Лавров Александр. Шантаж

   – Никого. От прошлого – только пепел.
   – Бедный! Еще чашечку?.. И возьмите печенья.
   Печенья Приезжий взял, но занимало его другое:
   – Антонина Валериановна, давно вы это… по золоту?
   – После третьего мужа остались кое-какие знакомые, вот и занялась. Вы удивлены? Но не носки же мне вязать, как вы полагаете? – задорно тряхнула она головой.
   – Да, видно, не по вашей части… Честное слово, жаль, что поздно родился. С какой женщиной я мог быть знаком!
   – Без лести, Вольдемар, без лести! – погрозила Прахова пухлым пальцем, весьма, впрочем, доволь­ная. – Что было, то прошло… Ах, Боже мой, как давно я в последний раз была в Париже!.. Но я еще там пожи­ву! – как бы с угрозой кому-то повысила она голос. – Погуляю по Елисейским полям, подышу парижским воздухом!
   Приезжий опешил. Или старуха «того»? Она в Пари­же – бред собачий. Ему вспомнился Чистодел, грязная пивная. Пора бы тут закругляться, если Прахова действи­тельно собирается взять товар.
   Хозяйка будто угадала его мысли:
   – Вы молоды и наивны, Вольдемар. Вы видели только то, что видели, и ничего другого. Думаете, то, что сей­час, – навеки? А?
   – Как-то не задумывался…
   Где тут задумаешься? Взял товар – отдал товар – деньги хозяину – парное себе – в любой миг жди напа­сти – готовься бежать или драться насмерть. Навеки – не навеки? Велика разница!
   – Напрасно не задумывались, голубчик. Я еще уви­жу – а вы тем более, – как весь этот сумасшедший дом развалится. И тогда мы окажемся на свободе и на высо­те – те, у кого что-то есть!
   «Ну, понесло старуху!»
   Приезжий счел, что раскусил ее вполне – «парижс­кая матрасница». Но отчасти Прахова выступала и «куп­чихой»: вольные расходы нет-нет да и вынуждали рас­статься с увесистым мешочком – но уже в иных сферах, в элитарном обществе, куда ни Чистодела, ни какого-нибудь Мишу Токарева и в подъезд-то не пустили бы.
   И она же, использовав древние знакомства, некогда пристроила Миркина для «стажировки» в Столешников.
   Горевала Прахова и досадовала, что с арестом Бориса жизнь ее поскучнеет, нечем станет занять мысли и вооб­ражение. И вот – приход Вольдемара. Возрождение и – не исключено – даже новые горизонты!
   Отсюда и желание сразу показать себя, и подчеркну­тое радушие, и стремление приручить звероватого незна­комца.
   Однако он напрасно опасался, что старуху «понесло». Изложив свое политическое кредо, она решительно под­нялась:
   – Ну-с, приступим к делу. Металл с собой?
   – Да.
   – Положение ваше, конечно, затруднительно. Но вы милый мальчик, и грех наживаться на чужой беде. На первый раз рассчитаюсь, как платила Борису. Давайте.
   Приезжий снял кожаный пояс-мешок:
   – Два кэгэ триста.
   – Знаю. Деньги были приготовлены.
   Она отперла шкатулку на рояле, вынула пачку круп­ных купюр, получила в обмен пояс и унесла за ширму. Приезжий быстро пересчитал деньги: к положенной сум­ме приплюсовывался парное Миркина и парное Чисто­дела. Недурно.
   За ширмой слышалась возня: хозяйка, надо полагать, проверяла вес и припрятывала шлих.
   Приезжему уже не терпелось уйти.
   – Пора расставаться, Антонина Валериановна, – ска­зал он, едва завидя ее.
   – Опять вы торопитесь, Вольдемар. Вы еще должны мне рассказать, на чем, современно выражаясь, пого­рели.
   – Погорел?.. – свел он брови. – Я пока ни на чем не горел.
   – Да? А почему же я вас сразу раскусила, как вы думаете? Милиция подробно описала мне вашу внешность.
   – А, черт!..
   – Имейте в виду, вас ищут. Вас и того, который якобы должен Борису десять рублей.
   – Не сказали, за что?
   – Такие вещи полагается знать самому, дорогой, – справедливо возразила Прахова.
   Приезжий встревоженно закружил мимо кресел на лапах и резных комодов.
   – Надо смываться. Может быть, что за домом следят?
   – Явных признаков нет. Сюда вы проскочили благо­получно, иначе они бы давно явились. Но береженого Бог бережет. Настя!.. Взгляни, милая, нет ли вокруг шпиков.
   Та взяла на кухне мусорное ведро и вышла.
   – Думаете, она справится?
   – Ах, молодой человек, мы с Настей прожили дол­гую жизнь, чего только не бывало! И пока справлялись.
   Помолчали.
   – Да вы не нервничайте. Если они тут, вы уйдете, как Александр Федорович.
   – Какой Александр Федорович?
   – Да Керенский же. Господи! – с неудовольствием пояснила хозяйка молодому невежде.
   – А как он ушел?
   – В дамском платье. Надо знать родную историю! …Да, так что там у вас стряслось? Раз вы пришли сюда, я должна знать.
   – Ну сделал я заход на экспертизу по делу Миркина, пугнул, чтоб молчала… а то, мол, придушу любимого племянника.
   – Какая кровожадность! – оживилась Прахова. – И что же?
   – Такая гадина попалась: да-да, говорит, конечно, а сама, выходит, побежала жаловаться!
   – M-м… нехорошо. Но что вас, собственно, толкнуло?
   – Борис взвешивал дома металл?
   – Как же иначе?
   – Тогда на весах найдут шлих.
   – Ай-я-яй!
   – Я хотел предотвратить.
   – Как жаль, что сорвалось! Задумано было талантли­во. Н-да, боюсь, Борису придется туго. Впрочем, он довольно хитер.
   – Продать может?
   – Меня нет. Я его воспитала, как родного, вывела в люди. Он мне всем обязан. А вот вашего посредника… Он ведь теперь никому не нужен, только помеха, а?..
   – Если выберусь цел, я о нем подумаю. – Приезжий посмотрел в глаза старухе: они тоже горели молодо и зло.

