— Оставь, пожалуйста, — прервал его Симон. — Мое убежище готово?
— Конечно.
— Пойдем туда, но только так, чтобы нас никто не видел.
— Как всегда…
— Торопись. Возьми пистолет. Ты можешь оставить швейцарскую?
— Да, на пять минут.
Швейцарская выходила во двор, в конце которого был длинный проход. Он в свою очередь сообщался еще с одним двором, посредине которого стоял небольшой одноэтажный дом.
В доме была передняя и три комнаты, одна за другой. Только вторая из них была меблирована. Войдя в нее, Симон остановился у окна.
— Ты запер дверь на улицу? — спросил он Вашеро.
— Да.
— Никто не видел, что мы сюда вошли?
— Никто.
— Никто не подозревает, что ты здесь?
— Ни одна душа.
— Дай мне пистолет. Если я выстрелю, услышит кто-нибудь?
— Нет, конечно. Кому же слышать. Но…
— Что еще? — нетерпеливо спросил Симон.
— Вы не будете стрелять?
— Буду.
— Но в кого же? В себя, господин Симон? Вы хотите себя убить? — в смятении спросил Вашеро.
— Не себя, а тебя, идиот! — расхохотался Симон, спуская курок.
Амедей Вашеро с раздробленной головой рухнул на ковер.
Симон отбросил пистолет и опустился в кресло. Некоторое время он сидел неподвижно с закрытыми глазами. Потом лицо его оживилось, он принялся что-то считать, загибая пальцы. Кого он считал? Людей, от которых он уже избавился: Грегуара, Коралию, Я-Бона, Патриция, дона Луиса, Вашеро! Симон самодовольно усмехнулся. Еще одно усилие, и все будет кончено.
Ровно в десять он подъехал к роскошной белой вилле доктора Жерардека на улице Монморанси.
Глава 18
Глава 19
— Конечно.
— Пойдем туда, но только так, чтобы нас никто не видел.
— Как всегда…
— Торопись. Возьми пистолет. Ты можешь оставить швейцарскую?
— Да, на пять минут.
Швейцарская выходила во двор, в конце которого был длинный проход. Он в свою очередь сообщался еще с одним двором, посредине которого стоял небольшой одноэтажный дом.
В доме была передняя и три комнаты, одна за другой. Только вторая из них была меблирована. Войдя в нее, Симон остановился у окна.
— Ты запер дверь на улицу? — спросил он Вашеро.
— Да.
— Никто не видел, что мы сюда вошли?
— Никто.
— Никто не подозревает, что ты здесь?
— Ни одна душа.
— Дай мне пистолет. Если я выстрелю, услышит кто-нибудь?
— Нет, конечно. Кому же слышать. Но…
— Что еще? — нетерпеливо спросил Симон.
— Вы не будете стрелять?
— Буду.
— Но в кого же? В себя, господин Симон? Вы хотите себя убить? — в смятении спросил Вашеро.
— Не себя, а тебя, идиот! — расхохотался Симон, спуская курок.
Амедей Вашеро с раздробленной головой рухнул на ковер.
Симон отбросил пистолет и опустился в кресло. Некоторое время он сидел неподвижно с закрытыми глазами. Потом лицо его оживилось, он принялся что-то считать, загибая пальцы. Кого он считал? Людей, от которых он уже избавился: Грегуара, Коралию, Я-Бона, Патриция, дона Луиса, Вашеро! Симон самодовольно усмехнулся. Еще одно усилие, и все будет кончено.
Ровно в десять он подъехал к роскошной белой вилле доктора Жерардека на улице Монморанси.
Глава 18
Еще одна жертва Симона
Симона проводили в кабинет доктора. Там его осмотрел один из помощников, а потом провел в большую залу в глубине отдельного здания.
Доктор Жерардек оказался человеком лет шестидесяти, с быстрыми движениями и моложавым, чисто выбритым лицом, которое немного портил монокль в правом глазу, так как из-за него он постоянно гримасничал.
Симон с большим трудом, так как он едва мог говорить, рассказал, что ночью он подвергся нападению каких-то негодяев, едва не задушивших его. Полумертвого они оставили его лежать на мостовой.
— Но ведь вы имели возможность раньше показаться врачу? — заметил доктор, пристально разглядывая лицо Симона. И так как тот не отвечал, прибавил:
— Впрочем, это ничего не значит.
Он отдал приказ помощнику, и в горло больного тотчас была вставлена тонкая алюминиевая трубка. Когда через полчаса трубку вынули, оказалось, что больному стало гораздо легче дышать.
— Теперь все, — сказал доктор. — Случай оказался даже легче, чем я предполагал. Очевидно, горло сжимала нервная судорога. Возвращайтесь домой и отдохните.
Симон спросил, сколько он должен, заплатил и направился к выходу, но у самой двери он остановился и сказал:
— Я друг госпожи Альбони…
И так как доктор, по-видимому, не совсем его понял, настойчиво повторил:
— Я друг госпожи Альбони. Но если это имя вам ничего не говорит, то я напомню вам, что под ним скрывается госпожа Мозгранем. Этого имени, я думаю, будет достаточно, чтобы мы поняли друг друга?
— Поняли? — все еще недоумевал доктор, гримасничая больше обыкновенного.
— Значит, вы не доверяете мне, доктор! Очень жаль… Мы вдвоем, нам никто не помешает и даже слышать нас никто не может… Сядем и поговорим!
Доктор, не переставая удивляться, сел в кресло напротив Симона.
— Я грек, — продолжал Симон, — а Греция — страна нейтральная, и мне было бы нетрудно достать заграничный паспорт и выехать из Франции. Но по личным соображениям, исключительно меня касающимся, я желал бы приобрести паспорт на чужое имя. Надеюсь, что это мне удастся с вашей помощью. Сколько стоит такая услуга?
Доктор с оскорбленным видом встал.
Симон продолжал настаивать:
— Назовите сумму, прошу вас! Сколько?
Доктор молча указал ему на дверь.
Симон надел шляпу, но прежде чем выйти, предложил:
— Двадцать тысяч! Этого достаточно?
— Позвать людей, чтобы вас вывели? — спокойно спросил доктор.
Симон продолжал торговаться:
— Тридцать тысяч! Сорок? Пятьдесят? Ого! Однако игра тут, как я вижу, крупная… Но помните, что вы не только гарантируете мне, что меня не задержат на границе, но и, кроме того, поможете выехать из Франции. Вы то же самое сделали для госпожи Мозгранем… Ну, хорошо, я больше не торгуюсь! Сто тысяч! Идет?
Доктор запер дверь на ключ, сел у письменного стола и сказал:
— Поговорим.
— Мне нужно только, чтобы вы ответили на мой вопрос, достаточна ли для вас названная сумма?
— Да, но она, собственно говоря, послужит только основанием, все зависит от того, что вы желаете скрыть! — сказал доктор.
