Лавров Валентин. Блуд на крови. Книга вторая

   Было возбуждено следствие. Тейблер и Траугард чистосердечно признались, что они тело не осматривали, заключение написали по просьбе майора Клота.
   Новая комиссия произвела эксгумацию. Гробик с останками бедной Насти подняли на свет Божий. Медики пришли к мысли, что «смерть наступила вследствие многочисленных побоев и мучений». Нашлись свидетели, которые рассказали о зверствах супругов Клотов. Решением Сената они были лишены всех прав состояния и отправлены на поселение в Сибирь (Екатерина избегала применять смертную казнь).
   Что касается бывшего владельца Насти, то капитан Парамонов кончил плохо. Проиграв казенные деньги, он повесился. Так оправдалось мрачное предсказание Клота, предлагавшего «не выбрасывать веревку».

ЗАГРОБНЫЙ МСТИТЕЛЬ

АЛЕКСАНДРУ ИВАНОВИЧУ ЛИСИНУ

   Едва до Екатерины Великой дошла история, о которой мы расскажем, императрица якобы с изумлением произнесла: «Каких чудес на свете токмо не бывает!» И повелела: «О сей истории много не распространяться и народ зря не смущать, дабы в умах порча не произошла».

ПОЖИВЕТСЯ — СЛЮБИТСЯ

   Первостатейный петербуржский купец Данила Матвеевич Семенов уже года два ходил вдовцом. Было ему 49 лет от роду, силу в организме имел он несокрушимую и в женской ласке ощущал необходимость несомненную.
   Тут ему сваха подвернулась. Стала невесту ладить:
   — Тебе ли, Матвеич, с такими капиталами перемогаться? У купца Наумова девка Анастасья в возраст вошла, осьмнадцать годков стукнуло. Из себя краля — стройная, чернобровая. Сам Наумов разорился, да тебе ли за чужим богатством гнаться?
   Устроили смотрины. Даниле Матвеевичу девка показалась, лишь худоба ее смущает. Сваха увещевает:
   — Чай, сквозь ребра кишки не просвечиваются! Были бы кости, — от доброй жизни всегда мясо нарастет.
   Анастасья девица не нравная, но отцу печалится:
   — Скучно мне, уж стар он дюже. Молодого бы, пригожего!
   — У молодого в кармане — вошь на аркане, — отец вразумляет. — Тебе, бесприданнице, знаменитый купец честь оказывает. Да на твоем месте любая другая нос бы вздернула, хвост растопырила. Я, дочка, не мерзавец твоей жизни, добра тебе желаю.
   Свадьбу пышную сыграли. Анастасья в дом мужа переехала и весьма довольна осталась. У отца с хлеба на квас перебивалась, в обносках ходила, а тут стала нежиться в полном довольстве. Отцу кланяется:
   — Спасибо, батюшка, за вразумление. Муж у меня расчудесный, заботливый да щедрый. Опять деньги дал большие. Говорит: «Наряжайся, ни в чем себе не отказывай!» Пиры в доме чуть не каждый день — знакомцев угощаем, купцов российских и чужеземных. Делу торговому — застолье первый помощник, сам знаешь-ведаешь. Даже специального повара взяли. В землях немецких искусству своему обучался.

