Страница:
Был, правда, еще один дополнительный факт, а именно фотопортрет доктора, который я, можно сказать, случайно обнаружил в доме. Несмотря на то, что под застекленным куском картона, висевшим в самом дальнем и весьма труднодоступном углу комнаты верхнего этажа, никакой таблички с его фамилией как таковой не было, однако красовавшиеся снизу отчетливые инициалы "Ж.Ф.Ш." говорили сами за себя. На снимке был запечатлен аскет с худощавым, широкоскулым лицом, украшенным чуть растрепанной козлиной бородкой; бледные щеки ввалились, а темные глаза словно горели идущим изнутри пламенем, что лишь усиливало впечатление крайней изможденности и чуть ли не смертельной болезненности этого человека.
За отсутствием других источников информации мне не оставалось ничего иного, кроме как обратиться к газетам и книгам, лежавшим в кабинете и лаборатории Шарьера. Дело в том, что, пребывая доселе в погоне за сведениями о прошлом покойного хирурга, я как-то обошел вниманием сам дом, однако затем понял, что настало время сменить направление своих поисков, и потому чуть ли не целыми сутками просиживал в своей временной обители.
Возможно, именно в результате подобного добровольного заточения я довольно скоро начал остро ощущать весьма необычную атмосферу, некую ауру этого дома - как в физическом, так и психологическом смысле этого слова. Супружеская чета, которая смогла прожить здесь всего лишь один месяц, после чего поспешно съехала, возможно, невольно спровоцировала меня на то, что я также начал подмечать специфический запах этого дома; именно сейчас я внезапно стал отдавать себе отчет в том, что с неведомой прежде отчетливостью различаю наполнявшие его разнообразные ароматы, некоторые из которых, как подсказывал мне мой опыт, были присущи старинным домам вообще, тогда как отдельные были совершенно незнакомыми. Это был тот запах, который я уже неоднократно встречал в своей жизни - в зоопарках, на болотах, неподалеку от больших, застойных луж, - и который с особой настойчивостью указывал на присутствие поблизости тех или иных рептилий. Я не исключал возможности того, что рептилии действительно сбегались со всего города в сад доктора, который являлся для них своеобразным раем, но могли ли они существовать там в таком громадном количестве, что своим запахом наполнили буквально весь дом? Несмотря на все мои неустанные усилия, мне так и не удалось установить источник этого запаха - ни вне дома, ни внутри его, - а однажды сложившееся у меня впечатление, что он исходит из древнего колодца, разумеется, явилось всего лишь результатом некоего самовнушения.
И все же запах сохранялся, причем становился особенно заметным всякий раз, когда начинался дождь, собирался туман или на траву выпадала роса, одним словом, когда в атмосферном воздухе повышалась влажность. В самом доме также ощущалась сырость, на что, кстати, указывали и предыдущие жильцы, и я вскоре понял, что они не ошибались. Естественно, мне это тоже особой радости не доставляло, хотя и беспокоило гораздо меньше, нежели другие весьма специфические особенности дома.
Однажды мне даже показалось, что мое вторжение в кабинет и лабораторию покойного хозяина дома вызвало со стороны последнего (его духа?) своеобразный протест, поскольку чуть ли не на следующий день после этого у меня начались довольно странные галлюцинации, повторявшиеся с досадной регулярностью. То мне вдруг по ночам слышался доносившийся из сада собачий лай; то начинало мерещиться, что под окнами дома бродит какое-то объятое вечерними сумерками согбенное, чем-то похожее на рептилию существо. Видения эти не прекращались, но и я также продолжал относиться к ним как к своего рода иллюзиям - вплоть до той самой роковой ночи, когда, расслышав отдаленный звук какого-то бултыхания в саду, я, испытывая жутковатое ощущение, что кроме меня в доме есть кто-то еще, проснулся, накинул халат, сунул ноги в шлепанцы и поспешил в кабинет.
То, что я вообще проснулся посреди ночи, несомненно, явилось результатом моего знакомства с бумагами покойного доктора Шарьера. На какое-то мгновение я был убежден в том, что все это является плодом моего собственного кошмара, однако боковым зрением неожиданно заметил промелькнувшую тень незванного пришельца - а таковой действительно побывал в кабинете, и ушел оттуда, прихватив с собой кое-что из личных вещей Шарьера. На основании того, что я, все еще не окончательно проснувшись, смог разглядеть в тусклом желтоватом свете висевшей над головой и горевшей всю ночь лампы, мне показалось, что это было какое-то сверкающее, отливающее черным блеском существо, которое было одето в некое подобие плотно облегающего костюма, изготовленного из грубого черного материала. Видел я его всего какое-то мгновение, прежде чем он выскользнул через окно в ночную темень сада, и был уже готов броситься за ним следом, однако в этот момент мое внимание было отвлечено тем, что я увидел перед собой.
На том месте, где стоял пришелец, виднелись неровные отпечатки человеческих ног - мокрых и необычайно широких, причем на его больших пальцах росли настолько длинные и, похоже, загнутые книзу ногти, что они даже оставили на полу характерные вдавленные отметины. В том месте, где этот субъект стоял, склонившись над бумагами, также остались следы влаги, причем над всем этим висел густой, едкий мускусный запах, который я уже начал воспринимать как некую неотъемлемую часть всего дома, хотя на сей раз он оказался настолько сильным, что я едва не лишился сознания от подобной жуткой вони,
Однако желание взглянуть на бумаги доктора пересилило мой страх. В тот момент единственное объяснение случившемуся, показавшееся мне к тому же вполне уместным и логичным, заключалось в том, что кто-то из соседей, давно затаивший злобу на Шарьера и добивавшийся сноса его дома, после купания решил непрошенным заявиться к нему в гости. Разумеется, подобная версия была во многом притянута за уши, но разве мог я в тот момент найти что-нибудь более убедительное? Думаю, что нет.
