президент. — Понятно, что ты в первую очередь думаешь о ней. А мне приходится принимать во внимание и дела гражданские.
— Например? — поинтересовался Чак Орей.
— Меня заверяли, что ДНК-компьютер может дистанционно перекрыть нефте— и газопроводы. Мы останемся без топлива. Может заглушить передачи всех авиадиспетчерских континента, от Нью-Йорка через Чикаго до Лос-Анджелеса. Число ожидаемых жертв не поддаётся описанию. Само собой, он может взломать компьютерную сеть Федерального Резервного банка, и наша казна опустеет в мгновение ока. В конце концов, он может открыть шлюзовые створы на плотине Гувера, и потоп сметёт несколько сотен тысяч человек ниже по течению Колорадо.
Орей побледнел:
— Ты шутишь. Скажи, что это шутка! Даже шлюзы на плотине Гувера?
— Да, — отрезал президент. — Створы управляются компьютером, а тот подключён к объединённой сети «Вестерн ютилитиз».
В Овальном кабинете повисло ошеломлённое молчание.
Президент поёрзал на краешке стола, обводя по очереди серьёзным взглядом своих советников.
— Конечно, как заметила Эмили, мы даже не уверены, что действующий ДНК-компьютер вообще существует. Давайте не будем торопиться, Чак, выясним, что нам скажут ЦРУ и АНБ. Свяжись с британцами — может, они что-нибудь знают. Эмили и Стивенс — потрясите своих людей. Встретимся ближе к вечеру.
Стоило двери затвориться за спинами директора АНБ, председателя Объединённого комитета начальников штабов и главы президентской администрации, как открылась другая — та, что вела в президентский кабинет. На пороге стоял Фред Клейн — в помятом сером костюме и с нераскуреной трубкой в зубах.
— Мне показалось, прошло неплохо, — объявил он, прекратив на секунду жевать мундштук.
Президент Кастилья со вздохом опустился в кресло.
— Могло быть хуже. Садись, Фред. У тебя есть какие-нибудь доказательства, кроме инцидента на Диего-Гарсия и твоей интуиции?
Клейн уселся на место адмирала Броуза.
— Почти нет, — признался он, приглаживая ладонью редеющие волосы. — Но будут.
— Джон Смит пока ничего не обнаружил?
Клейну пришлось рассказать, как Джон сорвал покушение на Мартина Зеллербаха.
— После нашего разговора, — закончил он, — Джон собирался навестить одного знакомого в Пастеровском. А потом — к генералу Хенце.
Президент поджал губы.
— Этот Смит, конечно, неплох. Но команда сработала бы лучше. Ты же знаешь — я завизирую любые расходы.
Клейн покачал головой:
— Ячейки террористических организаций всегда невелики и мобильны. Они засекут любую масштабную угрозу. Если ЦРУ или МИ-6 поднимут пыль, как это им свойственно, толку не будет. «Прикрытие-1» как раз и создано для подобных хирургических ударов. Дадим Смиту шанс побыть мошкой на стене, незаметной деталью пейзажа. А я тем временем направлю остальных оперативников по другим следам. Если Смиту понадобится помощь — я свяжусь с вами и затребую её.
— Нам скоро потребуются результаты от него… или от кого-нибудь ещё, черт побери! — Президент тревожно нахмурился. — Прежде чем прозвенит не звонок, как на Диего-Гарсия, а колокол.
* * *
Париж, ФранцияОставаясь организацией неправительственной и бесприбыльной, Пастеровский институт тем не менее принадлежал к ведущим научным центрам мира, и двадцать его отделений раскинулись по всем пяти континентам.
Правда, в штаб-квартиру института в Париже Джон Смит не заглядывал уже лет пять — с тех пор, как принимал участие в конференции ВОЗ по молекулярной биологии, одной из главных областей исследований института. Останавливая такси у дома номер 28 по улице Доктора Ру (названной именем одного из соратников самого Пастера), Джон как раз вспоминал об этом. Прикидывая, насколько мог измениться институт за эти годы, он расплатился с шофёром и двинулся к будке у ворот придела.
