Страница:
– Нет. Несколько человек. Я не считал.
– Троллейбусы ходят с интервалом в десять минут. Езды до центра еще десять. Оттуда пешком до «Европы» обычной вашей походкой – еще десять. Наши люди выверили все это по хронометру. Десять – верхний предел. Но, согласно мистеру и миссис Хензигер, вы появились у них в номере только в пятнадцать пятьдесят пять. Так что получается порядочная дыра, Барли. Дыра во времени. Вы не объясните мне, как ее заполнить? Не думаю, чтобы вы зашли куда-нибудь выпить, ведь так? У вас в пакете лежала очень и очень большая ценность. Казалось бы, вы должны были постараться поскорее доставить ее по назначению.
Барли насторожился, и Брейди не мог этого не заметить – во всяком случае, его радушная улыбка южанина теперь приобрела несколько иной оттенок, означавший «ну-ка, выкладывай!».
Нед застыл, впечатав обе подошвы в пол, не отводя взгляда от встревоженного лица Барли.
Только Клайв и Шеритон как бы дали обет никаких чувств не выражать.
– Так что же вы делали, Барли? – сказал Брейди.
– Слонялся по улицам, – ответил Барли, не слишком убедительно солгав.
– С тетрадью Гёте? С тетрадью, которую он вам доверил вместе с жизнью? Слонялись? Странный день вы выбрали, Барли, чтобы слоняться по улицам пятьдесят минут. Где вы были?
– Пошел назад по набережной. Где мы разговаривали. Падди сказал, чтобы я не спешил. Чтобы не мчался назад в гостиницу, а вернулся бы туда не торопясь.
– Это правда, – пробормотал Нед. – Мои инструкции, переданные через московский пункт.
– В течение пятидесяти минут? – не отступал Брейди, пропустив слова Неда мимо ушей.
– Я не знаю, сколько времени прошло. На часы я не смотрел. Не спешить – значит не спешить.
– И вам не пришло в голову, что, таская в штанах магнитофонную ленту и блок питания, а в пакете – потенциально бесценный секретный материал, естественнее было бы вспомнить, что кратчайшее расстояние между двумя точками все-таки прямая?
Гнев Барли начинал становиться опасным – но опасным для него, как он мог бы понять по выражению на лице Неда и, боюсь, на моем лице.
– Ведь вы меня не слушаете! – сказал Барли резко. – Я же объяснил. Падди предупредил, чтобы я не спешил. Так мне вдалбливали в Лондоне во время наших дурацких прогончиков. Не спешите. Никогда не ускоряйте шага, если что-то несете. Лучше сознательно заставляйте себя его замедлить.
И вновь мужественный Нед сделал все, что было в его силах.
– Да, его так учили, – сказал он.
Но он не спускал глаз с Барли.
Брейди тоже не спускал глаз с Барли.
– Так, значит, вы слонялись по улицам в направлении от троллейбусной остановки к Областному комитету Коммунистической партии в Смольном институте, не говоря уж о комсомоле и парочке-другой партийных святилищ, с тетрадью Гёте в пакете? Зачем, Барли? Агенты в поле действительно вытворяют чертовски странные вещи, мне этого можно не объяснять, но подобное, на мой взгляд, уже чистейшее самоубийство.
– Я выполнял инструкции, Брейди, черт бы вас побрал! Я не спешил! Сколько надо повторять?
Но вспыхнул Барли, как показалось мне, не потому, что был пойман на лжи, а потому, что очутился перед мучительной дилеммой. Слишком честным был его молящий вскрик, слишком горьким одиночество в его беззащитном взгляде. Брейди, к его чести, видимо, тоже это понял: во всяком случае, он принял растерянность Барли без всякого торжества и предпочел утешить его, а не уязвлять еще больше.
– Поймите, Барли, очень многим тут подобный пробел во времени покажется крайне подозрительным. Они немедленно представят себе, как вы сидите в чьем-то кабинете или в машине, а этот некто фотографирует тетрадь Гёте или дает вам инструкции. Что-нибудь такое было? Если да, то сейчас самое время все рассказать. Не самое подходящее – в подобных ситуациях подходящего не бывает, но более подходящего у нас с вами, пожалуй, не будет.
– Нет.
– Нет, вы не скажете?
– Ничего подобного не было.
– Но ведь что-то было. Вы помните, что занимало ваши мысли, пока вы слонялись по улицам?
– Гёте. Издавать ли его? Что он обрушит храм, если ему понадобится.
– Какой храм конкретно? Не могли бы мы постараться обойтись без метафор?
– Катя. Ее дети. Которых он обрекает на гибель вместе с собой, если будет пойман. Не знаю, у кого есть такое право. Не могу разобраться.
– Вы слонялись по улицам и старались разобраться?
Может быть, слонялся, может быть, нет. Но Барли замкнулся в себе.
– Разве не нормальнее было бы сначала отнести тетрадь, а потом уж решать этические проблемы? Меня удивляет, что вы сохраняли способность логически мыслить, пока разгуливали с этой адской штукой в пакете. Нет, я вовсе не утверждаю, будто мы все так уж логично ведем себя в подобных ситуациях, но даже по законам антилогики вы, я бы сказал, поставили себя в чертовски неприятное положение. Я думаю, вы что-то сделали. И думаю, вы тоже так думаете.
– Я купил шапку.
– Какую шапку?
– Меховую. Дамскую.
– Для кого?
– Для мисс Коуд.
– Ваша приятельница?
– Экономка конспиративного дома в Найтсбридже, – вмешался Нед, прежде чем Барли успел ответить.
– Где вы ее купили?
– По дороге между трамвайной остановкой и гостиницей. Не знаю где. В магазине.
– И все?
– Только шапку. Одну-единственную.
– Сколько времени это у вас заняло?
– Пришлось постоять в очереди.
– Как долго?
– Не знаю.
– Что еще вы сделали?
– Ничего. Купил шапку.
– Вы лжете, Барли. Не так уж серьезно, но лжете. Что еще вы сделали?
– Позвонил ей.
– Мисс Коуд?
– Кате.
– Откуда?
– С почты.
– С какой?
Нед прижал руку ко лбу козырьком, точно заслоняя глаза от солнца. Но шторм уже разыгрался всерьез, и океан и небо за окном были одинаково черными.
– Не знаю. Большой зал. Телефонные кабинки под железным балконом.
– Вы позвонили к ней на работу или домой?
– На работу. Время было рабочее. К ней на работу.
– Почему мы не услышали вашего звонка в записи?
– Я отключил микрофоны.
– С какой целью вы звонили?
– Хотел убедиться, что с ней ничего не случилось.
– Как именно?
– Я сказал «здравствуйте». Она сказала «здравствуйте». Я сказал, что звоню из Ленинграда, встретился с тем, кто меня вызвал, и все отлично. Подслушивающий подумал бы, что я говорю о Хензигере. А Катя понимала, что я подразумеваю Гёте.
– Вполне оправданно, на мой взгляд, – сказал Брейди с извиняюше-сочувственной улыбкой.