Что же касается бумаг, то некоторые из них, несомненно, исчезли. К счастью, они оказались из той стопки, которую я уже успел просмотреть, и лежали отдельно, хотя и были разложены не всегда по порядку. Я терялся в догадках, зачем они могли кому-то понадобиться - разве что кто-то, подобно мне, также интересовался персоной доктора, чтобы впоследствии затеять с его адвокатами судебную тяжбу?
С другой стороны, во всех этих бумагах содержались лишь подробные записи относительно продолжительности жизни крокодилов и аллигаторов, равно как и рептилий в целом. Кстати, к тому времени мне уже стало совершенно ясно, что покойный доктор изучал проблему долгожительства рептилий чуть ли не с настойчивостью одержимого и с явным прицелом на то, чтобы исследовать возможность продления своей собственной жизни. Вместе с тем, я не обнаружил в его бумагах ничего такого, что позволяло бы судить, насколько ему удалось разобраться с данным вопросом, хотя однажды случайно и наткнулся на две или три довольно подозрительные записи о каких-то проведенных "операциях" - на ком именно, не указывалось, - явно с целью продлить жизнь пациента.
Среди записей доктора мне попадались и такие, которые хотя и были связаны с аналогичной тематикой, однако, по крайней мере на мой взгляд, все же отличались от предыдущих более или менее научных исследований проблемы долгожительства рептилий. В этих записях содержались упоминания о неких загадочных мифологических существах - одно из них называлось "Цтулху", а другое "Дэгон", - которые, будучи продуктом какой-то совершенно неизвестной мне мифологии, якобы обитали в море. Кроме того, в них упоминались некие существа (или люди?), также исключительно долгожители, которые прислуживали древним богам, именовавшимся "Глубоководными" - скорее всего, амфибиям, обитавшим на дне морей. Среди записей мне попадались и фотографии древних монолитных статуй, изображавших чудовищных и отвратительных на вид доисторических ящеров, и имевших подпись: "В.побережье ос.Хиваоа, Маркизские о-ва. Объект поклонения?"; на других же были изображены тотемные столбы с северо-западного побережья Индии, так же напоминавшие зловещих рептилий и помеченных: "Индийский тотем квакиутлов. Аналогич. тому, кот. был воздвигнут индейцами-тлингитами". Как мне тогда показалось, эти странные записи красноречиво указывали на тот факт, что в круг интересов доктора Шарьера наряду со строго научными изысканиями входили также всевозможные древние таинства и обряды старинных колдунов, равно как и их примитивные верования, изучение которых могло способствовать достижению им заветной цели.
В чем заключалась эта самая цель, мне было совершенно ясно. Проблема долгожительства интересовала доктора отнюдь не только в академическом плане. Нет, ему очень хотелось продлить также свою собственную жизнь. В оставленных им после себя записях содержались некоторые пометки, указывавшие на то, что, по крайней мере, в некоторых аспектах ему удалось добиться таких результатов, на которые он не рассчитывал даже в самых буйных фантазиях. Надо сказать, что данное открытие несколько встревожило меня, поскольку оно вновь напомнило странную историю того, "первого" Жана-Франсуа Шарьера, также хирурга, последние годы жизни и сама смерть которого были наполнены для меня такими же загадками, как и рождение и юность "второго" доктора Шарьера, скончавшегося в Провиденсе в 1927 году.
Нельзя сказать, чтобы события той ночи особенно сильно испугали меня, однако я все же приобрел в оружейном магазине подержанный парабеллум, а также обзавелся новым фонарем, поскольку совершенно не полагался на лампу, которая в ту ночь не столько помогла, сколько помешала мне в моих поисках. При этом я исходил из предположения, что если в тот раз ко мне в дом действительно заявился кто-то из соседей, то унесенные им бумаги лишь подогреют его любопытство, а потому рано или поздно следует ожидать его повторного визита. Я намеревался основательно подготовиться к такому ходу событий, и, коль скоро Мне суждено было вновь столкнуться с субъектом, посягающим на арендуемую мною территорию, был готов без колебаний пустить в ход оружие, если, конечно, моя попытка задержать непрошенного гостя, как говорится, мирными средствами, не возымеет желаемого результата. Разумеется, не стоит излишне распространяться на тот счет, что я искренне рассчитывал по возможности избежать кровопролития.
Следующим вечером я возобновил работу с бумагами и книгами доктора Шарьера. Солидные фолианты, несомненно, ранее принадлежали предкам покойного, поскольку многие из них были датированы прошлыми столетиями. Среди них оказался и французский перевод английского труда некоего Р. Вайсмана, что в очередной раз косвенно указывало на существование некой связи между доктором Жаном-Франсуа Шарьером, учившимся в Париже под именем Вайсмана, и его тезкой и однофамильцем, который вплоть до недавнего времени проживал в находившемся в штате Род-Айленд городе Провиденс.
В своей массе это были совершенно разнородные книги, написанные на самых разных языках - от французского до арабского. Названия большинства из них я не мог даже прочитать, хотя и владел французским и был поверхностно знаком с некоторыми другими романскими языками. В то время я не имел ни малейшего представления о таких творениях как {"Неведомые культы"} фон Юнзта, хотя и предположил, что это было чем-то вроде {"Культов вампиров"} графа д'Эрлетта, поскольку на полке они стояли рядом. В то же время, книги на зоологические темы соседствовали с массивными томами по истории древних культур, имевшими такие названия как {"К вопросу о взаимоотношениях народов Полинезии и индийских культур южно-американского континента (на примере Перу)", "Пнакотические манускрипты", "Криптографика"} Сикнесса, {"Демонология"} Ремигиуса, {"Век ящеров"} Бэнфорта, подшивки {"Эйлсбэри Трэнскрипт"} и эркхамской {"Газетт"}, и тому подобное. Некоторые из книг, несомненно, представляли собой большую ценность, поскольку были изданы где-то в период г 1670 по 1820 годы, и хотя явно несли на себе следы былого употребления, все еще пребывали в относительно хорошем состоянии.
Однако даже эти книги очень мало помогали в моих поисках. Вспоминая о том периоде своей жизни, я полагаю, что если бы тогда ознакомился с ними более детально, то смог бы узнать гораздо больше, чем узнал в действительности; не зря, видимо, люди говорят, что слишком большого знания не бывает, тогда как знать мало подчас бывает даже хуже, чем не знать вовсе.