 

* * *

   С немалыми предосторожностями и уловками добрал­ся Приезжий до пивной. По всем приметам позади было чисто.
   В помещении, хорошо видном сквозь широкое окно, уже составляли один на другой столики, и лишь барабан­щик ютился еще в уголке, сморенный ожиданием и несчетными пенными кружками, влитыми в утлую свою утробу.
   Растворившись в тени газетного киоска, Приезжий выждал, пока того выдворили на улицу. В растерянности он топтался у дверей, памятуя, что ведено отсюда не отлучаться. Однако пиво не греет, а лужи на глазах затя­гивало ледком, и спустя минут двенадцать Чистодел за­коченел настолько, что презрел начальственное приказа­ние. Он зарысил сначала вправо, но от угла повернул в противоположном направлении – в теплые недра метро.
   Приезжий незримо сопровождал его, молясь своему охотничьему богу, чтобы не оказалось иных сопровожда­ющих. Нет, никого не интересовал продрогший вечерний прохожий, нырнувший в вестибюль под светящейся бук­вой «М».
   Здесь Приезжий взял Чистодела за локоть и повлек в безлюдный затишливый уголок.
   – Да куда ж вы делись?! Я всякое терпение поте­рял! Чуть не околел на морозе! Остался, как вошь без хозяина!.. – запричитал, заобижался, закапризничал Чистодел.
   Приезжий дал ему выговориться, отогреться и обрести способность порадоваться возвращению бесстрашного, отчаянного, мудрого товарища. Несколько ласковых фраз уверили Чистодела, что Приезжий никак не мог явиться раньше, выше головы занятый множеством хлопот.
   – Но дело выгорело – купца я нашел.
   Барабанщик преисполнился восхищения:
   – Да как же вам пофартило?
   – Секрет фирмы. А мужик что надо, возьмет товар, как у Миркина брал.
   – Кто ж он? – жадно спросил Чистодел
   – Экий шустрый! Много будешь знать – скоро соста­ришься. Пошли, примем на прощанье, грамм по триста – и в разные стороны.
   С физиономии барабанщика сползло радостное выра­жение.
   – Стало быть, меня побоку? – возмутился он. – Так, да? То был Чистодел лучший друг, а теперь под зад коленом?
   – Закон жизни, дорогой. Связь закоротилась, лишние руки кому нужны?
   – А мой парное? Я тут с вами бегал, сколько страху натерпелся. Это все за спасибо?!
   – Парное за мной. Доеду до места – вышлю. Тебе ведь до востребования? Координаты помню.
   Вроде и пообещал, но небрежно так, чтобы отде­латься.
   – Пришлете вы, так я и поверил! – озлился Чис­тодел.
   – Слушай, мне некогда, встреча с купцом через два часа.
   – Вот и я с вами. Получу свое с товара – тогда до свидания.
   – Нельзя! Спугнешь ты мне купца, я обещал быть один.
   Для страховки Чистодел ухватил Приезжего за рукав.
   – Ничего не спугну, постою где-нибудь сбочку!
   Тот изобразил колебание:
   – Прямо не знаю… Ну, ладно, пожалею тебя, инва­лида. Двигаем в Расторгуево.
   – Куда?!
   – Станция Расторгуево. На электричке.
   Чистодела сотряс озноб: то ли последняя порция холода выходила, то ли предчувствие пробрало. С сомне­нием вглядывался он в опасного своего спутника.
   – Вот я и говорю, – посочувствовал тот, – чего ты на ночь глядя потащишься?
   – Нет уж, я с вами, – решился все же барабанщик.
   Приезжий спрятал в воротник довольную усмешку.