– Я сказал, ну, так до свидания на Московской ярмарке и берегите себя. Она сказала, что будет. То есть будет беречь себя. И до свидания.
– Еще что-нибудь?
– Я сказал, чтобы она сожгла романы Джейн Остин, которые я ей подарил. Я сказал, что это бракованные экземпляры, и я привезу взамен хорошие.
– Почему вы так сказали?
– Там в текст были впечатаны вопросы для Гёте. Дубликаты впечатанных в текст книги, которую он не взял у меня. Они были сделаны на случай, если бы я с ним не увиделся, а ей это удалось бы. Они были опасны для нее. А так как он не захотел на них отвечать, я предпочел, чтобы у нее в доме их не было.
В комнате ни движения, ни шороха – только ветер постукивает ставнями и гудит под скатом крыши.
– Как долго продолжался ваш разговор с Катей, Барли?
– Не знаю.
– В какую сумму он вам обошелся?
– Не знаю, я уплатил в окошечко. Два рубля с чем-то. Я много говорил о книжной ярмарке. И она – тоже. Мне хотелось слышать ее голос.
Теперь настал черед Брейди промолчать.
– У меня было ощущение, что, пока я говорю, все нормально и с ней ничего не случится.
Брейди помолчал еще некоторое время, а затем, к нашему удивлению, закончил спектакль.
– То есть дружеская болтовня, – заметил он, начиная укладывать свои бумаги в дедовский портфель.
– Вот именно, – согласился Барли. – Дружеская болтовня. О том о сем.
– Как между хорошими знакомыми, – заметил Брейди, щелкая замочками. – Благодарю вас, Барли. Я восхищаюсь вами.
Мы сидели в большой гостиной с Брейди в центре. Без Барли.
– Откажитесь от него, Клайв, – посоветовал Брейди все тем же любезным голосом. – Он дергается, он уязвим, он слишком много думает. Дрозд поднял такую волну, что вы не поверите. Все княжества схватились за оружие, генералы ВВС в судорогах, противоракетная оборона убеждена, что он – вексель на лавочку, Пентагон обвиняет Управление в рекламировании сомнительного товара. Ваша единственная надежда – вышвырнуть его вон и направить туда профессионала, одного из наших.
– Дрозд с профессионалами иметь дела не хочет, – сказал Нед; в его голосе я уловил закипающую ярость и понял, что она вот-вот хлынет через край.
У Скелтона тоже имелось предложение. Он заговорил в первый раз, и мне пришлось наклонить голову в его сторону, чтобы расслышать мягкий культурный голос с университетской интонацией.
– Насрать на Дрозда, – сказал он. – Не Дрозду ставить условия. Он предатель, ополоумел от комплекса вины, и кто знает, что он такое еще? Поджарьте ему пятки. Скажите ему, что, если он перестанет поставлять товар, мы продадим его с потрохами его же соотечественникам и бабу вместе с ним.
– Если Гёте будет пай-мальчиком, он сорвет порядочный куш, я за этим послежу, – пообещал Брейди. – Миллион совсем просто. Десять миллионов – лучше. Если вы его хорошенько припугнете и хорошенько ему заплатите, может быть, неандертальцы поверят, что он не ведет двойной игры. Рассел, всего доброго. Клайв, был рад увидеться. Гарри. Нед.
И в сопровождении Скелтона он направился к двери.
Однако Нед с ним еще не попрощался. Он не повысил тона, не ударил кулаком по столу, но он уже не прятал темного блеска в своих глазах и бешенства в голосе.
– Брейди!
– Вас что-то смущает, Нед?
– Дрозда взять за горло не удастся. Ни им, ни вам. Шантаж может казаться заманчивым в оперативном кабинете, но на практике он ничего не даст. Прослушайте записи, если не верите мне. Дрозд ищет мученичества. А мученикам угрожать бессмысленно.
– Так что же мне с ними делать, Нед?
– Барли вам лгал?
– В пределах допустимого.
– Он прямой человек. И в этом деле подвохов нет. Вы еще помните, что такое прямота? Пока вы рыщете по закоулкам, Дрозд устремляется прямо к цели. А в напарники выбрал Барли. И Барли – наш единственный шанс.
– Он влюблен в эту женщину, – сказал Брейди. – Он закомплексован. Он уязвим.
– Он влюблен в сотни и сотни их. Он делает предложение каждой девушке, с которой знакомится. Вот какой он. И слишком много думает не Барли, а вы и иже с вами.
Брейди заинтересовался. Не собственными взглядами, даже если они у него были, а взглядами Неда.
– Я видывал всяких, – сказал Нед. – Как и вы. Бывают такие, в отношении которых сомнения остаются, даже когда дело окончено. А здесь с самого начала он шел прямо, и это мы, и только мы, стараемся пустить его по кривой.
Я еще никогда не слышал, чтобы он говорил с таким жаром. Как и Шеритон, который окаменел от изумления. Возможно, именно по этой причине Клайв счел себя обязанным вмешаться и протрубить торжественный уход штатского чиновника со сцены.
– Да, думается мне, у нас тут богатая пища для размышления, Брейди. Рассел, мы должны это обсудить. Быть может, есть средний путь. Именно к этой мысли я и склоняюсь. Почему бы нам не прозондировать почву? Немножко потянуть время. Еще раз все проиграть.
Но никто не ушел. Брейди, вопреки всем напутственным банальностям Клайва, остался стоять, где стоял, и я заметил в чертах его лица обнажившуюся доброту, словно из-под маски на миг выглянул подлинный человек.
– Нед, нас ведь наняли не ради того, чтобы любить ближних. Они населили землю нами, призраками, меньше всего ради этого. Мы ведь знали, когда завербовывались. – Он улыбнулся. – Думается, если бы главным правилом игры была простая порядочность, дирижировали бы спектаклем вы, а не ваш начальник Клайв.
Клайву такая идея не понравилась, что, впрочем, не помешало ему проводить Брейди до его джипа.
На секунду мне показалось, что в комнате остались только Нед, Шеритон и я, но тут же на пороге возник Рэнди, наш гостеприимный хозяин, с лицом, исполненным восторженного изумления.
– Это ведь был Брейди? – спросил он благоговейно. – Тот самый Брейди! И ему действительно здесь понравилось все?
– Это была Грета Гарбо, – отрезал Шеритон. – Рэнди, уйдите. Будьте так добры.
* * *
Надо бы и дальше поуслаждать вас успокоительной музыкой, пока молодые люди Шеритона вновь забирают Барли и гуляют с ним по берегу, и перешучиваются с ним, и развертывают перед ним карту ленинградских улиц, и трудолюбиво устанавливают местонахождение магазина, где была куплена шапка из рысьего меха для мисс Коуд, и сколько он за нее заплатил, и куда могла деться копия чека, если она вообще была, и объявил ли он шапку на таможне в Гэтуике, и даже находят то почтовое отделение, откуда он, по-видимому, звонил в Москву.