— Я вас не совсем понимаю…
— Ну, например, я желал бы знать ваше настоящее имя…
— Я уже сказал вам, что это невозможно, доктор! — стоял на своем Симон.
— Тогда это будет стоить двести тысяч!
— Что!? Однако вы не стесняетесь, доктор… Такая сумма…
— Но ведь вас никто не принуждает ее платить, — спокойно сказал Жерардек.
— Ну, хорошо! Но дайте слово, что сделаете паспорт, не пытаясь узнать мое имя. Для вас ведь, собственно говоря, оно не играет роли.
— Нет, играет и даже большую. Для меня небезразлично, кому я помогаю, шпиону или честному человеку.
— Я не шпион!
— Кто знает! Вы приходите просить моей помощи в крайне подозрительном деле, скрываете свое имя и свою настоящую личность и выражаете такое страстное желание покинуть Францию, что готовы заплатить за это сто тысяч! Что бы вы подумали о таком человеке на моем месте?
Вытирая выступающий на лбу пот, Симон подумал о том, что сделал большую ошибку, обратившись к доктору Жерардеку.
— Однако… — сказал он, делая неловкую попытку рассмеяться, — вы могли бы потактичнее обойтись с другом госпожи Мозгранем.
— Вы от нее знаете, как я обошелся с ней? — осведомился доктор.
— Да она мне сама сказала, что с нее вы ничего не взяли.
Доктор многозначительно улыбнулся.
— Я действительно с нее ничего не взял, но милость таких хорошеньких женщин, как госпожа Мозгранем, этого стоит.
Он помолчал немного и спросил:
— А вы знаете, что она вернулась во Францию?
— Во Францию? Госпожа Мозгранем?
— Да, и даже назначила мне свидание сегодня утром.
— Где именно? — с видимым волнением спросил Симон.
— На барке под названием «Ленивец», которая стоит у набережной рядом с хижиной Берту.
— Берту? — пробормотал Симон.
— Да. И знаете, как было подписано письмо? Грегуар!
— Грегуар? Мужское имя… Странно…
— Да, мужское… Она писала, что ведет жизнь, полную опасностей, что она не доверяет человеку, с которым ее связывают общие дела, и что хотела бы посоветоваться со мной.
— И вы были там? — глухо спросил Симон.
— Да, рано утром. Но, к несчастью…
— Что к несчастью?
— Я пришел слишком поздно. Господин Грегуар или, вернее, госпожа Мозгранем была уже мертва. Ее убили.
— Таким образом, вы больше ничего не знаете? — спросил Симон.
— О чем?
— О том человеке, про которого она писала.
— Нет, как же, знаю! Она назвала мне его имя в письме. Это грек по имени Симон Диодокис. Она даже описала его.
Он развернул письмо и, бросив взгляд на вторую страницу, вслух прочитал:
— «Человек пожилой, слывущий за сумасшедшего. Постоянно носит шарф и темные очки».
Жерардек поднял глаза на Симона. Несколько мгновений оба молчали.
— Вы Симон Диодокис? — спросил доктор.
Его собеседник не протестовал. Лгать не имело смысла.
— Это меняет очень многое, — сказал доктор. — Теперь уже дело идет не о пустяках… Я настаиваю на миллионе.
— Нет, нет! — воскликнул Симон. — Я не убивал госпожи Мозгранем! На меня самого напал тот, который потом задушил ее, негр по имени Я-Бон. Он меня настиг после и тоже едва не задушил.
— Я-Бон? Вы говорите, Я-Бон?
— Да, сенегалец с одной рукой.
— Между вами произошла борьба?
— Да.
— И вы его убили?
— Но…
Доктор рассмеялся и пожал плечами.
— Удивительное совпадение! — воскликнул он. — Покинув барку, я встретил шестерых солдат-инвалидов, искавших своего товарища Я-Бона. Они мне сказали, что, кроме него, они еще ищут своего начальника, капитана Бельваля, его друга и даму. Все четверо исчезли, и они подозревают, что к этому причастен один господин со странным именем, Симон Диодокис. Так это, стало быть, вы? Это еще больше осложняет дело, не так ли? Следовательно…
Доктор выдержал паузу и веско сказал:
— Два миллиона.
На этот раз Симон остался безмолвен. Он чувствовал себя всецело в руках этого человека, игравшего с ним, как кошка с мышью, выпуская на мгновение из цепких когтей и снова накладывая свою бархатную, но безжалостную лапу…
— Это шантаж, — сказал он.
Доктор утвердительно кивнул головой.
— Да, тут другого слова не подберешь, — согласился он. — Но я убежден, что вы на моем месте поступили бы точно так же. Посудите сами: случай помогает мне обеспечить себя, так почему же я должен им пренебрегать?
— А если я не соглашусь?
— Тогда я позвоню в полицейское управление, где сейчас я в чести, так как мне удалось оказать им несколько услуг…
Симон посмотрел на окно, потом на дверь. Доктор придвинул к себе телефон и снял трубку.
Симон вздохнул.
— Хорошо, я согласен, — сказал он. — А теперь расскажите мне ваш план.
— Нет, не стоит. Я сам знаю, как поступить, средства в моем распоряжении, об остальном же предпочитаю умолчать. Самое главное для вас — это выезд из Франции, а за это и, стало быть, за вашу безопасность я ручаюсь.
— Но все же…
— Для вашего спокойствия половину названной суммы вы заплатите вперед. Теперь о паспорте… На чье имя вы хотите его получить?
— Мне все равно.
Доктор взял лист бумаги и, изредка поглядывая на Симона, записал его приметы:
— Волосы седые, лицо выбритое, темные очки… Но кто поручится, что вы действительно мне заплатите? Мне нужны банковские ассигнации, и притом настоящие.
— Они будут у вас.
— А они у вас есть?
— Под охраной Грегуара на барке лежат четыре миллиона. Мы с вами отправимся туда, и я вам отсчитаю первый миллион…
— Вы говорите, что деньги были на барке?
— Да.
— Четыре миллиона?
— Да.
— Ну, тогда этот миллион я не принимаю за уплату.
— Но почему же? Вы что, с ума сошли?
— Совсем нет. Но он и так принадлежит мне.
— Что такое? Да объясните же мне, наконец! — разозлился Симон.
— Эти четыре миллиона уже принадлежат мне, и потому дать мне хотя бы один из них вы не можете.
Симон пожал плечами.
— Вы бредите!
— Повторяю: они принадлежат мне! Вашим тайником служили четыре тома старого путеводителя по Парижу. Но только вместо страниц там были банковские билеты на четыре миллиона.
— Вы лжете! Лжете!
— Нет, не лгу. Посмотрите, книга лежит вон там, на полке.
— Вор! — вне себя закричал Симон, грозя доктору кулаком. — Разбойник!