 

* * *

   Когда Пал Палыч, вытянув из Миркина сведения о Чистоделе, прямо с допроса передал их Мише Токареву, тот рьяно взялся за дело.
   На первый взгляд, чего проще: доступ к райсобесовским архивам – не проблема. Однако собесовские телефо­ны отзывались сонными гудками: пусто у нас тут, бра­тец, отстань.
   Коротким смерчем пронесся тогда Миша по соответ­ствующим службам, получил адрес собесовского началь­ника и устремился в Марьину рощу с намерением хоть из постели его вытряхнуть, но добиться проку.
   И снова фортуна отвернулась. В квартире царило мо­лодое веселье: «У папы встреча ветеранов, а мама пошла в гости». Мишу не спрашивали, кто он да что, где состоится встреча, понятия не имели, но на вопрос, скоро ли отец вернется, замялись:
   – Он как когда… по обстоятельствам.
   И, видя, что Миша не понял, объяснили наиболее доходчивым жестом – щелчком по горлу.
   Заманчивая перспектива – получить среди ночи на руки пьяного ветерана! Не всегда Токарев применял этот принцип на практике, но помнил его твердо: кипятиться попусту вредно и глупо. «Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они». И имеют право чокнуться за живых и мертвых, а если переберут, не нам их судить.
   …С утра пораньше Токарев торчал у запертых дверей Киевского райсобеса, включавшего территорию, где Миркин приметил Чистодела в тапочках. Вчера служащие вслед за начальником разбежались пораньше; неплохо бы сегодня явиться вовремя.
   Ага, кажется, первая ласточка. Зав или замзав: стро­гий взор, бесформенное пальто и начищенные ботинки.
   – Вам чего, гражданин?
   Удостоверение Петровки поставило его по стойке «смирно»:
   – Немедленно будет исполнено!
   Дальше, как говаривают оперативники, «было уже просто». «Просто» заключалось в том, чтобы поднять по картотеке всех Сергеевых, естественно, Петров Иванови­чей. Из них отобрать тех, кто получает пенсию по болезни или травме и проживает в районе Плотникова переулка.
   Часа через полтора, наглотавшись бумажной пыли, Токарев облюбовал пятерых Сергеевых. Оставалось еще раз сделать «просто»: уговорить зава бросить все дела и вместе объехать кандидатов в Чистоделы.
   Зав уговорился, из Управления дали машину, объезд начался. Одного опасался Токарев – что Чистодел не был Сергеевым, а получало его корреспонденцию подставное лицо. Но авось до подобного уровня конспирации не додумался.
   (По счастью, тогда не развился еще промысел, пред­лагаемый ныне в объявлениях: «Сдам в аренду абонентс­кий ящик. Конфиденциально»).
   Все посещаемые Сергеевы словно поджидали кого – сидели по домам, у всех накопились к собесу претензии и просьбы. Зав разрывался между их нуждами и нетерпением оперативника. Миша продолжал твердить себе, что кипятиться попусту… и т. д.
   Четвертое посещение пролило бальзам на его душу. Полоса невезения кончилась.
   – Мы из райсобеса, – зачастил зав. – Сергеев Петр Иванович здесь живет?
   – Живет – слишком громко, – усмехнулась моло­денькая соседка. – Бывает. Отсыпается после пьянок. В таких пределах.
   – Он – инвалид, и у него трудовая травма?
   – Раз в жизни заставили работать, конечно, с непри­вычки надорвался… А вообще-то у него ярко выраженный синдром Тита, – состроила она глазки Токареву.