Расположенный на востоке пятнадцатого округа столицы, Пастеровский институт не умещался в одном квартале — его территорию пересекала оживлённая улица, причём квартал к востоку от неё называли просто «институтом» или «старой площадкой», а квартал к западу, хотя и более обширный, так и остался «приделом» этого почтённого учреждения. Сквозь густую листву деревьев по обе стороны улицы Джон различал очертания институтских корпусов — от вычурных фасадов девятнадцатого столетия до стекла и металла начала двадцать первого века. А ещё солдат, патрулирующих улицы вокруг института и дорожки на самой территории, — зрелище необычное, но ставшее, без сомнения, следствием недавнего теракта.
Джон показал своё удостоверение личности охраннику в будке. За спиной охранника стоял часовой с автоматом «ФАМАС» калибра 5,6 мм на изготовку.
— Это там была лаборатория доктора Шамбора? — поинтересовался Джон у охранника по-французски, пряча удостоверение в карман и кивая в сторону поднимающегося над крышами бледного столба дыма.
— Oui. Там почти ничего не осталось — только стены да печали. — Охранник театрально понурился.
Джон только рад был возможности пройтись — привести в порядок мысли, но воспоминания о Марти не давали сосредоточиться, и, словно в ответ, дневной свет померк. Он поднял взгляд — на солнце наползла туча, стирая краски.
Он остановился, пропуская въезжающую на территорию машину, и двинулся по дорожке в сторону дымного столба — первого увиденного им материального следа катастрофы. Вскоре он увидел и второй — присыпавшую листья и асфальт сажу и сизый пепел. Ноздри тревожил запах гари. На лужайках валялись неубранные тельца пичуг — воробьёв, соек, пустельг, — сметённых с небес взрывной волной или погибших от жара.
Чем дальше заходил Джон, тем толще становился полог праха, накрывавший саваном здания, деревья, траву и указатели… все вокруг. Ничто не осталось неоскверненным. И наконец, завернув за угол, Джон увидел сами руины — груды почерневших от сажи кирпичей и обломков. Три из четырех стен остались стоять, хотя и покосились, и теперь зловеще чернели на фоне серого неба. Агент невольно сунул руки в карманы, хотя было не холодно.
Приостановившись, он оглядел место взрыва. Лабораторный корпус был велик — с ангар размером. В кольце оцепления мрачные пожарники и спасатели вели раскопки. Служебные собаки вынюхивали выживших. У поребрика стояли два остова автомашин; указатель рядом сплавило в стальную фигу. Рядом ждала машина «Скорой помощи» — скорее на случай, если один из спасателей поранится сам, чем если найдётся кто-то живой под руинами. Джон с тяжёлым сердцем наблюдал за этой картиной.
Опасливый солдатик, не подходя близко, потребовал предъявить документы.
— Доктора Шамбора пока не нашли? — поинтересовался Джон, демонстрируя свою карточку.
— Не могу говорить, сударь.
Агент кивнул. Что же, у него есть и другие источники сведений. Теперь, увидев руины, он окончательно убедился, что здесь ничего не узнает. Только по счастливой случайности кто-то вообще уцелел при взрыве. Например, Марти. Он подумал о том, какие чудовища могли сотворить такое. И гнев вновь вспыхнул в его груди.
Вернувшись на улицу Доктора Ру, он перешёл её и направился к воротам «старой площадки». Там ему пришлось показать документы в третий раз — очередному институтскому охраннику и вооружённому часовому за его спиной. Убедившись, что Джон тот, за кого себя выдаёт, охранник объяснил, как пройти в лабораторию его коллеги и старого друга Майка Кирнса.
Проходя мимо старинного здания, где жил, работал, а теперь и покоился Луи Пастер, Джон поймал себя на мысли, что, невзирая на обстоятельства, ему приятно вернуться вновь в эту колыбель академической науки. В конце концов, именно здесь Пастер ещё в девятнадцатом столетии провёл свои блистательные эксперименты по определению природы брожения, приведшие его не только к первым бактериологическим опытам, но и к открытию стерилизации, переменившему взгляд мира на микроорганизмы и спасшему бессчётные миллионы жизней.