Как бы то ни было, вскоре я отложил все эти книги в сторону, поскольку неожиданно обнаружил на одной из полок зажатую между томами толстую тетрадь: не то журнал, не то дневник. Записи в ней были сделаны мелким корявым почерком, определенно принадлежавшим покойному хирургу, и несмотря на возраст первых страниц, все были исполнены одной и той же рукой, на основании чего я предположил, что доктор Шарьер специально располагал их в некоем хронологическом порядке. В тетради имелась не только текстовая информация: некоторые записи были иллюстрированы примитивными, хотя и довольно доходчивыми рисунками, как это подчас встречается в незамысловатых работах художников-любителей.
Уже на самой первой странице этого переплетенного вручную манускрипта я натолкнулся на запись: "1851. Эркхам. Асеф Гоуди, Гл-е", рядом с которой помещался рисунок, очевидно, этого самого Гоуди. Особенно бросались в глаза некоторые его черты по сути своей скорее присущие земноводным, чем людям: неестественно широкий рот, странные кожистые губы, очень низкий лоб, покрытые, перепонкой глаза, какая-то сплюснутая физиономия, что, в своей совокупности, придавало всему его облику какой-то лягушачий вид. Рисунок занимал большую часть страницы, а сопровождавшая его краткая запись, как я понял, обозначала место встречи с этим человекообразным типом (не могло ли загадочное "Гл-е" означать слово "Глубоководные", которое уже попадалось мне в предыдущих бумагах?) Доктор Шарьер, несомненно, разыскивал подобных типов чуть ли не по всему свету, желая не только удостовериться в правильности своих исследований, но и подтвердить существовавшую у него гипотезу о том, что ему удастся обнаружить таких людей, которые бы имели некоторое родство с земноводными, а следовательно, и с ящероподобными существами.
Встречались в тетради и, самостоятельные, - лишенные иллюстраций записи, большинство из которых были предельно лаконичными и малопонятными. В самом деле, что я мог извлечь из такой, например, информации?
"1857. Сэн-Августин. Генри Бишоп. Кожа чешуйчатая, но не как у рыб. Утверждает, что ему 107 лет. Процессы распада не наблюдаются. Все органы чувств работают нормально. Предки неизвестны (кроме того, что занимались торговлей в Полинезии).
1861. Чарльстон. Семья Бальзака. Руки покрыты коркой. Строение нижней челюсти сдвоенное, что характерно для всех членов семьи. Антон, 117 лет. Анна, 109. Тоскует, когда оказывается далеко от воды.
1863. Иннсмаут. Семьи Марша, Уэйта, Элиота, Джилмэна. Капитан Обед Марш торговал с Полинезией, женился на полинезийке. У всех черты лица аналогичны описанному выше Асефу Гоуди. Ведут преимущественно замкнутый образ жизни. Женщины редко выходят на улицу, однако по ночам часто купаются - всей семьей плавают к рифу Дьявола. Остальные горожане почти не выходят из своих домов. Связь с Гл-ми очень сильная. Явные параллели между Иннсмаутом и Понапе. Поклонение каким-то языческим богам.
1871. Джед Прайс, балаганный артист. Выступает под именем "Человек-крокодил". Внешность типично ящероподобная. Худая, удлиненная нижняя челюсть. Зубы на концах якобы заострены, хотя трудно проверить, от природы или сам специально подточил."
Остальные записи в журнале были выдержаны примерно в таких же тонах. Систематизированы они были преимущественно по географическому принципу имелись пометки, относящиеся к Канаде, Мексике, а также к восточному побережью Северной Америки. Таким образом, Жан-Франсуа Шарьер все более представал передо мной человеком, одержимым весьма странной идеей - найти доказательства долгожительства отдельных человеческих существ, якобы имеющих некоторое родство с ящероподобными или земноводными предками.
Нельзя было не заметить, что число подтверждений его гипотезы постепенно росло, если, конечно, все это были действительно достоверные факты, а не приукрашенные сведения о людях, имеющих те или иные физиологические дефекты. И все же следовало признать, что хирург не столь уж часто выходил за пределы одних лишь догадок. Как мне представлялось, связующие звенья между попадавшими в его поле зрения различными экземплярами подобных существ и тем, что когда-либо существовало на земле, он искал в трех весьма узких и довольно своеобразных отраслях знания.
Наиболее близкой и хорошо изученной из них была почерпнутая из негритянского фольклора легенда о так называемых "воду"; следующим источником являлись ритуальные обряды поклонения животным в древнем Египте; и, наконец - и это было наиболее важная сфера, если судить по записям доктора - сведения, имевшие отношение к совершенно чуждой нам культуре, по возрасту не уступавшей, а то и превосходившей саму Землю, и включавшей в себя древнейших Старших Богов, находившихся в непримиримом и к тому же крайне затяжном конфликте с так называемыми Старожилами, имевшими такие имена как Цтулху, Хастур, Йог-Сатот, Шуб-Ниггурат и Ньярлатхотеп, которым, в свою очередь, подчинялись не менее странные существа, такие как обезьяноподобные Чо-Чо, Глубоководные, шантаки, свирепые снежные люди и другие. Некоторые из них походили на неких первобытных людей, тогда как другие либо представляли собой своего рода мутантов, либо вообще не имели к людям никакого отношения.
Все эти плоды изысканий доктора Шарьера оказывали на меня поистине завораживающее воздействие, хотя никаких убедительных и, тем более, неопровержимых доказательств в подтверждение своей теории он не приводил. В культе "воду" действительно были некоторые ссылки на ящероподобных тварей; что-то похожее встречалось и в религиозных верованиях древних египтян; наконец, высказывались довольно темные, но одновременно любопытные предположения, касавшиеся аналогичных созданий в мифах о Цтулху, которые уходили в своем историческом развитии намного дальше обычных крокодилов и гавиалов, и включали в себя тиранозавров, бронтозавров, мегалозавров и других рептилий мезозойского периода.
