– А самого Маклера ты не видал?
– Да сто раз! Это же этот… дядюшка!
– Чей дядюшка? – спросил Знаменский.
– Иди, Костя, посиди, – махнул Томин на дверь. – Так ты не слыхал про дядюшку? – обернулся к другу. – Сейчас обрисую.
Через несколько минут Знаменский выложил на стол двугривенный. Подумал и надбавил еще десять копеек. Давняя была игра – «с тебя причитается». Томин сгреб мелочь.
– То-то же… Кроме того, я позволил себе проявить инициативу: заслушав исповедь Кости, сразу послал ребят в Малаховку, где проживает наш «божий одуванчик».
Знаменский позвонил в архив – Иван Тимофеевич заслуживал срочной информации.
А Зина в обед купила торт, который они умяли в процессе интенсивного обмена мнениями.
С кем разговаривал муж по телефону, Шахиня не знала, но его властный тон и энергичное «кончай» показались зловещими. Ее теперь ото всего лихорадило, с ума не шла фраза Знаменского, что «это может случиться в любой миг».
Она не замечала, как за ней пристально наблюдал дядюшка.
– Что-то ты, красавица, побледнела, глазки грустные.
Шахов заботливо оглядел жену.
– Опять допросы. Мне-то ничего, а она опомниться не может.
– Значит, тебя тоже вызывали? – осведомился дядюшка.
– Вызывали.
– И долго мучали?
– Часа полтора.
Обращался он к Шахине, но отвечал за нее муж, и это дядюшку раздражало.
– О чем же с тобой беседовали, Леночка? – спросил он, демонстративно отворотясь от племянника.
– Я уже рассказывала, не хочется еще раз.
– А, опять одно и то же! Когда то кольцо купили, когда браслет, сколько отдали… Какого-то вдруг старика приплели, не встречала ли она около дома старика с собачкой? Ничего у них серьезного нет, – продолжал «адвокатствовать» Шахов.
Дядюшка отослал его:
– Пора мне ехать. Вызови, Миша, такси.
Шахов ушел в соседнюю комнату и принялся дозваниваться до диспетчерской. Слышно было плохо, потому он прикрыл дверь.
– А следователь – молодой, интересный?
– Не старый.
– Может, ему денег подсунуть или… что-нибудь еще?
Шахиня вздохнула.
– Вечно вы учите меня жить. Не возьмет он ни денег, ни чего-нибудь еще. Не той породы.
– А допрашивал с пристрастием?
– Нет, не очень.
– Значит, не обижал тебя. Угу… угу… Умный, обходительный… это хорошо… это все-таки приятно.
Шахиня начала собирать чайную посуду со стола.
– Ну, и в чем ты ему при-зна-лась?
Она уронила ложечку и медленно-медленно нагнулась, слепо шарила по полу. Может, ей почудилась тяжелая угроза – точно свинцовая гирька рассекла воздух и тюкнула в лоб… Она заставила себя найти ложку, крепко стиснула ее. «Да нет, нет. Сейчас посмотрю на него, а он обычный безобидный старичок, которого и пугаться-то смешно».
Не было старичка. Перед ней сидело незнакомое злобное создание.
«Да по какому праву он меня пытает?!»
Накатила волна встречной злости.
– Что за шутки? – Брошенная ложечка громко звякнула о чайник.
– Миша! – пронзительно выкрикнул дядюшка. – Иди сюда!
Тот шагнул в комнату. Шахине стало жарко.
– Предала тебя жена! – выложил дядюшка с маху.
– То есть как… что такое… – отпрянул Шахов.
В передней залился звонок, и Шахиня ускользнула туда. Приняла от почтальонши корреспонденцию и периодику, сунула полтинник. Перед зеркалом привела в норму выражение лица. К мужчинам вернулась внешне спокойная.
Муж вытирал платком полные щеки и шею. Его смятение перед дряхлым родственником было необъяснимо.
– Ты вызвал такси? – спросила Шахиня резко.
Старика пора спровадить, хватит ему сеять смуту. Шахов не отозвался.
