Лавров (Красницкий). В дали веков

   - Так я заставлю тебя, иначе ты не доживешь до того времени, когда тень этой сосны прямо падет на землю...
   - Попробуй!
   Вадим, забыв себя от бешенства, кинулся было на старика, но вдруг точно какая-то неведомая сила оттолкнула его назад. Мал стоял покойный и недвижимый, только взгляд его живых проницательных глаз пристально был устремлен на старейшинского сына. В этом взгляде было что-то такое, что невольно заставило Вадима опомниться и в бессилии опустить руки.
   Так прошло какое-то время.
   - Что же ты, гордый старейшинский сын, не заставляешь старого Мала выполнять твои приказания? - заговорил наконец кудесник. - Чего ты испугался? Начинай... Видишь, здесь никого нет, кроме нас двоих... Ты можешь быть уверен, что за смерть старого Мала отомстить будет некому.
   - Прости! - чуть не с рыданием вымолвил Вадим.
   - Теперь ты чувствуешь, что не все в воле человека и не везде поможет сила... Знай же, есть и нечто другое, более могущественное, чем сила богатырей... Это таинственная сила, немногие-владеют ею, и я в числе этих немногих.
   - Отец, отец, молю тебя, исполни, что я прошу, - упал Вадим на колена пред Малом, - заговори мне нож, я увидел свое будущее и уверен, что если я уничтожу врага, то не погибну так, как я видел это там...
   Мал отрицательно покачал головой.
   - Я уже сказал тебе, юноша, что есть иная, таинственная сила, против которой не человеку бороться... Избранники ее, силой судьбы, всегда останутся целы и невредимы... Ничто не может повредить им. Твой враг принадлежит к числу их... Напрасно я пытался исполнить твою просьбу, - нет, мои чары бессильны... Я не могу заговорить твой нож на Избора, его бережет сама судьба!
   - Так нет же! - вскочил на ноги Вадим. - Я и без заговоров сумею обойтись! Напрасно я послушался лживых советов и обратился к тебе, жалкий старик, ничему из твоих волхвований не верю я, слышишь, не верю, и ты, может быть, скоро услышишь, что твой избранник судьбы будет лежать бездыханным у моих ног.
   Он быстро вскочил на отдохнувшего коня и, кинув злобный взгляд на Мала, быстро умчался с лесной прогалины.
   Старый кудесник, глядя ему вслед, качал головой.
   VII
   НА ВАРЯЖКЕ
   Лихой конь быстро вынес Вадима из чащи и, чувствуя, что его всадник бросил повод, помчался вперед по едва заметной тропинке.
   Вадим совсем не замечал, куда несет его конь. В сердце его кипела злоба, отчаянье, ужас за будущее-То, что он видел в избушке чаровника Мала, казалось ему невероятным. Ему в первую минуту пришла мысль, что все это ужасный, тяжелый сон, но и эта мысль нисколько не успокоила юношу: совсем независимо от самого себя, от своего сознания, Вадим в глубине души все-таки верил этому сну...
   А лихой конь мчался во весь опор. Среди деревьев показался просвет. Еще несколько мгновений, и чаща осталась позади. Тут только Вадим пришел в себя.
   Юноша огляделся вокруг. Позади шумел и покачивал своими зелеными макушками дремучий лес, а впереди, совсем близко, расстилалась гладь великого озера славянского - Ильменя.
   Почувствовав свободу, конь понес старейшинского сына в сторону, совсем противоположную той, с которой въехал в лес Вадим, отыскивая логовище болгарского кудесника.
   Ильмень был довольно спокоен. Изредка всплескивались на его все-таки покрытой рябью поверхности зеленые гребешки, но он показался Вадиму таким необъятно великим, что юноша невольно пришел в отчаяние.
   Действительно, положение его стало тяжелым. Нечего было и думать вернуться обратно в лес, потеряна была тропа, да и сторона эта совсем незнакома старейшинскому сыну.
