Страница:
Когда лимузин Галлахера растворился в ночи, Харрисон вскочил на своего неоседланного коня.
– Однажды я знал такого, как ты. И мне он совсем не нравился. Но я достаточно похож на него, чтобы раскусить тебя – тебе нужно нечто большее, чем списание налогов.
В доме Харрисона Микаэла прощалась с последними гостями. Она поцеловала Силки и Джона и обняла вздрогнувшего от неожиданности Дуайта. Широкая улыбка осветила ее лицо, когда Джон обнял Харрисона, который, несколько смутившись, выдавил из себя подобие улыбки. Закрыв дверь, Микаэла повернулась к Харрисону. Ее глаза сияли.
– У нас получилось, получилось!
Все еще думая об Аароне Галлахере и его истинных намерениях, Харрисон расстегнул рубашку. Ладонью растер волосатую грудь. Сегодня он достаточно наулыбался людям, которых не знал и не очень-то хотел знать. Сколько мог, он терпел все эти светские разговоры. Он наблюдал за Микаэлой, которая, как ему казалось, находилась слишком близко к этим мужчинам, размышлял, не разочаровал ли он Фейт…
Легкий поцелуй Микаэлы вывел Харрисона из раздумий. Он нахмурился:
– Гм-м…
Микаэла схватила его за руку и, словно маленькая девочка, закружилась вокруг. Потом, остановившись, сняла медвежье ожерелье и набросила Харрисону на шею.
– Отличный вечер. Нам удалось заинтересовать обозревателей, инвесторов и рекламодателей, теперь у нас больше рекламы, больше инвесторов. Такой успех на первом же этапе!
Микаэла вновь и вновь кружилась вокруг Харрисона, ошеломляя мягкими движениями груди под бирюзовой тканью платья.
– У тебя что, совсем ничего нет под платьем? – спросил Харрисон с недоумением.
– Абсолютно ничего. Ткань слишком тонкая, из-за нижнего белья могут появиться складки.
– Микаэла…
Руки Харрисона обняли женщину, которая, кружась, буквально налетела на него. И Галлахер, и студия, и корпорация – все это стало вдруг совершенно неважным. На ликующем лице Микаэлы появилось выражение легкого любопытства, и Харрисон явственно ощутил тепло и пульсацию ее тела. Лишь раз она легко провела рукой по его волосам, и Харрисон весь был окутан дразнящим запахом ее тела. Ее нежный и убаюкивающий взгляд скользнул по лицу, замерев на губах, и мир вокруг вдруг закружился, накаляясь.
Дыхание Микаэлы участилось, и она начала торопливо ласкать его, пальцы Харрисона охватили ее ягодицы, и Микаэла прильнула к нему, так что ее грудь оказалась плотно прижатой к его груди. Со стоном, отбросив в сторону всю свою сдержанность, Харрисон полностью погрузился во вкус и ощущение тела Микаэлы, он запустил пальцы в ее волосы, чтобы распустить их черные волны. Нежно погладив ее лицо, Харрисон прильнул к таким желанным губам.
Ни один мужчина не требовал от Микаэлы, чтобы она добивалась его, чтобы ее желание было столь же сильным. До сих пор никто не обнимал ее так, словно ничто на свете не может разорвать эти объятия. И хотя эти неуступчивые губы делали не то, чего хотела она, их ласки раскаляли, унося еще не разгаданную частичку ее самой.
Микаэла глубоко вздохнула, откинув голову назад, и еще сильнее, со всей страстью и нежностью прижалась к Харрисону своим упругим телом. Ее губы жадно искали его рот, по телу разливалось мучительное тепло, заставлявшее бедра плотнее сдвигаться. Микаэле не хватало дыхания, рассудок отключился, и она отдалась наслаждению, а Харрисон неторопливо касался ее лица, губ, стремясь передать ей все свои чувства.
– Ты хочешь этого? – хрипло спросил он и закрыл ее рот своими губами. Его язык стал искать вход. Харрисон запрокинул голову Микаэлы и прижал ее тело к своему с такой силой, словно ничто не могло разорвать этих объятий. Микаэла затряслась, желая большего, желая ощущать его полностью и чувствовать его жесткость внутри себя, в ее крови гремел гром, под веками пробегали вспышки молний. Харрисон потребовал – и она уступила; она попросила – и он ответил, задышав прерывисто, ощущая ее каждой клеточкой своего тела, каждым дюймом своей разгоряченной кожи. Тело Микаэлы, падавшее в бездну, требовало большего, оно раскалялось, испытывая страсть, и, наконец, внутри ее словно загудели туго натянутые струны.
– Харрисон…
Он провел большим пальцем по ее щеке, и поцелуй стал более мягким, более соблазняющим, раскрытые губы Харрисона двигались по подбородку Микаэлы, по ее носу, ресницам…
– Ты хочешь меня, дорогая? – спросил Харрисон, когда его губы коснулись ее губ, чувственных и слегка припухших. – Это будет так легко, правда? Переспать со старым добрым Харрисоном, когда ты на гребне успеха. Слегка покувыркаться, чтобы снять напряжение.
На самом краю пропасти Микаэла замерла, остановившись на тоненькой кромке сжигающего желания – отчаянной потребности ощутить свое тело слившимся с его мускулистой плотью. Сейчас Харрисон крепко держал ее лицо, следя за ее медленно раскрывающимися глазами. В чувственном жару и смятении Микаэла сконцентрировалась на этих холодных серо-стальных глазах, этом жестком, резко очерченном лице.
– О чем ты говоришь?
– Я говорю о том, – Харрисон нежно коснулся ее губ, – что не хочу, чтобы меня использовали для случайного секса, не хочу удовлетворять потребность, которая у тебя может возникнуть, а может и не возникнуть в какой-то момент.
Микаэла смотрела непонимающим взглядом.
– Мне нужно большее, Микаэла, – пояснил Харрисон.
Микаэла попыталась вырваться, но он удержал ее, крепко прижав к себе. Желая ударить Харрисона, Микаэла рванулась, но его рука крепко держала ее волосы; разъяренная Микаэла не могла даже укусить Кейна. Он был единственным мужчиной, который мог одновременно и соблазнять и бесить ее.
– Я старомоден, любимая. И мы будем играть в эту игру по моим правилам.
Микаэла и сама избегала легкого флирта; Дольф был ее первой и единственной любовью, но Харрисону совсем ни к чему знать об этом. И он не должен знать о том, что благодаря ему потускнели и стали казаться неважными отношения с человеком, за которого Микаэла собиралась выйти замуж. Целовать Харрисона для нее было все равно что идти навстречу мощному торнадо. Она и представить не могла, чем все это закончится. Харрисон хочет слишком многого и, пожалуй, слишком тщательно все продумывает.
– Я предпочитаю сама выбирать своих любовников.
– Именно это ты только что и сделала.