– Грустно, грустно, не ждал. Бедный Миша! Ах, какая у тебя была жена! Великолепная была женщина!
– Дядюшка! Она же ничего и не знает… ничего не могла сказать!
Тот впился в Шахиню инквизиторским взором.
– Знает! Выведала! – и добавил грязное короткое словечко.
Ее шатнуло. Напала немота. Шахов почуял истинную беду, заметался между женой и дядюшкой.
– Ее запутали… заставили…
– Не верещи! Не хотела бы – не заставили! Жила за тобой как в раю. Теперь сама о себе думай, мало ли что может случиться… Идешь по улице, кирпич на голову упадет, грузовик из-за угла выскочит, пьяный хулиган покалечит…
Жестокая его усмешка ошеломила Шахиню, сделалось обморочно-страшно, как во сне, когда кто-то чудовищный гонится по пятам и некуда деться.
– Дядюшка… – затрепетал Шахов и скрючился подле него то ли на коленях, то ли на корточках, униженно целуя руки.
Между тем на Петровку поступили первые сенсационные известия с обыска. Хозяин был в гостях у племянника, коллеги Томина застали раскормленную бабу, по сбивчивым речам которой заключили, что та – нечто вроде домоправительницы. Под ее хныканье проникли уже в одну пещерку Аладдина.
Рассудив, что туда он еще успеет, Томин завертелся по кабинету, торопя:
– Айда к Шахову! Зинуля, ты можешь?
– Хочется!
Уладили с ее начальством и выехали…
Томин сразу устремился в глубь квартиры. Кибрит и Знаменский задержались в передней, гадая, что такое приключилось с Шахиней: она услужливо пристраивала на вешалку их пальто. Как дорогих гостей встречала.
– Добрый вечер, – нейтрально поздоровался Знаменский, войдя в комнату.
Томин отвесил поклон:
– Наше почтение Черному Маклеру!
Дядюшка округлил глаза.
– Как вы сказали?
– Черному Маклеру! – со смаком повторил Томин.
– Боже мой! Бо-оже мо-ой! Еще помнят! – то ли притворялся, то ли действительно был растроган. – Ах, молодость, молодость… Рулетка в Каретном ряду… Черная биржа у Никитских ворот… Какие были времена, какие люди! И среди нас, и среди вас! Фигуры!
– Ну, кое-кто и сейчас есть. И среди вас, и среди нас. Вот сегодня, к примеру, поехали мои добры молодцы в Малаховку…
Дядюшка вцепился сухонькими пальцами в скатерть.
– Зашли они, это, внутрь дачи, туда-сюда, глядь – дверца секретная в подвал. А там под фундаментом печки – тайничок. А в том тайничке… мать честная!
Томин умолк, любуясь реакцией.
– Не дать ли воды? – спросила Шахиня старичка легким, вовсе не приличествующим случаю тоном.
Тот ощупал карман и вынул металлическую трубочку. Томин бдительно перехватил ее, дабы удостовериться, что там валидол, вытряхнул для него таблетку.
Старик довольно скоро оправился.
– Благодарю. Годы, знаете, берут свое…
– Идти сможете?
– Куда?
– Для начала в Малаховку, там разгар событий.
И Томин сделал приглашающий жест бледному, трясущемуся Шахову тоже.
Знаменский не вмешивался. Это был Сашин звездный час.
Шахов рванулся к жене:
– Лена, прости!!
Та, постукивая каблучками, отошла молча и села в кресло.
Дядю и племянника увели. Кибрит направилась за всеми, но вернулась. Опять приковывала ее эта женщина, опять в ее поведении крылась загадка. Ну кто так провожает мужа в тюрьму, пусть и нелюбимого!
– Елена Романовна, побыть с вами?
– Спасибо, не стоит. Все довольно удачно получилось… – она улыбнулась с непостижимой беспечностью. – На улице снег?
– Снег.
– Пойду погуляю.
Нет, не отделывалась от Кибрит, ей и впрямь хотелось подвигаться, посмотреть на людей.