— Вовсе нет! И вы убедитесь сейчас, как несправедливы, — спокойно возразил доктор. — Я уже говорил вам, что госпожа Мозгранем одаривала меня изредка своими милостями и, вот в один из таких моментов она мне сказала: «Мой друг, на память обо мне, после моей смерти — а я чувствую, что проживу недолго — я дарю тебе все, что ты найдешь в моей комнате…».
— Согласитесь, — продолжал невозмутимо доктор, — что я имел все основания считать каюту на барке, где она жила перед смертью, комнатой, принадлежавшей ей.
Симон почти не слушал его. В его изобретательном мозгу зародился новый адский план.
— Мы только тратим драгоценное время, — обратился к нему доктор. — На чем же мы остановились?
— Дайте мне эту бумажку, я хочу посмотреть, — вместо ответа попросил Симон лист бумаги, на которой доктор записал его приметы, но, едва взглянув на него, в испуге вскочил.
— Что такое? Чье имя вы здесь написали? Почему? Почему?
— Вы сказали, что вам это безразлично.
— Да, но почему именно это? Почему?
Под пристальным взглядом доктора Симон сжался и пробормотал:
— Только один человек способен был это угадать!
Жерардек коротко рассмеялся.
— И только он мог угадать место тайника, — продолжал Симон. Доктор хохотал. Выпавший монокль звякнул о чернильницу.
— Арсен Люпен! Арсен Люпен! — в неописуемом ужасе воскликнул Симон.
— Ты угадал, — сквозь смех сказал доктор.
Он вытащил из кармана какую-то баночку и принялся с помощью ее содержимого снимать грим с лица. Потом вытерся полотенцем, и перед Симоном предстал улыбающийся дон Луис.
— Арсен Люпен… Арсен Люпен! — повторял тупо Симон. — Я пропал…
— Совершенно верно, мой старый, но недалекий друг! — воскликнул дон Луис. — Как же ты глуп! Неужели ты вообразил, что так легко будет запереть меня в той газовой ловушке… Я еще тогда мог бы попросту схватить тебя за шиворот, и мы тут же разыграли бы пятый акт нашей драмы. Но в таком случае он был бы чересчур коротким, а я слишком люблю сценические эффекты, чтобы на это согласиться. Гораздо интереснее было подвесить мой электрический фонарь и оставить его раскачиваться, а самому послушать, как трижды отрекался от меня бедняга Патриций, и видеть, как он запирал меня в комнате, вернее, мой фонарь… А когда ты запер дом, как заботливый хозяин, и ушел, я и не подумал торопиться за тобой, так как знал прекрасно, что ты отправишься к Вашеро. Там ты допустил промах, дружище! В швейцарской, на старой газете Вашеро записал номер телефона. Я воспользовался им, позвонил и спросил: «Я только что звонил вам, но забыл спросить адрес». Мне ответили: «Доктор Жерардек, бульвар Монморанси». Я мигом сообразил. Доктор Жерардек? Значит, лечение горла, а потом фальшивый паспорт! И я отправился сюда, не занявшись даже судьбой бедняги Вашеро, которого ты, наверно, где-нибудь придушил, чтобы избавиться от лишнего свидетеля. Здесь я нашел доктора Жерардека, прекрасного человека, и он уступил мне свой кабинет, на время, конечно… У меня было еще два часа времени. Их я употребил на то, чтобы отправиться на барку, завладеть миллионами, устроить еще кое-какие дела и потом явиться сюда.
Дон Луис остановился перед Симоном.
— Ты готов? — спросил он.
Тот вздрогнул.
— К чему?
— Как к чему? Ты забыл? К путешествию! Паспорт в порядке, прямое сообщение Париж — ад. Скорый поезд, отдельное купе-гроб. Разве ты не согласен? Все готово!
Симон попытался встать, но ноги не держали его.
— А Патриций? — прошептал он.
— Что Патриций?
— Я предлагаю его жизнь в обмен на свою.
Дон Луис скрестил на груди руки и в упор посмотрел на Симона.
— Неужели ты всех судишь по себе? — спросил он. — Как бы я мог бросить друга в несчастьи?
Он открыл дверь и крикнул:
— Вы здесь, капитан? Как вы себя чувствуете? Вы не особенно удивлены, что видите меня? Нет, пожалуйста, без благодарностей… Идите сюда, вас желает видеть Симон!
В комнату вошел Бельваль, очень бледный, с забинтованной головой. При виде Симона он сделал гневный жест и побледнел еще больше.
Все трое молчали. Потом дон Луис, потирая руки, сказал вполголоса:
— Какая превосходная сцена! Отец и сын! Преступник и его жертва! Внимание… Что они будут делать? Убьет ли сын отца или отец сына? Потрясающая минута… Какая тишина! Говорит только голос крови… Они бросятся сейчас один к другому, чтобы задушить!
Патриций сделал два шага и вытянул руки, готовясь схватить Симона за горло.
— Патриций! Патриций! — вскричал тот умоляюще.
Руки капитана опустились. Он взглянул на человека, с которым его связывали такие страшные узы, и сказал:
— Скажите мне, где Коралия, и я сохраню вам жизнь.
Симон вздрогнул. При упоминании имени Коралии к нему вернулась его всегдашняя энергия.
— Жизнь Коралии в обмен на мою? Нет, я предпочитаю умереть… Отказаться от золота? Нет, нет! Лучше смерть!
— Убейте его, капитан, раз он сам это предпочитает, — посоветовал дон Луис.
На лице Бельваля отразилась мучительная борьба.
— Нет, нет, я не могу, — наконец тихо сказал он.
— Почему же? — настаивал дон Луис. — Это так легко… Сверните ему шею, как цыпленку.
— Не могу…
— Что вас останавливает? Ведь если бы это был один из «бошей» на поле битвы…
— Да, но этот человек…
— Может быть, вам больше подойдет пистолет? Вот, возьмите мой…
Бельваль, все еще колеблясь, взял пистолет и прицелился в Симона. Тот сидел с закрытыми глазами. Напряжение выдавали выступившие на лбу капельки пота.
Рука Патриция опустилась.
— Нет, не могу, — повторил он.
— Вы все еще думаете, что он ваш отец, капитан? — спросил дон Луис.
— Да, — тихо ответил Бельваль. — Многое заставляет так думать…
— Но не все ли равно, раз это убийца?
— Нет, я не имею права. Пусть он умрет, но не от моей руки…
— Вы имеете право, капитан!
— Это было бы самым страшным преступлением…
Дон Луис подошел к нему, положил руку на плечо и спросил:
— Неужели вы думаете, что я бы советовал вам убить его, если бы это действительно был ваш отец?
Патриций посмотрел на него безумным взглядом.
— Вы что-нибудь знаете? О, умоляю вас…
Дон Луис продолжал:
— Неужели вы думаете, что я мог бы так поступить, если бы этот человек действительно был вашим отцом?