Шедшие по стопам Пастера исследователи совершали открытие за открытием, избавляя планету от таких напастей, как дифтерия, чума, полиомиелит, столбняк, туберкулёз и даже жёлтая лихорадка. Неудивительно, что из стен Пастеровского института вышло больше нобелевских лауреатов, чем из большинства стран мира. В сотне лабораторий и исследовательских комплексов трудились пять сотен постоянных сотрудников и ещё около шестисот приехавших со всех концов света, работающих временно над конкретными проектами. К последним относился и доктор Майк Кирнс.
Кабинет Майка располагался в корпусе имени Жака Моно[5], где помещалось отделение молекулярной биологии. Дверь была открыта, и Джон с порога увидел заваленный листами вычислений стол, за которым сидел его рослый, плотно сложенный товарищ.
— Джон! — вскрикнул Майк, завидев гостя. — Господи, надо же! Что ты тут делаешь?!
Он вскочил так резко, что полы белого халата затрепыхались у него за спиной, и, двигаясь с ловкостью бывшего игрока «Айова Хокай», поспешно обогнул стол, чтобы энергично потрясти протянутую ладонь Джона.
— Черт, Джон, сколько лет, сколько зим!
— Пять лет, — напомнил ему Джон с улыбкой. — Как продвигается работа?
— Продвигается хорошо, да больно её много, — рассмеялся Кирнс. — Как всегда. А тебя каким ветром занесло в Париж? Охотишься за вирусами для ВМИИЗ?
Джон помотал головой, воспользовавшись поводом перевести разговор в нужное русло.
— Нет. Я из-за моего друга, Марти Зеллербаха. Он пострадал при взрыве.
— Это тот Зеллербах, что, как говорят, работал с Шамбором? Никогда не встречался… Сочувствую, Джон. Как он?
— В коме.
— Черт. Прогноз?
— Одни надежды. У него серьёзная черепно-мозговая травма, и в сознание он не приходил. Хотя есть признаки того, что он выйдет из комы. — Джон снова мрачно помотал головой. — О Шамборе никаких новостей? Тело не нашли?
— Все ещё ищут. После взрыва там одни обломки. Чтобы все разобрать, уйдёт не один день. Нашли… части тел, теперь пытаются опознать. Невесело все это.
— А ты не знал, что Марти работает с Шамбором?
— Вообще-то нет. Только из газет и выяснил. — Кирнс вернулся на своё место за столом, а Джону указал на ветхое кресло, заваленное какими-то бумагами. — Папки можешь свалить на пол.
Джон кивнул и последовал совету.
— Я сказал, что не встречался с Зеллербахом, да? Верней сказать, я даже не слышал, что он здесь. Официально его не зачисляли в штат, и я не видел его имени в списках гостей или специалистов, прибывших по обмену. Вероятно, он прибыл по личной договорённости с Шамбором. — Кирнс примолк. — Не стоит, наверное, тебе об этом говорить, но я беспокоился за Эмиля. В последний год он начал как-то странно себя вести.
— Странно? — вскинулся Джон. — В каком смысле?
— Ну… — Кирнс задумался, потом заговорщицки склонился вперёд, опершись о груду бумаг и сплетя пальцы домиком. — Он был таким жизнерадостным, понимаешь? Общительным, открытым — свой парень, при всем его возрасте и опыте. Работал упорно, но никогда не относился к своим исследованиям слишком уж серьёзно. И он был очень здравомыслящим. Не без собственных вывертов, как все мы, но, по сравнению с последним годом, ничего особенного. И к жизни он относился разумно — без самолюбования. Помню, мы как-то собрались компанией, выпивали, и он заметил: «Вселенная прекрасно обойдётся и без нас. Всегда найдётся кто-нибудь на наше место».
— Рисовка, конечно, но во многом — правда. А потом с ним что-то случилось?
— Да. Он словно вовсе пропал. Его не было ни в коридорах, ни на собраниях, ни в кафе, ни на «мозговых штурмах», ни на вечеринках… И это произошло враз. — Кирнс демонстративно прищёлкнул пальцами. — Как отрезало. Его — от нас. Будто ножом. Для большинства из нас Шамбор сгинул.
