Страница:
Юноша попробовал встать, но снова потерпел неудачу. Сжав рукой плечо Карелы, он легонько потянул ее к себе, заставляя наклониться.
– Я умираю, Карела, – тихо сказал Табасх. – Прямо сейчас я ухожу в те самые смрадные глубины мрака, из которых я был рожден. Но даже опустившись туда, моя душа никогда не забудет тебя и никогда не помянет дурным словом. За все, что ты для меня сделала, я тебе благодарен. А Деркэто и ее страшная казнь… Опомнись!
Не гневи богиню, Карела! Неужели ты не видишь, как добра и щедра она к тебе?!
– Она отняла у меня друга, – упрямо произнесла Карела.
– С судьбой не поспоришь, – вздохнул Табасх. – Но это не повод, чтобы стать слепой, Карела. Сама посуди: моя глупая сестра жила пустой страстью стать великой, прекрасной и могущественной. И ради этого она собиралась растоптать каждого, кто встал бы у нее на пути. Она все отдала для своей мечты. Но именно тебе, а не кому-то еще, удалось не только помешать ей, но и занять то место, которая она прочила себе.
– Какое место, Табасх? – растерялась Карела.
– Место земного воплощения Деркэто.
– Но я не пила крови демона, – возразила девушка.
– Еще не поздно. Черная кровь еще не просохла, – серьезно сказал Табасх.
– Да ты спятил! – Карела брезгливо содрогнулась. – Ни за что на свете не стану этого делать, даже если ты меня попросишь!
– Не стану просить. Потому что, по большому счету, тебе это ни к чему, – улыбнулся стигиец, – Потому что тебя Деркэто уже выбрала, и не сейчас, а с самого твоего рождения. Именно она дала тебе такое прекрасное тело, против которого не могут устоять даже демоны. Это она дала тебе немереную гордость и завидное упорство. Она дала тебе силу духа и решительность действия. У тебя есть все, чтобы прямо сейчас взять власть над своей судьбой. И большинство из тех, кто встретятся на твоем пути, осознают твою силу и преклонят перед ней колени.
– О боги, боги, – прошептала Карела. – Почему ты решил, Табасх, что мне нужно, чтобы передо мной преклоняли колени? Я хочу, чтобы с моими желаниями считались, но я не терплю рабства.
– Тебе придется иметь с ним дело, моя прекрасная Карела. Люди бывают только двух сортов: рабы и их повелители. Для того, чтобы быть рабом, не обязательно носить цепи. А чтобы стать повелителем, не обязательно хлестать плетью. Ты будешь повелевать, Карела, потому что для иного ты не создана.
– Ты пророчишь мне такую легкую жизнь? – всхлипнула Карела, чувствуя, как из тела ее друга, и без того чуть живого, уходит последняя сила.
– Не легкую, Карела. Твоя жизнь станет такой, какой ты захочешь. Но будут рядом с тобой не только псы, лижущие тебе ноги из животного страха перед тобой, и не только те, кто поймет, примет тебя, захочет разделить с тобой свою жизнь и на все будет готов ради тебя. Будут и иные Запомни: две неистовые души, в которых бушуют страсти, не уживутся рядом, если не откроются друг для друга. Берегись того, Карела, кто познает твою неистовую душу, но не поспешит раскрыть свою. Такой человек опасен, и может принести тебе несчастье.
– Тот, кто посмеет ранить мою гордость, Табасх, будет иметь дело с моим клинком!
– Кто знает, Карела? Возможно, что душа твоя будет кровоточить и сочиться болью, но руки твои не подымут клинка. Не зарекайся, Карела. И не забывай моих слов. Где твоя новая сабля?
– Здесь, – Карела взяла ее в руку.
– Теперь это обычное оружие. Больше оно не придаст сил усталым рукам и не подскажет тебе, где друг, а где враг. Но помни, что сама Деркэто вручила ее тебе.
– Ее вручил мне ты, Табасх.
– Нет, – улыбнулся он. – Не я. Но это не важно. Пусть она подольше будет с тобой, как напоминание о том, на что ты на самом деле способна.
Табасх прикрыл глаза и замолчал.
Где-то в том конце пещеры, где громоздились не успевшие провалиться плиты пола, послышалось шуршание. Окровавленная невысокая фигура показалась над завалом. Исцарапанные ноги, изорванный шелк и испачканные спекшейся кровью длинные черные волосы. Это была проклятая стигийская колдунья. Ее глаза просто заплыли жгучей ненавистью. Видела ли Михар то, что произошло в храме, или нет, неизвестно. Но увидев Табасха и Карелу с грозным оружием Деркэто, она остановилась, как вкопанная, и ахнула.
И хотя в руке ее по-прежнему был сверкающий кинжал, она явно не собиралась проверять его в деле против сабли Деркэто. Развернувшись, она бойко принялась карабкаться назад, не иначе как к своим магическим талисманам.
Карела уже стала вставать, чтобы задержать ее, но Табасх открыл глаза, закусил губу и, морщась, сел. Одной рукой удержав Карелу рядом с собой, он поднял другую, задышал глубоко и часто и сделал резкое движение кистью, словно швырял что-то вдогонку Михар. Это что-то оказалось пламенем. Не тем белым огнем, которым сгорела на горном валуне несчастная чайка, и не тем холодным зеленым огнем, который растопил злобный волшебный камень. Это было жаркое алое пламя. Языки огня в одно мгновение охватили низкую фигурку стигийки.
С предсмертным криком боли живой факел упал куда-то вниз, в разломы плит.
– Табасх, разве… – начала Карела, но, взглянув на друга, замолчала на полуслове.
Юноша лежал, неловко раскинув руки и чуть приоткрыв рот. Его темные глаза неподвижно смотрели в потолок.
– Деркэто, где же милость твоя?! – Карела взяла в ладони голову Табасха и прижалась губами к его бледному лбу.
– С тобой, Карела, милость Деркэто пребудет вечно. И помни, что ястребы не плачут. Особенно рыжие… – прошептал юноша и затих.
Карела припала к его груди. Сердце не билось. Весь выложился Табасх в последнем порыве своей ненависти и приблизил свой конец.
– Ястребы не плачут, – эхом отозвалась Карела. Она медленно встала и подняла голову. – Не плачут…
Она подняла свою саблю. Блестящий клинок… Даже каменная пыль не пригасила сверкающие отблески. Ножны лежали поодаль. Такие красивые, сшитые из жесткой кожи, так хорошо держащей форму.. Карела загнала в них свой клинок и решительно застегнула пояс.