   Миша заинтересовался:
   – Синдром… ага, это сумма признаков определенной болезни. Вы медик?
   – Совершенно верно.
   – При какой же болезни этот синдром Тита?
   – А это, знаете… «Тит, иди молотить! – живот бо­лит. – Тит, иди кашу есть! – А где моя большая ложка?»
   Зав вдруг по-детски прыснул и долго не мог уняться.
   – Вы плохо относитесь к нашему подопечному, – констатировал Токарев. – Он дома?
   – Нет. Позвонил вчера, что поздно вернется и чтоб засов не задвигали. Но по сию пору не явился.
   – И часто он в загуле? – осторожно поинтересовался Токарев.
   Вероятно, слишком осторожно, потому что девушка внимательно осмотрела Мишу.
   – Как соседка я на Петра Ивановича не жалуюсь. И, если человек получает пенсию, он волен расходовать ее, как ему нравится, разве нет?.. Вы правда из собеса?
   – Мы выборочно обследуем условия жизни… – на­чал Токарев, замолчал, махнул рукой. – Сдаюсь, – и показал удостоверение.
   – Что-то случилось? – забеспокоилась она.
   – Сергеев курит?
   – Как паровоз.
   – Не заметили, что?
   – «Беломор».
   – У него есть родинка над губой?
   – Да.
   – Тогда я остаюсь. Спасибо вам, – обернулся он к заву. – Скажите нашим в машине, что я остаюсь здесь.
   Он еще побеседует с девушкой, выяснит все, что та способна сообщить о прошлом Чистодела, его занятиях, родственниках, друзьях, а среди последних – что самое главное – нет ли кого, напоминающего шантажиста. Достойное внимания передаст Знаменскому и засядет ждать Чистодела-Сергеева. И да пошлет ему наконец судьба удачу после непрестанных его промахов в деле Миркина!

 

* * *

   Однако ждать было уже некого.
   Гораздо раньше, чем начал Токарев гулять под дверя­ми собеса, в район Расторгуево срочно вызвали судебно-медицинского эксперта. Ему предстояло осмотреть и ис­следовать то, что где ошметками, где кровавыми кусками облепляло рельсы и валялось на шпалах. Тут по телу человека прошел товарняк. Ночным делом машинист даже ничего не заметил.
   Работа «судмедика» – впрочем, трудно и работой-то назвать это ежедневное пропитывание смертью в самом тяжком ее виде – порождает в эксперте самозащитный рефлекс, запрещающий ему воспринимать чьи-то остан­ки как… чьи-то останки. Перед ним только объект изуче­ния, материал.
   Материал возле Расторгуево на профессиональном жаргоне именовался «бефстроганов». И не обвиняйте «судмедиков» в кощунстве. Представьте, что вам надлежит тщательно разобрать и систематизировать «бефстроганов», дабы установить, из кого он изготовлен. Пол? возраст? телосложение? рост? какие-либо черты внешности? сле­ды внутренних болезней? И многое другое. И быстро. И безошибочно.
   Эксперт все это осуществил. Кроме того, сумел сло­жить обрывки попавшихся там и сям окровавленных бу­мажек и понять, что недавно они составляли пенсионное удостоверение некоего Сергеева.
   И – сверх того – там же, на железнодорожных путях, пока закрытых для движения (что вызывало бурное воз­мущение многих людей), он проделал несколько биохи­мических тестов и успел обнаружить следы яда. Под поезд был сунут только что умерщвленный человек. (Через два часа в НТО уже ничего не нашли бы).