– Хорошую мне шубу оставили, а? – спросила в передней, запахивая меховые полы без застежек: шуба для праздной женщины, не носящей сумок, не ездящей в общественном транспорте, где нужны руки, чтобы толкать и цепляться.
– Красивая шуба, – кивнула Кибрит.
«Что же тут стряслось до нас? – томилась она. – Нипочем не расскажет, хоть гуляй с ней до утра. Вот досада!»
– А знаете, Шутиков нашелся.
На Шахиню новость не произвела впечатления. Но внезапно лицо затмилось:
– Старика не отпустят? По возрасту?
– Вряд ли.
– Он будет жаловаться на здоровье – не верьте!.. Скажите Знаменскому. Скажете?
Сытая домоправительница Черного Маклера прежде работала продавщицей в малаховском магазине. То ли одурела от бездельной жизни, то ли что, но трудно было поверить, что когда-то Иван Тимофеевич не сумел ее обойти.
Что касается Черного Маклера, то многие из подозрений повисли, ничем не подкрепленные.
Он мог и лошадь умотать вдрызг. За что бился? За все. А когда, казалось, уже не за что было, то из принципа. Знаменский возился с ним долго и, разумеется, не сетовал. Крепкий противник его устраивал. И еще то, что его не надо жалеть, – не был он на этом свете никому нужен и дорог.
На Петровке о деле много говорили. «Форменный экзот!» – полыхал глазами Леонидзе. Знаменскому завидовали. Еще бы! Он на их месте тоже бы завидовал.
С Шахиней Знаменский встречался не раз, но причину кровожадного отношения к дядюшке она не прояснила. Скорее всего, из гордости, не позволявшей признаться, что следователь со своими предостережениями был прав. Так что Зиночкино любопытство осталось неутоленным. Хотя догадки, естественно, существовали и приближались к истине.
Томин месяца полтора ходил в героях и меньше всех интересовался Шахиней.
И – надо же! – именно ему довелось через несколько лет столкнуться с ней в провинциальном городке вдали от Москвы. При весьма драматических обстоятельствах, едва не стоивших ему жизни.
– Да сто раз! Это же этот… дядюшка!
– Чей дядюшка? – спросил Знаменский.
– Иди, Костя, посиди, – махнул Томин на дверь. – Так ты не слыхал про дядюшку? – обернулся к другу. – Сейчас обрисую.
Через несколько минут Знаменский выложил на стол двугривенный. Подумал и надбавил еще десять копеек. Давняя была игра – «с тебя причитается». Томин сгреб мелочь.
– То-то же… Кроме того, я позволил себе проявить инициативу: заслушав исповедь Кости, сразу послал ребят в Малаховку, где проживает наш «божий одуванчик».
Знаменский позвонил в архив – Иван Тимофеевич заслуживал срочной информации.
А Зина в обед купила торт, который они умяли в процессе интенсивного обмена мнениями.
* * *
– Испортишь желудок. Переходи на домашнее питание. Кончай с этим кафе! Кончай!С кем разговаривал муж по телефону, Шахиня не знала, но его властный тон и энергичное «кончай» показались зловещими. Ее теперь ото всего лихорадило, с ума не шла фраза Знаменского, что «это может случиться в любой миг».
Она не замечала, как за ней пристально наблюдал дядюшка.
– Что-то ты, красавица, побледнела, глазки грустные.
Шахов заботливо оглядел жену.
– Опять допросы. Мне-то ничего, а она опомниться не может.
– Значит, тебя тоже вызывали? – осведомился дядюшка.
– Вызывали.
– И долго мучали?
– Часа полтора.
Обращался он к Шахине, но отвечал за нее муж, и это дядюшку раздражало.
– О чем же с тобой беседовали, Леночка? – спросил он, демонстративно отворотясь от племянника.
– Я уже рассказывала, не хочется еще раз.
– А, опять одно и то же! Когда то кольцо купили, когда браслет, сколько отдали… Какого-то вдруг старика приплели, не встречала ли она около дома старика с собачкой? Ничего у них серьезного нет, – продолжал «адвокатствовать» Шахов.
Дядюшка отослал его:
– Пора мне ехать. Вызови, Миша, такси.