УТРЕННИЕ ЗАБОТЫ

   Хозяин спозаранку по делам торговым убегал, все заботы на молодую жену оставлял. Та еще в постели лежит, да уже о деле заботится. Данила Матвеевич приказал богатый обед приготовить, сегодня купцов, приехавших из разных городов сделки рядить, следует угостить:
   — По царски!
   Позвонит Анастасья в колоколец, сенной девке Глашке приказывает:
   — Позови повара!
   Ванька— повар, рослый, в плечах широкий, лицо круглое, руки фартуком вытирает, на пороге уже стоит:
   — Гутен таг, фрейлен! Звать приказывали?
   — Чего к обеду готовишь?
   — Стараемся как приказано. Стало быть, — Ванька заводит глаза, — на первое холодец, затем ветчина с хреном — от Самотесова доставили сейчас. На второе — галантир…
   — Ты, Ванька, оттяни его поболее!
   — Натюрлих! Сельдь соловецкая. Грибки соленые, огурцы и пурмидоры из парников Шереметева — как положено. Ну и шеврель из дикой козы, которую свою зарезали. Напитки разнообразные, — повар впился взглядом в заманчивые полукруглости грудей, выглянувших из-под одеяла. — Токмо докупить следует бонбарисовой, да померанцевой не более полдюжины осталось.
   — Из горячего — все?
   — Как можно-с?! Фазаны в перьях по-курфюрстски. На десерт — зефиры и пирожные разнообразные.
   Анастасия, томно потянувшись, протянула:
   — Что-то чаю хочется…
   — Да и то, чаю аль кофе с утра — хорошо, — угодливо осклабился Ванька. — Прикажете в спальню подать? А может, в дальнюю беседку с гротом?
   — Давай, в сад неси, — улыбнулась приветливо Анастасья. Ванька — единственный молодой мужик в доме, и Анастасья с удовольствием чувствовала, что ее женские прелести волнуют парня, и немного кокетничала с ним. — Отвернись, бесстыдник! Не видишь, с постели встаю.

…ЧТО ФОНАРЬ БЕЗ СВЕЧИ

   Ванька от рождения был крепостным великих князей. После первого брака будущего русского царя Павла Петровича, Ванька достался его очаровательной супруге Наталье Алексеевне. Подростком, вместе с двумя другими рабами, был отправлен в Дрезден — учиться поварскому делу.
   По природной бестолковости, Ванька тонкостей своей профессии не освоил. Зато, как это часто случается с россиянами, заграничная жизнь произвела на парня самое пагубное воздействие. Ему понравилось щеголять в смешных одеждах, играть в азартные игры и дуть пиво.
   Великая княгиня Наталья Алексеевна, словно предчувствуя свой ранний конец и от природы обладая нравом добрым и человеколюбивым, составила завещание. 16 апреля 1776 года Наталия Алексеевна разрешилась от бремени мертвым младенцем, а сама, испытав страшные муки, скончалась. Ее овдовевший супруг исполнил волю покойной жены, в точности сделал все то, что она записала в духовной. Среди прочих облагодетельствованных и оказался повар Ванька, получивший освобождение из своего крепостного состояния.
   Тут он и подвернулся под руку Даниле Матвеевичу, который желая доставить приятное удовольствие супруге, натерпевшейся всякой нужды с молодых лет, взял на службу Ваньку, определя ему комнату для житья в собственном доме и приличное жалование.
   Вскоре выяснилось, что Ванька ленив и глуп. Данила Матвеевич вздыхал порой:
   — Голова без ума, что фонарь без свечи.
   Готовил он не лучше кухарки Луши, но по доброте хозяйской был на месте оставлен.
   И как скоро жизнь показала, сделал это купец понапрасну.

СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ

   Данила Матвеевич норовил всячески потрафить жене. Гардероб ломился от новомодных платьев. Одних роброновых с фижмами было штук пять или более — из атласа, люстрина, бархата, штофа, гроденапля. Кушала Анастасия с серебра, а ее уши, пальцы и грудь украшались бриллиантами, изумрудами и золотом.
   Явно гордясь женой, которая от доброй жизни несколько располнела и вообще стала выглядеть еще привлекательней, купец возил ее на разного рода ассамблеи и представления. Так, в июле Данила Матвеевич привез жену в Аничков дворец, где петербургское купечество устроило маскарад. Воображение Анастасьи было поражено многоцветным фейерверком и освещенным щитом, на котором ярко горел вензель императрицы. Здесь же Данила Матвеевич познакомил ее со своим старинным приятелем — знаменитым поэтом Сумароковым. Последний составил им протекцию, по которой они попали в Смольный, где институтки разыграли пьесу Екатерины «Высокомерный».
   Сама императрица сидела в ложе и аплодировала. После ужина дали бал. Анастасия от природы была ловкой и танцевала лучше всех и от кавалеров не было отбоя. И вдруг к месту, где она находилась с мужем, приблизилась императрица с фельдмаршалом A.M. Голицыным. Екатерина Алексеевна улыбнулась и милостиво произнесла:
   — А ты прелестно танцуешь! — И повернувшись к Голицыну, добавила: — Князь, если супруг этой красавицы не возражает, отчего бы вам не сделать с ней круг?
   Данила Матвеевич затараторил, что «будет весьма польщен», Анастасия заалела от смущения. Грянула музыка, и увешанный орденами князь, еще в движениях не потерявший ловкости, прошел с купеческой женой два круга.
   Екатерина, стоя возле Данилы Матвеевича, с удовольствием наблюдала танец. Потом спросила купца:
   — Как зовут твою супругу?
   — Анастасия Семенова, в девичестве Наумова, — бойко ответил Данила Матвеевич.
   Случившийся поблизости Сумароков, поспешил вставить слово:
   — Ваше величество, купец Семенов не только молодой женой знатен, он и легко владеет немецким, говорит без затруднений.
   Екатерина за что-то сердилась на знаменитого поэта и его замечание оставила без ответа, хотя фамилию купца, как покажет время, запомнила.
   Анастасия от своей жизни была в восторге. Она искренне повторяла мужу:
   — Какой ты у меня чудесный! Как я тебя люблю…

ЧЕРНЫЕ ЗАМЫСЛЫ

   Кокетство Анастасии, на первый взгляд вполне безобидное, вдруг приобрело мрачное значение. Дело в том, что Ванька, имевший любовный опыт исключительно с продажными женщинами и не помышлявший об их порядочности, вообразил, будто юная хозяйка без него жить не может. Оставаясь наедине, повар сладострастно шептал:
   — Ты будешь моей, чего бы мне сие ни стоило! Я помню о тебе всяк час, я уже изнемогаю! Твой старый муж достоин смеху. Он еще не ведает, что и его супружница, и все капиталы скоро мне достанутся.
   Повар замыслил страшное. У немца-провизора он купил белый кристаллический порошок — сулему. И ждал лишь удобного случая, чтобы осуществить свое злодейство.
   И случай такой представился в двадцатых числах августа 1777 года. К купцу приехали друзья из Ганновера. Стол был завален различными яствами: осетриной, белугой, икрой на подносе, копченой стерлядью, красовался целый неразрезанный вареный поросенок, стояла батарея дорогих вин. За столом шумело веселье.
   Обычно воздержанный, Данила Матвеевич пил чарку за чаркой.
   В столовую несколько раз забегал Ванька. Наконец, он решился: «Хозяин, кажись, зело пьяный! Насыплю ему отраву в кашу с фруктами. Все будут есть — им ничего, а на старика воздействует. Решат, что худо ему сделалось от избытка водки».
   Прибежав на кухню, Ванька решил отослать на минуту-другую Лушку, ему помогавшую. Он приказал:
   — Не вертись, яко капля на…! Неси-ка лучше гостям мусс. Да не забудь грязные тарелки собрать со стола.
   Едва девка ушла, как повар метнулся к угловой полке, где стояли большие кастрюли, редко употреблявшиеся. Лихорадочно пошарив вмиг вспотевшей ладонью, извлек из тайного угла маленький пакетик. Это была сулема. Он высмотрел покрупнее сливу, украшавшую кашу, пальцами сделал надрыв и посыпал туда яда. Потом сливу положил сверху на кашу, приметив место.
   В этот момент, погромыхивая деревянными подметками по дощатому полу, на кухню вернулась Лушка.
   — Мой посуду, — распорядился повар, — а я кашу гостям поставлю.
   И подхватив чуть трясущимися руками блюдо отправился осуществлять гнусный замысел.