— Стало быть, он не отец мне? — с надеждой воскликнул Бельваль.
— Нет, нет! Разве вы до сих пор не поняли? Стоит только взглянуть на этого негодяя, чтобы понять, что в его голове могли зарождаться планы только самых низких преступлений! В этой подлой драме он единственное действующее лицо! Все думали, что преступников было двое, сначала Эссарец, потом Симон. Но на самом деле все зло творил этот тип. Прежде Я-Бона, Вашеро и Грегуара он убил еще одного человека — вашего отца, Патриций, и это его крики вы слышали тогда по телефону… Теперь вы понимаете?
— Мой отец! — тупо повторил он. — Это он звал меня? Его голос я слышал?
— Да, это был ваш отец.
Симон оставался недвижим. Глаза его горели злобой, как у загнанного зверя.
— Кто ты? — спросил его Бельваль. — Его имя, ради Бога? — обратился он к дону Луису.
— Его имя? Разве вы еще не догадались? Я предполагал это с первого же дня.
Дон Луис выдержал паузу.
— Эссарец-бей!
Патриций вздрогнул, точно от удара. Он уже не размышлял, правда ли это и насколько это могло быть правдой. Для него было ясно, что перед ним Эссарец-бей, убивший его отца. И убивший дважды — лишив Коралии, отняв счастье и смысл жизни, и потом в библиотеке, когда Арман Бельваль говорил по телефону с сыном.
На этот раз его участь была решена. Убийца отца и Коралии должен был умереть.
— Молись! — холодно обратился капитан к Эссарецу.
Его враг, понимая, что минуты его сочтены, вскочил с кресла и крикнул:
— Ну, что же, убей меня! Пусть все будет кончено! Я побежден и признаюсь в этом… И все же это победа, так как Коралия мертва, а золото спасено… Я умру, но тебе не достанется ни того, ни другого… Ни та, которую я любил, ни золото, которое было моей жизнью. Коралии больше не существует, ничто ее не спасет… Если она не моя, то и твоей никогда не будет! Месть моя удалась!
Он то кричал, то понижал голос до шепота.
— Да, да, она погибла! И ты даже трупа ее не найдешь! Ты думаешь она покоится там, в подземелье, вместе с золотом? Под той надгробной плитой? Как бы не так! Нет, Патриций, ты ее никогда не найдешь, и ее задушит золото… Она умерла, умерла… Как приятно бросать тебе эти слова прямо в лицо… Как ты должен страдать! Она мертва, мертва!
— Не кричи так громко, ты ее разбудишь, — сказал дон Луис.
Эссарец, пораженный спокойной уверенностью, с которой тот произнес эту фразу, упал в кресло.
Бельваль поднял на дона Луиса измученные глаза.
— Разбудит? — переспросил он. — Значит, она жива?
— Хотя и говорят, что мертвые пробуждаются, но я никогда этому не верил, — спокойно ответил дон Луис…
— Коралия жива, жива! — повторил капитан, пьянея от радости и забывая обо всем остальном. — Но нет, этого не может быть, вы вероятно, смеетесь надо мной!
— Я вам говорю то же, что недавно говорил этому господину… Разве слышал кто-нибудь, чтобы я хоть раз бросал начатое дело?
Он подошел к двери в глубине комнаты, прикрытой драпировкой.
— Смелее, капитан, — воскликнул он. — Вспомните, что вы — французский офицер! Да, она здесь, наша матушка Коралия. Не бледнейте же так… Она спит под тщательным надзором двух сиделок. Она не ранена, но ужасно слаба, и от перенесенных потрясений у нее лихорадка.
Бельваль сделал два шага вперед, качаясь, точно пьяный. Дон Луис остановил его.
— Не ходите туда, капитан. Я приказал принести ее сюда для того, чтобы переменить обстановку и чтобы ничто не напоминало ей об ужасах пережитого. Больше того, что она вынесла, она вынести не в состоянии. Малейшее волнение теперь будет для нее опасно.
— Да, да, вы правы, — повторил Патриций со вздохом облегчения. — Но вы совершенно уверены? — с опаской спросил он.
— В том, что она жива? — рассмеялся дон Луис. — Она так же жива, как вы и я, капитан, и готова вам дать то счастье, которое вы вполне заслужили… Только немного терпения… Кроме того, вы вероятно, забыли, что существует еще одно препятствие! Она замужем…
Он закрыл дверь и повернул Бельваля в сторону Эссареца.
— Вот это препятствие, — сказал он. — На этот раз, надеюсь, вы будете решительным, капитан? Между вами и матушкой Коралией стоит только он.
Эссарец даже не взглянул на дверь. Его била нервная дрожь.
— Ты, кажется, трусишь? — обратился к нему дон Луис. — Не бойся, ты не будешь казнен без суда. Трибунал состоит из трех лиц: Патриция Бельваля, вашего покорного слуги и Симона. Прения открыты… Слово принадлежит тому, кто пожелает выступить в защиту Эссареца. Никто? Итак, Эссарец-бей приговаривается к смерти. Смягчающих обстоятельств никаких… Повода к кассации нет… Просьба о помиловании не принята. Приговор должен быть приведен в исполнение немедленно. Как видишь, мы времени даром не теряем. Теперь остается только избрать род казни. Пистолет? Великолепно! И чисто, и скоро! Капитан Бельваль, вперед!
Но Бельваль не двигался с места. Он смотрел на человека, причинившего ему столько страданий, с чувством омерзения.
— Я не стану его убивать, — наконец произнес он.
— Вы правы, капитан. Ваше чувство вполне достойно вас… Вы не имеете нравственного права убить мужа женщины, которую любите. Не вам уничтожать это препятствие. И, кроме того, вам претит его убить, и мне также… Он слишком низок! Стало быть, ты должен вывести нас из этого затруднения, старик!
Дон Луис наклонился над Эссарецем. Слышал ли он? Был ли он в сознании? Он потряс его за плечо.
Эссарец простонал:
— Золото… Мешки с золотом…
— Ах, ты думаешь об этом, старый негодяй? Тебя это интересует? Но тогда я могу тебе сказать, что твои мешки у меня в кармане, если вообще найдется карман, который мог бы вместить восемьсот мешков с золотом.
— Тайник…
— Твой тайник? — переспросил дон Луис. — Я его нашел, можешь быть уверен. Коралия у меня, а где была она, там было и золото. Итак, ты должен признать себя побежденным по всем пунктам. Женщина, которую ты желал, свободна и скоро соединится с человеком, который ее обожает. С другой стороны, твои сокровища найдены. Стало быть, все кончено! Ты согласен с этим? У тебя остается единственный выход… — и с этими словами дон Луис протянул ему пистолет.
Эссарец машинально взял оружие и навел на него, но не смог сделать выстрела. Рука дрожала.
Дон Луис вновь вложил в его руку выпавший из нее пистолет.