   Он рисковал заблудиться, если бы решил отыскивать дорогу обратно через лес. Ехать вдоль озера со стороны Новгорода было неудобно - мешали деревья, подступавшие к самой воде. Оставалось одно: объезжать Ильмень с противоположной стороны, то есть воспользоваться путем долгим, но достаточно легким.
   А между тем Вадим чувствовал, что силы его были на исходе. Голова страшно кружилась, в висках стучало, он едва держался на ногах.
   "Что же, погибать, что ли?" - промелькнула страшная мысль, и Вадим тут же почувствовал, что его всего как бы холодом обдало.
   Мысли путались в голове юноши, как будто какой-то туман окутывал его. Вдруг что-то как бы ударило его в темя; Вадим почувствовал, что ему не хватает дыхания, он покачнулся и тяжело рухнул с коня на расстилавшийся у его ног зеленый ковер травы.
   Солнце яркими живительными лучами светило с безоблачного неба...
   Когда Вадим несколько пришел в себя, он смутно расслышал совсем близко шум голосов. Много людей говорило разом. Слышались смех, брань, бряцанье железа, лай псов. Порой среди этого хаоса звуков вдруг прорывалась звонкая веселая песня.
   "Где я? Что со мной?" - подумал Вадим и попробовал открыть глаза. Но веки его были необыкновенно тяжелы, а во всем теле чувствовалась гнетущая вялость.
   - Лежи, лежи уж, - послышался над ним грубый мужской голос, отлежишься, сам встанешь.
   - Да не голоден ли он? - раздался другой голос.
   - А вот встанет, тогда и накормим.
   Вадим сделал над собой усилие и открыл глаза;
   - Пить, - простонал он чуть слышно. Несколько рук тотчас потянулись к нему с ковшами, полными холодной чистой воды.
   - Где я? - прошептал Вадим, утолив жажду и приподнимаясь на локтях.
   С удивлением огляделся он вокруг. Впереди, как и перед тем, когда он потерял сознание, расстилалась неоглядная ширь Ильменя. Только вокруг него теперь суетились и копошились люди. Все они были молоды, крепки, сильны. Одежды их были в лохмотьях, лица загорелые, зато каждый имел оружие, какое и в Новгороде являлось редкостью: тяжелые секиры, мечи, луки с полными стрел колчанами виднелись у всех. Очевидно, это оружие было не новгородское, а выменянное у заезжих норманнов.
   Вадим заметил, что находится он на отлогом берегу неширокой, но быстрой речки. На песке разложены были рыболовные снасти, далее у шалашей дымились костры, на которых что-то варилось в огромных, самодельной работы посудинах.
   "Да где же это я? Неужели на Варяжке?" - уже про себя подумал Вадим и тут же убедился, что он находится именно среди тех, кого глубоко ненавидел и презирал, - среди славянских варягов.
   Он вспомнил, что упал с коня где-то там, у дубравы, и понял, что истома, волнение, усталость, перенесенный в избушке Мала ужас так повлияли на него, что он вторично за это утро потерял сознание.
   Теперь снова непонятный страх овладел Вадимом.
   Он действительно находился на Варяжке.
   Юноше было известно, что здесь очень и очень недолюбливали его род.
   - А мы думали было, что ты и не отдышишься, - громко смеясь неизвестно чему, проговорил рослый варяг, принимая из рук Вадима ковш. Пласт пластом лежал ты...
   - Кабы остался там, так на самом деле бы не отдышался, - подтвердил другой, - благодари Перуна,что мы отдохнуть задумали вон там, на бережку.
   Говоривший указал в ту сторону, где чернел дремучий лес, в глубине которого жил болгарский кудесник.
   - Ты как попал-то туда? Не из здешних ведь сам! Поди, к нашему Малу колдовать ездил? - посыпались со всех сторон вопросы.
   - Нет, так просто, в лесу заблудился, - неизвестно для чего скрыл истинную причину своего появления здесь Вадим.
   - А то много новгородских к Малу ездят! А ты также из Нова-города?
   - Нет! Не новгородский я!
   - Так из какого же рода?
   Эти расспросы были Вадиму очень неприятны, но на этот раз он не счел нужным скрывать и ответил прямо:
   - Из Володиславова!