ЖУТКОЕ ЗАСТОЛЬЕ

   — Стол у тебя, Данила Матвеич, замечательный! — хвалили гости из Ганновера. В то утро они совершили удачную сделку с Семеновым. Теперь все — хозяин и гости, — пребывали в благодушном состоянии. — Тминной водки мы изрядно попробовали, не пора ли к сладким винам перейти?
   — Обязательно, вот гишпанское, по оказии получил! — Данила Матвеевич взял в руки бутылку старинной формы. — В Гишпании, сказывают, сам король тамошний употребляет.
   Откушали гости вина, почмокали губами:
   — Истинно, напиток королевский! И смородиновый мусс — объедение!

   Хозяин, довольный похвалой, широко улыбнулся:
   — Мой повар в вашем германском государстве выученный. Служил великой княгине Наталье Алексеевне, Царство ей Небесное.
   Поговорили о том, что ее вдовый супруг что-то уж слишком быстро утешился новой невестой — и полгода не прошло со дня смерти Натальи.
   — В Берлин Павел Петрович приезжал на свидание с невестой своей — принцессой Виртем-берг-Штутгартской Софьей Доротеей, — заметили немцы, довольные тем обстоятельством, что их соотечественница стала великой княгиней в России и, весьма вероятно, станет царицей.
   В этот момент вошел Ванька. На большом подносе он держал кашу, начиненную персиками, сливами, яблоками и различными ягодами. Серебряной лопаткой он разложил кашу гостям. Большой кусок отделил хозяину, сверху украсив крупной сочной сливой.
   — Ты Ванька, меня обкормишь! — добродушно пророкотал хозяин.
   — Кушайте себе во здравие, — зубы повара как-то ляцкнули. Он заспешил удалиться на кухню.
   Минут через десять с нему влетела Глашка:
   — Иван Гаврилыч, вас хозяин требуют!
   На непослушных ногах, побледнев от страха, Ванька вошел в столовую. Данила Матвеевич сидел с перекошенным лицом.
   — Ты, подлец, чем меня накормил? Я словно гвоздей наелся, во рту железом отдает.
   Заюлил повар, забегали глазки:
   — Это все Лушка, это она нынче на базаре черт— те знает у кого хрухты покупала. Можа чего и попавши.
   — Анастасьюшка, зови скорей лекаря да священника, — купец изрыгнул на праздничный, разукрашенный серебряным шитьем кафтан что-то слизисто-кровянистое. — Ох, томление во всех членах, смерть горчайшая подходит!…
   Когда, запыхавшись, прибыли священник и доктор Позье, они нашли в спальне остывающий труп купца. Лицо его было перекошено мучительной смертной гримасой.

ПРИЗНАНИЕ

   В доме Данилы Матвеевича начались хлопоты, которые сопутствуют смерти. Молодая вдова то и дело заходилась в неутешных рыданиях. Хмурый и неопрятно одетый гробовщик с аршином в руках обмерял усопшего. Лушка, быстро мелькая иглой, шила погребальный саван. С мягким пушком на верхней губе монашек читал молитвы.
   …В день похорон улица была черна народом. Сладко пел синодальный хор. Держа разукрашенный гроб на холстинных полотенцах, народ двинулся к кладбищу. Вдову, то и дело терявшую сознание, вели под руки.
   Среди народа держался слух, что-де не своей смертью почил усопший, что его отравили.
   …На следующее после похорон утро без стука в спальню к вдове, забывшейся тяжелым сном, вошел Ванька. Он уселся на край постели, подмигнул хитрым глазом и заговорщицки произнес:
   — Сию пакость я сотворил исключительно ради чувств наших. Грех взял на свою душу. Теперь, барыня, ничто Эроту препятствиев не чинит.
   — Ты что, дурак безмозглый, несешь? — изумленно воскликнула Анастасья. — Какой еще Эрот?
   — Молвлю не ложно, — ощерился Ванька. — Теперя мы навсегда вместе. Для нас обоих я старался. Покойнику подсыпал…
   Захлебнулась от гнева вдова, ладонью полоснула убийцу по морде:
   — Пусть тебя, негодяй, лютая смерть постигнет!
   Глаза убийцы нехорошо блеснули. Он криво усмехнулся:,
   — Коли донесешь, так я на дыбе скажу, что сама меня научила старика мужа извести. Казнят тогда обоих.
   Застонала Анастасья:
   — Я не донесу, но будь ты проклят и пусть тебя постигнет кара Божья!
   Ванька направился к дверям, на ходу пробормотал:
   — Так-то лучше! Но я к тебе еще приду, ты меня сделай своим полюбовником. Иначе сам погибну, но и тебя погублю. Ауфвидерзейн!
   И вновь, уткнувшись в подушку, рыдала молодая вдова. У нее не достало сил разорвать ту паутину, в которую вовлек отравитель.