— Этим последним актом ты искупишь все подлые поступки своей жизни, негодяй! Надежды тебе не остается никакой. Твое прибежище только в смерти. Побольше храбрости, приятель! Да и что тебе еще остается? Ни любимой женщины, ни золота, ничего, ради чего ты жил.
Эссарец, точно соглашаясь с ним, поднял револьвер к виску, но едва сталь коснулась кожи, он вздрогнул и прошептал:
— Прощения!
— Нет, ты не заслуживаешь прощения! — возразил дон Луис. — И подумай сам, к чему тебе жить? Та, которую ты любишь, в объятиях другого, любимого… Разве ты сможешь жить, зная это? Ну, полно, одно только усилие…
Под влиянием железной воли дона Луиса таяла сила Эссареца. Он точно погружался в бездонное, засасывающее болото. Его существо мало-помалу примирялось с сознанием, что смерть неизбежна.
— Как приятно будет перестать бороться, забыться, наконец! — продолжал дон Луис. — Подумай о золоте, которое ты потерял, миллионы золотом, и Коралию! Сперва мать, потом дочь! Жизнь — это беспрерывный обман, и потому жить не стоит… Одно только усилие.
И почти бессознательно Эссарец сделал это усилие. Грянул выстрел, и он упал коленями на ковер.
Дон Луис отпрыгнул в сторону, чтобы его не забрызгала кровь, хлынувшая из раздробленного черепа.
— Кровь подобного существа может принести только несчастье… Но какой негодяй! Право, я думал, что избавить землю от него доброе дело! Как вы думаете, капитан?
Доктор Жерардек оказался человеком лет шестидесяти, с быстрыми движениями и моложавым, чисто выбритым лицом, которое немного портил монокль в правом глазу, так как из-за него он постоянно гримасничал.
Симон с большим трудом, так как он едва мог говорить, рассказал, что ночью он подвергся нападению каких-то негодяев, едва не задушивших его. Полумертвого они оставили его лежать на мостовой.
— Но ведь вы имели возможность раньше показаться врачу? — заметил доктор, пристально разглядывая лицо Симона. И так как тот не отвечал, прибавил:
— Впрочем, это ничего не значит.
Он отдал приказ помощнику, и в горло больного тотчас была вставлена тонкая алюминиевая трубка. Когда через полчаса трубку вынули, оказалось, что больному стало гораздо легче дышать.
— Теперь все, — сказал доктор. — Случай оказался даже легче, чем я предполагал. Очевидно, горло сжимала нервная судорога. Возвращайтесь домой и отдохните.
Симон спросил, сколько он должен, заплатил и направился к выходу, но у самой двери он остановился и сказал:
— Я друг госпожи Альбони…
И так как доктор, по-видимому, не совсем его понял, настойчиво повторил:
— Я друг госпожи Альбони. Но если это имя вам ничего не говорит, то я напомню вам, что под ним скрывается госпожа Мозгранем. Этого имени, я думаю, будет достаточно, чтобы мы поняли друг друга?
— Поняли? — все еще недоумевал доктор, гримасничая больше обыкновенного.
— Значит, вы не доверяете мне, доктор! Очень жаль… Мы вдвоем, нам никто не помешает и даже слышать нас никто не может… Сядем и поговорим!
Доктор, не переставая удивляться, сел в кресло напротив Симона.
— Я грек, — продолжал Симон, — а Греция — страна нейтральная, и мне было бы нетрудно достать заграничный паспорт и выехать из Франции. Но по личным соображениям, исключительно меня касающимся, я желал бы приобрести паспорт на чужое имя. Надеюсь, что это мне удастся с вашей помощью. Сколько стоит такая услуга?
Доктор с оскорбленным видом встал.
Симон продолжал настаивать:
— Назовите сумму, прошу вас! Сколько?
Доктор молча указал ему на дверь.
Симон надел шляпу, но прежде чем выйти, предложил:
— Двадцать тысяч! Этого достаточно?
— Позвать людей, чтобы вас вывели? — спокойно спросил доктор.
Симон продолжал торговаться:
— Тридцать тысяч! Сорок? Пятьдесят? Ого! Однако игра тут, как я вижу, крупная… Но помните, что вы не только гарантируете мне, что меня не задержат на границе, но и, кроме того, поможете выехать из Франции. Вы то же самое сделали для госпожи Мозгранем… Ну, хорошо, я больше не торгуюсь! Сто тысяч! Идет?
Доктор запер дверь на ключ, сел у письменного стола и сказал:
— Поговорим.
— Мне нужно только, чтобы вы ответили на мой вопрос, достаточна ли для вас названная сумма?
— Да, но она, собственно говоря, послужит только основанием, все зависит от того, что вы желаете скрыть! — сказал доктор.
— Я вас не совсем понимаю…
— Ну, например, я желал бы знать ваше настоящее имя…
— Я уже сказал вам, что это невозможно, доктор! — стоял на своем Симон.
— Тогда это будет стоить двести тысяч!
— Что!? Однако вы не стесняетесь, доктор… Такая сумма…
— Но ведь вас никто не принуждает ее платить, — спокойно сказал Жерардек.
— Ну, хорошо! Но дайте слово, что сделаете паспорт, не пытаясь узнать мое имя. Для вас ведь, собственно говоря, оно не играет роли.
— Нет, играет и даже большую. Для меня небезразлично, кому я помогаю, шпиону или честному человеку.
— Я не шпион!
— Кто знает! Вы приходите просить моей помощи в крайне подозрительном деле, скрываете свое имя и свою настоящую личность и выражаете такое страстное желание покинуть Францию, что готовы заплатить за это сто тысяч! Что бы вы подумали о таком человеке на моем месте?
Вытирая выступающий на лбу пот, Симон подумал о том, что сделал большую ошибку, обратившись к доктору Жерардеку.
— Однако… — сказал он, делая неловкую попытку рассмеяться, — вы могли бы потактичнее обойтись с другом госпожи Мозгранем.
— Вы от нее знаете, как я обошелся с ней? — осведомился доктор.
— Да она мне сама сказала, что с нее вы ничего не взяли.
Доктор многозначительно улыбнулся.
— Я действительно с нее ничего не взял, но милость таких хорошеньких женщин, как госпожа Мозгранем, этого стоит.
Он помолчал немного и спросил:
— А вы знаете, что она вернулась во Францию?
— Во Францию? Госпожа Мозгранем?
— Да, и даже назначила мне свидание сегодня утром.
— Где именно? — с видимым волнением спросил Симон.
— На барке под названием «Ленивец», которая стоит у набережной рядом с хижиной Берту.
— Берту? — пробормотал Симон.
— Да. И знаете, как было подписано письмо? Грегуар!
— Грегуар? Мужское имя… Странно…
— Да, мужское… Она писала, что ведет жизнь, полную опасностей, что она не доверяет человеку, с которым ее связывают общие дела, и что хотела бы посоветоваться со мной.
— И вы были там? — глухо спросил Симон.
— Да, рано утром. Но, к несчастью…
— Что к несчастью?
— Я пришел слишком поздно. Господин Грегуар или, вернее, госпожа Мозгранем была уже мертва. Ее убили.
— Таким образом, вы больше ничего не знаете? — спросил Симон.
— О чем?
— О том человеке, про которого она писала.
— Нет, как же, знаю! Она назвала мне его имя в письме. Это грек по имени Симон Диодокис. Она даже описала его.
Он развернул письмо и, бросив взгляд на вторую страницу, вслух прочитал:
— «Человек пожилой, слывущий за сумасшедшего. Постоянно носит шарф и темные очки».
Жерардек поднял глаза на Симона. Несколько мгновений оба молчали.
— Вы Симон Диодокис? — спросил доктор.
Его собеседник не протестовал. Лгать не имело смысла.
— Это меняет очень многое, — сказал доктор. — Теперь уже дело идет не о пустяках… Я настаиваю на миллионе.
— Нет, нет! — воскликнул Симон. — Я не убивал госпожи Мозгранем! На меня самого напал тот, который потом задушил ее, негр по имени Я-Бон. Он меня настиг после и тоже едва не задушил.
— Я-Бон? Вы говорите, Я-Бон?
— Да, сенегалец с одной рукой.
— Между вами произошла борьба?
— Да.
— И вы его убили?
— Но…
Доктор рассмеялся и пожал плечами.
— Удивительное совпадение! — воскликнул он. — Покинув барку, я встретил шестерых солдат-инвалидов, искавших своего товарища Я-Бона. Они мне сказали, что, кроме него, они еще ищут своего начальника, капитана Бельваля, его друга и даму. Все четверо исчезли, и они подозревают, что к этому причастен один господин со странным именем, Симон Диодокис. Так это, стало быть, вы? Это еще больше осложняет дело, не так ли? Следовательно…
Доктор выдержал паузу и веско сказал:
— Два миллиона.
На этот раз Симон остался безмолвен. Он чувствовал себя всецело в руках этого человека, игравшего с ним, как кошка с мышью, выпуская на мгновение из цепких когтей и снова накладывая свою бархатную, но безжалостную лапу…
— Это шантаж, — сказал он.
Доктор утвердительно кивнул головой.
— Да, тут другого слова не подберешь, — согласился он. — Но я убежден, что вы на моем месте поступили бы точно так же. Посудите сами: случай помогает мне обеспечить себя, так почему же я должен им пренебрегать?
— А если я не соглашусь?
— Тогда я позвоню в полицейское управление, где сейчас я в чести, так как мне удалось оказать им несколько услуг…
Симон посмотрел на окно, потом на дверь. Доктор придвинул к себе телефон и снял трубку.
Симон вздохнул.
— Хорошо, я согласен, — сказал он. — А теперь расскажите мне ваш план.
— Нет, не стоит. Я сам знаю, как поступить, средства в моем распоряжении, об остальном же предпочитаю умолчать. Самое главное для вас — это выезд из Франции, а за это и, стало быть, за вашу безопасность я ручаюсь.
— Но все же…
— Для вашего спокойствия половину названной суммы вы заплатите вперед. Теперь о паспорте… На чье имя вы хотите его получить?
— Мне все равно.
Доктор взял лист бумаги и, изредка поглядывая на Симона, записал его приметы:
— Волосы седые, лицо выбритое, темные очки… Но кто поручится, что вы действительно мне заплатите? Мне нужны банковские ассигнации, и притом настоящие.
— Они будут у вас.
— А они у вас есть?
— Под охраной Грегуара на барке лежат четыре миллиона. Мы с вами отправимся туда, и я вам отсчитаю первый миллион…
— Вы говорите, что деньги были на барке?
— Да.
— Четыре миллиона?
— Да.
— Ну, тогда этот миллион я не принимаю за уплату.
— Но почему же? Вы что, с ума сошли?
— Совсем нет. Но он и так принадлежит мне.
— Что такое? Да объясните же мне, наконец! — разозлился Симон.
— Эти четыре миллиона уже принадлежат мне, и потому дать мне хотя бы один из них вы не можете.
Симон пожал плечами.
— Вы бредите!
— Повторяю: они принадлежат мне! Вашим тайником служили четыре тома старого путеводителя по Парижу. Но только вместо страниц там были банковские билеты на четыре миллиона.
— Вы лжете! Лжете!
— Нет, не лгу. Посмотрите, книга лежит вон там, на полке.
— Вор! — вне себя закричал Симон, грозя доктору кулаком. — Разбойник!
— Вовсе нет! И вы убедитесь сейчас, как несправедливы, — спокойно возразил доктор. — Я уже говорил вам, что госпожа Мозгранем одаривала меня изредка своими милостями и, вот в один из таких моментов она мне сказала: «Мой друг, на память обо мне, после моей смерти — а я чувствую, что проживу недолго — я дарю тебе все, что ты найдешь в моей комнате…».
— Согласитесь, — продолжал невозмутимо доктор, — что я имел все основания считать каюту на барке, где она жила перед смертью, комнатой, принадлежавшей ей.
Симон почти не слушал его. В его изобретательном мозгу зародился новый адский план.
— Мы только тратим драгоценное время, — обратился к нему доктор. — На чем же мы остановились?
— Дайте мне эту бумажку, я хочу посмотреть, — вместо ответа попросил Симон лист бумаги, на которой доктор записал его приметы, но, едва взглянув на него, в испуге вскочил.
— Что такое? Чье имя вы здесь написали? Почему? Почему?
— Вы сказали, что вам это безразлично.
— Да, но почему именно это? Почему?
Под пристальным взглядом доктора Симон сжался и пробормотал:
— Только один человек способен был это угадать!
Жерардек коротко рассмеялся.
— И только он мог угадать место тайника, — продолжал Симон. Доктор хохотал. Выпавший монокль звякнул о чернильницу.
— Арсен Люпен! Арсен Люпен! — в неописуемом ужасе воскликнул Симон.
— Ты угадал, — сквозь смех сказал доктор.
Он вытащил из кармана какую-то баночку и принялся с помощью ее содержимого снимать грим с лица. Потом вытерся полотенцем, и перед Симоном предстал улыбающийся дон Луис.
— Арсен Люпен… Арсен Люпен! — повторял тупо Симон. — Я пропал…
— Совершенно верно, мой старый, но недалекий друг! — воскликнул дон Луис. — Как же ты глуп! Неужели ты вообразил, что так легко будет запереть меня в той газовой ловушке… Я еще тогда мог бы попросту схватить тебя за шиворот, и мы тут же разыграли бы пятый акт нашей драмы. Но в таком случае он был бы чересчур коротким, а я слишком люблю сценические эффекты, чтобы на это согласиться. Гораздо интереснее было подвесить мой электрический фонарь и оставить его раскачиваться, а самому послушать, как трижды отрекался от меня бедняга Патриций, и видеть, как он запирал меня в комнате, вернее, мой фонарь… А когда ты запер дом, как заботливый хозяин, и ушел, я и не подумал торопиться за тобой, так как знал прекрасно, что ты отправишься к Вашеро. Там ты допустил промах, дружище! В швейцарской, на старой газете Вашеро записал номер телефона. Я воспользовался им, позвонил и спросил: «Я только что звонил вам, но забыл спросить адрес». Мне ответили: «Доктор Жерардек, бульвар Монморанси». Я мигом сообразил. Доктор Жерардек? Значит, лечение горла, а потом фальшивый паспорт! И я отправился сюда, не занявшись даже судьбой бедняги Вашеро, которого ты, наверно, где-нибудь придушил, чтобы избавиться от лишнего свидетеля. Здесь я нашел доктора Жерардека, прекрасного человека, и он уступил мне свой кабинет, на время, конечно… У меня было еще два часа времени. Их я употребил на то, чтобы отправиться на барку, завладеть миллионами, устроить еще кое-какие дела и потом явиться сюда.
Дон Луис остановился перед Симоном.
— Ты готов? — спросил он.
Тот вздрогнул.
— К чему?
— Как к чему? Ты забыл? К путешествию! Паспорт в порядке, прямое сообщение Париж — ад. Скорый поезд, отдельное купе-гроб. Разве ты не согласен? Все готово!
Симон попытался встать, но ноги не держали его.
— А Патриций? — прошептал он.
— Что Патриций?
— Я предлагаю его жизнь в обмен на свою.
Дон Луис скрестил на груди руки и в упор посмотрел на Симона.
— Неужели ты всех судишь по себе? — спросил он. — Как бы я мог бросить друга в несчастьи?
Он открыл дверь и крикнул:
— Вы здесь, капитан? Как вы себя чувствуете? Вы не особенно удивлены, что видите меня? Нет, пожалуйста, без благодарностей… Идите сюда, вас желает видеть Симон!
В комнату вошел Бельваль, очень бледный, с забинтованной головой. При виде Симона он сделал гневный жест и побледнел еще больше.
Все трое молчали. Потом дон Луис, потирая руки, сказал вполголоса:
— Какая превосходная сцена! Отец и сын! Преступник и его жертва! Внимание… Что они будут делать? Убьет ли сын отца или отец сына? Потрясающая минута… Какая тишина! Говорит только голос крови… Они бросятся сейчас один к другому, чтобы задушить!
Патриций сделал два шага и вытянул руки, готовясь схватить Симона за горло.
— Патриций! Патриций! — вскричал тот умоляюще.
Руки капитана опустились. Он взглянул на человека, с которым его связывали такие страшные узы, и сказал:
— Скажите мне, где Коралия, и я сохраню вам жизнь.
Симон вздрогнул. При упоминании имени Коралии к нему вернулась его всегдашняя энергия.
— Жизнь Коралии в обмен на мою? Нет, я предпочитаю умереть… Отказаться от золота? Нет, нет! Лучше смерть!
— Убейте его, капитан, раз он сам это предпочитает, — посоветовал дон Луис.
На лице Бельваля отразилась мучительная борьба.
— Нет, нет, я не могу, — наконец тихо сказал он.
— Почему же? — настаивал дон Луис. — Это так легко… Сверните ему шею, как цыпленку.
— Не могу…
— Что вас останавливает? Ведь если бы это был один из «бошей» на поле битвы…
— Да, но этот человек…
— Может быть, вам больше подойдет пистолет? Вот, возьмите мой…
Бельваль, все еще колеблясь, взял пистолет и прицелился в Симона. Тот сидел с закрытыми глазами. Напряжение выдавали выступившие на лбу капельки пота.
Рука Патриция опустилась.
— Нет, не могу, — повторил он.
— Вы все еще думаете, что он ваш отец, капитан? — спросил дон Луис.
— Да, — тихо ответил Бельваль. — Многое заставляет так думать…
— Но не все ли равно, раз это убийца?
— Нет, я не имею права. Пусть он умрет, но не от моей руки…
— Вы имеете право, капитан!
— Это было бы самым страшным преступлением…
Дон Луис подошел к нему, положил руку на плечо и спросил:
— Неужели вы думаете, что я бы советовал вам убить его, если бы это действительно был ваш отец?
Патриций посмотрел на него безумным взглядом.
— Вы что-нибудь знаете? О, умоляю вас…
Дон Луис продолжал:
— Неужели вы думаете, что я мог бы так поступить, если бы этот человек действительно был вашим отцом?
— Стало быть, он не отец мне? — с надеждой воскликнул Бельваль.
— Нет, нет! Разве вы до сих пор не поняли? Стоит только взглянуть на этого негодяя, чтобы понять, что в его голове могли зарождаться планы только самых низких преступлений! В этой подлой драме он единственное действующее лицо! Все думали, что преступников было двое, сначала Эссарец, потом Симон. Но на самом деле все зло творил этот тип. Прежде Я-Бона, Вашеро и Грегуара он убил еще одного человека — вашего отца, Патриций, и это его крики вы слышали тогда по телефону… Теперь вы понимаете?
— Мой отец! — тупо повторил он. — Это он звал меня? Его голос я слышал?
— Да, это был ваш отец.
Симон оставался недвижим. Глаза его горели злобой, как у загнанного зверя.
— Кто ты? — спросил его Бельваль. — Его имя, ради Бога? — обратился он к дону Луису.
— Его имя? Разве вы еще не догадались? Я предполагал это с первого же дня.
Дон Луис выдержал паузу.
— Эссарец-бей!
Патриций вздрогнул, точно от удара. Он уже не размышлял, правда ли это и насколько это могло быть правдой. Для него было ясно, что перед ним Эссарец-бей, убивший его отца. И убивший дважды — лишив Коралии, отняв счастье и смысл жизни, и потом в библиотеке, когда Арман Бельваль говорил по телефону с сыном.
На этот раз его участь была решена. Убийца отца и Коралии должен был умереть.
— Молись! — холодно обратился капитан к Эссарецу.
Его враг, понимая, что минуты его сочтены, вскочил с кресла и крикнул:
— Ну, что же, убей меня! Пусть все будет кончено! Я побежден и признаюсь в этом… И все же это победа, так как Коралия мертва, а золото спасено… Я умру, но тебе не достанется ни того, ни другого… Ни та, которую я любил, ни золото, которое было моей жизнью. Коралии больше не существует, ничто ее не спасет… Если она не моя, то и твоей никогда не будет! Месть моя удалась!
Он то кричал, то понижал голос до шепота.