Шахов ушел в соседнюю комнату и принялся дозваниваться до диспетчерской. Слышно было плохо, потому он прикрыл дверь.
– А следователь – молодой, интересный?
– Не старый.
– Может, ему денег подсунуть или… что-нибудь еще?
Шахиня вздохнула.
– Вечно вы учите меня жить. Не возьмет он ни денег, ни чего-нибудь еще. Не той породы.
– А допрашивал с пристрастием?
– Нет, не очень.
– Значит, не обижал тебя. Угу… угу… Умный, обходительный… это хорошо… это все-таки приятно.
Шахиня начала собирать чайную посуду со стола.
– Ну, и в чем ты ему при-зна-лась?
Она уронила ложечку и медленно-медленно нагнулась, слепо шарила по полу. Может, ей почудилась тяжелая угроза – точно свинцовая гирька рассекла воздух и тюкнула в лоб… Она заставила себя найти ложку, крепко стиснула ее. «Да нет, нет. Сейчас посмотрю на него, а он обычный безобидный старичок, которого и пугаться-то смешно».
Не было старичка. Перед ней сидело незнакомое злобное создание.
«Да по какому праву он меня пытает?!»
Накатила волна встречной злости.
– Что за шутки? – Брошенная ложечка громко звякнула о чайник.
– Миша! – пронзительно выкрикнул дядюшка. – Иди сюда!
Тот шагнул в комнату. Шахине стало жарко.
– Предала тебя жена! – выложил дядюшка с маху.
– То есть как… что такое… – отпрянул Шахов.
В передней залился звонок, и Шахиня ускользнула туда. Приняла от почтальонши корреспонденцию и периодику, сунула полтинник. Перед зеркалом привела в норму выражение лица. К мужчинам вернулась внешне спокойная.
Муж вытирал платком полные щеки и шею. Его смятение перед дряхлым родственником было необъяснимо.
– Ты вызвал такси? – спросила Шахиня резко.
Старика пора спровадить, хватит ему сеять смуту. Шахов не отозвался.
– Грустно, грустно, не ждал. Бедный Миша! Ах, какая у тебя была жена! Великолепная была женщина!
– Дядюшка! Она же ничего и не знает… ничего не могла сказать!
Тот впился в Шахиню инквизиторским взором.
– Знает! Выведала! – и добавил грязное короткое словечко.
Ее шатнуло. Напала немота. Шахов почуял истинную беду, заметался между женой и дядюшкой.
– Ее запутали… заставили…
– Не верещи! Не хотела бы – не заставили! Жила за тобой как в раю. Теперь сама о себе думай, мало ли что может случиться… Идешь по улице, кирпич на голову упадет, грузовик из-за угла выскочит, пьяный хулиган покалечит…
Жестокая его усмешка ошеломила Шахиню, сделалось обморочно-страшно, как во сне, когда кто-то чудовищный гонится по пятам и некуда деться.
– Дядюшка… – затрепетал Шахов и скрючился подле него то ли на коленях, то ли на корточках, униженно целуя руки.
Между тем на Петровку поступили первые сенсационные известия с обыска. Хозяин был в гостях у племянника, коллеги Томина застали раскормленную бабу, по сбивчивым речам которой заключили, что та – нечто вроде домоправительницы. Под ее хныканье проникли уже в одну пещерку Аладдина.
Рассудив, что туда он еще успеет, Томин завертелся по кабинету, торопя:
– Айда к Шахову! Зинуля, ты можешь?
– Хочется!
Уладили с ее начальством и выехали…
Томин сразу устремился в глубь квартиры. Кибрит и Знаменский задержались в передней, гадая, что такое приключилось с Шахиней: она услужливо пристраивала на вешалку их пальто. Как дорогих гостей встречала.
– Добрый вечер, – нейтрально поздоровался Знаменский, войдя в комнату.
Томин отвесил поклон:
– Наше почтение Черному Маклеру!
Дядюшка округлил глаза.
– Как вы сказали?
– Черному Маклеру! – со смаком повторил Томин.