   И тотчас же раскаялся в своей откровенности. Лишь только он назвал свой род, как среди окружавших его молодцов послышались далеко не дружелюбные выкрики.
   - Из Володиславова? - покачал головой говоривший С Вадимом варяг, Не любят нас в этом роду! Сильно не любят! Что только мы им такое сделали? Своих не трогаем, а так бы нас, кажется, со света и сжили ваши...
   - Не знаю я... Я ничего, - пролепетал не на шутку перепугавшийся Вадим, - мне вы не мешаете...
   - А уж кабы знали мы, что он из Володиславовых, так и подбирать бы не стали, - довольно громко сказали двое молодцов, в которых Вадим по этому признал принесших его на Варяжку рыболовов.
   - Мы вот здесь живем мирно, - продолжал первый варяг, - ловим рыбу, зверя бьем, а что мы ушли из родов наших, так до этого никому дела нет... Мы все сами по себе... Здесь поживем, соберется ватага, и уйдем мы за Нево, к северным людям, вот у вас и спокойно будет...
   - Добрые люди, окажите мне милость, - перебил говорившего Вадим, - не держите меня здесь, перевезите меня через Ильмень к родичам!
   - Нет, и не проси об этом! - послышались голоса. - Вон какие тучи над Ильменем собираются, гроза будет...
   Вадим в изнеможении снова опустился на землю. Он ушел тайком и предчувствовал, какой переполох может произвести в доме отца его исчезновение.
   Старейшинский сын в эту минуту забыл и о мрачном предсказании Мала, и о собственной слабости.
   - Как, неужели же никого не найдется среди вас, кто бы перевез меня? - с отчаянием в голосе воскликнул он, оглядывая мрачные лица варягов, окружавших его плотной стеной.
   - Если тебе угодно, княжич, так я могу услужить тебе, - раздался вдруг звучный, голос.
   Говоривший был статный юноша. Все отличительные черты славянского племени ясно в нем выразились. Густые русые волосы рассыпались по богатырским плечам. Смуглое от загара лицо с голубыми, как летнее небо, глазами, смотревшими кротко, добродушно, но вместе с тем несколько хитро, обрамляла небольшая, также русая бородка с мягкими как шелк волосами.
   Он был очень молод, но физическая мощь так и сказывалась во всей его крупной богатырской фигуре. Мускулы на его руках так и вздувались при каждом напряжении, а через весь лоб проходила синяя жила, ясно видная даже под загаром.
   Одет он был неряшливо: прямо на рубаху накинута шкура козы, ноги обернуты тоже в кожу. Очевидно, этому юноше, как большинству наших предков, некогда было заботиться особенно о своей внешности. Главной красотой его были здоровье, мощь, легкость, а до всего остального ему не было вовсе никакого дела. Казалось даже, что и мылся-то он еще всего один раз в жизни*.
   - Избор! - воскликнул чуть не с ужасом Вадим.
   - Да, я, княжич, неужели ты боишься мне довериться?
   - Нет, нет, я готов идти с тобой! - теперь уже с радостью воскликнул Вадим. - Пойдем... Я вполне готов в путь...
   - Ведь это сын Володислава! - угрожающим тоном произнес один из варягов. - Оставь его, Избор, не стоит он того, чтобы ты ради него не щадил своей жизни [Есть указания, что славяне омывали свое тело только три раза в жизни: при рождении, в день свадьбы и после смерти]. Гляди, какие тучи на небе...
   - Ничего, я знаю Ильмень! - возразил ему Избор. - Я не боюсь грозы!..
   Он сам спешил на тот берег Ильменя, в надежде повидать свою возлюбленную...
   Никакое мрачное чувство не шевельнулось в его душе.
   Он знал, что Вадим не особенно расположен к нему, но все-таки был далек от мысли, что оказывает услугу своему заклятому врагу.