— И это случилось год назад? Когда он перестал вводить результаты своих опытов в центральный компьютер?
— А об этом я не слышал! — непритворно изумился Кирнс. — Черт, получается, мы даже представления не имеем, чего он добился за последние двенадцать месяцев?
— Именно так. Ты знаешь, над чем он работал?
— Конечно. Все знают. Над молекулярным компьютером. Слышал, он добился больших успехов. Может, даже создаст его первым — лет через десять. Это не тайна, но…
— Но?
Кирнс откинулся на спинку кресла.
— К чему тогда эти секреты? Вот что в нем переменилось напрочь. Он стал скрытным, отчуждённым, рассеянным, избегал коллег. На работу — домой — на работу, как маятник. Иногда он днями не вылезал из лаборатории, даже, я слышал, кровать с матрасом себе там поставил. Но мы это списывали на то, что Шамбор наткнулся на золотую жилу.
Джону не хотелось демонстрировать излишний интерес к Шамбору, его записям или ДНК-компьютеру. В конце концов, для Кирнса или любого другого он в Париже из-за Марти, и только.
— Не он первый так заработался. Учёному, который на это не способен, нечего делать в науке, — заметил он и после недолгой паузы поинтересовался как бы случайно: — А ты что думаешь по этому поводу?
Майк фыркнул.
— Если пофантазировать? Украденные открытия… шпионы… может быть, промышленный шпионаж. Игры плаща и кинжала.
— Тебя что-то наводит на такие мысли?
— Ну, всегда можно вспомнить о Нобелевской. Тот, кто первым создаст молекулярный компьютер, проходит без очереди. А это не только деньги, это ещё и престиж — Осса и Пелион престижа. От нобелевки ещё никто в Пастеровском не отказывался. Во всем мире не откажется. В таких условиях любой может занервничать. Попытаться защитить свои работы, пока те не будут готовы к публикации.
— Мысль интересная.
«Но кража — одно, — подумал Джон, — а взрыв, равнозначный массовому убийству, — совсем другое».
— Но тебе ведь не с потолка пришла эта идея. Что-то навело тебя на мысль, будто Шамбор хочет защитить свои результаты… может быть, что-то необычное, подозрительное даже?
— Ну, раз пошёл такой разговор… мне не понравились люди, с которыми я пару раз видел Шамбора. Не в институте. И машина, которая его забирала иногда вечером.
Джон постарался скрыть охвативший его интерес.
— А что за люди?
— Обычные на вид… хорошо одетые французы. Я бы сказал — военные, но только по выправке. Хотя, если Шамбор продвинулся в создании молекулярного компьютера, это имеет смысл. Военные непременно захотели бы ознакомиться с его результатами. Если он им позволит.
— Естественно. А машина? Не помнишь хоть, какой модели, какой фирмы?
— "Ситроен", из последних, но модели не назову. Здоровый такой микроавтобус. Чёрный. Я с Шамбором сталкивался, если работал допоздна. Иногда его подбирала машина. Подъезжала, открывалась задняя дверь, Шамбор залезал, согнувшись пополам, — он был очень высокий, помнишь? — и уезжала. Я почему удивился — у Шамбора ведь был свой маленький «рено»… и я его видел на стоянке после того, как «ситроен» отъезжал.
— А что за люди его забирали — не видел?
— Нет. Да я и не смотрел — мне тогда было лишь бы до дому добраться.
— И «ситроен» привозил его обратно?
— Не знаю.
— Спасибо, Майк, — медленно проговорил Джон, обдумывая слова Кирнса. — Не стану тебя больше отвлекать, у тебя, я смотрю, дел полно. Понимаешь, я пытаюсь выяснить, чем Марти занимался в Париже, чтобы понять, в каком он был состоянии перед взрывом, а тут нас что-то занесло с Шамбором… У Марти синдром Аспергера; обычно он компенсирован, но я с ним давно не виделся и хотел убедиться. Ты не знаешь, у Шамбора была семья? Может, они расскажут мне что-нибудь о Марти.