ГРОБ У ПОРОГА

   После похорон прошло две недели. 9 сентября 1777 года Екатерина Великая прибыла в Петербург из Царского Села. В тот день задул ураган-ный западный ветер. С моря гнало воду в Неву, и она поднялась на 10 футов, т.е. более чем на три метра. Свидетель этого печального события писал: «От сего наводнения водою был залит весь город, освобождены были токмо Литейная и Выборгская части города… По всем почти улицам, даже и по Невской перспективе ездили на маленьких шлюпках. Небольшой купеческий корабль проплыл мимо Зимнего дворца, прямо через каменную набережную. Польский корабль, груженный яблоками, был занесен в лес, находящийся на Васильевском острове».
   …Именно этот корабль увидала поутру в свое окно Анастасья. Вода плескалась возле стен ее дома. Затопление было всеобщим. Вдруг вдова, не веря глазам своим, с ужасом закричала:
   — Что это? Не может быть! Страсть какая…
   Возле крыльца плавал… гроб. Тот самый, что заключал останки Данилы Матвеевича. Анастасья позвала Глашку и Лушку. С их помощью гроб подняли на крыльцо.
   И тут же вода пошла на убыль. Часа через три, т.е. в самый полдень, наводнение почти полностью схлынуло.
   Вдову навестил Александр Петрович Сумароков. Болезнь помешала ему присутствовать на похоронах. Он собирался уезжать в Москву, но, прослышав о необыкновенном случае с гробом, зашел навестить Анастасью, утешить ее и отдать краткую эпитафию — для высечения на надгробном памятнике:
   Под камнем сим лежит мой муж. Ко мне он не вернется уж.
   Эпитафия содержала некий намек.
   Вдова, питая полное доверие к замечательному человеку, рассказала ему всю историю, ничего не утаив. И при этом добавила:
   — В случившемся усматриваю волю мужа, дабы виновник его злой кончины получил должное возмездие. Дайте знать, Александр Петрович, о лиходее тому, кому положено сие по службе.
   На другой день поэт отъехал в Москву, но перед тем поведал о происшествии фельдмаршалу Голицыну. Тот, не разобравшись в сути дела, приказал арестовать и Ваньку-повара, и безвинную вдову. Так они оба оказались в каземате.

ЭПИЛОГ

   Но истина все ж восторжествовала. Когда Голицын довел до сведения императрицы о столь необычном случае, как приплытие гроба к крыльцу дома, где было совершено злодейство, и назвал фамилию Анастасии Семеновой, та упрекнула князя:
   — Почто ты забыл юную прелестницу, с которой танцевал в Смольном дворце? Такая не могла совершить столь бесчеловечный поступок.
   Анастасия была в тот же день освобождена и вознаграждена за претерпение безвинных страданий: Екатерина подарила вдове свой миниатюрный портрет.
   Ванька был порот и навечно отправлен в Сибирь.
   Поэт Сумароков уже 1 октября того же, 1777 года скончался в Москве. Его эпитафия была выбита на граните надгробия Данилы Матвеевича, своевременно вновь похороненного и к вдове, действительно, больше никогда не возвращавшегося.
   Голицын, желая доставить приятность императрице, предлагал ей сделать такие водяные фонтаны, кои в случае нового наводнения выбрасывали бы влагу до самого неба и рассеивались в тучах. Из этих фантазий ничего не осуществилось. Зато той же осенью великий Гваренги закончил сооружать чудные решетки у Летнего сада. Они были позолочены и вызывали всеобщий восторг.