   VIII
   В ОБЪЯТИЯХ СМЕРТИ
   Необъятной водной пустыней раскинулся среди своих низких берегов старый Ильмень. Со средины его зоркий глаз еще кое-как заметит далеко-далеко на горизонте тоненькую черточку - берег, но с одного края на другой ничего не видно. Плещут только мутные валы с зеленоватыми гребешками, и постоянно плещут - бурливее Ильменя и озера, пожалуй, нет...
   Так, по крайней мере, думали в то время.
   Действительно, морем казался местным славянам их старый Ильмень - он ведь и тогда был таким же старым, как и сама земля. Залег он в низкие свои берега, среди лесов дремучих, залег и бурлит день и ночь, пока суровый мороз не наложит на него свои ледяные оковы.
   И тогда он, особенно ближе к весне, нет-нет, да и разбушуется. Недаром не одни только реки да речонки в него свои воды несут, есть и подземные ключи, что славное озеро славянское питают. Напоят они его своей водой досыта, почует старик свою силу, встрепенется, взломает лед; но хитер и силен мороз, не дает до весны разгуляться ему, снова сокрушит его порыв могучий и уложит силу молодецкую под покров ледяной...
   А как подойдет весна-красна - ну, тут уже никому не справиться с Ильменем-молодцом. Разбушуется он, разбурлится, переломает лед рыхлый и снова, как феникс из пепла, встанет грозный, величавый, могучий...
   Страшен Ильмень в бурю.
   Нет почти у него высоких берегов. Нечему защитить его от порыва ветра. Весь он как на ладони. Ветер - гуляй не хочу.
   И ветер гуляет... .
   Налетит - разом зеленоватыми гребешками вся поверхность Ильменя покроется, валы, один другого выше, так и вздымаются и брызжут пеной, со дна же песок, трава так и поднимаются, потому что не глубок Ильмень, и волны легко песок на поверхность выносят.
   Горе неопытному пловцу, что в бурю рискнет на озеро выйти. Не миновать ему гибели. Где же слабому человеку с разъяренной стихией справиться! Закрутят его валы грозные, опрокинут утлое суденышко, захлещут его водой - нет спасения...
   Вот и теперь, нависли над Ильменем тучи черные, грозовые, низко, низко совсем плывут они по поднебесью.
   День они затуманили, солнце скрыли. Однако все кругом тихо, зловеще тихо. Даже Ильмень сам затаился, как будто готовится к нападению грозного, могучего врага, с которым вот-вот в бой вступить придется. Только все больше и больше зеленоватых гребешков на его поверхности взбивается-Зеленеет старик от злости, что ли?..
   Но что это за едва заметная точка среди озера чернеется?
   Ведь она как будто даже движется? Уж не челнок ли какой спешит к берегу до бури добраться?
   Так и есть - челнок...
   Двое смельчаков на нем...
   Это Вадим и варяг Избор...
   Их челнок, на котором они осмелились выйти в озеро, был самой первобытной конструкции - просто выдолбленный и обожженный потом ствол гигантского дуба. Однако это неуклюжее судно все-таки легко скользило по поверхности все еще зловеще спокойного Ильменя.
   Оба пловца с тревогой посматривали на покрывшееся тучами небо.
   - Не уйти до бури, - произнес наконец один из них, сидевший на корме челнока. - Сейчас поднимется ветер...
   - Почем знать, Вадим, - отозвался другой, - теперь и до берега недалеко, как-нибудь да доберемся...
   - Нет, Избор, смотри...
   Как раз в эту минуту налетел шквал. Ильмень как будто только этого и ждал. Сразу загуляли по нему валы, догоняя друг друга. Сильный порыв ветра рассеял было тучи, но потом они снова сомкнулись - и стало над озером еще мрачнее и темнее.
   - Держись! - крикнул опять Вадим.
   Новый шквал, за ним другой, третий... И вдруг со всей своей страшной силой заревела буря...
   Один другого выше вздымаются валы. Челнок то с быстротой молнии взлетает на самый гребень их, то опять опускается в водную бездну. Нечего и думать о сопротивлении разбушевавшейся водной стихии, у погибающих и не мелькала даже мысль о спасении, они только старались отдалить страшную минуту, нисколько не сомневаясь, что сама по себе она близка и неизбежна...
   Несмотря на весь ужас положения, злобно по-прежнему глядит на Избора старейшинский сын. Его черные глаза так и мечут молнии.
   Он как будто позабыл о грозившей опасности и только и думает, что о своем враге... Вспоминается ему предсказание Мала.
   - Князь Вадим, - прервало размышления молодого человека радостное восклицание Избора, - гляди, берег близко!
   - Где? - быстро поднялся с сиденья на корме Вадим.
   Действительно, совсем близко от них, за валами, виднелся окутанный туманом берег. Слышен был даже шум деревьев в дубраве.
   - Слава Перуну! - воскликнул снова Избор и вдруг громко, тревожно закричал: - Держи челнок!
   Не успел Вадим осознать всей грозившей им опасности, как громадный вал, что легкое перышко, поднял челнок сбоку, ударил в его борт, и вслед затем среди рева бури раздались два отчаянных крика...
   Опрокинутый челнок несся к берегу.
   Он был пуст...
   IX
   СТАРЫЙ НОРМАНН
   На берегу Ильменя, недалеко от того места, где из него вытекает Волхов, на много-много верст кругом раскинулась заповедная жрецами роща.
   Вековые могучие дубы, прямые как стрелы сосны, раскидистые ели разрослись в ней на свободе. Рука человека не касалась их, а своих ли постоянных обитателей - легкой векши, хитрой лисицы, неуклюжего медведя страшиться дремучему бору?
   А человек, это самое слабое и вместе с тем самое могущественное из созданий, сюда, в эту глушь, зайти не решится.
   Свято хранят свои тайны служители Перуна, не допустят они сюда, в эту рощу, грозному богу посвященную, ни князя родового, ни воина славного, ни человека простого.
   Нет никому доступа в заповеданную ими рощу -кто бы ни был он, лютая смерть ждет ослушника. Грозен Перун, требует крови он человеческой, и горе тому роду или племени, которое призыва жрецов не послушает и намеченную жертву не выдаст.
   Вот у самого истока Волхова, на холме высоком, стоит идол грозного бога. Из дерева истукан сделан, и сделан-то как! Грубо, неуклюже, и подобия человеческого не узнать в нем, а чтят его все славяне приильменские, и свято чтят - высшим из богов его считают, и за всякое свое прегрешение кары тяжкой от него ждут.
   Когда появился этот истукан на холме, никто не помнит.
   А служители Перуна молчат, ни одним словом не обмолвятся, только для жертвоприношений время от времени созывают они народ славянский и пред истуканом приносят свои кровавые жертвы.
   Но Перун велик и ужасен только для славян. Только они одни почитают своего грозного бога, страшатся проникнуть в заповеданную рощу, подойти без разрешения его служителей к холму, на котором высится его истукан.
   В самой глуши рощи, на берегу вечно шумящего бурного Ильменя, в чаще, куда даже и жрецы Перуна не заходят, поселился человек...
   Лесные великаны сплелись своими могучими ветвями над его шалашом. Их листва совсем закрывает убежище смельчака, кругом высокая трава по пояс, не кошенная веками, также скрывает его в те моменты, когда он выходит на вольный воздух.
   Стар с виду этот одинокий обитатель заповеданной рощи. Высок он ростом, широк в плечах, лицо его, посеревшее от палящего зноя и холодных ветров, покрыто глубокими шрамами, длинные седые усы как бы двумя змеями свешиваются на богатырскую грудь, а серые глаза смотрят весело и задорно.
   Лишь только над Ильменем разразилась буря, старик вышел из своего шалаша. Мрачно и тихо в лесу.
   Там где-то грохочут, далеко-далеко, несмолкаемые раскаты грома, разрывает покрытое черными тучами небо молния, воет без устали ветер, а здесь же все спокойно.
   Птички только приумолкли да попрятались в гущину листвы, а лесные великаны при каждом новом порыве ветра только слегка покачивают своими зелеными макушками, не пропуская вниз на землю крупных капель ливня.