В дополнение к этим весьма интересным заметкам я обнаружил также ряд диаграмм, связанных с какими-то весьма странными операциями, суть которых я в то время толком не понимал. Они были, как мне показалось, скопированы из древних текстов, в частности, из довольно часто встречавшегося в записях доктора труда Людвига Принна "Тайны примитивных народов", тогда как другие первоисточники оставались для меня совершенно неизвестными. Сами операции представляли собой нечто неслыханное, если иметь в виду, что проводились они исключительно на лице. Например, при одной из них на коже делалась масса мелких надрезов, якобы дававших ей "возможность расти", поскольку увеличивалась степень растяжимости кожного покрова; при другой же ткань в нижней части позвоночника просто иссекалась, чтобы обеспечить пространство для "удлинения хвостовых костей". То, что предлагалось на этих диаграммах, было слишком трудным для нормального человеческого восприятия, однако именно это составляло сущность тех исследований, которые доктор Шарьер проводил на протяжении многих лет. В этой связи становились вполне понятными причины его затворнического образа жизни, поскольку подобного рода исследования, конечно же, можно было проводить лишь в глубокой тайне, дабы не навлечь на себя презрение и насмешки своих коллег по профессии.
Попадались среди бумаг и такие записи, которые не могли быть ни чем иным как описанием экспериментов, проведенных самим автором. Характерно, что все те из них, которые были датированы периодом до 1850 года, были исполнены явно рукой доктора Шарьера, на основании чего - если только он не цитировал результаты опытов других исследователей - можно было сделать вывод, что ко времени своей смерти ему было намного более восьмидесяти лет, причем настолько, что при одной лишь мысли о его возрасте меня просто бросало в жар, и я невольно начинал подумывать о том, "первом" Шарьере, который существовал задолго до "второго".
Таким образом, научное кредо доктора Шарьера можно было сформулировать как гипотетическую веру в то, что посредством определенных хирургических операций, вкупе с некоторыми иными необычными процедурами самого жуткого свойства, человеческое существо могло обрести долголетие, сопоставимое с долголетием ископаемых ящеров. Иными словами, к обычному циклу человеческой жизни можно было добавить еще полтора, а то и два столетия, а с учетом периода пребывания испытуемого в полубессознательном состоянии в условиях повышенной влажности, необходимого для своего рода "дозревания", человек мог со временем как бы заново появиться на свет, хотя и в несколько измененном виде, чтобы начать новый жизненный цикл, который, благодаря произошедшим физиологическим изменениям, будет в значительной степени отличаться от прежнего.
В целях подтверждения своей теории доктор Шарьер накопил значительное число легендарных повествований, определенное количество фактического материала, а также весьма сомнительные отчеты о всевозможных человеческих мутациях, якобы имевших место за двести девяносто один год - число это приобрело для меня гораздо больший смысл, после того, как я подсчитал, что ровно столько прошло от года рождения "первого" доктора Шарьера до даты смерти "второго". Вместе с тем, во всех этих материалах не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало конкретные научные исследования, сопровождавшиеся соответствующими доказательствами - одни лишь намеки, расплывчатые предположения и зловещие догадки, впрочем, вполне способные зародить в душе досужего читателя ужасные сомнения и смутные видения, увы, явно недостаточные для того, чтобы вызвать интерес серьезных и солидных ученых.
Я не знаю, насколько далеко зашел бы в изучении деятельности доктора Шарьера, поскольку в этот процесс неожиданно вкралось одно довольно странное обстоятельство. Более того, не будь оно столь ужасным и шокирующим, что заставило меня тотчас же покинуть дом по Бенефит-стрит, я, вполне возможно, и продолжил бы свои собственные изыскания, и не оставил бы и сам особняк, и все его содержимое тому неизвестному мне единственному наследнику покойного хирурга, которому, как я узнал уже позднее, так и не суждено было объявиться, в результате чего строение это так и осталось обреченным на его последующий неизбежный снос городскими властями.
Однажды вечером, когда я сидел в кабинете и в очередной раз пытался проанализировать все эти "открытия" доктора Шарьера, я внезапно обнаружил, что нахожусь под чьим-то пристальным наблюдением, причем помогло мне это сделать то, что люди обычно называют "шестым чувством". Не желая оборачиваться и тем самым выдавать себя, я пошел на хитрость: открыл свои карманные часы, чуть приподнял их перед собой и, чтобы осмотреть располагавшиеся позади меня окна, использовал как своего рода зеркало гладко отполированную внутреннюю поверхность крышки. В одном из них я увидел слабо освещенную, но все же достаточно различимую, крайне жестокую и омерзительную пародию на человеческое лицо. Зрелище это настолько поразило меня, что через несколько секунд я не удержался и все же обернулся, чтобы воочию увидеть то, что отразилось на крышке моих часов.
В оконном проеме, однако, уже ничего не было, разве что промелькнула какая-то тень, но я тотчас же схватил лампу и бросился к окну. В самом ли деле я видел высокую, странно согнутую фигуру, которая, шаркая и припадая к земле, неловкой походкой устремилась в темень сада? Пожалуй, это действительно было так, и все же я нашел в себе силы сдержаться и не бросился за незнакомцем в погоню, смекнув, что кто бы он ни был, он опять придет, как уже приходил прошлой ночью.
Таким образом, я стал ждать, а параллельно с этим обдумывать возможные варианты объяснения случившегося. Должен признаться, что во главу списка предполагаемых кандидатов в непрошенные визитеры я все же поставил соседей, давно добивавшихся сноса порядком надоевшего им дома. Можно было предположить, что подобным образом они хотели напугать меня и заставить в спешном порядке покинуть дом, хотя могли бы и знать, что срок моей аренды и так был весьма непродолжительным. С другой стороны, возможно, им понадобилось что-то из того, что находилось в кабинете, хотя подобный вариант показался мне крайне маловероятным, поскольку дом продолжительное время пустовал и у них было достаточно времени, чтобы обыскать его сверху донизу.