В пустой комнате, где в беспорядке стояли бокалы, большие плоские блюда с закусками и валялись смятые салфетки, жесткие слова прозвучали как приговор.
Микаэла сделала резкий вдох, почувствовав тот едва уловимый запах, который исходил только от Харрисона. Она взглянула на ожерелье из медвежьих когтей, висевшее у него на груди. Сейчас оно удивительно подходило к его облику: дикому, суровому, истинно мужскому и первобытно сильному, этот мужчина мог бороться за нее и мог удержать ее. Она была не готова к его нежному поцелую, к тому, как его руки сомкнулись на ее спине. Харрисон крепко, словно на всю жизнь, прижал ее к своему телу.
– Имей в виду, – прошептала Микаэла, в то время как его руки гладили ее спину, скользили по бедрам и слегка прихватывали ягодицы, – со мной не так-то легко.
Харрисон усмехнулся, глядя на нее сверху вниз, в то время как она не очень уверенно пыталась высвободиться.
– Скажи мне что-нибудь новенькое, дорогая.
Микаэла не достанется ему так легко. Тряхнув головой, она высвободилась из рук Харрисона.
– Нет уж, дай мне сказать, – проговорила она.
Харрисон отошел к письменному столу и как ни в чем не бывало начал просматривать бумаги, медвежье ожерелье на его голой груди выглядело вызывающе свирепым. Микаэла бросилась к Харрисону и сорвала с него трофей Захарии. В этот момент она меньше всего хотела, чтобы у Кейна оставалась какая-то частичка ее жизни.
– Будь благоразумна, – сказал Харрисон невозмутимо. И взглянул на Микаэлу с таким спокойным видом, будто не он целовал ее несколько мгновений назад, будто никогда не сжимал ее в крепких объятиях и не прижимал к себе, желая слиться в одно целое. – Ты измучена, и я тоже. Сейчас не лучшее время для споров. Увидимся утром. Мы сравним записи о потенциальных спонсорах, и, кстати, я собираюсь вернуть Аарону Галлахеру его взнос.
– Что?! Я часами висела на телефоне, добираясь до его чековой книжки. Я добилась этого взноса!
– Люди, подобные ему, всегда хотят что-нибудь получить за свои деньги. Тебя, например, или монету, которую ты носишь как медальон.
Пальцы Микаэлы дрожали, когда она взяла бокал и налила вина. Она вспомнила, как Аарон заинтересовался ее медальоном и расспрашивал об истории монеты. Ему бы хотелось иметь что-то на память об этом вечере, сказал он, пытаясь исподволь определить стоимость медальона. Естественно, Микаэла отказала, Галлахер рассмеялся и сказал, что все понимает.
– Его просто интересуют история и предания нашей семьи.
Харрисон поднял брови.
– Он хочет затащить тебя в постель, Микаэла, кроме того, ему нужно что-то еще.
– Не думаю. Он сказал, что ищет подходящий способ списания налогов. И я ему верю.
Харрисон снова потер свою обнаженную грудь, и чувственный порыв заставил тело Микаэлы напрячься.
– Поцелуемся на прощание? – спросил он тихо. – Или ты боишься?
Харрисон хотел бы, чтобы его сердце не колотилось так сильно, хотел бы, чтобы бурлящая кровь успокоилась, хотел бы, чтобы вернулись обычная логика и хладнокровие – чувства, которым он отдавал предпочтение. Одно прикосновение к Микаэле вывело бы его из равновесия, и все барьеры были бы сметены. Но от нее ему нужно было больше, чем просто одна безумная ночь. Ему нужна была та женщина, которая скрывалась в ней, – храбрая, заботливая, нежная, искренняя, способная на сильное чувство и страстно преданная своей семье. Он знал Микаэлу многие годы, но впервые видел ее неуверенной, растерявшейся от непонимания самой себя и оттого, что она не знала, насколько нужна ему. Дразнящее, нежное тепло ее тела вызывало внизу живота мучительную боль. Харрисону стоило огромных усилий оттащить себя от края, притвориться поглощенным сложенными на столе бумагами; его рука, державшая один из документов, заметно подрагивала от клокочущего внутри возбуждения. Харрисон растер руками лицо. Он слишком устал, чтобы мыслить ясно. В последние дни он мало спал, много работал в банке и на станции, продолжая руководить корпорацией, – на это ушли все силы и вся энергия. Ко всему этому добавилось напряжение сегодняшнего вечера. Как только Микаэла и вся семья Лэнгтри узнают – если только это произойдет, – что его отец… А пока он должен один на один оставаться со своей совестью и памятью о том, что его мать и отец стали причиной горя в семье Лэнгтри.
– Спокойной ночи, Харрисон. Развлеки себя уборкой, – холодно сказала Микаэла, выходя из комнаты, в ее низком, слегка охрипшем голосе звучало еле сдерживаемое негодование.
Но он уже стремительно двинулся в кухню, к двери черного входа. Микаэла посмотрела на ожерелье, поборов желание последовать за Харрисоном. Со двора раздались сильные удары топора, – Кейн сражался со своими демонами. Микаэла отбросила ожерелье в сторону и пошла за Харрисоном в ночь.
– Ты не он. Ты не крал, не обманывал, не пускал по ветру чужие деньги. Ты не в ответе за то, что совершил твой отец.
Его тело блестело от пота, сильные мускулы перекатывались под блестящей в лунном свете кожей, топор поднимался и опускался все чаще. Щепки разлетались в стороны, подобно тому как разлетались чувства Харрисона, когда ему было пятнадцать, и когда ему было восемнадцать, и когда он обнаружил тело отца, совершившего самоубийство. Микаэла хочет защитить его, как хотела тогда. Она хотела вернуть его из прошлого, отвлечь его, дать ему…
Она быстро направилась к залитым светом маргариткам и, собрав букет, протянула цветы ему, держась на приличном расстоянии от летящих в стороны щепок.
– Харрисон…
Он внезапно швырнул топор в стену старого сарая, острое лезвие глубоко вонзилось в доски.
– Я мог стать таким же, как он. Даже хуже.
– Нет, ты никогда не мог бы стать похожим на него. Ему нравилось использовать людей, причинять им боль, ломать их.
Харрисон тяжело задышал, делая глубокие вдохи, его покрытая капельками пота грудь поднималась и опускалась, кулаки судорожно сжались. Его вид уязвимого, полного сомнений человека, испытывающего непонятные ей мучения, причинил ей боль.
– Я мог потерпеть неудачу. Эта маленькая телестудия вышла на рынок, эта маленькая…
Букет маргариток полетел ему в лицо. Какое-то мгновение он, казалось, не замечал их; желая отвлечь его, Микаэла взяла один цветок и заправила ему за ухо, через секунду за другим ухом появился второй.
– Эй, у тебя есть я, и на меня ты можешь положиться.
– Маргаритки… букет, – пробормотал Харрисон, подняв руку и нащупывая цветок за ухом.