Надо бы описать вам свободные часы, которые мы с Недом проводили в лодочном домике Барли, выискивая способы, как выпутать его из паутины самоуглубленности, и не находя их.
Ибо Барли – я ощущал это уже тогда – неуклонно уходил от нас все дальше с той минуты, как дал согласие подвергнуться допросу.
Затем наступает следующее утро, сияющее солнцем, – по-моему, четверг, – когда небольшой самолет доставляет на остров из логановского аэропорта Мерва и Стэнли как раз к их любимому завтраку, состоящему из оладий, жареной грудинки и чистейшего кленового сиропа.
Их вкусы были хорошо известны на кухне Рэнди.
* * *
Два добродушных медведя, сыны земли, с лицами как из пемзы и огромными ручищами, прибыли они, точно два эстрадных комика, в темных фетровых шляпах, с большим чемоданом, который держали возле себя даже за завтраком, а потом бережно поставили на бордовый пол бильярдной.
Профессия придала туповатость их лицам, но они принадлежали к тому типу людей, который особенно предпочитает наша Служба, – бесхитростные, верные, не отягощенные никакими комплексами пехотинцы, добросовестно делающие свое дело, чтобы кормить своих детей, любящие родину без громких заверений и клятв.
Волосы Мерва были подстрижены под бобрик, Стэнли был кривоног и носил какую-то медаль за усердие.
– Будь вы хоть Иисус Христос, мистер Браун. Будь вы хоть машинистка, получающая полторы тысячи долларов в месяц! – заклинал Шеритон с мольбой в бегающих глазах, когда мы стояли в лодочном домике Барли. – Да, это шаманство, алхимия, столоверчение, гадание на кофейной гуще. Но если вы на это не пойдете, с вами все кончено.
Потом заговорил Клайв. Клайв умел находить основания для чего угодно.
– Если ему нечего скрывать, то чем это его смущает? – сказал он. – Просто их вариант закона о неразглашении.
– А что считает Нед? – спросил Барли.
Уже не Недский. Нед.
В ответе Неда отражалась неуверенность в своих силах, которую мне никогда не забыть. И в ответе, и в его глазах. Брейди своим допросом подорвал его веру в себя и даже в своего джо.
– Выбор за вами, – сказал он неловко и добавил, словно про себя: – Довольно-таки отвратительный вариант, если хотите знать мое мнение.
Барли повернулся ко мне, совсем так же, как в тот раз, когда я спросил его, согласен ли он, чтобы американцы его допросили.
– Гарри? Что мне делать?
Зачем ему требовалось мое мнение? Это был удар ниже пояса. Наверное, вид у меня был такой же смущенный, как у Неда. Во всяком случае, неловкость я испытывал мучительную, хотя и умудрился небрежно пожать плечами.
– Либо пощекочите их за ушком и соглашайтесь, либо пошлите их к черту. Слово за вами, – ответил я примерно то же, что и в прошлый раз.
О, вечный законник!
И вновь Барли замирает. Нерешительность медленно уступает место покорности судьбе. И он все дальше уходит от нас, глядя в окно на океан.
– Ну, будем надеяться, они не изловят меня на том, что я буду говорить правду.
Он встает, встряхивает кистями рук, расслабляет плечи, а мы, точно скопище придворных, кивками и взглядами исподтишка убеждаем друг друга, что наш господин сказал «да».
* * *
Мерв и Стэнли работали с почтительной ловкостью палачей. Кресло они не то привезли с собой, не то его хранили для них на острове – деревянный трон с прямой спинкой и желобком вместо левого подлокотника. Мерв поместил его на удобном расстоянии от розетки, а Стэнли наставлял Барли, как заботливый дедушка.
– Мистер Браун, сэр, во всем этом нет ничего враждебного по отношению к вам. Нам хотелось бы, чтобы вы исключили всякую мысль о каких-либо отношениях между вами и спрашивающими. Спрашивающий не противник, он беспристрастный оператор. Всю работу делает машина. Пожалуйста, снимите пиджак. Нет, закатывать рукава не нужно, сэр, и расстегивать рубашку тоже, благодарю вас. А теперь, пожалуйста, расслабьтесь. Спокойненько, спокойненько, никакого напряжения.
Тем временем Мерв с величайшей деликатностью надел на левый бицепс Барли манжету для измерения давления так, что она захватила и артерию у сгиба локтя. Затем он накачал манжету, пока стрелка не показала пятьдесят миллиграммов, а Стэнли с заботливостью секунданта в перерыве между раундами опоясал грудь Барли прорезиненной трубкой дюймового сечения, старательно избегая касаться сосков, чтобы не раздражать их. Затем он опоясал второй трубкой живот Барли, а Мерв надел на указательный и средний пальцы его левой руки сдвоенный колпачок с электродом внутри, регистрирующим деятельность потовых желез, реакции гальванизированной кожи и изменения ее температуры, то есть все, над чем субъект обследования, при условии, что у него есть совесть, не имеет власти, – по крайней мере так считают обращенные. (Я вынудил Стэнли заранее объяснить мне каждую деталь – точно любящий родственник, который наводит подробные справки об операции, предстоящей близкому человеку. Некоторые полиграфисты, Гарри, надевают третью трубку на голову, как при снятии энцефалограммы. Но не Стэнли. Некоторые полиграфисты, Гарри, кричат и наскакивают на субъекта. Но не Стэнли. По мнению Стэнли, терроризирующие вопросы у многих людей вызывают волнение, независимо от того, виновны они или нет.)
– Мистер Браун, сэр, мы просим вас не делать никаких движений, ни быстрых, ни медленных, – говорил между тем Мерв. – Любое движение внесет резкое нарушение в запись, что потребует дальнейшей проверки и повторения вопросов. Благодарю вас. Сперва нам следует установить норму. Под нормой мы подразумеваем уровень громкости голоса, уровень физических реакций – вообразите, что это сейсмограф, а вы Земля и все колебания исходят от вас. Благодарю вас, сэр. Отвечайте, пожалуйста, только «да» или «нет» и всегда правдиво. После каждых восьми вопросов мы делаем перерыв и ослабляем манжету во избежание неприятных ощущений. Пока манжета ослаблена, мы будем вести обычный разговор, но, пожалуйста, без шуток, без какого-либо ненужного возбуждения. Ваша фамилия Браун?
– Нет.
– У вас другая фамилия, чем та, которой вы пользуетесь?
– Да.
– Вы родились в Англии, мистер Браун?
– Да.
– Вы сюда прилетели, мистер Браун?
– Да.
– Вы сюда приехали на катере, мистер Браун?
– Нет.
– Вы до сих пор отвечали на мои вопросы правдиво, мистер Браун?
– Да.
– Вы намерены отвечать на них правдиво до конца теста, мистер Браун?
– Да.
– Благодарю вас, – сказал Мерв с мягкой улыбкой, а Стэнли выпустил воздух из манжеты.
– Это вопросы, которые мы называем незначимыми. Вы женаты?
– В настоящий момент нет.
– Дети есть?
– Собственно говоря, двое.