 

* * *

   Пал Палыч выслушал донесение Токарева, машина, вернувшаяся с объезда пенсионеров Сергеевых, доста­вила маленькую, с белым уголком карточку Чистодела. Его легко было представить бьющим в барабан на похо­ронах (деталь из рассказов соседки), но чтобы торговал шлихом?..
   Кого-то он Знаменскому смутно напоминал. Правда, не имеющего отношения к делу Миркина, так что не стоило утруждать извилины. Но ощущения подобного рода привязчивы, и Знаменский все щурился на квадра­тик с белым уголком. Тьфу ты, чушь какая – плакат на платформе с надписью «Берегите жизнь!». Там-то и мая­чил впереди локомотива похожий гражданин, только в шляпе. Что ко мне прицепился этот идиотский плакат? Прошлой ночью вдруг приснилось, что гражданина сшибло-таки локомотивом и послышался даже хруст костей. А шляпа покатилась под ноги Знаменскому… Кош­марами он отродясь не страдал, видно, история с Зиной натянула нервы до звона.
   – Паша! – заорал в коридоре Томин.
   – Да, входи.
   – Открой!
   Сам он отворить не мог: обе руки были заняты влаж­ными еще фотографиями.
   – Бери сначала из левой.
   В фотолаборатории не постояли за форматом, и то, что осталось от Чистодела, прохватывало оторопью. То­мин наскоро объяснил, что к чему.
   И выложил рядком фотографии из правой руки. Они не отличались резкостью и точка для съемки выглядела странно – брала чуть снизу и вполоборота – но без со­мнения на Пал Палыча смотрели с двух – Чистодел и с двух – шантажист.
   – Откуда?! – поразился он.
   – Сам удивляюсь. Нашли мы, понимаешь, местечко на лестнице у Праховой, поставили, такую… ну, камеру специальную с таймером… Решили последить несколько дней, кто станет в квартиру захаживать, Миркиным ин­тересоваться. Честно сказать, мелочь среди прочих мероприятий. Ребятам просто хотелось опробовать новую тех­нику. И вот – на тебе!
   – Оба побывали у Праховой?
   – Вчера вечером. А пленку можно менять только но­чью.
   Знаменский позвонил, позвал Зину: для верности пусть опознает врага.
   – Ну кто ожидал, что они попрутся к старухе?! – бурлил Томин.
   – Н-да… надо сесть и подумать.
   Они сидели и думали, порой нелогично и непоследо­вательно, но почти синхронно проходя этапы осмысле­ния событий. Короткие реплики ставили точки над «i».
   – Чистодел шел первым?
   – Угу – пробный шар.
   Полминуты молчания.
   – Расторгуево близко от Домодедова…
   – Я передал словесный портрет в аэропорт.
   Десять секунд молчания.
   – Собаку не пробовали?
   – След не взяла.
   Еще минута.
   – Чистодел сколько пробыл?
   – Всего ничего.
   Стук в дверь – оба обернулись вопросительно: Кибрит возвещала о себе иначе.
   Появилась секретарша НТО. После того как шанта­жист с легкостью получил сведения о Зине, отделу уст­роили взбучку и народ ударился в бдительность.
   Знаменский встал между секретаршей и столом, зас­лоняя снимки.
   – Зинаиде Яновне пришла телеграмма странная…