– Девушки когда-нибудь дарили тебе цветы?
Теперь стало ясно, что ей удалось отвлечь его и полностью овладеть его вниманием, взгляд Харрисона сосредоточился на Микаэле.
– Нет. Никогда.
Она попыталась преодолеть горячее напряжение, знакомую дрожь, пробегающую по телу, которое чувствовало его близость каждой своей клеточкой.
– Уверена, что ты дарил много цветов.
Харрисон покачал головой, затем аккуратно выбрал одну маргаритку и аккуратно вложил в ложбинку на груди Микаэлы, а затем наклонился и поцеловал то место, где нашел приют цветок.
– Нет.
Микаэла совсем не могла дышать, сердце безумно колотилось, в коленях ощущалась слабость.
– У тебя было…
– Нет. – Харрисон выпрямился и внимательно посмотрел на Микаэлу. – Не было времени и денег. В колледже я жил вместе с одной девушкой. Для нас обоих это скорее был вопрос удобства, чем любовной связи. Мне она нравилась. Хорошо готовила. Она влюбилась… не в меня. Конец истории.
Микаэла подумала о связях, которые у него были, но подробностей знать не хотелось. Представлять, что Харрисон занимается любовью с другой женщиной, было неприятно.
– Ты мог бы не рассказывать мне об этом.
Харрисон взял цветы и, оторвав стебли, украсил ими волосы Микаэлы, затем поправил ее прическу и провел рукой по горячей щеке.
– Я хотел, чтобы ты знала. Я не так легко отдаю себя. Как, впрочем, и ты. Я чувствую, как ты горишь, Микаэла, я чувствую, как ты таешь. Ты очень чувственная, очень женственная.
Интимная нежность была так несвойственна тому Харрисону, которого знала Микаэла.
– Скажи мне, почему ты как-то по-особенному смотришь на мою мать? Что произошло между вами?
– Ты не упускаешь возможности надавить, да, Микаэла?
Палец Харрисона скользнул под лямку платья на плече, медленно отводя в сторону тонкую полоску ткани. Харрисон прикоснулся губами к плечу, а затем провел по нему языком. Легкая дрожь стала ответом на ласку.
– Мне нравится чувствовать тебя. Ощущать так близко всю нежность и теплоту.
– Нет…
Харрисон потянул в сторону вторую бретельку. Плотно облегающее платье медленно стало соскальзывать вниз. Пристально глядя на Микаэлу – одно ее слово, и он остановится, – Харрисон положил ладонь на ее грудь, ощущая под тонкой тканью набухшие соски.
– Что ты сейчас чувствуешь, Микаэла? Почему твое сердечко бьется, как попавший в ловушку кролик? Боишься того, что может произойти между нами?
– Харрисон… – Микаэла беспомощно перехватила его запястья.
Его пальцы блуждали по ее груди, едва укрытой тонкой тканью. Затем Харрисон медленно потянул платье вниз.
Микаэла почти задохнулась, когда оно спустилось до талии, оставив ее полуобнаженной под этим горящим серебряным взглядом, который скользил по ее телу, опускаясь все ниже. Тело отозвалось чувственным ознобом, сейчас Микаэла не была уверена ни в Харрисоне, ни в себе, желая ощущать его рядом с собой, внутри себя…
Харрисон погладил ее по щеке.
– Ты слишком напряжена, Микаэла. Пожалуйста, расслабься.
– Замолчи и поцелуй меня, – наконец прошептала она, уступая желанию, кипевшему внутри, и обвила руками плечи Харрисона. Прикосновение к его покрытой волосами груди обожгло ее, Микаэла торопливо нашла рот Харрисона и, запустив руки в его волосы, с силой притянула голову к себе, без остатка отдаваясь поцелую.
Дрожащие руки Харрисона ласкали каждый изгиб ее тела, прошлись по талии, смяли ткань, прикрывающую бедра. Когда желание большего стало нестерпимым, Микаэла беспокойно задвигалась. Харрисон нежно охватил одной рукой ее грудь, а другой прижал ее бедра к своим.
Его тело затряслось, и Микаэла ощутила на своей щеке частое и глубокое дыхание. Харрисон слегка наклонился и еще плотнее прижался к Микаэле, обе его руки скользнули вниз, и Харрисон, легко приподняв Микаэлу, прижал ее к своим бедрам.
Забыв обо всем, она крепко обняла его, чувствуя себя в сильных руках в полной безопасности.
Сам же Харрисон совсем не был в безопасности. Вцепившись в его волосы, Микаэла запрокинула голову и взглянула в его затуманенные страстью глаза. Наверное, так он выглядел, когда занимался любовью: резкие черты лица были напряжены; веки прикрыты, зубы крепко сжаты, а приоткрытые губы распухли от поцелуев.
– Я не знаю, как со всем этим справиться, но…
Его голова склонилась, и он положил лицо на грудь Микаэлы, отведя медальон Лэнгтри, чтобы ничто не мешало ощущать ее плоть. Нежный, сексуальный тембр его голоса выражал удовольствие и открытие. Микаэла вся дрожала, дойдя до высшей точки опасного и нестерпимого желания.
– Я чувствую, как ты горишь… вся.
– Я думаю, что будет лучше, если ты отпустишь меня.
– Когда я буду готов. Так приятно чувствовать тебя, очень приятно, – пробормотал Харрисон, и легкая улыбка скользнула по его губам.
Микаэла не ожидала увидеть эту неотразимую, шаловливую усмешку и была захвачена ее магией.
– Ты не можешь стоять и держать меня всю ночь. Нет, не смотри.
Харрисон закрыл глаза, в то время как его руки продолжали ласкать ягодицы Микаэлы.
– Ну хорошо. Я буду чувствовать. Его пальцы продвигались все дальше.
– Отпусти меня, – с трудом прошептала Микаэла, вся дрожа.
Харрисон заговорил с той протяжной чувствительностью, с ленивой непринужденностью человека, который хочет заниматься любовью неторопливо и тщательно:
– Поговорим об этом. Каковы твои условия? Что ты можешь предложить?
– Харрисон!
Его низкий стон, больше напоминавший рычание, был нетерпеливым и разочарованным, и, когда он опустил ее на землю, глаза продолжали оставаться закрытыми. Микаэла попыталась подхватить свое платье, но вместо этого быстро схватила его рубашку и, надев, застегнула. Харрисон открыл глаза как раз в тот момент, когда ее платье плавно соскользнуло на землю. Горячий, дурманящий порыв желания снова захватил Микаэлу, когда стоявший перед ней мужчина, прерывисто задышав, уставился на комочек бирюзовой ткани, упавшей к ее ногам. Медленно поднимая глаза, Харрисон взглядом ласкал ее обнаженные ноги, остановился на груди, затем неспешно снова попробовал вкус ее губ, и по коже Микаэлы пробежал электрический ток, медленным влажным жаром забившийся внизу живота. Микаэла еле держалась на ослабевших ногах.