Следует признать, что истинное объяснение случившегося так ни разу и не пришло мне в голову. Хотя по натуре я не отличаюсь чрезмерным скептицизмом - во всяком случае, большим, чем того можно было бы ожидать от антиквара, - однако подлинная личина моего таинственного визитера так и оставалась для меня полнейшей загадкой, несмотря на все обилие полученной ранее информации, которая давно бы натолкнула любой другой, не столь научно организованный разум, на вполне конкретные выводы.
За отсутствием других источников информации мне не оставалось ничего иного, кроме как обратиться к газетам и книгам, лежавшим в кабинете и лаборатории Шарьера. Дело в том, что, пребывая доселе в погоне за сведениями о прошлом покойного хирурга, я как-то обошел вниманием сам дом, однако затем понял, что настало время сменить направление своих поисков, и потому чуть ли не целыми сутками просиживал в своей временной обители.
Возможно, именно в результате подобного добровольного заточения я довольно скоро начал остро ощущать весьма необычную атмосферу, некую ауру этого дома - как в физическом, так и психологическом смысле этого слова. Супружеская чета, которая смогла прожить здесь всего лишь один месяц, после чего поспешно съехала, возможно, невольно спровоцировала меня на то, что я также начал подмечать специфический запах этого дома; именно сейчас я внезапно стал отдавать себе отчет в том, что с неведомой прежде отчетливостью различаю наполнявшие его разнообразные ароматы, некоторые из которых, как подсказывал мне мой опыт, были присущи старинным домам вообще, тогда как отдельные были совершенно незнакомыми. Это был тот запах, который я уже неоднократно встречал в своей жизни - в зоопарках, на болотах, неподалеку от больших, застойных луж, - и который с особой настойчивостью указывал на присутствие поблизости тех или иных рептилий. Я не исключал возможности того, что рептилии действительно сбегались со всего города в сад доктора, который являлся для них своеобразным раем, но могли ли они существовать там в таком громадном количестве, что своим запахом наполнили буквально весь дом? Несмотря на все мои неустанные усилия, мне так и не удалось установить источник этого запаха - ни вне дома, ни внутри его, - а однажды сложившееся у меня впечатление, что он исходит из древнего колодца, разумеется, явилось всего лишь результатом некоего самовнушения.
И все же запах сохранялся, причем становился особенно заметным всякий раз, когда начинался дождь, собирался туман или на траву выпадала роса, одним словом, когда в атмосферном воздухе повышалась влажность. В самом доме также ощущалась сырость, на что, кстати, указывали и предыдущие жильцы, и я вскоре понял, что они не ошибались. Естественно, мне это тоже особой радости не доставляло, хотя и беспокоило гораздо меньше, нежели другие весьма специфические особенности дома.
Однажды мне даже показалось, что мое вторжение в кабинет и лабораторию покойного хозяина дома вызвало со стороны последнего (его духа?) своеобразный протест, поскольку чуть ли не на следующий день после этого у меня начались довольно странные галлюцинации, повторявшиеся с досадной регулярностью. То мне вдруг по ночам слышался доносившийся из сада собачий лай; то начинало мерещиться, что под окнами дома бродит какое-то объятое вечерними сумерками согбенное, чем-то похожее на рептилию существо. Видения эти не прекращались, но и я также продолжал относиться к ним как к своего рода иллюзиям - вплоть до той самой роковой ночи, когда, расслышав отдаленный звук какого-то бултыхания в саду, я, испытывая жутковатое ощущение, что кроме меня в доме есть кто-то еще, проснулся, накинул халат, сунул ноги в шлепанцы и поспешил в кабинет.
То, что я вообще проснулся посреди ночи, несомненно, явилось результатом моего знакомства с бумагами покойного доктора Шарьера. На какое-то мгновение я был убежден в том, что все это является плодом моего собственного кошмара, однако боковым зрением неожиданно заметил промелькнувшую тень незванного пришельца - а таковой действительно побывал в кабинете, и ушел оттуда, прихватив с собой кое-что из личных вещей Шарьера. На основании того, что я, все еще не окончательно проснувшись, смог разглядеть в тусклом желтоватом свете висевшей над головой и горевшей всю ночь лампы, мне показалось, что это было какое-то сверкающее, отливающее черным блеском существо, которое было одето в некое подобие плотно облегающего костюма, изготовленного из грубого черного материала. Видел я его всего какое-то мгновение, прежде чем он выскользнул через окно в ночную темень сада, и был уже готов броситься за ним следом, однако в этот момент мое внимание было отвлечено тем, что я увидел перед собой.
На том месте, где стоял пришелец, виднелись неровные отпечатки человеческих ног - мокрых и необычайно широких, причем на его больших пальцах росли настолько длинные и, похоже, загнутые книзу ногти, что они даже оставили на полу характерные вдавленные отметины. В том месте, где этот субъект стоял, склонившись над бумагами, также остались следы влаги, причем над всем этим висел густой, едкий мускусный запах, который я уже начал воспринимать как некую неотъемлемую часть всего дома, хотя на сей раз он оказался настолько сильным, что я едва не лишился сознания от подобной жуткой вони,
Однако желание взглянуть на бумаги доктора пересилило мой страх. В тот момент единственное объяснение случившемуся, показавшееся мне к тому же вполне уместным и логичным, заключалось в том, что кто-то из соседей, давно затаивший злобу на Шарьера и добивавшийся сноса его дома, после купания решил непрошенным заявиться к нему в гости. Разумеется, подобная версия была во многом притянута за уши, но разве мог я в тот момент найти что-нибудь более убедительное? Думаю, что нет.
Что же касается бумаг, то некоторые из них, несомненно, исчезли. К счастью, они оказались из той стопки, которую я уже успел просмотреть, и лежали отдельно, хотя и были разложены не всегда по порядку. Я терялся в догадках, зачем они могли кому-то понадобиться - разве что кто-то, подобно мне, также интересовался персоной доктора, чтобы впоследствии затеять с его адвокатами судебную тяжбу?
С другой стороны, во всех этих бумагах содержались лишь подробные записи относительно продолжительности жизни крокодилов и аллигаторов, равно как и рептилий в целом. Кстати, к тому времени мне уже стало совершенно ясно, что покойный доктор изучал проблему долгожительства рептилий чуть ли не с настойчивостью одержимого и с явным прицелом на то, чтобы исследовать возможность продления своей собственной жизни. Вместе с тем, я не обнаружил в его бумагах ничего такого, что позволяло бы судить, насколько ему удалось разобраться с данным вопросом, хотя однажды случайно и наткнулся на две или три довольно подозрительные записи о каких-то проведенных "операциях" - на ком именно, не указывалось, - явно с целью продлить жизнь пациента.
Среди записей доктора мне попадались и такие, которые хотя и были связаны с аналогичной тематикой, однако, по крайней мере на мой взгляд, все же отличались от предыдущих более или менее научных исследований проблемы долгожительства рептилий. В этих записях содержались упоминания о неких загадочных мифологических существах - одно из них называлось "Цтулху", а другое "Дэгон", - которые, будучи продуктом какой-то совершенно неизвестной мне мифологии, якобы обитали в море. Кроме того, в них упоминались некие существа (или люди?), также исключительно долгожители, которые прислуживали древним богам, именовавшимся "Глубоководными" - скорее всего, амфибиям, обитавшим на дне морей. Среди записей мне попадались и фотографии древних монолитных статуй, изображавших чудовищных и отвратительных на вид доисторических ящеров, и имевших подпись: "В.побережье ос.Хиваоа, Маркизские о-ва. Объект поклонения?"; на других же были изображены тотемные столбы с северо-западного побережья Индии, так же напоминавшие зловещих рептилий и помеченных: "Индийский тотем квакиутлов. Аналогич. тому, кот. был воздвигнут индейцами-тлингитами". Как мне тогда показалось, эти странные записи красноречиво указывали на тот факт, что в круг интересов доктора Шарьера наряду со строго научными изысканиями входили также всевозможные древние таинства и обряды старинных колдунов, равно как и их примитивные верования, изучение которых могло способствовать достижению им заветной цели.
В чем заключалась эта самая цель, мне было совершенно ясно. Проблема долгожительства интересовала доктора отнюдь не только в академическом плане. Нет, ему очень хотелось продлить также свою собственную жизнь. В оставленных им после себя записях содержались некоторые пометки, указывавшие на то, что, по крайней мере, в некоторых аспектах ему удалось добиться таких результатов, на которые он не рассчитывал даже в самых буйных фантазиях. Надо сказать, что данное открытие несколько встревожило меня, поскольку оно вновь напомнило странную историю того, "первого" Жана-Франсуа Шарьера, также хирурга, последние годы жизни и сама смерть которого были наполнены для меня такими же загадками, как и рождение и юность "второго" доктора Шарьера, скончавшегося в Провиденсе в 1927 году.
Нельзя сказать, чтобы события той ночи особенно сильно испугали меня, однако я все же приобрел в оружейном магазине подержанный парабеллум, а также обзавелся новым фонарем, поскольку совершенно не полагался на лампу, которая в ту ночь не столько помогла, сколько помешала мне в моих поисках. При этом я исходил из предположения, что если в тот раз ко мне в дом действительно заявился кто-то из соседей, то унесенные им бумаги лишь подогреют его любопытство, а потому рано или поздно следует ожидать его повторного визита. Я намеревался основательно подготовиться к такому ходу событий, и, коль скоро Мне суждено было вновь столкнуться с субъектом, посягающим на арендуемую мною территорию, был готов без колебаний пустить в ход оружие, если, конечно, моя попытка задержать непрошенного гостя, как говорится, мирными средствами, не возымеет желаемого результата. Разумеется, не стоит излишне распространяться на тот счет, что я искренне рассчитывал по возможности избежать кровопролития.
Следующим вечером я возобновил работу с бумагами и книгами доктора Шарьера. Солидные фолианты, несомненно, ранее принадлежали предкам покойного, поскольку многие из них были датированы прошлыми столетиями. Среди них оказался и французский перевод английского труда некоего Р. Вайсмана, что в очередной раз косвенно указывало на существование некой связи между доктором Жаном-Франсуа Шарьером, учившимся в Париже под именем Вайсмана, и его тезкой и однофамильцем, который вплоть до недавнего времени проживал в находившемся в штате Род-Айленд городе Провиденс.
В своей массе это были совершенно разнородные книги, написанные на самых разных языках - от французского до арабского. Названия большинства из них я не мог даже прочитать, хотя и владел французским и был поверхностно знаком с некоторыми другими романскими языками. В то время я не имел ни малейшего представления о таких творениях как {"Неведомые культы"} фон Юнзта, хотя и предположил, что это было чем-то вроде {"Культов вампиров"} графа д'Эрлетта, поскольку на полке они стояли рядом. В то же время, книги на зоологические темы соседствовали с массивными томами по истории древних культур, имевшими такие названия как {"К вопросу о взаимоотношениях народов Полинезии и индийских культур южно-американского континента (на примере Перу)", "Пнакотические манускрипты", "Криптографика"} Сикнесса, {"Демонология"} Ремигиуса, {"Век ящеров"} Бэнфорта, подшивки {"Эйлсбэри Трэнскрипт"} и эркхамской {"Газетт"}, и тому подобное. Некоторые из книг, несомненно, представляли собой большую ценность, поскольку были изданы где-то в период г 1670 по 1820 годы, и хотя явно несли на себе следы былого употребления, все еще пребывали в относительно хорошем состоянии.
Однако даже эти книги очень мало помогали в моих поисках. Вспоминая о том периоде своей жизни, я полагаю, что если бы тогда ознакомился с ними более детально, то смог бы узнать гораздо больше, чем узнал в действительности; не зря, видимо, люди говорят, что слишком большого знания не бывает, тогда как знать мало подчас бывает даже хуже, чем не знать вовсе.