— Эмиль вдовец. Его жена умерла лет семь назад. Я тогда здесь не работал, но мне говорили, на него это тяжело повлияло. Он тогда тоже с головой ушёл в работу и чуждался коллег. Ещё у него есть дочь, но она уже взрослая.
— Адреса у тебя нет?
Адрес отыскался в компьютере Кирнса.
— Её зовут Тереза Шамбор, — подсказал коллега, покосившись на Джона. — Она довольно известная актриса, больше театральная, но снялась и в паре французских фильмов. Как я слышал — красавица.
— Спасибо, Майк. Я тебе перезвоню, когда узнаю, что с Марти.
— Давай. И тогда выпьем вместе, пока ты не умотал домой.
— Спасибо. Хорошая идея.
— Удачи. Тебе и Марти.
Выйдя на улицу, Джон остановился на секунду, глядя на поднимающийся к облакам жидкий столб дыма, потом покачал головой и двинулся прочь. Вспомнив по дороге о Марти, он позвонил с мобильника в госпиталь Помпиду. Старшая медсестра отделения интенсивной терапии сообщила ему, что состояние Марти оставалось стабильным, с небольшими признаками улучшения. Это было немного, но Джон надеялся все же, что его старый друг вытянет.
— А как вы себя чувствуете? — поинтересовалась медсестра.
— Я? — Джон не сразу вспомнил, что, падая, ударился головой. Это казалось такой давней и незначительной мелочью в сравнении с разрушениями в Пастеровском институте. — Прекрасно, спасибо.
Выключив телефон, он двинулся по улице Доктора Ру, обдумывая услышанное от Майка Кирнса.
В последний год Эмиль Шамбор куда-то торопился, хранил какую-то тайну. И его видели с хорошо одетыми типами, похожими на военных в штатском.
Джон как раз пытался сообразить, что это все значит, когда почувствовал за собой слежку.
Зовите это как хотите — тренировка, опыт, шестое чувство, подсознательная оценка ситуации, паранойя или шуточки парапсихологии… Но эти иголочки, стягивающие кожу на затылке, невозможно ни с чем перепутать. Чей-то недобрый взгляд буравил спину агента с той минуты, как Джон Смит вышел из ворот Пастеровского института.
Глава 6
Капитану Дариусу Боннару казалось, что он почти ощущает запах верблюжьего пота, гниющих на солнце фиников, кускуса с козлиным жиром и даже стоячей воды из чудесно подвернувшегося на пути колодца. Сейчас он был одет не в форму, а в лёгкий цивильный костюм, но даже в нем капитану было слишком жарко. Под голубой рубашкой струился пот.
Боннар оглянулся. Он словно находился в одном из бессчётных бедуинских шатров, где ему приходилось корячиться на четвереньках, от Сахары до последних, забытых богом и людьми форпостов бывшей империи, где доводилось служить капитану. Марокканские ковры закрывали окна, в два слоя лежали на полу, по стенам были развешаны алжирские, марокканские, берберские драпировки и оружие. Немногочисленные сиденья из дерева и кожи были жёстки и низки.
Капитан со вздохом опустился на скамеечку высотой от силы пару дюймов, благодаря судьбу хотя бы за то, что его не заставляют сидеть по-турецки. Накатило воспоминание о несбывшемся, и показалось, что вот сейчас из-под полога шатра дунет жаркий ветер, хлестнёт по лодыжкам раскалённым песком.
Но Боннар находился не в Сахаре и не в шатре, и тревожили его сейчас отнюдь не иллюзии…
— Отправлять вашего человека, чтобы избавиться от Зеллербаха в госпитале, было сущей глупостью, мсье Мавритания! — яростно прошипел он по-французски. — Хуже — идиотизмом! Как, по-вашему, он мог бы сделать своё дело и скрыться незамеченным? Его бы схватили и выжали из него правду. Да ещё этот врач, приятель Зеллербаха. Дерьмо! Теперь Сюртэ удвоит бдительность, и убрать Зеллербаха будет вдесятеро труднее!