– Я не причиню тебе боли, – наконец произнес Харрисон, грубая острота неудовлетворенного желания заполнила мягкую ночь.
– Я знаю. Ты этого не сделаешь. Кое в чем я на тебя полагаюсь.
Микаэла всегда полагалась на его мягкость и доброту, она верила, что ему удастся удержать эту мрачную тайну внутри себя и не позволить ей причинить боль другим.
– А собственно, в чем ты на меня не можешь положиться? – спросил он, как кнутом ударив этими словами по ночному воздуху, врезаясь в запах полевых цветов и древесины.
– Я не доверяю тому, что происходит между нами сейчас. Интимная близость дается мне нелегко. Да и тебе тоже. Я не перенесу новых осложнений. А у тебя определенно есть сложности. Ты колешь дрова, когда не в настроении, когда что-то, что мучает тебя, ослабляет чувство самоконтроля. Мозоли на твоих руках говорят, что бумага и ручка – далеко не единственное, с чем тебе приходится иметь дело.
– Раньше я не обращал особого внимания на то, чего хочет женщина или что она чувствует. И очень важно, что я понимаю, что доставляет тебе удовольствие и что… черт возьми, Микаэла. Ты необычная женщина. Я всегда плохо понимал женщин. Ты хрупкая и ласковая и в то же время непокорная и сильная. Ты как алмаз с разными гранями, готовыми в любой момент заискриться на солнце… Я хочу подчиняться тебе, подчинять тебя, растворяться в тебе. Неужели это так трудно понять?
Харрисон раскрыл свои ладони, словно изучая, достаточно ли они широки и сильны.
– Я не сделаю тебе больно, – повторил он. – Постараюсь не сделать. Я бы убил себя, если бы это случилось, – сказал он более решительно, словно пытаясь разобраться в себе и победить те чувства, которые бушевали в его душе.
Легкий озноб прокатился по телу Микаэлы при воспоминании о том, как нежно эти ладони ласкали ее кожу, как они касались ее груди и какие чувства она при этом испытывала. Ее никогда так не обнимали и не ласкали… Нервы Микаэлы плясали, ее ощущения кипели от желания вновь оказаться в его объятиях. Она знала, что, как только барьер рухнет, ему захочется большего, гораздо большего. Харрисон очень тщательно хранил то, чего он добивался.
Микаэла поддела платье босой ногой.
– Оно стоит безумно дорого. Я никогда не надевала его раньше. Я берегла его для… не важно для чего. Ты можешь оплатить сухую чистку и ремонт. И не вздумай сделать это здесь, в Шайло. Мне еще не хватало, чтобы все чистильщики знали… не важно. Теперь можешь открыть глаза.
Микаэла торопливо пошла в дом. На ступеньках черного входа она повернулась к Харрисону:
– Тебе не в чем винить себя. Ты не такой, как он. Ты не позволишь развалить «Кейн корпорейшн» и не подведешь своих инвесторов.
Его ответ в холоде летней ночи прозвучал довольно мрачно:
– Ты даже не представляешь, что может сделать Кейн.
– Я знаю, что можешь сделать ты.
Микаэле хотелось обнять Харрисона – он выглядел таким одиноким в лунном свете. На секунду она испугалась, поняв, что Харрисон уже похитил частичку ее души. В действительности она никогда не открывала того уголка своего сердца, где скрывалась нежность и мягкость, ведь по-настоящему она никогда никому не доверяла.
То, что после всех этих лет спарринга, проверок друг друга, на ее доверие он не ответил доверием, причинило ей боль. В основе этого доверия лежала доверительность, возникшая той ночью, когда Харрисон появился у них в доме, а из разбитого носа у него текла кровь, и вот теперь он не хотел поделиться своей зловещей тайной. Убегая от себя, убегая от него, Микаэла поспешила в дом, схватив ожерелье, и на мгновение, словно вспышка молнии, перед глазами возник дикий первобытный образ Харрисона с медвежьими когтями на шее. Она и не подозревала, что в нем таится эта невидимая сила охотника, примитивного первобытного самца, ищущего ее.
Микаэла выбежала из передней двери и вскочила в свою машину. Ее рука дрожала так сильно, что Микаэла с трудом вставила ключ в замок зажигания. И только когда она добралась домой и Джейкоб в удивлении поднял брови, она сообразила, что на ней лишь рубашка Харрисона и медальон Лэнгтри.
Калли рывком распахнул дверь, приветствуя поразительную простоту своего маленького дома. Сорок акров на границе с земельной собственностью Лэнгтри – это совсем немного, но этот крошечный участок земли принадлежит ему. Прежде у Калли никогда не было своего дома, даже когда он был ребенком. Сбросив пиджак и расстегнув рубашку, Калли освободился от непривычных оков и даже не успел заметить, как его дрожащая рука сняла с полки бутылку виски.
Он был незаконнорожденным ребенком, даже не знавшим имени отца и взявшим фамилию матери – Блэквулф, и до приезда в Шайло в его жизни не было ничего, кроме неприятностей.
Он вспомнил взгляд Галлахера – сощуренный задумчивый взгляд охотника, выискивающего свою жертву. Этот взгляд оценивал противника и предстоящую борьбу, определяя то, что ему нужно было знать, – слабые и сильные стороны тех, кто защищал то, что он хотел получить.
У Галлахера был взгляд быка, увидевшего красный плащ матадора, взгляд задиры, который хочет испытать себя, и он бросил вызов Калли, когда понял, что тот раскусил его.
Не то чтобы Калли волновался о своем укрытии, он переживал из-за Лэнгтри, потому что такой человек, как Галлахер, ни за что не оставит в покое хороших людей.
Калли смотрел на янтарную жидкость: виски манило его, но, так и не открыв бутылку, Блэквулф решительно поставил ее на полку. Джейкоб Лэнгтри несколько раз оказывался свидетелем его тяжелых ночей, и Калли не хотел, снова напившись до чертиков, подвести этого доброго человека и его семью.
Калли окинул взглядом небольшой дом, который помогал ему строить Рурк. В тщательно убранном жилище было только самое необходимое, но оно принадлежало ему. Хижина Рурка, стоявшая через дорогу, была первым домом Захарии. Рурк носил свое обручальное кольцо на цепочке вместе с монетой Лэнгтри, а стены его дома все еще помнили его жену.
Калли медленно вздохнул, задумавшись о том, каково это – держать женщину в объятиях, любить ее со всей открытостью и знать, что она отвечает на твою любовь. Если он не ошибается, Харрисон скоро испытает это чувство, поскольку Микаэла Лэнгтри – это пышущий жаром уголь, и нужен лишь легкий ветерок, чтобы разгорелось пламя.
Он потянулся, разминая затекшие мышцы, – к светской болтовне и длинным разговорам на общие темы он не привык. Когда-то Калли мечтал о Микаэле, хотя понимал, что эта девушка не для него.