   В эту бурю странный обитатель заповеданной рощи чувствовал себя гораздо безопаснее, чем в самый яркий летний день. В бурю сюда не забредет никто. Там, на Перыни, жрецы заняты у своего истукана и им не до того вовсе, чтобы забираться в эту глушь, а никто другой, кроме жрецов, сюда и шагу не сделает.
   Старик, продравшись сквозь чащу сросшихся кустов, выбрался на самый берег разбушевавшегося озера.
   Стоит он и смотрит в покрытую пенящимися волнами водную даль, С наслаждением вдыхает он полной грудью сырой воздух, прислушивается к раскатам грома, с блаженной улыбкой смотрит на прорезывающую тучи молнию, и вспоминается старику другая, более близкая, более дорогая его сердцу картина... ^
   - Войте, ветры, грохочи ты без умолку, грозный Тор, старый, норманн не раз лицом к лицу, грудь с грудью встречался с вами! - воскликнул он наконец.
   Знаю я вас, много, много я видел вас на своем веку и не на такой жалкой лужице, а в грозном, могучем море... Сколько я раз с моими викингами ходил в набеги, - знают про то меч норманнский и далекая Британия... Короли франков дрожат перед нами... Нет никого равного по силе и храбрости сынам светлого Одина... Сама смерть для них не страшна... Ждет их светлая Валгалла [Чертог для храбрецов в раю скандинавов Ассгарде; в этот чертог ведут 540 дверей], убежище храбрых...
   Старик скрестил могучие руки, поник головою на грудь и, глядя на разбушевавшееся озеро, снова заговорил сам с собой:
   - Думал ли старый Рулав, что ему, храброму витязю, придется на склоне своих дней скрываться в земле этих трусливых, шума битвы не слыхавших народцев, знающих не меч, а песни? Видно, недостоин я светлой Валгаллы, видно, прогневал Одина... Но нет, я спас свою жизнь не для того, чтобы умереть здесь, в этой лесной глуши! Нет, старый Рулав услышит еще шум кровавой битвы, победный клик товарищей, много еще врагов уложит его секира, надо только выбраться из этих проклятых лесов... Но как выбраться? Одному? Нет, этого нельзя... Ни одна ладья сюда не заходит... Да и, пока доберусь я до родимых фиордов, много раз меня убить могут, остается ждать только счастливого случая. Старый норманн погрузился в глубокую думу.
   Вдруг он приподнял голову, весь выпрямился и напряженно устремил свой взор на озеро.
   Отчаянный человеческий крик, смешавшись с ревом бури, дико прозвучал и тотчас же замолк, заглушенный воем ветра.
   Рулав отскочил назад и скрылся в чаще прибрежного кустарника.
   Прошло немного времени; норманн, не покидая своего поста, продолжал следить за озером. С шумом обрушился и расхлестнулся по прибрежному песку один, другой, третий вал, рассыпался и откатил назад, оставив на отмели два человеческих тела.
   "Э-э, да я, кажется, знаю этих молодчиков, - подумал Рулав, - этот высокий, черный, кажется, сын родового старейшины, Вадим, а другой, который его, как милого друга, в своих могучих объятиях держит, - Избор с Варяжки... Так и есть... Как он попал сюда?"
   Снова налетел вал и обдал обоих молодых людей, лежавших на отмели, своими брызгами.
   "Живы они или нет? - думал Рулав. - Жаль и того и другого, оба молодцы, особенно этот Избор... Он мне давно уже нравится, этот мальчик... Будь он в наших дружинах, давно бы уже близким лицом к викингу стал, а здесь что он? Все на него смотрят с пренебрежением... Варяг он, и только..."
   Рулав вышел из своей засады и, осторожно ступая по мокрому песку, подошел к лежавшим без движения юношам.
   - Вот как схватились, - бормотал он,- Избор этого княжича держит так, что и живому не удержать... Вот молодец!..
   Налетевший пенистый вал заставил старого норманна несколько отступить назад.