Как бы то ни было, вскоре я отложил все эти книги в сторону, поскольку неожиданно обнаружил на одной из полок зажатую между томами толстую тетрадь: не то журнал, не то дневник. Записи в ней были сделаны мелким корявым почерком, определенно принадлежавшим покойному хирургу, и несмотря на возраст первых страниц, все были исполнены одной и той же рукой, на основании чего я предположил, что доктор Шарьер специально располагал их в некоем хронологическом порядке. В тетради имелась не только текстовая информация: некоторые записи были иллюстрированы примитивными, хотя и довольно доходчивыми рисунками, как это подчас встречается в незамысловатых работах художников-любителей.
Уже на самой первой странице этого переплетенного вручную манускрипта я натолкнулся на запись: "1851. Эркхам. Асеф Гоуди, Гл-е", рядом с которой помещался рисунок, очевидно, этого самого Гоуди. Особенно бросались в глаза некоторые его черты по сути своей скорее присущие земноводным, чем людям: неестественно широкий рот, странные кожистые губы, очень низкий лоб, покрытые, перепонкой глаза, какая-то сплюснутая физиономия, что, в своей совокупности, придавало всему его облику какой-то лягушачий вид. Рисунок занимал большую часть страницы, а сопровождавшая его краткая запись, как я понял, обозначала место встречи с этим человекообразным типом (не могло ли загадочное "Гл-е" означать слово "Глубоководные", которое уже попадалось мне в предыдущих бумагах?) Доктор Шарьер, несомненно, разыскивал подобных типов чуть ли не по всему свету, желая не только удостовериться в правильности своих исследований, но и подтвердить существовавшую у него гипотезу о том, что ему удастся обнаружить таких людей, которые бы имели некоторое родство с земноводными, а следовательно, и с ящероподобными существами.
Встречались в тетради и, самостоятельные, - лишенные иллюстраций записи, большинство из которых были предельно лаконичными и малопонятными. В самом деле, что я мог извлечь из такой, например, информации?
"1857. Сэн-Августин. Генри Бишоп. Кожа чешуйчатая, но не как у рыб. Утверждает, что ему 107 лет. Процессы распада не наблюдаются. Все органы чувств работают нормально. Предки неизвестны (кроме того, что занимались торговлей в Полинезии).
1861. Чарльстон. Семья Бальзака. Руки покрыты коркой. Строение нижней челюсти сдвоенное, что характерно для всех членов семьи. Антон, 117 лет. Анна, 109. Тоскует, когда оказывается далеко от воды.
1863. Иннсмаут. Семьи Марша, Уэйта, Элиота, Джилмэна. Капитан Обед Марш торговал с Полинезией, женился на полинезийке. У всех черты лица аналогичны описанному выше Асефу Гоуди. Ведут преимущественно замкнутый образ жизни. Женщины редко выходят на улицу, однако по ночам часто купаются - всей семьей плавают к рифу Дьявола. Остальные горожане почти не выходят из своих домов. Связь с Гл-ми очень сильная. Явные параллели между Иннсмаутом и Понапе. Поклонение каким-то языческим богам.
1871. Джед Прайс, балаганный артист. Выступает под именем "Человек-крокодил". Внешность типично ящероподобная. Худая, удлиненная нижняя челюсть. Зубы на концах якобы заострены, хотя трудно проверить, от природы или сам специально подточил."
Остальные записи в журнале были выдержаны примерно в таких же тонах. Систематизированы они были преимущественно по географическому принципу имелись пометки, относящиеся к Канаде, Мексике, а также к восточному побережью Северной Америки. Таким образом, Жан-Франсуа Шарьер все более представал передо мной человеком, одержимым весьма странной идеей - найти доказательства долгожительства отдельных человеческих существ, якобы имеющих некоторое родство с ящероподобными или земноводными предками.
Нельзя было не заметить, что число подтверждений его гипотезы постепенно росло, если, конечно, все это были действительно достоверные факты, а не приукрашенные сведения о людях, имеющих те или иные физиологические дефекты. И все же следовало признать, что хирург не столь уж часто выходил за пределы одних лишь догадок. Как мне представлялось, связующие звенья между попадавшими в его поле зрения различными экземплярами подобных существ и тем, что когда-либо существовало на земле, он искал в трех весьма узких и довольно своеобразных отраслях знания.
Наиболее близкой и хорошо изученной из них была почерпнутая из негритянского фольклора легенда о так называемых "воду"; следующим источником являлись ритуальные обряды поклонения животным в древнем Египте; и, наконец - и это было наиболее важная сфера, если судить по записям доктора - сведения, имевшие отношение к совершенно чуждой нам культуре, по возрасту не уступавшей, а то и превосходившей саму Землю, и включавшей в себя древнейших Старших Богов, находившихся в непримиримом и к тому же крайне затяжном конфликте с так называемыми Старожилами, имевшими такие имена как Цтулху, Хастур, Йог-Сатот, Шуб-Ниггурат и Ньярлатхотеп, которым, в свою очередь, подчинялись не менее странные существа, такие как обезьяноподобные Чо-Чо, Глубоководные, шантаки, свирепые снежные люди и другие. Некоторые из них походили на неких первобытных людей, тогда как другие либо представляли собой своего рода мутантов, либо вообще не имели к людям никакого отношения.
Все эти плоды изысканий доктора Шарьера оказывали на меня поистине завораживающее воздействие, хотя никаких убедительных и, тем более, неопровержимых доказательств в подтверждение своей теории он не приводил. В культе "воду" действительно были некоторые ссылки на ящероподобных тварей; что-то похожее встречалось и в религиозных верованиях древних египтян; наконец, высказывались довольно темные, но одновременно любопытные предположения, касавшиеся аналогичных созданий в мифах о Цтулху, которые уходили в своем историческом развитии намного дальше обычных крокодилов и гавиалов, и включали в себя тиранозавров, бронтозавров, мегалозавров и других рептилий мезозойского периода.
В дополнение к этим весьма интересным заметкам я обнаружил также ряд диаграмм, связанных с какими-то весьма странными операциями, суть которых я в то время толком не понимал. Они были, как мне показалось, скопированы из древних текстов, в частности, из довольно часто встречавшегося в записях доктора труда Людвига Принна "Тайны примитивных народов", тогда как другие первоисточники оставались для меня совершенно неизвестными. Сами операции представляли собой нечто неслыханное, если иметь в виду, что проводились они исключительно на лице. Например, при одной из них на коже делалась масса мелких надрезов, якобы дававших ей "возможность расти", поскольку увеличивалась степень растяжимости кожного покрова; при другой же ткань в нижней части позвоночника просто иссекалась, чтобы обеспечить пространство для "удлинения хвостовых костей". То, что предлагалось на этих диаграммах, было слишком трудным для нормального человеческого восприятия, однако именно это составляло сущность тех исследований, которые доктор Шарьер проводил на протяжении многих лет. В этой связи становились вполне понятными причины его затворнического образа жизни, поскольку подобного рода исследования, конечно же, можно было проводить лишь в глубокой тайне, дабы не навлечь на себя презрение и насмешки своих коллег по профессии.
Попадались среди бумаг и такие записи, которые не могли быть ни чем иным как описанием экспериментов, проведенных самим автором. Характерно, что все те из них, которые были датированы периодом до 1850 года, были исполнены явно рукой доктора Шарьера, на основании чего - если только он не цитировал результаты опытов других исследователей - можно было сделать вывод, что ко времени своей смерти ему было намного более восьмидесяти лет, причем настолько, что при одной лишь мысли о его возрасте меня просто бросало в жар, и я невольно начинал подумывать о том, "первом" Шарьере, который существовал задолго до "второго".
Таким образом, научное кредо доктора Шарьера можно было сформулировать как гипотетическую веру в то, что посредством определенных хирургических операций, вкупе с некоторыми иными необычными процедурами самого жуткого свойства, человеческое существо могло обрести долголетие, сопоставимое с долголетием ископаемых ящеров. Иными словами, к обычному циклу человеческой жизни можно было добавить еще полтора, а то и два столетия, а с учетом периода пребывания испытуемого в полубессознательном состоянии в условиях повышенной влажности, необходимого для своего рода "дозревания", человек мог со временем как бы заново появиться на свет, хотя и в несколько измененном виде, чтобы начать новый жизненный цикл, который, благодаря произошедшим физиологическим изменениям, будет в значительной степени отличаться от прежнего.
В целях подтверждения своей теории доктор Шарьер накопил значительное число легендарных повествований, определенное количество фактического материала, а также весьма сомнительные отчеты о всевозможных человеческих мутациях, якобы имевших место за двести девяносто один год - число это приобрело для меня гораздо больший смысл, после того, как я подсчитал, что ровно столько прошло от года рождения "первого" доктора Шарьера до даты смерти "второго". Вместе с тем, во всех этих материалах не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало конкретные научные исследования, сопровождавшиеся соответствующими доказательствами - одни лишь намеки, расплывчатые предположения и зловещие догадки, впрочем, вполне способные зародить в душе досужего читателя ужасные сомнения и смутные видения, увы, явно недостаточные для того, чтобы вызвать интерес серьезных и солидных ученых.
Я не знаю, насколько далеко зашел бы в изучении деятельности доктора Шарьера, поскольку в этот процесс неожиданно вкралось одно довольно странное обстоятельство. Более того, не будь оно столь ужасным и шокирующим, что заставило меня тотчас же покинуть дом по Бенефит-стрит, я, вполне возможно, и продолжил бы свои собственные изыскания, и не оставил бы и сам особняк, и все его содержимое тому неизвестному мне единственному наследнику покойного хирурга, которому, как я узнал уже позднее, так и не суждено было объявиться, в результате чего строение это так и осталось обреченным на его последующий неизбежный снос городскими властями.
Однажды вечером, когда я сидел в кабинете и в очередной раз пытался проанализировать все эти "открытия" доктора Шарьера, я внезапно обнаружил, что нахожусь под чьим-то пристальным наблюдением, причем помогло мне это сделать то, что люди обычно называют "шестым чувством". Не желая оборачиваться и тем самым выдавать себя, я пошел на хитрость: открыл свои карманные часы, чуть приподнял их перед собой и, чтобы осмотреть располагавшиеся позади меня окна, использовал как своего рода зеркало гладко отполированную внутреннюю поверхность крышки. В одном из них я увидел слабо освещенную, но все же достаточно различимую, крайне жестокую и омерзительную пародию на человеческое лицо. Зрелище это настолько поразило меня, что через несколько секунд я не удержался и все же обернулся, чтобы воочию увидеть то, что отразилось на крышке моих часов.
В оконном проеме, однако, уже ничего не было, разве что промелькнула какая-то тень, но я тотчас же схватил лампу и бросился к окну. В самом ли деле я видел высокую, странно согнутую фигуру, которая, шаркая и припадая к земле, неловкой походкой устремилась в темень сада? Пожалуй, это действительно было так, и все же я нашел в себе силы сдержаться и не бросился за незнакомцем в погоню, смекнув, что кто бы он ни был, он опять придет, как уже приходил прошлой ночью.
Таким образом, я стал ждать, а параллельно с этим обдумывать возможные варианты объяснения случившегося. Должен признаться, что во главу списка предполагаемых кандидатов в непрошенные визитеры я все же поставил соседей, давно добивавшихся сноса порядком надоевшего им дома. Можно было предположить, что подобным образом они хотели напугать меня и заставить в спешном порядке покинуть дом, хотя могли бы и знать, что срок моей аренды и так был весьма непродолжительным. С другой стороны, возможно, им понадобилось что-то из того, что находилось в кабинете, хотя подобный вариант показался мне крайне маловероятным, поскольку дом продолжительное время пустовал и у них было достаточно времени, чтобы обыскать его сверху донизу.
Следует признать, что истинное объяснение случившегося так ни разу и не пришло мне в голову. Хотя по натуре я не отличаюсь чрезмерным скептицизмом - во всяком случае, большим, чем того можно было бы ожидать от антиквара, - однако подлинная личина моего таинственного визитера так и оставалась для меня полнейшей загадкой, несмотря на все обилие полученной ранее информации, которая давно бы натолкнула любой другой, не столь научно организованный разум, на вполне конкретные выводы.