ЛУННАЯ ДОРОГА

   Это преступление в свое время взбудоражило не только всю курскую губернию, но и дошло до самых высших государственных кругов. Даже Александр Николаевич изволил обратить свое монаршье внимание на случившееся. Он устроил нахлобучку чинам полиции, а министру Императорского Двора графу Владимиру Федоровичу Адлербергу сказал, глубоко вздохнув: «Русский человек, думаю, правильно говорит: „Бывает рок, что вилами в бок!“
   И то сказать: от своей судьбы далеко не убежишь.

КОНОВАЛ

   Матвейка Фролов с раннего возраста ощущал сильное влечение к лошадям. Конюхи поначалу гоняли его, ругались: «Чего, мол, тут, малец, крутишься? Вдарит лошадь копытом, тогда узнаешь!» Но Матвей — мальчишка настырный. Его в одни двери гонят, а он, шельмец, уже в другие лезет. Так и махнули рукой, тем более что мальчишка усердно норовил помогать: то навоз из денников уберет, то воды принесет, то лошадь скребницей вычистит.
   Будучи переимчивым, к семнадцати годам он научился копыта расчищать, кровь лошадям и скотине бросать, насосы спускать. Мази собственного изобретения приготовлял, которые хвори лошадиные как рукой снимали.
   Слава про Матвея пошла. Стали его наперебой крестьяне приглашать, заработки начались хорошие. Оно и кстати, ибо после смерти отца в 1851 году у него на руках оказалось четверо меньших братишек и сестренка: всех одеть-обуть надо, а матери одной не справиться.
   Но настоящее счастье привалило после следующего случая. В деревне Рядново, где жил Матвей, приказчиком был пятидесятилетний мужик по имени Федул Парамонович, а по кличке Генерал. Деревенские так прозвали его за высоченный рост, осанистую фигуру и зычный, прямо-таки трубный голос. Завидя как-то Матвея, он поманил пальцем:
   — Иди-ка сюда, раб Божий! Уж очень много о тебе разговору идет, будто ты коновал умелый. Посмотри моего коняку. Что-то стал он на левую ногу припадать.
   — Вы б показали болезнь дяде Леонтию… Леонтием был барский кучер, который брался лечить любые болезни — что у людей, что у скотины. После его лечения пациенты порой выздоравливали, а порой заболевали еще больше или вовсе помирали. Но сельский люд все равно шел к Леонтию, который лечил по наитию, то есть скверно, но любил эту свою деятельность и корысть имел немалую.
   Приказчик не любил Леонтия и пользовался каждым случаем, чтобы выставить того в невыгодном свете. Вот и теперь Генерал презрительно усмехнулся:
   — Твой Леонтий лошадь позади телеги запрягает, а ты хочешь, чтоб я к нему пошел. Ни в жисть! Тебе я доверяю, значит ты оправдывать себя должен. Пошли ко мне…
   Матвей осмотрел коня, нашел у него на копыте какой-то нарост, что-то вырезал, что-то прижег, помазал рану чем-то зеленым и приказал:
   — Вы, Федул Парамоныч, его три дня не запрягайте. Пусть на воле погуляет. Коняка отменный, резвее прежнего побежит…
   Все по словам Матвея исполнилось: всю хворь с коня как рукой сняло. Приказчик был счастлив:
   — Ну, брат, уважил ты меня! Сколько тебе должен?
   Матвей денежки любил. (Впрочем, кто их не любит?) Но он благоразумно ответил:
   — Чего уж там! Я коняку пользовал из одного уважения к вам…
   — Спасибо! — обрадовался Генерал. — За мной долг не заржавеет.
   И точно, вскоре он сумел отблагодарить Матвея по-княжески.