– Однажды я знал такого, как ты. И мне он совсем не нравился. Но я достаточно похож на него, чтобы раскусить тебя – тебе нужно нечто большее, чем списание налогов.
В доме Харрисона Микаэла прощалась с последними гостями. Она поцеловала Силки и Джона и обняла вздрогнувшего от неожиданности Дуайта. Широкая улыбка осветила ее лицо, когда Джон обнял Харрисона, который, несколько смутившись, выдавил из себя подобие улыбки. Закрыв дверь, Микаэла повернулась к Харрисону. Ее глаза сияли.
– У нас получилось, получилось!
Все еще думая об Аароне Галлахере и его истинных намерениях, Харрисон расстегнул рубашку. Ладонью растер волосатую грудь. Сегодня он достаточно наулыбался людям, которых не знал и не очень-то хотел знать. Сколько мог, он терпел все эти светские разговоры. Он наблюдал за Микаэлой, которая, как ему казалось, находилась слишком близко к этим мужчинам, размышлял, не разочаровал ли он Фейт…
Легкий поцелуй Микаэлы вывел Харрисона из раздумий. Он нахмурился:
– Гм-м…
Микаэла схватила его за руку и, словно маленькая девочка, закружилась вокруг. Потом, остановившись, сняла медвежье ожерелье и набросила Харрисону на шею.
– Отличный вечер. Нам удалось заинтересовать обозревателей, инвесторов и рекламодателей, теперь у нас больше рекламы, больше инвесторов. Такой успех на первом же этапе!
Микаэла вновь и вновь кружилась вокруг Харрисона, ошеломляя мягкими движениями груди под бирюзовой тканью платья.
– У тебя что, совсем ничего нет под платьем? – спросил Харрисон с недоумением.
– Абсолютно ничего. Ткань слишком тонкая, из-за нижнего белья могут появиться складки.
– Микаэла…
Руки Харрисона обняли женщину, которая, кружась, буквально налетела на него. И Галлахер, и студия, и корпорация – все это стало вдруг совершенно неважным. На ликующем лице Микаэлы появилось выражение легкого любопытства, и Харрисон явственно ощутил тепло и пульсацию ее тела. Лишь раз она легко провела рукой по его волосам, и Харрисон весь был окутан дразнящим запахом ее тела. Ее нежный и убаюкивающий взгляд скользнул по лицу, замерев на губах, и мир вокруг вдруг закружился, накаляясь.
Дыхание Микаэлы участилось, и она начала торопливо ласкать его, пальцы Харрисона охватили ее ягодицы, и Микаэла прильнула к нему, так что ее грудь оказалась плотно прижатой к его груди. Со стоном, отбросив в сторону всю свою сдержанность, Харрисон полностью погрузился во вкус и ощущение тела Микаэлы, он запустил пальцы в ее волосы, чтобы распустить их черные волны. Нежно погладив ее лицо, Харрисон прильнул к таким желанным губам.
Ни один мужчина не требовал от Микаэлы, чтобы она добивалась его, чтобы ее желание было столь же сильным. До сих пор никто не обнимал ее так, словно ничто на свете не может разорвать эти объятия. И хотя эти неуступчивые губы делали не то, чего хотела она, их ласки раскаляли, унося еще не разгаданную частичку ее самой.
Микаэла глубоко вздохнула, откинув голову назад, и еще сильнее, со всей страстью и нежностью прижалась к Харрисону своим упругим телом. Ее губы жадно искали его рот, по телу разливалось мучительное тепло, заставлявшее бедра плотнее сдвигаться. Микаэле не хватало дыхания, рассудок отключился, и она отдалась наслаждению, а Харрисон неторопливо касался ее лица, губ, стремясь передать ей все свои чувства.
– Ты хочешь этого? – хрипло спросил он и закрыл ее рот своими губами. Его язык стал искать вход. Харрисон запрокинул голову Микаэлы и прижал ее тело к своему с такой силой, словно ничто не могло разорвать этих объятий. Микаэла затряслась, желая большего, желая ощущать его полностью и чувствовать его жесткость внутри себя, в ее крови гремел гром, под веками пробегали вспышки молний. Харрисон потребовал – и она уступила; она попросила – и он ответил, задышав прерывисто, ощущая ее каждой клеточкой своего тела, каждым дюймом своей разгоряченной кожи. Тело Микаэлы, падавшее в бездну, требовало большего, оно раскалялось, испытывая страсть, и, наконец, внутри ее словно загудели туго натянутые струны.
– Харрисон…
Он провел большим пальцем по ее щеке, и поцелуй стал более мягким, более соблазняющим, раскрытые губы Харрисона двигались по подбородку Микаэлы, по ее носу, ресницам…
– Ты хочешь меня, дорогая? – спросил Харрисон, когда его губы коснулись ее губ, чувственных и слегка припухших. – Это будет так легко, правда? Переспать со старым добрым Харрисоном, когда ты на гребне успеха. Слегка покувыркаться, чтобы снять напряжение.
На самом краю пропасти Микаэла замерла, остановившись на тоненькой кромке сжигающего желания – отчаянной потребности ощутить свое тело слившимся с его мускулистой плотью. Сейчас Харрисон крепко держал ее лицо, следя за ее медленно раскрывающимися глазами. В чувственном жару и смятении Микаэла сконцентрировалась на этих холодных серо-стальных глазах, этом жестком, резко очерченном лице.
– О чем ты говоришь?
– Я говорю о том, – Харрисон нежно коснулся ее губ, – что не хочу, чтобы меня использовали для случайного секса, не хочу удовлетворять потребность, которая у тебя может возникнуть, а может и не возникнуть в какой-то момент.
Микаэла смотрела непонимающим взглядом.
– Мне нужно большее, Микаэла, – пояснил Харрисон.
Микаэла попыталась вырваться, но он удержал ее, крепко прижав к себе. Желая ударить Харрисона, Микаэла рванулась, но его рука крепко держала ее волосы; разъяренная Микаэла не могла даже укусить Кейна. Он был единственным мужчиной, который мог одновременно и соблазнять и бесить ее.
– Я старомоден, любимая. И мы будем играть в эту игру по моим правилам.
Микаэла и сама избегала легкого флирта; Дольф был ее первой и единственной любовью, но Харрисону совсем ни к чему знать об этом. И он не должен знать о том, что благодаря ему потускнели и стали казаться неважными отношения с человеком, за которого Микаэла собиралась выйти замуж. Целовать Харрисона для нее было все равно что идти навстречу мощному торнадо. Она и представить не могла, чем все это закончится. Харрисон хочет слишком многого и, пожалуй, слишком тщательно все продумывает.
– Я предпочитаю сама выбирать своих любовников.
– Именно это ты только что и сделала.
В пустой комнате, где в беспорядке стояли бокалы, большие плоские блюда с закусками и валялись смятые салфетки, жесткие слова прозвучали как приговор.