   - Что же с ними делать, - рассуждал Рулав, - опять в озеро спустить, что ли? Ведь если здесь их тела найдут, то и до моего шалаша доберутся... Мне тогда несдобровать... Ищут эти проклятые жрецы меня... Жизнь им моя понадобилась... Вот какие... Старого норманна в жертву Перуну принести хотели, да нет, не из тех я... Так я в руки не дамся... Родился свободным и в Валгаллу не рабом войду!..
   Говоря это, Рулав не спускал глаз с юношей. Он попеременно, как бы сравнивая их, взглядывал то на одного, то на другого. На Изборе глаза его останавливались гораздо чаще, чем на Вадиме. Старика привлекали могучие формы юноши, державшего в крепких объятиях своего товарища по несчастью...
   - Ну, довольно, однако, - воскликнул Рулав, - ступайте откуда пришли, пусть вас Ильмень вынесет в другое место, где найдут вас ваши родичи, а здесь вы только мне мешаете.
   Он поднял было тело Избора, но в то же мгновение опустил его на песок.
   Из крепко сжатых губ юноши вырвался слабый стон, ресницы зашевелились, губы задергались нервно.
   - Жив, - проговорил норманн, - он жив... Нет, не решусь я в таком положении поднять руку на слабого, беззащитного. Норманны с беззащитными не воюют... Но как же быть? Оставить их тут - тогда их захлестнет волна, разве оттащить подальше? А что, как вдруг они очнутся? Ведь они могут выдать меня? Ну, да будь что будет... Из-за Вадима я стараться не стал бы...
   Знаю я их, этих старейшинских сыновей... Если бы он один был, не задумался бы я его назад в озеро спустить, Избора жалко... Ради него только и оттащу их, а там пусть что угодно с ними случится.
   Рулав, напрягая все силы, отволок по отмели тела обоих юношей и положил их на такое место, куда не достигал прибой.
   Потом он, еще раз взглянув на Избора, поспешно скрылся в гуще кустарника.
   Х
   МИЛОСТЬ НЕВЕДОМОГО БОГА
   Просите и дастся вам.
   Св. Евангелие
   Разразившаяся внезапно буря так же внезапно и стихла.
   Ветер перестал завывать, рваные тучи быстро уплыли вдаль, выглянуло солнышко и залило ярким, веселым светом и успокоившееся озеро, и прибрежный кустарник заповеданной рощи.
   Роща в мгновенье оживилась и наполнилась массою звуков. Затрещали в воздухе стрекозы, защебетали выпорхнувшие из густой листвы птички, дятел принялся за свою бесконечную работу, словом, все как будто воскресло, ожило; только два тела, оттащенные Рулавом в купу кустарника, по-прежнему были неподвижны.
   Уж не ошибся ли старый норманн, заметив признаки жизни в Изборе? Может быть, огляделись его старые очи? Не ослышался ли он, приняв слабое завывание ветра за стон, вырвавшийся из груди юноши?..
   Нет, не ошибся он... Ни очи, ни слух не изменили еще старику...
   Всем телом вздрогнул вдруг Избор и открыл глаза... Первые мгновенья юноша не мог даже сообразить, где он находится, жив ли он или на другой, замогильный, мир смотрят его очи? Как странно кружится у него голова, какая тяжесть чувствуется во всем теле...
   Нет, он жив, кругом все знакомые места - вот плещет Ильмень в своих низких берегах, вот и чайки носятся над его успокоившейся поверхностью.
   Жив, слава Перуну!
   Взор Избора остановился на безжизненном теле его
   товарища. Новая забота! Старейшинский сын доверился ему, не побоялся вместе с ним пуститься в челноке по бурному озеру, и вдруг теперь он мертв... Что скажет его род? Что скажет старик отец Вадима? Никто из них не поверит, что Избор сделал все, что мог, только бы спасти Вадима от неминучей смерти. Погибая сам в волнах разбушевавшегося Ильменя, он, захлебываясь мутной, грязной водой, нырнул вслед за опускавшимся на дно Вадимом, поймал его, лишившегося уже чувств, крепко-крепко схватил и не выпустил из своих могучих объятий даже тогда, когда и сам потерял сознание...