— Да, да, она погибла! И ты даже трупа ее не найдешь! Ты думаешь она покоится там, в подземелье, вместе с золотом? Под той надгробной плитой? Как бы не так! Нет, Патриций, ты ее никогда не найдешь, и ее задушит золото… Она умерла, умерла… Как приятно бросать тебе эти слова прямо в лицо… Как ты должен страдать! Она мертва, мертва!
— Не кричи так громко, ты ее разбудишь, — сказал дон Луис.
Эссарец, пораженный спокойной уверенностью, с которой тот произнес эту фразу, упал в кресло.
Бельваль поднял на дона Луиса измученные глаза.
— Разбудит? — переспросил он. — Значит, она жива?
— Хотя и говорят, что мертвые пробуждаются, но я никогда этому не верил, — спокойно ответил дон Луис…
— Коралия жива, жива! — повторил капитан, пьянея от радости и забывая обо всем остальном. — Но нет, этого не может быть, вы вероятно, смеетесь надо мной!
— Я вам говорю то же, что недавно говорил этому господину… Разве слышал кто-нибудь, чтобы я хоть раз бросал начатое дело?
Он подошел к двери в глубине комнаты, прикрытой драпировкой.
— Смелее, капитан, — воскликнул он. — Вспомните, что вы — французский офицер! Да, она здесь, наша матушка Коралия. Не бледнейте же так… Она спит под тщательным надзором двух сиделок. Она не ранена, но ужасно слаба, и от перенесенных потрясений у нее лихорадка.
Бельваль сделал два шага вперед, качаясь, точно пьяный. Дон Луис остановил его.
— Не ходите туда, капитан. Я приказал принести ее сюда для того, чтобы переменить обстановку и чтобы ничто не напоминало ей об ужасах пережитого. Больше того, что она вынесла, она вынести не в состоянии. Малейшее волнение теперь будет для нее опасно.
— Да, да, вы правы, — повторил Патриций со вздохом облегчения. — Но вы совершенно уверены? — с опаской спросил он.
— В том, что она жива? — рассмеялся дон Луис. — Она так же жива, как вы и я, капитан, и готова вам дать то счастье, которое вы вполне заслужили… Только немного терпения… Кроме того, вы вероятно, забыли, что существует еще одно препятствие! Она замужем…
Он закрыл дверь и повернул Бельваля в сторону Эссареца.
— Вот это препятствие, — сказал он. — На этот раз, надеюсь, вы будете решительным, капитан? Между вами и матушкой Коралией стоит только он.
Эссарец даже не взглянул на дверь. Его била нервная дрожь.
— Ты, кажется, трусишь? — обратился к нему дон Луис. — Не бойся, ты не будешь казнен без суда. Трибунал состоит из трех лиц: Патриция Бельваля, вашего покорного слуги и Симона. Прения открыты… Слово принадлежит тому, кто пожелает выступить в защиту Эссареца. Никто? Итак, Эссарец-бей приговаривается к смерти. Смягчающих обстоятельств никаких… Повода к кассации нет… Просьба о помиловании не принята. Приговор должен быть приведен в исполнение немедленно. Как видишь, мы времени даром не теряем. Теперь остается только избрать род казни. Пистолет? Великолепно! И чисто, и скоро! Капитан Бельваль, вперед!
Но Бельваль не двигался с места. Он смотрел на человека, причинившего ему столько страданий, с чувством омерзения.
— Я не стану его убивать, — наконец произнес он.
— Вы правы, капитан. Ваше чувство вполне достойно вас… Вы не имеете нравственного права убить мужа женщины, которую любите. Не вам уничтожать это препятствие. И, кроме того, вам претит его убить, и мне также… Он слишком низок! Стало быть, ты должен вывести нас из этого затруднения, старик!
Дон Луис наклонился над Эссарецем. Слышал ли он? Был ли он в сознании? Он потряс его за плечо.
Эссарец простонал:
— Золото… Мешки с золотом…
— Ах, ты думаешь об этом, старый негодяй? Тебя это интересует? Но тогда я могу тебе сказать, что твои мешки у меня в кармане, если вообще найдется карман, который мог бы вместить восемьсот мешков с золотом.
— Тайник…
— Твой тайник? — переспросил дон Луис. — Я его нашел, можешь быть уверен. Коралия у меня, а где была она, там было и золото. Итак, ты должен признать себя побежденным по всем пунктам. Женщина, которую ты желал, свободна и скоро соединится с человеком, который ее обожает. С другой стороны, твои сокровища найдены. Стало быть, все кончено! Ты согласен с этим? У тебя остается единственный выход… — и с этими словами дон Луис протянул ему пистолет.
Эссарец машинально взял оружие и навел на него, но не смог сделать выстрела. Рука дрожала.
Дон Луис вновь вложил в его руку выпавший из нее пистолет.
— Этим последним актом ты искупишь все подлые поступки своей жизни, негодяй! Надежды тебе не остается никакой. Твое прибежище только в смерти. Побольше храбрости, приятель! Да и что тебе еще остается? Ни любимой женщины, ни золота, ничего, ради чего ты жил.
Эссарец, точно соглашаясь с ним, поднял револьвер к виску, но едва сталь коснулась кожи, он вздрогнул и прошептал:
— Прощения!
— Нет, ты не заслуживаешь прощения! — возразил дон Луис. — И подумай сам, к чему тебе жить? Та, которую ты любишь, в объятиях другого, любимого… Разве ты сможешь жить, зная это? Ну, полно, одно только усилие…
Под влиянием железной воли дона Луиса таяла сила Эссареца. Он точно погружался в бездонное, засасывающее болото. Его существо мало-помалу примирялось с сознанием, что смерть неизбежна.
— Как приятно будет перестать бороться, забыться, наконец! — продолжал дон Луис. — Подумай о золоте, которое ты потерял, миллионы золотом, и Коралию! Сперва мать, потом дочь! Жизнь — это беспрерывный обман, и потому жить не стоит… Одно только усилие.
И почти бессознательно Эссарец сделал это усилие. Грянул выстрел, и он упал коленями на ковер.
Дон Луис отпрыгнул в сторону, чтобы его не забрызгала кровь, хлынувшая из раздробленного черепа.
— Кровь подобного существа может принести только несчастье… Но какой негодяй! Право, я думал, что избавить землю от него доброе дело! Как вы думаете, капитан?
Глава 19
Да будет свет!
Около шести часов вечера того же дня Патриций прогуливался по набережной Пасси. Прохожих и машин было мало, только изредка громыхали трамваи.
Дона Луиса Бельваль не видел с утра. Он получил от него только записку, в которой тот просил его распорядиться, чтобы Я-Бона перенесли в особняк Эссареца, и приглашал на встречу у хижины Берту.
Дона Луиса Бельваль не видел с утра. Он получил от него только записку, в которой тот просил его распорядиться, чтобы Я-Бона перенесли в особняк Эссареца, и приглашал на встречу у хижины Берту.