ЛЮБОВЬ К ПУТЕШЕСТВИЯМ

   Владелицей Рядново и ста семидесяти трех крепостных душ, деревню населявших, была 38-летняя вдова Наталья Дмитриевна. Единственная дочь богатых помещиков, она получила обычное, то есть домашнее, воспитание: умела вышивать гладью, рисовать в альбоме, играть на фортепьяно и читать французские книжки.
   Когда девице исполнилось шестнадцать лет, она вдруг испытала сильнейшую тягу к путешествиям. Родители во всем потакали своему детищу и вместе с ним года два колесили по Дании, Германии, Италии, Франции. Осенью 1836 года все семейство находилось в Париже. Тут они как-то зашли в контору дилижансов Лафитта, чтобы взять себе места на Вену.
   И здесь отец Натальи Дмитриевны встретил сына знакомого помещика, для чего-то забравшегося в полном одиночестве на берега Сены и киснувшего от скуки. У молодого человека была приятная наружность, высокий кок и обольстительные манеры. Звали его Николай Николаевич Ка-лужный, и он был приглашен путешествовать совместно. Результатом этой поездки стала помолвка и последовавшее за ней венчание.
   Супруги зажили счастливо. Зиму они проводили в Курске, где у Натальи Дмитриевны был большой барский дом со службами, с конюшней и регулярным парком, украшенным гротом, водопадом и беседкой «нежные вздохи». На лето перебирались в Рядново.
   Молодая вдруг испытала новое сильное влечение. На этот раз к делам хозяйственным. Строгий и величественный Генерал служил ей не за страх — за совесть, Он следил за отработкой барщины, своевременно взимал недоимки, вовремя поставлял рекрутов. Николай Николаевич тоже не сидел без дел. Он часто наезжал в деревушку Викторовку, что в Болыпе-Неплюевской волости, и доставшуюся ему от тетки Шеншиной. Основал там две школы, где учились крестьянские детишки. Выписал из большого села Николаевки фельдшера, который бесплатно принимал местных жителей.
   — Какие мы с тобой счастливые, Николя! — часто повторяла Наталья Дмитриевна. — И мне все время кажется, что должно произойти несчастье…
   — Пустяки! — утешал ее муж. — Я поеду на покосы, проверю. Так что к обеду не жди.

ПРИМЯТАЯ ТРАВА

   Сердце Наталью Дмитриевну не обмануло. Беда нагрянула после семи лет счастливого супружества.
   Летом 1843 года в Рядново на ночевку остановились уланы. Гостеприимные супруги Калужные пригласили офицеров на ужин. Один из гостей напился, безобразничал, и посмеивающиеся товарищи его не унимали. Когда нахал сказал какую-то сальность в присутствии Натальи Дмитриевны, Николай Николаевич, не сдерживая себя, стукнул того тростью.
   Стрелялись на рассвете в ближайшем лесочке. С расстояния десяти шагов Николай Николаевич попал обидчику в левое плечо. Улана это не отрезвило. Он хладнокровно навел орудие убийства в грудь того, чей хлеб он вкушал еще несколько часов назад, и спустил курок…
   Наталья Дмитриевна узнала о дуэли слишком поздно. Когда она прибежала на место ристалища, то увидала мужа, лежащего на примятой траве. Он успел слабо улыбнуться и прошептать:
   — Прощай, милая! Я очень любил тебя… Орошая его лицо горячими слезами, она припала к холодеющим устам.

ВДОВЬИ ХЛОПОТЫ

   Пришла беда — отворяй ворота. Вскоре после Покрова от апоплексического удара скончался отец Натальи Дмитриевны. Матушка не надолго пережила своего мужа — ее не стало в январе 1844 года.
   25— летняя вдова-красавица осталась одна-одинешенька на всем белом свете. Местом ее добровольного заточения стало Рядново. Подвигом -неустанные труды. Она продала дом в Курске и наезжала в этот шумный губернский город лишь изредка и по неотложным делам.