   «Петровка, 38. Научно-технический отдел. Кибрит З.Я. лично. Никогда не забуду вас и ваших близких. Надеюсь встретиться», – прочел Пал Палыч вслух.
   Телеграмма означала, что противнику стало известно о «предательстве» Кибрит.
   – Спасибо. Не говорите ей пока.
   – И, пожалуйста, пройдите назад левым коридо­ром, – быстро добавил Томин, ограждая Зиночку от подозрительной встречи.
   Знаменский переложил расторгуевские ужасы на шкаф.
   – А шантажист сколько?
   Томин наклонился к фотографиям:
   – Вот он на входе, а это – на выходе. Час сорок пять.
   Они перемолвились молча, глазами. Неожиданный поворот, но чего на свете не бывает…
   Знаменский нашел на календаре номер телефона.
   – Антонина Валериановна? Простите великодушно, что беспокою, следователь Знаменский. Никто не справлялся о Миркине, не заходил?.. Понятно… Да-да, друзья познаются в беде. Ну, извините, всего доброго.
   «Вот так, о мудрейший из следователей!»
   …Зина вскрикнула и закусила губу при виде своего злодея.
   – Взяли?!
   – Нет еще, – вздохнул Пал Палыч и пояснил, откуда снимки. – А Прахова говорит, никто не приходил.
   – Могли припугнуть, как и меня, чтобы молчала, – предположила Кибрит и сама же усомнилась: – Но про что молчала?
   – Версия есть, – взялся Томин суммировать совмест­ное со Знаменским думанье. – Чистодел единственной ниточкой соединял Миркина и курьера с приисков. Ны­нешней ночью Чистодел убит. Вероятно, нужда в нем отпала. Но обратно металл курьер не повезет – он тогда конченый человек.
   – То есть его посещение Праховой?.. – догадалась Кибрит.
   – Увенчалось успехом, – докончил Томин. – Беру машину с радиотелефоном и – на запрещенной скорости в Домодедово. Пожелай успеха в охоте.
   Зиночка прижала ладонь к горлу – видно, там коло­тилось сердце.
   – Шурик, я на тебя надеюсь, как…
   – …на отличного инспектора угрозыска! – приобнял ее за плечи Томин и попутно вынул у Знаменского из кармана телеграмму.
   «Верно. Хотя текст, скорее, прощальный, но началь­ство не мешает пугнуть. Зиночку надо охранять как зени­цу ока».
   Она опустилась на диван. Ни разу на памяти Знамен­ского не укололась пружиной.
   – Я побуду с тобой, ладно?.. А почему Шурик в Домодедово?
   – Чистодела нашли там… невдалеке. А из Домодедова рейсы практически во все золотоносные районы.
   Пал Палыч позвонил дежурному БХСС, попросил опечатать комнату Чистодела, какую-нибудь засаду оставить, а Токарева немедленно привезти к нему, Знаменс­кому. И немедленно же послать сотрудников на квартиру Миркина и под благовидным предлогом дожидаться там дальнейших указаний, не спуская глаз с Праховой.
   Версию они с Томиным составили по оперативным данным. А надо было получить доказательства, достаточные для прокурорской санкции на обыск.
   – Сережка сегодня чуть не удрал гулять.
   – А пороть ты его не пробовала? – в сердцах спросил Пал Палыч. – Пусть изволит поболеть! Дай ему жароповышающего, слабительного, придумай чего, но чтоб из дому ни ногой!

 