– Мальчики или девочки?
– Мальчик и девочка.
– Лучше не придумаешь. Все в порядке? – Мерв начал накачивать воздух в манжету. – Теперь переходим к значимым. Спокойнее, спокойнее. Так, хорошо. Очень хорошо.
В открытом чемодане четыре призрачных проволочных коготка вычерчивали четыре лиловые линии горизонта на миллиметровке, а четыре черные стрелки подрагивали – каждая на своем циферблате. Мерв взял листки с вопросами и устроился за столиком сбоку от Барли. Даже Расселу Шеритону не было разрешено ознакомиться с вопросами, выбранными безликими инквизиторами за письменными столами в Лэнгли. На мистические силы чемодана не должно было воздействовать даже легкое дыхание сообитателей Барли на планете Земля.
Мерв говорил монотонно. Мерв, по моему убеждению, гордился бесстрастностью своего голоса. Он был – Ход Времени. Он был – командно-контрольный пункт в Хьюстоне.
– Я сознательно принял участие в заговоре, чтобы снабжать ложной информацией разведывательные службы Англии и Соединенных Штатов. Да – принял. Нет – не принял.
– Нет.
– Мной руководит желание способствовать миру между нациями. Да или нет?
– Нет.
– Я действую в сговоре с советской разведкой.
– Нет.
– Я горжусь своей миссией во имя мирового коммунизма.
– Нет.
– Я действую в сговоре с Ники Ландау.
– Нет.
– Ники Ландау мой любовник.
– Нет.
– Был моим любовником.
– Нет.
– Я гомосексуалист.
– Нет.
Перерыв, и Стэнли снова выпустил воздух из манжеты.
– Как она, мистер Браун? Не очень больно?
– Чем больнее, тем лучше, старина. Обожаю боль.
Но мы, как я заметил, не смотрели на него во время перерывов. Мы смотрели на пол, или на свои руки, или на кивающие нам деревья за окном. Настал черед Стэнли. Тон более задушевный, но та же механическая монотонность.
– Я действую в сговоре с женщиной Катей Орловой и ее любовником.
– Нет.
– Мне известно, что человек, которого я называю Гёте, орудие советской разведки.
– Нет.
– Материал, который он мне передал, был подготовлен советской разведкой.
– Нет.
– Я жертва сексуальной ловушки.
– Нет.
– Меня шантажируют.
– Нет.
– Меня принуждают.
– Да.
– Советы?
– Нет.
– Мне угрожает финансовый крах, если я не буду сотрудничать с Советами.
– Нет.
Еще перерыв. Третий раунд. Очередь Мерва.
– Я солгал, когда сказал, что звонил из Ленинграда Кате Орловой.
– Нет.
– Из Ленинграда я звонил моему советскому контролю и рассказал ему о своем разговоре с Гёте.
– Нет.
– Я любовник Кати Орловой.
– Нет.
– Одно время я был любовником Кати Орловой.
– Нет.
– Меня шантажируют моими отношениями с Катей Орловой.
– Нет.
– На все предыдущие вопросы я отвечал правду.
– Да.
– Я враг Соединенных Штатов.
– Нет.
– Моя цель – подорвать военную готовность Соединенных Штатов.
– Вы не откажете проиграть мой предыдущий ответ, старина?
– Выключи, – сказал Мерв, и Стэнли у чемодана выключил, а Мерв сделал карандашную пометку на миллиметровке. – Пожалуйста, мистер Браун, не нарушайте ритма. Иногда это делают нарочно, чтобы отделаться от неприятного вопроса.
Четвертый раунд, и снова очередь Стэнли. Вопрос следовал за вопросом, и было ясно, что они не закончатся, пока не достигнут самой крайней степени вульгарности. «Нет» Барли обрели мертвящий ритм и насмешливую пассивность. Он сохранял ту позу, в которой они его посадили. Я еще ни разу не видел, чтобы он сохранял неподвижность так долго.
Они снова сделали перерыв, но Барли уже не расслаблялся между раундами. Неподвижность его стала нестерпимой. Его подбородок был вздернут, глаза закрыты, и он как будто улыбался. Бог знает чему. Иногда он ронял свое «нет» еще до конца фразы. Иногда молчал так долго, что Мерв и Стэнли отрывались – один от циферблатов, другой от листков, и мне казалось, что их охватывает палаческая тревога, что жертва не вынесла пытки. А потом «нет» наконец ронялось не громче и не тише – письмо, задержавшееся на почте.
Откуда у него берется такой стоицизм? «Нет», «нет» по отношению ко всему. Почему он сидит здесь, точно человек, готовящийся к унижениям старости, кротко произнося «нет»? Что означает эта кротость – «нет», «да», «нет», «нет» и так до обеда, когда они отключат его от машины?
Но в глубине сознания, мне кажется, я уже знал ответ, хотя еще и не мог облечь его в слова: реальность для него переместилась.
Шпионаж – это ожидание.
Мы ждали три дня, а сколько это часов, вы можете подсчитать по моим седым волосам. Мы разделились по служебным рангам: Шеритон поедет с Бобом, Клайв – в Лэнгли, Нед останется на острове со своим джо, Палфри останется с ними на подхвате, хотя что мне надо было подхватывать, так я никогда и не узнал. К этому времени я возненавидел остров и подозревал, что Нед и Барли – тоже, хотя Нед отгородился от меня так же, как Барли. Он ушел в себя и на время утратил юмор. Что-то случилось с его гордостью.
Вот так мы ждали. И рассеянно играли в шахматы, редко доводя партию до конца. И слушали, как Рэнди рассказывает про свою яхту. И слушали, не зазвонит ли телефон. И слушали пронзительные крики птиц, слушали пульс океана.
Это были дни безумия, а уединенность острова, клубящееся небо над ним, штормы и проблески идиллической красоты усугубляли безумие. «Темничный туман», как его называл Рэнди, обволакивал нас, рождая нелепый страх, что нам уже никогда не уехать отсюда. Туман рассеялся, но мы все еще были тут. Разделяемое уединение должно было бы сблизить нас, но оба они заперлись каждый в своем королевстве: Нед – у себя в комнате, Барли – под открытым небом. По острову дробью хлестал дождь, я смотрел сквозь залитые водой стекла и видел, как он шагает в плаще по обрыву, задирая колени, словно в жмущих сапогах, или – один раз – как он на пляже играет в крикет с Эдгаром, охранником, обходясь выброшенными на песок обломками и теннисным мячом. В солнечные часы он щеголял в старой синей фуражке, которую раскопал в матросском сундучке. Лицо его под козырьком делалось угрюмым, глаза выискивали еще не завоеванные колонии. Однажды Эдгар явился со светло-рыжей дряхлой собачонкой, которую нашел неведомо где, и они заставляли ее бегать между ними. А в другой день возле мыса на материке началась регата, и стая белых яхт выстроилась кольцом, точно мелкие зубки. Барли стоял и смотрел на них, не отрываясь, как будто завороженный праздничным зрелищем, а Эдгар стоял в стороне и смотрел на Барли.
– Троллейбусы ходят с интервалом в десять минут. Езды до центра еще десять. Оттуда пешком до «Европы» обычной вашей походкой – еще десять. Наши люди выверили все это по хронометру. Десять – верхний предел. Но, согласно мистеру и миссис Хензигер, вы появились у них в номере только в пятнадцать пятьдесят пять. Так что получается порядочная дыра, Барли. Дыра во времени. Вы не объясните мне, как ее заполнить? Не думаю, чтобы вы зашли куда-нибудь выпить, ведь так? У вас в пакете лежала очень и очень большая ценность. Казалось бы, вы должны были постараться поскорее доставить ее по назначению.
Барли насторожился, и Брейди не мог этого не заметить – во всяком случае, его радушная улыбка южанина теперь приобрела несколько иной оттенок, означавший «ну-ка, выкладывай!».
Нед застыл, впечатав обе подошвы в пол, не отводя взгляда от встревоженного лица Барли.
Только Клайв и Шеритон как бы дали обет никаких чувств не выражать.
– Так что же вы делали, Барли? – сказал Брейди.
– Слонялся по улицам, – ответил Барли, не слишком убедительно солгав.
– С тетрадью Гёте? С тетрадью, которую он вам доверил вместе с жизнью? Слонялись? Странный день вы выбрали, Барли, чтобы слоняться по улицам пятьдесят минут. Где вы были?
– Пошел назад по набережной. Где мы разговаривали. Падди сказал, чтобы я не спешил. Чтобы не мчался назад в гостиницу, а вернулся бы туда не торопясь.
– Это правда, – пробормотал Нед. – Мои инструкции, переданные через московский пункт.
– В течение пятидесяти минут? – не отступал Брейди, пропустив слова Неда мимо ушей.
– Я не знаю, сколько времени прошло. На часы я не смотрел. Не спешить – значит не спешить.
– И вам не пришло в голову, что, таская в штанах магнитофонную ленту и блок питания, а в пакете – потенциально бесценный секретный материал, естественнее было бы вспомнить, что кратчайшее расстояние между двумя точками все-таки прямая?
Гнев Барли начинал становиться опасным – но опасным для него, как он мог бы понять по выражению на лице Неда и, боюсь, на моем лице.
– Ведь вы меня не слушаете! – сказал Барли резко. – Я же объяснил. Падди предупредил, чтобы я не спешил. Так мне вдалбливали в Лондоне во время наших дурацких прогончиков. Не спешите. Никогда не ускоряйте шага, если что-то несете. Лучше сознательно заставляйте себя его замедлить.
И вновь мужественный Нед сделал все, что было в его силах.
– Да, его так учили, – сказал он.
Но он не спускал глаз с Барли.
Брейди тоже не спускал глаз с Барли.
– Так, значит, вы слонялись по улицам в направлении от троллейбусной остановки к Областному комитету Коммунистической партии в Смольном институте, не говоря уж о комсомоле и парочке-другой партийных святилищ, с тетрадью Гёте в пакете? Зачем, Барли? Агенты в поле действительно вытворяют чертовски странные вещи, мне этого можно не объяснять, но подобное, на мой взгляд, уже чистейшее самоубийство.
– Я выполнял инструкции, Брейди, черт бы вас побрал! Я не спешил! Сколько надо повторять?
Но вспыхнул Барли, как показалось мне, не потому, что был пойман на лжи, а потому, что очутился перед мучительной дилеммой. Слишком честным был его молящий вскрик, слишком горьким одиночество в его беззащитном взгляде. Брейди, к его чести, видимо, тоже это понял: во всяком случае, он принял растерянность Барли без всякого торжества и предпочел утешить его, а не уязвлять еще больше.
– Поймите, Барли, очень многим тут подобный пробел во времени покажется крайне подозрительным. Они немедленно представят себе, как вы сидите в чьем-то кабинете или в машине, а этот некто фотографирует тетрадь Гёте или дает вам инструкции. Что-нибудь такое было? Если да, то сейчас самое время все рассказать. Не самое подходящее – в подобных ситуациях подходящего не бывает, но более подходящего у нас с вами, пожалуй, не будет.
– Нет.
– Нет, вы не скажете?
– Ничего подобного не было.
– Но ведь что-то было. Вы помните, что занимало ваши мысли, пока вы слонялись по улицам?
– Гёте. Издавать ли его? Что он обрушит храм, если ему понадобится.
– Какой храм конкретно? Не могли бы мы постараться обойтись без метафор?
– Катя. Ее дети. Которых он обрекает на гибель вместе с собой, если будет пойман. Не знаю, у кого есть такое право. Не могу разобраться.
– Вы слонялись по улицам и старались разобраться?
Может быть, слонялся, может быть, нет. Но Барли замкнулся в себе.
– Разве не нормальнее было бы сначала отнести тетрадь, а потом уж решать этические проблемы? Меня удивляет, что вы сохраняли способность логически мыслить, пока разгуливали с этой адской штукой в пакете. Нет, я вовсе не утверждаю, будто мы все так уж логично ведем себя в подобных ситуациях, но даже по законам антилогики вы, я бы сказал, поставили себя в чертовски неприятное положение. Я думаю, вы что-то сделали. И думаю, вы тоже так думаете.
– Я купил шапку.
– Какую шапку?
– Меховую. Дамскую.
– Для кого?
– Для мисс Коуд.
– Ваша приятельница?
– Экономка конспиративного дома в Найтсбридже, – вмешался Нед, прежде чем Барли успел ответить.
– Где вы ее купили?
– По дороге между трамвайной остановкой и гостиницей. Не знаю где. В магазине.
– И все?
– Только шапку. Одну-единственную.
– Сколько времени это у вас заняло?
– Пришлось постоять в очереди.
– Как долго?
– Не знаю.
– Что еще вы сделали?
– Ничего. Купил шапку.
– Вы лжете, Барли. Не так уж серьезно, но лжете. Что еще вы сделали?
– Позвонил ей.
– Мисс Коуд?
– Кате.
– Откуда?
– С почты.
– С какой?
Нед прижал руку ко лбу козырьком, точно заслоняя глаза от солнца. Но шторм уже разыгрался всерьез, и океан и небо за окном были одинаково черными.
– Не знаю. Большой зал. Телефонные кабинки под железным балконом.
– Вы позвонили к ней на работу или домой?
– На работу. Время было рабочее. К ней на работу.
– Почему мы не услышали вашего звонка в записи?
– Я отключил микрофоны.
– С какой целью вы звонили?
– Хотел убедиться, что с ней ничего не случилось.
– Как именно?
– Я сказал «здравствуйте». Она сказала «здравствуйте». Я сказал, что звоню из Ленинграда, встретился с тем, кто меня вызвал, и все отлично. Подслушивающий подумал бы, что я говорю о Хензигере. А Катя понимала, что я подразумеваю Гёте.
– Вполне оправданно, на мой взгляд, – сказал Брейди с извиняюше-сочувственной улыбкой.
– Я сказал, ну, так до свидания на Московской ярмарке и берегите себя. Она сказала, что будет. То есть будет беречь себя. И до свидания.
– Еще что-нибудь?
– Я сказал, чтобы она сожгла романы Джейн Остин, которые я ей подарил. Я сказал, что это бракованные экземпляры, и я привезу взамен хорошие.
– Почему вы так сказали?
– Там в текст были впечатаны вопросы для Гёте. Дубликаты впечатанных в текст книги, которую он не взял у меня. Они были сделаны на случай, если бы я с ним не увиделся, а ей это удалось бы. Они были опасны для нее. А так как он не захотел на них отвечать, я предпочел, чтобы у нее в доме их не было.
В комнате ни движения, ни шороха – только ветер постукивает ставнями и гудит под скатом крыши.
– Как долго продолжался ваш разговор с Катей, Барли?
– Не знаю.
– В какую сумму он вам обошелся?
– Не знаю, я уплатил в окошечко. Два рубля с чем-то. Я много говорил о книжной ярмарке. И она – тоже. Мне хотелось слышать ее голос.
Теперь настал черед Брейди промолчать.
– У меня было ощущение, что, пока я говорю, все нормально и с ней ничего не случится.
Брейди помолчал еще некоторое время, а затем, к нашему удивлению, закончил спектакль.
– То есть дружеская болтовня, – заметил он, начиная укладывать свои бумаги в дедовский портфель.
– Вот именно, – согласился Барли. – Дружеская болтовня. О том о сем.
– Как между хорошими знакомыми, – заметил Брейди, щелкая замочками. – Благодарю вас, Барли. Я восхищаюсь вами.
Мы сидели в большой гостиной с Брейди в центре. Без Барли.
– Откажитесь от него, Клайв, – посоветовал Брейди все тем же любезным голосом. – Он дергается, он уязвим, он слишком много думает. Дрозд поднял такую волну, что вы не поверите. Все княжества схватились за оружие, генералы ВВС в судорогах, противоракетная оборона убеждена, что он – вексель на лавочку, Пентагон обвиняет Управление в рекламировании сомнительного товара. Ваша единственная надежда – вышвырнуть его вон и направить туда профессионала, одного из наших.
– Дрозд с профессионалами иметь дела не хочет, – сказал Нед; в его голосе я уловил закипающую ярость и понял, что она вот-вот хлынет через край.
У Скелтона тоже имелось предложение. Он заговорил в первый раз, и мне пришлось наклонить голову в его сторону, чтобы расслышать мягкий культурный голос с университетской интонацией.
– Насрать на Дрозда, – сказал он. – Не Дрозду ставить условия. Он предатель, ополоумел от комплекса вины, и кто знает, что он такое еще? Поджарьте ему пятки. Скажите ему, что, если он перестанет поставлять товар, мы продадим его с потрохами его же соотечественникам и бабу вместе с ним.
– Если Гёте будет пай-мальчиком, он сорвет порядочный куш, я за этим послежу, – пообещал Брейди. – Миллион совсем просто. Десять миллионов – лучше. Если вы его хорошенько припугнете и хорошенько ему заплатите, может быть, неандертальцы поверят, что он не ведет двойной игры. Рассел, всего доброго. Клайв, был рад увидеться. Гарри. Нед.
И в сопровождении Скелтона он направился к двери.
Однако Нед с ним еще не попрощался. Он не повысил тона, не ударил кулаком по столу, но он уже не прятал темного блеска в своих глазах и бешенства в голосе.
– Брейди!
– Вас что-то смущает, Нед?
– Дрозда взять за горло не удастся. Ни им, ни вам. Шантаж может казаться заманчивым в оперативном кабинете, но на практике он ничего не даст. Прослушайте записи, если не верите мне. Дрозд ищет мученичества. А мученикам угрожать бессмысленно.
– Так что же мне с ними делать, Нед?
– Барли вам лгал?
– В пределах допустимого.
– Он прямой человек. И в этом деле подвохов нет. Вы еще помните, что такое прямота? Пока вы рыщете по закоулкам, Дрозд устремляется прямо к цели. А в напарники выбрал Барли. И Барли – наш единственный шанс.
– Он влюблен в эту женщину, – сказал Брейди. – Он закомплексован. Он уязвим.
– Он влюблен в сотни и сотни их. Он делает предложение каждой девушке, с которой знакомится. Вот какой он. И слишком много думает не Барли, а вы и иже с вами.
Брейди заинтересовался. Не собственными взглядами, даже если они у него были, а взглядами Неда.
– Я видывал всяких, – сказал Нед. – Как и вы. Бывают такие, в отношении которых сомнения остаются, даже когда дело окончено. А здесь с самого начала он шел прямо, и это мы, и только мы, стараемся пустить его по кривой.
Я еще никогда не слышал, чтобы он говорил с таким жаром. Как и Шеритон, который окаменел от изумления. Возможно, именно по этой причине Клайв счел себя обязанным вмешаться и протрубить торжественный уход штатского чиновника со сцены.
– Да, думается мне, у нас тут богатая пища для размышления, Брейди. Рассел, мы должны это обсудить. Быть может, есть средний путь. Именно к этой мысли я и склоняюсь. Почему бы нам не прозондировать почву? Немножко потянуть время. Еще раз все проиграть.
Но никто не ушел. Брейди, вопреки всем напутственным банальностям Клайва, остался стоять, где стоял, и я заметил в чертах его лица обнажившуюся доброту, словно из-под маски на миг выглянул подлинный человек.
– Нед, нас ведь наняли не ради того, чтобы любить ближних. Они населили землю нами, призраками, меньше всего ради этого. Мы ведь знали, когда завербовывались. – Он улыбнулся. – Думается, если бы главным правилом игры была простая порядочность, дирижировали бы спектаклем вы, а не ваш начальник Клайв.
Клайву такая идея не понравилась, что, впрочем, не помешало ему проводить Брейди до его джипа.
На секунду мне показалось, что в комнате остались только Нед, Шеритон и я, но тут же на пороге возник Рэнди, наш гостеприимный хозяин, с лицом, исполненным восторженного изумления.
– Это ведь был Брейди? – спросил он благоговейно. – Тот самый Брейди! И ему действительно здесь понравилось все?
– Это была Грета Гарбо, – отрезал Шеритон. – Рэнди, уйдите. Будьте так добры.
* * *
Надо бы и дальше поуслаждать вас успокоительной музыкой, пока молодые люди Шеритона вновь забирают Барли и гуляют с ним по берегу, и перешучиваются с ним, и развертывают перед ним карту ленинградских улиц, и трудолюбиво устанавливают местонахождение магазина, где была куплена шапка из рысьего меха для мисс Коуд, и сколько он за нее заплатил, и куда могла деться копия чека, если она вообще была, и объявил ли он шапку на таможне в Гэтуике, и даже находят то почтовое отделение, откуда он, по-видимому, звонил в Москву.
Надо бы описать вам свободные часы, которые мы с Недом проводили в лодочном домике Барли, выискивая способы, как выпутать его из паутины самоуглубленности, и не находя их.
Ибо Барли – я ощущал это уже тогда – неуклонно уходил от нас все дальше с той минуты, как дал согласие подвергнуться допросу.
Затем наступает следующее утро, сияющее солнцем, – по-моему, четверг, – когда небольшой самолет доставляет на остров из логановского аэропорта Мерва и Стэнли как раз к их любимому завтраку, состоящему из оладий, жареной грудинки и чистейшего кленового сиропа.
Их вкусы были хорошо известны на кухне Рэнди.
* * *
Два добродушных медведя, сыны земли, с лицами как из пемзы и огромными ручищами, прибыли они, точно два эстрадных комика, в темных фетровых шляпах, с большим чемоданом, который держали возле себя даже за завтраком, а потом бережно поставили на бордовый пол бильярдной.
Профессия придала туповатость их лицам, но они принадлежали к тому типу людей, который особенно предпочитает наша Служба, – бесхитростные, верные, не отягощенные никакими комплексами пехотинцы, добросовестно делающие свое дело, чтобы кормить своих детей, любящие родину без громких заверений и клятв.
Волосы Мерва были подстрижены под бобрик, Стэнли был кривоног и носил какую-то медаль за усердие.
– Будь вы хоть Иисус Христос, мистер Браун. Будь вы хоть машинистка, получающая полторы тысячи долларов в месяц! – заклинал Шеритон с мольбой в бегающих глазах, когда мы стояли в лодочном домике Барли. – Да, это шаманство, алхимия, столоверчение, гадание на кофейной гуще. Но если вы на это не пойдете, с вами все кончено.
Потом заговорил Клайв. Клайв умел находить основания для чего угодно.
– Если ему нечего скрывать, то чем это его смущает? – сказал он. – Просто их вариант закона о неразглашении.
– А что считает Нед? – спросил Барли.
Уже не Недский. Нед.
В ответе Неда отражалась неуверенность в своих силах, которую мне никогда не забыть. И в ответе, и в его глазах. Брейди своим допросом подорвал его веру в себя и даже в своего джо.
– Выбор за вами, – сказал он неловко и добавил, словно про себя: – Довольно-таки отвратительный вариант, если хотите знать мое мнение.
Барли повернулся ко мне, совсем так же, как в тот раз, когда я спросил его, согласен ли он, чтобы американцы его допросили.
– Гарри? Что мне делать?
Зачем ему требовалось мое мнение? Это был удар ниже пояса. Наверное, вид у меня был такой же смущенный, как у Неда. Во всяком случае, неловкость я испытывал мучительную, хотя и умудрился небрежно пожать плечами.
– Либо пощекочите их за ушком и соглашайтесь, либо пошлите их к черту. Слово за вами, – ответил я примерно то же, что и в прошлый раз.
О, вечный законник!
И вновь Барли замирает. Нерешительность медленно уступает место покорности судьбе. И он все дальше уходит от нас, глядя в окно на океан.
– Ну, будем надеяться, они не изловят меня на том, что я буду говорить правду.
Он встает, встряхивает кистями рук, расслабляет плечи, а мы, точно скопище придворных, кивками и взглядами исподтишка убеждаем друг друга, что наш господин сказал «да».
* * *
Мерв и Стэнли работали с почтительной ловкостью палачей. Кресло они не то привезли с собой, не то его хранили для них на острове – деревянный трон с прямой спинкой и желобком вместо левого подлокотника. Мерв поместил его на удобном расстоянии от розетки, а Стэнли наставлял Барли, как заботливый дедушка.
– Мистер Браун, сэр, во всем этом нет ничего враждебного по отношению к вам. Нам хотелось бы, чтобы вы исключили всякую мысль о каких-либо отношениях между вами и спрашивающими. Спрашивающий не противник, он беспристрастный оператор. Всю работу делает машина. Пожалуйста, снимите пиджак. Нет, закатывать рукава не нужно, сэр, и расстегивать рубашку тоже, благодарю вас. А теперь, пожалуйста, расслабьтесь. Спокойненько, спокойненько, никакого напряжения.
Тем временем Мерв с величайшей деликатностью надел на левый бицепс Барли манжету для измерения давления так, что она захватила и артерию у сгиба локтя. Затем он накачал манжету, пока стрелка не показала пятьдесят миллиграммов, а Стэнли с заботливостью секунданта в перерыве между раундами опоясал грудь Барли прорезиненной трубкой дюймового сечения, старательно избегая касаться сосков, чтобы не раздражать их. Затем он опоясал второй трубкой живот Барли, а Мерв надел на указательный и средний пальцы его левой руки сдвоенный колпачок с электродом внутри, регистрирующим деятельность потовых желез, реакции гальванизированной кожи и изменения ее температуры, то есть все, над чем субъект обследования, при условии, что у него есть совесть, не имеет власти, – по крайней мере так считают обращенные. (Я вынудил Стэнли заранее объяснить мне каждую деталь – точно любящий родственник, который наводит подробные справки об операции, предстоящей близкому человеку. Некоторые полиграфисты, Гарри, надевают третью трубку на голову, как при снятии энцефалограммы. Но не Стэнли. Некоторые полиграфисты, Гарри, кричат и наскакивают на субъекта. Но не Стэнли. По мнению Стэнли, терроризирующие вопросы у многих людей вызывают волнение, независимо от того, виновны они или нет.)
– Мистер Браун, сэр, мы просим вас не делать никаких движений, ни быстрых, ни медленных, – говорил между тем Мерв. – Любое движение внесет резкое нарушение в запись, что потребует дальнейшей проверки и повторения вопросов. Благодарю вас. Сперва нам следует установить норму. Под нормой мы подразумеваем уровень громкости голоса, уровень физических реакций – вообразите, что это сейсмограф, а вы Земля и все колебания исходят от вас. Благодарю вас, сэр. Отвечайте, пожалуйста, только «да» или «нет» и всегда правдиво. После каждых восьми вопросов мы делаем перерыв и ослабляем манжету во избежание неприятных ощущений. Пока манжета ослаблена, мы будем вести обычный разговор, но, пожалуйста, без шуток, без какого-либо ненужного возбуждения. Ваша фамилия Браун?
– Нет.
– У вас другая фамилия, чем та, которой вы пользуетесь?
– Да.
– Вы родились в Англии, мистер Браун?
– Да.
– Вы сюда прилетели, мистер Браун?
– Да.
– Вы сюда приехали на катере, мистер Браун?
– Нет.
– Вы до сих пор отвечали на мои вопросы правдиво, мистер Браун?
– Да.
– Вы намерены отвечать на них правдиво до конца теста, мистер Браун?
– Да.
– Благодарю вас, – сказал Мерв с мягкой улыбкой, а Стэнли выпустил воздух из манжеты.
– Это вопросы, которые мы называем незначимыми. Вы женаты?
– В настоящий момент нет.
– Дети есть?
– Собственно говоря, двое.
– Мальчики или девочки?
– Мальчик и девочка.
– Лучше не придумаешь. Все в порядке? – Мерв начал накачивать воздух в манжету. – Теперь переходим к значимым. Спокойнее, спокойнее. Так, хорошо. Очень хорошо.
В открытом чемодане четыре призрачных проволочных коготка вычерчивали четыре лиловые линии горизонта на миллиметровке, а четыре черные стрелки подрагивали – каждая на своем циферблате. Мерв взял листки с вопросами и устроился за столиком сбоку от Барли. Даже Расселу Шеритону не было разрешено ознакомиться с вопросами, выбранными безликими инквизиторами за письменными столами в Лэнгли. На мистические силы чемодана не должно было воздействовать даже легкое дыхание сообитателей Барли на планете Земля.
Мерв говорил монотонно. Мерв, по моему убеждению, гордился бесстрастностью своего голоса. Он был – Ход Времени. Он был – командно-контрольный пункт в Хьюстоне.
– Я сознательно принял участие в заговоре, чтобы снабжать ложной информацией разведывательные службы Англии и Соединенных Штатов. Да – принял. Нет – не принял.
– Нет.
– Мной руководит желание способствовать миру между нациями. Да или нет?
– Нет.
– Я действую в сговоре с советской разведкой.
– Нет.
– Я горжусь своей миссией во имя мирового коммунизма.
– Нет.
– Я действую в сговоре с Ники Ландау.
– Нет.
– Ники Ландау мой любовник.
– Нет.
– Был моим любовником.
– Нет.
– Я гомосексуалист.
– Нет.
Перерыв, и Стэнли снова выпустил воздух из манжеты.
– Как она, мистер Браун? Не очень больно?
– Чем больнее, тем лучше, старина. Обожаю боль.
Но мы, как я заметил, не смотрели на него во время перерывов. Мы смотрели на пол, или на свои руки, или на кивающие нам деревья за окном. Настал черед Стэнли. Тон более задушевный, но та же механическая монотонность.
– Я действую в сговоре с женщиной Катей Орловой и ее любовником.
– Нет.
– Мне известно, что человек, которого я называю Гёте, орудие советской разведки.
– Нет.
– Материал, который он мне передал, был подготовлен советской разведкой.
– Нет.
– Я жертва сексуальной ловушки.
– Нет.
– Меня шантажируют.
– Нет.
– Меня принуждают.
– Да.
– Советы?
– Нет.
– Мне угрожает финансовый крах, если я не буду сотрудничать с Советами.
– Нет.
Еще перерыв. Третий раунд. Очередь Мерва.
– Я солгал, когда сказал, что звонил из Ленинграда Кате Орловой.
– Нет.
– Из Ленинграда я звонил моему советскому контролю и рассказал ему о своем разговоре с Гёте.
– Нет.
– Я любовник Кати Орловой.
– Нет.
– Одно время я был любовником Кати Орловой.
– Нет.
– Меня шантажируют моими отношениями с Катей Орловой.
– Нет.
– На все предыдущие вопросы я отвечал правду.
– Да.
– Я враг Соединенных Штатов.
– Нет.
– Моя цель – подорвать военную готовность Соединенных Штатов.
– Вы не откажете проиграть мой предыдущий ответ, старина?
– Выключи, – сказал Мерв, и Стэнли у чемодана выключил, а Мерв сделал карандашную пометку на миллиметровке. – Пожалуйста, мистер Браун, не нарушайте ритма. Иногда это делают нарочно, чтобы отделаться от неприятного вопроса.
Четвертый раунд, и снова очередь Стэнли. Вопрос следовал за вопросом, и было ясно, что они не закончатся, пока не достигнут самой крайней степени вульгарности. «Нет» Барли обрели мертвящий ритм и насмешливую пассивность. Он сохранял ту позу, в которой они его посадили. Я еще ни разу не видел, чтобы он сохранял неподвижность так долго.
Они снова сделали перерыв, но Барли уже не расслаблялся между раундами. Неподвижность его стала нестерпимой. Его подбородок был вздернут, глаза закрыты, и он как будто улыбался. Бог знает чему. Иногда он ронял свое «нет» еще до конца фразы. Иногда молчал так долго, что Мерв и Стэнли отрывались – один от циферблатов, другой от листков, и мне казалось, что их охватывает палаческая тревога, что жертва не вынесла пытки. А потом «нет» наконец ронялось не громче и не тише – письмо, задержавшееся на почте.
Откуда у него берется такой стоицизм? «Нет», «нет» по отношению ко всему. Почему он сидит здесь, точно человек, готовящийся к унижениям старости, кротко произнося «нет»? Что означает эта кротость – «нет», «да», «нет», «нет» и так до обеда, когда они отключат его от машины?
Но в глубине сознания, мне кажется, я уже знал ответ, хотя еще и не мог облечь его в слова: реальность для него переместилась.
Шпионаж – это ожидание.
Мы ждали три дня, а сколько это часов, вы можете подсчитать по моим седым волосам. Мы разделились по служебным рангам: Шеритон поедет с Бобом, Клайв – в Лэнгли, Нед останется на острове со своим джо, Палфри останется с ними на подхвате, хотя что мне надо было подхватывать, так я никогда и не узнал. К этому времени я возненавидел остров и подозревал, что Нед и Барли – тоже, хотя Нед отгородился от меня так же, как Барли. Он ушел в себя и на время утратил юмор. Что-то случилось с его гордостью.
Вот так мы ждали. И рассеянно играли в шахматы, редко доводя партию до конца. И слушали, как Рэнди рассказывает про свою яхту. И слушали, не зазвонит ли телефон. И слушали пронзительные крики птиц, слушали пульс океана.
Это были дни безумия, а уединенность острова, клубящееся небо над ним, штормы и проблески идиллической красоты усугубляли безумие. «Темничный туман», как его называл Рэнди, обволакивал нас, рождая нелепый страх, что нам уже никогда не уехать отсюда. Туман рассеялся, но мы все еще были тут. Разделяемое уединение должно было бы сблизить нас, но оба они заперлись каждый в своем королевстве: Нед – у себя в комнате, Барли – под открытым небом. По острову дробью хлестал дождь, я смотрел сквозь залитые водой стекла и видел, как он шагает в плаще по обрыву, задирая колени, словно в жмущих сапогах, или – один раз – как он на пляже играет в крикет с Эдгаром, охранником, обходясь выброшенными на песок обломками и теннисным мячом. В солнечные часы он щеголял в старой синей фуражке, которую раскопал в матросском сундучке. Лицо его под козырьком делалось угрюмым, глаза выискивали еще не завоеванные колонии. Однажды Эдгар явился со светло-рыжей дряхлой собачонкой, которую нашел неведомо где, и они заставляли ее бегать между ними. А в другой день возле мыса на материке началась регата, и стая белых яхт выстроилась кольцом, точно мелкие зубки. Барли стоял и смотрел на них, не отрываясь, как будто завороженный праздничным зрелищем, а Эдгар стоял в стороне и смотрел на Барли.