– Ястребы не плачут. Или плачут недолго, – произнесла она и отерла слезы, сбегающие по щекам.
Ей вторил глухой гул, раздавшийся откуда-то из самого основания горы. Пол снова дрогнул. Дрогнул и замер, чтобы через некоторое время опять качнуться. Сверху упал и раскололся рядом с Карелой огромный валун. Плиты под ногами стали потрескивать и накреняться.
Карела бросилась к выходу, едва уворачиваясь от летящих сверху камней. Несколько раз она чуть не упала, один раз даже едва не сломала ногу, попав в трещину, но несмотря на то, что вокруг ничего было не разглядеть, Карела прорывалась к выходу.
Пройдя расщелину почти на ощупь, девушка скатилась вниз на каменистую площадку перед храмом. Из расщелины летел щебень и пыль. Гул, что шел из самой преисподней, становился все громче. Не дожидаясь, пока свод пещеры начнет рушиться, Карела устремилась вниз, туда, где угадывалась крутая, но вполне пригодная для спуска тропка.
– Карела! – раздался где-то за ее спиной истошный крик. – Где ты, Карела?!
Это не был голос Табасха. Ее друг был мертв и не мог взывать к ней. Эльрис? Может быть, это был и он. Но офирец был не тем человеком, ради которого Кареле хотелось бы задержаться.
Внизу Карела увидела лошадь. Невысокая лошадка стояла на довольно широкой тропе, плавно ведущей куда-то вниз. Догадавшись, что это та самая лошадь Михар, о которой упоминал Табасх, Карела рванулась к животному как раз вовремя Обезумевший от ужаса конь вставал на дыбы и грозил вот-вот порвать поводья, закрепленные на остром уступе скалы. Гул темных подземных сил и грохот ломающегося горного камня довели животное до паники.
Пытаясь успокоить лошадь, Карела отвязала ее и вскочила в седло. Погонять не пришлось. Вцепившись в гриву коня, Карела поскакала вниз. Камни летели из-под копыт все быстрее и быстрее, скалы стремительно мелькали перед глазами девушки, но вот лошадь выскочила, наконец, на пологую тропу и немного сбавила темп.
Карела выпрямилась в седле. Теперь при ней была только ее новая сабля с эфесом, украшенным голубым сапфиром. Все, что ей удалось обнаружить помимо того, был широкий серый плащ из хорошей тонкой шерсти на шелковой подкладке. Михар пристегнула его к седлу, подсунув под ремень упряжи, да так его и забыла. Вещь была неплохой и при случае могла вполне сгодиться.
Карела была одна, в мрачном горном ущелье, на перепуганной и наверняка голодной лошади… Но она была жива и свободна, как резвый горный ветер, и двигалась на восток.
ГЛАВА 8
– Я умираю, Карела, – тихо сказал Табасх. – Прямо сейчас я ухожу в те самые смрадные глубины мрака, из которых я был рожден. Но даже опустившись туда, моя душа никогда не забудет тебя и никогда не помянет дурным словом. За все, что ты для меня сделала, я тебе благодарен. А Деркэто и ее страшная казнь… Опомнись!
Не гневи богиню, Карела! Неужели ты не видишь, как добра и щедра она к тебе?!
– Она отняла у меня друга, – упрямо произнесла Карела.
– С судьбой не поспоришь, – вздохнул Табасх. – Но это не повод, чтобы стать слепой, Карела. Сама посуди: моя глупая сестра жила пустой страстью стать великой, прекрасной и могущественной. И ради этого она собиралась растоптать каждого, кто встал бы у нее на пути. Она все отдала для своей мечты. Но именно тебе, а не кому-то еще, удалось не только помешать ей, но и занять то место, которая она прочила себе.
– Какое место, Табасх? – растерялась Карела.
– Место земного воплощения Деркэто.
– Но я не пила крови демона, – возразила девушка.
– Еще не поздно. Черная кровь еще не просохла, – серьезно сказал Табасх.
– Да ты спятил! – Карела брезгливо содрогнулась. – Ни за что на свете не стану этого делать, даже если ты меня попросишь!
– Не стану просить. Потому что, по большому счету, тебе это ни к чему, – улыбнулся стигиец, – Потому что тебя Деркэто уже выбрала, и не сейчас, а с самого твоего рождения. Именно она дала тебе такое прекрасное тело, против которого не могут устоять даже демоны. Это она дала тебе немереную гордость и завидное упорство. Она дала тебе силу духа и решительность действия. У тебя есть все, чтобы прямо сейчас взять власть над своей судьбой. И большинство из тех, кто встретятся на твоем пути, осознают твою силу и преклонят перед ней колени.
– О боги, боги, – прошептала Карела. – Почему ты решил, Табасх, что мне нужно, чтобы передо мной преклоняли колени? Я хочу, чтобы с моими желаниями считались, но я не терплю рабства.
– Тебе придется иметь с ним дело, моя прекрасная Карела. Люди бывают только двух сортов: рабы и их повелители. Для того, чтобы быть рабом, не обязательно носить цепи. А чтобы стать повелителем, не обязательно хлестать плетью. Ты будешь повелевать, Карела, потому что для иного ты не создана.
– Ты пророчишь мне такую легкую жизнь? – всхлипнула Карела, чувствуя, как из тела ее друга, и без того чуть живого, уходит последняя сила.
– Не легкую, Карела. Твоя жизнь станет такой, какой ты захочешь. Но будут рядом с тобой не только псы, лижущие тебе ноги из животного страха перед тобой, и не только те, кто поймет, примет тебя, захочет разделить с тобой свою жизнь и на все будет готов ради тебя. Будут и иные Запомни: две неистовые души, в которых бушуют страсти, не уживутся рядом, если не откроются друг для друга. Берегись того, Карела, кто познает твою неистовую душу, но не поспешит раскрыть свою. Такой человек опасен, и может принести тебе несчастье.
– Тот, кто посмеет ранить мою гордость, Табасх, будет иметь дело с моим клинком!
– Кто знает, Карела? Возможно, что душа твоя будет кровоточить и сочиться болью, но руки твои не подымут клинка. Не зарекайся, Карела. И не забывай моих слов. Где твоя новая сабля?
– Здесь, – Карела взяла ее в руку.
– Теперь это обычное оружие. Больше оно не придаст сил усталым рукам и не подскажет тебе, где друг, а где враг. Но помни, что сама Деркэто вручила ее тебе.
– Ее вручил мне ты, Табасх.
– Нет, – улыбнулся он. – Не я. Но это не важно. Пусть она подольше будет с тобой, как напоминание о том, на что ты на самом деле способна.
Табасх прикрыл глаза и замолчал.
Где-то в том конце пещеры, где громоздились не успевшие провалиться плиты пола, послышалось шуршание. Окровавленная невысокая фигура показалась над завалом. Исцарапанные ноги, изорванный шелк и испачканные спекшейся кровью длинные черные волосы. Это была проклятая стигийская колдунья. Ее глаза просто заплыли жгучей ненавистью. Видела ли Михар то, что произошло в храме, или нет, неизвестно. Но увидев Табасха и Карелу с грозным оружием Деркэто, она остановилась, как вкопанная, и ахнула.
И хотя в руке ее по-прежнему был сверкающий кинжал, она явно не собиралась проверять его в деле против сабли Деркэто. Развернувшись, она бойко принялась карабкаться назад, не иначе как к своим магическим талисманам.
Карела уже стала вставать, чтобы задержать ее, но Табасх открыл глаза, закусил губу и, морщась, сел. Одной рукой удержав Карелу рядом с собой, он поднял другую, задышал глубоко и часто и сделал резкое движение кистью, словно швырял что-то вдогонку Михар. Это что-то оказалось пламенем. Не тем белым огнем, которым сгорела на горном валуне несчастная чайка, и не тем холодным зеленым огнем, который растопил злобный волшебный камень. Это было жаркое алое пламя. Языки огня в одно мгновение охватили низкую фигурку стигийки.
С предсмертным криком боли живой факел упал куда-то вниз, в разломы плит.
– Табасх, разве… – начала Карела, но, взглянув на друга, замолчала на полуслове.
Юноша лежал, неловко раскинув руки и чуть приоткрыв рот. Его темные глаза неподвижно смотрели в потолок.
– Деркэто, где же милость твоя?! – Карела взяла в ладони голову Табасха и прижалась губами к его бледному лбу.
– С тобой, Карела, милость Деркэто пребудет вечно. И помни, что ястребы не плачут. Особенно рыжие… – прошептал юноша и затих.
Карела припала к его груди. Сердце не билось. Весь выложился Табасх в последнем порыве своей ненависти и приблизил свой конец.
– Ястребы не плачут, – эхом отозвалась Карела. Она медленно встала и подняла голову. – Не плачут…
Она подняла свою саблю. Блестящий клинок… Даже каменная пыль не пригасила сверкающие отблески. Ножны лежали поодаль. Такие красивые, сшитые из жесткой кожи, так хорошо держащей форму.. Карела загнала в них свой клинок и решительно застегнула пояс.
– Ястребы не плачут. Или плачут недолго, – произнесла она и отерла слезы, сбегающие по щекам.
Ей вторил глухой гул, раздавшийся откуда-то из самого основания горы. Пол снова дрогнул. Дрогнул и замер, чтобы через некоторое время опять качнуться. Сверху упал и раскололся рядом с Карелой огромный валун. Плиты под ногами стали потрескивать и накреняться.
Карела бросилась к выходу, едва уворачиваясь от летящих сверху камней. Несколько раз она чуть не упала, один раз даже едва не сломала ногу, попав в трещину, но несмотря на то, что вокруг ничего было не разглядеть, Карела прорывалась к выходу.
Пройдя расщелину почти на ощупь, девушка скатилась вниз на каменистую площадку перед храмом. Из расщелины летел щебень и пыль. Гул, что шел из самой преисподней, становился все громче. Не дожидаясь, пока свод пещеры начнет рушиться, Карела устремилась вниз, туда, где угадывалась крутая, но вполне пригодная для спуска тропка.
– Карела! – раздался где-то за ее спиной истошный крик. – Где ты, Карела?!
Это не был голос Табасха. Ее друг был мертв и не мог взывать к ней. Эльрис? Может быть, это был и он. Но офирец был не тем человеком, ради которого Кареле хотелось бы задержаться.
Внизу Карела увидела лошадь. Невысокая лошадка стояла на довольно широкой тропе, плавно ведущей куда-то вниз. Догадавшись, что это та самая лошадь Михар, о которой упоминал Табасх, Карела рванулась к животному как раз вовремя Обезумевший от ужаса конь вставал на дыбы и грозил вот-вот порвать поводья, закрепленные на остром уступе скалы. Гул темных подземных сил и грохот ломающегося горного камня довели животное до паники.
Пытаясь успокоить лошадь, Карела отвязала ее и вскочила в седло. Погонять не пришлось. Вцепившись в гриву коня, Карела поскакала вниз. Камни летели из-под копыт все быстрее и быстрее, скалы стремительно мелькали перед глазами девушки, но вот лошадь выскочила, наконец, на пологую тропу и немного сбавила темп.
Карела выпрямилась в седле. Теперь при ней была только ее новая сабля с эфесом, украшенным голубым сапфиром. Все, что ей удалось обнаружить помимо того, был широкий серый плащ из хорошей тонкой шерсти на шелковой подкладке. Михар пристегнула его к седлу, подсунув под ремень упряжи, да так его и забыла. Вещь была неплохой и при случае могла вполне сгодиться.
Карела была одна, в мрачном горном ущелье, на перепуганной и наверняка голодной лошади… Но она была жива и свободна, как резвый горный ветер, и двигалась на восток.
ГЛАВА 8
В плотных ночных сумерках уже не просматривались ни одинокие, корявые деревья, свесившие до земли пласты потрескавшейся коры, перекрученные сухими жгутами, ни малочисленные ветхие домишки, сгрудившиеся вокруг постоялого двора, ни редкие прохожие.
Одинокий всадник неторопливо направлял лошадь вдоль единственной и совершенно вымершей в этот поздний час улицы туда, откуда доносился шум, голоса, пьяные выкрики. На постоялом дворе, стоящем на всех ветрах, на перекрестке самых оживленных дорог, ночная жизнь была в разгаре. Именно туда и держал путь всадник.
Почти сутки он не слезал с седла, изредка останавливаясь у изрядно иссякших в это засушливое время года придорожных родников, чтобы утолить жажду. Что до еды, так у него не было ни крошки во рту со вчерашнего вечера. Не было и ни одной монетки в его карманах, правда, это беспокоило его немного меньше, чем голод, становящийся понемногу слишком досадной помехой. Есть ли деньги, нет ли их, унывать было не в его привычке. Он был еще молод и всегда предпочитал надеяться на лучшие времена и их скорейшее наступление.
Теперешнее положение юного путника можно было назвать переходным. А хмурое выражение его лица свидетельствовало скорее о том, что переход этот происходит от лучших времен к худшим, а если и наоборот, то желанный переход непростительно затянулся.
Так, штаны всадника были пропыленными, потрепанными и в нескольких местах прожженными искрами костра. Кожаная безрукавка на меху была с чужого плеча, причем с плеча явно хлипкого, потому что, натягивая вещь на себя, юноша едва не сгубил ее совсем: шов на спине разошелся и еле держался. Но зато налицо были кое-какие удачи: новые сапоги из мягкой телячьей кожи и золоченый широкий браслет, украшавший правое запястье. Каким путем эта роскошь попала к нему, оставалось только догадываться.
В седле он сидел так, словно прикипел к нему с младенчества, да и по сторонам поглядывал хоть и пристально, но без излишнего напряжения. Даже сгустившаяся темнота не смущала его. Чуть прищурены были синие глаза, да рука, огромная и мускулистая, не выпускала поводьев, только и всего.
Въехав на постоялый двор и чуть не сшибив в воротах невысокого пешего странника в плаще с капюшоном, юноша прежде осмотрелся и, не обнаружив вокруг явной для себя опасности, спешился и кинул поводья подбежавшему слуге. Тот принял их, но не сдвинулся с места, выразительно глядя на путника.
– Деньги? – недобро уточнил приезжий и опустил ладонь на рукоятку внушительного кривого кинжала, торчащего за поясом. – Утром.
Слуга потупил взгляд, вздохнул, но повел лошадь под навес к коновязи, верно рассудив, что, не споря с приезжим, он имеет какой-то шанс все-таки получить деньги хотя бы утром, а, вступив с этим грозным молодцем в перепалку, скорее всего получит удар огромным кинжалом, который при желании можно было бы поименовать маленьким мечом.
Приезжий был очень молод. Это и все, о чем можно было сказать с уверенностью. Точнее же определить возраст юноши было намного труднее. Вводили в заблуждение огромный рост, широкие плечи и полная достоинства поза. Язык не поворачивался назвать юнцом того, чьи глаза столь уверенно и грозно поблескивали из-под темных бровей. Черты загорелого лица были крупны и грубоваты, но выразительны. Ярко-синие глаза его говорили о том, что впервые этот человек увидел свет в далеких северных варварских землях, а плотно сжатые губы и сдержанная неторопливость движений давали понять, что прежде чем попасть в этот засушливый край, юноша успел пережить достаточно, чтобы теперь держаться с достоинством человека, не раз смотревшего в лицо опасностям и лишениям.
Приезжий усмехнулся вслед слуге, а затем глубоко вздохнул, взлохматил ладонью буйную гриву черных густых и длинных волос и огляделся вокруг. Он не бывал прежде в этом забытом богами месте, но вынужден был признать, что этот постоялый двор ничем не отличается от других грязных забегаловок, которые стояли на стекающихся в Шадизар дорогах и существовали только на доходы от постоя проезжающих.
Все в этом убогом месте, и малочисленные домишки, и постоялый двор несли отпечаток дремучей бедности, убогости и безысходности. В этом крайне незавидном углу мироздания никогда ничего не менялось – ни природа, ни люди, ни обстоятельства. Юному варвару это было прекрасно известно, поэтому он со знанием дела быстро, но внимательно оглядел двор, забитый лошадьми, вооруженными людьми, сидящими на тюках, рабами, что сгрудились то тут, то там, окруженные охраной.
Увиденное не вдохновило юношу, блеск синих глаз поутих, и, судя по всему, особый интерес его к обитателям постоялого двора пропал. Очень возможно, что в тюках и мешках, принадлежащих караванщикам, было множество интересных и дорогих вещей. Но поживиться за их счет юноше не светило. Связываться с вооруженной охраной каравана он не желал, потому что несмотря на присущую юности дерзость и слегка завышенное самомнение, безмозглым самоубийцей он не был. Если уж ввязываться в заварушку, то сперва стоит трезво просчитать шансы.
Постояв немного, путник прошел в помещение трактира. Едва он переступил порог, как к нему с разных сторон устремились, встряхивая кудрями и качая бедрами, несколько продажных девок, заискивающе улыбаясь.
Юноша окинул их оценивающим взглядом. Да, в основном глаз положить тут было не на что. Совершенно не на что… До времени состарившиеся, высохшие, потрепанные женщины, отнюдь не составляющие предел мечтаний для полного сил и здоровья молодого парня. Так постановил приезжий, не желая лишний раз напоминать себе, что даже такого пошиба товар ему сегодня не по карману. Единственной вещью, которой можно было бы расплатиться с девкой, был браслет, но он парню и самому нравился.
Вообще-то, он знал, что стоит ему заняться одной из девок, к утру она и думать забудет о том, чтобы потребовать с него деньги, но сейчас у него было слишком тоскливо и беспокойно на душе, к тому же есть ему хотелось больше, чем развлекаться. Поэтому он твердо решил обратить свою энергию в несколько иное русло. Юноша угрюмо сдвинул темные брови и ворчливо рявкнул на девиц. Зафырчав на разные голоса, они разочарованно разошлись, и только одна из них, самая молоденькая, смуглая, с черными, как угли, глазами, осталась на месте.
Грудь ее опоясывала совершенно прозрачная лиловая шелковая лента, а несколько рядов дешевых ярких бус обвивали пухлые бедра. Больше на ней ничего не было, да и то, что было, только открывало взору все достоинства пока еще свежего и незатасканного по углам женского тела. Заметив, что юный варвар все же задержал на ней взгляд, она призывно прищелкнула языком и, потупившись, стрельнула глазами.
Да, жаль, что денег нет, подумалось юноше. Хотя, может это и к лучшему: нет денег, нет и лишних забот. Будь монета в кармане, точно не удержался бы, ушел с девицей наверх. А так придется отдыхать, набивать желудок и думать, как сделать так, чтобы это сошло с рук.
– Брысь, девочка, – повторил он. Она закусила губу и нехотя отступила в сторону, разочарованно вздохнув.
Юноша прошел к небольшому, несколько покосившемуся одинокому столику в самом углу трактира и опустился на скамью. Отсюда ему хорошо было видно все помещение.
В трактире царил обычный разгул. Посетители ели, пили, пытались плясать с девицами, приставали к ним, уходили с ними в комнаты наверх и снова возвращались оттуда, взбудораженные и подуставшие от вкушения радостей жизни.
Народ был самый разношерстный, со всех мыслимых и немыслимых концов света.
Вообще-то, интересные места эти придорожные трактиры, кого тут только не увидишь. Вот поодаль, в самом освещенном и несколько более чистом, чем прочие, углу степенно ужинали несколько хорошо одетых мужчин. Они старались даже не смотреть по сторонам. Как только кто-нибудь из них поднимал голову и бросал взгляд вокруг, брезгливая гримаса перекашивала его губы. Уж конечно, если бы ночь настигла его в Шадизаре или ином городе, где у путника может быть выбор, никогда не остановился бы такой богатый и важный господин в подобной дыре. Только обстоятельства неодолимой силы заставили богачей сидеть здесь и есть нечто, не поддающееся точному определению.
Осмотрев богачей, их одежду и оружие, синеглазый северянин вполне резонно решил, что господа эти не иначе как прибыли с караваном, а значит о них и их имуществе следует забыть раз и навсегда. Их здесь нет, сказал он себе.
Кроме случайных бродяг и нищих пилигримов, без которых не обходится ни один трактир, здесь было к кому приглядеться повнимательнее. То тут, то там слышались пьяные крики и разгульные песни простолюдинов, пастухов да торговцев победнее, которые забредали на огонек трактира не столько ради ночлега или ужина, а как раз ради того, чтобы спустить в пьяном угаре то, что удалось заработать. Вот эти-то гуляки и были, пожалуй, по зубам юному варвару.
Сегодня здесь были в основном степные пастухи, возвращающиеся с ярмарки. Не на одни сутки могли они застрять тут, позабыв о том, что вырученные на торгах деньги имеют невероятную способность мгновенно утекать сквозь пальцы, а чтобы этого не случилось, следует воздержаться в пути от постоялых дворов, насколько это возможно. Юноша отметил для себя несколько компаний за столами, к которым стоило бы присмотреться.
Его прихода практически никто, кроме трактирных шлюх, не заметил. Но девок он уже распугал своим ворчанием, поэтому они оставили его в покое, переключившись на пьянчуг за столами, а некоторые пытались танцевать в проходах под еле слышную, заглушенную выкриками осиплую музыку, издаваемую двумя диковинными длинными деревянными трубами и коротким рожком. Музыканты сидели где-то в полутьме, прямо на заплеванном полу, но тем не менее, они постоянно напоминали хриплыми нестройными звуками о том, что хозяин заведения держит марку и о проезжающих пытается заботиться по первому разряду.
Приезжего заметили, наконец, не только женщины, но и те, кому в обязанность входило не пропускать клиентов.
Трактирный слуга, шустрый щуплый подросток почти сразу подбежал к столику и без слов поставил перед гостем огромную бутыль с вином и две кружки.
– Чего желает господин? – осведомился он, острым наметанным глазом оглядывая юношу и пытаясь сопоставить и примирить друг с другом отличные сапоги с прожженными штанами, а лопнувшую по шву безрукавку с позолоченным браслетом на запястье. По его хитрому лицу не было заметно, какой вывод сделал он насчет приезжего. Но, видимо, качество сапог он счел возможным принять, как весомый признак платежеспособности, нежели некоторую ветхость одежды зачесть, как отсутствие средств. Последовало предложение:
– Есть парная телятина, окорок, цыпленок на вертеле…
– Цыпленка. А лучше двух, – отозвался приезжий.
Заказанное немедленно появилось на столе. Едва сдерживая вполне объяснимое желание жадно наброситься на еду, юноша сглотнул слюну, не спеша отломил куриную лапку, откусил кусок и стал неторопливо жевать, продолжая со сдержанным любопытством разглядывать окружающих.
Почти сутки гнала она лошадь Михар во весь опор, лишь только изредка позволяя бедному животному сбавить темп, выпить воды или ущипнуть высохшей степной травы.
Когда же, выбившись из сил и потеряв подкову, лошадь захромала, Карела была вынуждена ее отпустить и дальше идти пешком, тем более, что впереди замаячили слабые огоньки постоялого двора.
Утрата единственного средства передвижения удручала девушку. И хотя усталость брала свое, все же она была довольна, что ей удалось так быстро выбраться из Серого ущелья Кофских гор на пожелтевшие равнины Заморы. А особенно радовало ее то, что ненавистный ей Эльрис остался где-то позади. Выбрался ли он из-под обвала? А может быть, вообще остался погребенным под скалистыми обломками горного храма мести Деркэто? Если и так, то для него это будет слишком большой честью: лежать в одной могиле с Табасхом.
Слезы наворачивались на глаза девушки, едва она вспоминала смерть верного друга. Наверное, Табасх бы прав: он был рожден ради того, чтобы исполнить заклятье. Не одно, так другое. Случилось так, что Карела своими руками лишила его этой возможности. А значит, даже будучи избавленным от каменного палача, он не смог бы остаться в живых. Ведь это только люди могут жить, не видя в этом никакого смысла, а у всякого демона есть некое предназначение, для осуществления которого он рождается, живет и умирает.
Может быть, это Карела во всем виновата? Может быть, не обезглавь она каменного гиганта, все обошлось бы? Табасх снова жил бы и дальше своей мечтой, и кто знает, вдруг она исполнилась бы, рано или поздно?
Грустно было Кареле. Грустно и очень одиноко. Куда проще было бы ей сейчас удирать от Эльриса и искать свое вольное счастье, если бы рядом был смуглый темноглазый демон-полукровка…
Нет, все, хватит! Карела решительно вытерла слезы. Что толку тосковать о несбывшемся, о том, что исправить невозможно? Если глаза Карелы вдруг привыкнут к слезам, не забудет ли ее рука о том, как держать оружие?
Скоро ей будет казаться, что все произошедшее с ней в горах лишь таинственный, иносказательный сон. Да и было ли это все на самом деле? Здесь, на выжженной солнцем равнине ей уже несколько раз казалось, что ничего и не было вовсе. Только непонятно куда делись четыре лошади и эскорт провожатых во главе со знатным офирцем, и совершенно неясно, откуда взялись на ее поясе красивые кожаные ножны, а в них небольшая кривая сабля с причудливым эфесом, украшенным огромным сапфиром.
Сабля самой Деркэто, так сказал Табасх. Теперь это было всего лишь очень хорошее оружие для ее небольших, но ловких рук. И что бы ни случилось, Карела постарается не расстаться с ней. Может быть, это не совсем удобный талисман, но если уж каменную шею ей удалось срубить этим клинком, то шеи из костей и мышц пусть поберегутся.
Наступала очередь следовать тому совету отца, который раньше Кареле не нравился. Теперь она начинала склоняться к мысли, что старый мудрый солдат имел все основания сказать: хочешь уцелеть в этом мире – предай первым. Карела никак не могла подавить горечь, вспоминая Эльриса, и жалела, что все-таки не проткнула его мечом тогда, когда имела на это возможность.
Чем ближе подходила Карела к постоялому двору, тем все чаще заявлял о себе ее голодный желудок и все тяжелее было идти усталым ногам. И все хуже соображала голова, так что Карела даже не успела вовремя отреагировать на внезапно появившегося рядом с постоялым двором всадника, метившего в те же ворота. Всадник и девушка едва не столкнулись в воротах, и кто знает, пережила бы Карела это столкновение, или же нет, но мужчина удержал свою лошадь, громко выругавшись и помянув какого-то Крома, и объехал ее.
Карела видела, как всадник спешился, вручил коня слуге и проследовал в трактир. Сама же она остановилась в стороне, не зная до сих пор, как ей повести себя, что предпринять, куда кинуться.
Начать стоило с того, чтобы хоть как-то утолить голод. Но на постоялых дворах одиноких пришлых женщин не кормят из милости, а единственно в качестве награды за определенные услуги. Карела была голодна, но еще не настолько, чтобы ублажать неизвестно чью жирную, волосатую плоть. До сих пор она сама выбирала себе мужчин, причем тогда, когда это надо было именно ей, а не им, и Карела не собиралась в ближайшее время изменять этой привычке.
Крепко придерживая полы плаща, скрывающие коричневые штаны и куртку на шнуровке, а самое главное, новую саблю, она прошла немного вперед и остановилась, чтобы осмотреться.
Не было сомнений, что здесь остановился на ночевку караван, хоть и небольшой, но любопытный. Были здесь и вьючные лошади, числом около трех десятков, и с дюжину верблюдов. Поклажа в мешках была аккуратно составлена, а рядом прохаживалась охрана, крепкие молодцы, не собирающиеся смыкать глаз над хозяйским добром. С полсотни рабов сидели и лежали вповалку, пытаясь, видно, продлить, насколько возможно, впечатление от вожделенного, но оказавшегося скудным ужина. Вид у этих несчастных был неважный, и виной тому были наверняка долгий путь, жадность хозяина, жестокость охраны да тоска по утраченной свободе, вернуть которую удастся потом лишь самым дерзким, а таких, как правило, один на полсотни, а то и менее того. Среди рабов Карела заметила несколько совсем удрученных и изможденных лиц. Вряд ли их удастся доставить живыми на невольничий рынок. Почему бы не отпустить их восвояси? Помрут ведь, да и только, и кому от этого будет лучше?
Одинокий всадник неторопливо направлял лошадь вдоль единственной и совершенно вымершей в этот поздний час улицы туда, откуда доносился шум, голоса, пьяные выкрики. На постоялом дворе, стоящем на всех ветрах, на перекрестке самых оживленных дорог, ночная жизнь была в разгаре. Именно туда и держал путь всадник.
Почти сутки он не слезал с седла, изредка останавливаясь у изрядно иссякших в это засушливое время года придорожных родников, чтобы утолить жажду. Что до еды, так у него не было ни крошки во рту со вчерашнего вечера. Не было и ни одной монетки в его карманах, правда, это беспокоило его немного меньше, чем голод, становящийся понемногу слишком досадной помехой. Есть ли деньги, нет ли их, унывать было не в его привычке. Он был еще молод и всегда предпочитал надеяться на лучшие времена и их скорейшее наступление.
Теперешнее положение юного путника можно было назвать переходным. А хмурое выражение его лица свидетельствовало скорее о том, что переход этот происходит от лучших времен к худшим, а если и наоборот, то желанный переход непростительно затянулся.
Так, штаны всадника были пропыленными, потрепанными и в нескольких местах прожженными искрами костра. Кожаная безрукавка на меху была с чужого плеча, причем с плеча явно хлипкого, потому что, натягивая вещь на себя, юноша едва не сгубил ее совсем: шов на спине разошелся и еле держался. Но зато налицо были кое-какие удачи: новые сапоги из мягкой телячьей кожи и золоченый широкий браслет, украшавший правое запястье. Каким путем эта роскошь попала к нему, оставалось только догадываться.
В седле он сидел так, словно прикипел к нему с младенчества, да и по сторонам поглядывал хоть и пристально, но без излишнего напряжения. Даже сгустившаяся темнота не смущала его. Чуть прищурены были синие глаза, да рука, огромная и мускулистая, не выпускала поводьев, только и всего.
Въехав на постоялый двор и чуть не сшибив в воротах невысокого пешего странника в плаще с капюшоном, юноша прежде осмотрелся и, не обнаружив вокруг явной для себя опасности, спешился и кинул поводья подбежавшему слуге. Тот принял их, но не сдвинулся с места, выразительно глядя на путника.
– Деньги? – недобро уточнил приезжий и опустил ладонь на рукоятку внушительного кривого кинжала, торчащего за поясом. – Утром.
Слуга потупил взгляд, вздохнул, но повел лошадь под навес к коновязи, верно рассудив, что, не споря с приезжим, он имеет какой-то шанс все-таки получить деньги хотя бы утром, а, вступив с этим грозным молодцем в перепалку, скорее всего получит удар огромным кинжалом, который при желании можно было бы поименовать маленьким мечом.
Приезжий был очень молод. Это и все, о чем можно было сказать с уверенностью. Точнее же определить возраст юноши было намного труднее. Вводили в заблуждение огромный рост, широкие плечи и полная достоинства поза. Язык не поворачивался назвать юнцом того, чьи глаза столь уверенно и грозно поблескивали из-под темных бровей. Черты загорелого лица были крупны и грубоваты, но выразительны. Ярко-синие глаза его говорили о том, что впервые этот человек увидел свет в далеких северных варварских землях, а плотно сжатые губы и сдержанная неторопливость движений давали понять, что прежде чем попасть в этот засушливый край, юноша успел пережить достаточно, чтобы теперь держаться с достоинством человека, не раз смотревшего в лицо опасностям и лишениям.
Приезжий усмехнулся вслед слуге, а затем глубоко вздохнул, взлохматил ладонью буйную гриву черных густых и длинных волос и огляделся вокруг. Он не бывал прежде в этом забытом богами месте, но вынужден был признать, что этот постоялый двор ничем не отличается от других грязных забегаловок, которые стояли на стекающихся в Шадизар дорогах и существовали только на доходы от постоя проезжающих.
Все в этом убогом месте, и малочисленные домишки, и постоялый двор несли отпечаток дремучей бедности, убогости и безысходности. В этом крайне незавидном углу мироздания никогда ничего не менялось – ни природа, ни люди, ни обстоятельства. Юному варвару это было прекрасно известно, поэтому он со знанием дела быстро, но внимательно оглядел двор, забитый лошадьми, вооруженными людьми, сидящими на тюках, рабами, что сгрудились то тут, то там, окруженные охраной.
Увиденное не вдохновило юношу, блеск синих глаз поутих, и, судя по всему, особый интерес его к обитателям постоялого двора пропал. Очень возможно, что в тюках и мешках, принадлежащих караванщикам, было множество интересных и дорогих вещей. Но поживиться за их счет юноше не светило. Связываться с вооруженной охраной каравана он не желал, потому что несмотря на присущую юности дерзость и слегка завышенное самомнение, безмозглым самоубийцей он не был. Если уж ввязываться в заварушку, то сперва стоит трезво просчитать шансы.
Постояв немного, путник прошел в помещение трактира. Едва он переступил порог, как к нему с разных сторон устремились, встряхивая кудрями и качая бедрами, несколько продажных девок, заискивающе улыбаясь.
Юноша окинул их оценивающим взглядом. Да, в основном глаз положить тут было не на что. Совершенно не на что… До времени состарившиеся, высохшие, потрепанные женщины, отнюдь не составляющие предел мечтаний для полного сил и здоровья молодого парня. Так постановил приезжий, не желая лишний раз напоминать себе, что даже такого пошиба товар ему сегодня не по карману. Единственной вещью, которой можно было бы расплатиться с девкой, был браслет, но он парню и самому нравился.
Вообще-то, он знал, что стоит ему заняться одной из девок, к утру она и думать забудет о том, чтобы потребовать с него деньги, но сейчас у него было слишком тоскливо и беспокойно на душе, к тому же есть ему хотелось больше, чем развлекаться. Поэтому он твердо решил обратить свою энергию в несколько иное русло. Юноша угрюмо сдвинул темные брови и ворчливо рявкнул на девиц. Зафырчав на разные голоса, они разочарованно разошлись, и только одна из них, самая молоденькая, смуглая, с черными, как угли, глазами, осталась на месте.
Грудь ее опоясывала совершенно прозрачная лиловая шелковая лента, а несколько рядов дешевых ярких бус обвивали пухлые бедра. Больше на ней ничего не было, да и то, что было, только открывало взору все достоинства пока еще свежего и незатасканного по углам женского тела. Заметив, что юный варвар все же задержал на ней взгляд, она призывно прищелкнула языком и, потупившись, стрельнула глазами.
Да, жаль, что денег нет, подумалось юноше. Хотя, может это и к лучшему: нет денег, нет и лишних забот. Будь монета в кармане, точно не удержался бы, ушел с девицей наверх. А так придется отдыхать, набивать желудок и думать, как сделать так, чтобы это сошло с рук.
– Брысь, девочка, – повторил он. Она закусила губу и нехотя отступила в сторону, разочарованно вздохнув.
Юноша прошел к небольшому, несколько покосившемуся одинокому столику в самом углу трактира и опустился на скамью. Отсюда ему хорошо было видно все помещение.
В трактире царил обычный разгул. Посетители ели, пили, пытались плясать с девицами, приставали к ним, уходили с ними в комнаты наверх и снова возвращались оттуда, взбудораженные и подуставшие от вкушения радостей жизни.
Народ был самый разношерстный, со всех мыслимых и немыслимых концов света.
Вообще-то, интересные места эти придорожные трактиры, кого тут только не увидишь. Вот поодаль, в самом освещенном и несколько более чистом, чем прочие, углу степенно ужинали несколько хорошо одетых мужчин. Они старались даже не смотреть по сторонам. Как только кто-нибудь из них поднимал голову и бросал взгляд вокруг, брезгливая гримаса перекашивала его губы. Уж конечно, если бы ночь настигла его в Шадизаре или ином городе, где у путника может быть выбор, никогда не остановился бы такой богатый и важный господин в подобной дыре. Только обстоятельства неодолимой силы заставили богачей сидеть здесь и есть нечто, не поддающееся точному определению.
Осмотрев богачей, их одежду и оружие, синеглазый северянин вполне резонно решил, что господа эти не иначе как прибыли с караваном, а значит о них и их имуществе следует забыть раз и навсегда. Их здесь нет, сказал он себе.
Кроме случайных бродяг и нищих пилигримов, без которых не обходится ни один трактир, здесь было к кому приглядеться повнимательнее. То тут, то там слышались пьяные крики и разгульные песни простолюдинов, пастухов да торговцев победнее, которые забредали на огонек трактира не столько ради ночлега или ужина, а как раз ради того, чтобы спустить в пьяном угаре то, что удалось заработать. Вот эти-то гуляки и были, пожалуй, по зубам юному варвару.
Сегодня здесь были в основном степные пастухи, возвращающиеся с ярмарки. Не на одни сутки могли они застрять тут, позабыв о том, что вырученные на торгах деньги имеют невероятную способность мгновенно утекать сквозь пальцы, а чтобы этого не случилось, следует воздержаться в пути от постоялых дворов, насколько это возможно. Юноша отметил для себя несколько компаний за столами, к которым стоило бы присмотреться.
Его прихода практически никто, кроме трактирных шлюх, не заметил. Но девок он уже распугал своим ворчанием, поэтому они оставили его в покое, переключившись на пьянчуг за столами, а некоторые пытались танцевать в проходах под еле слышную, заглушенную выкриками осиплую музыку, издаваемую двумя диковинными длинными деревянными трубами и коротким рожком. Музыканты сидели где-то в полутьме, прямо на заплеванном полу, но тем не менее, они постоянно напоминали хриплыми нестройными звуками о том, что хозяин заведения держит марку и о проезжающих пытается заботиться по первому разряду.
Приезжего заметили, наконец, не только женщины, но и те, кому в обязанность входило не пропускать клиентов.
Трактирный слуга, шустрый щуплый подросток почти сразу подбежал к столику и без слов поставил перед гостем огромную бутыль с вином и две кружки.
– Чего желает господин? – осведомился он, острым наметанным глазом оглядывая юношу и пытаясь сопоставить и примирить друг с другом отличные сапоги с прожженными штанами, а лопнувшую по шву безрукавку с позолоченным браслетом на запястье. По его хитрому лицу не было заметно, какой вывод сделал он насчет приезжего. Но, видимо, качество сапог он счел возможным принять, как весомый признак платежеспособности, нежели некоторую ветхость одежды зачесть, как отсутствие средств. Последовало предложение:
– Есть парная телятина, окорок, цыпленок на вертеле…
– Цыпленка. А лучше двух, – отозвался приезжий.
Заказанное немедленно появилось на столе. Едва сдерживая вполне объяснимое желание жадно наброситься на еду, юноша сглотнул слюну, не спеша отломил куриную лапку, откусил кусок и стал неторопливо жевать, продолжая со сдержанным любопытством разглядывать окружающих.
* * *
Карела настолько устала и проголодалась, что перестала четко воспринимать действительность. Смутные огни придорожного трактира она различила уже давно и шла к ним, как завороженная, только их и видя перед собой.Почти сутки гнала она лошадь Михар во весь опор, лишь только изредка позволяя бедному животному сбавить темп, выпить воды или ущипнуть высохшей степной травы.
Когда же, выбившись из сил и потеряв подкову, лошадь захромала, Карела была вынуждена ее отпустить и дальше идти пешком, тем более, что впереди замаячили слабые огоньки постоялого двора.
Утрата единственного средства передвижения удручала девушку. И хотя усталость брала свое, все же она была довольна, что ей удалось так быстро выбраться из Серого ущелья Кофских гор на пожелтевшие равнины Заморы. А особенно радовало ее то, что ненавистный ей Эльрис остался где-то позади. Выбрался ли он из-под обвала? А может быть, вообще остался погребенным под скалистыми обломками горного храма мести Деркэто? Если и так, то для него это будет слишком большой честью: лежать в одной могиле с Табасхом.
Слезы наворачивались на глаза девушки, едва она вспоминала смерть верного друга. Наверное, Табасх бы прав: он был рожден ради того, чтобы исполнить заклятье. Не одно, так другое. Случилось так, что Карела своими руками лишила его этой возможности. А значит, даже будучи избавленным от каменного палача, он не смог бы остаться в живых. Ведь это только люди могут жить, не видя в этом никакого смысла, а у всякого демона есть некое предназначение, для осуществления которого он рождается, живет и умирает.
Может быть, это Карела во всем виновата? Может быть, не обезглавь она каменного гиганта, все обошлось бы? Табасх снова жил бы и дальше своей мечтой, и кто знает, вдруг она исполнилась бы, рано или поздно?
Грустно было Кареле. Грустно и очень одиноко. Куда проще было бы ей сейчас удирать от Эльриса и искать свое вольное счастье, если бы рядом был смуглый темноглазый демон-полукровка…
Нет, все, хватит! Карела решительно вытерла слезы. Что толку тосковать о несбывшемся, о том, что исправить невозможно? Если глаза Карелы вдруг привыкнут к слезам, не забудет ли ее рука о том, как держать оружие?
Скоро ей будет казаться, что все произошедшее с ней в горах лишь таинственный, иносказательный сон. Да и было ли это все на самом деле? Здесь, на выжженной солнцем равнине ей уже несколько раз казалось, что ничего и не было вовсе. Только непонятно куда делись четыре лошади и эскорт провожатых во главе со знатным офирцем, и совершенно неясно, откуда взялись на ее поясе красивые кожаные ножны, а в них небольшая кривая сабля с причудливым эфесом, украшенным огромным сапфиром.
Сабля самой Деркэто, так сказал Табасх. Теперь это было всего лишь очень хорошее оружие для ее небольших, но ловких рук. И что бы ни случилось, Карела постарается не расстаться с ней. Может быть, это не совсем удобный талисман, но если уж каменную шею ей удалось срубить этим клинком, то шеи из костей и мышц пусть поберегутся.
Наступала очередь следовать тому совету отца, который раньше Кареле не нравился. Теперь она начинала склоняться к мысли, что старый мудрый солдат имел все основания сказать: хочешь уцелеть в этом мире – предай первым. Карела никак не могла подавить горечь, вспоминая Эльриса, и жалела, что все-таки не проткнула его мечом тогда, когда имела на это возможность.
Чем ближе подходила Карела к постоялому двору, тем все чаще заявлял о себе ее голодный желудок и все тяжелее было идти усталым ногам. И все хуже соображала голова, так что Карела даже не успела вовремя отреагировать на внезапно появившегося рядом с постоялым двором всадника, метившего в те же ворота. Всадник и девушка едва не столкнулись в воротах, и кто знает, пережила бы Карела это столкновение, или же нет, но мужчина удержал свою лошадь, громко выругавшись и помянув какого-то Крома, и объехал ее.
Карела видела, как всадник спешился, вручил коня слуге и проследовал в трактир. Сама же она остановилась в стороне, не зная до сих пор, как ей повести себя, что предпринять, куда кинуться.
Начать стоило с того, чтобы хоть как-то утолить голод. Но на постоялых дворах одиноких пришлых женщин не кормят из милости, а единственно в качестве награды за определенные услуги. Карела была голодна, но еще не настолько, чтобы ублажать неизвестно чью жирную, волосатую плоть. До сих пор она сама выбирала себе мужчин, причем тогда, когда это надо было именно ей, а не им, и Карела не собиралась в ближайшее время изменять этой привычке.
Крепко придерживая полы плаща, скрывающие коричневые штаны и куртку на шнуровке, а самое главное, новую саблю, она прошла немного вперед и остановилась, чтобы осмотреться.
Не было сомнений, что здесь остановился на ночевку караван, хоть и небольшой, но любопытный. Были здесь и вьючные лошади, числом около трех десятков, и с дюжину верблюдов. Поклажа в мешках была аккуратно составлена, а рядом прохаживалась охрана, крепкие молодцы, не собирающиеся смыкать глаз над хозяйским добром. С полсотни рабов сидели и лежали вповалку, пытаясь, видно, продлить, насколько возможно, впечатление от вожделенного, но оказавшегося скудным ужина. Вид у этих несчастных был неважный, и виной тому были наверняка долгий путь, жадность хозяина, жестокость охраны да тоска по утраченной свободе, вернуть которую удастся потом лишь самым дерзким, а таких, как правило, один на полсотни, а то и менее того. Среди рабов Карела заметила несколько совсем удрученных и изможденных лиц. Вряд ли их удастся доставить живыми на невольничий рынок. Почему бы не отпустить их восвояси? Помрут ведь, да и только, и кому от этого будет лучше?