* * *

   Хорошо, Миша Токарев уже не застал Кибрит у Знаменского, а то пришлось бы вдвое горше.
   Едучи к следователю, не ждал он нападок: все-таки логово Чистодела разыскал, а что того накануне убили – он, Миша, не виноват.
   И вдруг выяснилось, что виноват. На сколько уж процентов – не вычислишь, но виноват. Потому что не было шантажисту особой нужды физически уничтожать барабанщика; не представлял он опасности, даже если выпадал из цепи перекупщиков. Одно могло решить его судьбу: шантажист узнал, что милиции известны приме­ты Чистодела, что их обоих ищут. И тут он не пожалел усилий, чтобы обрубить концы.
   А откуда узнал, что их ищут? Конечно, от Праховой. А та – от Миши, проявившего позорную слабину и лопоухость.
   Иной кто на месте Пал Палыча разнес бы Токарева на все корки, да еще, пожалуй, накапал бы начальству. Знаменский же только продемонстрировал «бефстрога­нов» и спросил:
   – Ну почему ты, скажи на милость, не объяснил тогда же, что лопухнулся?!
   – Какое-то затмение, Пал Палыч… – Токарев осип от увиденного. – Но не среагировала Прахова на словес­ные портреты, это точно. А до того я у нее сидел-сидел… Она мне совершенно задурила голову. Не старуха, а конец света! Часа два бился попусту…
   (Два двадцать, уточнил про себя Знаменский. Новая техника работала исправно, запечатлела и Токарева и Настю, выбегавшую куда-то перед уходом шантажиста).
   И тут разговор принял новое течение и весь сосредото­чился на Борисе Миркине. И Миша наконец-то ощутил, что способен принести Пал Палычу реальную пользу – тот готовился к решающему допросу и любую черту и черточку характера Миркина схватывал и впитывал и требовал еще и еще. А поскольку память у Миши была магнитофонная, то вся праховская словесная дребедень перекочевала в уши Знаменского, и, прощаясь, тот поблагодарил Мишу тепло и серьезно и попросил побыть на рабочем месте.

 

* * *

   Миркин был готов к очередному натиску следователя. Прошлый раз расстались на том, что «полежит на коечке, авось что вспомнит». И он усердно «вспоминал» и затвер­живал свои «воспоминания» и накачивал себя решимос­тью, не поддаваясь никаким уловкам, «каяться» строго по намеченному плану.
   В кабинете Знаменского он ощутил некую наэлектризованность и взбаламученность и еще пуще напрягся для отпора. Но Пал Палыч имел вид задумчивый. Пил креп­кий чай из термоса. На столе стоял второй стакан и горкой лежали дешевые конфеты.
   – Если хотите – ухаживайте за собой сами.
   Миркину было не до чаю.
   – Странно: видел вчера сон, и сегодня он сбылся, да так жутко… – Знаменский хлебнул из стакана, скатал в шарик конфетную обертку. – До того, как вы начнете излагать то, что приготовили, Борис Семенович, один вопрос: Чистодел не поминал, откуда привозят шлих, из каких краев? Есть, что сказать, Борис Семенович, не скрывайте, зачтется.
   Скрывать вроде бы нет смысла – прикинул Миркин.
   – Когда он предложил мне песок, я, чтобы сбить цену, говорю: небось примесей много, с ним работать трудно, а он говорит: не беспокойся, золото высокопроб­ное, сусуманское.
   – Что значит «сусуманское»?
   – Не знаю. Я ему вида не подал, но, честное слово, не знаю.
   Знаменский набрал внутренний номер:
   – Миша, я. Что такое «сусуманское» золото?
   – Сусуманские прииски восточнее Оймякона, – без запинки отрапортовал Токарев. – А Оймякон – полюс холода.
   – Как туда добираются?
   – Через Хабаровск.
   – Ага. Томин поехал в Домодедово, будь другом, пусть его тоже сориентируют в географии.
   Пал Палыч долил горяченького из термоса.
   – Дрянные конфеты, – и полез в ящик за пачкой рафинада.
   Заодно вынул пенсионное фото Сергеева Петра Ива­новича и положил перед Миркиным.
   – Д-да, это он… Удалось найти? И задержали? – взволновался Миркин.
   «Если Чистодела взяли, устроят очную ставку. Что из него успели вытрясти?»
   – Найти-то нашли. Только вот… не задержали, – Зна­менский звякал ложкой, размешивая чай. – Он в оркес­трике духовом подхалтуривал на похоронах. Знали?
   – Нет.
   – Бухал в барабан.
   «К чему это все? Раз упустили. Его, что ли, в Домоде­дове ловят? Глупость какая».
   Знаменский допил чай, встряхнулся и взялся за го­родской аппарат: