Леблан Морис. Остров тридцати гробов

   Женщины молча смотрели друг на друга, словно враги, оценивающие друг друга перед схваткой. Вероника ликовала, на губах у нее появилась презрительная улыбка. Наконец она проговорила:
   — Если вы хоть пальцем тронете моего сына, я вас убью. Уходите.
   Женщина нисколько не испугалась. Казалось, она о чем-то размышляла, одновременно прислушиваясь, не идет ли помощь. Однако ничего не было слышно. В конце концов она опустила взгляд на Франсуа и сделала движение, словно собираясь снова завладеть своей добычей.
   — Не прикасайтесь к нему! — яростно повторила Вероника. — Не прикасайтесь, или буду стрелять!
   Женщина пожала плечами и проговорила:
   — Хватит грозить. Если бы я хотела убить твоего щенка, он был бы уже мертв. Но его час еще не пробил, и умереть он должен не от моей руки.
   Вероника вздрогнула и невольно прошептала:
   — А от чьей руки он должен умереть?
   — От руки моего сына. Того, которого ты только что видела.
   — Ваш сын — убийца! Чудовище!
   — Это сын…
   — Молчите! Ни слова больше! — властно остановила ее Вероника, поняв, что женщина — любовница Ворского, и опасаясь, как бы она не сказала чего-нибудь лишнего при Франсуа. — Молчите, вы не должны произносить это имя!
   — Когда надо будет, его произнесут, — ответила женщина. — Ах, как я страдала из-за тебя, Вероника, теперь пришел твой черед, и это только начало!
   — Убирайся! — целясь в нее, воскликнула Вероника.
   — Повторяю, хватит грозить.
   — Убирайся, или буду стрелять! Клянусь жизнью сына!
   Несколько встревожившись, женщина попятилась, но ее тут же охватила новая волна ярости. Она бессильно взмахнула кулаками и хрипло, бессвязно затараторила:
   — Я отомщу… Вот увидишь, Вероника… Крест, понимаешь?.. Крест уже готов… Ты — четвертая… Вот это будет месть!
   Ее жилистые, узловатые кулачки замолотили по воздуху. Она все не унималась:
   — Ах, как же я тебя ненавижу! Пятнадцать лет ненависти! Но крест за меня отомстит… Я сама — слышишь? — сама привяжу тебя к нему! Крест готов… Вот увидишь… Крест готов…
   С этими словами она выпрямилась и под дулом револьвера медленно пошла прочь.
   — Мама, ты ведь ее не убьешь, правда? — пролепетал Франсуа, который догадался, какая борьба разыгрывается в душе матери.
   Вероника, казалось, очнулась и ответила:
   — Нет, нет, не бойся. Хотя, наверное, и нужно бы…
   — О, прошу тебя, мамочка, оставь ее в покое и пойдем.
   Она взяла сына на руки, хотя женщина еще не скрылась из виду, прижала к себе и отнесла в камеру, словно он весил не больше грудного ребенка.
   — Мама… Мамочка… — бормотал Франсуа.
   — Да, милый, я твоя мама, и теперь уж у меня никто не сможет тебя отнять, клянусь.
   Не обращая внимания на острые камни, Вероника на этот раз быстро пролезла сквозь дыру, проделанную в стене Франсуа, втащила его за собой и только тогда освободила мальчика от пут.
   — Здесь мы в безопасности, — сказала она, — во всяком случае пока. На нас могут напасть только из твоей камеры, а уж этот лаз я защитить сумею.
   Мать с сыном крепко прижались друг к другу. Их губы и руки теперь не разделяла никакая преграда. Наконец-то они увидели друг друга, смогли заглянуть друг другу в глаза.
   — Боже, как ты хорош собой, мой Франсуа! — воскликнула Вероника.
   Она не находила в сыне никакого сходства с юным убийцей и удивлялась, как Онорина могла их спутать. Ее восхищало благородство, искренность и нежность, написанные на лице сына.
   — А ты, мама? Я и представить не мог, что у меня такая красивая мать, — признался Франсуа. — Ты казалась другой даже во сне, когда ты являлась мне в виде феи. А ведь Стефан часто мне рассказывал…
   Вероника перебила:
   — Нам надо спешить, мой милый, и скрыться, чтобы они нас не обнаружили. Пора идти.
   — Да, — согласился мальчик, — для нас теперь главное — уехать с Сарека. Я придумал план бегства, он обязательно удастся. Но погоди-ка: что стало со Стефаном? Я говорил, что слышал внизу, под моей камерой, шум, и боюсь…
   Не отвечая на вопрос, Вероника потащила сына за руку.
   — Мне нужно о многом тебе рассказать, сынок, о многих печальных событиях, ты должен о них знать. Но сейчас… Сейчас мы должны укрыться в Монастыре. Эта женщина пойдет за помощью, и они пустятся нам вдогонку.
   — Когда она ворвалась ко мне в камеру и застала меня за тем, что я долбил стену, она была не одна. С ней был еще кто-то.
   — Наверное, мальчик примерно твоего возраста?
   — Я его не видел. Они с женщиной набросились на меня, связали и отнесли в коридор, потом женщина куда-то ушла, а он вернулся в камеру. Теперь он знает, что туннель ведет к Монастырю.
   — Да, это ясно, но мы легко с ним справимся, а потом заделаем этот выход.
   — Но остается мост, который связывает оба острова, — возразил Франсуа.
   — Моста нет, — сообщила Вероника, — я его сожгла. Монастырь отрезан.
   Они быстро шли вперед; Вероника поторапливала сына, с виду несколько встревоженного ее словами.
   — Да, верно, — повторял он, — я понимаю, что не знаю многого, что ты, мама, многое от меня скрывала, чтобы не пугать. Например, что сожгла мост. Ты облила его бензином, что был уже приготовлен по плану Магеннока, придуманного на случай опасности? Стало быть, они угрожали и тебе, они воюют и с тобой, да, мама? А потом слова, которые с такой ненавистью говорила эта женщина. А потом… Потом главное: что все-таки случилось со Стефаном? Они сейчас говорили о нем шепотом у меня в камере. Из-за всего этого я как на иголках. Да и лестницы, что ты принесла, я не видел…
   — Прошу тебя, сынок, — потом, нам нельзя терять ни секунды. Эта женщина уже, наверно, позвала кого-нибудь. Они идут по нашим следам.
   Вдруг мальчик остановился как вкопанный.
   — Мама!
   — Что такое? Ты что-то слышишь?
   — Да, кто-то идет.
   — Ты уверен?
   — Кто-то идет нам навстречу.
   — Ага, это возвращается из Монастыря убийца, — глухо заметила Вероника.
   С этими словами, готовая на все, она нащупала в кармане револьвер. Затем толкнула Франсуа в тень, направо, в одно из ответвлений туннеля, скорее всего, заваленное, которое она видела, когда шла из Монастыря.
   — Сюда, сюда, — шепнула она. — Здесь он нас не заметит.
   Шаги приближались.
   — Стань глубже в тень и не двигайся, — приказала Вероника.
   Мальчик прошептал:
   — Что это у тебя, мама? Револьвер? Но ты не будешь стрелять?
   — Наверное, нужно бы, — шепотом ответила она. — Это чудовище! Он похож на свою мать. Мне и ее нужно было… Мы еще можем пожалеть…
   И Вероника добавила почти против воли:
   — Он убил твоего деда.
   — Ах, мамочка! Мама…
   Она поддержала мальчика, чтобы он не упал, и в темноте услышала, как сквозь сдавленные рыдания он шепчет:
   — Все равно… не стреляй, мама…
   — Вот он! Тише, сынок! Вот он… Смотри…
   Мальчик был уже совсем рядом. Он шел медленно, немного сутулясь, и чутко прислушивался. Веронике показалось, что он в точности такого же роста, как ее сын. На сей раз, присмотревшись внимательнее, она уже не удивилась, почему Онорина и г-н д'Эржемон обманулись: между мальчиком и Франсуа впрямь было некоторое сходство, которое тот подчеркивал, нося на голове красный берет ее сына.
   Мальчик прошел мимо и скрылся из виду.
   — Ты его знаешь? — спросила Вероника.
   — Нет, мама.
   — Ты уверен, что никогда его не видел?
   — Уверен.
   — Это он набросился на тебя в камере вместе с женщиной?
   — Думаю, он, мама. Он ударил меня по лицу — без причины, и с какой злобой!
   — Ничего не могу понять! — вздохнула Вероника. — Когда же мы избавимся от этого кошмара?
   — Скорее, мама, путь свободен. Пошли.
   Выйдя на свет, Вероника увидела, что сын очень бледен, и почувствовала в своей ладони его ледяную руку. Но между тем мальчик радостно улыбался.
   Они снова двинулись в путь и вскоре, пройдя внутри скалы, соединявшей оба острова, и поднявшись по ступеням, оказались на поверхности, справа от сада Магеннока. Вечерело.
   — Мы спасены, — проговорила Вероника.
   — Да, но лишь при условии, что они не смогут пройти тем же путем, — возразил Франсуа. — Его нужно завалить.
   — Каким образом?
   — Подожди, я сейчас сбегаю в Монастырь за инструментом.
   — Нет, нет, мы не должны расставаться, Франсуа!
   — Тогда давай сходим вместе, мама.
   — А если тем временем появятся враги? Нет, выход надо оборонять.
   — В таком случае помоги мне, мама.
   После беглого осмотра они убедились, что один из камней, нависших над входом в подземелье, врос в землю не слишком глубоко. Поэтому им не составило труда раскачать его и сбросить вниз. Глыба рухнула на ступени, но за нею следом посыпались земля и камни, так что проход сделался если и не непреодолимым, то во всяком случае трудным.
   — Нам придется остаться здесь, — объявил Франсуа, — пока мы не сможем осуществить мой план. Не беспокойся, мама, мысль хороша, и мы уж недалеки от цели.
   Однако мать с сыном согласились, что прежде всего нужно отдохнуть. Оба совершенно измучились.
   — Ложись, мама, вот здесь. Тут под камнем ниша, а в ней мох. Ты будешь отдыхать, как королева, — в прохладе и уюте.
   — Ах, милый, милый сынок, — шептала счастливая Вероника.
   Настало время объясниться, и Вероника не мешкая приступила к делу. Печаль мальчика, узнавшего о гибели двух людей, которых он любил, и жителей острова, которых он знал, немного смягчалась радостью от встречи с матерью. Поэтому она говорила, ничего не тая, прижимала сына к груди, утирала его слезы и чувствовала, что смогла заменить ему всех, с кем он когда-то дружил и кого любил. Особенно потрясла мальчика гибель Стефана.
   — Но ты уверена? — спрашивал он. — Ведь у нас нет доказательств, что он утонул. Стефан прекрасно плавает, и, значит… Нет-нет, мамочка, не нужно отчаиваться, напротив… А вот и наш приятель, который всегда появляется в горькие минуты и утверждает, что еще не все потеряно.
   И действительно, к ним подбежал Дело-в-шляпе. Увидев своего хозяина, он, казалось, ничуть не удивился. Он вообще ничему особенно не удивлялся. События всегда шли для него своим чередом и не мешали его занятиям и привычкам. Достойными своего внимания он считал только слезы. А Вероника и Франсуа не плакали.
   — Видишь, мама, Дело-в-шляпе со мной согласен, еще не все потеряно… Ну и нюх же у тебя, Дело-в-шляпе! А что бы ты сказал, если бы мы уехали с острова без тебя?
   Вероника бросила взгляд на сына.
   — Уехали с острова?
   — Конечно, и чем раньше, тем лучше. В этом суть моего плана. Ну, что скажешь?
   — Но как мы можем уехать?
   — На лодке.
   — Здесь есть лодка?
   — Да, моя.
   — Где она?
   — Совсем недалеко, у мыса.
   — К ней можно спуститься? Круча здесь отвесная.
   — Она стоит у самого крутого места, его тут называют потерной. В свое время это название очень заинтересовало нас со Стефаном. Потерна означает вход или выход. В конце концов нам удалось узнать, что в средние века, когда еще тут жили монахи, островок, на котором стоит Монастырь, был окружен крепостной стеной. Из этого мы сделали вывод, что где-то должна быть потерна, через которую можно выйти к морю. И в самом деле, хорошенько поискав вместе с Магенноком, на верхнем, ровном участке скалы мы обнаружили нечто вроде разлома, ложбину, засыпанную песком, в которой кое-где торчали остатки стены, сложенной из песчаника. Там есть ход со ступеньками и окнами на море, ведущий в маленькую бухточку. В ней потерна заканчивается. Мы привели ее в порядок, и у подножия скалы я держу свою лодку.
   Лицо Вероники преобразилось.
   — Выходит, на сей раз мы спасены!
   — Несомненно.
   — А наши враги не могут туда попасть?
   — Каким образом?
   — У них есть моторка.
   — Раз они до сих пор там не появились, значит, ничего не знают ни про бухту, ни про ход, которые с моря не видны и к тому же защищены тысячью острых рифов.
   — Так что же нам мешает отправиться прямо сейчас?
   — Ночь, мама. Я уже неплохой моряк, знаю все подходы к Сареку, но вовсе не уверен, что не сяду в темноте на какой-нибудь риф. Нет, следует подождать до завтра.
   — Как еще долго!
   — Потерпи несколько часов, мама. Мы же вместе! На рассвете сядем в лодку и пойдем вдоль скалы, в которой находятся подземелья. Подберем Стефана, который обязательно ждет нас где-нибудь на берегу, и отправимся вчетвером, — верно, Дело-в-шляпе? К полудню мы будем уже в Пон-л'Аббе. Вот и весь мой план.
   Веронику буквально распирала радость и восхищение. Она поражалась хладнокровию сына.
   — Замечательно, мой милый, ты совершенно прав. Решительно, судьба повернулась к нам лицом.
   Вечер прошел без происшествий. Впрочем, услыхав шорох в заваленном проходе и увидев пробивавшийся сквозь щель луч света, они решили быть начеку до самого отплытия. Но настроения это им не испортило.
   — Да нет, я спокоен, — говорил Франсуа. — Стоило нам встретиться, как я почувствовал, что это навсегда. Да ведь нам есть на что надеяться и в крайнем случае. Стефан тебе рассказывал, да? И ты, конечно, посмеялась моей вере в спасителя, которого я в жизни не видел. Говорю тебе, мама: даже если я увижу занесенный надо мною кинжал, я все равно буду уверен — слышишь? — совершенно уверен, что найдется рука, которая его остановит.
   — Увы! — вздохнула Вероника. — Эта ниспосланная провидением рука не помешала случиться бедам, о которых я тебе рассказала.
   — Но она отведет те, что угрожают моей матери, — убежденно отчеканил мальчик.
   — Каким образом? Нашего неизвестного друга никто ведь не предупредил.
   — Все равно он придет. Он и без предупреждения знает, что опасность велика. Он придет. Обещай, мама: что бы ни случилось, ты будешь верить.
   — Буду, мой милый, обещаю.
   — И правильно сделаешь, — рассмеялся Франсуа, — ведь главный теперь — я. И какой молодец! Еще вчера вечером я понял: чтобы все прошло удачно и чтобы моя мамочка не страдала от голода и холода, если нам не удастся выйти в море сегодня, нужно запастись едой и одеялами. Сегодня ночью все это нам и пригодится, потому что мы не можем уйти отсюда и переночевать в Монастыре. Где там у нас сверток?
   Они поужинали весело и с хорошим аппетитом. Затем Франсуа устроил мать, накрыл ее хорошенько, и, прижавшись друг к другу, они уснули, счастливые и беззаботные.
   Когда Вероника проснулась от утренней прохлады, небо уже пересекала светло-розовая полоска.
   Франсуа спал мирным сном ребенка, который чувствует себя защищенным и которому не досаждают скверные сны. Вероника долго глядела на него и все никак не могла наглядеться; уже солнце поднялось над горизонтом, а она все смотрела.
   — За работу, мама! — проговорил Франсуа, открыв глаза, которые Вероника поцеловала. — В подземелье тихо? Прекрасно. Значит, мы можем спокойно отправляться.
   Собрав одеяла и еду, они поспешно направились к спуску в потерну, на самую оконечность острова. За нею виднелось хаотическое нагромождение скал, о которые шумно плескалось спокойное дальше море.
   — Главное, чтобы лодка была на месте, — заметила Вероника.
   — Наклонись-ка чуть-чуть. Видишь? — вон она, подвешена в углублении в скале. С помощью блоков мы поставим ее на воду. Я все хорошо обдумал, моя дорогая. Бояться нечего… Вот только… только…
   Мальчик умолк и задумался.
   — В чем дело? Что случилось? — спросила Вероника. — Ну говори же…
   Франсуа расхохотался.
   — Да, для начальника экспедиции это, признаюсь, довольно стыдно. Представь себе: я не забыл ни о чем, кроме одного — весел. Они в Монастыре.
   — Но это же ужасно! — вскричала Вероника.
   — Почему? Я сбегаю. Через десять минут вернусь.
   К Веронике возвратились все ее страхи.
   — А вдруг они тем временем расчистят выход из туннеля?
   — Да полно тебе, мама, — с улыбкой ответил мальчик, — ты же обещала мне, что будешь верить. Чтобы расчистить туннель, нужен по крайней мере час, мы бы их услышали. Ладно, хватит болтать. Пока!
   И он убежал.
   — Франсуа! Франсуа!
   Мальчик не отозвался.
   «Ах, я ведь поклялась не оставлять его одного ни на секунду», — снова угнетенная мрачными предчувствиями, подумала Вероника.
   Она потихоньку двинулась следом и остановилась на пригорке между Дольменом Фей и Цветущим Распятием. Отсюда ей был виден вход в туннель и сын, со всех ног летящий по лугу.
   Сначала он зашел в подвал Монастыря. Но так как весел там, по-видимому, не оказалось, мальчик сразу вышел, направился к главному входу, открыл дверь и скрылся за нею.
   «Ему вполне хватит минуты, — подумала Вероника. — Весла должны быть в прихожей, во всяком случае, где-нибудь на первом этаже… Прибавим еще две минуты».
   Наблюдая за выходом из туннеля, она считала секунды.
   Однако прошло три, потом четыре минуты, но дверь не отворялась.
   Вся вера Вероники развеялась как дым. Она подумала, что с ее стороны было безумием отпустить сына одного и что никогда не следует идти на поводу у ребенка. Не обращая больше внимания на туннель и на возможную угрозу с этой стороны, она двинулась к Монастырю. У нее было страшное ощущение, какое бывает в снах; ноги будто парализованы, враг приближается и нападает, а ты не можешь сдвинуться с места.
   Когда она дошла до дольмена, глазам ее внезапно предстало зрелище, смысл которого дошел до нее не сразу. Земля у подножия стоявших справа полукругом дубов была покрыта срезанными ветвями, причем срезанными недавно, так как листья еще не успели пожелтеть.
   Вероника подняла глаза и в ужасе остолбенела.
   Ветви были срезаны с одного из дубов. К толстенному столбу, оголенному метров на пять от земли, стрелою была пригвождена табличка с инициалами: «В.д'Э.».
   — Четвертый крест, — проронила Вероника, — крест с моим именем…
   Она подумала, что, раз отец ее мертв, инициалы нарисованы рукою одного из ее врагов, без сомнения главного, и под влиянием происшедших событий, вспомнив о женщине с сыном, которые ее преследовали, впервые, сама того не желая, мысленно представила ненавистное и такое знакомое лицо этого врага.
   Но это была лишь мимолетная мысль, невероятное предположение, в котором она даже не дала себе отчета. Ее потрясло нечто более страшное. До нее внезапно дошло, что чудовища, обитавшие на песках и в подземельях, сообщники женщины с сыном, пришли и сюда — ведь крест-то стоял! Видимо, им удалось навести временный мост на месте сожженного. Они завладели Монастырем. И Франсуа снова у них в руках!
   Вероника встрепенулась и, собравшись с силами, в свою очередь устремилась через лужайку, усеянную руинами и подходившую прямо к дому.
   — Франсуа!.. Франсуа!.. Франсуа!..
   Она звала душераздирающим голосом. Громким криком она как бы сообщала о своем появлении. Наконец она добежала до Монастыря.
   Одна из створок двери была приоткрыта. Вероника толкнула ее и ворвалась в прихожую с воплем:
   — Франсуа! Франсуа!
   Она взбежала по лестнице, принялась без разбора отворять двери, вбежала в комнату сына, потом к Стефану, потом к Онорине. Никого.
   — Франсуа! Франсуа!.. Ты меня слышишь? Они тебя мучат, да? О, Франсуа, прошу тебя…
   Вероника вернулась на лестничную площадку.
   Перед ней был кабинет г-на д'Эржемона.
   Она бросилась к двери и тут же отпрянула, пораженная адским зрелищем, которое увидела.
   В комнате, скрестив руки на груди, стоял мужчина и, казалось, ждал кого-то. Это был тот самый человек, чей образ только что пронесся перед нею, когда она подумала о незнакомой женщине с сыном. Третье чудовище!
   И просто, но с невыразимым ужасом она проговорила:
   — Ворский!.. Ворский!..

11. БИЧ БОЖИЙ

 
   Ворский! Ворский! Отвратительный субъект, воспоминание о котором наполняло ее ужасом и стыдом, гнусный Ворский жив! Его убийство человеком, подосланным одним из его приятелей, погребение на кладбище в Фонтенбло — все это сказки, ложь! Истина одна: Ворский жив!
   Из всех видений, какие могли бы прийти Веронике в голову, не было ни одного, которое сравнилось бы по ужасу с подобной картиной: Ворский стоит со скрещенными руками, твердо опираясь на ноги, и очень прямо держит голову на плечах — живой! Живой!
   Вероника все принимала с присущим ей мужеством, но этого принять не могла. Она чувствовала в себе силу противостоять и даже бросить вызов любому врагу, но только не этому. Ворский являл собою воплощение низости, неутоленной злобы, безграничной жестокости, методичности и безумия в совершаемых преступлениях.
   И этот человек ее любил.
   Вероника внезапно залилась краской. Ворский вперил взор в обнаженную плоть ее плеч и рук, видневшуюся под разорванной блузкой; он смотрел на эту обнаженную плоть как на добычу, которую никто не сможет у него отобрать. Но Вероника стояла неподвижно. Прикрыться ей было нечем. Она напряглась при виде столь оскорбительного желания и послала Ворскому такой взгляд, что он смутился и сразу же отвел глаза.
   И тут же, поддавшись порыву, Вероника воскликнула:
   — Где мой сын? Где Франсуа? Я желаю его видеть!
   Мужчина ответил:
   — Наш сын для меня священен, сударыня. Ему нечего бояться собственного отца.
   — Я хочу его видеть.
   Он поднял руку, словно присягая.
   — Вы его увидите, клянусь вам.
   — Наверное, мертвого? — глухо осведомилась Вероника.
   — Живого — как мы с вами, сударыня.
   Снова воцарилось молчание. По всей видимости, Ворский подбирал фразы и готовил речь, которой должна была начаться между ними беспощадная битва.
   Ворский был мужчиной атлетического сложения, с могучим торсом, слегка кривыми ногами, мощной мускулистой шеей и непропорционально маленькой головой с гладко причесанными на прямой пробор белокурыми волосами. То, что когда-то делало Ворского воплощением грубой силы, не лишенной, впрочем, известного благородства, с возрастом превратило его в подобие тучного и вульгарного профессионального борца, хорохорящегося в ярмарочном балагане. Его тревожащее очарование, так нравившееся когда-то женщинам, пропало, и осталось лишь грубое жестокое лицо, которое он пытался смягчить безучастной улыбкой.
   Он опустил руки, пододвинул кресло и, склонившись перед Вероникой, проговорил:
   — Разговор, который нам предстоит, сударыня, будет долгим, а временами и мучительным. Не соблаговолите ли сесть?
   Он подождал несколько секунд и, не получив ответа, невозмутимо продолжал:
   — Здесь на столике есть чем подкрепиться — бисквит, капелька старого вина или бокал шампанского, думаю, вам не повредят.
   Он говорил с той преувеличенной учтивостью, какая присуща малоотесанным людям, которые хотят продемонстрировать, что им не чужды ухищрения образованности и что они посвящены во все тонкости вежливого обхождения, даже по отношению к женщине, к которой право победителя позволяет им относиться не слишком галантно. В свое время эта черта помогла Веронике догадаться об истинном происхождении ее мужа.
   Она молча пожала плечами.
   — Ну что ж, — проговорил Ворский, — но в таком случае я вынужден буду стоять — как и следует дворянину, претендующему на знание правил хорошего тона. Кроме того, благоволите меня извинить на столь непростительную небрежность в одежде. Концентрационные лагеря и пещеры Сарека никак не способствуют обновлению гардероба!
   И верно, одет он был в старые латаные брюки и рваный жилет из красной шерсти. Поверх них он набросил нечто вроде белой полотняной мантии, перепоясанной шнурком. Странность этого нелепого и вычурного наряда подчеркивалась театральными позами Ворского и выражением показного пренебрежения на лице.
   Довольный вступлением, он заложил руки за спину и принялся расхаживать взад и вперед с видом человека, которому некуда спешить и у которого есть возможность поразмыслить даже в таких серьезных обстоятельствах. Наконец он остановился и неторопливо заговорил:
   — Я полагаю, сударыня, что мы сэкономим время, если потратим несколько минут на то, чтобы вкратце припомнить нашу с вами совместную жизнь. А вы какого мнения?
   Вероника не ответила, и с той же степенностью Ворский продолжал:
   — Когда вы меня полюбили…
   У Вероники вырвался жест возмущения. Ворский не сдавался:
   — Но, Вероника…
   — Я запрещаю! — с отвращением воскликнула молодая женщина. — Я запрещаю вам произносить это слово! Запрещаю!
   Он улыбнулся и снисходительным тоном заметил:
   — Не гневайтесь, сударыня. Какую бы формулировку я ни выбрал, мое уважение вы завоевали. Итак, я продолжаю. Когда вы меня полюбили, я был, следует признаться, бессердечным распутником, развратником, который отличался определенным лоском, поскольку я во всем стремлюсь к совершенству, но который не обладал ни одним из качеств, необходимых для вступления в брак. Но я с легкостью приобрел бы их под вашим влиянием, потому что любил вас без памяти. В вас были так восхищавшие меня чистота, прелесть и наивность, каких я никогда не встречал у других женщин. Чтобы меня преобразить, достаточно было чуточку терпения с вашей стороны, терпения и мягкости. К несчастью, сразу же после свадебных торжеств, где вы думали лишь о печали и злобе вашего отца, с первых же часов нашего брака между нами возник глубокий и непримиримый разлад. Вы против воли согласились выйти замуж за жениха, который навязался сам. К мужу вы испытывали лишь ненависть и отвращение. А такого люди, покроя Ворского, не прощают. Многие, даже самые высокомерные, женщины признавали мою чуткость, поэтому упрекнуть себя мне не в чем. Если вас, дочь мелких буржуа, что-то оскорбляло, тем хуже для вас. Такие, как Ворский, руководствуются только чутьем и страстью. Они вам не нравились? Дело ваше, сударыня. Я был свободен и начал строить жизнь заново. Вот только…