Лицо собеседника Боннара во время этой тирады оставалось совершенно бесстрастным. Капитан назвал этого человека «мсье Мавритания», и это было единственное имя, под которым тот был известен в потаённом мирке шпионов и преступников. Террорист был невысок и щекаст; мягкие наманикюренные ручки едва высовывались из белоснежных манжет. Жемчужно-серый костюм его явно вышел из рук эксклюзивного портного с Севиль-роу. Ясные голубые глаза взирали на беснующегося Боннара с долготерпением человека, вынужденного выслушивать тявканье брехливой шавки.
Когда капитан наконец выдохся, Мавритания бережно поправил выбившуюся из-под берета прядку темно-русых волос и только тогда ответил.
— Вы нас недооцениваете, капитан. — Голос его был столь же жесток, насколько нежными казались ручки. — Мы не так глупы. Мы никого не отправляли убивать доктора Зеллербаха, ни в больницу, ни куда бы то ни было. Это было бы глупо в любом случае, и тем более — сейчас, покуда неясно, придёт ли он вообще в сознание.
— Но мы решили, — воскликнул захваченный врасплох Боннар, — что его нельзя оставлять в живых! Он слишком много знает.
— Это вы решили. А мы решили ждать. Это наше дело, а не ваше, — отрезал Мавритания. — В любом случае у нас есть более важные темы для спора.
Боннар оглянулся. Он словно находился в одном из бессчётных бедуинских шатров, где ему приходилось корячиться на четвереньках, от Сахары до последних, забытых богом и людьми форпостов бывшей империи, где доводилось служить капитану. Марокканские ковры закрывали окна, в два слоя лежали на полу, по стенам были развешаны алжирские, марокканские, берберские драпировки и оружие. Немногочисленные сиденья из дерева и кожи были жёстки и низки.
Капитан со вздохом опустился на скамеечку высотой от силы пару дюймов, благодаря судьбу хотя бы за то, что его не заставляют сидеть по-турецки. Накатило воспоминание о несбывшемся, и показалось, что вот сейчас из-под полога шатра дунет жаркий ветер, хлестнёт по лодыжкам раскалённым песком.
Но Боннар находился не в Сахаре и не в шатре, и тревожили его сейчас отнюдь не иллюзии…
— Отправлять вашего человека, чтобы избавиться от Зеллербаха в госпитале, было сущей глупостью, мсье Мавритания! — яростно прошипел он по-французски. — Хуже — идиотизмом! Как, по-вашему, он мог бы сделать своё дело и скрыться незамеченным? Его бы схватили и выжали из него правду. Да ещё этот врач, приятель Зеллербаха. Дерьмо! Теперь Сюртэ удвоит бдительность, и убрать Зеллербаха будет вдесятеро труднее!
Лицо собеседника Боннара во время этой тирады оставалось совершенно бесстрастным. Капитан назвал этого человека «мсье Мавритания», и это было единственное имя, под которым тот был известен в потаённом мирке шпионов и преступников. Террорист был невысок и щекаст; мягкие наманикюренные ручки едва высовывались из белоснежных манжет. Жемчужно-серый костюм его явно вышел из рук эксклюзивного портного с Севиль-роу. Ясные голубые глаза взирали на беснующегося Боннара с долготерпением человека, вынужденного выслушивать тявканье брехливой шавки.
Когда капитан наконец выдохся, Мавритания бережно поправил выбившуюся из-под берета прядку темно-русых волос и только тогда ответил.
— Вы нас недооцениваете, капитан. — Голос его был столь же жесток, насколько нежными казались ручки. — Мы не так глупы. Мы никого не отправляли убивать доктора Зеллербаха, ни в больницу, ни куда бы то ни было. Это было бы глупо в любом случае, и тем более — сейчас, покуда неясно, придёт ли он вообще в сознание.
— Но мы решили, — воскликнул захваченный врасплох Боннар, — что его нельзя оставлять в живых! Он слишком много знает.
— Это вы решили. А мы решили ждать. Это наше дело, а не ваше, — отрезал Мавритания. — В любом случае у нас есть более важные темы для спора.