Микаэла сделала резкий вдох, почувствовав тот едва уловимый запах, который исходил только от Харрисона. Она взглянула на ожерелье из медвежьих когтей, висевшее у него на груди. Сейчас оно удивительно подходило к его облику: дикому, суровому, истинно мужскому и первобытно сильному, этот мужчина мог бороться за нее и мог удержать ее. Она была не готова к его нежному поцелую, к тому, как его руки сомкнулись на ее спине. Харрисон крепко, словно на всю жизнь, прижал ее к своему телу.
– Имей в виду, – прошептала Микаэла, в то время как его руки гладили ее спину, скользили по бедрам и слегка прихватывали ягодицы, – со мной не так-то легко.
Харрисон усмехнулся, глядя на нее сверху вниз, в то время как она не очень уверенно пыталась высвободиться.
– Скажи мне что-нибудь новенькое, дорогая.
Микаэла не достанется ему так легко. Тряхнув головой, она высвободилась из рук Харрисона.
– Нет уж, дай мне сказать, – проговорила она.
Харрисон отошел к письменному столу и как ни в чем не бывало начал просматривать бумаги, медвежье ожерелье на его голой груди выглядело вызывающе свирепым. Микаэла бросилась к Харрисону и сорвала с него трофей Захарии. В этот момент она меньше всего хотела, чтобы у Кейна оставалась какая-то частичка ее жизни.
– Будь благоразумна, – сказал Харрисон невозмутимо. И взглянул на Микаэлу с таким спокойным видом, будто не он целовал ее несколько мгновений назад, будто никогда не сжимал ее в крепких объятиях и не прижимал к себе, желая слиться в одно целое. – Ты измучена, и я тоже. Сейчас не лучшее время для споров. Увидимся утром. Мы сравним записи о потенциальных спонсорах, и, кстати, я собираюсь вернуть Аарону Галлахеру его взнос.
– Что?! Я часами висела на телефоне, добираясь до его чековой книжки. Я добилась этого взноса!
– Люди, подобные ему, всегда хотят что-нибудь получить за свои деньги. Тебя, например, или монету, которую ты носишь как медальон.
Пальцы Микаэлы дрожали, когда она взяла бокал и налила вина. Она вспомнила, как Аарон заинтересовался ее медальоном и расспрашивал об истории монеты. Ему бы хотелось иметь что-то на память об этом вечере, сказал он, пытаясь исподволь определить стоимость медальона. Естественно, Микаэла отказала, Галлахер рассмеялся и сказал, что все понимает.
– Его просто интересуют история и предания нашей семьи.
Харрисон поднял брови.
– Он хочет затащить тебя в постель, Микаэла, кроме того, ему нужно что-то еще.
– Не думаю. Он сказал, что ищет подходящий способ списания налогов. И я ему верю.
Харрисон снова потер свою обнаженную грудь, и чувственный порыв заставил тело Микаэлы напрячься.
– Поцелуемся на прощание? – спросил он тихо. – Или ты боишься?
Харрисон хотел бы, чтобы его сердце не колотилось так сильно, хотел бы, чтобы бурлящая кровь успокоилась, хотел бы, чтобы вернулись обычная логика и хладнокровие – чувства, которым он отдавал предпочтение. Одно прикосновение к Микаэле вывело бы его из равновесия, и все барьеры были бы сметены. Но от нее ему нужно было больше, чем просто одна безумная ночь. Ему нужна была та женщина, которая скрывалась в ней, – храбрая, заботливая, нежная, искренняя, способная на сильное чувство и страстно преданная своей семье. Он знал Микаэлу многие годы, но впервые видел ее неуверенной, растерявшейся от непонимания самой себя и оттого, что она не знала, насколько нужна ему. Дразнящее, нежное тепло ее тела вызывало внизу живота мучительную боль. Харрисону стоило огромных усилий оттащить себя от края, притвориться поглощенным сложенными на столе бумагами; его рука, державшая один из документов, заметно подрагивала от клокочущего внутри возбуждения. Харрисон растер руками лицо. Он слишком устал, чтобы мыслить ясно. В последние дни он мало спал, много работал в банке и на станции, продолжая руководить корпорацией, – на это ушли все силы и вся энергия. Ко всему этому добавилось напряжение сегодняшнего вечера. Как только Микаэла и вся семья Лэнгтри узнают – если только это произойдет, – что его отец… А пока он должен один на один оставаться со своей совестью и памятью о том, что его мать и отец стали причиной горя в семье Лэнгтри.
– Спокойной ночи, Харрисон. Развлеки себя уборкой, – холодно сказала Микаэла, выходя из комнаты, в ее низком, слегка охрипшем голосе звучало еле сдерживаемое негодование.
Но он уже стремительно двинулся в кухню, к двери черного входа. Микаэла посмотрела на ожерелье, поборов желание последовать за Харрисоном. Со двора раздались сильные удары топора, – Кейн сражался со своими демонами. Микаэла отбросила ожерелье в сторону и пошла за Харрисоном в ночь.
– Ты не он. Ты не крал, не обманывал, не пускал по ветру чужие деньги. Ты не в ответе за то, что совершил твой отец.
Его тело блестело от пота, сильные мускулы перекатывались под блестящей в лунном свете кожей, топор поднимался и опускался все чаще. Щепки разлетались в стороны, подобно тому как разлетались чувства Харрисона, когда ему было пятнадцать, и когда ему было восемнадцать, и когда он обнаружил тело отца, совершившего самоубийство. Микаэла хочет защитить его, как хотела тогда. Она хотела вернуть его из прошлого, отвлечь его, дать ему…
Она быстро направилась к залитым светом маргариткам и, собрав букет, протянула цветы ему, держась на приличном расстоянии от летящих в стороны щепок.
– Харрисон…
Он внезапно швырнул топор в стену старого сарая, острое лезвие глубоко вонзилось в доски.
– Я мог стать таким же, как он. Даже хуже.
– Нет, ты никогда не мог бы стать похожим на него. Ему нравилось использовать людей, причинять им боль, ломать их.
Харрисон тяжело задышал, делая глубокие вдохи, его покрытая капельками пота грудь поднималась и опускалась, кулаки судорожно сжались. Его вид уязвимого, полного сомнений человека, испытывающего непонятные ей мучения, причинил ей боль.
– Я мог потерпеть неудачу. Эта маленькая телестудия вышла на рынок, эта маленькая…
Букет маргариток полетел ему в лицо. Какое-то мгновение он, казалось, не замечал их; желая отвлечь его, Микаэла взяла один цветок и заправила ему за ухо, через секунду за другим ухом появился второй.
– Эй, у тебя есть я, и на меня ты можешь положиться.
– Маргаритки… букет, – пробормотал Харрисон, подняв руку и нащупывая цветок за ухом.
– Девушки когда-нибудь дарили тебе цветы?
Теперь стало ясно, что ей удалось отвлечь его и полностью овладеть его вниманием, взгляд Харрисона сосредоточился на Микаэле.
– Нет. Никогда.
Она попыталась преодолеть горячее напряжение, знакомую дрожь, пробегающую по телу, которое чувствовало его близость каждой своей клеточкой.
– Уверена, что ты дарил много цветов.
Харрисон покачал головой, затем аккуратно выбрал одну маргаритку и аккуратно вложил в ложбинку на груди Микаэлы, а затем наклонился и поцеловал то место, где нашел приют цветок.
– Нет.
Микаэла совсем не могла дышать, сердце безумно колотилось, в коленях ощущалась слабость.
– У тебя было…
– Нет. – Харрисон выпрямился и внимательно посмотрел на Микаэлу. – Не было времени и денег. В колледже я жил вместе с одной девушкой. Для нас обоих это скорее был вопрос удобства, чем любовной связи. Мне она нравилась. Хорошо готовила. Она влюбилась… не в меня. Конец истории.
Микаэла подумала о связях, которые у него были, но подробностей знать не хотелось. Представлять, что Харрисон занимается любовью с другой женщиной, было неприятно.
– Ты мог бы не рассказывать мне об этом.
Харрисон взял цветы и, оторвав стебли, украсил ими волосы Микаэлы, затем поправил ее прическу и провел рукой по горячей щеке.
– Я хотел, чтобы ты знала. Я не так легко отдаю себя. Как, впрочем, и ты. Я чувствую, как ты горишь, Микаэла, я чувствую, как ты таешь. Ты очень чувственная, очень женственная.
Интимная нежность была так несвойственна тому Харрисону, которого знала Микаэла.
– Скажи мне, почему ты как-то по-особенному смотришь на мою мать? Что произошло между вами?
– Ты не упускаешь возможности надавить, да, Микаэла?
Палец Харрисона скользнул под лямку платья на плече, медленно отводя в сторону тонкую полоску ткани. Харрисон прикоснулся губами к плечу, а затем провел по нему языком. Легкая дрожь стала ответом на ласку.
– Мне нравится чувствовать тебя. Ощущать так близко всю нежность и теплоту.
– Нет…
Харрисон потянул в сторону вторую бретельку. Плотно облегающее платье медленно стало соскальзывать вниз. Пристально глядя на Микаэлу – одно ее слово, и он остановится, – Харрисон положил ладонь на ее грудь, ощущая под тонкой тканью набухшие соски.
– Что ты сейчас чувствуешь, Микаэла? Почему твое сердечко бьется, как попавший в ловушку кролик? Боишься того, что может произойти между нами?
– Харрисон… – Микаэла беспомощно перехватила его запястья.
Его пальцы блуждали по ее груди, едва укрытой тонкой тканью. Затем Харрисон медленно потянул платье вниз.
Микаэла почти задохнулась, когда оно спустилось до талии, оставив ее полуобнаженной под этим горящим серебряным взглядом, который скользил по ее телу, опускаясь все ниже. Тело отозвалось чувственным ознобом, сейчас Микаэла не была уверена ни в Харрисоне, ни в себе, желая ощущать его рядом с собой, внутри себя…
Харрисон погладил ее по щеке.
– Ты слишком напряжена, Микаэла. Пожалуйста, расслабься.
– Замолчи и поцелуй меня, – наконец прошептала она, уступая желанию, кипевшему внутри, и обвила руками плечи Харрисона. Прикосновение к его покрытой волосами груди обожгло ее, Микаэла торопливо нашла рот Харрисона и, запустив руки в его волосы, с силой притянула голову к себе, без остатка отдаваясь поцелую.
Дрожащие руки Харрисона ласкали каждый изгиб ее тела, прошлись по талии, смяли ткань, прикрывающую бедра. Когда желание большего стало нестерпимым, Микаэла беспокойно задвигалась. Харрисон нежно охватил одной рукой ее грудь, а другой прижал ее бедра к своим.
Его тело затряслось, и Микаэла ощутила на своей щеке частое и глубокое дыхание. Харрисон слегка наклонился и еще плотнее прижался к Микаэле, обе его руки скользнули вниз, и Харрисон, легко приподняв Микаэлу, прижал ее к своим бедрам.
Забыв обо всем, она крепко обняла его, чувствуя себя в сильных руках в полной безопасности.
Сам же Харрисон совсем не был в безопасности. Вцепившись в его волосы, Микаэла запрокинула голову и взглянула в его затуманенные страстью глаза. Наверное, так он выглядел, когда занимался любовью: резкие черты лица были напряжены; веки прикрыты, зубы крепко сжаты, а приоткрытые губы распухли от поцелуев.
– Я не знаю, как со всем этим справиться, но…
Его голова склонилась, и он положил лицо на грудь Микаэлы, отведя медальон Лэнгтри, чтобы ничто не мешало ощущать ее плоть. Нежный, сексуальный тембр его голоса выражал удовольствие и открытие. Микаэла вся дрожала, дойдя до высшей точки опасного и нестерпимого желания.
– Я чувствую, как ты горишь… вся.
– Я думаю, что будет лучше, если ты отпустишь меня.
– Когда я буду готов. Так приятно чувствовать тебя, очень приятно, – пробормотал Харрисон, и легкая улыбка скользнула по его губам.
Микаэла не ожидала увидеть эту неотразимую, шаловливую усмешку и была захвачена ее магией.
– Ты не можешь стоять и держать меня всю ночь. Нет, не смотри.
Харрисон закрыл глаза, в то время как его руки продолжали ласкать ягодицы Микаэлы.
– Ну хорошо. Я буду чувствовать. Его пальцы продвигались все дальше.
– Отпусти меня, – с трудом прошептала Микаэла, вся дрожа.
Харрисон заговорил с той протяжной чувствительностью, с ленивой непринужденностью человека, который хочет заниматься любовью неторопливо и тщательно:
– Поговорим об этом. Каковы твои условия? Что ты можешь предложить?
– Харрисон!
Его низкий стон, больше напоминавший рычание, был нетерпеливым и разочарованным, и, когда он опустил ее на землю, глаза продолжали оставаться закрытыми. Микаэла попыталась подхватить свое платье, но вместо этого быстро схватила его рубашку и, надев, застегнула. Харрисон открыл глаза как раз в тот момент, когда ее платье плавно соскользнуло на землю. Горячий, дурманящий порыв желания снова захватил Микаэлу, когда стоявший перед ней мужчина, прерывисто задышав, уставился на комочек бирюзовой ткани, упавшей к ее ногам. Медленно поднимая глаза, Харрисон взглядом ласкал ее обнаженные ноги, остановился на груди, затем неспешно снова попробовал вкус ее губ, и по коже Микаэлы пробежал электрический ток, медленным влажным жаром забившийся внизу живота. Микаэла еле держалась на ослабевших ногах.
– Я не причиню тебе боли, – наконец произнес Харрисон, грубая острота неудовлетворенного желания заполнила мягкую ночь.
– Я знаю. Ты этого не сделаешь. Кое в чем я на тебя полагаюсь.
Микаэла всегда полагалась на его мягкость и доброту, она верила, что ему удастся удержать эту мрачную тайну внутри себя и не позволить ей причинить боль другим.
– А собственно, в чем ты на меня не можешь положиться? – спросил он, как кнутом ударив этими словами по ночному воздуху, врезаясь в запах полевых цветов и древесины.
– Я не доверяю тому, что происходит между нами сейчас. Интимная близость дается мне нелегко. Да и тебе тоже. Я не перенесу новых осложнений. А у тебя определенно есть сложности. Ты колешь дрова, когда не в настроении, когда что-то, что мучает тебя, ослабляет чувство самоконтроля. Мозоли на твоих руках говорят, что бумага и ручка – далеко не единственное, с чем тебе приходится иметь дело.
– Раньше я не обращал особого внимания на то, чего хочет женщина или что она чувствует. И очень важно, что я понимаю, что доставляет тебе удовольствие и что… черт возьми, Микаэла. Ты необычная женщина. Я всегда плохо понимал женщин. Ты хрупкая и ласковая и в то же время непокорная и сильная. Ты как алмаз с разными гранями, готовыми в любой момент заискриться на солнце… Я хочу подчиняться тебе, подчинять тебя, растворяться в тебе. Неужели это так трудно понять?
Харрисон раскрыл свои ладони, словно изучая, достаточно ли они широки и сильны.
– Я не сделаю тебе больно, – повторил он. – Постараюсь не сделать. Я бы убил себя, если бы это случилось, – сказал он более решительно, словно пытаясь разобраться в себе и победить те чувства, которые бушевали в его душе.
Легкий озноб прокатился по телу Микаэлы при воспоминании о том, как нежно эти ладони ласкали ее кожу, как они касались ее груди и какие чувства она при этом испытывала. Ее никогда так не обнимали и не ласкали… Нервы Микаэлы плясали, ее ощущения кипели от желания вновь оказаться в его объятиях. Она знала, что, как только барьер рухнет, ему захочется большего, гораздо большего. Харрисон очень тщательно хранил то, чего он добивался.
Микаэла поддела платье босой ногой.
– Оно стоит безумно дорого. Я никогда не надевала его раньше. Я берегла его для… не важно для чего. Ты можешь оплатить сухую чистку и ремонт. И не вздумай сделать это здесь, в Шайло. Мне еще не хватало, чтобы все чистильщики знали… не важно. Теперь можешь открыть глаза.
Микаэла торопливо пошла в дом. На ступеньках черного входа она повернулась к Харрисону:
– Тебе не в чем винить себя. Ты не такой, как он. Ты не позволишь развалить «Кейн корпорейшн» и не подведешь своих инвесторов.
Его ответ в холоде летней ночи прозвучал довольно мрачно:
– Ты даже не представляешь, что может сделать Кейн.
– Я знаю, что можешь сделать ты.
Микаэле хотелось обнять Харрисона – он выглядел таким одиноким в лунном свете. На секунду она испугалась, поняв, что Харрисон уже похитил частичку ее души. В действительности она никогда не открывала того уголка своего сердца, где скрывалась нежность и мягкость, ведь по-настоящему она никогда никому не доверяла.
То, что после всех этих лет спарринга, проверок друг друга, на ее доверие он не ответил доверием, причинило ей боль. В основе этого доверия лежала доверительность, возникшая той ночью, когда Харрисон появился у них в доме, а из разбитого носа у него текла кровь, и вот теперь он не хотел поделиться своей зловещей тайной. Убегая от себя, убегая от него, Микаэла поспешила в дом, схватив ожерелье, и на мгновение, словно вспышка молнии, перед глазами возник дикий первобытный образ Харрисона с медвежьими когтями на шее. Она и не подозревала, что в нем таится эта невидимая сила охотника, примитивного первобытного самца, ищущего ее.
Микаэла выбежала из передней двери и вскочила в свою машину. Ее рука дрожала так сильно, что Микаэла с трудом вставила ключ в замок зажигания. И только когда она добралась домой и Джейкоб в удивлении поднял брови, она сообразила, что на ней лишь рубашка Харрисона и медальон Лэнгтри.
Калли рывком распахнул дверь, приветствуя поразительную простоту своего маленького дома. Сорок акров на границе с земельной собственностью Лэнгтри – это совсем немного, но этот крошечный участок земли принадлежит ему. Прежде у Калли никогда не было своего дома, даже когда он был ребенком. Сбросив пиджак и расстегнув рубашку, Калли освободился от непривычных оков и даже не успел заметить, как его дрожащая рука сняла с полки бутылку виски.
Он был незаконнорожденным ребенком, даже не знавшим имени отца и взявшим фамилию матери – Блэквулф, и до приезда в Шайло в его жизни не было ничего, кроме неприятностей.
Он вспомнил взгляд Галлахера – сощуренный задумчивый взгляд охотника, выискивающего свою жертву. Этот взгляд оценивал противника и предстоящую борьбу, определяя то, что ему нужно было знать, – слабые и сильные стороны тех, кто защищал то, что он хотел получить.
У Галлахера был взгляд быка, увидевшего красный плащ матадора, взгляд задиры, который хочет испытать себя, и он бросил вызов Калли, когда понял, что тот раскусил его.
Не то чтобы Калли волновался о своем укрытии, он переживал из-за Лэнгтри, потому что такой человек, как Галлахер, ни за что не оставит в покое хороших людей.
Калли смотрел на янтарную жидкость: виски манило его, но, так и не открыв бутылку, Блэквулф решительно поставил ее на полку. Джейкоб Лэнгтри несколько раз оказывался свидетелем его тяжелых ночей, и Калли не хотел, снова напившись до чертиков, подвести этого доброго человека и его семью.
Калли окинул взглядом небольшой дом, который помогал ему строить Рурк. В тщательно убранном жилище было только самое необходимое, но оно принадлежало ему. Хижина Рурка, стоявшая через дорогу, была первым домом Захарии. Рурк носил свое обручальное кольцо на цепочке вместе с монетой Лэнгтри, а стены его дома все еще помнили его жену.
Калли медленно вздохнул, задумавшись о том, каково это – держать женщину в объятиях, любить ее со всей открытостью и знать, что она отвечает на твою любовь. Если он не ошибается, Харрисон скоро испытает это чувство, поскольку Микаэла Лэнгтри – это пышущий жаром уголь, и нужен лишь легкий ветерок, чтобы разгорелось пламя.
Он потянулся, разминая затекшие мышцы, – к светской болтовне и длинным разговорам на общие темы он не привык. Когда-то Калли мечтал о Микаэле, хотя понимал, что эта девушка не для него.