– Боже мой! Бо-оже мо-ой! Еще помнят! – то ли притворялся, то ли действительно был растроган. – Ах, молодость, молодость… Рулетка в Каретном ряду… Черная биржа у Никитских ворот… Какие были времена, какие люди! И среди нас, и среди вас! Фигуры!
– Ну, кое-кто и сейчас есть. И среди вас, и среди нас. Вот сегодня, к примеру, поехали мои добры молодцы в Малаховку…
Дядюшка вцепился сухонькими пальцами в скатерть.
– Зашли они, это, внутрь дачи, туда-сюда, глядь – дверца секретная в подвал. А там под фундаментом печки – тайничок. А в том тайничке… мать честная!
Томин умолк, любуясь реакцией.
– Не дать ли воды? – спросила Шахиня старичка легким, вовсе не приличествующим случаю тоном.
Тот ощупал карман и вынул металлическую трубочку. Томин бдительно перехватил ее, дабы удостовериться, что там валидол, вытряхнул для него таблетку.
Старик довольно скоро оправился.
– Благодарю. Годы, знаете, берут свое…
– Идти сможете?
– Куда?
– Для начала в Малаховку, там разгар событий.
И Томин сделал приглашающий жест бледному, трясущемуся Шахову тоже.
Знаменский не вмешивался. Это был Сашин звездный час.
Шахов рванулся к жене:
– Лена, прости!!
Та, постукивая каблучками, отошла молча и села в кресло.
Дядю и племянника увели. Кибрит направилась за всеми, но вернулась. Опять приковывала ее эта женщина, опять в ее поведении крылась загадка. Ну кто так провожает мужа в тюрьму, пусть и нелюбимого!
– Елена Романовна, побыть с вами?
– Спасибо, не стоит. Все довольно удачно получилось… – она улыбнулась с непостижимой беспечностью. – На улице снег?
– Снег.
– Пойду погуляю.
Нет, не отделывалась от Кибрит, ей и впрямь хотелось подвигаться, посмотреть на людей.
– Хорошую мне шубу оставили, а? – спросила в передней, запахивая меховые полы без застежек: шуба для праздной женщины, не носящей сумок, не ездящей в общественном транспорте, где нужны руки, чтобы толкать и цепляться.
– Красивая шуба, – кивнула Кибрит.
«Что же тут стряслось до нас? – томилась она. – Нипочем не расскажет, хоть гуляй с ней до утра. Вот досада!»
– А знаете, Шутиков нашелся.
На Шахиню новость не произвела впечатления. Но внезапно лицо затмилось:
– Старика не отпустят? По возрасту?
– Вряд ли.
– Он будет жаловаться на здоровье – не верьте!.. Скажите Знаменскому. Скажете?
Сытая домоправительница Черного Маклера прежде работала продавщицей в малаховском магазине. То ли одурела от бездельной жизни, то ли что, но трудно было поверить, что когда-то Иван Тимофеевич не сумел ее обойти.
Что касается Черного Маклера, то многие из подозрений повисли, ничем не подкрепленные.
Он мог и лошадь умотать вдрызг. За что бился? За все. А когда, казалось, уже не за что было, то из принципа. Знаменский возился с ним долго и, разумеется, не сетовал. Крепкий противник его устраивал. И еще то, что его не надо жалеть, – не был он на этом свете никому нужен и дорог.
На Петровке о деле много говорили. «Форменный экзот!» – полыхал глазами Леонидзе. Знаменскому завидовали. Еще бы! Он на их месте тоже бы завидовал.
С Шахиней Знаменский встречался не раз, но причину кровожадного отношения к дядюшке она не прояснила. Скорее всего, из гордости, не позволявшей признаться, что следователь со своими предостережениями был прав. Так что Зиночкино любопытство осталось неутоленным. Хотя догадки, естественно, существовали и приближались к истине.
Томин месяца полтора ходил в героях и меньше всех интересовался Шахиней.
И – надо же! – именно ему довелось через несколько лет столкнуться с ней в провинциальном городке вдали от Москвы. При весьма драматических обстоятельствах, едва не стоивших ему жизни.